Инженер Петра Великого – 10

Глава 21

Весь остаток дня, в преддверии завтрашнего конгресса, мы провели в штабном фургоне. Пётр, словно зверь в клетке, мерил шагами тесный отсек. Он жаждал боя, а его тащили на словесный поединок, правила которого он презирал.

— Чего они тянут? — рычал он, останавливаясь у карты. — Вызвали бы в чисто поле, по-честному! А то — диспуты, речи… Тьфу!

— Они не будут драться с вами в поле, Государь, — своим скрипучим голосом заявил Остерман. — Они ударят туда, где, по их мнению, мы слабее всего. В нашу… репутацию, в право.

— В право? — Пётр усмехнулся. — Мое право — в моих пушках.

— Именно этого ответа они от вас и ждут, — тихо вмешался я. — Чтобы вы сами подтвердили свой статус варвара, признающего грубую силу. Они разыграют комедию, а ты, Государь, войдя в ярость, превратишь ее в трагедию.

Пётр уставился на меня.

— Что предлагаешь? Молчать и утираться?

— Нет. Предлагаю понять, как работает их голова, — ответил я. — Они не глупцы и будут ловить нас на лицемерии. Значит, мы должны поймать на лицемерии их.

Начался мозговой штурм — поиск их болевых точек и уязвимостей.

— Они кичатся своей древностью и легитимностью, унаследованной от Рима, — начал Остерман, раскладывая исторические справки. — В этом их главная гордость. И главная ложь. Вся Европа построена на костях варваров, которые силой взяли то, что им не принадлежало.

— Карл Великий, — я привел пример. — Франк. Дикарь. Однако стал императором. Как?

— Силой, — в глазах Петра мелькнул хищный блеск. Кажется, он начал понимать.

— Именно.

Губы Петра тронула кривая усмешка.

— Дальше, — я перешел к другому варианту атаки противника. — Они могут говорить о законах, как там… «миропорядок, основанный на правилах». Однако вспоминают о них, только когда это выгодно. Взять англичан. Их король именует себя королем Шотландии и Ирландии. На каком основании? Не по праву ли меча?

— Лицемеры, — коротко бросил Пётр. Слово ему явно понравилось.

— Верно, — заключил я. — Наша задача — задавать им неудобные вопросы. Об их же истории. Об их же королях. Наглядно показать, что они сами не следуют своим этим «правилам».

Пётр снова зашагал по фургону, к счастью, нервную торопливость сменила уверенная поступь. Он впитывал принцип поведения — нащупывать слабые места в броне противника.

— Значит, так, — он остановился, глядя прямо на меня. — Что бы они ни сказали, я должен найти в их же истории пример такой же подлости. Ткнуть их носом в их же грязь. И сделать это с усмешкой. Так?

— Так, Государь, — улыбнулся я. — Превратить их суд в суд над ними самими.

— Это мне по душе, — кивнул он. — Это по-нашему.

— А если кто-то заговорит о технологиях, — добавил я уже про себя, — тут я им и сам отвечу по сусалам.

Петр хищно улыбнулся. План сложился. Мы не знали, какой именно будет атака, зато теперь в наших руках был универсальный ключ, способный вскрыть любую их юридическую конструкцию.

Главный зал заседаний Гаагского конгресса напоминал анатомический театр. Мы оказались на дне ямы, под перекрестьем сотен взглядов. Спертый воздух пах воском. Сидевший рядом Пётр хранил каменное спокойствие, правда под тонкой кожей перчатки его пальцы до хруста сжимали подлокотник кресла.

После бесконечных вступительных речей на трибуну поднялся главный юрист английской короны — высокий, сухой, похожий на стервятника в напудренном парике.

Он цитировал буллы, параграфы и династические договоры, строил свою речь так, что я поначалу не мог понять к чему он клонит. Пока он не дошел до этого момента:

— … титул «Imperator» не есть предмет для самовольного присвоения, — цедил он. — Он есть наследие. Наследие Рима. Титул, не утвержденный ни Святым Престолом, ни Сеймом Империи, есть акт юридического ничтожества, акт варварского самозванства, оскорбительный для всех легитимных помазанников Божьих.

Вот значит какой путь они выбрали.

Его речь завершилась «вежливым» ультиматумом: конгресс не может продолжаться, пока «московитский царь» именует себя титулом, не признанным сообществом цивилизованных наций.

