Гуль

Глава 7 Оборотень

Двадцатисантиметровое лезвие разделочного ножа воткнулось мне в макушку. Я почувствовал острую боль, но тупой удар — острие сотрясло череп и пошло дальше. Я хотел податься в сторону, но плечи были накрепко зафиксированы её рукой. Я вывернул шею и склонил голову. Нож прочертил по затылку. Рука Москвиной соскочила, лезвие порезало скатерть и оставило глубокую царапину на столешнице.

Она рычала и тряслась. Вместе с её крохотной, но столь сильной рукой, трясся и я. Москвина снова занесла нож. Это был ещё не конец, но шанс. Я подался вперёд и подхватил со стола тарелку. Вскинул её через голову и, не глядя, выбросил содержимое. Москвина заурчала, а хватка её ослабла. Я скинул её руку, вскочил со стула и вонзил вилку ей в плечо. Она этого даже не заметила. Скромная девочка в белой футболке и широких домашних штанах стояла у двери. Её невинное лицо было измазано пастой. В одной руке — окровавленный нож, в плече другой — вогнанная по самую рукоять вилка. Свободной рукой она подхватывала сползающие по лицу макароны и совала в рот. Она их даже не жевала, а заглатывала, как голодная собака, едва не раня зубами собственную кисть. Её глаза закатились, но даже так я видел их красное свечение. Она клокотала и похрюкивала. Делая каждый глоток, она сотрясалась, ловя несравнимый ни с чем кайф.

Я подхватил стул и ударил. Добротная деревянная конструкция разлетелась на куски. Москвина упала на спину и проехала немного по паркету, оставляя под собой коричнево-красный след еды и крови. Не было похоже, что я её покалечил и нанёс хоть какой-то урон, скорее — наоборот. Этот удар, подобно ведру с холодной водой, освежил её, оторвал от трапезы. Толкнувшись локтем и оставив на паркете вмятину, она вскочила на ноги. Теперь её красные глаза смотрели на меня, а маленький розовый язычок, облизывал губы и норовил долезть до щеки, чтобы достать налипшие кусочки мяса.

— Москвина! Ты чего, бл*ть?! — крикнул я, но тут же понял, что это бессмысленно.

Она накренилась вперед, выставила нож и прыгнула. Я сделал шаг назад, отклонил корпус и толкнулся. Едва коснулся спиной стола, как Москвина уже пролетела разделяющие нас четыре метра. Она целила мне в голову и оказалась чуть выше меня. Ровно настолько, чтобы между нашими зависшими в горизонтальном положении телами смогли уместиться мои прижатые к груди ноги. Я крикнул и на выдохе толкнул. На этот раз я не жалел сил. Мои пятки врезались Москвиной в живот. Она улетела вертикально вверх и проломила многоуровневую архитектуру, а я от собственной отдачи сломал спиной стол и теперь валялся в обломках под зависшей в потолке Москвиной. Ну и дела…

Я откатился в сторону, а она упала на острые обломки стола. Крови стало больше. Москвиной стало хуже. Она больше не могла так резко подняться, но ей двигало что-то куда более сильное, чем простые человеческие желания. Вгрызаясь ногтями в разломанный пол, она ползла ко мне и размахивала ножом со скоростью движущихся лопастей вентилятора. За спиной у меня нашлась каменная статуэтка. Я схватил мужика за кудрявую голову и удирал по руке. Нож отлетел в сторону. Москвина зарычала и хотела подняться, но второй удар пришелся ей в голову.

Это было пизд*ц как странно — видеть свою скромняшку-одноклассницу, лежащую на полу с расфигаченной головой, и держать в руке окровавленную статуэтку, понимая, что именно ты эту голову и расфигачил. Москвина фыркала и плевалась кровью. Кое-как встала на карачки и оскалилась.

— Да хватить бл*ть рычать!

