Император Пограничья 12

Глава 11

Карл Фридрих фон Штайнер сидел на скамье подсудимых, потирая запястье, скованные тяжёлыми кандалами. Потрёпанный, но тщательно отглаженный костюм — последняя попытка сохранить достоинство — висел на похудевшей за время заключения фигуре. Он держал спину прямо, а подбородок высоко, глядя на зал суда с едва скрываемым презрением.

Интерьер зала представлял собой всё, что фон Штайнер ненавидел в современной архитектуре. Голые бетонные стены, выкрашенные в безжизненный серый цвет, асимметричные окна, пропускавшие резкий, неприятный свет, полное отсутствие орнамента или декоративных элементов. Даже судейская кафедра — простой геометрический параллелепипед из полированного металла — казалась издевательством над самой идеей правосудия. В классическом зале суда имелись бы колонны, символизирующие незыблемость закона, фрески с аллегориями справедливости, деревянные панели, создающие атмосферу серьёзности и традиции. Здесь же — пустота, холод, бездушность.

«Kastenpest», — мысленно произнёс он любимое определение для модернизма — коробочная чума, поразившая города словно эпидемия.

Судья, пожилой чиновник с брюзгливым лицом и редеющими волосами, смотрел на него с нескрываемым раздражением. Очевидно, служитель Фемиды считал это дело пустой тратой времени, очередной выходкой сумасшедшего артиста.

— Дело номер 347−12, — прочитал секретарь монотонным голосом. — Обвинение в умышленной порче муниципального имущества в особо крупном размере.

Зал был полон. Журналисты щёлкали магофонами, архитекторы-модернисты шептались между собой, указывая на подсудимого, любопытствующие граждане жадно ловили каждое слово. Фон Штайнер узнавал некоторые лица — коллеги из архитектурного бюро, где он работал. Большинство смотрели на него как на прокажённого.

Прокурор — молодой амбициозный брюнет в дорогом костюме — встал и начал излагать обвинение:

— Ваша честь, в ночь с пятого на шестое сентября подсудимый совершил акт вандализма в отношении нового здания Торговой палаты. Используя заранее подготовленные гипсовые формы и быстросохнущий раствор, он изуродовал фасад здания, добавив к нему элементы так называемого «классического» стиля. Ущерб оценивается в пятьдесят тысяч рублей.

«Изуродовал…», — мысленно усмехнулся фон Штайнер.

Он спас это здание от убожества, вернул ему человеческое лицо. До его вмешательства это была бетонная коробка с хаотично разбросанными окнами — плевок в лицо всем принципам гармонии и красоты.

Verdammte Kastenpest !

Прокурор включил артефакт, воплотив магическую иллюзию. В воздухе материализовалось трёхмерное изображение здания «до» — серая бетонная масса с окнами разного размера, расположенными без всякой системы, почти плоская крыша, голые стены.

— Это оригинальный проект, созданный главным архитектором города господином Бизюкиным в стиле деконструктивизма, — продолжал прокурор. — Смелое, новаторское решение, отражающее дух современности.

Затем изображение изменилось — здание «после». Пилястры делили фасад на гармоничные секции, карнизы подчёркивали этажность, треугольный фронтон с барельефом Меркурия венчал центральный вход. Окна визуально выровнялись благодаря декоративным наличникам, создавая ритм и симметрию.

По залу прокатился шёпот. Некоторые журналисты даже присвистнули — разница была поразительной.

— Как видите, — прокурор повысил голос, — подсудимый полностью исказил художественный замысел!

Главный архитектор города Поликарп Бизюкин поднялся со своего места. Самодовольный мужчина лет пятидесяти в безвкусном тёмно-сером, как роба арестанта, костюме и с модной причёской. Фон Штайнер хорошо знал этот тип — карьерист, для которого архитектура была способом самоутверждения, а не служения красоте.

— Это варварство! — патетически воскликнул Бизюкин. — Мой проект был тщательно продуман, каждая линия имела смысл! Асимметрия окон символизировала динамику торговли, голые стены — честность в бизнесе, плоская крыша — устремлённость в будущее!

«Чушь», — подумал Карл. Символизировать можно что угодно, но глаз человека всё равно будет искать гармонию, а душа — красоту. Тысячи лет люди строили по законам золотого сечения не потому, что это было модно, а потому, что это соответствовало глубинным потребностям человеческого восприятия.

