Гондору не нужен Король

Нельзя всё время смотреть на него. Как он не погружен в свои мысли, может заметить.

Заметил. Глядит прямо на тебя. Чуть усмехается и словно спрашивает: «Ну так что?»

Не пугай, Денетор. Не испугаюсь.

После совета Таургон, как и всегда, поднялся к Диору. У того уже заварился чай, и, беря из рук Наместника чашку великолепно пахнущего напитка, следопыт вдруг понял, что не слышал ни одного слова на совете.

Денетор отвечал хотя бы со второго раза, а сам?!

– Что с тобой, Таургон? Осторожнее, не пролей.

Северянин поставил чашку на стол, не сделав глотка.

– Мой господин, прости: я сегодня не видел никого, кроме Денетора. Но у его и у моего невнимания – одна причина.

Диор улыбнулся:

– У вас появилось общее? Наконец-то. Но прежде всего пей, чай стынет.

– Да, господин.

А ведь Диор может вмешаться! Он любит Барагунда, он встанет на его сторону. И наследник подчинится Наместнику.

– Ну что ж, – кивнул ему Диор, – раз ты не можешь говорить о совете, тогда что у вас с Денетором?

– Дело в Барагунде, мой господин. Он говорил сегодня с отцом; мне известно, о чем.

– Какая осведомленность, – покачал головой Диор, но тон его по-прежнему был мягким.

– Потому что отчасти я причина их разговора.

Таургон рассказал всё, начиная с Фингона.

Диор внимательно слушал, иногда кивал. Арахад понял, что нового Наместник сегодня услышал не так и много. И в основном детали.

– Мой господин, согласен, Ламедон – наилучший из вариантов. Но помоги Барагунду остаться Стражем Цитадели. Только ты можешь заставить Денетора изменить решение.

– Хочешь еще чаю? – ласково усмехнулся Диор.

– Спасибо.

Наместник разлил им еще. Взял небольшую коробочку резного дерева (растения переплелись длинными листьями), показал северянину:

– «Железный Феникс» этого года. Мне кажется, вкус стал чуть мягче, хотя ты сегодня, конечно, не распробуешь.

Таургон молчал, пристально глядя на него.

– Так вот, – Диор отпил, – я, конечно, поговорю с Денетором, мне это несложно.

– Спасибо!

– Дослушай. И пей, стынет.

Северянин повиновался.

– Таургон, я предлагаю тебе спор. Обыкновенный спор, как это делают самые простые люди. Да, да, не смотри на меня так. Я поставлю эту вот коробочку на то, что мне не придется переубеждать Денетора. Он согласился с Барагундом; мы еще не говорили, но я уверен в его решении.

– Мой господин… мне нечем ответить на такой заклад.

– Есть, – улыбнулся Диор. Его глаза в веерах морщин блеснули лукавством: – «Железный Феникс», конечно, очень много стоит. Но у тебя есть то, что для меня гораздо ценнее.

Арахад нахмурился.

– Если ты проиграешь, – договорил Наместник, – ты изменишь свое мнение о Денеторе. Ты признаешь, что я был прав в суждениях о нем.

Таургон медленно допил чай.

– Но тогда, мой господин, это неравный спор: я выигрываю в любом случае.

– Меня это не огорчит, – с прежним лукавством отвечал Диор.

Солнце еще не взошло, а Арахад уже ждал Барагунда в воинском дворе.

Ждать пришлось недолго.

Юноша шел стремительно, едва сдерживаясь, чтобы не пуститься бегом, как мальчишка.

«Я проиграл!» – понял Таургон, и за последние годы это был самый счастливый миг его жизни.

Проиграл! Диор прав: «ты судишь о нем предвзято»!

Но как? Как всё, что Наместник говорит о племяннике, можно связать с этим холодным презрительным человеком?

– Я остаюсь! – выдохнул Барагунд. – Знаешь, он обрадовался, когда я ему сказал.

– Обрадовался?

– Да. Он сказал, что сегодня самый счастливый день в его жизни, потому что его наследник стал взрослым.

…на совете он скрывал и не мог скрыть, как доволен.

– А то, что ты пошел против его планов?

– Он сказал, что тот, кто однажды станет править Гондором, – сиял юноша, – должен уметь принимать собственные решения, взвешенные и обдуманные.

Таургон не успел задать следующий вопрос, как Барагунд выплеснул на него очередную волну радости:

– А те, кто ждет меня в Ламедоне, ничего не потеряют. Их немного, и они приедут в Минас-Тирит. Кто-то будет служить в Цитадели, кто-то в армии. Отец сказал, через четыре года мы все станем опытнее и разумнее, так что время только пойдет нам на пользу.

– Барагунд… я должен тебе сказать…

– Что случилось?

– Я… очень ошибался насчет твоего отца.

– Я знаю, – спокойно сказал юноша. – Ты ведь был в городской страже. Он рассказывал мне: после первого сбора налогов стражники возненавидели его едва ли не сильнее, чем купцы. Очень многие тогда бросили службу.

– Он сам тебе рассказывал?

– Конечно, – кивнул сын Денетора. – Пусть лучше я это узнаю от него, а не от других.

– Что, – нахмурился Таургон, – ты и шутку про Минас-Моргул знаешь?

– Которую? – со всё тем же ясным взглядом спросил Барагунд. – «Делает за нас наше дело» или «Кто смеет вместо нас обижать нашего врага»?

– Я слышал только первую… – проговорил потрясенный Таургон.

– Он мне их много рассказал. Перед тем, как я пошел служить. Он говорит: ни одно доброе дело не остается безнаказанным, по крайней мере, в этой стране.

Таургон представил, как это произносит Денетор. Оч-чень в его духе фраза.

«Поверь мне, этот человек беззаветно предан Гондору».

Действительно, пора посмотреть своими глазами, а не жить воспоминаниями Денгара.

Денетор бессердечен. Денетор крепко всё держит в своих руках. Денетор – отец этого ясноглазого юноши.

Из этих трех утверждений быть правдой вместе могут быть только два.

Третье противоречит им.

Ближе к полудню, когда они шли переодеваться в караул, они увидели, что у фонтана под Белым Древом сидят двое.

«Я поговорю с ним. Мне это несложно».

Очень хотелось, чтобы скала под твоими ногами разверзлась и ты бы провалился… куда-нибудь. Поглубже. Как только подумаешь, что Диор перескажет ночной разговор, так в жар бросает. Или Диор пощадит и не станет передавать, как северянин поспешил спасти сына от жестокого отца?

Арахад так и не узнал, что именно было рассказано Диором. Но Денетор вдруг обернулся и пристально посмотрел на Таургона, улыбаясь своей странной улыбкой с опущенными углами губ.

САРУМАН

2415 год Третьей эпохи

Текст оказался очень странным: повесть об Ородрете, на синдарине, но написана явно людьми: эльфы не будут так подробно расписывать чувства, потому что для них они ясны. А тут автора чувства интересовали куда больше, чем события… и душевные движения королю эльфов приписывались весьма странные, одно другого мрачнее. Не хотел бы Таургон иметь дела с этим хмурым и жестким правителем.

В такие часы очень не хватало Хэлгона: спросить, что же было на самом деле.

Таургон зачитался и задумался так глубоко, что не услышал непривычного для Хранилища звука: стремительных шагов, подхваченных эхом высокого купола и тишиной зала. Лишь когда рука легла ему на плечо, он вздрогнул и обернулся.

– Бегом! – сказал Эдрахил.

У командира было такое лицо, что Таургон вскочил раньше, чем осознал, что происходит. За несколько мгновений они выбежали из Хранилища – эхо еще перекидывало звук их бега, приводя в недоумение почтенных служителей, а Стражей там уже не было; промчались прямо через площадь, хотя в обычные дни это было недопустимо, и на едином выдохе проскочили лестницу в караульную.

Хоть то хорошо, что бежать не в арсенал.

Просто что-то очень торжественное. Внезапно.

– Кольчугу! – отрывисто приказал Эдрахил.

При полном параде?! Что за гость обрушился на Минас-Тирит как гром среди ясного неба?

Северянин запрыгал на месте, давая звеньям вороненой стали быстрее стечь по телу. Рядом точно тот же танец исполнял его командир.

Что происходит, во имя Валар?! Эдрахил идет в караул сам?! На памяти Таургона это был первый случай.

С лестницы, прыгая через три ступеньки, слетел Барагунд, следом за ним еще кто-то.

Эдрахил и Таургон, уже готовые, критически осматривали друг друга, поправляя туники, чтобы те лежали на плечах идеально ровно.

Можно взять копье, велеть себе успокоиться и выдохнуть короткий вопрос:

– Что?

Ответ командира – таким же коротким выдохом:

– Маг.

Он не был в Тронном зале с того дня, как принес присягу. Сейчас здесь было тихо и прохладно. И буднично. Стоим и ждем.

Эдрахил перестраховался: пока не явился не только высокий гость, но и Наместник. Интересно, кто будет еще?

Разумеется, известие о прибытии мага передали по системе блоков, поднимающих с Яруса на Ярус где груз, а где и маленькую записку. Так что гость, даже если он верхом, пока еще, наверное, не выше Пятого… будет на Шестом – придет Наместник. Диор всегда приходит заранее, это Денетор является в последний момент или с опозданием.

Легки на помине. Оба. Ради мага он изменил привычкам.

Кто из магов?

Гэндальф знает, что он здесь? А если нет?! Внезапная встреча будет более чем лишней. Да, впрочем, волноваться не о чем. Гэндальф не узнает его. Никому и в голову не придет разглядеть в безбородом лице под шлемом арнорца, тем более, что последний раз волшебник видел его именно с совсем по-взрослому заросшей физиономией. Сиял, помнится, тогда как солнце: сам отмытый, борода отмыта, расчесана и первый раз подровнена… гордился этим больше, чем всеми своими победами: орков бить любой умеет, а вот ты попробуй стать таким красивым! Ну и что общего между тем юношей и этим безликим Стражем?

Где же маг? ждем, ждем… заблудился?

Денетор тоже ругается. Молча. Стоит за креслом Наместника, постукивает ногой – бесшумно. Наверняка кривит губы. Не привык ждать.

Почему Эдрахил сам встал в караул? И кто с нами четвертый?.. Хальмир. Внук Хранителя Ключей столицы… младший из внуков. Или даже еще не самый младший? он говорил, но не помнишь. Внуков у старого Харданга на редкость много, просто арнорская семья, а не гондорская. Сам Харданг, кажется, старше Диора… а пост оставлять не собирается. Ждет, когда все внуки вырастут, – выберет, кому из них передать?

Двери открывают.

Наконец-то.

Слуги тянули двери Тронного зала на себя, и сквозь проем, как сквозь расщелину, бил свет с площади. По коридору от входа медленно двигалась одинокая фигура, свет лучами расходился над ней, словно она сама была сияющей. Входные двери дворца медленно закрывались, но силуэт мага не темнел, напротив: он будто вобрал в себя весь этот свет и теперь сиял сам – незапятнанной, чистейшей белизной.

Они все видели его впервые в жизни. Но каждый понимал, кто это.

Саруман медленно шел по Тронному залу. Маг глядел прямо перед собой, и всё же каким-то неуловимым образом чувствовалось, что он пристально осматривает и зал, и собравшихся. Строгий, оценивающий взгляд: какими вы стали за те годы и века, что меня здесь не было? Угасает ли память былого, или живы ее отсветы? или новым огнем горят сердца?

Так строго высится ослепительный Миндоллуин в своем белоснежном облачении.

Этот взгляд не страшит и не грозит карой, ибо если ты предашь себя и Свет в себе, то кому и как тебя наказывать? твоя кара будет в тебе самом.

Сейчас Арахад сполна ощутил, что зрит посланца Валар. Ощутил впервые в жизни. Гэндальф – нет, он другой. Пусть знаешь про него, что он прибыл с Запада, да, Хэлгон рассказывал, сколько веков назад это было, но… но если бы не слова нолдора, ты бы счел его мудрым и добрым человеком, и лишь потом задумался бы, что в нем есть что-то странное для просто бодрого старика. Но даже зная, кто он, ты говорил с Гэндальфом на равных.

Саруман же… его присутствие преобразило Тронный зал, как в пасмурный день прорвавшийся луч солнца преображает округу. Чеканный ритм колонн и сводов обернулся музыкой, застывшей в камне. Статуи королей древности словно ожили, как оживает прошлое на страницах вдохновенной повести, когда мысли и чаяния героев ты переживаешь, как свои.

Веками Тронный зал спал. Сейчас пробудился.

Саруман медленно, спокойно, величественно шел по залу. Несколько десятков шагов. Сотня-другая ударов сердца.

Этого времени хватило, чтобы каждый взглянул в глаза вечности. И чтобы вечность взглянула ему в глаза.

– Я приветствую тебя, Диор сын Барахира, Наместник Гондора, – произнес маг.

Эхо подхватило его голос. Своды зазвучали, словно были музыкальным инструментом, так что обыденность приветствия обернулась торжественностью, а простота – красотой.