Я схватил её за волосы и запустил через комнату в батарею. Раздался звонкий удар, грохот которого услышали соседи с первого под семнадцатый этаж. Скрюченная буквой «Г» Москвина несколько секунд полежала неподвижно, а затем приподнялась, прислонилась спиной к стене и уставилась на меня. Она пару раз моргнула, и её красные глаза стали прежними.

— Прости, прости, прости! — по щекам полились соленые ручьи. — Я не должна… Что же мне делать?!

Нож валялся неподалёку, но я его не взял. Подхватил за спинку уцелевший стул, поставил в трех метрах напротив Москвиной и сел:

— Думаю, нам нужно ещё раз поговорить.

Гуль всхлипывал и жался к батарее. Её помятое и изувеченное лицо медленно заживало. С каждой минутой она всё реже вытирала кровавые сопли-пузыри. Назвать одноклассницу Ксюшей или Ксенией у меня больше не поворачивался язык. После всего увиденного я четко осознал, что передо мной опасное, кровожадное, жаждущее плоти существо. Порез от макушки до уха затянулся. Он больше не болел. Осталась лишь пульсация в месте срастающихся волокон. Москвина успокоилась, а когда я начал её расспрашивать, она едва ли не впала в истерику, скрутилась клубочком и зарыдала. Я сходил в ванную, смыл кровь, набрал тазик холодной воды и ополоснул Москвину. Через пять минут она готова была говорить.

— Что мне оставалось делать?! — крикнула она и оскалилась, будто в её бедах был виноват я. — Что?! ЧТО?! Я же люблю его?! Что мне было делать?!

Я врезал ей пощечину. Для гуля это было то же самое, что взмахнуть перед лицом носовым платком. Но всё же сам факт моего вмешательства её отрезвил. Прерываясь на слезы, истерики и долгие молчания, Москвина рассказала мне новую историю. И эта история разительно отличалась от той, что я слышал в первый раз.

Центральной фигурой её рассказа оставался прежний Игнат. Никуда не делись и все эти: романтика, прогулки, ухаживания. Вот только оказалось, что он не силой её обратил, а она сама попросила.

— Я люблю его больше жизни…, — прошептала эмоционально вымученная Москвина, уставившись в пол.

Игнат сказал, что больше не может её обманывать, и признался — кто он есть на самом деле. Потерявшая голову от любви Москвина попросила, чтобы он её обратил, чтобы они смогли быть вместе.

— Я хотела почувствовать то же, что чувствует он. Я хотела разделить с ним горе. Хотела нести тяжесть этого бремени…

После долгих разговоров и убеждений Игнат её обратил. Они встречались целый год (Москвину обратили в лето после девятого класса, а не десятого).

— А потом что-то изменилось, — она всхлипнула. — Я делала всё! Всё, что он скажет или попросит! Я была всегда рядом, мы постоянно разговаривали. Я не отходила от него ни на шаг. Мы любили друг друга. Я любила его, но…

Поэтому он тебя и бросил, подумал я. Нельзя любить человека настолько сильно. Такое никогда не заканчивается хорошо. Он не бросил её, но сказал, что больше не может встречаться с гулем, тогда как сам он был альгулем — существом на следующей ступеньке эволюции. Москвина рассказала мне о его доводах, объяснениях, сожалениях. Якобы каждый гуль рано или поздно вырастает. Они обязаны становиться сильнее, чтобы выжить. И они обязаны чтить порядки древних предков, которые говорили о дружбе сильных с сильными, чтобы стать ещё сильнее. Звучало всё это, как обычное людское: «Дело не в тебе, дело во мне. Ты классная, а я просто ещё не понял, чего хочу… бла-бла-бла». Игнат сказал, что больше не может встречаться с обычным гулем и исчез.

— И ты решила отомстить всем гулям-мужикам на свете?

Москвина отвернулась и некоторое время молчала, а потом сказала, что всё дело в железах.

— Железах?

Она рассказала, что узнала от Игната. У каждого обращенного в задней части черепа появляются железы. Сгустки клеток. Они что-то вырабатывают и являются клеточной и генетической основой силы и трансформации гулей.

