Император Пограничья 12

Глава 17

Я созвал своё окружение в большой зал воеводской резиденции. Первым, как всегда, явился Григорий Мартынович — пунктуальность бывшего начальника Сыскного приказа проявлялась во всём.

— Прохор Игнатьевич, — кивнул он, усаживаясь напротив меня за длинный дубовый стол.

Я воспользовался моментом, чтобы задать вопрос, интересовавший меня с позавчерашнего дня.

— Григорий Мартынович, хотел спросить — почему вы не пытались отстоять жизнь того отравителя? Обычно вы настаиваете на полном расследовании перед вынесением приговора. А тут даже не возразили.

Крылов посмотрел на меня своими проницательными серыми глазами, усы его едва заметно дёрнулись. На его лице промелькнула горькая усмешка.

— Знаете, Прохор Игнатьевич, ещё полгода назад я бы спорил с вами до хрипоты, — начал он, сплетая пальцы в замок. — Требовал бы соблюдения всех процедур, допросов, свидетельских показаний. В Туле я бы арестовал любого, кто посмел бы казнить подозреваемого без суда.

— И что изменилось? — спросил я, хотя догадывался об ответе.

— Пограничье изменило. Угрюм изменил. Вы изменили, если честно, — Крылов откинулся на спинку стула. — Я приехал сюда с набором жёстких правил, видел мир только в чёрно-белых тонах. Закон есть закон, точка. Но здесь, где смерть может прийти с любой стороны — от Бездушных, бандитов, вражеских агентов — я понял одну вещь. Иногда соблюдение буквы закона означает смерть тех, кого этот закон должен защищать.

Начальник стражи помолчал, подбирая слова:

— Тот человек пытался отравить десятки людей. Женщин, детей. Яд в мёде — это не просто преступление, это акт войны. Он не грабитель, укравший кошелёк, не пьяница, затеявший драку. Это военный диверсант, агент чужого княжества. В Туле я бы настаивал на следствии, выяснении всех обстоятельств, соучастников. Потратил бы недели. А здесь? Пока бы мы соблюдали процедуры, его сообщники могли ударить снова. Может быть, успешнее. И что бы я сказал родителям отравленных детей? Что формальности оказались важнее чужих жизней?

— Жёсткое решение для человека ваших принципов, — заметил я.

— Мои принципы никуда не делись, — покачал головой Крылов. — Просто я научился различать, когда они служат справедливости, а когда становятся её препятствием. Закон не догма, а инструмент защиты общества. Когда этот инструмент может быть использован против самого общества, приоритет отдаётся выживанию людей. К тому же, ключевая информация была получена. Мы узнали, кто его послал — князь Сабуров. Узнали цель — дискредитация вашей власти через массовые жертвы. Узнали метод — яд в продуктах. Что ещё выяснять?

Он подкрутил кончик усов и вздохнул:

— Раньше для меня существовали только преступники и законопослушные граждане. Теперь я вижу больше — вижу врагов, которые используют наши же законы против нас. Вижу ситуации, где промедление равносильно соучастию в убийстве.

Он наклонился вперёд:

— Вы, как военный командир — а воевода по сути им и является — имели полное право вынести и исполнить приговор на месте. Быстро, жёстко, публично. И знаете что? Это было правильно. Люди увидели, что их защищают. Торговцы поняли, что могут доверять Угрюму. А потенциальные диверсанты усвоили — здесь их ждёт быстрое возмездие, без проволочек и лазеек.

— Рад, что мы одинаково смотрим на ситуацию, — кивнул я. — К тому же даже задокументированные и позже опубликованные показания отравителя ничего не дали бы политически. Если сейчас выступить с громкими заявлениями в Эфирнете о вине Сабурова, остальные князья сочтут это постановкой Угрюма. Ответным ударом на его предложение выдать меня за награду.

