Идем на Восток

16. НОВЫЕ РЕАЛИИ КНЯЖЕСТВА

ПРИДЁТ СЕРЕНЬКИЙ ВОЛЧОК…

Новая Земля, Столица и восточные окрестности, 16. 07(декабря). 0027

Обран Васильев

Господин Васильев оказался не таким дураком, как эти… Надо же! Такими усилиями скопленное — дома прятать! При нашей власти! А если вдруг обыск, вот как сейчас? Плакали ваши денежки!

Все упорным трудом нажитые капиталы господина Васильева хранились в одном из дальних подведомственных ему хозяйств, в специально устроенном тайничке, в подполье, которым за ненадобностью уже сто лет никто не пользовался. И не светил он богатством никогда — жил практически на зарплату, с мыслью, что не навсегда же это. Мечтал перебраться в тёплое место, на какой-нибудь курортик, где не бывает снега, и никто не будет над душой стоять с этими идиотскими планами и госзаказами. Вон, в Приморском княжестве, говорят, хорошо. А набьют соотечественники оскомину — можно в греческую Ливадию податься. Греки — народ праздный, как раз для неторопливой жизни расположенный.

Обран Михайлович копил упорно — пятнадцать лет, считай, с того момента как впервые в окрестностях Восточного княжества появились непонятной национальности люди в стёганых полосатых халатах. Работорговцы. Здесь почти повсеместно это считалось легальным бизнесом и не преследовалось никак. А с чего бы?

И не надо думать, что Обран Михайлович лично выкрадывал и продавал людей — дикость какая! За информацию тоже платили хорошо. От двадцати до тридцати процентов рыночной цены раба. А чтобы никто не связал появление пыльных фургонов с исчезновением людей, можно ведь было работать «на перспективу»: сообщать, когда и куда поедут девки на покосы — за всеми ведь конвой не будут отправлять. Когда и на каких выпасах будут гонять коней подростки. Да мало ли!

Потом появились степняки, и они платили даже больше — почти в два раза! — особенно если девки были красивые.

Вот так, копейка к копейке, собирал господин Васильев свою кубышку. Не женился — незачем! Жена, да ещё если вдруг потом дети — поди, незаметно и не уедешь уже, так навсегда и прирастёшь к постылому месту.

Постояв на площади, где объявляли приговор Светлицыну, Обран понял, что лафа так или иначе закончилась. Порадовался, что Дёмку-дурака толпа порвала, всё ж таки он его со степняками свёл, могло выплыть — а теперь и печалиться не о чем. Но и тянуть не след. Пора бежать из этой страны, это понятно даже лоху.

Однако торопиться Обран Михайлович тоже не стал. Бежать в первый же день — очевидная дурь! Вон, двоих торопыг на выезде тёпленькими и взяли!

Поэтому он выжидал, резких движений не делал, на работу ходил исправно и ни одним движением привычного своего распорядка не нарушил. Явных подозрений у следователей и всяких наблюдателей (которых, прямо кожей чуял, появилось множество!) он тоже вызвать не должен был. Работа у него была разъездная, каждый день почитай в новом хозяйстве. Он и ездил, как положено, терпеливо дожидаясь, пока до нужного, в котором были спрятаны денежки, не дойдёт очередь. Благо, если верить графику, и ждать надо было недолго. Патрули его, конечно, тормозили, но каждый раз новый путевой лист, выписанный у старшего агронома, снимал все вопросы. Наглые дружинники заглядывали, конечно, в возок, тепло выстужали — всё нарочно, скотские люди — но прицепиться ни к чему не могли.

Каждый раз, отъезжая от разъезда или патруля, Обран Михайлович злорадно думал про себя: «А вот хер вам!», но внешне, конечно, приветливо улыбался и желал хорошего дня. Или, там, вечера.