Зал застыл в ожидании бури. В первом ряду Харли не отрывал от Петра своих бесцветных глаз; Евгений Савойский криво усмехался. Все ждали взрыва ярости, который позволит им с облегчением вычеркнуть Россию из списка «цивилизованных» стран.

Напряжение Петра виднелось всем кто его знает; внутри него закипала лава, готовая прорваться наружу. Еще секунда — и он взорвется.

— Государь, — прошептал я, едва шевеля губами. — Карл Великий.

Он даже не посмотрел в мою сторону, благо на его щеке дрогнул мускул. Сигнал был принят.

Затянувшаяся пауза заставила многих нервничать.

И вдруг в тишине раздался звук.

Одинокий, негромкий хлопок.

Откинувшись на спинку кресла, Пётр медленно, с ленцой, аплодировал. Раз. Два. Три. Его ладони, размером с лопату, издавали глухой, тяжелый звук. С ироничной улыбкой он смотрел на опешившего английского юриста.

— Браво! — его голос накрыл зал, заставив всех вздрогнуть. — Прекрасное представление! Давно я не слыхал такой искусной лжи, облеченной в одежды закона.

Поднявшись, он мгновенно приковал к своей исполинской фигуре все взгляды.

— Вы говорите о праве, унаследованном от Рима? — усмехнулся он. — Похвально. Только вы забыли упомянуть, как ваш почитаемый Карл Великий, король диких франков, получил свой титул. Забыли, видать? А я напомню! Он пришел в Рим с армией и взял его. Силой. И заставил весь мир признать новое право.

По залу пронесся шепот. Удар получился точным.

— Вы не слишком ли заигрались, господа? — Пётр повернулся к английской делегации. — Объясните-ка мне, на каком основании ваш король именует себя королем Шотландии? Не по праву ли меча, которым он подчинил себе вольный народ? Чем ваше право завоевания благороднее нашего?

Харли сохранял каменное лицо. Видать не припомнит, когда его прилюдно так мокали в фикалии.

— Вы что-то говорили о древности? — Пётр обвел зал тяжелым взглядом. — Что ж. Мой род правит на своей земле дольше, чем иные ваши королевские династии существуют. Мы не выскочки. Мы — корень.

Сделав пару шагов, он накрыл тенью первые ряды.

— Но довольно балагана, — его голос стал жестким. — Я приехал сюда решать дела. И я буду их решать. Как Император. Потому что Империя — это не пергамент. Это — верфи, полки и заводы. И они у меня есть. А те, кому мой титул режет слух, — он снова впился взглядом в англичан, — могут занять уши воском. Или выйти вон.

Зал взорвался криками, ропотом и возмущенными возгласами. Вскочив с места, маленький пухлый голландец — председатель конгресса — отчаянно затряс колокольчиком. Мы на глазах у всей Европы сломали ловушку, выставив создателей лицемерами.

В наступившем хаосе окончательно растерявшийся председатель объявил перерыв. Дипломаты сбивались в кучки, возбужденно перешептываясь. Унижение, которое нам готовили, обернулось фарсом.

Едва мы вышли в боковой коридор, я поймал взгляд Орлова. Он понял всё без слов: короткий кивок — и он, растолкав пару ошарашенных секретарей, растворился в толпе. Накануне, предвидя, что отвечать придется не только в зале, но и на улицах, я проинструктировал его предельно четко: «Василий Иванович, мне нужны уши и глотки. В каждом портовом кабаке, на каждом рынке. Найди местных горлопанов, заплати им за молчание, чтобы ждали сигнала». И теперь эта заранее подготовленная сеть пришла в движение.

В моем штабном фургоне уже вовсю кипела работа. Чертыхаясь, Нартов и двое его подмастерьев разбирали ящики с литерами и готовили печатный станок.

— У нас есть часа три, не больше, — бросил я, сбрасывая на стол пачку чистой бумаги, когда в отсек вошли Остерман и Лейбниц. — Пока они там придут в себя и решат, что делать дальше, мы должны нанести ответный удар. Андрей Иванович, мне нужен короткий, злой текст.

Остерман, не говоря ни слова, сел за стол.

— Не оправдывайтесь, — подсказал я. — Нападайте. Спросите их, почему английские банкиры так боятся нашего нового титула? Уж не потому ли, что он символизирует рождение силы, которая положит конец их монополии?