– Я и мой племянник Денетор приветствуем тебя, Саруман Белый, – Диор невольно поднимал голову выше обычного, так что и его голос отражался от сводов. – Для нас честь принимать тебя в Минас-Тирите. Белый Город будет рад оказать тебе любую услугу, тебе стоит лишь сказать, какую.

– Судьба ваша такова, – изрек маг, – что не принимать услуги пришел я сюда, а сам их оказывать.

Брови Сарумана сдвинулись над орлиным носом, глаза сверкнули:

– Приготовься к грозной вести, блюститель пустующего Трона, ибо Гондору грозит опасность, какой прежде не было.

И сердца замерли на миг.

Маг говорил размеренно и бесстрастно:

– Я много лет провел в Хараде, где, как ты знаешь, еще со времен Нуменора нашли пристанище морэдайн. Меня привели к ним поиски следов древней мудрости, но, ища ее, я много общался с ними. И я говорю тебе: они полны ненависти к Гондору и подстрекают князей Харада напасть на него. Харадрим пока не дали своего согласия, но это лишь вопрос времени, ибо морэдайн…

Саруман говорил, но Арахад его уже не слышал.

Война!

В Гондоре, четыреста лет после падения Минас-Итиль не знавшем серьезных битв – только стычки с орками на границах Мордора и отражение пиратских налетов, в Гондоре, где на сотню воинов в бою бывал один, в лучшем случае – два, в Гондоре, таком прекрасном, безмятежном и мирном, в Гондоре – война.

Харадские князья… сколько там князей? Сколько войск у каждого? Есть ли армия у мораданов – или только тысячелетняя ненависть?

Впрочем, не ему задавать такие вопросы. Он поговорит с Наместником, а если Диору будет совсем не до него, то с Эдрахилом, благо у командира знакомых в армии хватает. Довольно он стоял у Белого Древа; это было прекрасно, но кончилось вместе с мирной жизнью.

…пойдет куда отправят, но лучше б ему дали десяток разведчиков, чем сотню щитоносцев. Пользы от него больше. А еще лучше – полдюжины таких десятков. Только сначала с местностью разобраться… там же не леса, там горы, пустыня, что еще… зыбучие пески не сильно отличаются от северных болот, но надо ж их хоть раз увидеть, гм, с безопасного расстояния.

И написать отцу. Отец понял и принял бы, даже не будь ты связан присягой Гондору. А с присягой всё совсем просто.

Отдохнул от войны… больше десяти лет отдыхал.

Гондор жалко. Это мы привычные, а у них четыреста лет тишины. И всё в одночасье разорвется трубами и плачем.

– Почтенный Саруман, я благодарю тебя…

Диор говорил церемонно, твердым голосом, словно это был очередной обмен любезностями, а не самая черная весть со дня падения Минас-Итиль.

– Войны не будет, – негромко произнес Денетор.

Он вышел из-за кресла Наместника, встал сбоку, чтобы и дядя, и Саруман могли видеть его лицо, и заговорил, прищурясь:

– Не допустить войны очень просто. Завтра же я соберу всех харадских купцов, какие только есть в Минас-Тирите, и объявлю им, что в следующем году… нет, в следующие три года они могут торговать в Гондоре беспошлинно. А потом я снижу Хараду пошлины… да хоть в десять раз, это всё равно дешевле, чем война! – он рубанул воздух рукой, увлекшись, но сразу же заставил себя вернуться к обычной сдержанности: – Я верю, что харадцы прислушиваются к словам мораданов, но всё же к звону монет они прислушиваются куда больше. Гондор слишком далек от Харада, у нас нет спорных земель. Война – дело дорогое; мораданы готовы воевать ради идеи, харадцы – нет. Какую добычу они возьмут здесь? добычу, соизмеримую с их тратами? рабов? Ручаюсь, их они могут взять ближе и дешевле.

Денетор веско замолчал.

Стало совсем тихо.

Каждый спрашивал себя: неужели это возможно – выиграть войну, не начав ее? Казалось, даже статуи древних королей размышляют об этом.

– Дерзкий план, – прозвучал голос мага: еще не одобрение, но точно не возражение. – Нужно обладать подлинной отвагой, чтобы рискнуть поразить врага его же оружием.

Денетор учтиво поклонился. Похвала Сарумана Мудрого была бесценной наградой.

– Ты уверен, что остановишь их этим? – взволнованно спросил Наместник.

– Я знаю харадцев, – снова прищурился наследник. – Выгода для них всегда на первом месте.

– Это верно, – медленно кивнул Саруман.

– Ты представляешь, к чему приведет твой план?! – вот теперь самообладание изменило Диору. Но кто бы укорил его за это?

– Нет, – невозмутимо отвечал Денетор. – Я не могу представить то, чего никогда не было. Но я предпочту видеть толпы харадских купцов в Пеларгире и на Пеленноре, а не харадскую армию, переправляющуюся через Харнен. Дай мне согласие, дядя, и я добуду тебе мир.

– Денетор, – медленно проговорил Наместник, – возможно, ты и прав. Возможно, твой план действительно предотвратит войну. Но если ты ошибаешься?

Он взглянул на Сарумана.

Тот произнес:

– Этот план безусловно заслуживает обсуждения.

Диор наклонил голову:

– Именно так мы и поступим. Если наш высокий гость не возражает, сегодня ночью. Тех, чье мнение нам заранее известно, – он очень выразительно посмотрел на Денетора, и тот понял, что речь идет как о всегда возражающих ему, так и о вечно согласных с ним, – их мы звать не будем. И никто из присутствующих здесь, – Наместник повысил голос, и Стражи поняли, что он обращается к ним, – ни слова не скажет о том, что было сейчас и что услышит ночью.

Это был приказ.

– Как ты думаешь, будет война? – спросил Барагунд.

Все Стражи уже выбрались из парадного облачения и были совершенно свободны до ночи. И все не могли думать ни о чем другом, кроме тайны, известной во всем Гондоре семерым, включая мага.

Таургон с Барагундом привычно ушли на Язык. Место, где ты совершенно уверен, что тебя никто не услышит случайно.

– Это я хотел спросить тебя, – отвечал северянин. – Твоему отцу всегда всё удается?

– Ты думаешь, раз я его сын, то я всё про него знаю? – вздохнул юноша.

– Хорошо бы удалось, – проговорил арнорец.

– Ну да, конечно, – с усилием произнес Барагунд, пытаясь заглушить мечту о подвигах мыслями о благополучии страны, – но если не удастся, то я потребую, чтобы меня отпустили в армию.

Таургон ничего не ответил, только посмотрел на него настолько укоризненно, что это заменяло все осуждающие слова.

– Ты не понимаешь! Я наследник, я не имею права оставаться в безопасности, когда…

– Я, – перебил его Арахад, – как раз понимаю! Я сам…

Стоп.

Стоп.

– …был шестнадцатилетним…

Медленнее. Успокаиваешься и его успокаиваешь.

– …у нас шла война, а меня отправили учиться. И знаешь, почему?

Барагунд кивнул, в смысле: расскажи.

– Потому что иначе я был бы мальчишкой на подхвате: стрелы поднести, в близкую разведку сбегать. А так сразу получил отряд, небольшой, но годный в серьезное дело. Вот и думай: кем должен быть наследник в войске?

– Тебе хорошо рассуждать, а война может закончиться, пока я вырасту!

– А может и не начаться.

– Ну да…

– Барагунд, ты подумай вот о чем. Ты наследник, а это значит, что с тебя другой спрос. Быть отважным, умным, хорошим бойцом должен любой знатный юноша. А ты другой. Это значит, ты должен делать то, чего не сделает ни один человек в Гондоре. И уж конечно не делать того, с чем справится любой крестьянский мальчишка, удравший в войско.

– Делать то, чего не сделает ни один человек в Гондоре… – повторил Барагунд. – Таургон, войны не будет. У отца получится!

В залу Совета Эдрахил их снова поставил раньше, чем обычно. Командир решительно предпочитал перестараться, лишь бы не допустить промаха.

Как оказалось, он был совершенно прав.

Вошли Наместник и маг.

Саруман вопросительно и, пожалуй, недовольно посмотрел на Стражей: дескать, стоит ли быть лишним ушам при столь серьезных разговорах?

– Стражи стоят на Совете всегда, – учтиво возразил Диор на непроизнесенное. – Это ведь гвардия Короля, она всегда сопровождала его. А в последние века это знак того, что мы действуем от имени Короля и, если он вернется, готовы дать ему отчет в каждом нашем решении.

Маг всё еще смотрел с сомнением.

– Это сын Денетора и внук Харданга. Таургону и Эдрахилу я доверяю как самому себе.

Очень трудно сохранять бесстрастное лицо под таким пристальным взглядом. Пожалеешь об отсутствии шлема.

Наконец Саруман изволил сменить настороженность на обычное спокойствие.

– Я должен объяснить тебе некоторые вещи, – сказал он Наместнику, усаживаясь в предложенное им кресло и оправляя складки своих одежд. – Я принес вам весть, потому что иначе вас настигла бы беда. Но этим моя помощь вам исчерпана. Я не стану влиять на ваши решения, не буду оценивать их. Можно сказать, я здесь примерно затем же, зачем и Стражи.

– Как бы ты ни поступил, господин мой, – отвечал Диор, – Гондор в бесконечном долгу перед тобой.

Распахнулась дверь, стремительно вошел лорд Фелинд. Похоже, он рассчитывал переговорить с Наместником до начала, думал явиться первым – но вот, не учел, что на столь необычный совет и собираться станут необычно заранее. Диор кивнул ему и, наклонившись к Саруману, стал говорить что-то. Видимо, рассказывал о пришедшем.

Один за другим входили лорды. Харданг – этот поддерживает Денетора еще со времен Барахира, его мнение ясно. Румил – растерян и почти испуган, от страха пришел заранее. Балан – вот от кого на Советах никогда ничего не услышишь… только это ничего не значит, Денетор тоже молчит. А вот и он сам.

Фелинд не смотрит в его сторону. Почему? О чем Фелинд хотел переговорить с Диором заранее?

Норвайн – мрачен. Будет против? не допустит харадцев на Пеленнор?

Арминас тоже растерян. Ну да, правитель Лоссарнаха здесь, в общем, случайно. Раз он сейчас в Минас-Тирите, то нельзя не позвать. Но Лоссарнах здесь, а ни Лебеннина, ни Пеларгира нет. Причина проста и понятна, только Арминасу неловко всё равно. Хотя он-то чем виноват?

– Что ж, – заговорил Диор, – все, кого звали, собрались. Мне нет необходимости напоминать о том, что и сам этот Совет, и всё, что будет здесь сказано, должно остаться между нами. Здесь нет тех, кто будет бездумно твердить «да» или «нет», здесь те, кто способен принимать решения.

– Здесь не все, – холодно заметил Фелинд.

– Если окажется, что мы не можем принять решения без лордов Правобережья, – мягко произнес Диор, – мы отложим Совет до их приезда. Но я полагаю, что мнение Арминаса не слишком отличается от их позиции.

Все понимали нехитрую истину: или приезд Пеларгира и прочих, или тайный Совет. И сейчас лучше второе.

– Прежде всего я еще раз благодарю почтенного Сарумана за его вести, – произнес Наместник, и маг чуть наклонил голову. – А теперь мы должны решить, рискнем ли мы последовать плану Денетора и не допустить войны игрой с пошлинами.

– А о чем здесь говорить? – резко спросил правитель Анориена. – Есть надежда избежать войны! Так действуй! – он обернулся к Денетору. – Зачем вообще собирать этот Совет?!

Норвайн не против? хорошая новость.

– Вот именно, – выдохнул Румил.

– Если со следующего года, – осторожно произнес Арминас, – харадцев станет много больше, чем сейчас, то это, конечно, обернется сложностями… но и у Туора, и у остальных правителей Правобережья есть время и обсудить, и подготовиться. Продумать переправу через Андуин, построить новые паромы…

– …чтобы самим пустить врагов на Пеленнор, – произнес Фелинд.

Балан кивнул, безмолвно и медленно.

– Вы что, дети?! – строго просил Норвайн. – Мечтаете о подвигах?!

– Нет, – отвечал Фелинд, – я не мечтаю о подвигах. Я лишь хочу напомнить Денетору, да и тем, кто уверен, что войну можно выиграть пошлинами, что не всё в мире измеряется в деньгах. Есть вещи, которые не купишь ни за какие деньги, хотя, несомненно, за пошлины их можно продать.

Денетор молчал, словно речь шла не о нем.

– Я хочу напомнить вам, – продолжал Фелинд, – что Харад поведет войну не ради земель, или сокровищ, или рабов. Харад поведет войну потому, что он верен Врагу и Тьме.

– И верность эта довольно шаткая, раз война до сих пор не начата, – заметил Денетор.

– Разумеется, – парировал Фелинд, – потому что на подлинную верность способны лишь те, кто служит Свету.

Балан снова кивнул.

