Инженер Петра Великого – 4

Глава 12

Дорога из Питера до моего Игнатовского всю душу из меня вытрясла. Пока карету мотало по ухабам, я все глубже закапывался в свои мысли, прокручивая в голове последние дни. Царский кнут и пряник, меньшиковские подковерные игры, ледяное спокойствие Брюса — все осталось там, в питерской сырости. А здесь начиналась настоящая пахота.

Когда на горизонте замаячила похожая на небольшую крепость усадьба, я почувствовал, как камень, давивший на плечи, потихоньку сползает. У ворот — хмурый караул. Я не стал рассиживаться, на ходу бросил пару распоряжений насчет разгрузки и, даже в дом не заглянув, выглянувшей Любаве, рванул в святая святых — в мастерские. Руки чесались поскорее глянуть, как они тут без меня справляются.

Магницкий с Андреем ждали в большой избе, которую мы под наше КБ приспособили. Тут же сидели и Федька с Гришкой. Магницкий, завидев меня, тут же засуетился, закряхтел, поправляя на носу очки. А вот Нартов — кремень. Ни тени подобострастия, никакой радости от приезда начальства. В глазах — азарт творца, почти звериный голод. Он так на меня смотрел, будто я — последний недостающий винтик в его грандиозном механизме. Мальчишки сначала хотели в пояс поклониться, но я их дружески обнял, жутко рад бы возвращению домой. Федька с Гришкой засияли.

— Петр Алексеич, с возвращением! — начал было Магницкий с официозом. — Мы рады, что вернулись в усадьбу…

— Потом, Леонтий Филиппович, — мягко обрываю я его. — Сначала — дело. Андрей, выкладывай.

Нартов только этого и ждал. Он молча развернулся и повел нас не к чертежам на верстаках, а в соседний, самый здоровенный сарай, который мы впопыхах освободили еще до моего отъезда. Внутри пахло свежей сосновой стружкой и клеем. Почти все место занимал огромный, сколоченный из толстенных досок стол, накрытый темным полотном.

— Мы тут с Андреем Константиновичем ваши бумаги шерстили, — заговорил Магницкий, пока Нартов шустро откидывал углы полотна. — И я, знаете ли, хоть в числах больше понимаю, чем в железках, а и то смекнул: все эти ваши задумки… конвертер, паровая машина… это ж не для одной мастерской. Тут масштаб другой нужен. Целый узел, где все друг с другом связано. Одно из другого вытекает, одно другое кормит. Нарушишь что-то одно — и все станет. Вот мы и решили, так сказать, взглянуть на все это в объеме.

Полотно съехало на пол, и я замер. Аж дышать перестал.

На столе был настоящий завод, только в миниатюре, из дерева. Я подошел ближе, и у меня дух перехватило от того, как все сделано. Это была не какая-то топорная поделка, а настоящее инженерное чудо, ювелирная работа. Крохотные, вырезанные до мельчайших деталей корпуса цехов — вот тебе литейный, вот кузня, вот механика… Все связано сетью идеально ровных деревянных рельсиков, по которым, толкни пальцем, бегали вагонетки с опрокидным кузовом. Вся логистика, вся производственная цепочка — как на ладони. Вот склад руды и угля, вот вагонетка тащит шихту к доменной печи…

А в центре всего этого, как король на троне, — то, о чем я мечтал. Пузатый, похожий на грушу конвертер, вылепленный из глины и стянутый медными обручами. И рядом — она, моя красавица, паровая машина. Деревянный цилиндр, поршень, здоровенный маховик, вся эта замороченная система рычагов и шатунов. От машины к моделькам станков в цехе тянулись тонкие ремешки из бычьих жил.

Я обошел стол, не в силах оторвать взгляд. Это было железное, осязаемое доказательство, что мои, казалось бы, бредовые идеи из будущего — реальны. Что их можно построить здесь и сейчас. Нартов с Магницким прожили, продумали, увязали в единую, логичную и рабочую систему.

— Андрей… — это все, на что меня хватило.

Он не ответил. Просто взял со стола медную трубку, подведенную к цилиндру паровой машины, набрал полную грудь воздуха и что есть силы дунул.