— Я бы еще добавил иронии, господин Остерман, — вмешался Лейбниц. — Интересно же поразмышлять о «глубокой юридической экспертизе», которая почему-то всегда совпадает с интересами Ост-Индской компании.

Работа закипела — настоящий мозговой штурм в реальном времени. Перо Остермана скрипело, выводя витиеватые юридические формулировки.

— Слишком длинно! — рычал я, вычеркивая целые абзацы. — Это не для профессоров, а для шкипера, который читать-то едва умеет! Короче! Злее! Чтобы каждое слово — как пощечина!

Привлеченная шумом, с кипой бумаг вошла Анна Морозова — это были свежие донесения от ее людей с биржи.

— Вот, — она ткнула пальцем в строчку цифр. — Цена на бумаги их Ост-Индской компании продолжает падать после известий из Константинополя. Можно упомянуть это для купцов.

Через час выстраданный текст был готов. Нартов, матерясь, выхватил у меня лист и передал своим наборщикам. Началась самая муторная работа — составление печатной формы из сотен крошечных букв.

К вечеру, когда над Гаагой сгустились сумерки и уставшие дипломаты разъезжались по своим резиденциям, наша контратака началась. Сотня «летучих листков», еще теплых, пахнущих типографской краской, оказалась в руках сети Орлова.

И город заговорил нашими словами.

На центральной площади, у фонтана, рыжий верзила вскочил на бочку и, развернув наш «Гаагский Вестник», заревел, перекрывая шум толпы:

— Свежие известия! Читайте, что скрывают от вас господа дипломаты! Почему английские купцы боятся русского Императора⁈

К нему тут же сбежался народ. В портовых тавернах, где шкиперы глушили пиво, наши люди, взобравшись на столы, зачитывали сведения Анны о панике на бирже. Купцы хмурились, переглядывались — цифры убытков они понимали лучше любых проповедей. У университета студенты, окружив одного из своих, слушали едкую статью Лейбница о «научной гордыне островитян» и анонс создания новой Академии в Петербурге.

Мы устроили представление: десятки маленьких театров по всему городу. Оружие, против которого они были бессильны.

Эффект превзошел все ожидания. Гаага бурлила. Новость, передаваемая из уст в уста, обрастала невероятными подробностями. Дипломаты, выглядывавшие из окон карет, видели совершенно иной город. Утром город ненавидел нас, теперь же — с жадным любопытством слушал.

Мы перехватили повестку. Вынесли свой спор с закрытого судилища на улицы. Превратили их юридическую интригу в публичный скандал. В какой-то момент у меня возникла мысль совершить революцию на этой волне, но я вовремя спохватился. Это перебор, не пойдут люди за чужим правителем. Но сам факт такого ажиотажа радовал.

Когда я стоял у окна в коридоре ратуши, наблюдая за этим кипением, ко мне подошел Дюпре.

— Блестяще, мсье барон, — прошептал он, глядя на толпу у одного из глашатаев. — Просто блестяще. Вы обратились напрямую к подданным. Очень по-французски.

— Это по-русски, Анри, — ответил я. — Бить не в бровь, а в глаз. Это — по-русски.

Я представил физиономию Харли. В его системе координат, русские, которых они считали дикарями, не способными связать двух слов без переводчика, оказались агрессивными, умными и быстрыми игроками, способными за один час перевернуть вверх дном.

Информационная атака дала нам передышку, но не изменила главного: мы все еще были в клетке. Вечером Пётр вызвал меня к себе. Стоя у окна, спиной ко мне, он смотрел на огни Гааги.

— Я сыт по горло этими играми, Смирнов, — произнес он, не оборачиваясь. — Харли, австрияки, голландцы… все они — шавки, брешущие по команде. Однако есть один старый лев, который молчит. И это молчание тревожит меня больше их лая.

Затем он повернулся.

— Они прячут от меня своего Короля-Солнце, как девку в тереме. Я приехал говорить с равными, а он даже не счел нужным явиться. Найди способ, Смирнов. Я хочу знать, почему он от меня бегает. И что ему нужно, чтобы перестать это делать.

Задача была ясна. Нужно достучаться до главного игрока.

В полночь, в убогой грязной гостинице, мы с Ушаковым встретились с французами. Маркиз де Торси уже ждал нас, с брезгливостью разглядывая обстановку.

— Надеюсь, генерал, вы решили встретиться по существенному делу, — его голос был насмешлив.

— Я пришел с одним вопросом, маркиз, — ответил я, проигнорировав его тон. — Зачем все это?