Румил и Арминас выглядели всё растеряннее: сначала они были согласны с Денетором, теперь согласны с Фелиндом, и что делать, не понятно совершенно.

Хранитель Ключей и лорд Анориена сидели с непроницаемыми лицами, хотя мнение Норвайна слишком просто и разумно, чтобы измениться от пылких речей Фелинда.

Жаль, не видно лица мага.

– Я хочу напомнить вам, – продолжал Фелинд, – что шаг навстречу Тьме есть шаг во Тьму. И первый шаг всегда мал, незаметен и несуществен. Тьма коварна, и Зло прикидывается благом. Да, отчего бы нам не выиграть эту войну тонкой игрой с деньгами и не обрести союзника вместо возможного врага? Но тем самым мы уподобимся Хараду, и мне страшно подумать, куда нас может завести эта дорога.

– Подумать об убитых и искалеченных гондорцах тебе менее страшно? – сурово спросил Норвайн. – Или тебе просто не хочется думать о них?!

– Я думаю о них! – возразил Фелинд. – И я думаю, что лучше пасть, будучи чистым духом, чем жить, медленно сползая во Тьму.

А об искалеченных ты думать всё-таки не хочешь…

– Я не такой образованный, как лорд Фелинд, – хмуро проговорил правитель Лоссарнаха, – но по мне, война – это Тьма, а мир – это Свет.

– Не всегда, – Балан нарушил свой обет молчания. – Войной Ар-Фаразон одолел Саурона, а в мире проиграл ему.

Арминас совсем сник.

– Оставьте в покое Ар-Фаразона, – заметил Денетор. – Мы обсуждаем Харад. Или, – он взглянул на Фелинда, – мы обсуждаем путь во Тьму?

– Ты меня верно понимаешь! Я не удивлен, что ты хочешь договориться с ними. Кому как ни тебе знать, что деньги дают власть и решают судьбы государств! Ты говоришь с Харадом на одном языке и быстро заключишь союз.

Все смотрели на Диора. Но тот молчал.

– Если мы обсуждаем это… – холодно произнес наследник, – я скажу так. Всё, что я делал эти пятнадцать лет, я делал ради Гондора. И если Совет считает, что я веду Гондор во Тьму, что ж – достаточно одного слова Наместника, чтобы я отдал все дела ему или тому, кого он укажет. И могу сказать смело: мой преемник узнает не много такого, о чем он бы не подозревал раньше.

– А ты уедешь в свой Ламедон тешить гордость?!

– Я поступлю так, как говорит моя совесть. Если вы считаете, что я веду Гондор во Тьму, то, разумеется, я не должен… – он поискал фразу помягче, – оказывать влияние на судьбы страны.

– Вы с ума сошли! – рыкнул Норвайн.

Все буквально впились глазами в Диора: не молчи! Но он, судя по неподвижной спине, был бесстрастен.

И заговорил старый Харданг.

– Пределы власти Денетора определять всяко не Совету, а только тому, кто расширил их. Мы собрались обсуждать Харад и план с пошлинами, вот о нем и будем говорить.

На фоне угрозы Денетора бросить дела война с Харадом сейчас казалась мелочью. Но Хранитель Ключей, кажется, погасил ссору…

Старый лорд заговорил, хмурясь:

– Денетор, ты знаешь, что я люблю тебя с того дня тридцать пять лет назад, когда я встречал тебя во вратах Минас-Тирита. Поэтому никто не обвинит меня в предвзятости. И я уже сказал: границы твоей власти определять не Совету, а только Наместнику. Но лорд Фелинд прав: гордость и могущество денег ослепляют тебя. Ты не видишь в Хараде врага. А ведь мы знаем, что с древних времен там высятся храмы Мелькора! Как можно искать союза с теми, кто открыто заявляет о своей приверженности Врагу?!

Денетор молчал и щурился.

Харданг, переведя дух, продолжил.

– И я бы приложил все силы, чтобы отговорить Совет поддерживать твой план…

«Приложил бы»?

Хранитель Ключей столицы посмотрел на Фелинда:

– …если бы я мог сказать: поддержите другой! Если бы у лорда Фелинда был бы свой план. Потому что пока мы услышали много правильных слов, означающих «Пусть Харад сражается с нами так, как пожелает».

И поэтому…

– И поэтому, – Диор всё-таки заговорил, – мы подождем, пока лорд Фелинд предложит нечто свое. Времени у нас мало, но несколько дней, полагаю, всё же есть. На этом на сегодня всё.

Таургон отпирал потайную дверь тихо-тихо, как будто это могло сделать его приход менее неуместным. Сегодня им обсуждать нечего, сегодня всё было сказано напрямую, после такого Совета «Железный Феникс» проклюет тебе череп насквозь, так что северянин или услышит «Нет, не нужно» или вообще увидит пустой кабинет.

– Заходи, заходи, – выдохнул Диор на звук аккуратно открываемой двери.

Арнорец вошел.

В кабинете Наместника пахло… покоем и лаской. Словно в Совет вошла прекрасная королевна и улыбнулась каждому, так что гордость и гнев лордов растаяли.

– Садись, – Диор показал на обычное второе кресло у стола. – Такого ты у меня еще не пил…

– Что это? – спросил Таургон, улыбаясь помимо воли.

– Подарок от нашего умника. Как ему сегодня досталось, а? – Диор ласково щурился, от глаз разбегались морщинки-лучи.

На столе стоял большой чайник узорчатой керамики и две такие же чашки, впятеро больше привычных харадских.

– Привез мне из Ламедона. И их травы… бессонница у меня редко бывает, но если разволнуюсь… как сегодня. Пей, это вкусно. Будем отдыхать. Мы заслужили это, правда?

Он разлил по чашкам. Аромат был как от июльского луга… того, что рядом с домом, и дом защищен ото всех бед этого мира.

– Господин мой, – сказал Арахад. – Позволь мне поздравить тебя. Я заблуждался, думая, что Денетор способен диктовать тебе. Сегодня ты показал всем, что он всесилен только там, где ты это ему позволяешь.

– Мы с Денетором очень хорошо понимаем друг друга, – Диор сделал глоток: маленький, горячо. – Он силен в одном, я в другом, и вместе мы несокрушимы. Он немыслимо рано начал… он очень умен, но не мудр… пока. Всё в свое время; молодость – это недостаток, который с годами проходит.

На столе, как всегда, медовые фрукты. Но сегодня не хочется. Не стоит перебивать этот травяной аромат.

– Таургон, а если бы ты был членом Совета, что бы сказал ты?

– Господин мой… мне очень тяжело было смотреть на то, что сегодня делал Денетор. Его прямая угроза бросить дела – это попытка повлиять на решение Совета силой. Я готов поверить, что он это делает ради Гондора, а не своей гордости, но…

– Почему даже здесь вместо того, чтобы говорить о Хараде, мы обсуждаем Денетора? – с улыбкой укорил Диор.

– Прости. Я хочу сказать: насколько я против того, как Денетор вел себя, настолько я поддерживаю его план.

– И почему же? – Диор огладил бороду, собрал в горсть.

– Прежде всего, потому, что я воевал. И прав лорд Арминас: война – это Тьма. Я воевал не против людей, господин мой, а против орков. Это ли не война Света против Тьмы? Но всё же весь Свет, что я видел на той войне, был в моих воспоминаниях о мирных днях и мечтах о них же в грядущем. На самой войне нет ничего, кроме ненависти, крови и смрада.

Арнорец посмотрел Наместнику в глаза:

– Объясни это как-нибудь лорду Фелинду, а? Ведь Барагунд и тот взрослее.

– И он мне возразит, – парировал Диор, – что мы, потомки нуменорцев, должны сражаться против тех, кто поклоняется Морготу.

– Должны! – радостно откликнулся Таургон. – И именно поэтому мы должны принять план Денетора.

– Ну-ка, ну-ка, – заинтересованно произнес Наместник.

Сейчас Диор более чем когда-либо походил на пушистого белоснежного кота, разлегшегося на шелковой подушке и довольно облизывающегося.

– Мой господин, когда мне было лет пятнадцать, я задумался: как воинство Ангбанда было повержено теми из эльфов, кто менее всего был способен воевать? И я пришел с этим вопросом к одному из эльдар, кто участвовал в Войне Гнева. И он мне сказал простую вещь: Мелькор – Вала. Вала, стихия которого в том числе – война и ненависть. Чем яростнее сражались нолдоры против него, тем более питали они его могущество. А вот война, на которую вышли ваниары, не умеющие ненавидеть, – эта война увенчалась успехом.

Диор молчал, задумчиво оглаживая бороду. Арахад допил остывающие травы. Думал он при этом о том, что Элронд, говоря ему всё это, мог… не то, чтобы солгать, солгать Элронд не может, но – сместить акценты. Всё-таки он говорил с юнцом, отчаянно рвущимся в битву.

Когда-нибудь поговорить о Войне Гнева снова? возможно…

– И как ты себе представляешь Войну Гнева против Харада? – очень серьезно спросил Диор.

– Харадцы – это люди, мой господин. А в душах людей всегда борются Тьма и Свет. Если не десятки, как раньше, а сотни или тысячи харадцев приедут в Гондор, увидят его красоту и величие, то… большого успеха ждать не стоит, алчность и зависть так просто не истребить, но – чьи-то сердца да откликнутся.

Он хотел сделать глоток, обнаружил пустую кружку. Диор налил ему новую.

– Мой господин, лорд Фелинд боится, что прикосновение к Тьме осквернит нас. Так и хочется спросить его: неужели он уверен, что мы настолько слабы духом, что несколько сотен простых торговцев опасны для нашей верности?

– Хорошо, что ты не член Совета, – улыбнулся Диор.

– Я ни за чтобы не сказал этого ему в глаза, – покачал головой Таургон.

– Тогда жаль, что ты не член Совета.

– Не жаль, мой господин, – совершенно серьезно ответил арнорец. – Я ведь могу всё высказать тебе.

– Мир с Харадом как война за сердца, – задумчиво произнес Наместник. – Мне с самого начала понравился план Денетора, но я не мог понять, чем же именно. А сам Денетор этого объяснить не способен… он говорит о деньгах, но ведь не в деньгах здесь дело.

– И вот еще что, господин мой. Слова лорда Харданга насчет храмов в Хараде. Я даже не буду говорить о том, что сам лорд Харданг этих храмов не видел и опасность, исходящую от них, представляет на свой вкус. Я лишь хочу напомнить, что в Нуменоре и во времена Ар-Гимильзора, и во времена Ар-Фаразона было Святилище Эру. И мы знаем, как мало оно влияло на души. Так что, судя по тому, как не спешат харадцы воевать во имя Тьмы, с храмами Мелькора дело обстоит немногим лучше.

Диор рассмеялся:

– Я поговорю с Хардангом.

Таургон допил честно заслуженную кружку.

– Еще?

– Нет, спасибо.

– Послушай. Может быть, мне всё-таки ввести тебя в Совет? Ты – лорд северных дунаданов, почему бы и не сказать прямо? Или я придумаю что-нибудь.

– Мой господин, – покачал головой арнорец, – я очень прошу тебя не делать этого. Разве что ты захочешь сплотить весь Совет против чужака. Но… дело даже не в этом. Говорить одно слово из десяти – нет, не могу. И потом…

– Что?

– …подозреваю, что лордов Совета ты не зовешь пить с тобою чай.

Барагунд после Совета был молчалив и угрюм. Таургон видел, что юноше плохо, как никогда. Еще бы! – ни Эгалмот, ни Борлас не позволяли себе говорить отцу такое. Вот так, в глаза…

Фелинд всегда был другом отца… ну, может, не другом, но они действовали сообща. А Харданг! Скажи кто Барагунду, что эти лорды ошибаются, он бы возмутился: они ли не мудры?! Но то, что они сказали отцу… это не может быть правдой!

После вчерашнего Эдрахил дал им день отдыха, так что можно было увести Барагунда на Язык и сказать примерно то же, что ночью говорил Диору. А заодно и передать слова Наместника о том, что Денетор, верно избрав путь, вредит сам себе излишним разговором о деньгах, так что спорить начинают не с сутью, а с формой.

– Они не понимают правоты твоего отца, потому что он сам не вполне понимает ее.

По счастью, Барагунд не унаследовал (или – пока не унаследовал) отцовской проницательности, так что не задал логичного вопроса, откуда сам Таургон так легко разбирается во всем.

Как бы то ни было, для сына Денетора расколотый мир медленно собирался обратно.

Впереди был целый день, который надо как-то убить.

В другой раз полный свободный день – это праздник, это подарок, заберись в Хранилище и забудь обо всем. А что там делать сейчас? сейчас, когда все мысли об одном: что надумает лорд Фелинд?