— Употребив железы другого гуля, можно стать альгулем…, — сказала Москвина, и от её слов меня перетрясло.

Она собиралась скормить мне мясо, что сделало бы меня из зародыша полноценным гулем. И пока я, словно оголодавшая собака, пожирал свою пайку, она вскрыла бы мне череп и достала железы. На мой вопрос: «Ты совсем ебну…? Какого хера ты продолжала пытаться меня убить, если я отказался от еды?», Москвина ответила:

— Железы есть и у зародышей… просто они меньше, — она в сотый раз заплакала, но скорее для виду. — Прости, Тимофей! Умоляю, прости меня! Я не знаю, как мне жить без него… Он — всё. Он — мой мир… Я не собиралась этого делать, но тут появился ты… Это было словно послание. Я не знаю!

— Чем ты питалась?

— Я не хочу сейчас об этом говорить. Мне очень и очень плохо!

— Да срать я хотел на то, что тебе плохо! — крикнул я и вмазал ей ещё одну пощечину. — А я, может, не хочу слушать твои вафельные истории любви с принцем-гулем Игнатом, из-за которого ты собиралась вскрыть мне череп и что-то оттуда сожрать! Чем ты питалась?!

Москвина быстро поняла, что разговор не перешел в разряд дружеских, даже не смотря на ведро пролитых слез. Она оставалась заложницей и рассказала, что еду приносил Игнат, и она не спрашивала, где он её брал.

— А после того, как он исчез? Семь месяцев прошло.

— Боль от разлуки ранила меня намного сильнее, чем голод и…

— Хватит этих розовых соплей! — крикнул я и посмотрел на застывшие у неё под носом кровавые сопли. Прозвучало двусмысленно. — Говори по делу, Москвина! Тебя ранило расставание, бла-бла-бла, но, несмотря на это, в холодильнике у тебя было припасено немножечко… Человеческого! Бл*ть! Мяса!

Москвина сказала, что сначала питалась тем, что оставил Игнат, а потом она договорилась с каким-то сторожем в морге. Он отдавал ей части тех, кого хоронили в закрытых гробах.

— За деньги? — голова у меня пошла кругом.

— Чаще всего за деньги… по-разному.

… … …

Я ехал в автобусе, когда мне позвонил Марк. С самых первых слов я понял, что он в отличном настроении. «Брат, братишка, братик, братюня, как сам?!». Он позвал меня в клуб. Сказал, что через полтора часа они собираются возле Белки и будут тусить всю ночь, потому что: «мне есть, что отпраздновать, Тимоха! Подтягивайся! Сегодня всё за мой счёт!». У меня были другие планы. Автобус подъезжал к окраине города, совсем скоро выходить. Я отказался. Но после долгих уговоров, пообещал, что подумаю. «Мне на хер не упало твоё „подумаю“, Тимоха! Давай, подтягивайся! Жду тебя там!»

Автобус остановился. Открылись двери. Я вышел и посмотрел вперёд. В сотне метров впереди было то самое место, где сутенер прострелил мне ногу. Сейчас там не было ни внедорожника, ни девочек.

Со мной на остановке вышли две женщин. Обсуждая новый сорт польской клубники, они пошли в обратную сторону по трассе и вскоре свернули на тропинку к дачам. Я нашел проселочную дорогу и добежал до деревни. На поржавевшем и покосившемся знаке было написано: «Криковка». Прошелся по уже знакомым местам (пока ждал Марка тем утром, успел тут всё обойти) и подошел к дому. Вечерело. Вошел внутрь и ещё раз всё осмотрел. Ничего нового там не нашел, если не считать запах. Скорее всего, он оставался тут с того самого дня, но только теперь я его различал. Это был запах обычного человека, а значит для меня — гуля. Причем, запах отдалённый. Я чуял его, только если хорошенько принюхаться.

