Гридень 7. Завоеватель

Глава 15

Евдокия была прекрасна, этого не отнять. Некоторые женщины только расцветаю после родов. Вот такая была и византийская императрица. Освоившись тут, в империи, она приобрела какой-то особый лоск величественности, изящества. Таких женщин хотят, о них мечтают, правда к ним боятся приближаться, чтобы не обжечься в огненных лучах истинного пламени красоты.

Я не боялся Евдокию. И пусть в ней все меньше оставалось от той девчонки, что некогда мне приглянулось, она оставалась для меня… Скорее, другом. Или тем мимолетным увлечением, о котором не хочется сожалеть, ибо было хорошо, но повторять которое нельзя ни в коем случае.

— Почему ты тут и почему тут я? — спросил я женщину.

— Потому что я не перестаю думать о тебе, — отвечала Евдокия. — Ведь ты моя любовь.

Она подошла к кровати, большой, даже огромной, которая стояла прямо в центре комнаты, и попыталась присесть.

— Нет! — выкрикнул я. — Не садись. Нельзя, чтобы постель выглядела примятой.

— Да что такое? Ты разлюбил меня? — недоуменно спрашивала императрица.

— Я не любил тебя никогда, — жестко, может и жестоко, отвечал я.

Думал обидится, расплачется, но Евдокия только нахмурила бровки. Все же она очень красива. Но не про мою честь девка созрела и стала женщиной, что глаз не отвести.

— Ты, что, подумал, что я со многими вот так? — спрашивала императрица. — Нет, у меня и было только два мужчины: ты и Мануил, муж мой.

— Не было меня у тебя, государыня, не-бы-ло! — сказал я, судорожно анализируя ситуацию. — Забудь и не вспоминай. Приснилось и все, дело с концом.

Все настолько явно выглядело, как подстава, что ничем иным, и являться не может. Скорее всего, императрице напели в уши о ее любви. Не могу говорить с уверенностью, так как не считаю себя знатоком женских сердец. Однако, Евдокия, скучая по сильному плечу, ибо ее муж не может уделять должного внимания жене, иначе когда ему заниматься государственными делами, создала образ, в центре которого я. И это плохо, ведь такие вещи влияют на политику, из-за них может и кровь пролиться.

— У нас с тобой сын! — сказала в голос Евдокия.

— У-у-у! — простонал я. — Нет у нас общего ребенка. Забудь об этом, убеди себя, что это сын только императора Мануила.

Новость должна была меня взбудоражить, ошеломить, но я уже становился предельно собранным. На кону стояло многое, очень многое. А сын? Да, рад я! Вот только и мне нужно забыть об этом, если сын все же мой.

— Это понятно, я не собираюсь никому более говорить о том, и так шепчутся, что не сильно похож Алексей на Мануила. Но как ты не признаешь сына? Разве можно такое? Я была с тобой тогда счастлива. Я хочу себе счастья и сейчас, — сказала Евдокия.

— Ты говоришь, словно не своими словами. Кто рядом с тобой? С кем ты постоянно говоришь обо мне? Кто тебе первым рассказал, что русские корабли приближаются к Константинополю и что я на одном из них? — засыпал я вопросами Евдокию.

— Ответь, воевода, на мой вопрос о твоем сыне! — потребовала императрица, и ее голос сочился властностью.

— Ради него и твоей жизни, я не признаю никогда, ни перед кем свое отцовство. Но ты должна знать… — я замялся, так как нахлынули эмоции и их нужно было перетерпеть, переждать порыв. — Я приду к нему на помощь, если того потребуется и стану вернейшим союзником, если дела империи не будут противоречить делам русского царства.

— Царство… — смаковала слово Евдокия. — Русь уже может стать царством!

Между тем, я стал обыскивать комнату, после пошел в соседнюю. Весьма вероятно, что сейчас кто-то мог нас подслушивать. С прозвучали уже такие слова, что за знание подобных тайн убивают без сантиментов. Но, слава Богу, никого не было. Вместе с тем, это отнюдь не значило, что никого и не может быть рядом с домом.

Я засвистел, что означало сигнал к тревоге. Посчитал, что лучше так, чем кричать, или же выходить из дома. Из этого здания и вовсе нужно как-то выбираться незаметными.

— Ты подумала с кем откровенничала? — спросил я у Евдокии.

— У меня есть подруга императрицы, она дочь… нет, не могла она что-то плохое против меня измыслить, — жена василевса помотала головой, взгляд ее стал уже не такой… вожделенный, а наполненный тревогой и переживаниями. — Ты думаешь, что меня подставили и сейчас…

— Ты звал, воевода? — спросил, вбежавший в дом, Стоян, увидев Евдокию, он смутился и поклонился ей. — Императрица!

