Город заблудших

Глава 14

Как правило, оказавшись в тупике, я обсуждаю все с Хулио, и мы с ним придумываем, что делать дальше. Теперь, правда, это не вариант.

Я знал, что когда-нибудь одного из нас прикончат. Только всегда думал, что первым буду я. И каким-то более традиционным способом.

Выбрасываю эту мысль из головы. Сопливой ностальгией мои проблемы не решить.

Что мне нужно — так это мнение со стороны. Но единственный человек, который приходит на ум, не желает со мной разговаривать.

Да пошло оно все к черту. Выбора все равно негусто. Я набираю Карла, надеясь, что он не вырубил телефон. Обычно он отключает звонок, когда едет в редакцию.

Мне придется за многое извиниться и, будь оно неладно, рассказать ему, что происходит. Даже не знаю, как он отреагирует. А вдруг я ему все выложу, а он свихнется?

Через четыре гудка включается голосовая почта. Я уже собираюсь оставить сообщение, но кладу трубку. Что, черт возьми, мне ему сказать? Правду или нагородить брехни с три короба и надеяться, что он ничего не заметит?

Если рассказать ему правду, он наверняка решит, что я спятил или морочу ему голову. И если правду, то сколько? Само собой, он в курсе, что я наемник. Знает, в каких кругах я вращаюсь. В конце концов, я ему уже сто лет скармливаю объедки с нашего стола.

Он сказал, что знает, чем я на самом деле занимаюсь. Правда ли это? Или всего лишь грамотная догадка? Так или иначе, это одна из тех вещей, о которых мне меньше всего хочется ему рассказывать.

Однако я знаю Карла почти всю свою жизнь. Он мой друг. И скорее всего единственный, кто у меня остался. Господи, впервые в жизни я рад, что вся моя семья на том свете. Представить не могу, как с такой историей подступиться к маме.

Видимо, придется выложить всю правду. Мне нужно не просто мнение со стороны. Мне нужен кто-то, на кого можно положиться. А это вопрос доверия.

Снова звоню Карлу, жду того же механического голоса, который попросит оставить сообщение, но вместо него слышу крик.

— Карл? — ору я, пытаясь перекричать шум в трубке.

— Помоги, — говорит он таким голосом, будто у него в глотке кусок наждачки. — Джо, пожалуйста, умоляю тебя, мне нужна помощь.

— Что случилось? Где ты?

Его голос превращается в еле слышный шепот:

— Я облажался. Старик, мне так жаль. Господи, как мне жаль! Надо было послушать. Надо было тебя послушать. Я облажался. Облажалсяоблажалсяоблажался.

— Карл, мне надо, чтобы ты успокоился и сказал мне, что ты сделал. Что стряслось?

— Ты мне говорил. Говорил не лезть. Не соваться.

Вот гадство. Он сделал то, что сделал бы любой репортер. Начал копать. Могу только представить, что он нашел, когда яма стала достаточно глубокой.

— Карл, слушай меня внимательно. Мне нужно это знать. Ты еще дышишь?

Мои слова заставляют его перестать бормотать одно и то же.

— Чего? — спрашивает он.

— Ты еще жив?

— Что за бред? Конечно, я еще жив. Мне нужна помощь, черт возьми. Мне нужно… черт, я не знаю, что… что мне нужно… — Карл замолкает. — А кто это?

— Это Джо, — отвечаю я, и облегчение, которое накатило от того, что он не такой, как я, тут же тонет в волне новой тревоги. — Ты сказал, что ты в беде.

— Джо? Я облажался, старик, — говорит он. — Надо было послушать.

— Да-да, это мы уже выяснили. — Такой разговор ни к чему не приведет. По телефону я ничего толком не выясню. — Где ты?

— Э-ээ… кажется, в номере отеля. Да. — Я слышу какой-то шум, будто Карл споткнулся, а потом открыл какой-то ящик. — Я в «Марриотте». Кажется, это тот, который возле аэропорта. — Карл выдает мне адрес, будто на автомате, и номер комнаты на пятом этаже. — Почему я здесь, Джо? Что со мной случилось? Я не помню, не помню.

— Крепись, — отзываюсь я. — Приеду, как только смогу.

Днем дорога на аэропорт забита. К тому моменту, как я заезжаю в парковочный гараж отеля, проходит почти час.

В фойе отеля весьма просторно, все в мягких желтых и темно-красных тонах. Создается общее впечатление, будто попадаешь в большой торговый центр. А на выходе можешь оказаться и не в Лос-Анджелесе вовсе, а в Нэшвиле или Ньюарке.

Я спешу на пятый этаж, но стараюсь не привлекать внимания. В коридоре никого, по обе стороны — закрытые двери.

Номер Карла в самом углу, на дверной ручке висит табличка «Не беспокоить». Я стучусь.

— Карл, — тихо говорю я, прижавшись башкой к двери. Хрен знает, кто может оказаться в соседнем номере. — Это Джо. Открывай.

Карл приоткрывает дверь, насколько позволяет цепочка. В комнате темно, поэтому рассмотреть его лицо трудно. Занавески там явно задвинуты.

— Джо? — шепотом спрашивает он. — Это ты?

— Да, Карл, я. Впусти меня.

— Нет. Она снова пытается меня одурачить. Это не ты.

— Кто тебя пытается одурачить, Карл?

— Какой-то мужик, — рассеянно говорит он. — Нет, баба. Джо, это ты? — Он прижимается лицом к щели между косяком и дверью, и я, офонарев, делаю шаг назад.

Это Карл, но не тот Карл, которого я знаю. У него такое лицо, будто он прожил на улице последние лет десять. Изможденное и потрепанное. Он явно исхудал, и вокруг башки у него наволочка, как у больного раком, облысевшего после химии.