В доме я просидел два часа. Никто не объявился. Периодически в кармане у меня вибрировал телефон — это слал сообщения и фотки Марк. Вышел я из дома, когда уже совсем стемнело. Прошелся по деревне и вернулся к трассе. Внедорожник стоял на месте, перед ним топтались девочки. Большие квадратные фары теперь светили не тусклым желтым светом, а новым — белым и ослепляющим. Я притаился на обочине и просидел ещё около часа. Ничего. Сделав большой крюк, чтобы не попасться на глаза сутенеру и его дружкам, я перешел на другую сторону дороги и дождался автобуса. Город к моему возвращению уже вовсю сиял вечерними огнями. Мне позвонила… Вишневская?

— Да.

— Ты вообще в курсе, что твой брат сегодня устраивает вечеринку?

— Ну-у-у… да.

— Тебя не позвал?

— Я был занят.

— Чем?

— Да так.

— Тут весело. Твой братец накачался так, что еле языком шевелит.

— Удачно вам повеселиться.

— Так ты приедешь?

— Эмм-м…

— Марк, хватит! — прорвался в динамик голос Демидовой. — Прекрати!

— Эй, полегче! — крикнула Вишневская, а после я услышал топот.

— Ну, чего молчишь? — вернулась Вишневская.

— Да я не собирался.

— Мрак, отпусти, мне больно! — снова Демидова.

— А вы где сейчас? — спросил я.

… … …

Марк, его пацаны, девчонки, Демидова и Вишневская стояли возле парапета сбоку от клуба. Вокруг кучками толпились молодые люди. В основном — курили, многие говорили по телефону. Дверь в клуб непрерывно то открывалась, то закрывалась, и тогда на улицу вырывалась мелодия.

— О-о-о-о! — закричал Марк, заметив меня. — Тимоха!

Я подошёл и поздоровался. Теплый сидел на парапете и спал, Муха прикуривал сигарету с неправильной стороны, Игорь — трезвый водитель — разговаривал с девчонками. Все были очень пьяными. По глазам и интонации Вишневской и Демидовой, я понял, что и они сегодня пробовали алкоголь. Маша обиженно смотрела в сторону. Марк крепко обнимал её за талию:

— А вы говорите домой-домой! — крикнул он. — Вот и Тимоха подтянулся! Вечеринка только начинается! Сейчас этих убитых посадим в такси, а сами…, — Марк обвел взглядом меня, Вишню и Машу, — рванём ко мне!

— Я же сказала, мне домой пора! — сказала Маша, и я впервые слышал эту строгость в её голосе.

— Тоха, братик! Я такую сделку сегодня заключил… ты бы знал…, — Марк чмокнул себя в перст. — У меня сегодня праздник! Давайте веселиться, пить, танцевать и вообще!

— Всё, я вызываю такси, — Маша достала телефон.

— Не спеши, малышка!

Марк резко согнулся, прижал её рукой и полез целоваться. Он коснулся её губ, Маша отвернулась, и тогда Марк зарылся ей в шею.

— Ты можешь так не делать, Марк?!

— Я всё могу, — он выпрямился и сделался шуточно-строгим. — Хочешь, родителям твоим позвоню и договорюсь, чтобы они тебя отпустили на всю ночь?

— Настя, ты едешь? — спросила Маша.

Вишневская почему-то посмотрела на меня, а потом ответила подруге:

— Да. Конечно.

Марк приложил телефон к уху и, насколько это было возможно, трезвым голосом изъяснялся перед выдуманным Никитой Михайловичем, почему его дочь сегодня не придёт домой ночевать. Он задвигал какую-то редкостную чушь касательно дополнительных занятий по астрономии. Комета Клизматрон пролетала вблизи Земли. Увидеть такое зрелище можно было только раз в пятьдесят лет. Марк пообещал мертвой трубке, что обязательно доставит Машу домой в целости и сохранности, а в конце смачно рыгнул и заржал.

— Всё, я пошла!

