Город заблудших

Глава 4

На меня льется вода, и пара секунд уходит на то, чтобы вспомнить: я не в тюрьме.

В девяностых я три месяца просидел в окружной тюряге за вооруженное нападение, однако суд присяжных так и не пришел к единому мнению.

Вокруг серо-зеленая промышленная краска, грязный белый кафель. Когда я открываю глаза, передо мной как будто сверкают кадры из прошлого.

— Проснись и пой. — Джаветти бросает на пол пустое ведро, а я сплевываю воду.

Руки прикованы у меня над головой к обломку душа, который торчит из куска кафеля на стене. С потолка свисает одна-единственная голая лампочка. Она мигает, освещая помещение тусклым желтым светом.

Стены расписаны матами, на полу — битые бутылки и ампулы. Здесь воняет, как будто здоровый кусок мяса слишком долго провалялся в отключенном холодильнике.

Последнее, что я помню, — это как Хулио сдавливает мне трахею, легко, как переспевший помидор. Дышать стремно, воздух поступает как-то неправильно. Что-то не так со звуками в этой комнате, но я пока не понимаю, что именно. Может быть, дело в странной тишине.

Вспоминаю свои раны, но ничего не болит. Ни горло, ни колено. Даже боль от старых травм, которую я привык не замечать, испарилась. И это подозрительно. Что за фигня со мной творится?

Я дергаю наручниками, только чтобы чем-то занять мысли и не думать о призрачных шансах сделать отсюда ноги.

— Прости, сынок, но это полицейская штуковина. Так запросто не открыть.

Джаветти приседает на корточки, но слишком далеко, чтобы я мог до него добраться. В тусклом свете он кажется больным. На нем голубая рубашка-поло, летние брюки и мокасины без шнурков. Если бы он не держал в руке «Беретту», а его взгляд не казался взглядом шизика, то вполне сгодился бы мне в дедушки.

— Как ты себя чувствуешь? А то я все ждал, когда же ты очнешься.

— Пошел ты. — Я снова дергаю наручниками. Можно подумать, от этого есть хоть какой-то толк.

— Какая жалость! Я надеялся на большее. Впрочем, то, что ты вообще говоришь, хороший признак. Давай попробуем по-другому. Какого черта надо Саймону?

Я показываю ему средний палец. Вдруг с первого раза он меня не понял.

— Любопытно. В этот раз все иначе. И это хорошо. Может быть, мне сказать «пожалуйста»?

Не меньше минуты я молча пялюсь на него, и с каждой секундой старый козел становится все счастливее. В конце концов, я открываю рот. Может быть, хоть немного испорчу ему настроение.

— Саймон не посылал Хулио тебя убить. Только поговорить. Хотел узнать, что случилось с ребятами, которых он тебе дал.

— Только поговорить, — усмехается Джаветти. — Ну конечно. И поэтому послал ко мне громилу с топором. Прямо как в Лондоне. — Он кривится, чем сильно напоминает мне Саймона. — Но я не держу злости. Все это дела давно минувших дней. Твой Саймон — очередной британец-идиот. Его люди мертвы, и он знает почему. А как насчет тебя? Думаю, рано или поздно ты тоже пришел бы ко мне «поговорить»? Нет, ни хрена в этом мире не изменилось.

— Так какого черта тебе надо?

Похоже, мой вопрос его удивляет.

— Ты всегда такой любопытный? Это хорошо. Правда, хорошо. — Он достает обгоревшую диванную подушку и сует себе под зад. — Мне надо, чтобы меня оставили на хрен в покое. Мне надо, чтобы Саймон выполнил свою часть сделки и не пытался снова меня убрать.

— У Саймона очередь из тех, кто готов вылизать ему задницу. На кой ты ему сдался? — Чем дольше я потяну время, тем больше у меня будет шансов выбраться из этой заварухи.

Джаветти ржет, как старая кляча.

— А ты, видать, жалкий тупой ублюдок. Ты ведь понятия не имеешь, в чем тут соль, я прав? — Он поудобнее устраивается на подушке, скрещивает ноги. Как будто собирается третьеклассникам сказки рассказывать. — Все дело в бессмертии, — говорит он, — в вечной жизни. Ловкий трюк, если все сделать правильно.

Не знай я до сих пор, что меня держит в плену психопат, то сейчас бы точно догадался. Подыгрывай, Сандей. Тяни время. Медленно говори с психом, у которого в руках пушка, и, может быть, выйдешь отсюда живым. А еще старайся не думать о том, что Хулио превратился в долбаного зомби.

— И ты, видимо, знаешь как?

— Конечно. И Саймону об этом известно. Поэтому ты здесь. Держу пари, он скормил тебе тонну лживого дерьма, но поверь мне, так все и есть.

— Неужели? А я то-то думал, что должен скормить тебя щеподробилке.

— Никак не пойму, — говорит Джаветти, не обращая на меня внимания, — как ему удается заставлять вас, тупых ублюдков, его слушаться. Он же самая лживая скотина из всех, кого я встречал. Так в чем же дело? Вы просто хотите ему верить? Или его брехня звучит лучше правды?

— Слыхал, он нехило отделал тебя в Лондоне.

Глаза Джаветти загораются, маску доброго дедули сменяет что-то темное, древнее. Как будто в нем сидит демон, и он с трудом удерживает его внутри. Я почти начинаю верить, что Саймон был прав.