— Что происходит вокруг дома? — спросил я.

— Есть люди, но они не у дверей. Тут мы дежурим. Обнаружили пока пятерых, но есть предположения, что их больше, — докладывал Стоян.

Все. Теперь ясно. Вот сейчас еще подождут, дадут времени минут пятнадцать, чтобы, якобы, мы с императрицей должны успеть совершить грехопадение, или начать оное. А после… Кто же роет так под русскую принцессу на византийском троне?

— Смотришь за обстановкой, если нужно, значит прочищаешь путь. Убивать нельзя никого, лишь в самом крайнем случае, — скомандовал я.

— А как же я? — спросила Евдокия.

Я сделал вид, что не услышал женщину. Сейчас решался вопрос не похоти, или даже любви. Дело складывалось куда как сложнее и опаснее. Причем опасность угрожала не только императрице, которую можно преспокойно объявить распутной и сослать в монастырь. Это дело государственной важности и моей личной выживаемости.

Если обнаружилось бы, что я пользую жену императора, какие последствия? Правильно, русская миссия провалилась бы. Могло произойти и так, что товары, привезенные из Руси арестовали, люди взяты под стражу, или сразу же были бы проданы в рабство сельджукам, которые не должны страдать излишними симпатиями к русскому человеку.

А после обвиняют меня, причем Изяслав Мстиславович сделает это в первую очередь, и начинается атака на Братство и… Русь слабеет в любом случае, даже если Братству удастся разбить все войска из Киева и других русских княжеств.

Начал думать, кому такие расклады выгодны и поймал себя на мысли, что многим, очень многим. Тут и сельджуки, и венецианцы, причем они на такие грязные интриги способны, все же лучшие ученики Византии в искусстве лжи и притворства. А могут быть и внутриимперские разборки. Да хоть бы и сам Мануил, если желает избавиться от жены.

— Сюда направляется со стороны порта много людей, — сообщил мне Стоян. — Будут через минут десять. Мы увидели их с крыши. Дом контролируем, пятерых рядом бывших только оглушили, они придут в себя скоро.

Мысли устремились в каскад. Из ситуации нужно выкручиваться с профитом, так, чтобы…

— Это явно Мануил сюда спешит. Ему рассказали. Император должен быть в порту и встречать делегацию. Тебя встречать, воевода, — сказала Евдокия.

И тут пришла интересная мысль, идея, которая должна была сработать.

— Ты, Евдокия, сыграй обиженную жену. Заплачь, когда император придет, скажи, что сделала интригу, что специально подговорила многих на обман, чтобы Мануил заревновал. А сама ждешь его здесь, чтобы предаться любви с Богом данным мужем, — наставлял я Евдокию.

— Но, я, — попробовала возразить императрица.

— Да никаких «но я», дура! Ты не понимаешь, что казнят тебя, сына нашего объявят незаконным, или тоже убьют. Русь с империей рассорятся, а то и враждовать начнут. Этого нельзя допустить. И ты будешь ублажать василевса здесь. И столько, сколь понадобится, всеми частями своего тела. Это понятно? — кричал я.

— Понятно. Но назовешь еще раз меня дурой, я сама тебе горло перережу, — не без злобы в голосе, соглашалась императрица.

Я пропустил угрозу, будто и не слышал ее.

— И еще. Благодари эту свою… подругу, что именно она надоумила, и евнуха не забудь упомянуть, что спасибо ему за такую выдумку. Что теперь император будет счастлив, от того все его подданные станут радоваться любви в императорской семье, — заканчивал я наставления.

Больше ничего не сказав, я рванул прочь из дома. Впереди шли три бойца Стояна и они контролировали пространство, а так же старались и меня загородить. Хотя я и прикрылся плащом и выглядел в целом не как русич, а скорее, как византиец, мало ли узнают еще.

А нобилиссиму Никифору, клятвенно обещавшему следить за Евдокией и не давать ее в обиду, я еще выскажу пару ласковых. Такую интригу просрать! Да все сейчас было, пока и остается, под ударом. Может мне зачистить оппозицию в Византии? Как там эта партия называется? Синие? Вот пусть бы и были синими окоченевшими трупами.

— Все, идем спокойно и в порт направляемся, словно прогуливаемся, — сказал я, когда от дома мы были уже далеко и выходили к Ипподрому.

Так мы, по-любому, разминулись с императором и его делегацией. Они шли по низу, мы же взобрались на гору и шли по верху. Вот сейчас свернем туда, где был прежний императорский дворец стоит, и рядом порт. Ну а в порту сразу нужно включаться в работу, будто руковожу разгрузкой кораблей с самого момента их причаливания.