Шестнадцатого, как всегда явившись к восьми, он получил разнарядку сразу на два дня: в Остафьево как поедешь — никогда за один день не управишься, так что всегда выписывали вроде как и командировочные, с расчётом возврата назавтра к вечеру. Славно-то как! За два дня эвон куда можно усвистеть! Агроном, выписывавший наряд, глянул на него как-то странно. Показалось даже, что понюхал вроде. Нервы, что ли — мерещится всякое? Но, выйдя в сени, Обран для порядку через левое плечо всё же три раза плюнул. Мало ли.

Он залез на облучок своего казённого возка, не замечая, что сквозь задёрнутое тюлем окно на него внимательно смотрят отливающие жёлтым глаза Анатолия Степаныча.

Анатолий Степанович

Жена агронома, работающая в той же конторе учётчицей, подошла и встала рядом. После первой мужниной трансформации она очень переживала за него, хотя и княжеский доктор, и эти приезжие магические целительницы сказали, что всё должно быть хорошо. Должно-то должно, а вот мало ли…

— Толя, что?

— Да понимаешь, Свет, странный он. Больно радостный. Чего радоваться-то? Остафьево — ближний свет!

— А мож, он там бабу завёл? Скока можно бобылём ходить?

— Не-е-ет. Не так бы пах. И сердце бы по-другому стучало. Да и мотался бы он к ней хоть в выходные, а не так — раз в три недели. Нет, не в этом дело, — Анатолий пытался оформить мысли, чтоб и самому понять.

Светлану маленько пугали новые мужнины способности: надо ж ты! Сердце у человека угадал как стучит! Да ещё вот это страшно обострившееся обоняние… Но она старалась держаться бодрячком.

— Ладно, думай, а я пока чайник подогрею. Танька пирогом угостила — давай чайку попьём, пока тёплый?

— Давай.

Он пытался уловить, что же ему не понравилось в ощущениях, пока пили чай с малиновым пирогом — и правда вкусным и ещё дышащим, прямо из печки. Вот интересно: вроде и волк он теперь, а в человеческом виде вкусы нисколько не изменились — как был сладкоежкой, так и остался. Предложи кто выбрать: мясной пирог или малиновый — пожалуй, малиновый и выбрал бы. Да не пожалуй, а точно! Эти мысли немного сбили его с толку, но когда Степаныч вернулся на рабочее место, прежний червячок сомнения начал его снова терзать.

Ну, вот что?

Он посмотрел в окно, на то место, где стоял Обрановский возок, вспомнил, как он забирался…

Радовался он просто до усрачки… и изо всех сил это скрывал, вот что!

И запах этот!

Светлана вышла из-за отделяющей небольшую кухоньку занавески с помытыми чашками и увидела мужа, накидывающего куртку.

— Ой, ты куда?

— Я по делам сгоняю и вернусь. Если что — к заму пока всех отправляй.

— Хорошо…

Кони вот его побаиваться стали — это да. Соколик и то терпел, видать, только потому, что был лично Анатолием с младенчества выхожен. Вот незадача.

Дом разорванного толпой Демида-работорговца стоял на отшибе да в излучине раздваивающейся речушки. Специально, поди, такой кусок земли взял, чтоб удобнее было делишки обстряпывать. Здесь четвёртый день работала следственная бригада, и вчера (в порядке эксперимента) Степаныч приезжал сюда с Владимиром Григорьичем. Начбез всех выпер, Анатолий перекинулся и в зверином своём обличье «ознакомился» с некоторыми бумагами, найденными у изменника. Вчера кое-что показалось смутно знакомым, сегодня тоже появились некоторые неопределённые подозрения. Волчьей натуре Степаныч доверял пока не вполне и намеревался всё проверить.

Дежурный на входе его узнал.

— Зачастили к нам! Может, совсем в наше управление переведётесь?

Эта мысль была новой, странной и требовала отдельного спокойного обдумывания. Поэтому старший агроном только вежливо улыбнулся:

— А Владимир Григорьевич, случайно, не здесь? Или кто из следователей? Дело срочное.