Но все проходит. На роже Джаветти — та же улыбочка, как ни в чем не бывало.

— Ну что ж, — пожимает он плечами, — видимо, я обленился. Поживи с мое, и сам удивишься, если будешь помнить, где твой член. Я задолжал ему за Лондон. Он-то думал, что прикончил меня, а я, видишь ли, выжил. Немного того, немного другого. Как новенький.

— Источник вечной молодости?

— В яблочко.

Я киваю на его руки в пигментных пятнах. Кожа свисает с костей, как растянутая резина.

— Смотрю, не особенно помогает.

— Ну, это скорее не источник вечной молодости, а источник неумирания. Но я над этим работаю. — Он шарит по карманам. — Кстати, хочешь увидеть кое-что интересное?

Он достает камень — опал размером с небольшое яйцо. Камень отражает свет с потолка. Я чувствую, как меня к нему тянет какими-то нитями.

— Примечательная вещица, скажи? — говорит Джаветти, разрушая момент.

Я трясу головой, пытаюсь прочистить мозги, отвожу взгляд. Наверняка именно об этом камне и говорил Саймон.

— Британцы тиснули этих малышей у австралийских аборигенов лет сто назад, плюс-минус. В мире их осталась всего пара штук. Один взорвался, когда некий французский лейтенант во время Первой мировой попал под артиллерийский обстрел. Другой покоится на дне океана. Третий, если не ошибаюсь, размолол в пыль какой-то полоумный китаец и вколол себе в хрен. У меня вот четвертый. — Он поворачивает камень на свету, на поверхности опала мерцают невообразимые цвета. — Этот красавец оказался в коллекции одного толстосума из Беверли-Хиллз. Правда, забавно, как все порой оборачивается? С виду обычный себе камушек. — Джаветти целует камень и засовывает обратно в карман.

— И все? Ради этого ты нанял трех мордоворотов? Господи, да тебе бы хватило наркоши с обрезом, и обошлось бы дешевле.

— И не говори. Только я не стал бы влезать в это дерьмо без надобности. — Он смотрит на меня, чего-то ждет. Я молчу, и он вздыхает. — Неужто даже не спросишь? Я же знаю, тебе хочется спросить.

— Спросить о чем? Какое отношение имеет эта треклятая штуковина к твоему психозу?

Он отчаянно трясет руками:

— Ты так ничего и не понял! Только благодаря этому малышу все становится возможным. Он запускает всю схему. Поднимает мертвых, дарит вечную жизнь. Черт возьми, если ты вежливо попросишь, я даже отлить тебе позволю. Зуб даю, у тебя от счастья хрен отвалится.

— Мертвых, значит, поднимает. — Сам слышу, как дико звучат мои слова. Но образ посеревшего Хулио, который глотает ртом воздух, как рыба на песке, выходит на первый план. — С Хулио обалдеть как сработало.

Джаветти уродливо хмурится:

— Да уж, и с другими тоже. Они уже разложились. Однако для того и нужны эксперименты, согласись. Я хочу использовать камень на себе, но для начала должен убедиться, что он работает на других. Мы с твоим приятелем чертовски сблизились. Обсосали проблему с ускоренным разложением и доброй волей вдоль и поперек.

— Видимо, тебе не хватает пары ингредиентов? Мускатного ореха прикупить запамятовал?

— Точно, — отвечает Джаветти. — Видишь ли, это тебе не наука. Скорее искусство. Короче говоря, я чуток оплошал. Твой приятель начал разлагаться еще до того, как попытался отрезать себе башку.

— Брехня. — Когда я увидел Хулио, он был в полном порядке. Труп, как же. Я помню, как лилась из него кровь, как жизнь уходила из его глаз. Я не верю. Но я не верю вообще ничему из того, что здесь услышал.

— Неужели? — спрашивает Джаветти. — Все еще не веришь? Ну и ладно, это ерунда. Как бы там ни было, я собираюсь праздновать.

— По какому поводу?

— У меня получилось. Наконец-то. По крайней мере я совершенно уверен, что получилось.

Я обдумываю его слова. У него получилось? И что, черт его дери, это значит? Господи, а если на минуту допустить, что в его словах есть доля правды? Выходит, он бессмертный психопат. Ну и как убить мертвеца? Как не дать ему убить меня? Если все это не бред, то я по уши в дерьме. Я душу поднимающуюся панику. Надо продолжать с ним говорить. Только так есть шанс отсюда выбраться.

— Серьезно? Ты так думаешь?

Джаветти смотрит на меня, будто я ящерица в банке.

— Не знаю, — говорит он. — Тебе виднее.

Пару секунд я обдумываю его слова. И земля уходит из-под ног. Я твержу себе, что не чувствую ничего необычного, только это неправда. Еще как чувствую. Старые травмы, выбитое колено, легкие. Я отковыриваю краешек пластыря на ладони. Порезов нет.

У меня такое чувство, будто кто-то отключил меня от розетки, только мне сказать забыл.

Ублюдок опять ржет:

— Ну да, похоже, недочеты я исправил. — Он встает на ноги, чтобы уйти. Останавливается, бьет себя пол лбу. — Проклятье. Так и знал, что что-то забыл. — И стреляет мне в голову.