Гуль

Глава 5 Сначала не понял, а потом как понял

— Эй-эй! Полегче!

Очнулся я, стоя впритык к Серову. Тот сел на лавку, вжался в угол и вытаращил глаза.

— Больно!

Я опустил взгляд. Мои пальцы сжимали предплечье Бориса и оставляли глубокие белые борозды.

— Прости, — я вырвал у него пакет с булками и вышел из раздевалки.

Вечером этого же дня, когда я поломал всё неломающееся в своей квартире и погнул — всё негнущееся, сомнения исчезли. Со мной что-то случилось. Этот монстр что-то сделал со мной. Передал какой-то дар? Во всяком случае он так его назвал. Но если этот дар означает — стать таким же, как он, то… В животе забурлило. Я словил себя на мысли, что в последние несколько дней ни разу не избавился от чувства голода. Сколько бы я не съедал, голод никуда не девался и даже наоборот — усиливался. Живот часто урчал, побаливал, жалуясь на пустоту внутри. Я вспомнил слова твари, называющей себя Эгон: «голодный гуль — плохой гуль».

За следующие несколько дней на переменах в школе, во время уроков, по ночам и вечерам я прочитал всё, что мне удалось найти о гулях. Существам, впервые упоминавшимся в арабской мифологии, приписывали разные качества, разные истории появления, разные способности. Я перерыл всё, но так и не нашел информации о том, как снять это проклятье, чем бы оно ни было. А хуже всего было то, что несмотря на разные мифы и сказания, все они сходились в одном: гуль — каннибал, питающийся человеческим мясом, и только оно может утолить его непомерно растущий голод.

Шли дни. Голод усиливался. Эксперименты с перееданием я прекратил. В них не было никакого смысла. Сколько бы я ни съел, обычная еда ни на каплю не утоляла голод. Она проваливалась в желудок и бесследно исчезала. Примерно через неделю я начал чувствовать запах… Всё то, что раньше его не имело и было едва заметным, вдруг стало отчетливым и… Каждый человек: соседка, продавец в магазине, пассажир в автобусе, уборщица, учитель и одноклассники, все они теперь имели свои отличительные запахи. От осознания происходящего я часто просился выйти во время уроков. Ходил в туалет и выблёвывал темно-зеленую жидкость, напоминающую болотную воду. Меня рвало от осознания… Все эти запахи были съедобными. Одни сносные, другие влекущие, третьи — манящие и сводящие с ума. Запахи, от которых во рту скапливается слюна, урчит живот, закатываются глаза…

Изменение тела на время остановилось. К счастью, на теле не появлялись язвы, с лица не сползла кожа, язык не превратился в живущий своей жизнью орган, а руки не обзавелись когтями. Но это не значило, что изменения прекратились. Теперь со мной что-то происходило внутри. Временами мне сильно болело в разных местах, а затем боль проходила и наступало умиротворение. Ночью я иногда просыпался от непонятного шевеления. Внутри будто что-то перестраивалось. Вскоре я заметил, что у меня изменился прикус, а глаза, кажется, чуть глубже утопли в череп. Впрочем, возможно, мне так лишь казалось.

Всю следующую неделю я искал спасения. Обращаться ко врачам было бессмысленно, как и говорить об этом с друзьями. Я перепробовал все возможные ритуалы по снятию порчи, проклятия и сглазов. Я использовал записи из книг по мистицизму и эзотерике, которые удалось найти в интернете. Всего за неделю моя квартира превратилась в убежище чокнутого шамана-фанатика. В ней появились вещи, которых никогда раньше не было. Много вещей. Колбы с жиром животных, волосы парнокопытных, клыки, рога, клоки шерсти, лапки, карты, свечи, много свечей. Благовония, бусы, ножи, кинжалы, коробки с землей, камни, бутылки с водой и многое другое. Каждый вечер, возвращаясь домой, я садился за книги, а потом в ночное время (мистики и эзотерики, почему-то особенно его любили) проводил обряды, ритуалы, церемонии. Каждое следующее утро я просыпался и замирал в кровати, надеясь, что сработало. И каждый раз я чувствовал голод. Голод теперь был не просто неудобством, он был напоминанием… Напоминанием о том, кем я стал.

— Привет, мам. Нет-нет, всё нормально! Просто решил позвонить. Ну и что, что никогда сам не звонил, а вот сегодня решил. Как у вас дела? Ничего у меня не случилось! Нормальный голос… Точно… У нас тоже жарко. Ага. А на работе как? Ясно. А папа? Угу… Ну да… Всё нормально! Да… Ну, давай, пока. Люблю тебя мам, пока.