— Вот видите, и это я тоже понял, — усмехнулся Крылов. — Раньше для меня истина была истиной, неважно, выгодна она или нет. Теперь понимаю — иногда правду нужно подавать вовремя и в нужном контексте. Иначе она становится оружием в руках врагов. Я учусь видеть оттенки серого, Прохор Игнатьевич. В мои годы это нелегко, но Пограничье — хороший учитель.

В зал начали подходить остальные. Василиса вошла своей обычной энергичной походкой, за ней — Полина, потом Борис с привычно суровым видом. Отец подошёл неспешно, опираясь на трость. Захар просеменил, а следом и Коршунов.

Когда все расселись, я встал.

— Друзья, собрал вас, чтобы сообщить важную новость. Завтра утром я собираюсь пройти испытание на ранг Магистра.

По залу прокатилась волна тревоги. Полина ахнула, прижав руку к груди. Василиса сверкнула глазами, но промолчала. Отец нахмурился, сжав набалдашник трости.

— Барин, это же наверняка опасно! — первым не выдержал Захар.

— Сын, многие маги не возвращаются из этого испытания в своём уме, — глухо протянул Игнатий.

— Знаю о рисках, — спокойно ответил я, — но откладывать больше нельзя. Война на пороге, а мне нужна вся доступная сила.

Борис кашлянул:

— Воевода, мы усилим патрули на время вашего отсутствия. И муха не проскочит незамеченной.

— Мои люди удвоят бдительность, — добавил Коршунов. — Все агенты будут начеку.

Крылов кивнул:

— Стража перейдёт на усиленный режим несения службы.

Я обвёл взглядом собравшихся:

— Благодарю за поддержку. Испытание займёт примерно сутки, как и предыдущее. Рассчитываю на вас.

Все начали расходиться, но Игнатий, Василиса и Полина решили задержаться. Когда зал опустел, Голицына не выдержала первой:

— Что вообще представляет из себя это испытание? В академии о нём говорили только шёпотом!

— Княжна права в своей тревоге, — поддержал отец. — Это не Стихийное погружение, где всё зависит от воли мага. Тут речь идёт о борьбе с собственным разумом.

Я сел обратно, жестом приглашая остальных последовать моему примеру.

— Внутри каждого мага существует подсознательный ограничитель, — начал объяснять я. — Своеобразный предохранитель, не позволяющий задействовать полный потенциал. Эволюционно это защитный механизм, предохраняющий от самоуничтожения при неконтролируемом выбросе силы. Испытание заключается в преодолении этого барьера.

Во время моей речи отец согласно кивал, а под конец тяжело вздохнул:

— Я сам подобрался к этой границе. Мастер третьей ступени — мой потолок уже много лет. И я не рискнул попытаться прорваться дальше.

— Почему? — спросила Полина, наклонившись вперёд.

Игнатий Михайлович помолчал, подбирая слова:

— Слишком опасно…

— Но как конкретно это выглядит? — уточнила Голицына.

— Метод прохождения испытания хорошо известен, — ответил старик. — Маг запирается в специальной камере с усиленными стенами. Затем начинает накачивать себя Эссенцией — всей, что может удержать. Когда резерв переполняется, энергия начинает давить на внутренние барьеры, расшатывая их. Маг продолжает поглощать Эссенцию, терпя адскую боль, пока барьер не треснет от давления. Если повезёт — сломается нужный ограничитель. Если нет — маг буквально взрывается изнутри или сходит с ума от боли. Многие застревают в собственных кошмарах, другие ломают не то, что нужно, и выгорают изнутри.

Я едва сдержал возглас удивления. Это звучало как попытка проводить хирургическую операцию кувалдой. Они что, просто раздувают резерв до критической точки, полагаясь на случай? Без всякой диагностики?

— И как определяют, какой именно барьер нужно сломать? — уточнил я.

— Никак, — мрачно ответил отец. — Действуют наугад. Кому повезёт — тот прорвётся. Кому нет… В Московском Бастионе есть целое отделение лечебницы для магов, потерявших разум при попытке стать Мастерами и Магистрами.