Сколько человек поддерживают Денетора? не просто согласны с его планом как единственным, а считают, что действовать надо именно через милое сердцу харадцев золото? Сколько их? Диор, кто еще? Норвайн, которого никогда в союзниках наследника не числилось? Арминас против войны, но не за этот план… у Румила своего мнения нет. Что если Фелинд перетянет их на свою сторону? если вообще решать будут по числу голосов. Или Наместник рискнет поддержать Денетора против мнения Совета? он имеет на это право, но осмелится ли? или наоборот, соберет лордов Правобережья? да и Левобережья тогда тоже. Итилиен и Южный Гондор будут против войны, это и без Совета понятно: Итилиену хватает границ Мордора, а Юг – какой лорд захочет войны, которая по твоим землям и пройдет?

Сколько их будет? пятеро с Диором? против скольких?

Сказал бы кто тебе пару лет назад, что ты окажешься заодно с Денетором против остального Совета… н-да, скажи кто стражнику Четвертого яруса, что Наместник вполне серьезно предложит тебе войти в Совет, а ты откажешься…

И что делать в Хранилище, когда думаешь обо всем об этом?

Через площадь медленно шли двое. Одеяние Сарумана выделялось даже на фоне белизны зданий и мостовой; Денетор был одет по обыкновению сдержанно. Разговор их, разумеется, не слышен, но судя по тому, как они ведут беседу, маг на нашей стороне. Еще один – и тоже не имеет голоса в Совете.

А кто сказал, что будут решать числом голосов?!

Чье мнение значит больше, чем слово посланца Валар?

Лишь бы Денетор не навредил, пытаясь действовать силой.

Расстаются у дверей Хранилища, наследник кланяется и уходит, перед магом распахивают дверь.

Попытаться поговорить с ним? Подойти первым ты не осмелишься, но если дать возможность ему заметить тебя… твое лицо ему знакомо, а в Хранилище не так много Стражей… да и вообще народу.

Отблески грядущего

Арахад, вождь дунаданов, был единственным из людей, кого пригласили на Белый Совет. Сказать точнее, он был единственным из людей, кто вообще знал о нем.

Ривенделл, обычно тихий и уютный, преобразился. Шелест длинных одеяний царственных эльфов, негромкая певучая речь гостей из Лориэна и странный выговор фалафрим. Владычица Галадриэль, при взгляде на которую сердце замирает, как в час восхода солнца, и ее супруг, холодный, как прядь осеннего тумана. Старина Гэндальф, родная душа посреди этого эльфийского великолепия. Элронд, в венце и парадных одеждах, незнакомый и величественный. Владыка Кирдан: смотрит оценивающе, сравнивает с пра-пра-пра-прадедом, которого хорошо знал.

– Ты и есть потомок Элроса? Твое лицо мне знакомо. Мы не могли встречаться раньше?

Вот и он. Поклониться магу – и прикрыть рукой уже сильно поседевшую бороду:

– А если так, почтенный Саруман? Всё равно не узнаёшь?

– Мы совершенно точно виделись! Но когда и где?

– Господин мой, – лукавые искры блеснули в глазах дунадана, – как ни давно это было, но я связан молчанием.

Маг свел брови к переносью. Их объединяет нерушимая тайна?! Но почему он ничего не знает об этом?

Арахад смилостивился и произнес, подражая тону светлой памяти Диора:

– Ни один из тех, кто стоял в Тронном зале и на обоих Советах ночью, ни слова не скажет о том, что там было. – И уже обычным голосом: – Гондор, ровно сорок пять лет назад.

– Ты?! Ты там был? Но почему ты не пришел тогда поговорить со мной?!

– Господин мой, я приходил. Все дни, что ты был в Хранилище. Но ты был так занят… и я не решился беспокоить тебя.

– Ты поступил опрометчиво. Нам стоило поговорить тогда. Вежливость хороша в застольной беседе, а не в делах страны. Но теперь уже, конечно, поздно.

– Если позволишь, – очень серьезно сказал Арахад, – я хотел бы сегодня рассказать о том, что ты сделал. Пусть Гондору не суждено было стать моей страной, но я благодарен тебе так, как если бы ты спас мой собственный народ.

– Расскажи, если хочешь, – милостиво кивнул Саруман. – Ты больше не Страж Цитадели, и срок твоего молчания давно истек.

…на Совете Арахад стоял. Привычку в восемнадцать лет сроком переломить было сложно, да и не хотелось ее переламывать. Рука искала отсутствующее копье, а глаза зорко следили за оттенками выражений лиц собравшихся – хотя что различишь на лицах эльфов?

Вспоминалась молодость, вспоминался покойный Диор – вот так прикоснешься к прошлому, и словно вчера получил известие о его смерти. Но это боль была светлой.

Арахад говорил о приходе мага в Минас-Тирит, о том, как он поддерживал Денетора; Саруман с достоинством принимал его благодарный порыв, эльфы слушали со вниманием… и когда зашла речь об избрании главы Совета, то ни у кого не было сомнений в том, что это будет мудрейший из них. Не то чтобы рассказ вождя дунаданов что-то изменил, но еще одно подтверждение прозорливости Белого мага было более чем уместным.

И когда Галадриэль сказала, что хотела бы видеть главой Совета Гэндальфа, то это встретило скорее удивление, чем возражение – у всех, и первым делом у самого Митрандира.

* * *

Четыре дня Таургон переписывал ту самую повесть об мрачном Ородрете – с усердием, несомненно достойным лучшего применения. Но всё, что было намечено им к переписыванию, уже отдано в скрипторий, а выбирать что-то новое… нет, его сознание сейчас скользило поверх текста. Бездумно переписывать – да, но не читать. Замирать посреди слова, следя за магом: он встанет – встанешь и ты. Не сможет не заметить.

Но нет, говорить с простым Стражем Саруман не желал.

Подойти, представиться настоящим именем? И что? «Я Арахад, наследник Элендила, хочу поговорить сам не знаю о чем?» Замечательное начало беседы.

Четыре дня неудачных попыток вызвать на разговор – и переписывания не лучшей из гондорских повестей. Ну ладно, и от таких текстов есть польза. С ними споришь, а это заставляет размышлять над историей, а не слепо повторять выученное.

На пятый день Эдрахил сказал ему, что на ночь назначен Совет.

Лорд Фелинд наконец создал ответный план.

– Мы все сошлись во мнении, – Фелинд говорил спокойно и твердо, – что необходимо не допустить войны.

Начало радовало. Сегодня явно будут обсуждать харадские дела, а не Денетора.

Начало тревожило: соглашаться с планом наследника Фелинд явно не собирался. А с мирным планом ему будет еще проще найти сторонников.

– Более того, – он обвел Совет взглядом, – мы обязаны думать не только о сегодняшнем дне, но и о будущем Гондора. Обезопасить нашу границу не только сейчас, но и на века вперед.

Намек? Нашел еще один изъян в плане Денетора? Менее возвышенный.

– Поэтому я предлагаю неотложно начать укреплять северный берег Харнена, начав с моста и бродов. Разумеется, харадцы узнают об этих наших приготовлениях. И их колебания относительно войны усилятся. Каков бы ни был их план, серьезные потери на Харнене в него не входят и его изменят.

– Хочешь мира – готовься к войне! – произнес Харданг древнюю поговорку.

Хранитель Ключей просто поддерживает этот план – или помогал его создавать?

– Чтобы таким строительством действительно устрашить Харад, эти укрепления надо возвести очень быстро… – думал вслух Норвайн. – Это очень много людей и очень много денег. М?

Он вопросительно посмотрел на Диора.

– Если Совет примет решение, то всё найдется, – вместо Наместника ответил Денетор.

Наследник хмурился, размышляя над планом Фелинда. Он явно не собирался отвергать его просто потому, что это план соперника.

Да и соперник ли ему Фелинд? Гондор не красавица, соперничество в этой любви неуместно.

– Но раз у нас есть и деньги, и люди на это строительство… – начал Арминас.

– Подождите, – сказал Денетор. – Подождите. Этот план осуществим, да. Но дайте подумать.

Харданг одобрительно посмотрел на него.

– Дело не в деньгах, – заметил Диор.

– Я знаю, – отрывисто сказал Денетор. – Иначе я сказал бы, что мой план дешевле. Я не об этом сейчас думаю.

На какое-то время все замолчали.

Денетор кусал губы и разглядывал что-то, видное ему одному.

Харданг чуть кивал Фелинду: всё хорошо, он не спорит, дайте ему подумать и он согласится.

Балан был безучастен по обыкновению.

Арминас и Румил терпеливо ждали, хотя непонятно, чего и зачем ждать, ведь Денетор уже согласен, нет?

Норвайн… по его лицу понять что-либо было трудно.

И жаль, что не видно лица мага. Хотя – что по нему прочтешь?

План укрепления Харнена разумен. Но хорош ли?

Денетор цепким взглядом обвел Совет и заговорил:

– Фелинд сказал две вещи. С одной из них я согласен полностью. Он сказал, что мы должны думать не только о решении сегодняшних дел с Харадом, но и о том, как это скажется на Гондоре спустя века. И вот именно поэтому… – он выдержал паузу, – я решительно против укрепления Харнена.

Маг. Едва заметное движение.

Мысли можно читать не только по лицу.

– Но прежде чем я объясню мою позицию, – продолжал Денетор, – я хотел бы задать вопрос почтенному Саруману.

Кивает.

– Господин мой, ты видел Харад, мы нет. Скажи, какие-либо приготовления к возможной войне против Гондора начаты? Или всё пока лишь на устах мораданов и харадских князей? Потому что если приготовления начаты, – он сверкнул глазами, – то я неправ, и прав Фелинд.

Саруман покачал головой:

– Нет. Лишь пламенные речи. Несравнимо более пламенные, чем всё, что я слышал здесь. Но только речи.

Денетор медленно выдохнул, откинулся на высокую резную спинку кресла.

– Господин мой Харданг, – размеренно заговорил наследник, – ты напомнил нам древнюю мудрость «Хочешь мира – готовься к войне». Но я отвечу тебе другой цитатой: «Нападая – уязвим». Если мы сейчас начнем укреплять Харнен, мы заявим на весь Харад, что мы ждем их с войной. Им уже не понадобятся мораданы. Строительством крепостей на Харнене их спровоцируем мы сами.

Норвайн. Напряженно думает.

Балан. Сомневается? неужели на одного союзника у Фелинда может стать меньше?

– Да, – продолжал Денетор, – скорее всего план Фелинда сработает. И Харад, который и сейчас не стремится воевать, от войны откажется. Но этим строительством мы на века и тысячи лет вперед, доколе стоять башням, заявим, что считаем Харад своим врагом. Я напомню, что Короли и Наместники Гондора были не глупее нас. Что Исилдур и Анарион были не глупее нас! Но никто за две с половиной тысячи лет не счел нужным укрепить Харнен.

– Когда час войны придет, то будет поздно строить крепости! – почти крикнул Фелинд.

– Да, – согласился Денетор. – Но от нас зависит, чтобы он пришел как можно позже.

– На сколько хватит твоих игр с пошлинами?! На одно поколение?

– Не знаю. Но укрепление Харнена может вызвать войну уже в следующем. Сколько-то пламенных мораданов, один талантливый полководец, который сочтет эти крепости вызовом… и вот. Через поколение, через два, через три… нам знать не дано.

– Сегодня ночь цитат, – произнес Норвайн. – У меня тоже найдется. «Крепость – это страх, воплощенный в камне».

– Мы не мальчишки, – строго сказал Харданг, – чтобы обвинением в страхе толкать друг друга на безрассудства. Начнет Харад войну или нет, он наш враг.

– Денетор слишком редко оглядывается на прошлое Гондора, – возразил Норвайн, – но сегодня он наконец сделал это. Никто не укреплял Харнен, и мир с Харадом – он был несмотря на это? или благодаря этому?!

– Довольно, – раздался голос Диора. – Я выслушал вас, теперь выслушайте меня.

Он заговорил о войне между Светом и Тьмой, о борьбе за души… Арахад слушал его и узнавал собственные слова, но глубже, проникновеннее, мудрее.

Как он ошибался, полагая, что после прошлого Совета ему не о чем пить чай с Диором…

Скольких союзников мы обретем теперь в сомневающихся?

– И главное, – сказал Наместник. – Чтобы решить этот вопрос большинством голосов, нам необходимо собрать если и не Большой Совет, то хотя бы всех лордов Андуина. Это требует времени, у нас его нет. Я благодарен всем за суждения, высказанные здесь…

Фелинд до белизны сжал губы.

– …и волей Наместника Гондора я утверждаю план Денетора.

Медленно, с одобрением и явно с поздравлением кивнул Саруман.

ВСТРЕЧИ С ПРОШЛЫМ

2415-2417 годы Третьей эпохи

Всё было в порядке, всё было хорошо, и поэтому можно было заниматься увлекательным делом: злиться на жизнь.

Саруман изволил отбыть, и они так и не побеседовали. Таургон повторял себе, что сам виноват, надо было не «попадаться на глаза», как он делал в Хранилище, а подойти и заговорить первым. Но ему каждый раз это не казалось правильным, а потом… потом маг уехал.

