Город заблудших

Глава 3

Мы с Дэнни стоим на дорожке из гравия, курим. Смотрим, как уезжает Саймон в своем черном «ягуаре».

— О чем это вы там толковали? — спрашивает Дэнни.

— О Джаветти. Ты же там был. Оглох или спятил?

Дэнни смеется:

— Кстати об этом. Тебе не кажется, что Саймон помешался?

Я пожимаю плечами:

— Может быть.

С той минуты, как Саймон позвонил мне в бар, мне кажется, что он ведет себя странно. Совсем не так, как Саймон, которого я знаю. Обычно его ничем не проймешь. Он всегда предельно хладнокровен и невозмутим. То, как настойчиво он требует этот камень, просто в голове не укладывается. А теперь еще и эта история о Джаветти.

— Ты ему веришь, что ли?

— А какая разница? — Само собой, сомнений у меня хоть отбавляй. Но я работаю на этого типа. Уже почти двадцать лет, черт возьми. Если он заляжет на дно, я пойду за ним.

Дэнни размышляет над моими словами:

— Наверное, никакой.

Задние фары «ягуара» исчезают за поворотом.

— К тому же, — говорю я, — если бы он действительно считал, что это один и тот же человек, думаешь, он послал бы меня его завалить? Послушать Саймона, так чувак бессмертный.

— Понимаю, тебе хочется так думать. Но я все-таки считаю, что он выжил из ума. — Дэнни затягивается сигаретой, выдыхает длинную струю дыма и вдруг заявляет: — У меня батя впал в маразм. Нам пришлось закрыть его дома. Он в упор не помнил, кто есть кто. Каждый день под себя ходил. Ты когда-нибудь имел с таким дело?

— Я своего старика никогда не видел.

— Отстой, наверное.

— Ты к чему-то ведешь или как?

— Саймон не будет жить вечно. Рано или поздно он напортачит, и все порушится к чертям. Что тогда?

— Гипотетически?

— Чего? Ой, я тебя умоляю. Я не пытаюсь его подставить. Он мой талон на еду, как и твой. Я просто размышляю, что будет, когда он облажается. Или состарится и отбросит копыта. Бога ради, ему почти шестьдесят пять.

Я бросаю сигарету на землю, тушу пяткой. Дэнни прав. Саймон стареет. Детей у него нет, о родственниках я никогда не слышал. Что будет, когда он наконец сойдет со сцены? Вряд ли он мне какую-то пенсию оставит.

— Саймон не спятил.

— Конечно, нет. Он просто так нам рассказывает о каком-то дохлом бандюке из пятидесятых, который вернулся из могилы и промыл Хулио мозги настолько, чтобы тот наложил на себя руки. Само собой, Хулио не был особенно в ладах с головой, но все-таки… Что? Не смотри на меня так. Ты тоже псих.

— Я всего лишь делаю то, что мне велят.

— Ага, — лыбится Дэнни, — ты всего лишь делаешь то, что тебе велят. То бишь ты просто-напросто полезный инструмент, так? Видишь ли, в этом разница между тобой и мной. Ты любишь получать приказы. Это освобождает тебя от необходимости думать.

Я прикуриваю новую сигарету, выдыхаю дым в прохладный воздух. С того места, где я стою, мне едва-едва видна серебристая полоска океана сразу за огнями Пасифик-кост.

— Я тебе когда-нибудь говорил, что ты мне не больно нравишься?

— Ну, что тут скажешь. Хорошо, что мы профессионалы, верно?

Я тяжелее Дэнни на добрых двадцать килограммов. Могу заставить его жрать асфальт и даже не вспотею. Но это взбесит Саймона. Хотя, может быть, оно того стоит.

Поскольку я молчу, на роже Дэнни появляется обеспокоенное выражение. Как будто он знает, о чем я думаю. Мне не хочется находиться рядом с этим сукиным сыном дольше, чем надо, поэтому я бросаю наполовину выкуренную сигарету, давлю ее пяткой и иду к своей машине.

— Эй! — кричит Дэнни, когда я сажусь за руль. — По поводу маразма… Я просто пошутил. Не говори Саймону, лады?

Я молча улыбаюсь и выезжаю на дорогу. Пусть понервничает.

Плевать мне на то, что он говорит о Саймоне. Скорее всего он прав. Однако беспокоит меня другое — то, что он сказал о Хулио. И обо мне.

Само собой, Хулио был слегка ненормальным. Никто в своем уме не станет закрывать человека в багажнике машины и пропускать ее через пресс на автосвалке.

Но Хулио был не из тех психов, которые накладывают на себя руки. У нас суицид — это то, что мы устраиваем для других.

И что за ахинею он нес по поводу полезного инструмента? Да пошел он. Я Саймону напитки не подношу. Кем, черт его дери, возомнил себя Дэнни? Мне он никогда не нравился, и теперь я знаю почему.