Я задумался. Всё выглядело так, словно потомки утратили важнейшее знание и теперь, метафорически выражаясь, ломятся в закрытую дверь, вместо того чтобы попытаться её открыть.

— У тебя другой взгляд на это испытание, — не спросила, а констатировала Василиса, внимательно глядя мне в глаза. — Ты знаешь иной путь, верно? Как с улучшенным ритуалом поглощения Эссенции.

Я кивнул:

— Главное в преодолении ментального барьера — провести диагностику. Первый этап — выявление конкретного характера личного барьера. Это можно сделать только через опыт «малой смерти». В отличие от прошлого испытания, магу не требуется особое место с сильной стихийной предрасположенностью. Испытание можно провести где угодно.

— «Малая смерть»? — переспросила Полина, побледнев.

— Древняя практика, — пояснил я. — Маг с помощью особого зелья из Реликтов временно замедляет собственное сердце и дыхание, оставаясь на грани жизни и смерти. В этом состоянии границы сознания размываются, и маг может обнаружить свои внутренние ограничения, проявленные в виде конкретных образов, и преодолеть их волевым усилием. Практика опасна и требует присутствия опытного целителя, но более эффективна и в конечном счёте менее опасна, чем общеизвестная процедура.

— Но откуда ты это знаешь? — спросила княжна.

Игнатий её перебил, воскликнув потрясённо:

— Фамильяр! Верно, сын⁈ Это знание пришло от фамильяра основателя нашего рода! Ворон хранил эти секреты веками и передал их, когда в тебе проснулась истинная кровь Платоновых!

Я не стал ни подтверждать, ни опровергать его догадку. Пусть думает что хочет — это проще, чем объяснять правду.

— Ритуал займёт примерно сутки, как и прошлый, — сказал я вместо ответа.

Полина встала, решительно тряхнув каштановыми локонами:

— Тогда проходить испытание будешь в больнице! Под присмотром целителей. Никаких возражений не принимаю!

— Так и собирался, — усмехнулся я, поднимаясь. — Не настолько уж я безрассуден, чтобы рисковать без подстраховки.

Следующим утром я вошёл в больницу Угрюма, сжимая в руке небольшой флакон с мутноватой жидкостью. Зарецкий за ночь смешал зелье по моему рецепту — сок Безумного корня, вытяжка из Лунного покрова, средний кристалл Эссенции и ещё дюжина компонентов. Запах от флакона шёл странный — одновременно горький и сладкий, с металлическим привкусом.

В коридоре больницы пахло карболкой и травяными настойками. Я нашёл Светова в его кабинете — рыжебородый целитель склонился над медицинским трактатом, делая пометки на полях.

— Георгий, мне требуется твоя помощь, — сказал я без предисловий. — Мне нужно, чтобы ты следил за моими жизненными показателями следующие сутки. Я буду проходить испытание на ранг Магистра.

Светов встал, его мозолистые руки сжались в кулаки.

— Вы уверены? Постойте, у нас здесь нет достаточно укреплённой комнаты на случай выброса…

Я перебил его:

— Метод будет иным. Никакой дикой накачки Эссенцией. Но мне действительно потребуется отдельная палата, где нас никто не потревожит.

Георгий кивнул и повёл меня в дальний конец больницы, где располагалась изолированная палата для особо тяжёлых больных. Сейчас она пустовала — к счастью, после последнего нападения Бездушных все раненые уже поправились.

Я лёг на жёсткую больничную койку, положив рядом флакон. Светов проверил мой пульс, дыхание, температуру.

— Ближе к вечеру поставьте капельницу с глюкозой.

— Понял, — целитель достал свой набор инструментов, разложил их на столике. — Что-то ещё?

— Нет.

Я разложил вокруг себя сорок малых кристаллов — каждый способен дать от шести до двадцати капель. Щедрый запас для прорыва к рангу Магистра, но рисковать перед испытанием не хотелось. Нужна вся доступная сила.