Огласили решение Наместника, город загудел, обсуждая. В Седьмом ярусе стали появляться харадцы – в сопровождении Стражей Цитадели, разумеется. Возиться с чужаками было делом отнюдь не Первого отряда, зато Первый это весьма бурно обсуждал – и осуждал. Барагунд оказался почти в одиночестве: против мира с харадцами были все. Мальчишек можно понять: мысль о возможной войне, подвигах, славе кружила им головы, а Денетор взял и лишил их всего этого. Ну как так?! И к этому прилагалось много-много недобрых слов про Паука.

Самое скверное, что Таургон был готов присоединиться к ним. Но по другой причине: Денетор стал держать себя на советах так, что прежняя язвительность и в сравнение не шла. Это отнюдь не добавляло сторонников его плану, но ему, похоже, было безразлично: решение было принято, воля Наместника – неоспорима, харадцы, которых вводили во дворец через боковую дверь (и не знаешь, что она ведет в кабинет Денетора, а догадаешься!), уехали по осени… и теперь хмурый Харданг требует увеличения расходов на городскую стражу, Паук, обычно прижимистый, согласен на все траты заранее (и это возмущает сильнее его обычной скупости), Денгар, к которому Таургон как-то спустился поговорить, передает слова купцов о том, что кое-что хорошее в будущем они видят, но пока Паук разрушил веками сложившуюся систему и это точно плохо, даже если принесет выгоды в будущем.

С Барагундом они почти не разговаривали. Они по-прежнему были вместе, гоняли друг друга по воинскому двору до невесть какого пота… и никаких лишних слов. Таургону сказать было нечего, сын Денетора стал непривычно молчалив. Хорошо, что так. Надо поддержать его, а говорить что-то хорошее о его отце… сложно.

Отдушиной были вечера и ночи в Хранилище.

Уйти в мир древних сюжетов, искать и находить варианты текстов, говорить о них с Диором, когда он зовет к себе… и никаких харадцев, язвительного Паука и хмурого Барагунда.

Однажды вечером (Барагунд ужинал дома, и свободным временем надо было воспользоваться сполна) его что-то отвлекло. Он поднял голову.

На него смотрела незнакомая девушка лет двадцати пяти. Из знатных, но не слишком богатая. И смотрела так, будто привидение увидела.

– Чем могу служить, госпожа?

– Таургон? – осторожно проговорила она. – Это ты?

Черты ее лица в его сознании сместились, смешиваясь с воспоминаниями. Она… нет?

Точно так же, как и она не может узнать былого стражника в гладко выбритом блистательном гвардейце. Только и осталось прежнего, что любимый стол.

Вот по столу она его и узнала.

– Госпожа Тинувиэль. С возвращением в Минас-Тирит.

– Ты теперь Страж Цитадели…

– Как видишь.

Только сейчас он понял, насколько он сумел забыть ее. Сейчас вот встретились… и что? Ничего. Старые знакомые.

Надо быть вежливым.

– Ты давно приехала?

– Вчера. Я… замуж выхожу.

– Поздравляю.

Всё действительно отгорело и отболело. Замуж – вот и прекрасно.

– Как случилось, что ты стал гвардейцем?!

– Долгая история. Прости, госпожа Тинувиэль: у стражника мало времени, а у гвардейца его еще меньше. Я очень занят.

Когда в следующий раз он пришел в Хранилище, она там была.

Встала, быстро подошла к нему.

– Таургон. Прости, что задерживаю, я только хочу спросить…

«Прости, что задерживаю». От прежней Тинувиэли такого услышать и не думал.

– Да, я слушаю тебя.

– Понимаешь… со свадьбой оказалось больше хлопот, чем мы ожидали, и у меня много времени… я подумала: может быть, я помогу тебе пока? как раньше? сверить варианты? что-то переписать?

Он хотел ответить «Эти семь лет я справлялся без тебя».

Но в ее взгляде было столько просьбы… убудет от него, если она ему поможет? зачем обижать отказом? Помощница из нее прекрасная, до ее свадьбы они что-то успеют разобрать вместе… почему бы и нет?

– Хорошо, пойдем. Я сейчас действительно разбираюсь с вариантами, из них надо сделать сводный. Текст переписывали в разные века, с разных исходников и с разными добавлениями. Я хочу собрать самый полный.

– Но он же будет дальше всего от изначального!

С возвращением, Тинувиэль. Вот теперь тебя не узнать невозможно.

– Да, будет. Но он будет самым красивым. И значит – самым полезным.

Девушка хотела возразить, но прикусила язык: этот новый, незнакомый Таургон может запросто прогнать ее. Скажет ледяным тоном «Мне не нужна твоя помощь, госпожа» – и всё.

Теперь с ним спорить опасно…

Но – гвардеец! Как?!

Тинувиэль больше говорила о выборе сводимых вариантов, чем о подготовке к свадьбе, и больше о подготовке, чем о женихе.

Таургон не спрашивал.

Всё это ненадолго. Она выйдет замуж, у нее будет своя семья, дом, дитя. И если будущий супруг, судя по всему, не слишком занимает ее чувства, то уж ребенка-то она будет любить.

Она изменилась. Стала женственнее, мягче в движениях… да и в суждениях.

Не привязывайся к ней. Она с тобой на несколько недель. А потом променяет тебя на свое будущее дитя – и правильно.

Эти недели надо употребить с пользой.

– Господин мой Серион. Могу я попросить показать мне то, что читал Саруман?

Старший хранитель мрачнеет, но говорит:

– Тебе я дам. Это не стоит смотреть, ох, не стоит. Но тебе можно.

Перед тобой папка древних пергаментов. Сложно сказать, насколько древних… они ветхие, многие подклеены, чтобы не крошились в руках, но эта ветхость от того, что они хранились свернутыми – и не в архиве. Их носили с собой, они мялись, позже по заломам кожа трескалась и выпадали куски.

Первый лист.

«Духи… (не разобрать слово) девятеро могущественных… (не разобрать слово)

Которых первый приставил (выпал кусок пергамента: до конца строки и две следующие)

Чей путь – придти (неразборчиво) на землю

И которые в правлении и постоянстве…»

Что это?!

Девятеро могущественных? – это те, о ком он подумал?!

Дальше!

«…поэтому прислушайтесь к моему голосу – я говорил о вас,

И я ввожу во власть и присутствие вас,

чей труд станет…»

Ты резко затряс головой, отгоняя наваждение.

Слишком зримо представился тебе морадан, произносящий эти слова и призывающий Кольценосцев. «Я ввожу во власть и присутствие вас». Власть над чем? Что они отдавали назгулам?!

Ниже шел текст не на Всеобщем. Ты не знал, но был уверен, что – тот же самый.

В глаза бросилось «солпет»: «сокрытое слово» или «коренное слово».

Неудивительно.

Ты стал читать остальное… читать не получалось вовсе.

«Дарсар солпет биен брита

Од закам г мукалзо

Собхаат триан»… дальше опять выпал кусок пергамента на заломе.

«Дарсар»: «дар» – стоять, «сар» – камень. Остановившийся камень?

Потом это «солпет».

«Биен» – непонятно. «Брита» – галька?

А смысл этой фразы?

Стоп.

Этот текст попал сюда, в Гондор. К тем, к кому попасть не должен. Если бы ты был мораданом, ты бы предвидел такую возможность?

Обязательно.

И что бы ты сделал?

Зашифровал бы. Читать это бесполезно: набор звуков, иногда совпадает с синдарином.

Ладно. С шифром разберемся позже. Что тут еще?

Ты осторожно отложил пергамент в сторону, хотя предпочел бы сжечь это воззвание.

Дальше было на Всеобщем.

Ты стал читать – и мир Великой Жертвы разверзся перед тобой.

Ты читал о том, что, чтобы обрести могущество, Тьме следует отдавать самое дорогое, что есть, одно за другим, шаг за шагом, и выполняя ритуалы правильно, и призывая, ты почувствуешь присутствие силы Девяти могущественных, а если достигнешь пика силы, сможешь стать учеником одного из них.

Ты читал – и мурашки бежали по коже от того, насколько же всеобъемлюще и многообразно в своих проявлениях Кольцо Моргота… разумом это понимал всегда, а сейчас увидел. Ты читал предостережения о том, что наивно взывать к Мелькору: исторгнутый из Арды не откликнется, любые жертвы ему будут тщетны. Читал наставления о том, как сердце должно быть открыто Тьме, а не каким-то стремлениям, пусть и во имя ее.

И раз за разом повторялись слова:

«Придите и покажитесь,

Откройте тайны вашего сотворения».

Пергаменты сохранились кусками, ты не всё и не везде мог разобрать, но эта фраза повторялась столько раз, что ты теперь знал ее и на Черном наречии:

«Закар од замран одо сикле куа».

Это не шифр.

Никакой это не шифр.

На Всеобщем, пусть и весьма своеобразном, изложено важнейшее для морэдайн. Значит, тот, кто это писал, – не таился. Значит, призывы – именно таковы, как их и следует произносить.

«Закар од замран…»

Ради могущества уничтожать то, что тебе дорого.

То, а потом – и тех.

Не из служения Мелькору, не ради идеи вернуть его или еще что-нибудь. Нет, просто и ясно сказано: чем менее отчетливы будут твои стремления, тем большего достигнешь.

«Закар од замран…»

Да что ж так привязалось! Он не собирается никого призывать, он не служит Тьме и не стремится…

…а ты попробуй. Произнеси эти слова – и почувствуешь, как мир изменится для тебя. Попробуй, ведь ты уже сложил слова призыва, хотя в этих пергаментах нет ни одной неповрежденной фразы. Но ты сложил, тебе интересно, ты хочешь узнать… так узнай больше!

Ты стремишься к знаниям, а не к мощи, – так обрети желаемое, хоть часть…

Таургон решительно убрал документы.

Оказывается, уже давно ночь.

Он в Хранилище один.

Как ушла Тинувиэль, он не заметил. А она очень разумно решила его не трогать… или не смогла дозваться. Или Серион ей объяснил, что – не надо.

«Закар од замран…»

Отвяжись, мерзкая фраза!

Хорошо, что сейчас в караул. Небо светлеет. Под Древом он освободится от проклятой магии этих слов.

Ты стоял, привычно опираясь на копье, и мысли твои были в далеких землях юга и востока. Каково это: последовательно отказываться от всего дорогого? но прежде отказаться от собственных целей и амбиций? иначе жертва окажется напрасной!

Это страшнее ненависти и алчности. Алчного можно поманить другой наживой… как быть с тем, чья цель – самоотречение?!

Ты вдруг подумал, как им, должно быть, тяжело среди харадрим. Эти-то Тьму продадут вместе с Мелькором, предложи им плату получше. Продают же они союз с мораданами за пошлины…

Морэдайн страшны, но они знают, что такое верность. Что такое служение. Они тоже потомки нуменорцев – как ни ужасен тот Нуменор, которому они верны.

Что заставляет их сейчас хотеть войны?!

Две с половиной тысячи лет прошло! любая ненависть за такие века уйдет в прошлое.

Что если это – Жертва?

Что, если мы для них прежде всего не враги, а – часть их же народа?! И они хотят уничтожить не ненавистное, а дорогое?

Тогда война неизбежна. Через сто, двести, тысячу лет… война, бесполезная для Харада, но так необходимая им.

Однажды она разразится.

Страшно.

Мораданские тексты притягивали. Ты вчера прочел далеко не всё и не находил сил вернуть это Сериону.

Ничего не случится. Это просто слова. Будоражащие душу, но – слова. Постоишь в карауле – и всё пройдет.

Как там было? «Заман… зараг ог…» Вот. Не помнишь. И не вспомнишь.

А знать всё это надо.

Что ж. Вот следующий двуязычный. И перевод сохранился почти весь.

Не разобрать двух верхних строк, дальше:

«…в ком старшие сильны

Которых приготовил я для моей справедливости (утрачено слово)

Чье постоянство будет

Как щиты для склонившегося дракона

И как жатва вдовы;

Сколько их там, которые остаются во славе земли,

Которые существуют и не увидят смерти,

Пока этот дом не падёт и дракон не погибнет.

Уходите, ибо громы заговорили;

Уходите, ибо… (нет конца строки и следующей)

Придите, явитесь к ужасу земли и к нашему утешению,

И к утешению тех, кто готов».

Лоб взмокнет от такого.

«К утешению», говорите. Хорошие у них утешения. Где это в оригинале? а, вот:

«Ниис замран киаофи каоыго од блиорс

од корси та абрамг»

«Од», кстати, явно означает «и». «Замран» – уже знакомое, «явитесь».

Хм, а нет повтора слова. Нет «утешению» дважды.

Значит, этот перевод не совсем буквальный. Он по смыслу. «Блиорс» – «к нашему утешению».

Ну ладно. Не всё ли равно, как будет на Черной речи это самое «утешение».

Важнее, каково оно.

«К ужасу земли». Вот да.

Этот текст очень похож на какое-то описание Войны Гнева: склонившиеся и погибшие драконы, заговорившие громы…

И утешение.

Рискнуть осилить еще лист-другой?