И механизм ожил.

С тихим скрипом деревянный поршень тронулся с места (понятно, что в реальности все будет не столь примитивно работать, но он умудрился сделать эдакий механизм). Шатун толкнул коленвал, тяжелый маховик по инерции сделал оборот. Ремни из жил натянулись, и в дальнем углу, в механическом цехе, завертелись шпиндели крошечных токарных станков.

Я смотрел на это чудо, на это рукотворное сердце будущего завода, которое ожило от простого человеческого выдоха, и понимал: я не просто вернулся домой с победой. Я вернулся к людям, которые верили в мою мечту так же сильно, как и я сам.

— Это… — я пытался подобрать слова, но в голове крутились одни обрывки. — Это просто… гениально.

— Без Федьки с Гришкой не получилось бы все столь искусно сделать, — улыбнулся Магницкий. Мальчишки засияли от похвалы.

И тут до меня дошло. Этот деревянный макет, по сути, игрушка, — самое мощное оружие. Не трофейные корабли, не компромат на англичан, даже не тонны самой лучшей стали. А вот этот стол, заставленный деревяшками. Да это же идеальная презентация, готовый питч! Бизнес-план, который не надо втирать на пальцах. Его можно просто показать царю — и он увидит мощь будущей империи. Показать Меншикову — и он, глядя на эти вертящиеся колесики, прикинет будущие барыши. Показать инвесторам — и они сами понесут деньги, когда увидят все это вживую.

Мои идеи, помноженные на гениальную интуицию Нартова и системный подход Магницкого, воплощенные золотыми руками мальчишек, стали инструментом убеждения нереальной силы. Я посмотрел на своих ребят и впервые за все это сумасшедшее время понял, что я не один. У меня есть команда.

А с такой командой можно горы свернуть.

Когда первый восторг от гениального макета улегся, включился холодный расчет. Путь от этого стола до первой плавки предстоял длинный, и на нем, как булыжник посреди дороги, лежал один главный затык. Проблема, об которую я бился головой еще до военной кампании.

Мы вернулись в нашу «конструкторскую». Я подошел к столу с моими старыми эскизами конвертера и без предисловий ткнул пальцем в разрез «груши».

— Вот наша главная головная боль, — я обвел взглядом Нартова и Магницкого. — Футеровка. Внутренняя обкладка. При температуре жидкой стали, а это, на минуточку, полторы тысячи градусов, любой кирпич, что мы тут лепим, просто размажется, как масло по горячей сковородке.

Я досьал из внутреннего кармана образец кварцита, который притащил из Лапландии. Белесый, с острыми краями, он лег в ладонь. Когда я его увидел в Есле, то не раздумывая сгреб все имеющееся.

— А вот это, — я положил камень прямо на чертеж, — решение. Кварцит. Из него делают динасовый кирпич. Он нужный жар выдержит. Но есть одно «но». Чтобы он стал кирпичом, а не рассыпался в труху, его надо обжечь. Обжечь при такой температуре, какая нашим нынешним печам и не снилась. Нужен такой адский жар, чтобы стекло плавилось.

Нартов нахмурился, взял камень, повертел его в руках. Пальцы у него такие — будто видят лучше глаз.

— Жар… — пробормотал он. — Стало быть, дуть надо сильнее. И угля подкинуть.

— Не прокатит, Андрей, — покачал я головой. — Мы просто упремся в потолок. Хоть всю гору угля в топку завали, выше определенной температуры не прыгнешь. Весь жар тупо улетает в трубу. Тепло — на ветер.

Я отошел к большой грифельной доске, стер старые расчеты и взял мел. Ну что ж, пора доставать главный козырь из рукава. Нельзя было просто вывалить им на голову готовую схему регенеративной печи — они бы не въехали в принцип, приняли бы за какую-то черную магию. Надо было их подвести к решению, заставить котелки заварить в нужном направлении.

— Давайте подумаем, как рачительные хозяева, — начал я, чиркая на доске примитивную печку с трубой. — Тепло улетает в трубу. А что, если его не выбрасывать? Что, если его ловить?