Светов помог подготовиться — втёр в позвоночник раствор соли и угля, пока я создавал временные накопители. Целитель работал сосредоточенно, его мозолистые руки двигались уверенно и точно.

— Готово, — сказал он, отступая. — Теперь только от вас зависит.

Усевшись на больничной койке в позе лотоса, я сделал несколько глубоких вдохов. Целитель устроился в кресле у окна с медицинским журналом, но я чувствовал — он следит за каждым моим движением.

Первый кристалл растворился, отдав всего восемь капель. Энергия текла в меня ровными волнами, наполняя внутренний резервуар. С каждым кристаллом поток становился всё интенсивнее.

Граница приближалась — не стена, как при переходе к Мастеру, а целая горная гряда, которую предстояло преодолеть. Внутренние каналы начали гореть огнём. Каждая новая капля давалась с боем, словно организм сопротивлялся дальнейшему расширению.

На отметке в тысячу четыреста капель внутри что-то щёлкнуло. Не лопнула плотина — обрушилась целая дамба. Боль пронзила от макушки до пяток, заставив выгнуться дугой. По телу пробежали не искры — настоящие молнии, оставляя на коже узор Лихтенберга.

Дрожащими руками схватив флакон с зельем, я выпил одним глотком. Нельзя терять ни секунды — момент прорыва идеален для начала испытания, пока барьеры ослаблены. Вкус оказался ещё хуже запаха — будто проглотил жидкий металл, смешанный с полынью и прогорклым маслом. Желудок сжался, пытаясь вытолкнуть яд обратно, но я усилием воли удержал зелье внутри.

Эффект начался через несколько секунд. Сначала онемели пальцы рук и ног, затем холод пополз вверх по конечностям.

Продолжил осушать кристаллы, пока тело ещё отзывалось. Ещё четыреста с лишним капель влились в расширенный резервуар, доведя общий объём до тысячи восьмисот пятидесяти одной. В два раза больше поглощено за раз, чем было при переходе на ранг Мастера.

Сердце забилось реже, дыхание стало поверхностным. Веки отяжелели, словно к ним привязали свинцовые гири.

— Пульс падает, — услышал я голос Светова откуда-то издалека. — Сорок… тридцать пять… тридцать…

Реальность начала расплываться. Белые стены палаты потекли, как воск, потолок провалился в чёрную бездну. Я падал — или летел — сквозь слои собственного сознания, но вместо ожидаемого покоя меня встретил абсолютный хаос.

Образы, воспоминания, страхи — всё смешалось в безумный калейдоскоп. Лицо Хильды сменялось оскалом Алчущего. Детский смех Астрид переходил в предсмертный хрип воина. Запах свежего хлеба из пекарни Угрюма превращался в вонь гниющей плоти. Прошлое и настоящее, реальное и воображаемое — всё слилось в один бесконечный поток.

Я пытался ухватиться за что-то твёрдое, найти точку опоры в этом водовороте. Но каждая мысль рассыпалась, не успев оформиться. Каждое воспоминание искажалось до неузнаваемости.

«Барьеры… — с трудом сформулировал я в этом хаосе. — Мне нужно найти барьеры…»

Я заставил себя погрузиться глубже, туда, где хаос становился ещё плотнее. Там, в самой сердцевине моего существа, я начал различать структуры — тёмные узлы, опутавшие само ядро моей силы. Три барьера, сплетённые из вины, страха и сомнений. Каждый пульсировал собственной болью.

Я потянулся к первому, и меня накрыло видение.

Гнездо Алчущих возле Пскова. Я вижу всё глазами Синеуса, хотя никогда там не бывал. Мокрые каменные стены, покрытые какой-то склизкой субстанцией. Душный смрад, смешанный со страхом. Светокамни в руках воинов едва разгоняют кромешную тьму. Триста человек спускаются в эти проклятые туннели. Лучшие бойцы империи, закалённые в десятках сражений.