«Первый не открыл Закатному Острову истинного учения, велев им приносить жертвы Мелькору и убедив в том, что от этих жертв будет польза…»

Интересно.

Ты всегда знал, что Саурон обманывал Ар-Фаразона, но не подозревал, что настолько. И если из Нуменора смог уплыть кто-то уже во времена Храма, но еще до Армады… любопытно представить себе встречу этих людей Короля и мораданов. Им было нелегко найти общий язык! Одни были уверены, что важен поток крови, и приносили в жертву врагов, другие знали, что важна ценность отданного…

И всё-таки они сумели договориться.

Как вообще эти тексты попали в Гондор? В какой-то из умбарских войн? Мятеж Кастамира? – нет, мятеж Кастамира был во имя чистоты крови Запада, Кастамир считал себя светлым. Был хуже орков, но идеи-то у него были…

Мораданы тоже приносят жертвы во имя идеи.

Так когда было написано? Как попало сюда? Не узнать.

Еще двуязычный. Сильно поврежден.

«…Правьте теми, что правят;

Низвергайте тех, кто пал;

Приносите потомство с теми, что прирастают,

И истребляйте испорченных,

(не прочесть строки)

Прибавляйте и убавляйте,

Пока звёзды не будут сочтены».

Так. По первым строкам судя – речь идет о назгулах. Но раз «потомство», значит – живые люди.

Лишенные алчности и собственных целей, открытые Тьме и правящие теми, кто правит.

Сколько в Хараде мораданских советников у князей?

Хочется верить, что немного.

Эта морадрянь, которую никак иначе называть не получалось, была возвращена Сериону. Главный Хранитель убрал ее в недра скалы, чтобы не давать никому, если только не уверен в силе его духа.

Таургон изложил Диору всё, что прочел, и свои соображения; Наместник кивал и потом сказал:

– Тогда мы с тобой были вдвойне правы, поддержав Денетора. Кто знает, быть может, мораданы способны и собственную гибель превратить в жертву? Быть может, они способны обратить войну «к своему утешению» и при победе, и при поражении? А Денетор оставил их без войны, как костер оставляют без топлива.

Ты коротко согласился. Говорить о Денеторе не хотелось.

Вернуться к привычному разбору хроник и написанному по их мотивам было, как свежим воздухом надышаться.

* * *

Незаметно прошла осень, зима, наступила весна. Тинувиэль вдруг оказалась большой сторонницей мира с Харадом, заявив, что они привезут много дешевых товаров и вот тогда-то всё к свадьбе будет наконец закуплено.

Что ж, значит, она с ним до прибытия купцов.

Пришел май.

Явились харадцы. Прежде них явились проблемы: гондорские купцы очень хотели скупить всё еще на Харнене, ну в крайнем случае – в Пеларгире, южане же были намерены довезти товары до Минас-Тирита. В Седьмой ярус врывались срочные гонцы, чтобы не менее быстро умчаться; решалось всё без совета: собирать было некогда. Судя по отголоскам новостей, обходилось без неприятностей.

Потом Пеленнор запестрел шатрами.

Тинувиэль исчезла. Ну да, готовится к свадьбе.

Лети, Соловушка.

Минас-Тирит засверкал харадскими украшениями и блестящим шелком. Цены на чай упали до Четвертого, если не до Третьего яруса, а Диор настаивал, чтобы Таургон приходил каждый вечер: столько новых сортов, надо все перепробовать, а мнение северянина для Наместника важно.

Денетор ходил победителем и на всё-таки собранном совете был вдвое мягче обычного.

За этой суетой было очень просто не думать о свадьбе Тинувиэли.

Было почти просто не думать о ее свадьбе.

Было нужно не думать.

Получалось не думать.

А думать надо о вкусе чая. Потому что если он бодрил, то после вечера у Наместника можно было пройти всего два шага по ночной площади, тихонько отпереть Хранилище – и трудиться там до утра. Ему снова заниматься брошенной работой Тинувиэли.

Пусть будет счастлива. Не с мужем («обычное дело!»), так с ребенком.

…да, а если чай у Диора был каким-то душистым, то после него отлично спалось. Надо же спать иногда.

Она появилась в июне.

Пылающая праведным гневом – поистине, «к ужасу земли».

И, прямо скажем, к чьему-то утешению.

– Он заявил, что или свадьба через неделю, или он разрывает помолвку! Ты представляешь?!

Таургон не представлял.

Он не представлял, как ее жених (теперь уже – бывший жених) терпел эти проволочки почти год.

А еще он совершенно не представлял, что всё это значит для него самого. Он больше не стражник, но все чаи с Диором не превратят пещеры Севера в замок с несколькими башнями.

Тинувиэль, похоже, в эту сторону не смотрела.

– Каков он, а! Хорошо, что я успела узнать это до свадьбы! А если бы мы были уже женаты?! Разумеется, я сказала ему…

Всё будет по-прежнему. Так, как было весь этот год.

Не меньше, но и не больше.

Может быть, легче было бы, выйди она замуж.

Но она будет с ним – и не с ним.

Не привязывайся к ней. Рано или поздно она достанется другому. Хочется верить, что выйдет за того, кто будет ее любить.

Безумное харадское лето кончилось, жизнь вошла в привычную колею.

Караулы, Хранилище, советы, чаи с Диором, споры с Тинувиэлью, схватки и беседы с Барагундом. Парню стало полегче, он уже не был изгоем в Отряде.

Осень, зима, весна. Снова харадцы. Больше прежних.

Харадцев больше, шатров больше, товаров больше. По слухам, ниже цены, и совершенно точно – меньше шума и гнева.

Привыкаем потихоньку.

* * *

В этот день он стоял лицом к северу.

Перед ним был вход в Хранилище, откуда он ушел перед рассветом. Слева – Башня Наместников. Справа – стена парапета, и там, черным пятном на белом, спина другого Стража, из Второго или Третьего отряда – так и не выяснил за эти годы. Обязанность этого дозорного была необходимой и скучнейшей: следить за Малым Подъемником – вдруг понадобится его запустить. Вдруг понадобится срочно передать весть снизу. Тогда плетеная шкатулка заскользит вверх по стене, в ней лежит складень с воском и стилос: быстро написать сообщение, если надо – быстро написать ответ… Случаев, когда Малый Подъемник приводился в действие, было меньше малого, поэтому стражи всех шести Ярусов единодушно считали этот пост наихудшим: стой, смотри вниз целый день, отвернуться не моги и ничего не делай! В Первом ярусе стражнику хоть не приходилось вниз смотреть, просто скучал…

Нет занятия утомительнее ничегонеделания.

Просто стоишь на посту – ты хотя бы свободен в мыслях, а тут… он помнил это по Четвертому ярусу – изволь сосредоточенно созерцать неподвижный подъемник.

Таургон продолжал смотреть на понурую спину в черном. Наверное, это пост Третьего отряда. Наверняка.

И тут Страж вдруг вскинулся, ссутуленные плечи распрямились, а потом он подал сигнал стражнику внизу – и сам начал крутить рукоять.

И что это?!

Вот тут пожалеешь, что стоишь лицом на север! тут позавидуешь тому, кто лицом на восток, к туннелю! он всё увидит первым!

Поднял.

Откинул плетеную крышку шкатулки, раскрыл складень, прочел новость.

И опрометью помчался в Башню Наместников.

Что?!

Так нечестно: стой теперь, умирай от любопытства. Вся надежда – услышать обрывок разговора.

Этот Страж был взволнован, но не испуган. Новость внезапная, но не дурная.

Выходит из Башни. Уже не спешит. Возвращается на свой пост. Шкатулку вниз отправляет, судя по всему, без известия от Диора. И стоит. Ну да, ему так и стоять до конца караула. Хотя всё уже произошло.

И тебе стоять. И не узнать, пока не сменят. Невезучий день.

Диор выходит.

Одет для торжественного приема, идет ко дворцу. На тебя не взглянет, даже не заметит, что Страж, мимо которого он идет, это ты.

Что-то серьезное.

Но не опасное, Наместник спокоен.

Один из Стражей бежит к боковой двери дворца. Сообщить этому. Он не может делами в Башне Наместников заниматься, ему кабинет во дворце подавай. Мало ему, что он правит Гондором, так ему из дворца надо это делать, на меньшее его самолюбие не согласно…

Всё-таки, кто приехал? Кого встречает Диор?

Шум шагов. Приветствуют у туннеля.

А ты стоишь и не можешь обернуться.

Ладно, когда они пойдут в Тронный зал, на тебя никто смотреть не станет. Ну, повернешь голову… чуть-чуть. Кто заметит?

Самую-самую малость повернешь голову.

Узнаешь хоть что-то.

Они проходят. Их спинам нет до тебя никакого дела.

Зато тебе есть дело до них.

Длинная серая хламида.

Синяя шляпа.

Посох.

Вот кого не ждал!

Вечером трапезная гудела от разговоров о приезде мага.

Таургон, памятуя любовь Гэндальфа к долгим дорогам и его бодрый шаг, был твердо убежден, что это не «приезд», а «приход», но, разумеется, помалкивал.

Стражи, стоявшие в карауле во время его беседы с Наместником, могли рассказать немногое: Гэндальф удивлен, как Денетор смог остановить войну, и явился посмотреть на результат.

Причина только в этом? А вдруг…

…этих «а вдруг» было столько, что хватило бы на сотню магов. Чем меньше люди могут повлиять на решения того, от кого зависят судьбы, тем упоённее они спорят об этом, – истина проста.

Таургон, не слушая тридцать-сотую версию «настоящей причины», заглотил ужин почти не жуя и поспешил на Язык.

Если Гэндальф знает, что сын Арагласа здесь (а он знает наверняка!), он выберет это место для встречи. Чернота южной ночи их скроет.

Если же вдруг Гэндальф не знает… маг не может не придти к Древу. Они переговорят всё равно.

Темная фигура на белом мраморе Языка. Прохаживается. Ждет?

– Добрая встреча, господин мой Гэндальф.

В голосе мага ласковая усмешка:

– Добрая встреча, Таургон. Мне ведь так тебя следует называть?

Ты рассказываешь ему о мораданских пергаментах, о Девяти могущественных, чей путь – придти на землю правителями, о призыве «придите и покажитесь», о жертвах Тьме…

Маг слушает, молчит спокойно и сосредоточенно, иногда кивает.

Нет, Саруман не делился с ним этим… возможно, счел эти тексты слишком опасными, чтобы сообщать о них.

– И мне кажется, господин мой, я понимаю причину, по которой они желают войны с Гондором…

– Возможно, возможно… – отвечает маг.

– И я боюсь, они не оставят попыток. Фанатизм упорнее, чем просто ненависть.

– Значит, ваш Денетор чувствует врага еще лучше, чем я думал. Тьма бьется с Тьмою – хм, занятнейшее зрелище! Пусти всаднику навстречу баранье стадо – он застрянет, как бы ни был резв его конь. Застряли мораданы в харадской алчности… – маг негромко смеется.

– Да, он хорошо чувствует врага, – отвечаешь ты.

Лед в твоем голосе.

– М? – приподнимает бровь Гэндальф. – Что ты с ним не поделил?

И ты не выдерживаешь.

Все эти годы тебе некому было выплеснуть накипевшее. Диору? – он чуть улыбнется, и ты почувствуешь, что неправ… хотя бы потому, что позволяешь себе переживать так бурно. Барагунду? – только не ему, сыну нельзя дурно говорить об отце! Маэфору? – он был твоим другом в Арноре, а здесь у вас слишком разная жизнь, ты почувствуешь себя сплетником, говоря о Седьмом ярусе.

– Так он не сказал тебе спасибо? – сочувственно осведомляется Гэндальф.

– Я не благодарности жду, господин мой! Если бы у меня был сын и у него такой друг, мне он был бы интересен просто по-человечески, просто потому, что я люблю сына и мне важно то, что дорого ему!

– А Денетор любит Гондор, – пожал плечами маг.

– Да, я знаю. Любит его – и забывает про людей. Они для него значат меньше, чем его цифры налогов. Он любым пожертвует ради Гондора.

– Кхм.

– Люди – ничто для Денетора! Он не замечает меня, и мне стоит считать это везением, потому что с теми, кого он заметил, он безжалостен. Он смеется над ними! Ты этого не знаешь, господин мой, а я это вижу каждый месяц, из совета в совет.

– Я говорил с ним сегодня, – покачал головой маг, – и он был вполне вежлив. Я бы даже назвал его учтивым.

– Это потому, что он знает, кто ты.

– Хм. Кхм. Быть может, ему следует узнать, кто ты?

Арахад отшатнулся.

– Господин мой Гэндальф, ты не знаешь Гондора! Мне не поверит никто, и меньше всех он. Он любит Гондор, да. Но и свою власть он любит не меньше.

Гэндальф глубоко и шумно выдохнул.

– Вот что я скажу тебе, Арахад. Денетору нравится совершать добрые дела как недобрые. А тебе нравится годами размышлять под Древом. Ты назовешь его жестоким. Он тебя – бездельником. И каждый из вас будет прав… – маг прищурился и договорил: – по-своему.