Я пририсовал сбоку две камеры, набитые условными кирпичами.

— Представь, Андрей, — я повернулся к механику, который впился в доску взглядом, — что мы дым, прежде чем выпустить, гоним вот через эту камеру. Кирпичи в ней раскалятся докрасна, верно? А потом, когда она нагрелась, мы хитрой заслонкой переключаем поток. И теперь уже чистый воздух для горения, прежде чем попасть в топку, идет через эту раскаленную камеру.

Я провел мелом новую жирную линию.

— Воздух в топку придет не холодный, с улицы, а уже огненный! Уже заряженный теплом! И смешавшись с угольным газом, он и даст нам тот самый адский жар. А дым в это время греет уже вторую камеру. Потом — щелк заслонкой — и меняем их местами. И так по кругу. Понимаете? Мы не тратим тепло, мы его гоняем по кругу, накапливаем. Ре-ге-не-ри-ру-ем.

Нартов застыл. Я видел, как в его голове моя корявая схема обрастает мясом: рычагами, заслонками, воздуховодами. Он увидел, как эта штука будет работать.

— Так это же… — он подошел к доске, выхватил у меня мел и, не спрашивая, начал чертить поверх моего эскиза. — Заслонки-то можно на один вал посадить, чтоб одним рычагом ворочать! А камеры для нагрева лучше не сбоку, а под топкой разместить, чтоб тепло не терять. И кладку в них не сплошняком, а в решетку, как соты пчелиные, —нагрев будет бешенный!

Он тараторил, увлеченно, его рука летала по доске, превращая мою идею в полноценный чертеж. Магницкий, подошел и уже скрипел пером на бумажке, прикидывая что-то свое — теплоемкость, потоки, время цикла.

Федька с Гришкой (а именно им придется все это физически воплощать) кажется тоже уловили суть.

В этот момент я тихо отошел в сторону. Моя работа была сделана. Я подкинул им идею, зернышко, а эти гении уже растили из него целое древо технологии. Я чувствовал себя дирижером, который только махнул палочкой, а оркестр уже подхватил тему и разворачивал ее в грандиозную симфонию.

Пока Нартов с головой ушел в свою «стеклянную печь», как ее тут же прозвали, я подозвал Магницкого. У нас была другая задачка, не менее важная.

— Леонтий Филиппович, с железом Андрей разберется, а нам с вами пора другой фундамент закладывать. Юридический.

Я усадил его за стол, положил перед ним стопку чистой бумаги.

— Государь дал мне добро на создание компании. Но устав мы пишем сами. И от того, что мы сейчас тут наворотим, будет зависеть наш карман, наша власть, и наша шкура, если на то пошло.

Я начал диктовать. Магницкий, со своим идеальным почерком и знанием всех канцелярских крючков, едва поспевал. Мы создавали монстра, невиданного в России. Акционерное общество, где сплетались интересы казны, частников и мои личные. Я в юриспруденции ни в зуб ногой, как говориться, но с учетом знаний будущего, уткну за пояс многих. Да и сам Магницкий очень хорошо владел юридическим «местным» языком.

— Пункт первый, — чеканил я. — Контрольный пакет акций — у Государя и казны. Это наша наш щит. Он — главный.

— Пункт второй. Следующий по размеру пакет — мой. Без права продажи, неотчуждаемый, по наследству. Это моя плата за технологии и за то, что я всем этим рулю. Я не наемный мастер, я — хозяин.

— Пункт третий. Остальные акции — в свободную продажу. Меншиков, Брюс, купцы… пусть вкладываются. Их деньги нам нужны. И это их повяжет. Тот, кто вложился в корабль, не станет пилить сук, на котором сидит.

Магницкий строчил, иногда вскидывая на меня обалдевшие глаза. Он, человек старой закалки, привыкший к приказам «сверху», с трудом переваривал новые, почти крамольные идеи про доли, акции и советы директоров.

— И самое главное, Леонтий Филиппович, — я наклонился к нему, понизив голос. — Заверните это в такие формулировки, чтоб комар носа не подточил. Все технические, кадровые и производственные решения принимаются генеральным директором, то есть мной, единолично. Совет акционеров пусть обсуждает прибыль, дивиденды, куда дальше плыть. Но они не имеют права совать свой нос в работу завода. Уволить меня они могут только с личного согласия Государя. Это понятно?