— Держать строй! — кричит Синеус, поднимая меч. — Щиты вверх!

Но Алчущие — Бездушные — нападают отовсюду. Они лезут из трещин в стенах, падают с потолка, вырываются из-под каменного пола. Чёрные тени с пустыми глазницами, щупальца вместо рук, пасти, полные игольчатых зубов.

Воины гибнут один за другим. Вот падает Ярополк — старый ветеран, научивший Синеуса держать щит. Алчущий вскрывает ему горло, и кровь фонтаном брызжет на стену, а душа погибшего уже улетучивается из тела. Следом гибнет Ивар — молодой боец, только женившийся месяц назад. Существо разрывает его пополам, и парень умирает, пытаясь удержать вываливающиеся внутренности.

От трёхсот остаётся сто. Потом пятьдесят. Двадцать. Десять.

Синеус стоит в центре крошечного круга выживших. Вспышка — его меч рубит, пронзает, крушит. Ещё вспышка — он прикрывает спиной раненого товарища. И ещё — яростный боевой клич, от которого, кажется, даже твари отшатываются.

Мой брат не сдаётся. Никогда не сдаётся.

Но я чувствую — нет, угадываю, домысливаю — как в какой-то момент что-то ломается. Когда от трёхсот остаётся десять. Когда кровь друзей пропитывает каждый камень. Когда даже воздух становится густым от смерти.

Образы мелькают обрывочно, словно я пытаюсь восстановить картину по осколкам разбитого зеркала. Тень, выступающая из мрака — монструозный силуэт Кощея в виде огромного червя. Бледная шкура. Чёрные вены на теле. Глаза… глаза уже мёртвые.

Синеус атакует — конечно, атакует, он же воин до мозга костей. Вспышка стали, окутанной магией, в темноте. Но клинок останавливает телекинез, ловит лезвие, и металл покрывается инеем.

Дальше — провал, чёрная дыра в видении. Я не вижу, что происходит. Не могу видеть. Но чувствую результат — момент, когда он перестаёт быть только моим братом.

Тьма рвётся в его тело, растекается по венам, меняет саму структуру плоти, высасывая душу и жизненную энергию. Боль невыносима — каждая клетка тела перестраивается, мутирует, становится чем-то чуждым.

Не убийство. Не превращение. Что-то среднее — достаточно человека оставляют, чтобы помнил, кем был. Достаточно тьмы вливают, чтобы не мог сопротивляться.

Идеальное орудие для ликвидации императора. Тот, кого никогда не заподозрят. Тот, кого впустят без вопросов.

Тот, кого я обниму, не глядя.

Видение меняется. Теперь я снова являюсь собой, Хродриком, стоящим в покоях дворца. Передо мной — Синеус в плаще с капюшоном, в перчатках. Все признаки налицо: исхудание, странные движения, уклончивые ответы, нежелание обниматься.

«Зачистка проходит… успешно», — говорит он, и я теперь слышу фальшь в его голосе.

Я вижу, как моя прошлая версия отмахивается от подозрений. Как отказывается замечать очевидное. Братская любовь ослепляет меня полностью.

Первый барьер обрушивается на меня всей тяжестью вины: «Я не узнал в брате чудовище». Подсознательное убеждение выкристаллизовывается с пугающей ясностью: моя сила слепа, когда дело касается близких.

Барьер давит на меня всей тяжестью накопленной вины. Проще было бы принять его, смириться — да, я виноват, я не увидел, я позволил брату убить меня. Но что-то внутри сопротивляяется этой простой истине. Слишком простой. Слишком удобной.

Я заставляю себя вернуться к той встрече, прокрутить её ещё раз. Не через призму вины, а как воин, анализирующий бой. Отбросить эмоции, посмотреть только на факты. Синеус пришёл вечером — зачем? Мог убить ночью. Пришёл один — зачем? Мог привести подкрепление. Протянул руку для рукопожатия — древний воинский жест, который мы с ним повторили тысячу раз.