Сын Арагласа не ответил.

– Ты прав, – тон мага был ласковым, – я плохо знаю Гондор. Так подскажи мне, куда бы нам пойти, чтобы я мог выкурить трубочку? Меня поселили в такие красивые покои и даже приставили одного из ваших, но – я бы не хотел, чтобы он нас увидел вместе.

– Наших? – нахмурился Таургон. – Не может быть! прислуживать – это дело для Третьего отряда.

– О. Вот как? – кустистые брови мага полезли на самый лоб; в темноте видно плохо, но по голосу более чем ясно. – Так-так. Ну что ж, ты, я вижу, прижился здесь куда как лучше, чем я опасался.

– Мой господин?

– Так куда бы нам пойти, Таургон? Я устал стоять, и очень хочется покурить.

– Сад у Хранилища, мой господин.

– Прекрасно, веди.

Шли они молча.

Поднялась поздняя луна. Оранжевый ущербный серп вынырнул из облаков у горизонта, стал подниматься чуть выше, чтобы зайти почти на севере.

Гэндальф высек искру, с наслаждением закурил, откинувшись на высокую мраморную спинку скамьи. Таургон молчал.

Луна давала немного света, но на серебрящиеся кольца дыма, которые пускал волшебник, ее хватало. Гэндальф был занят так, словно ничего на свете не было важнее этих призрачных колец. И уж конечно, такая мелочь, как судьбы Гондора, подождет.

Тем более потерпит арнорский принц. Он и так чересчур поспешен в суждениях.

Вот и пусть ждет.

Луна заметно сместилась.

Гэндальф выколотил трубку о мраморный подлокотник.

– Господин мой. – Таургон решил, что можно заговорить, – так ты считаешь, что я неправ в суждениях о Денеторе и мне следует…

– Вот что я считаю, мой мальчик. Если ты думаешь, что поступок будет правильным, – Гэндальф покачал головой, – не совершай его.

– Нет?!

– Если, – невозмутимо продолжал маг, – ты будешь уверен, что твой поступок принесет добро многим и многим, не совершай его.

Арахад молчал, не понимая, куда клонит маг.

– Делай лишь то, – улыбнулся Гэндальф, – что ты не сможешь не делать.

Луна поднялась еще выше.

У Таургона возникло безумное ощущение, что он уже слышал эти слова. Он их знает – и давно. Они были прежде его рождения.

Маг уже говорил их принцу.

Этого не могло быть, но это было.

Луна ушла в облака.

– Не хочешь встречаться с Денетором, так не встречайся с ним. Дружишь с его сыном, так дружи. Тем паче, что Денетор совершенно не против этого.

– И я не допущу, чтобы сын вырос похожим на отца.

– А вот это, – тихо засмеялся Гэндальф, – вне твоей власти. Они похожи.

– Нет! Не говори мне, что в Барагунде есть эта склонность презирать и глумиться!

– Не-ет. Нет, – повторил волшебник. – Не он похож на Денетора, каким ты его видишь. Это Денетор похож на него.

Таургон онемел. Он многого ожидал от разговора с Гэндальфом, но не таких вещей.

– Похож, похож. Барагунд, судя по твоим словам, отчаянная голова, но куда мальчику до отца. Ты не задумывался, Таургон, что взяться выиграть войну без войны мог только очень, очень рисковый человек?

И маг принялся заново набивать свою трубку.

ЗАВЕТ ЭЛЕНДИЛА

2419 год Третьей эпохи

Диор выглядел озабоченным.

Он заваривал чай совершенно как обычно, но ни слова не сказал о его сорте, тем более не предложил Таургону выбирать… Судя по запаху, это был «Сильный огонь», не такой мощный, как «Феникс», конечно, но тоже – чай для серьезного разговора.

Что и безо всяких запахов понятно.

– Барагунду исполнилось двадцать, как ты знаешь, – Наместник говорил тихо, скрывая этим напряжение. – Это означает, что я должен отвезти его на Амон-Анвар.

Таургон кивнул: понимаю.

– Но наша поездка, – Диор нахмурился, – означает отряд сопровождения. Обычно это Стражи из Второго и Третьего отрядов. Но сейчас Барагунд настаивает, чтобы ты ехал тоже. Я не смог найти доводов отказать ему.

– Он хочет, чтобы я поднялся на вершину? – в тон тихо спросил Таургон.

– Ты забываешь, – строго сказал Диор, – что Барагунд пока ничего не знает о цели этой поездки. А тебе я напомню о твоей клятве.

– Мой господин, я не нуждаюсь в напоминаниях. Но я не могу понять причину твоего беспокойства.

Диор налил им чай.

– Таургон. Ты не нарушишь клятву, верю. Но ты можешь проговориться. В чем-то. Случайно.

Он стал пить, принуждая и собеседника заняться чаем – и обдумать ответ.

– Господин мой. Ты хочешь, чтобы я не ехал.

– Сложнее, Таургон.

Диор допил и заварил снова.

– Я хочу, – стал объяснять он, – чтобы ты нашел убедительную причину. Чтобы Барагунд не сомневался в искренности твоего отказа.

– Это очень просто, господин мой, – арнорец чуть улыбнулся. – И я скажу ему чистую правду: я не хочу ехать рядом с Денетором.

Диор удивленно взглянул на него:

– Я полагал, ты изменил свое мнение о нем.

– В том, что он делает для Гондора, да! Но – оказаться с ним бок о бок, каждый день терпеть, как он смотрит сквозь тебя, как считает тебя букашкой у своих ног?! Мой господин, я вынес бы это ради Барагунда, но раз ты против, я откажусь от общества отца с большей радостью, чем разделил бы этот путь с его сыном!

– На тебе можно чайник кипятить, – чуть усмехнулся Диор.

– Нельзя, – сказал Таургон, выдыхая. – Ты говорил, что крутой кипяток убьет вкус листа.

– Так остынь, – Наместник улыбнулся. – А то чай вскипит в твоих руках.

Он разлил им вторую заварку.

– В том, что Денетор так смотрел бы на тебя, не было бы оскорбления твоему роду или Арнору. Ты же знаешь: он так обращается и со знатнейшими гондорцами. Мне ли рассказывать тебе о взглядах на совете?

Таургон отставил чашку:

– Мой господин, дело не в ущемлении моей чести. На человека нельзя смотреть как на букашку! Не потому, что он чем-то хорош. Потому, что ты сам не должен падать так низко! Он не меня этим унизит, а себя.

– Денетора воспитывать поздно… – пожал плечами Диор.

– Да, господин мой. И если Эгалмот и прочие позволяют ему подобное – что ж, таковы обычаи Гондора. Но на меня он так смотреть не будет!

– Не кричи.

– Прости, мой господин. Я найду спокойные слова, чтобы сказать всё это Барагунду.

– Нет, – покачал головой Диор. – К моему сожалению, нет.

Таургон смотрел непонимающе.

– Ты говорил так страстно, – вздохнул Наместник. – Я не мог тебя прервать. А теперь я скажу, что мне придется смириться с твоей поездкой, а тебе быть очень, очень осторожным в речах.

– Денетор..?

– Он не едет, – кивнул Диор. – Заботы о стране для него важнее праздника сына. Пусть он и ставит себя выше многих людей, но Гондор он ставит стократ выше себя.

…больше всего происходящим были довольны егеря. Их дело было простым и ясным: каждый день, едва светать начнет – в лес, набить дичи господам на обед. Они делали это с неукоснительной добросовестностью.

И каждый день, каждый! – когда они возвращались с добычей, оказывалось, что господин Барагунд и господин Таургон их снова опередили, добыли косулю, а иногда и пару мелких зверей, так что дичи хватит не только господам, но и охране, и даже самым распоследним слугам достанутся потроха, хватит и останется, так что мясо своей добычи егеря спешно засолят или закоптят, а потом, когда вернутся в Минас-Тирит, продадут, и завтра всё повторится, чутьё у этого господина с Севера на здешних косуль, что ли, поговорить бы с ним, но не выйдет, он всё время с господином Барагундом, а даже если и поговорить – чутьё такая штука, им не поделишься.

Эта неделя пути превратилась в один бесконечный пир. Слуги, не видевшие раньше дичи и в глаза (их дело – шатры или кони!), теперь ели господскую еду каждый день. И где-то в глубине души были уверены, что когда младший наследник станет Наместником Гондора, то их такая праздничная жизнь ждет постоянно, не то что при его суровом отце.

Барагунд был счастлив. Таургон поднимал его, едва чернота ночи начинала сереть, они шли в горы (пришлось одолжить запасную пару сапог у одного из егерей; обувь сына Денетора годилась для верховой езды, а не для того, чтобы лазать по горным лесам), Таургон учил его искать следы, а потом они выходили на добычу. Меткий выстрел – это было самое простое.

Сын Денетора был убежден, что умеет охотиться. Как выяснилось в первый же день, под этим словом он понимал искусство убить добычу первой стрелой… только вот добычу на тебя выгнали загонщики. Как искать зверя самому? ну да, как-то по следам.

Барагунд был неприятно удивлен, обнаружив, что «следами» Таургон называет не столько отпечатки копыт и лап на мягкой земле, сколько помет. Сначала столичный юноша с трудом смирял брезгливость, когда арнорец именно по помету рассказывал ему, что за зверь здесь прошел и когда; он еле сдерживался, чтобы не отвернуться, когда Таургон брал эту мерзость в руки, разламывал, нюхал… Барагунда хватило примерно на день отвращения, до первой добычи. А потом азарт победил. «Раз может Таургон, смогу и я!» По помету – значит, по помету. Ломать и нюхать – значит, так. Он не дочка Борласа, чтобы бояться пальчики запачкать!

А Таургон одобрял и ободрял, кивая верным ответам.

Барагунд, конечно, понимал, что без старшего товарища он не выследил бы ни одной косули… но всё-таки у него получается! Он еще выучится настоящей охоте. Ему теперь жить на Пеленноре, где войска; оттуда отправиться в леса проще, чем из Седьмого яруса!

Так они ехали неделю.

А потом Барагунд почувствовал, что его азарт охоты куда-то девается.

Вроде всё как обычно: лес, следы, внимательный Таургон… что-то не то. Исчез смысл всего этого.

К удивлению юноши, Таургон его понял лучше, чем он сам себя. Арнорец только сказал: «Мы должны вернуться с добычей, раз ушли в лес», он быстро нашел и подстрелил лань, они понесли ее вниз и вперед, как обычно, нагнали отряд, ехавший медленно – что лошадь Диора во главе, что телеги с поклажей в конце. Добычу отдали поварам… всё это радовало еще вчера. Но не сейчас.

Таургон мучительно соображал, как объяснить Барагунду – и не нарушить клятву.

Вечером он отозвал друга.

– Мы проезжали здесь, – сказал арнорец. – Когда я ехал в Гондор. И тоже было так. Я не мог охотиться, потом вовсе на мясо смотреть перестал. На сколько дней. Это место называют Шепчущим лесом, слышал?

– Нет.

– А купцы его хорошо знают. Знают и хотят проехать поскорее. Потому что здесь с людьми творится… странное. Оно не плохое, нет. Оно просто… другое. Ты поймешь. Ты уже почувствовал это, а дальше будет сильнее.

Барагунд кивнул, готовый верить.

– Еще здесь многим страшно. Не всем… но многим. Если накатит, – Таургон посмотрел в глубоко-синее небо с первыми звездочками, – не прячься от этого чувства. Пойди ему навстречу.

– Как?

Ответить было очень просто:

– Как под Древом. Это та же Сила. Я тогда не знал этого, а теперь уверен.

Последние два дня пути Барагунд провел в седле. Они с Таургоном ехали чуть поодаль от всех и молчали.

Юноша вспоминал, как учился слушать Древо и медленно открывался Той Силе, что звала его. Арнорец не мешал. В каком-то смысле он сейчас был именно Стражем; он охранял Барагунда от тех, кто мог нечаянно нарушить его сосредоточение.

Диор, встречаясь с Таургоном взглядом, когда друзья возвращались в лагерь, строго глядел на него: ты не рассказал? Нет, господин мой, не тревожься, быстрым движением ресниц отвечал северянин.

Не рассказал ничего.

И объяснил много больше, чем то, что охраняет клятва. О чем запрещено упоминать? «Могила Элендила на вершине холма, цветы алфирина на его кургане, черный камень с именем у подножия». Разве эти слова могут вместить серьезно-счастливый взгляд Барагунда и опущенные глаза Диора – тебя никто не учил открываться Древу, господин мой, и оттого эта Сила тяготит тебя сейчас, и я не знаю, как тебе помочь и примешь ли ты помощь… разве могут простые слова вместить замолкших слуг, глядящих с опаской Стражей и подавленных егерей, хоть они люди отнюдь не робкие, еду без мяса, приготовленную по безмолвному согласию, и родниковую воду, вдруг сменившую вино…

Об этом не надо запрещать говорить.