Василевс Мануил спешно сел на коня и, возглавляя большую делегацию из разных чиновников, спешил… Куда? А ему с уверенностью, прямо крестясь, сообщили о том, что его жена, дескать, изменяет. При этом слова прозвучали в присутствии большого скопления народа и на подобное нельзя не реагировать. Не так давно император приблизил к себе Алексея Вриенния, представителя партии «синих», которая резко просела в своем влиянии. Мануил понимал, что усиление одной партии — это пусть в никуда, вернее к тому, что он сам перестанет быть полновластными правителем ромеев.

Так что вынуждено Вриенний и его род стали вхожи к императору, мало того, именно Алексею прочили в ближайшем будущем стать Великим дукой, главнокомандующим всем флотом империи. Младшая сестра Вриенния, Томара, вошла в ближний круг императрицы. И это нравилось василевсу, так как сильно оттеняло влияние «зеленых», во главе с нобилиссимом Никифором на Евдокию, да и на самого василевса.

И теперь жизнь этого самого Алексея Вриенния зависела от того, не стал ли он напраслину возводить на императрицу. Или в этой интриге замешан только корпус евнухов, становящийся в оппозицию засилью «зеленых»? В любом случае нужно проверять.

— Этот дом? — спросил строго василевс.

— Да, великий, — отвечал евнух Пантелеймон.

— Ты утверждаешь, что лично видел, как сюда входила государыня, а после и воевода русского Братства? — уточнял Мануил.

На самом деле, стремление как можно быстро ворваться в дом, где должна быть, судя по всему, императрица, иссякло. Мануил опасался увидеть там то, что должно, если его жена изменяет. Василевс любил свою жену и души не чаял в сыне и не хотел все это разрушать.

Некогда ему предсказали, что не будет долго у императора наследника, сына, что рождаться станут только девочки. А тут… Первая беременность и сын. Не похож на него? Почему? Светлые волосы были и у самого императора, пусть и кожа сильно смуглая. И глаза голубые у мальчика. Нет, конечно же, Алексей сын императора, сам василевс почти не допускал иной вероятности.

— А это что за люди? — указал Мануил на двоих мужчин.

Они были одеты как разбойники, ни дать, ни взять. Да и выглядели так же. А еще оба лежали чуть ли не в обнимку и держались за головы. После ударов людей Стояна не быстро приходят в себя.

— Не знаю, великий, — не сумев погасить испуг в голове, сказал Пантелеймон.

Если вскроется, кто на самом деле эти разбойники, а они таковыми и являлись, то будет понятна и как была подстроена встреча воеводы Владислава и императрицы Евдокии. Имя жены императора будет поставлено под удар, а тех, кто подстроил интругу, казнят.

— Уберите этих людей от сюда. Мне не хватало, чтобы весь город узнал о том, что именно тут происходит! — приказал Мануил, сделал вздох, открыл дверь в дом и вошел туда.

— Ну наконец-то, муж мой. Я так ждала тебя! — сказала Евдокия, вставая с кровати и начиная раздеваться.

— Где он? — ревность обуяла Мануила.

Мужчина не мог принять то, что его женщиной будь кто иной обладал. Словно разъяренный зверь, Мануил стал рыскать по дому, заглядывая даже в стоящие тут сундуки и… не поленился, посмотрел под кровать.

— Тут никого нет, любимый! — сказала Евдокия.

Женщина подошла к василевсу и попробовала его поцеловать. Для этого ей приходилось встать на носочки. Устойчивым положением то, когда императрица тянулась к мужу, не назовешь. А он еще и дернулся в сторону.

— Ай! — всхлипнула Евдокия, упав на правое колено и ударив чашечку.

Мануил встрепенулся, бросился к лежащей жене.

— Я не хотел тебя бить. Но мне сказали, что ты тут не одна, — оправдывался влюбленный мужчина.

Но Евдокия не взирая некоторую боль, встала и все же поцеловала мужа. Василевс не отвернул, но и не ответил на поцелуй.

— Спасибо еще нужно Пантелеймону сказать, если бы не он, то ты и не обратил бы внимание на меня. Я же скучаю по тебе, находясь все время рядом! — Евдокия заплакала.

Нет она не играла, женщина запуталась, она чувствовала слишком много противоречивых эмоций. И, как часто бывает в таких обстоятельствах, организм сам среагировал, защищаясь слезами.

— Я пока ничего не понимаю. Ты сама все это подстроила? — спрашивал растерянный Мануил.

Он и сам хотел найти ответы происходящему, но готов верить во все, что только оправдывает, обеляет честное имя его жены. Не давала она ему поводов усомниться. И пусть василевсу шептали, что воевода Владислав имел связь с его женой, он не хотел верить в это. А Евдокия сама рассказала, что одним из вариантов ее замужества был брак с воеводой.