Мне нужно увидеть правду. Всю правду, не только ту, что питает мою вину.

Видение дрожит, словно сопротивляясь, но потом уступает. Я снова вижу ту встречу, но теперь замечаю детали, которые пропускаю раньше. Микродрожь в руках Синеуса — он борется с собой. Почти засохший след от слёз на его щеке — он плакал перед тем, как войти. И самое главное — секундная заминка перед рукопожатием, когда он почти отдёргивает руку.

«Брат… — слышу я шёпот, и это настоящий голос Синеуса, не искажённый тьмой. — Я боролся. Три дня после превращения я боролся с голосом в голове. Но оно сильнее… Оно всегда сильнее…»

Озарение пронзает меня как молния. Синеус специально пришёл ко мне. Он мог убить меня во сне — просто войти в спальню и перерезать горло. Мог отравить за ужином. Мог устроить засаду с десятком таких же, как он.

Но он выбрал прийти лично. Днём. Дать мне шанс увидеть его.

Часть моего брата всё ещё боролась и хотела, чтобы я его остановил. Это была последняя просьба о помощи — дать ему умереть моим братом, а не окончательно стать монстром.

Я не был слеп. Я видел то, что он хотел мне показать. И я ответил на его молчаливую мольбу единственным возможным способом — освободил его от мучений.

Первый барьер трескается и осыпается осколками в пустоту моего сознания.

Второе видение накатывает волной боли и отчаяния. Я снова в том проклятом зале, но теперь время замедлилось до мучительной тягучести. Вижу, как левая рука Синеуса набрасывает аркалиевую цепочку на моё запястье. Чувствую, как магия гаснет. Костяной кинжал входит под лопатку — каждый миллиметр его пути отдаётся новой вспышкой агонии.

Разворачиваюсь. Фимбулвинтер выскальзывает из ножен. Древнее лезвие рассекает воздух… и проходит мимо. Всего на два пальца. Два проклятых пальца отделяют лезвие от шеи Химеры. Рука Синеуса падает на каменный пол, но голова остаётся на плечах.

Видение прокручивается снова. И снова. Десятки, сотни раз я промахиваюсь на эти два пальца. Вижу, как Астрид вынуждена подхватывать выпадающий из моих слабеющих рук меч. Как девятнадцатилетняя девушка сражается с чудовищем, которое должен был убить я.

Второй барьер обрушивается на меня всей тяжестью: «Я умер слабым».

С кинжалом в сердце, с пробитым лёгким, опутанный аркалием — я всё равно должен был справиться. Я же Хродрик Неумолимый, император, победитель тысячи битв! Но в самый важный момент моей силы не хватило. Если бы я был быстрее, сильнее, точнее — остался бы жив. Астрид не пришлось бы убивать любимого дядю, не пришлось бы жить с этой травмой.

Барьер давит, сжимает, душит. Проще принять эту истину — да, я был слаб. Недостаточно хорош. Подвёл тех, кто на меня рассчитывал.

Но что-то во мне сопротивляется. Воинская гордость? Или просто упрямство?

«Покажи мне всё, — требую я от видения. — Не только мой провал. Всю картину».

Видение дрожит, сопротивляется, но потом меняется. Теперь я вижу ту сцену со стороны — словно парю под потолком собственных покоев. Вижу себя со спины — кинжал торчит между лопаток, кровь заливает одежду. Аркалий на запястье искрит, высасывая остатки магии.

И всё же я разворачиваюсь. С пробитым лёгким, с разорванным сердцем — разворачиваюсь и бью. Фимбулвинтер поёт свою смертельную песню, и даже отсюда, сверху, вижу — это идеальный удар для умирающего человека. Максимум возможного с такими ранами.