Разумеется, то, чем я занимаюсь, проще простого. Выполняю приказы. Делаю, что мне велят. Но я не какой-то там долбаный робот. Я занимаюсь этим потому, что у меня хорошо получается. Я люблю эту работу. Могу справиться с любым дерьмом, которое свалится мне на голову.

Однако Хулио тоже мог.

Я выбрасываю из головы эти мысли и еду по Пасифик-кост с опущенными стеклами. В прохладном воздухе стоит запах океана. Колено болит, несмотря на выпитый адвил, поэтому я разжевываю и глотаю всухую еще пару колес. Позже желудок мне за это отплатит.

Я звоню в отель убедиться, что номер все еще зарезервирован на имя Джаветти. Еще до утра я покончу с этим делом, а потом заскочу в «Дю-пар»[7]на блинчики.

Поворачиваю направо к каньону Топанга и еду по затяжной извилистой дороге к нужному месту. Пиликает сотовый. Я достаю его из куртки. Это Мариэль, жена Хулио. Очень вовремя, е-мое.

— Да.

— Я только что пришла домой, — говорит она. — Ты звонил?

— Из полиции тебе еще не звонили?

— Из полиции? — переспрашивает она встревоженно. — Хулио с тобой?

— Нет, — отвечаю я, не зная, как продолжить разговор. — Слушай, Мариэль, ты еще спать не собираешься? Думаю, мне стоит заехать.

Виснет пауза. Мариэль думает.

— Что-то случилось с Хулио?

Как сказать женщине, что ее муж вспорол себе горло разбитой бутылкой?

В трубке раздается шум.

— Погоди, — говорит Мариэль и откладывает телефон. Проходит несколько секунд. — Господи, Джо, ты меня перепугал.

— В смысле?

— Хулио. Он только что пришел. Хочешь с ним поговорить? — Ее голос то звучит ясно, то с помехами, потому что я еду по глухому участку Фернвуд-авеню, где постоянно пропадает связь.

— Милый, — лепечет она, явно отодвинув трубку, — тут Джо звонит.

— Мариэль, — говорю я, — послушай. Хулио там нет. Он не вернется домой.

— Да нет же, — отвечает она, — он только что зашел. — Тишина. А потом Мариэль начинает кричать.

— Мариэль? В чем дело?

Если она и отвечает, то голос тонет в помехах. Связь обрывается. Я бросаю телефон на пассажирское сиденье, жму на газ и мчусь над каньоном на пределе сил тачки.

В половине квартала от их дома выключаю фары и останавливаюсь за пикапом на другой стороне улицы. Может быть, Мариэль просто сорвалась? Мне она всегда казалась истеричкой. Или кто-то действительно к ней пришел? А если так, то кто?

Есть только один способ узнать. Я вытаскиваю из-под сиденья пистолет, прикручиваю глушитель. Проверяю магазин, вставляю обойму, передергиваю затвор.

Парадная дверь поддается. Я вижу Мариэль на полу у дивана. Толкаю дверь и вхожу.

На диване сидит Хулио, держит Мариэль за руку и крутит головой туда-сюда. У него широко распахнуты глаза, словно он забыл, как моргать. На шее — неровная белая, как брюхо змеи, кожа. Его рот двигается, как у выброшенного на берег окуня, но ни единого звука не слышно. Секунда уходит на то, чтобы понять: это потому, что он не дышит.

Как только я вхожу, Мариэль поворачивается ко мне. Она плачет, по щекам до подбородка размазаны полоски туши.

— Помоги ему, — просит она меня. — Господи, пожалуйста, помоги ему.

— Твою налево, — едва слышно выдыхаю я и застываю как вкопанный, вцепившись в пушку.

Понятия не имею, что делать. Похоже, звонить в «скорую» поздновато. Я медленно иду к ним. Хулио меня практически не замечает. Я трогаю его. Кожа липкая. Проверяю пульс. Ничего.

Вспоминаю, как Фрэнк Танака заинтересовался Джаветти. Детектив даже дал мне номер и попросил звонить ему, если я замечу что-то странное. Что ж, страннее некуда. Но, если я втяну в это Танаку, у Саймона будут проблемы. А значит, наверняка и у меня тоже.

Хулио поворачивается ко мне, из раны на шее сочится желтый гной.

К чертям Саймона. Ставки сделаны. Это самая странная хрень, какую я видел в жизни. Копаюсь в куртке и нахожу визитку Фрэнка. Мой сотовый остался в машине, так что я беру телефон Мариэль.

Она снова и снова гладит Хулио по руке, качается вперед-назад и бормочет:

— Все хорошо, малыш. Все будет хорошо.

Она хочет помочь, но не знает как. Я тоже не знаю.

— Я услышала, как он заходит, — говорит она, не отрывая глаз от мужа. — И увидела его таким. Что с ним, Джо? — Ее трясет от рыданий. — Что мне делать?