— Свидетели видели подсудимого ночью у здания, — продолжал прокурор. — Охранники нашли его инструменты — формы, вёдра, мастерки. Более того, он оставил манифест!

Прокурор зачитал вслух:

— «Я вернул зданию достоинство, украденное модернистскими вандалами. Красота вечна, уродство преходяще. Парфенон прекрасен спустя две с половиной тысячи лет, а ваши бетонные коробки уродливы уже при рождении».

Некоторые в зале нервно хихикнули. Судья стукнул молотком, требуя тишины.

— Подсудимый отказался от государственного защитника, — отметил судья. — Господин фон Штайнер, вы желаете что-то сказать в свою защиту?

Архитектор поднялся, кандалы звякнули.

— Я не сумасшедший! — его голос прозвучал громко и чётко. — Я исправил уродство!

Он сделал паузу, обвёл взглядом притихший зал.

— Золотое сечение, симметрия, пропорции — это не устаревшие концепции, это вечные законы красоты! Можно использовать современные материалы — бетон, сталь, стекло, — но зачем нарочно делать уродливо? Посмотрите вокруг себя, на этот зал суда. Голый бетон, асимметричные окна, никакого орнамента. Это здание правосудия? Или фабрика по переработке человеческих жизней? В античных Афинах суд проходил под портиками с колоннами — символами незыблемости закона. В средневековье — в залах с фресками, изображающими Страшный суд. А что здесь? Коробка! Безобразная коробка!!

Журналисты защёлкали магофонами, некоторые начали записывать видео.

— Вы называете меня вандалом? — Карл повысил голос, и в нём зазвучала подлинная страсть. — Вандалами были те, кто разрушил Рим! А что делают модернисты? Они разрушают саму идею красоты! Бетон — это камень для лентяев, господа судьи! Настоящий архитектор работает с настоящим камнем, создаёт пространство для человеческого достоинства, а не бетонные клетки для офисного планктона!

— Это не вам решать! — рявкнул судья. — Сядьте, или я прикажу удалить вас из зала за неуважение к суду!

Но фон Штайнер не сел. Он выпрямился ещё больше, и кандалы зазвенели как колокола.

— Неуважение? Я уважаю закон, но не могу уважать уродство, возведённое в ранг нормы! Господин Бизюкин говорит, что асимметрия окон символизирует динамику торговли? Чушь! Это символизирует только одно — неспособность создать гармонию! Две с половиной тысячи лет назад греки открыли золотое сечение. Тысячу лет назад готические мастера возводили соборы, от которых захватывает дух. А что создаём мы? Коробки! Одинаковые, безликие коробки!

По залу прокатился шёпот. Молодой журналист в первом ряду шепнул коллеге: «Это же готовый манифест!»

— Посмотрите на эти изображения! — Карл указал на всё ещё висящую в воздухе магическую иллюзию. — Какое здание вы бы хотели видеть каждое утро по дороге на работу? В каком здании вы бы хотели заключать сделки, определяющие судьбу города? Серая коробка деморализует, убивает душу! А здание с колоннами и фронтоном вдохновляет, напоминает о величии человеческого духа!

Бизюкин вскочил:

— Это демагогия! Вы застряли в прошлом!

— В прошлом? — фон Штайнер повернулся к нему. — Модернисты строят для фотографий в глянцевых журналах, я строю для веков! Вы создаёте здания с расчётным сроком службы тридцать лет. Парфенон стоит две с половиной тысячи лет и всё ещё прекрасен! Нотр-Дам пережил войны и Бездушных! А ваши бетонные коробки Ле Корбюзье уже разваливаются и выглядят как трущобы!

Несколько человек в зале закивали.

— Если здание нуждается в табличке «Дворец культуры», чтобы люди поняли, что это не склад — это не дворец! — продолжал фон Штайнер. — Архитектор умирает дважды — второй раз, когда сносят его последнее здание. И знаете что? Модернистские здания сносят уже через поколение, потому что они морально устаревают ещё до физического износа!

— Достаточно! — судья снова стукнул молотком.