Старик медленно поднял на меня взгляд. И на его лице я увидел глубокое, почтительное понимание. Он все понял. Я строил очередную крепость, где стенами были зубодробительные юридические формулировки, защищающие мое дело и меня самого от жадных лап и политических сквозняков. Инженерная работа и бумажная волокита шли рука об руку, и черт его знает, что из этого окажется большим геморроем.

Следующие несколько недель пролетели в какой-то бешеной гонке. Игнатовское превратилось в гудящий муравейник. Под руководством Нартова на пустыре за старыми постройками уже росли стены будущей «стеклянной печи». Каменщики, которых я согнал со всей округи, клали кирпич, плотники тесали стропила, а в кузне от зари до зари гремели молоты, выковывая хитроумные заслонки, которые придумал Андрей. Я разрывался на части: то торчал на стройке, влезая в каждую мелочь, то сидел в нашей «конторе», где мы с Магницким до блеска вылизывали устав, оттачивая каждую формулировку. Казалось, все шло как по маслу. Мы варились в собственном соку, этакий островок бурной деятельности, и от этого чувства кружило голову. Изредка я заскакивал в Канцелярию, благо там сложился неплохой коллектив.

Но, как известно, всякая лафа когда-нибудь заканчивается. Однажды под вечер, когда я, вымотанный в хлам, корпел над сметами, в кабинет без стука влетел запыхавшийся Тимоха. За ним, едва поспевая, трусил какой-то незнакомый мужик в дорожной одежде — человек Брюса.

Гонец молча протянул мне пакет с сургучной печатью и тут же отступил к двери, ясно давая понять, что его дело сделано. Я взломал печать. Письмо было от Брюса, который еще давно отправил людей на Урал с задачей завербовать в Игнотовское лучших литейщиков и доменщиков. Брюс им обещал вольную, бешеные по тем временам деньги и такие условия, каких они в жизни не видели.

Письмо было коротким. Все мастера, которые уже согласились и даже взяли задаток, как один дали заднюю. Без объяснения причин. Просто вернули деньги и заперлись по домам. Брюс писал, что по заводам прошел слух: хозяин, Демидов, лично прикатил на Урал, собрал лучших, отвалил им двойной оклад серебром, а заодно и шепнул на ухо, что любой, кто рыпнется «к питерскому выскочке», будет пойман, выпорот кнутом до полусмерти и сгинет на каторге. Он их запугал, превратив в рабов на золотом поводке.

Я скомкал письмо. Кулак сжался сам собой. Я еще производство не запустил, а мой главный конкурент уже отрезал меня от самого ценного — от кадров. Демидов, гениальный в своей хватке мужик, почувствовал, откуда ветер дует. И ответил жестко и эффективно.

Второй удар прилетел через час, с другим гонцом, уже из Питера. И опять от Брюса. Внутри, кроме короткой записки, лежал мой проект устава, весь исчерканный красным. Я пробежался глазами по пометкам канцелярских крыс на полях. «Пункт о единоличном правлении супротивен духу», «Право на безналоговый ввоз требует долгого рассмотрения», «Охранный полк согласовать с Военной коллегией»… Сотни придирок, крючкотворство, откровенная бюрократическая муть, каждая из которых означала месяцы согласований. Мой отточенный механизм превращали в неповоротливого, мертворожденного урода.

Записка Брюса была короткой.

«Барон, устав твой увяз. Чувствуется лапа наших уральских „друзей“. Их люди в Приказах получили щедрые подношения. Отказать в лоб не посмеют — Государя боятся. Но будут тянуть, топить твое дело в бумажном болоте, пока оно само не захлебнется. Действуй.»

Я отложил бумаги и подошел к окну. На Игнатовское опускались сумерки. Там, на стройке, еще горели факелы, стучали молотки — мои люди строили будущее. А здесь я держал в руках доказательство того, что это будущее у меня пытаются украсть.