Я положил трубку и бросил телефон на стиральную машину. В ванной было тепло и приятно. Я снова включил воду, чтобы слышать её шум, и на миг даже подумал, что в воде не так чувствуется голод. Хотя, наверно, это была лишь слабость. Страх или желание отступить. Но отступать я не собирался. От одной мысли, что рано или поздно я не выдержу и кого-нибудь… Я взял с борта лезвие и поднёс к руке. Голодный гуль — плохой гуль, мертвый гуль — хороший гуль. Вонзил лезвие в кожу, углубил на сантиметр и полосонул вдоль руки. Повторил три раза, опустил руку в теплую воду, откинулся и закрыл глаза.

Очнулся я через пятнадцать минут и нашел себя лежащим в крови. Вода сделалась розовой, а на разных её уровнях, точно подводные течения, колыхались бордовые, а где-то и близкие к коричневому, кровавые волны. Я посмотрел на руку. От кисти вниз к предплечью тянулись четыре тонких белых шрама.

… … …

— Тебя не узнать! — сказал Серов и пнул меня кулаком в плечо. — Ауч! — он потряс кисть. — Чего у тебя там?

Серов потрогал моё плечо и убедился, что ничего там, кроме мышц, нету:

— Ты когда успел так подкачаться?

— Само как-то, — я пожал плечами и пошел в зал.

Демидова, скрестив руки на груди и прислонившись плечом к стене, чтобы её лицо не видели, разговаривала с Вишней. Маша пожимала плечами и мотала головой. Её кто-то обидел? Вишневская что-то убедительно говорила, а затем заметила меня и помахала рукой.

— Привет, — махнул я в ответ и пошел к своему классу.

— Ну, раз ты пришёл последним, то с тебя и начнём, — сказал физрук.

— Что? — спросил я.

— Полоса сегодня, Кононов! Давай, на старт!

Кто-то ткнул меня в позвоночник. Я развернулся и увидел проходящего мимо Ёлкина. Ниже меня на полголовы, смуглый и жилистый с россыпью прыщей на лице.

— Вот сейчас мы и посмотрим, чего ты стоишь Кононов!

— Пошёл! — крикнул физрук.

Вздохнув, я толкнулся и удивился тому, как быстро набрал скорость. Перелетел через двухметровую стенку, лишь для вида коснувшись её руками. Покрышки я пропускал через одну, причем почти случайно. Ноги и сгруппированное тело несли меня вперед. Проволока — одно из самых ненавистных препятствий. Ползти по земле, перебирая руками и ногами на потеху зрителям, что может быть менее унизительным? Это препятствие я решил пройти как можно быстрее. Упал на пол, два раза толкнулся руками и, словно торпеда под водной гладью, пролетел под проволокой. Блины на журавле я перекидал за два захода, чем вызвал слишком подозрительные возгласы одноклассников. Выбил кувалдой поролоновый блок с одного удара, тот отлетел в конец зала. Перекладина, пять подтягиваний, пробежка для заминки и подъем на плавающей перекладине. Там я чуть остудил голову и притворился, что устал. Мне хватило бы и двух толчков, чтобы взлететь наверх, но я растянул их на шесть.

Физрук остановил секундомер, потряс его в руке и нажал пару кнопок, шевеля усами. Потом посмотрел на меня и почесал голову:

— Хм-м-м-м…

Иванова хотела рассмотреть цифры на секундомере за плечом физрука, но у нее не вышло. Тогда она подошла ко мне и сказала, что я очень хорошо пробежал. Я что-то ей ответил, а затем уставился на открытую полоску торса между шортами и топиком. Чуть загорелая гладкая кожа, под которой…

— Я могу идти? — спросил я у физрука.

— А?

— Если на сегодня всё, то я пойду домой, — я отошел от Ивановой подальше.

— Ага, — физрук ещё раз посмотрел на секундомер. — Конечно-конечно…, — я почти вышел из зала, когда он отвис и крикнул мне в спину. — Не слабо же ты прибавил, Кононов! Рекорд класса!

— Как рекорд?! — подскочил к физруку Ёлкин. — Сколько?!