— Красин наверху, в кабинете.

Это удачно! Красин был в курсе вчерашнего эксперимента.

— Я пройду?

— Пожалте!

Анатолий Степаныч рысью пронёсся наверх, боясь расплескать невнятные свои ощущения.

В кабинете творилась смесь переезда с инвентаризацией.

— Господин Красин, добрый день!

— Добрый-добрый! Вспомнили что? Или, наоборот — забыли?

— Мысль есть одна, хочу проверить. Вчера Владимир Григорьевич тетрадь мне показывал, в зелёной такой обложке.

— О, батенька! Это вам на княжий двор надо. Все записи туда увезли. Мы тут, как видите, обыск и опись заканчиваем.

— Эх-х! Ладно, побежал!

— Погодите, я записку черкану! А то если не признают вас — могут и не пустить. Или будете два часа дожидаться, пока кто знакомый освободится.

— Надо же, я и не подумал.

Следователь только усмехнулся и быстро написал на листке нечто вроде пропуска, шлёпнув личную печать:

— Держите!

— Огромное спасибо вам!

У княжьего двора творилось просто столпотворение. Возок пришлось оставить на соседней улице, чтобы не перекрыть проезд. Пропуск, конечно, многое решал. Однако примчался он опять не туда. С большого княжьего двора его отправили на, как его теперь называли, дознавательный. На подходе стало так разить кровищей, что Степаныч понял: стоит туда зайти — все неоформившиеся догадки потонут в одном, перебивающем всё запахе крови. Делать что?

— Анатолий Степанович! — весёлый голос Сергея, княжеского адъютанта, заставил его подпрыгнуть, — А вы чего посреди дороги стоите?

— Серёженька, дорогой! Вы спасёте меня, а может быть, и следствие!

Княжеский помощник сразу сделался чрезвычайно серьёзен:

— Слушаю вас!

Выслушав всю историю сначала, Сергей развернул его назад, не просто в большой двор, а к Приёмной:

— Пойдёмте со мной. Бумаги там. Проверим ваши подозрения.

Они пошли вдоль дворцовой стены. Анатолий Степанович делился своими открытиями:

— Вы понимаете — ничто не сбивает с толку. Запахи конюшен, теплиц, зернохранилища — всё вроде как естественное. Но вот кровь — давит что ли…

— Ещё, я слышал, острое перебивает сильно. Перец, анисовые капли. По крайней мере, поисковых собак так со следа сбивают. И, возможно, вам острые синтетические запахи мешать будут — отдушки всякие…

Так, светски беседуя, они добрались до княжеской Приёмной, и Сергей извлёк из сейфа ту самую зелёную тетрадку.

— Там ещё записки вложены были!

— Есть записки. Вот, по пакетикам рассортированы.

— Вот… вот эта! — Степаныч вынул четвертушку листа из прозрачного конвертика и принюхался, — Точно, он! Тут даже перекидываться не надо! Запах слабый, но… Он! Если хотите стопроцентную гарантию, давайте сравним, — агроном расстегнул портфель, — Я тут книгу отчётности прихватил. Есть его запись о получении повозки для казённых поездок… вот!

— Мда… Мы, конечно, запросим графологическую экспертизу, но почерк даже на мой взгляд очень, очень похож, — Сергей задумчиво потёр подбородок и внимательно посмотрел на своего собеседника, — Анатолий Степанович. Дар ваш новый, и я считаю своим долгом предупредить. Вероятнее всего, вы способны к частичной трансформации. Вот сейчас, пока вы улики обследовали — глаза у вас стали совершенно по-волчьи жёлтые.

Агроном растерялся:

— И что же делать?

Сергей пожал плечами:

— Да, скорее всего — ничего. Знать об этом просто. По возможности предупреждать людей, чтоб не шарахались. Или наоборот — очки тёмные носить, что ли… Подумать надо. Вы сейчас присядьте, я ваши показания по-быстрому оформлю, чтоб не бегать потом, сразу распишетесь. Две минуты буквально. Куда, говорите, он там собрался?..