Он удивленно вскинул бровь.

— Весь этот конгресс. Весь этот цирк с трибуналом, с атакой на титул. Не будьте наивным, вы же понимаете, что за этим стоят англичане. Они все начали, уверен. Харли. Какова его конечная цель? Унизить нас? Мелко для него. Заставить убраться? Мы не уйдем. Так чего он добивается?

Де Торси криво усмехнулся.

— Вы спрашиваете меня о планах вашего врага, генерал? Оригинально.

— Я спрашиваю вас как единственного человека в этом городе, кто способен мыслить стратегически, — парировал я. — Все остальные — пешки. Харли разыгрывает большую партию, и я хочу понять ее правила, прежде чем он объявит шах и мат. И вам заодно.

Кажется, это его зацепило. Я ведь не просил о помощи — я предлагал интеллектуальную дуэль.

— Харли — торговец, — медленно произнес он, скорее размышляя вслух. — Он мыслит прибылью и убытками.

— Он создает образ врага, — уточнил я. — Не конкурента, а абсолютного зла: варвара, еретика, антихриста. Зачем? Чтобы оправдать свои действия в глазах… кого?

Я замолчал, глядя на француза. Я не мог понять к чему все эти телодвижения англичан, австрияк и иже с ними. Ну, соберут они против нас союз. Ну не пойдут же они всей Европой на Россию? Это чушь. Такого не было, люди на это не пойдут. Вот если бы они смогли вдохновить каждого европейца, тогда — да. Тогда можно было бы предположить, что у них получится. Но это же не возможно. Европа никогда раньше не объединялась против единого врага. Не было такого… Хотя…

— Крестовый поход, — выдохнул я.

Высокомерие во взгляде де Торси исчезло. Он приподнял бровь.

— Боже мой… — прошептал я, пытаясь осознать масштаб замысла. — Конечно. Он не собирает коалицию для войны. Он добивается от Европы благословения на «операцию». Он хочет, чтобы весь христианский мир благословил его на вторжение в Россию для «спасения цивилизации от чумы». Англичане хотят чужими руками — европейскими руками — забрать…

— Технологии, — закончил француз.

— Не просто забрать, а получить на это законное, моральное право. Гениально, не правда ли?

Я медленно опустился на табурет. Ушаков застыл, как изваяние. Даже де Торси с легким удивлением смотрел на меня. Видимо не ожидал, что я сам обо всем догадаюсь.

— Но чтобы получить такой мандат, — продолжил я, — ему нужно согласие всех. В первую очередь — согласие или хотя бы молчание Франции. А что он предложил вашему королю за это молчание, маркиз? Долю в добыче?

Он вскинул на меня колючий взгляд.

— Подумайте, — я понизил голос. — Вы действительно верите, что англичане, получив наши заводы и чертежи, поделятся с вами? Со своим главным врагом? Они кинут вам пару медных безделушек, как подачку, а сами построят флот, который сотрет ваш в порошок. Они используют вас, чтобы уничтожить нас, а потом примутся за вас.

Я фыркнул.

— У вас есть выбор, маркиз. Можете присоединиться к их «крестовому походу». Потратить миллионы ливров и тысячи жизней солдат, чтобы помочь Англии стать еще сильнее, и лишь надеяться, что вас не обманут.

Я сделал паузу.

— А можете получить все то же самое. Но не силой, а по договору. Не как трофей в чужой войне, а как плату за партнерство.

Де Торси внимательно смотрел на меня.

— Харли предлагает вам потратить миллионы, чтобы ослабить нас. Я предлагаю вложить эти же миллионы в технологии, которые сделают Францию одной из самых сильных держав на континенте. Не воюйте с нами. Торгуйте с нами. Выбор, по-моему, очевиден.

Он долго молчал, переводя взгляд с меня на Ушакова.

— Цена? — наконец хрипло спросил он.

— Публичное признание императорского титула моего Государя. Завтра. На конгрессе, — ответил я. — Это будет ваш ответ Харли. И начало нашего партнерства.

— Это… невозможно, — он покачал головой. — Мой государь никогда не пойдет на такой резкий шаг.

— Пойдет, — уверенно сказал я. — Если вы объясните ему, что альтернатива — это мир, в котором правит английский флот, построенный на русских технологиях.

Де Торси поднялся.

— Я передам ваше предложение, — только и сказал он.

Он ушел, не прощаясь. Я посмотрел на Ушакова.