— Я, Карл, я, — отвечаю я.

У него в глазах страх, замешательство и ужас. Он сует в щель пальцы, и я сжимаю их. По его щекам текут слезы.

— Дай мне зайти, Карл, — говорю я, — и я о тебе позабочусь.

Полчаса в темной комнате я слушаю бормотание Карла. Я включал свет, но он заорал как резаный. Говорит он бессвязно. События, которые он мне описывает, ничего общего с хронологией не имеют, а прыгают в рассказе, как припадочные кузнечики. Как будто кто-то разбил Карла на тысячи осколков, а потом склеил их в неправильном порядке.

В конце концов мне кое-как удается слепить пазл. После нашей ссоры в спортзале Карл полез выяснять, что случилось с Саймоном и со всеми, кого нашли в каньоне. Заработался допоздна и в рекордные сроки сумел раскопать кое-какие следы. Он собирался с кем-то встретиться и… Это все, что он помнит до того, как очнулся в этом номере. Он понятия не имеет, с кем собирался поговорить. Мужчина это был или женщина. Когда он пытается вспомнить, я по глазам вижу, что ему больно. Как будто он борется с мигренью. Этот взгляд я уже видел. Точно такой же, как у уборщиков в доме в Бель-Эйр, когда они пытались вспомнить, кого еще видели в особняке.

— А потом я оказался здесь, — говорит Карл. У него очередной момент просветления. Но за последние полчаса я уже четыре раза такие моменты видел, так что знаю: этот долго не продлится. — Я пытался уйти, но не могу.

Я смотрю на дверь. Там ничего такого нет, что бы держало его внутри. Я же как-то вошел.

— Как это?

— Больно, — просто отвечает Карл.

— В смысле голова болит?

Он качает головой:

— Если бы. Это ерунда. Каждый раз, когда я пытаюсь выйти, я как будто горю. Словно душа выгорает. Так больно — словами не передать.

— А если я тебя вынесу?

У Карла распахиваются глаза, он трясет головой:

— Нет-нет, господи, нет. Они уже пытались, когда пришли за мной. Я кричал, а они меня били. Снова и снова. Когда они меня били, было не так больно.

— Минуточку, притормози, — говорю я. — Кто-то приходил до меня? Кто? — Проверяю цепочку — на месте. Смотрю в глазок.

Карл смеется:

— Их там нет. Им и не надо. — Он прикасается к наволочке на голове. — Два мужика и ребенок. Утром приходили. Пацаненка будто волки воспитывали. Его на поводке держали.

— Один из них размером с меня? А второй старик?

— Ага, точно.

— Старика зовут Нейман. Двух остальных Арчи и Болван, — говорю я.

Видимо, Карл вплотную подобрался к тому, что происходит, раз привлек внимание Неймана и они его выследили. Я поднимаю руку Карла. Она в пигментных пятнах. За один день он потерял килограммов пятнадцать и постарел лет на тридцать.

— Это они с тобой сделали? — спрашиваю я.

Он качает головой:

— Я уже таким был, когда очнулся здесь. Они только вопросы задавали. Кто я такой, чем занимаюсь. Видимо, мои ответы их не устроили, и тогда старик сказал, что глаз с меня не спустит. — Карл смеется, хотя это больше похоже на собачий лай. От одного только звука у меня кровь стынет в жилах.

Зловещая пауза затягивается.

— Обо мне они спрашивали? — интересуюсь я.

У Карла ошарашенный вид:

— Нет, а с чего им о тебе спрашивать?

— Да так, просто спросил. Что ты им сказал?

— То же, что и тебе. Что расследовал убийство в горах Санта-Моники, а потом очнулся здесь. Зачем они приходили, Джо? Почему задавали вопросы? — Карл начинает раскачиваться взад-вперед.

Такой вопрос можно услышать от ребенка. Я знаю, что момент просветления ушел, но мне нужно больше информации.

— Мне нужно, чтобы ты сосредоточился, — говорю я. — Они что-то делали? Спрашивали о чем-то еще?

Карл смотрит на меня, и я вижу, что он не помнит, кто я такой. Он показывает на наволочку на голове, я развязываю узел у него на затылке и снимаю ее. Прямо посреди лба у него огромный голубой глаз. Он смотрит на меня, я на него. Я моргаю первым. Нейман сказал, что глаз с него не спустит.

Я снова оборачиваю голову Карла наволочкой, плотно затягиваю на лбу. Карл опять бормочет, говорит, что хочет к мамочке, просит мороженого.

Я не знаю, что делать. Попробовать вынести его из номера? Напоить, вырубить и утащить вниз? А что будет, когда он придет в себя? Вдруг не сработает?

Бормотание Карла становится совсем невразумительным. Он снова и снова повторяет какие-то числа и слова. И тут до меня доходит, что это адрес. Я хватаю с тумбочки ручку и блокнот, записываю. Не знаю, где это, но кажется, где-то в центре.

— Так что там, Карл? — спрашиваю я, но получаю только очередную сцену из «Человека дождя».

Я слушаю его еще, но это полная бессмыслица. Приходит время, когда сидеть с ним я уже больше не могу.

— Мне пора, — говорю я. — Ты крепись. Я постараюсь что-нибудь разузнать.

Открываю дверь, но меня останавливает голос Карла.

— Если ты не сможешь мне помочь, — говорит он в очередной момент просветления, который хрен знает сколько продлится, — пообещай, что убьешь меня. Потому что я так не могу.

Я застываю у двери. Не могу на него смотреть. Он единственный друг, который у меня остался.

— Обещаю, — я закрываю дверь и оставляю его в темноте.