Всё сложилось как нельзя лучше. Сергей выделил Степанычу трёх дружинников — двоих верхами, да третий подсел к нему на облучок — и они помчали в Остафьево. Ехали долго, почти три часа, и успели даже малость перезнакомиться.

Остафьево, деревушка маленькая и сонная, встретила их снежной пасторалью и густо затянутыми куржаком берёзами. Васильев, сказали, был. Сказался с дороги больным и заперся в выделенном ему домишке, чего-то возился там и скрёб, а никого не впустил — ни фельдшерку, ни старостину жену с самоваром и малиновым вареньем. Потом выбежал, и, дома на ключ не закрывши, уехал — дескать, вовсе плохо ему, надо обратно в город.

Анатолий Степанович и так видел, что Васильева нет, что в доме остро пахнет погребом — именно видел, а так же, что поехал беглец вовсе не в Столицу, а просёлками на восток. С полчаса как прошло — отчётливый лошадиный запах серым шлейфом до сих пор висел в морозном воздухе. Ему хотелось бежать, преследовать удаляющуюся в стороны границы повозку, догнать, схватить… Стоп! Он подавил инстинкт погони. Человек сильнее зверя — так они говорили. Я — человек. Оборотень зажмурился, опасаясь, как бы кто не испугался его волчьих глаз.

Дежурный сунул старосте какую-то бумагу, и им живо поменяли уставших лошадей на свежих, отдохнувших. Чужая лошадка, однако, от него шарахалась, и Степаныч решил от греха залезть внутрь возка. Помчали бодро, лишь в местах развилок кто-то из дружинников стукал в крышу кареты, с криком: «Анатоль Степаныч, глянь!» — и он высовывался и указывал в какую сторону сворачивать.

…

…И УКУСИТ ЗА БОЧОК

Анатолий Степанович

Через час он почуял — нагоняем. Запахи стали свежее, острее. И ещё он понял, что Васильев их увидел и понял, что преследуют его — пахло страхом. Вскоре они его и увидели — чёрную точку, приближающуюся медленно, очень медленно.

— Эх, зря только лошадей поменяли! — с досадой крикнул погоняющий деревенского конька дружинник, — Наши-то и уставшие выносливей были, а эти клячи, не ровён час, копыта откинут!

Степаныч высунулся из возка, вглядываясь вперёд. Дорога была малоезжая, ухабистая, и возок немилосердно трясло. Было же тут… О! Вон оно!

— Ребята! Там сейчас дорога по болоти́не пойдёт. Она, конечно, замёрзла, но свернуть всё одно некуда — сплошные кочки да коряжья, так что поедет он по просёлку, по большой дуге. Вы лошадок уж не загоняйте, а я его перехвачу и вас дождусь.

Открытая дверь билась о стенку возка, и заглянувший дружинник увидел, как агроном торопливо скидывает пуховик, свитер.

— Ты Анатоль Степаныч, чё задумал?

— Волком пойду! — крикнул тот, и высунулся из двери, — Про оборотня слыхали поди? — мужики только захлопали глазами, — Так вот это я и есть! Лошадей держите, чтоб не понесли!

Степаныч скинул семейные труселя и серым комом выкатился из повозки, сразу же метнувшись в сторону, уходя через поле к чернеющей поросли чахлых берёз, покрывающих болото.

— Херасе! — только и смог сказать тот, что сидел на облучке.

Трое остановились и переглянулись.

— А вроде нормальный мужик…

— Нормальный и есть! — рассердился старший, — Чего встали-то кольями? Поехали, вдруг не сдюжит один? Прибьёт предатель нашего агронома — будет нам на орехи! Давай, шевели копытами, кляча!

Кучер дёрнул вожжами, подбодрил чмоканьем прядающую ушами кобылку и побормотал себе под нос:

— А всё-тки здоровенный волчара!