— Нет, не достаточно! — фон Штайнер сделал шаг вперёд, насколько позволяли кандалы. — Я обращаюсь не к вам, ваша честь, а к людям в этом зале и тем, кто услышит мои слова! Красота — это не роскошь, это необходимость! Человек, живущий среди уродства, становится уродливым внутри! Дети, растущие среди бетонных коробок, не знают, что такое гармония! Мы крадём у будущих поколений саму возможность понять прекрасное!

Журналистка из «Ярославских ведомостей» шептала заметки в магофон.

— Я не прошу оправдания! — голос Карла достиг крещендо. — Я готов сидеть в тюрьме за свои убеждения! Но я не могу молчать, когда вижу, как уродство становится нормой, как бездушие выдаётся за прогресс, как людей приучают жить в клетках и называть это современной архитектурой! Я вернул одному зданию достоинство — и буду делать это снова, если выйду на свободу!

— Это угроза? — прорычал судья.

— Это обещание! — ответил фон Штайнер.

Зал взорвался. Одни аплодировали, другие свистели и улюлюкали, журналисты кричали вопросы. Судья бил молотком, требуя порядка.

— Достаточно! — судья снова стукнул молотком.

Прокурор встал для заключительного слова:

— Ваша честь, подсудимый не отрицает своей вины. Более того, он гордится содеянным! Обвинение требует три года каторжных работ и полное возмещение ущерба в размере пятидесяти тысяч рублей!

Бизюкин добавил:

— Восстановление оригинального вида потребует полного демонтажа незаконно установленных элементов. Это тонкая работа, чтобы не повредить основную структуру. Каждый день промедления — это удар по моей профессиональной репутации!

Несколько архитекторов-модернистов закивали в поддержку. Один из них — тощий юноша в круглых очках — встал:

— Как эксперт подтверждаю художественную ценность оригинального проекта господина Бизюкина! Это был манифест новой эпохи!

«Новая эпоха уродства», — мысленно парировал фон Штайнер. Он знал, что проиграл. Не потому, что был неправ — история докажет его правоту, когда через пятьдесят лет эти бетонные монстры начнут разрушаться, а классические здания будут стоять веками, всё так же радуя глаз. Проиграл потому, что пошёл против системы, против моды, против тех, кто решает, что красиво, а что нет.

Судья уже готовился подняться для вынесения приговора. Фон Штайнер закрыл глаза, готовясь услышать свой приговор. Три года каторги… За что? За попытку сделать мир чуть красивее?

Внезапно массивные двери зала распахнулись с громким стуком. Все головы повернулись к входу.

В зал вошли двое мужчин. Первый — сухопарый мужчина лет шестидесяти с острым, как у хищной птицы, профилем. Седые волосы аккуратно зачёсаны назад, на переносице видны следы от постоянного ношения очков. В руке — кожаный портфель с медными застёжками, потёртый от многолетнего использования. Строгий тёмный костюм сидел на нём идеально, несмотря на худощавое телосложение.

Второй — молодой человек лет двадцати, высокий и статный. Золотисто-русые волосы слегка отливали в свете, падающем из асимметричных окон. Светло-зелёные глаза смотрели с той властной уверенностью, которая обычно приходит с годами командования армиями. В дорогом тёмно-синем костюме, расшитом золотой нитью по манжетам и воротнику, он двигался с королевской сдержанностью — не спеша, но и не медля. Что-то в его взгляде — внутренний огонь, непоколебимая уверенность человека, привыкшего побеждать — заставило фон Штайнера выпрямиться.

— Прошу прощения за опоздание, Ваша честь, — первый мужчина поклонился. — Пётр Стремянников, адвокатская контора «Стремянников и партнёры», Сергиев Посад. Отныне я представляю интересы господина фон Штайнера.

Прокурор вскочил, лицо его покраснело от возмущения:

— Заседание уже почти завершено! Это неслыханно!

Стремянников невозмутимо открыл портфель, доставая документы:

— Мой подзащитный не был должным образом уведомлён о праве на выбор защитника. Это процессуальное нарушение, статья 247 Судебного кодекса.

— Вообще-то он отказался от адвоката! — возразил прокурор.

— Возможно, это и так, — Стремянников слегка улыбнулся, — но это не лишает подсудимого права на адвоката, если он того пожелает. Господин фон Штайнер, принимаете ли вы мою помощь?