— Не согласится, — констатировал тот. — Гордости и спеси у них не меньше, чем у англичан.

Я согласно покачал головой.

На следующий день, когда заседание возобновилось, у нас было безрадостное настроение. Я не осмелился поделиться с Государем своими мыслями. Только сообщил, что де Торси передаст наше желание встретиться с французским королем.

Перерыв не разрядил обстановку, а, напротив, дал им время согласовать удар. Во главе английской делегации сидел уверенный в себе.

Слово снова взял его юрист, который на этот раз не стал повторять обвинения, а сразу перешел к приговору.

— Ввиду явного неуважения, проявленного московитской делегацией к законам и традициям цивилизованных наций, — его противный голос меня раздражал, — ввиду использования бесчеловечных методов ведения войны и, главное, ввиду самовольного присвоения главой делегации титула, ему не принадлежащего…

Он обвел взглядом зал.

— … я предлагаю сему высокому собранию принять резолюцию: не признавать за господином Петром Романовым титула «Император» и впредь обращаться к нему, как к «Великому князю Московскому». И приостановить все переговоры до тех пор, пока московитская делегация не примет сии справедливые условия.

Даже так. Нас вычеркивали из «клуба великих держав».

И в тот самый миг, когда все взгляды впились в Петра, ожидая неизбежного взрыва, слово попросил маркиз де Торси.

Теперь и этот добьет нас. Французы все время наблюдали и выбрали сторону. Заинтересовать их мы не смогли. Жаль. Я даже не представлял себе как моя страна будет бороться со всей Европой. Да, у нас было несколько полусоюзников, но это смешные силы на фоне врага.

Француз, медленно, с ленцой поднялся на трибуну. Он окинул зал усталым взглядом аристократа, вынужденного прервать свою дрему из-за слишком шумной собачьей свадьбы.

— Господа, — его голос, в отличие от скрипучего тона англичанина, был бархатным. — Я с большим интересом выслушал речи о древних хартиях. Это было весьма поучительно.

Он сделал паузу.

— Однако, — он чуть склонил голову, и в его глазах блеснула ирония, — мне кажется, мы увлеклись изучением старинных фолиантов и забыли взглянуть в окно. А мир за окнами этого зала, господа, изменился.

Повернувшись в сторону английской делегации, он продолжил:

— Я слышу здесь речи о законности, произносимые устами тех, чьи короли взошли на трон через бунт и казнь помазанника Божьего.

Англичане вздрогнули, словно от удара. В зале ахнули. Намек на казнь Карла I был священным табу в нынешней евродипломатии.

— Я слышу речи о нерушимости границ от представителей держав, которые делят шкуру еще живой Испании.

Испанский посол, старый гранд, покосился на француза. Австриец вжал голову в плечи.

— Похоже, господа, — де Торси возвысил голос, — что законность для многих в этом зале — удобный инструмент, который достают из ножен, когда нужно ударить слабого, и прячут, когда имеют дело с сильным.

Пока де Торси говорил, лицо Харли напоминало высеченную из камня маску, вот только на виске бешено пульсировала жилка. Он понял, что что-то не так.

— Мой государь, Людовик XIV, — де Торси выпрямился, его голос зазвучал властно, — привык смотреть на вещи просто. Он считает, что величие монарха определяется его деяниями. Способностью создавать великие державы, побеждать врагов и двигать историю вперед.

Он медленно повернулся в нашу сторону. Наши взгляды встретились. Я едва заметно наклонил голову.

— И сегодня, — он посмотрел в сторону Петра, — мы видим перед собой именно такого монарха. Правителя, который принял страну, разоренную смутами, а создал Империю, с которой отныне придется считаться всем.

Де Торси вышел и направился в сторону Петра Великого. Он оостановился прямо перед Петром, все это время сидевшим неподвижно.

Моя кровь застыла в жилах. Сейчас.

И тогда, на глазах у ошеломленного зала, маркиз де Торси, первый министр величайшего короля Европы, отвесил русскому царю глубокий, подчеркнуто почтительный поклон.

— Его Величество Король-Солнце, старейший и легитимнейший из монархов христианского мира, — его голос раскатился под готическими сводами, — с радостью приветствует своего брата и равного себе по мощи и славе, Его Императорское Величество, Петра Алексеевича Романова, Императора Всероссийского!

— Ха! Выкуси, — тихо вырвалось у меня в адрес англичан.