Степаныч нёсся через лес, испытывая восторг от каждого скачка, от каждого мельчайшего движения. Мир визуально чуть поблёк, зато наполнился красками запахов, целой движущейся картиной волн, спиралей и пятен. Их можно было читать, как книгу, наслаждаясь и смакуя…

Потом! Потом — обязательно! Сейчас враг уходит!

Обран

Васильев увидел возок с парой конных сопровождающих минут сорок назад. Сердце ёкнуло: «за мной» — но поначалу оставалась надежда. Однако преследователи держались как пришитые. «Точно за мной», — понял Васильев и начал подгонять лошадей. Менять своих лошадок он в Остафьево не стал — нагрузок особых в деревушке не было, поэтому лошади у них практически все были пенсионного возраста и для задуманных планов никак не подходили. Тем более что полтора часа его кони всё-таки отдохнули, и если бы не погоня, вообще никаких проблем бы не возникло.

Оглянувшись ещё несколько раз, Обран Михайлович ещё больше успокоился: у него возок был запряжён парой, а у погони — одинокой остафьевской старушкой. Да и под верховыми лошади тоже не показывали чудес кавалерийской прыти. Он усмехнулся:

— Обрыбитесь! Н-н-но-о-о-о! Веселей, залётные!

Дорога заворачивала по большой дуге через болезненного вида лесок. Болото тут, что ли? Вроде как низинка или ямка… Звуки сделались глуше, да и вообще место было какое-то неприятное; он покрикивал на лошадей, чтобы слышать хоть какой-то звук кроме скрипа снега и стука лошадиных копыт в мертвенной тишине. Вон, просвет впереди, вроде.

— Ну, давай! — Васильев оглянулся проверить: видна ли погоня, но из-за кривизны дороги позади было видно от силы метров на сто. Зато справа, между деревьями, ему показалось быстро движущееся, настигающее его серое пятно.

— А ну, пошла! — он подскочил на облучке, яростно нахлёстывая лошадей, — Н-но! Но! Живее, бл*дь! Но-о-о! Но-о-о-о-о!!! А-а-а!!!

Теперь уже видно было, что это крупный, просто гигантский волк. Он догонял возок легко, мягкими пятиметровыми скачками. И улыбался. Обран кричал, не помня себя от ужаса. Мир стал медленным и очень страшным. Волк оттолкнулся и полетел вперёд, он летел прямо на него, и ветер шевелил шерсть на его серебристо-серой шкуре, а потом он приземлился на самом облучке, схватившись передними лапами за перила, повозку тяжело тряхнуло и перекосило, взрывая дорогу и разбрасывая вокруг комья плохо укатанного снега, лошади запутались в упряжи и встали, всё ускорилось, волк обдал его горячим дыханием и сказал:

— Хри… ве-е-ет…

Обран обосрался и умер.

…

Мамочка, наверное он всё-таки не умер, потому что лежать было твёрдо и холодно, и ещё сильно пахло. Чьи-то голоса весело орали:

— Вон! Вон они!

Господин Васильев разлепил глаза и увидел, как к его раскорячившейся посреди дороги повозке подъехал возок старшего агронома, а огромный волк, сидевший у обочины, юркнул туда и изнутри донеслось:

— Ой, мужики, спасибо! Перекинуться хотел в человека, чтоб лошади не шарахались — холодно, раскудрить его через коромысло! Хотел с этого хоть куртку снять — воняет, сил нет.

— А чего он? — с любопытством спросил кучер.

— Да, нервная система, видать, слабая. Увидел меня — и того… Кишечник не выдержал.

— Я-а-асно…

Трое дружинников обменялись многозначительными взглядами: а мы-то, типа — не того, мы-то — о-го-го себе, даже штанов не обмочили!