Архитектор хотел отказаться — он не нуждался в жалости незнакомцев. Но взгляд второго мужчины остановил его. В этих глазах не было снисходительности — только понимание и уважение. Как будто он видел не безумца-вандала, а человека, борющегося за свои принципы.

— Я… принимаю, — выдавил фон Штайнер.

Судья раздражённо вздохнул:

— Хорошо, защита принята к сведению. А вы кто? — он указал на молодого человека в синем костюме.

— Маркграф Платонов, воевода Марки Угрюм, кавалер ордена Святого Владимира первой степени.

— Тоже адвокат? — судья приподнял бровь с иронией.

— Всё верно, — сухо ответил тот.

По залу прокатился гул. Многие знали это имя — победитель Бездушных, спаситель деревень, человек, чьи слова и поступки обсуждают в каждом трактире Пограничья. Журналисты защёлкали магофонами с удвоенной силой.

Фон Штайнер смотрел на своих неожиданных защитников с изумлением. Зачем маркграфу защищать никому не известного архитектора-бунтаря?

Я смотрел в иллюминатор вертолёта, наблюдая, как под нами проплывают леса и поля Ярославского княжества. Галиев уверенно вёл машину — худощавый мужчина оказался превосходным пилотом, несмотря на сомнительное прошлое в услужении у Волкодава. В кабине рядом со мной сидел Стремянников, погружённый в изучение документов.

В голове крутились мысли об архитекторе, которого нашла Полина. Карл Фридрих фон Штайнер — потомственный зодчий из Берлинского Бастиона Прусской Конфедерации. Получил блестящее образование, построил немало зданий в Берлине, но семь лет назад что-то заставило его бежать в Содружество. Информация об инциденте была скрыта, но человек с таким прошлым редко покидает родину без веских причин.

Фон Штайнер был идеален для Угрюма. Во-первых, его видение совпадало с моим — создать архитектурный ансамбль, который простоит столетия, а не развалится через поколение. Во-вторых, он понимал важность красоты в образовании — академия должна вдохновлять студентов, а не подавлять серостью стен. В-третьих, человек, готовый сесть в тюрьму за свои принципы, не предаст ради денег или выгоды. И наконец, архитектор без покровителей и связей будет полностью зависеть от меня, что гарантирует его лояльность. В-четвёртых, семь лет работы в Ярославле научили его строить из местных материалов и работать с ограниченным бюджетом — навыки, критически важные для Пограничья. В-пятых, человек из Прусской Конфедерации знает европейские строительные технологии, которые можно адаптировать под наши условия. И наконец, изгнанник, получивший второй шанс, будет ценить возможность реализовать свой талант больше, чем избалованный столичный архитектор. Да что сказать, семь лет мытарств в Ярославле создали голодного до признания гения — дай ему свободу творить, и он горы свернёт.

Магофон в моей руке показывал прямую трансляцию из зала суда. Дело шло плохо — судья явно получил указание сверху, прокурор требовал максимального срока, а сам фон Штайнер упрямо отказывался признавать вину. До начала суда оставалось всего два дня, когда Полина принесла мне эту информацию, и всё это время мы работали в авральном режиме.

— Снижаемся, — сообщил Искандер по внутренней связи. — Площадь перед зданием суда свободна.

Вертолёт завис над мощёной площадью, вызывая панику у прохожих и восторг у зевак. Галиев мастерски посадил машину прямо напротив парадного входа, игнорируя свистки городовых.

— Отправляйся на выбранную точку, — приказал я пилоту.

Мы со Стремянниковым вышли из вертолёта и направились к зданию суда. Зал был полон — журналисты, любопытные горожане, зловредные коллеги-архитекторы. После недолгого обмена репликами с судьёй мы прошли к скамье подсудимых, где фон Штайнер сидел в кандалах, всё ещё держась с достоинством несмотря на потрёпанный вид.

— Не мешайте адвокату спасать вас, — шепнул я ему, садясь рядом. — И что бы ни происходило, молчите.

Архитектор удивлённо взглянул на меня, но кивнул.

Стремянников поднялся, дождался паузы в речи прокурора и громко произнёс:

— Ваша честь, защита имеет новую информацию по делу. Полчаса назад в Эфирнете опубликованы документы, доказывающие, что главный потерпевший, господин Бизюкин, получал взятки от строительных компаний за упрощение проектов и удешевление конструкций.