Происходящее в школе, да и за её пределами, перестало меня волновать. Поступление, к которому я так долго готовился, учёба, карьера инженера или программиста… С недавних пор меня интересовало только одно: как можно дольше не поддаваться голоду и покончить с собой раньше, чем сорвусь. Люди не виноваты в том, что я стал таким… А кто вообще в этом виноват? Марк или Демидова, из-за которых я поперся?.. Плевать.

Находиться среди людей и особенно в школе, где свежее мясо было повсюду… О, боже… Порой я просто вставал и уходил с уроков. Я мог засмотреться на чью-то лодыжку или плечо и чувствовал, как дрожь предвкушения прокатывает по телу. Иногда мне удавалось сдерживать свои мысли, но это редко длилось долго. Голод пробуждал и тот факт, что я знал свою силу. Никто из ребят не мог мне противостоять. Если бы я захотел, то взял бы желаемое.

Их запахи усиливались, особенно девушек. Через месяц после обращения я только их и слышал.

На программирование я пришел первым и сел за компьютер. В отличие от других уроков здесь я мог прилично занять голову и меньше думать о еде. Мои одноклассники пошли в столовую, и пока в классе не было запахов, если не считать запаха Владимира Матвеевича, который просачивался под дверью в его кабинет. Я рассчитывал на десять минут тишины и спокойствия, но в класс пришла Москвина. Почти бесшумно ступая, она просочилась и села рядом со мной. Я выругался про себя и уставился в компьютер.

— Не пошел в столовую? — спросила она.

— Не-а, — ответил я, набирая какую-то ерунду. — А ты?

— Нет, — ответила она. — Мне не надо. Как и тебе.

Кивнув в знак понимания, я задал переменным целочисленный формат и хотел прописать условие, как вдруг сердце моё забилось быстрее. Не отводя взгляд от экрана, я втянул носом воздух и осознал, что от Москвиной не пахнет едой. Проглотив слюну, я медленно повернулся и увидел её чуть розоватый оттенок глаз. Москвина больше не отводила взгляд. Она сидела, уперев подбородок в кулак, и улыбалась.

— Не понял…

— Всё ты понял, Кононов.

… … …

Я стоял возле металлической двери с серебряным ободком глазка и держал палец возле звонка. Меня немного потрясывало, голова шла кругом. Палец замер в воздухе и висел напротив кнопки целую минуту. Москвина. Кто бы мог подумать, что в моём собственном классе окажется ещё один… Подушечка указательного пальца так и не прикоснулась к пластмассовой кнопке, но дверь открылась.

— Не бойся.

Крошечная девочка с черными волосами в красном гольфе смотрела на меня, чуть поджав губу. Во время всех предыдущих наших встреч Москвина стеснялась и зажималась. Вероятно, я ей нравился, хотя теперь уже не был в этом уверен. В любом случае, в этот раз я чувствовал себя скованно и даже немного боялся, а она наоборот — спокойная, расслабленная, вдумчивая. Я побаивался. Побаивался этого разговора и того, что случится дальше. Правильно ли мы поняли друг друга? Как мы вообще будем обсуждать то, во что и в собственных фантазиях поверить непросто? Вместе с тем я чувствовал свободу. Словно Москвина открыла не дверь в свою квартиру на тринадцатом этаже, а выход из лабиринта. Впереди меня ждал свежий воздух, настоящий собеседник и передышка в постоянной борьбе с голодом.

Была эта её собственная квартира, родительская или съемная, я не знал. Деньги у Москвиных водились. Я скинул кеды в прихожей и прошел в зал. Там стоял огромный кожаный диван напротив плазмы, деревянные и каменные статуэтки на полках, книжный шкаф. В потолок были встроены какие-то космические лампочки.

По дороге в эту квартиру я вспоминал о Москвиной. Оказалось, что даже будучи одноклассниками, можно совершенно друг друга не знать. Серая мышка Москвина училась на отлично, хорошо схватывала в точных науках и никогда не вызывалась к доске. Ещё я вспомнил эпизод из седьмого класса, когда Ксюша разлила на себя чай и стала жертвой насмешек о недержании. Вот и всё.

— Садись! — Москвина показал на диван.

Я сел.

Ей кто-то прислал сообщение, и она отвлеклась. Я втянул носом воздух. Здесь, где не было посторонних запахов людей, я отчетливо различил её запах. И он был… обычным. Всё перевернулось с ног на голову. Одноклассники, соседи и продавцы в магазинах пахли едой, а она — обычным человеком. Её запах было толком и не различить, если не делать это намеренно.

— Кто тебя обратил?

— Обратил? — я поправился на диване.