Звонит телефон. Раз, два. Щелчок, и мы слышим сонный голос Фрэнка:

— Алле?

— Фрэнк, — говорю я, — это Джо Сандей. Слушай, тут Хулио… — Я не знаю, что сказать. У меня мертвяк на диване, и мне точно нужна помощь. Мне кажется, с этим как-то связан Джаветти, которого, как думает мой босс, он пришил пятьдесят лет назад. И кстати, я упоминал, что мертвяк на диване все еще ходит?

О чем я только думал, когда решил позвонить треклятому копу?

— Что там? — спрашивает он.

Я делаю глубокий вдох. Мне нужен кто-то, кто может ясно думать. А Фрэнк сейчас единственный, кто приходит на ум.

— Тут Хулио, — говорю я. — Он… — Раздается щелчок. Мне кажется, что Танака повесил трубку, пока до меня не доходит, что я не слышу гудка.

— Можешь положить трубку, — говорит голос с чикагским акцентом. Что-то в голосе есть еще, но я не узнаю. — Все равно телефон не работает.

Из кухни выходит какой-то мужик. Высокий. На башке проплешина. Весь в морщинах. На лице и руках пигментные пятна.

— Да ты шутишь.

Мужик мне за дедулю сойдет. Вот только шея и руки у него — сплошные мышцы. И выправка, как у морского пехотинца. Прямо как на фотке с камеры видеонаблюдения, которую показывал мне Саймон. Я чуть не ржу, но вовремя останавливаюсь.

Может, сам он и древний, а вот «Беретта» у него в руке вряд ли. Я делаю то, что он велел. Кладу трубку на телефон.

— И пистолет, если ты не против.

— Наверное, все-таки против, — говорю я. Прямо обожаю патовые расклады.

— Кто это, Джо? — спрашивает Мариэль.

Джаветти улыбается ей:

— Сандро Джаветти. — Он ухмыляется, будто успел пошутить. — Мы с твоим мужем, можно сказать, близки.

Она встает и подходит ко мне, становясь помехой на линии огня раньше, чем я успеваю что-нибудь сделать.

— Вы можете ему помочь? — спрашивает она у Джаветти. — Он пришел домой уже таким. Я не знаю, что делать.

Джаветти сдвигается в сторону. Мы держим друг друга на мушке. Он качает головой:

— Нет. Я надеялся, что в этот раз будет иначе.

Мариэль выглядит еще более растерянной, чем раньше.

— Это ты с ним сотворил, — говорю я, утверждая, а не спрашивая. И тут меня осеняет. — С кем еще? Те ребята, которые работали с тобой. Ты и одного из них пытался довести? Только он прикончил себя раньше, чем ты до него добрался?

— Я тут не для того, чтобы вести беседы. Только заберу то, что мне принадлежит.

Я оборачиваюсь на диван. Смотрю на то, что когда-то было Хулио, а теперь хватает воздух, клацая зубами.

— Нет, — говорю я. — Его ты никуда не заберешь.

Джаветти театрально вздыхает:

— В таких ситуациях говорят «через мой труп»? Мы это быстренько можем устроить.

— И что? Перестреляем друг друга? Ты продырявишь меня, а я тебя?

Джаветти раздумывает.

— Ты прав, — говорит он. — Хулио, убей его.

Хулио бросается вперед с дивана с нечеловеческой скоростью. Я уворачиваюсь и успеваю проделать у него в груди две дырки, из которых не течет кровь, но в которые могли бы пройти поезда. Глушитель превращает выстрелы в глухие удары. Но Хулио даже не замедляется.

Мариэль кричит и бежит к нему. Он отталкивает ее с такой силой, будто он чертов бульдозер. Она впечатывается в стену, и я слышу треск костей, словно они из стекла.

За секунду понимаю: приоритеты изменились. Поворачиваюсь к Джаветти, но он уже на мне. Старикан передвигается, как долбаный ниндзя. Выбивает пушку из моей руки. Я бью его левой, но он успевает увернуться, как будто ему двадцать.

Бьет пинком в больное колено. Сухожилия рвутся, коленная чашечка вылетает. Я падаю на пол, захлебнувшись в агонии, но успеваю засветить Джаветти в челюсть. И в этот момент меня хватает за горло Хулио.

Отрывает от пола. Трясет, как пес плюшевую игрушку. Мне не хватает воздуха. Я его колочу, но без толку. Вырываю кусок шероховатой кожи на горле, но ему насрать. Он сдавливает мне трахею, и я не могу его остановить.

В легких дикая боль. Я чувствую, как выкатываются глаза. Давление в голове настолько сильное, что у меня ощущение, будто я горю. Горит лицо и грудь. В глазах темнеет, по бокам — все оттенки серого. Не осталось ничего — только тщетные попытки вдохнуть еще хоть раз.

И за тысячу километров отсюда я слышу, как смеется Джаветти.