Бизюкин вскочил с места, глаза его выпучились так, что казалось, сейчас его хватит удар. Зал загудел.

— Это клевета! — завопил главный архитектор. — Требую…

— Документы достоверные, — невозмутимо продолжил Стремянников, — и уже переданы в Сыскной приказ.

Я мысленно поблагодарил Коршунова. После доклада Полины мой начальник разведки за двое суток раскопал всю подноготную ярославского архитектурного лобби. Оказалось, за продвижением модернизма стояли строительные компании — классическая архитектура требовала больше времени и материалов, что снижало их прибыли. Декоративные элементы, колонны, фронтоны — всё это удорожало строительство без «функциональной» отдачи. Проще и выгоднее было строить бетонные коробки.

— Это ничего не меняет! — взвизгнул прокурор. — Подсудимый нарушил закон, испортил муниципальное имущество!

— Позвольте мне перейти к сути защиты, — Стремянников достал новую папку. — Согласно статье 247 Градостроительного кодекса, временные декоративные конструкции, не наносящие ущерба основному строению, не являются порчей имущества.

— Но он залил здание гипсом! — возмутился прокурор.

— Гипсовые элементы крепились на специальный состав, позволяющий снять их без повреждения фасада. Вот заключение независимого эксперта. Более того, сам господин Бизюкин в своём выстулении указал, что планирует «демонтировать» украшения, а не «восстанавливать» здание. Демонтаж подразумевает удаление чего-то съёмного.

Следующие полчаса Стремянников методично разбирал обвинение. Судья явно искал зацепку, чтобы осудить фон Штайнера, но юридическая казуистика моего адвоката не оставляла лазеек.

— В итоге, — заключил Стремянников, — максимум, что можно инкриминировать моему подзащитному — несанкционированное благоустройство. Административный штраф, не более.

И тут фон Штайнер вскочил:

— Я требую оставить мои улучшения на здании! И готов сесть за свои принципы!

Я едва удержался от желания заткнуть ему рот. Упрямый немец готов был угробить всю нашу работу ради своих идеалов.

Судья, явно получивший за прошедшее время новые инструкции, поспешно объявил:

— По итогам рассмотрения дела суд не находит состава уголовного преступления в действиях Карла Фридриха фон Штайнера. Однако в целях поддержания общественного порядка и во избежание повторных инцидентов, в качестве административного наказания суд предписывает ему покинуть пределы княжества в течение суток. Ему запрещено возвращаться в Ярославское княжество под страхом немедленного ареста. Заседание закрыто!

Архитектор хотел было протестовать, но я буквально поднял его за шиворот и потащил к выходу. Стремянников шёл сзади, прикрывая наше отступление от журналистов.

На ступенях суда я наконец отпустил фон Штайнера. Тот выглядел одновременно благодарным и возмущённым.

— Спасибо за спасение, — мрачно произнёс он, — но кто вы, вообще, такие?

— Маркграф Платонов, — представился я. — Вы же слышали. А это мой юрист Пётр Павлович.

— Спасибо вам господин Платонов, но мне, похоже, теперь нужно как можно скорее покинуть Ярославль. Если бы матушка только видела меня! Безработный изгнанник!..

— О, какое совпадение! — воскликнул я с преувеличенным энтузиазмом, — у меня как раз есть к вам деловое предложение. Час назад вы были готовы сесть в тюрьму за красоту, верно? Так вот, предлагаю альтернативу — поехать в место, которое некоторые считают хуже тюрьмы. Пограничье, медвежий угол, население — крестьяне, бывшие каторжники, беженцы и охотники на монстров.

— Зачем мне это? — недоуверчиво спросил он.

— Затем, что нам нужен главный архитектор для строительства целого университетского городка, а вы там будете единственным человеком на тысячу километров, который отличает дорический ордер от ионического. Местные думают, что фронтон — это военное укрепление, а пилястра — заразная болезнь. Зато бюджет есть, камня полно, и я обещаю не вмешиваться, пока вы не начнёте строить пирамиды. Можете лепить колонны хоть на каждом сортире, никто слова не скажет.

Немец вылупился на меня и похлопал ресницами.

— Это самое странное предложение о работе в моей жизни.

— Учитывая, что вы только что избежали каторги за обклеивание здания гипсом, странность — это наша общая черта. По рукам?