Маша вырвалась из объятий, но Марк схватил её за руку.

— Хватит так делать, Марк! — она развернулась и крикнула ему в лицо. — Сколько раз говорить — мне больно!

— Иди сюда! — он дернул её на себя.

— Марк! — подскочила Вишневская.

— Отвали, мы сами всё решим! — Марк зажал Машу в замок. — Ну миленькая, ну ты чего?..

— Отпусти! — она попробовала вырваться.

— Да погоди ты! Я же не…

— Марк!

— Чего, Тим? — он повернулся ко мне.

— Отпусти её!

— Ты чего так смотришь?

— Отпусти её. Ты нажрался и ведешь себя, как свинья. Маше и в правду домой пора.

— Это кто сказал?

— Она.

— Прямо сейчас она ничего не говорит… Ты чего надулся так, Тимоха? Давай, выдохни, ладно? Иди вон к Вишне сходи, попробуй её ягодки, ха-ха-ха!

— Марк, бл*ть!

— Эй, Тим, — он пошатнулся от моего толчка. — Ты не забывайся, ладно.

— Отпусти.

— Тимофей, не надо…, — простонала Маша.

Я разорвал замок его рук, подкосил ударом по голени и ударил тыльной стороной ладони в грудь. Марк накренился и отошел шагов на пять, но каким-то чудом удержался на ногах. В следующую секунду он изменился в лице. Оно потемнело, лоб покрылся морщинами, глаза сузились. Марк тяжело дышал носом и пристально смотрел на меня. Я взял Машу за руку и увел за спину.

— Даю тебе две секунды, чтобы извиниться и сьеб*ть с моей дороги.

— Ты пьян, Марк.

— Лучше отвали, иначе я не посмотрю, что ты мне брат!

— Нет.

— Зря.

Марк сжал кулаки и сорвался с места. Я приготовился обойти его с боку и безболезненно уложить на землю. Но прежде пространство перед нами заполонили парни и девчонки. Поднялся нехилый крик. Пацаны связали Марка по рукам и ногам, а девчонки выстроились передо мной оборонительной стеной. Марк рвался, разбрасывал своих, кому-то прилетело в лицо. Он рычал и угрожал мне, обещал, что я пожалею. Демидова и Вишневская взялись за руки и стояли чуть поодаль. Я проводил их на стоянку. Там мы взяли такси и поехали домой.

Почти всю дорогу мы молчали. Вишневская первая пришла в себя и сказала, что это ненормально. Я сидел перед ней, на переднем сиденье. Она похвалила меня, похлопала по плечу и задержала руку чуть дольше, прикасаясь кончиками пальцев к шее. Вишневскую мы высадили первой. Она вышла, улыбнулась мне через окно и пошла под светом фар такси, раскачивая попой. Таксист засмотрелся и не сразу вспомнил второй адрес. Машу мы отвезли двумя кварталами дальше. Я повернулся и потрогал её за плечо:

— Ты в порядке?

— А?! Да… да.

— Не бери в голову, ладно? Марк он… обычно он нормальный парень. Просто сегодня перебрал и стал похож на…

— Оборотня, — со злостью сказала Маша и вышла из машины.

Она почти закрыла дверь, но вдруг заглянула в салон и посмотрела мне в глаза:

— Спасибо, Тим.

Вернувшись домой, я сел за компьютер и просидел за ним до утра. Я перерыл все сайты, помогающие в поисках пропавших людей. Зашел в каждый паблик и тщательно изучил кейсы за последние год-полтора. Сидел на разных форумах и читал переписку людей по несчастью. Сам не заметил, как за окном посветлело. Всё, что меня заинтересовало, я выписал в тетрадь. Затем отметил на карте предположительные места пропаж, прислушался к наиболее адекватным версиям очевидцев, просмотрел десятки новостных роликов и отчетов министерства внутренних дел. Сходил в душ, переоделся и выскочил из дома. Школа на ближайшие дни отменялась.