Это была скоординированная атака. Пока я воевал со шведами, у меня за спиной плели паутину. Ударили по двум самым больным местам. По кадрам — без спецов мои технологии так и останутся картинками на бумаге. И по закону — без утвержденного устава я был просто частником, бароном-затейником на государственной мануфактуре.

Враги мои были не дураки. Они не лезли на рожон, не подсылали убийц. Они выбрали другую тактику. Войну на истощение. Экономическую и бюрократическую. Они решили меня задушить, перекрыв кислород: людей и легальный статус. Хотели, чтобы мой проект сдох, так и не родившись.

Одной инженерией тут уже не вывезешь. Нужно было отвечать несимметрично. Раз они бьют по моим слабым точкам, значит, пора нащупать их болевые. И я, кажется, уже прикинул, куда именно нужно бить.

Дня через три, когда я уже мысленно похоронил весь проект, над Игнатовским взвилось облако пыли. Дорогущая карета, запряженная шестеркой коней, в сопровождении десятка драгун личной охраны, подкатила к самым воротам. Я даже бровью не повел. Я его ждал и предупредил охрану на входе — пускать без промедления.

Сам Александр Данилович Меншиков собственной персоной пожаловал в мою скромную вотчину. По официальной версии — обсудить детали нашего будущего партнерства. А на самом деле — приехал поглядеть на раненого зверя, ткнуть в него палкой и прикинуть: добить сразу или с паршивой овцы еще можно содрать клок шерсти.

Я даже знал что стало триггером к его появлению. Утром сообщили о многократном повышении цены на уголь — наверняка опять уши Демидова торчат.

Я встретил его у кузницы, в простом кожаном фартуке поверх рабочего камзола, с рожей, перепачканной сажей. Я тут не прожекты в голове рисую, а вкалываю по-настоящему. Напыщенный Меншиков вылез из кареты в расшитом золотом кафтане, и брезгливо оглядел заводскую грязь. Во взгляде — снисходительное любопытство.

— Ну-с, здравствуй, барон-промышленник, — протянул он, не скрывая ехидной ухмылки. — Решил вот поглядеть, на что денежки пойдут. Дошли слухи, дела у тебя не ахти. Уголь, говорят, нынче золотой, да и мастера к тебе что-то не бегут.

Ударил сразу, в лоб, без всяких предисловий. Показывал, что в курсе всех моих проблем. Ждал, что я начну ныть, просить помощи, расшаркиваться.

— Трудности есть, Ваша Светлость, куда ж без них, — я спокойно вытер руки ветошью. — Но они для того и существуют, чтобы их решать. Пройдемте, я вам кое-что покажу.

Я повел его к странному, приземистому кирпичному сооружению, от которого несло жаром и едким запахом. Рядом громоздилась куча черных, блестящих камней.

— Это что еще за сарай? — поморщился князь.

— Это, Ваша Светлость, не сарай. Это наше будущее, — ответил я. — Это коксовая печь. А вот это, — я поднял с земли кусок каменного угля, — топливо будущего.

Я не стал грузить его техническими деталями. Просто кивнул, и двое моих самых толковых кузнецов, которых я уже натаскал, открыли заслонку. Из печи с шипением выкатилась раскаленная докрасна, пористая, серебристая на изломе масса — кокс. Жарило от него так, что Меншиков невольно попятился.

— Древесный уголь — это не то, Ваша Светлость, — я подбросил в руке кусок каменного угля. — Он слабенький, дорогой, и его вечно не хватает. А вот этого добра, — я кивнул на кучу, — в России целые горы. Надо только знать, где копать. И как его готовить. Этот «камушек» дает жар в полтора раза мощнее, чем лучший древесный уголь. На нем мои домны будут пахать без остановки, и мне глубоко плевать, сколько Демидов ломит за свои головешки.

Меншиков молчал. Его маленькие, умные глазки превратились в щелочки. Он смотрел то на раскаленный кокс, то на меня. Он не был инженером, но был гениальным коммерсантом. И он мгновенно уловил суть. Я не решал свою мелкую проблему с топливом, я замахивался на святое — на всю экономическую модель, на которой стоял уральский бизнес. Я предлагал революцию.