«Так вот что воняет. Мама дорогая, лучше б я умер…»

ПРО ВООБЩЕ

Князь подошёл к вопросу чистки рядов с большим тщанием. Трое прибежавших и покаявшихся в первые же сутки были сильно понижены в звании, их имущество конфисковано, а сами они высланы вместе с семьями — как раз-таки на север, строить укрепления для войны с орками. И даже с тем условием, что если сильно постараются — будет им послабление в поселении. Обошёлся, с моей точки зрения, довольно мягко. Зато с теми, кто пытался инспекционные проверки перехитрить или тем паче бежать, разговор был короткий: конфискация, клеймо, каторга.

С замаравшимися помельче ситуация складывалась аналогично. Явка с повинной — верни награбленное и покайся. Даже не все свои должности потеряли, хотя, думаю, надзор за ними в ближайшие годы будет — мама не горюй! — пока репутацию не восстановят. А вот если упирался и прятался — верни в двойном размере и езжай куда-нибудь на выселки младшим помощником третьего свинаря.

Следственные мероприятия расходились широкими кругами, уже не так спешно, но с неотвратимой методичностью. А уж когда старшего агронома княжеским указом перевели со старой должности, назначив независимым княжеским консультантом по вопросам следствия… Анатолию Степанычу иногда достаточно было просто зайти в комнату, сесть рядом с подозреваемым и принюхаться, безо всяких превращений, чтобы признательный поток приобрёл лавинообразный характер. Ибо слухи — вещь, весьма склонная к гиперболизации.

ОРОЧЬЯ ВОЙНА. ПРИГОТОВЛЕНИЯ

Инженеры (наши и местные) организовали временное КБ и выдали товарищам из-за бугра такой чертёж вагенбурга, что они, по-моему, слегка офигели. Тем более что в сроках исполнения было написано: два дня. А как они хотели? У них два — у нас восемь. Торопиться надо.

Каждый день на север выдвигались новые обозы и отряды княжеских дружинников. Всего князь предполагал перекинуть туда около трёхсот человек — это и так была почти половина всех их регулярных военных частей. Мы надеялись, что такого количества хватит с лихвой, тем более что южные и восточные границы никак нельзя было оголять даже зимой, да и в Столице с учётом нынешних обстоятельств гарнизон не только не уменьшился, а даже ещё и подрос.

Наши рейнджеры тоже пошли с княжескими людьми — присмотреть, мало ли что…

Доставленные Гали́ной маги из артефактной мастерской впахивали как святой Франциск. Или правильнее сказать — мотыжили? Была поставлена задача: усилить сопротивляемость ментальному контролю минимум вдвое. Анариэль поразила местных, приперев с собой мэллорн в закутанном во много одёжек горшке. И чего удивляться? Нари нужен был контакт с мэллорном, хотя бы маленьким, иначе она резко теряла в производительности. И уж как мы тряслись, чтобы это растеньице не зачахло — это надо было видеть. В артефактной лаборатории непрерывно дежурил кто-то из двух оставшихся ботаничек, посменно.

Брэдли (помните ещё такого?), увидев новые женские лица, страшно оживился, а Нари, увидев Брэдли, не менее страшно обрадовалась:

— Это ж ходячий тестер подавления воли! — утащила его в выбранную под лабораторию комнату и, видимо, приковала цепью к стене, потому как больше на этой неделе мы гида не видели. Зато артефакты пошли всё лучше и лучше! Вот что магия животворящая с женщинами делает!

Актёры продолжали радовать народ. По просьбе княгини наша труппа показала несколько детских спектаклей, а Коле — парочку мультиков. Всё, теперь он был кумиром всех детей (и не только детей) в этом городе. А после дуэли, когда выяснилось, что невысокий изящный эльф не только художник, архитектор и мастер иллюзий, но ещё и великолепный фехтовальщик, за ним стали таскаться такие толпы воздыхательниц и сманивателей, что я уж на полном серьёзе собиралась попросить Вову приставить к парню охрану. Коле, однако, сам был не дурак, и если его донимали уж очень сильно — включал иллюзию отсутствия (как бы невидимость) и по-тихой линял.