— Если ты всё еще думаешь, что сошел с ума, то я тебе разочарую. Ты — в полном порядке, ну… во всяком случае в плане здоровья, — Москвина подошла к журнальному столику и взяла маникюрные ножницы. — Тут ты можешь говорить смело.

Она закатала рукав и взмахнула ножницами. Я подскочил с дивана. На тонком белом предплечье появились три глубоких раны. Москвина с совершенно невозмутимым видом смотрела, как из неё сочится кровь. Через минуту Москвина подошла ко мне. Кровь остановилась. Края рваных порезов сцепились и срастались прямо на глазах.

— Так, кто тебя обратил?

Впервые за долгое время я встретил человека, который меня понял. Москвина вытирала засохшую на руке кровь, а я говорил. Я рассказал ей историю о дурацкой поездке вместе со своим братом. О том, как завязалась драка и как приехала полиция. Потом я рассказал ей про дом, девушку с ребенком, полусгнившего монстра. Пересказал, насколько помнил, его слова. Вспомнил, как он отдавал дань своим предкам.

— Почему он тебя не съел? — спросила Москвина, оттирая остатки на кисти.

Из её уст это прозвучало так спокойно, что я немного поёжился.

— Не знаю, — я пожал плечами. — Я ударил его. Он сказал, что поклялся оставлять в живых смелых.

— Мгу…, — Ксения кивнула. — Кто-нибудь ещё знает?

Я помотал головой и вдруг понял, что совершенно не знаю Москвину. Сейчас передо мной была совсем не так скромная девчонка. Она была уверенной и… другой. Не знаю, почему, но её вопрос заставил меня напрячься. Наверное, дело было в её взгляде или тоне. Она не просила разъяснений, но я сам всё выдал. Рассказал про разговор с Марком, легенду, липовую справку. Москвину это устроило, и тогда она спросила: «Помню ли я название той деревни?». Название я не помнил, но запомнил дорогу, когда утром мы возвращались с Марком.

— А что? — я наклонился к ней. — Это может мне как-то помочь? Если я вернусь к этому Эгону, то он?..

— Нет, — она помотала головой.

Потом Москвина спрашивала меня о разных деталях: как он выглядел, как меня обратил, сколько прошло времени, как сильно я чувствую голод.

— Кажется, что больше нет сил терпеть, но с каждым днём становится всё хуже. Неделю назад я хотел покончить с собой, — я показал Москвиной почти невидимые шрамы на руке, — я сегодня я мечтаю чувствовать себя хотя бы также, как чувствовал тогда.

— Это только начало, — Москвина посмотрела в окно. Её глаз дернулся.

— Начало?

И тут меня, будто током ударило. Москвина изменилась и, знала больше меня, но она была такой же несчастной жертвой.

— А как давно ты?..

— С лета, — ответила она и скрестила руки за спиной. — Семь месяцев и одиннадцать дней.

— О боже…

— Вряд ли он существует.

Москвина рассказала свою историю. Она познакомилась с парнем в интернете. Он написал первым. Они погуляли и понравились друг другу. Завязались отношения. Каникулы перед одиннадцатым классом стали лучшими каникулами в её жизни. Они ходили в поход, валялись на пляжах, смотрели кино и летали на воздушном шаре. Она рассказала, как он в первый раз её поцеловал под подъездом, когда провожал домой. Она говорила об этом с придыханием, а в голове у меня всё никак не укладывалось: передо мной стоит та самая Москвина, о которой Серов всего пару дней назад говорил: «В первую брачную ночь её жениху перепадет поцелуй в щечку, на годовщину — в губы, а секс — только в честь пятилетия».

Они встречались. Он приходил к ней в гости и познакомился с мамой. В один прекрасный вечер они задержались в парке.

— Позже он сказал, что сделал это из-за любви, — Москвина смотрела в окно и теребила штору.

— Из-за любви?!

— Он сказал, что любит меня, что хочет провести со мной всю свою жизнь, а обращение — это дар — самое дорогое, что он мог мне отдать.

— Вот же ублюдок! И вы с ним?..

— Пробыли вместе ещё несколько недель, а потом…, — Москвина вытерла щеку и помолчала несколько секунд. — Потом я поняла, во что он меня превратил, и мы расстались.

— Прости, что спрашиваю тебе об этом, — я сделал шаг к Ксюше, но остановился. — Этот парень, как он выглядел… Ну, в смысле. Если он тебя обратил, значит он… Его язык или…, — я старался подобрать нужные слова, но мысли в несколько раз опережали речь, и я выплёвывал наполовину сформированные предложения. — Может быть он знает, как избавиться от этого?