Рука Синеуса падает. И вот тут я замечаю то, чего не видел, умирая — культя не регенерирует. Чёрные отростки пытаются вырасти, но застывают, покрытые инеем. Мой удар не просто отсёк конечность — холод Фимбулвинтера замедлил регенерацию Химеры на критические секунды.

Металл, который я обрушил на брата после того, как сорвал аркалий, продолжает его сковывать даже после того, как я падаю. Моя воля всё ещё пульсирует в железе, выполняя последний приказ.

Астрид подхватывает Фимбулвинтер, и меч вспыхивает в её руках. Но теперь я вижу больше — это не просто её магия активирует артефакт. Морозная сила дочери сливается с остатками моей воли, всё ещё дрожащими в металле клинка.

Она не начинает бой заново. Она завершает мой удар.

Траектория её атаки — идеальное продолжение дуги, которую начертил я. Словно мы вместе держим меч. Словно это один удар на двоих — начатый отцом, завершённый дочерью.

Лёд взрывается из лезвия, и Синеус рассыпается на тысячи осколков. Но убивает его не Астрид в одиночку. Это наш общий удар. Наша общая победа.

«Два пальца до цели — не слабость», — понимаю я с кристальной ясностью. — «Это предел возможного для человека с кинжалом в сердце. Я сделал невозможное, умирая. А Астрид довела до конца то, что я начал».

Второй барьер трещит. Вина за слабость оказывается ложной — я не был слаб. Я был смертельно ранен, но всё равно нанёс решающий удар. Просто для его завершения понадобились двое. Отец и дочь. Прошлое и будущее империи.

Второй барьер рассыпается в прах, освобождая ещё один пласт моей силы.

Третье видение приходит не образами, а ощущениями. Я не вижу лабораторию Трувора — я чувствую её. Запах серы и ртути, треск магических разрядов, шелест пергаментов. Мой старший брат всегда предпочитал книги мечам, знания — силе.

Но сейчас все его знания бессильны.

Нечто древнее материализуется из теней. Не Бездушный, не Химера — само воплощение энтропии, распада, небытия. Тот-кто-за-Гранью не приходит лично, он посылает свою тень, свой голод.

Я никогда не встречал его, я не знаю, что произошло на самом деле, но именно так я вижу случившееся…

Трувор сражается. Наблюдаю вспышки заклинаний — он использует всё, чему научился за годы исследований. Огненные печати, рвущие пространство ледяные барьеры… Как и мне, ему подчинялись сразу две стихии, но против первородной тьмы всё это — детские игрушки.

И тут происходит странное. Трувор опускает руки. Перестаёт сопротивляться. На его лице — не страх, не отчаяние. Спокойствие. Даже… гордость?

Его фигура словно говорит: «Семена посеяны. Ты можешь убить нас, но не можешь убить то, что мы создали».

Он делает шаг навстречу тьме. Не в страхе, не в отчаянии — как учёный, идущий навстречу последнему открытию. «Я выбираю мою смерть. На моих условиях».

Тьма поглощает его, но в последний момент вижу — Трувор не проигрывает. Он просто заканчивает свою часть работы.

«Старший — в спокойствии, сделав свой выбор». Так сказал Кощей…

Третий барьер обрушивается на меня с сокрушительной силой: «Я сделал нас мишенью».

Кощей был прав — мой род всегда стоял на пути тёмных сил. Но именно я, построив империю, объединив земли, привлёк внимание Того-кто-за-Гранью. Все три брата умерли в одну ночь — это был хирургически точный удар по всему роду. Если бы я не стремился к величию, если бы остался простым воином, братья были бы живы.

Вина давит, как горная гряда. Проще принять её, дать ей себя раздавить. Но последние секунды жизни Трувора всё ещё стоят перед глазами. Именно так я представляю себе его смерть.

Заставляю себя посмотреть шире. Что было бы, если бы я не построил империю? Разрозненные княжества, вечные междоусобицы, слабые границы. Когда пришёл бы следующий Гон — а он всегда приходит — человечество встретило бы его раздробленным, слабым.