— Вот ты сейчас будешь принимать русскую делегацию, потом хочешь устроить турнир рыцарский с русскими и с теми рыцарями, которые находятся в Константинополе. А где место мне? Я же просто хочу быть с тобой рядом, — Евдокию понесло.

Она говорила навзрыд, эмоционально, ей нельзя было не верить. И Василевс был верным слушателем, он хотел принимать все доводы жены, которую на самом деле любил.

— Или я не знаю, что ты был с Анной Ватац, дочерью Феодора Ватаца? — перешла в наступление Евдокия. — В таком доме ты с ней предавался любви? Так почему со мной нельзя? Аль не достаточно хороша для тебя? Может и мне завести связь, а не любить и ждать тебя?

— Quod licet Iovi, non licet bovi, — на латинском языке, единственное, что нашелся ответить Мануил.

— Значит, что положено Юпитеру, не положено быку? — проявляла свои знания в латинском языке Евдокия. — Я, стало быть, тот бык, которому ничего не положено. Так отправь меня в монастырь, потому что жить без тебя не могу, изведусь вся, пока тебя ждать буду. А эту падшую женщину, Анну Ватац, что подсунул тебе ее отец, дабы ты приблизил его, я ее… Господи прости меня за мысли греховные.

Евдокия перекрестилась.

Мануил не чувствовал вины за то, что всего-то осчастливил смазливую, пусть и глуповатую, дочку одного из своих военачальников. Ее отец получил назначение, удачно влился в партию «синих», так же ее усиливая. Так что здесь такого? Тем более, что тогда Евдокия донашивала ребенка и все лекари запрещали близость. А потом лекари, учитывая, что роды протекали сложно и пришлось императрицу резать, запретили близость с ней еще на две недели. А потом… как-то и отвык от общества жены.

Отвык, но не разлюбил ее. И стоило только узнать, что она может изменять, как император рассвирепел.

А потом, ничего более не говоря, Мануил бросился на свою жену, с неистовством начиная стягивать с нее платье. Евдокия не сопротивлялась, а после и забылась, стала податливой, принялась ублажать своего мужа так, как только слышала ранее от распутной на язык Тамары.

«И не зря позвала Влада», — мелькнула мысль у женщины.

А еще она мстила воеводе. Стонала, позволяла себе все, что ранее не мыслила ни с кем более, как с Владом, на зло ему.

— Мне еще не было так хорошо с тобой! — пребывающий в неге, расслабленный, говорил император.

— А мне с тобой всегда хорошо, как в облаках летаю, — солгала Евдокия, решив, что уже завтра все эти грехи, что заработала за сегодня только одними мыслями, будет отмаливать.

«А Томаре я мордасы-то расцарапаю, гадине!» — думала Евдокия.

— Ну, будет нам. Ждут же. Пошли выйдем ко всем, пусть знают, что все у нас хорошо. И будь рядом, когда я стану принимать делегацию из Руси. Я хочу крепкого союза с твоим отцом и во всех отношениях сейчас понимаю, что сделал правильный выбор жены, — сказал василевс.

Через десять минут императорская чета, излучая счастье и удовольствие, вышла в подданным. У небольшого домика собралось уже много людей. Спешно прискакал сюда и Никифор, который было посчитал, что его партия проиграла. Он хотел бежать из Константинополя, а тут вон оно как сложилось.

— Пантелеймон! — строго позвал чиновника-евнуха василевс.

Евнух, сгорбленный, не понимающий, что произошло, ведь все было рассчитано верно и его заверили, что императрица любит русского воеводу, не знал, как себя подавать.

— Я не знаю еще, как относится к тому, что ты меня обманул. Императрица говорит в твою защиту, что ты хотел побудить нас на то, чтобы мы любили друг друга еще больше. Потому все же дарую тебе талант золотом, — сказал василевс, ошарашив не только Пантелеймона.

— Василевс, я рад твоему счастью, — поспешил сказать и Никифор, внутренне выдыхая.

— Благодарю тебя, Никифор. Но ты мог бы мне и ранее подсказать то то, что я мало уделяю внимание жене. А она достойна быть со мной всегда рядом, — сказал Мануил, и все взоры собравшихся устремились на чуть растрепанную императрицу.

Евдокия же, пусть и улыбалась, изображая счастье, зло зыркнула в сторону евнуха Пателеймона, как и на Федора Ватаца. Мужчина и… не совсем мужчина, отвели взгляды, понимая, что теперь им станут мстить. И ведь не начнешь же сейчас говорить о том, что на самом деле тут был воевода русский. Если цепляться за это, то выйдет только хуже для самих интриганов.