— Он не знает, — сказала Москвина.

Я видел, как тяжело ей было говорить про того парня. Боюсь даже представить, что она переживала. Человек, которому ты доверяешь, во имя любви превращает тебя в монстра, жаждущего плоти тебе подобных. Предательство похлеще, чем изнасилование. И всё же я не мог удержаться, чтобы не расспросить об этом подробно. Москвина — не глупая девчонка и, разумеется, после обращения она узнала у него много. Сам тот парень не помнил, как его обратили. Кто-то вырубил его в парке. Он очнулся и обнаружил вырванный кусок шеи, а вокруг бродила собачья свора. Они лаяли во все стороны, скулили и бросались в темноту. Он выжил, а позже почувствовал голод. Москвина сказала, что он пробыл обращенным несколько лет.

— Он пробовал мясо, — последнее слово Москвина произнесла шепотом.

Этот парень — Игнат встречал и других гулей. Один из них был некто по прозвищу Мохнатый. Старый гуль поведал ему о том, что знал сам.

— О гулях можно прочитать в интернете. Сомневаюсь, что кто-то знает истину, но Мохнатый уверен, что правда не сильно отличается от того, что пишут в древней мифологии. Он рассказал Игнату много историй: о разных гулях, о их жизнях, о способах выживания. А ещё он рассказал о видах: зародыш, гуль и альгуль.

Зародышами называли вновь обращенных, а гулями становились те, кто хоть раз утолял голод. Гули были сильнее, но и голод усиливался. Альгули — это верхушка в эволюционной цепочке. Москвина не знала, но предполагала, что альгулями становятся гули со временем. Альгули отличаются от гулей возможностью трансформации в хищный образ. А ещё они могут обращать других людей.

— Тебя обратили семь месяцев назад, и ты до сих пор не ела…

— Считаешь я на это способна?

Я окинул Москвину взглядом и сказал после небольшой паузы:

— Вряд ли…

— Хотя я и сама уже не знаю, — она попустила голову. — Иногда мне кажется, что я сойду с ума. Всё чаще хочется просто умереть.

— Слушай, — я положил руку ей на плечо. — По крайней мере нас сейчас двое. Две головы лучше, чем одна, — я сунул руки в карманы и прошелся по комнате. — Вместе мы что-нибудь придумаем! Если время не лечит, а делает только хуже, то мы просто обязаны действовать!

— Спасибо, что поддерживаешь. Мне нравится твой запал, но…

— Никаких но! — я остановил её поднятым вверх пальцем. — Пускай, ты всё перепробовала, и этот Игнат, и Мохнатый, да хоть все гули мира! Если мы обречены на вечный голод, от которого в конце концов либо умрем, либо сделаемся жрущими себе подобных, то терять нам явно нечего. Что нам ещё остаётся?!

— Наверное, ты прав, — она потерла глаза и села на диван.

Мне полегчало, да и Ксюше. Осознание того, что ты не один одинешенек в этом мире, придало мне сил. Я сел рядом с Москвиной, погладил её по спине и успокоил. Мы поговорили ещё какое-то время о школе, экзаменах, рассказали друг другу о планах на жизнь. Москвина сказала, что тоже хочет стать программистом. Затем она сходила на кухню и принесла холодного чаю. Мы выпили его, обманывая себя, будто наслаждаемся вкусом, а после я собрался домой:

— Если что-то случится или ты просто захочешь поговорить — сразу звони, — сказал я. — И не отчаивайся. Прямо сейчас я начну думать над тем, как нам излечиться!

— Пока, Тимофей.

— Пока.

Москвина закрыла дверь и ещё некоторое время стояла неподвижно, таращась перед собой. Затем она вытерла лицо платком, высморкалась, поправила волосы, взяла телефон и отправила кому-то сообщение. Пришла на кухню, телефон завибрировал — пришел ответ. Москвина улыбнулась, набрала полную грудь воздуха и медленно выдохнула. Положив телефон на стол, она открыла морозильник и взялась за ручку верхнего ящика. Глаза её сузились, а ноздри расширились. На миленьком личике выделились челюстные мышцы. Она задержала дыхание и потянула ящик. Между упаковкой пельменей и пакетами со льдом лежала человеческая рука. Москвина улыбнулась и вытащила её.