Сколько бы погибло? Сотни тысяч? Миллионы?

Империя выстояла даже после нашей смерти. Астрид удержала трон, передала его достойному наследнику. Созданная нами система пережила создателей.

«Мы не были жертвами, — понимаю я с абсолютной ясностью. — Мы были щитом».

Братья знали цену этой войны. Синеус шёл в катакомбы, понимая риск. Трувор исследовал магическое искусство, зная об опасности. Они были воинами — не только меча, но и знания. И они сделали свой выбор.

— Мы защищали человечество, — говорю я в пустоту. — Каждый по-своему. И даже смерть не освобождает от этого долга. Я продолжу нашу войну — за всех троих.

Последний барьер рушится не с грохотом, а тихо — как последний выдох умирающего. И первый вдох воскресшего.

Боль в груди, мучившая меня все эти видения, сменяется теплом. Не жжением, а мягким, обволакивающим теплом. Понимаю — не клятва связывала нас, братьев. А любовь, которая остаётся несмотря на смерть и предательство. Эта любовь не ограничивает. Она даёт силу.

Магия внутри меня меняется. Не становится сильнее — становится целостнее. Больше нет разделения на «безопасную» и «опасную», которой подсознательно избегал. Есть просто сила, которая течёт свободно, без преград и ограничителей.

Я больше не император. Не воевода. Просто один из трёх братьев, который продолжает защищать мир. Потому что младший и старший уже не могут.

Всплытие со дна собственного разума произошло резко, будто из глубокого омута. Первое ощущение — воздух. Настоящий воздух, а не призрачная субстанция транса. Лёгкие жадно хватали его, словно я не дышал целую вечность.

Открыл глаза. Белый потолок больничной палаты казался самой прекрасной картиной в мире. Реальный, твёрдый, материальный.

— Слава Богу! — Георгий Светов склонился надо мной, проверяя пульс. — Вы очнулись! Прошло двадцать шесть часов.

Попытался сесть, и тут накрыла эйфория. Каждая клетка тела пела от избытка силы. Магия бурлила во мне как горная река, сорвавшая плотину.

Мимолётное усилие, и скальпель на столике целителя начал меняться. Металл потёк как жидкость, сталь обернулась серебром, потом золотом, потом обратно. Раньше я тоже мог это, используя заклинание Рудная трансмутация.

Разница в том, что теперь это происходит одной лишь волей. С минимальными затратами энергии и без многоминутной концентрации. Просто думаю — и атомы железа становятся атомами золота. Мгновенно. Без усилий. Словно реальность сама подстраивается под моё желание. То, что раньше требовало солидных энергозатрат, теперь происходит интуитивно.

Новое усилие, и металлические инструменты начали светиться от жара, но не плавиться. Я контролировал температуру с точностью до градуса, заставляя молекулы вибрировать с нужной частотой. Скальпель раскалился добела, но столик под ним остался холодным.

— Осторожнее! — Светов отшатнулся. — Ваш контроль…

Он был прав. Сила отзывалась на малейший импульс, малейшую эмоцию. То, что раньше требовало сосредоточения, теперь происходило само собой. Опасно. Очень опасно.

Закрыл глаза, взяв эмоции под контроль.

Изменения ощущались во всём теле. Магические каналы расширились, их «пропускная способность» выросла в разы. Теперь я мог проводить через себя такие объёмы энергии, которые раньше разорвали бы меня изнутри. Мог удерживать несколько сложных заклинаний одновременно, не теряя концентрации ни на одном. Контроль над материей стал тоньше — чувствовал каждый атом металла в радиусе сотен и сотен метров.

— Как вы себя чувствуете? — спросил целитель.

— Как новорождённый, — ответил я честно. — Который ещё не научился ходить, но уже может летать.

А в сознании уже всплывали забытые знания — заклинания ранга Магистра, которые прежде были мне неподвластны…