— И тот, у кого будет этот камень, Ваша Светлость, — я выдержал многозначительную паузу, — тот и будет заказывать музыку во всей российской металлургии. Я предлагаю вам долю в будущей угольной монополии, которая подсадит на свою продукцию все заводы страны.

Алчность. Я увидел, как она вспыхнула выжигая и спесь, и недоверие. Это было предложение, от которого такие, как он, не отказываются.

После демонстрации я повел его в кабинет. Там, на столе, уже лежал мой многострадальный устав, исчерканный красным.

— Вот, Ваша Светлость, наши благие начинания, — вздохнул я, небрежно листая страницы. — Государь добро дал, а воз и ныне там. Канцелярские крысы нашли тысячу причин, чтобы все застопорить.

Я «случайно» оставил на виду другую бумагу — черновой список акционеров. Напротив фамилии Меншикова стояла самая жирная цифра после государевой и моей доли. Князь скользнул по ней взглядом, и его губы скривились в хищной усмешке. Он все понял.

— Кстати, о делах государственных, — внезапно сменил тему Меншиков, плюхаясь в мое кресло так, будто оно всегда было его. — Пока ты тут с печами своими ковыряешься, в Питере дела идут. Твои бумажки работают. Брюс на днях имел долгий и, говорят, весьма пикантный разговор с лордом Эшвортом. Показал ему копию допроса того пирата… как его… Ллиамаха.

Меншиков видимо так пытается сделать шаг навстречу, сообщая все это.

— Так этот посол, чванливый индюк, говорят, в лице менялся раз пять за минуту. Сначала побагровел, грозился ноту протеста впаять, а потом, когда Яков Вилимович намекнул, что оригинал вместе с бухгалтерской книгой может «совершенно случайно» утечь не только к нашему Государю, но и в руки его оппозиции в Лондоне… так он сдулся. Стал тихий, как овечка. Брюс теперь из него веревки вьет. Англичане вдруг стали сговорчивее по сукну для армии, да и пошлины на пеньку обещают скинуть. Твоя авантюра, Смирнов, уже приносит казне барыши.

Эта новость — как бальзам на душу. Значит, не зря рисковал. Маховик, который я запустил, начал раскручиваться. Раз уж Меньшиков сам признал, что я полезен, значит он созрел для предложения.

— Рад служить Отечеству, Ваша Светлость, — сдержанно ответил я.

— То-то же, — хмыкнул Меншиков. — А вот некоторые, видать, служить не очень-то и хотят. Видимо, кто-то очень не хочет, — он снова покосился на список акционеров, — чтобы Ваша Светлость приумножили свои капиталы и славу Отечества. Кто-то на Урале возомнил, что может указывать нам тут в столице, как дела делать.

Бинго. Я нажал на две главные кнопки: жадность и тщеславие. Мысль о том, что он может пролететь мимо таких барышей, была неприемлема в его системе координат.

Он поднялся. Вся его напускная ирония слетела. Передо мной снова был Меншиков-хищник. Энергичный, властный, опасный.

— Непорядок, — коротко бросил он. — Волю государеву не выполнять — это бунт. Разберемся.

Он прошелся по кабинету, его сапоги тяжело стучали по половицам.

— Завтра же бумаги твои будут где надо. И с подписью какой надо, — он бросил на меня быстрый взгляд. — А с нашими уральскими друзьями… я переговорю. По-свойски. Думаю, они быстро сообразят, что ссориться с нами — себе дороже.

Он больше не сказал ни слова. Развернулся и, не прощаясь, вышел, оставив меня одного. Я подошел к окну и смотрел, как его карета, поднимая тучи пыли, уносится в сторону Питера.

Я не питал иллюзий. Я не друга завел, просто спустил самого опасного волка в этой стае с поводка, натравив его на других. Я превратил его из потенциальной угрозы в вынужденного союзника, чьи интересы сейчас совпали с моими. Это была грязная, циничная игра. В этом мире иначе было нельзя. Битва за уголь и устав была выиграна, даже не начавшись. Теперь можно было вернуться к главному — к стали.