Об этом молчат… считают, что из страха, хотя это иное чувство. Эти люди никогда не переживали подобного, и их пугает не близость Тайны, а то, как это непонятно и непривычно. Они пугаются своих страхов, и страх тем мучительнее, чем сильнее.

Им не объяснить, что бояться не нужно. Вернее, объяснить – но не словами.

Ходить по лагерю, улыбаться, говорить о чем-то… им будет легче.

Они как дети, которые придумали страшного зверя в темноте под кроватью, – и надо их успокоить.

А Барагунд не боится. Ну хоть один…

На следующий день они увидели камень. Менгир выше человеческого роста. Безо всяких знаков.

И все поняли без слов: оно.

Спешиваться, разбивать лагерь. Ждать приказов Наместника.

Барагунд сиял в нетерпении и предвкушении. Таургон отступил в задние ряды, чтобы ничем не выдать своего знания.

– От этого камня начинается тропа, – стал объяснять Диор. – Последний раз ее расчищали четверть века назад. Она отмечена такими же камнями. Вы должны расчистить ее до заката.

Стражи нестройно кивнули. Идти в этот лес не хотелось, но приказ есть приказ.

– И помните, – продолжил Наместник. – Тропа приведет к каменной лестнице. Ни один из вас не смеет поднять по ней.

Снова безмолвные кивки.

Таургон подумал, что запрет излишен. Не то что на лестницу, они и до березняка не дойдут.

– У дороги не рубите. Вход должен быть скрыт, – договорил Диор.

Приказ был ясен, оставалось взять топоры и как-то выдержать смятение, переполнявшее душу.

Когда Стражи вошли в лес и тракта стало не видно за деревьями и подлеском, Таургон жестом поманил всех к себе и сказал негромко:

– Когда я проезжал здесь, то купцы рассказывали, что глубже в лес страх нарастает. Поэтому сделаем так. Идем вглубь все вместе, кому станет совсем трудно, останавливается и расчищает назад, к тракту. Пока до предыдущего не дойдет.

Идея была разумна, все приободрились, пошли по вполне угадываемой тропе.

До березняка Арахад дошел один. Он знал, что так и будет.

Идти по березняку и не думать о делах расчистки. Это на обратной дороге. А сейчас просто идти вперед.

Увидеться с пращуром.

Хотя понимаешь, что дух Элендила не здесь.

Но здесь нечто иное. Память о нем. И это не мысли людей. Это… ты не знаешь ответа на вопрос, но понимаешь главное: сила этой памяти хранит Амон-Анвар.

И страшит обычных людей.

Березняк редеет, отступает.

Холм.

Лестница.

Ты не нарушишь слова и не поднимешься по ней.

Ты всё помнишь .

Как будто оно было вчера.

Сегодня было.

Сейчас.

Беспредельное счастье, и нет уже того, первого страха, конечно, его нет, потому что за годы под Древом ты научился понимать, открываться этому чувству и даже отчасти управлять им, ты стал старше и опытнее, ведь одиннадцать лет прошло…

…но что-то глушит твою радость, тогда это был страх, сейчас нечто другое, не понять, что не так, ведь ты принес свое распахнутое сердце, а тебе словно не рады, хотя одиннадцать лет назад было иначе, а ты тогда мог дать миру в половину от себя сегодняшнего.

Ведь ты за эти годы столько..!

…что – столько?

Столько книг отправил в Арнор? А если бы отец послал в Гондор Алдариона, а не тебя, и дал бы ему денег, – что, книг было бы меньше? Да что Алдарион – любой это сделает, начни они меха возить сюда сами.

Но ты стал поддержкой для Диора. Не как для Наместника – здесь ты дал совет ровно один раз, но как для человека…

Ты дал совет ему ровно один раз. За все годы. Не маловато ли для того, кто был бы принцем, сложись судьбы народов иначе?!

Что ты сделал как Наследник Элендила?

Научил Барагунда. Многому. Тому, чему его не обучит никто другой. А он – будущее Гондора.

Так. Но Барагунд вырос и больше не нуждается в наставнике. Что дальше?

Что дальше?

Арахад сжал виски.

Барагунд уедет на Пеленнор, и что останется ему? Читать в Хранилище и пить чай с Диором после советов, делая вид, что они что-то обсуждают, хотя Наместник всё понимает лучше него…

Ради этого он живет в Гондоре?!

Надо что-то делать.

Еще бы понять, что.

Но одно дело ждало прямо сейчас. Надо взять топор и расчистить тропу через весь березняк.

Тропа хоть и на удивление мало заросла, но работы хватит. А время давно заполдень.

На рассвете Диор и Барагунд ушли.

Отряд остался ждать.

Арахад занимался привычным: успокаивал. Подходил, заговаривал, помогал в том, чем этот человек был занят, а почувствовав, что страх его отпускает, шел к следующему.

Да, он занимался своим делом. Тем, что недоступно никому другому.

Ободрять слуг?! Это то, ради чего он в Гондоре?!

Разумеется, слуги тоже люди и им тоже нужна помощь. Диор, да и Барагунд, не лучше любого из этих людей, но правители могут изменить жизнь тысяч, и поэтому он должен… что?

С Барагундом они расстанутся. Диор… он ласково улыбнется, вздумай ты что-то предложить. Да и что ты предложишь?

И не у кого спросить совета.

Немаленький уже, чтобы за советами бегать. Треть жизни позади.

Как и у Денетора, к слову.

Только он вдвое старше тебя по опыту. Ну… не вдвое, но старше.

Что ты сделал в жизни?

Что ты сделал такого, чего не сделал бы никто другой?

Научил Барагунда слушать Древо?!

Да, это много, это важно для Гондора, но – и всё?!

Вечером вернулись Наместник с младшим наследником. Диор был заметно усталым, сразу ушел к себе.

Барагунд – ушел в себя. Светлый, как звездочка в вечернем небе.

Тебя назвали в честь прадеда, а зря. Тебе б Эарендилом зваться. Раз уж можно брать любые высокие имена.

Вряд ли в твое правление простые слуги будут есть дичь, но жизнь станет светлее.

В это верится безоглядно.

Твое будущее для тебя ясно. Ты его, конечно, не видишь… да и никто из нас его не видит, но – ты его чувствуешь.

И хочется подержаться за тебя, за твою уверенность.

Светло и ясно.

И восток уже бледный, ночь промелькнула.

– Таургон? Ты не спишь?

– На тебя любуюсь. И завидую.

– Да… есть чему. Если бы ты знал! если бы я мог рассказать!.. Но, Таургон… знаешь, я никому и никогда не говорил таких слов, я желаю Наместнику и отцу самых долгих лет, но… я ведь когда-то стану Наместником сам. И тогда я буду решать, кому подняться туда. Таургон, я даю тебе слово: мы взойдем туда вместе!

Обратно ехали… медленно. На самом деле, ровно так же, как и туда – короткие переходы, те же десять дней пути, просто все, кроме Барагунда, были подавлены. А юный наследник не торопился по другим причинам: когда еще у него будет столько времени размышлять и переживать?

Таургон думал, что было бы, будь здесь Денетор. Глядел бы он так презрительно, как боялся этого арнорец? Или нет?

Девять лет назад, под Древом. Кто там был? Кто сидел на траве? Ведь это был он?

И Барагунд на него становится очень похож. Этот светлый взгляд… не каждый день у него такой увидишь, нет, не каждый… Многие ли товарищи по оружию знают, что Барагунд может быть – таким?

…это был Денетор. Барахир тогда отдал им власть. Вот их он и увидел. Всех втроем.

«Тот, кто встанет на пути у Паука»…

Каким бы он ехал сейчас? Ты увидел бы этот светлый взгляд снова?

Этот человек выиграл войну, не потеряв ни единого воина.

Ни единого!

И ты смел говорить, что не поехал бы рядом с ним?! Он бы смотрел сквозь тебя и был бы прав! Сколько ты ни сделай в жизни, с ним тебе не сравниться. Да, он во многом ошибается, а ты? Даже не зайцем под кустом сидишь, а барсуком в спячке! Уж конечно, кто не шевелится – ошибок не совершает, истина старая…

КИНЖАЛ И УЖИН

2421 год Третьей эпохи

О том, что госпоже Андрет удалось пригласить какого-то совершенно замечательного менестреля, говорили негромко. Зачем иначе, если в зал к ней соберется не больше полусотни человек – и это будут матери, дочери, подруги (которым посчастливится попасть)… ну и некоторое количество мужчин. Словом, дюжина семей, вряд ли больше.

Неллас, разумеется, слышала об этом. И не проявляла никакого интереса. Барагунд уже давно на Пеленноре, домой приезжает в гости, хорошо если раз в месяц, хотя далеко ли ему доскакать до ворот?! но он влюблен и, как всякий влюбленный, забывает о семье. Влюблен в свой отряд, в простор, в возможность действовать… так и должно быть, и матери остается лишь с улыбкой слушать его восторженные рассказы.

А теперь и Боромир уедет на три месяца – учиться верховой езде. Мыслями младший, конечно, уже там, но всё-таки пока он тут, с ней. Его детство почти закончилось, но всё-таки еще есть последние дни.

Менестрель? Какой менестрель? а, у тетушки Андрет? да, конечно, слышала… наверняка, это будет что-то изумительное, тетушка Андрет умеет находить настоящих мастеров…

Митреллас смотрела в никуда и, по обыкновению, не задавала вопросов.

А вот Денетор, едва узнав о приглашенном сокровище, немедленно решил идти. «Охотник», – с улыбкой говорила Неллас, прекрасно понимая, зачем ее муж, в общем не любящий музыку, собирается туда. «Два, три, а бывало и четыре удачных разговора», – посмеивался он в ответ, щурясь и опуская углы губ. «Ты не пробовал слушать менестреля?» – качала головой она. «Это не самое интересное там», – кивал он.

Певцов и музыкантов тетя собирала, сколько он себя помнил, а хорошо себя помнят дети лет с пяти. Став взрослым, он узнал, что вот тогда оно и началось. Тяжкое переживание своей бездетности отпустило Андрет, и она, наконец, смогла найти то, что станет ее собственной жизнью. Барахир отнесся к увлечению невестки с пониманием и одобрением, отдав ей одну из королевских зал, так что для любого менестреля, приехавшего в Минас-Тирит, играть у госпожи Андрет означало распахнутые двери многих и многих лордов.

Сегодня было необычайно людно. Принесли больше кресел, чем всегда, и всё же многие мужчины стояли.

Что ж, тем удобнее.

Денетор прислонился к колонне почти у самого входа в зал и стал ждать начала.

Менестрель, пожалуй, оправдывал славу, летевшую впереди него. Он играл сильно и уверенно, его арфа звучала так, словно здесь было несколько инструментов, потом он запел… «Прощание с Белериандом» было песней более чем известной, и, похоже, именно поэтому он и выбрал ее для начала: знакомый с детства мотив под его пальцами обретал новые интонации. Потом… ну конечно, какой из вечеров у тети Андрет избегнет очередного «Расставания Финрода с Амариэ»? а никакой. Терпи. Послушать это один раз – да: берет за душу, и потом долго ходишь молчаливым. Но – из года в год?! удачнее и хуже, талантливо и неумело, чистым голосом и почти речитативом… Этому красавцу отлично известно, что зал знает песню наизусть, и он использует ее для другого: показать свой голос во всем великолепии.

Ну да, умелый парень. Кстати, не так уж он и молод: длинные волосы, бритый подбородок… лет на десять моложе выглядит. Или не на десять.

Продуманно очаровывает дам. Им такое нравится. Теперь каждый вечер будет у кого-нибудь петь… месяца три, а то и дольше.

Что ж, с этим сладким красавцем всё ясно. И можно заняться главным. Как раз очень повезло с местом: стоять, да еще и у выхода. Мимо не проскочат, а у него все как на ладони. И на уход его самого никто не обратит внимания, тетушка Андрет потом корить не будет.

У менестреля оказалось ровно три темы: любовь, расставание и разлука. Дамы вздыхали, кто-то из молоденьких девушек всхлипнул, мужчины один за другим прокрадывались в соседний зал. Денетора пока никто из них не интересовал.

Потом глаза наследника блеснули, но не азартом, а удивлением. Вечер пройдет совсем не так, как предполагалось, но более чем удачно.

В соседнем зале разговаривали, Денетор быстро пересек его и вышел на галерею.

Черная бархатная ночь. Легкий ветерок. Совсем темно, луна еще не вышла из-за крыши дворца.

– Наша доблестная армия, – негромко сказал наследник, – под покровом темноты… не «бежит позорно», а совершает маневр строго по ранее намеченному плану? м?

Тот, кому предназначались эти слова, узнал Денетора раньше, чем разглядел его. И ответил наставительно:

– Строго по плану: на соединение с не менее доблестными отрядами ополчения. Я рассчитывал, что ты будешь здесь.

– Каким ветром, Дагнир?

– Восточным. Наместник хочет послушать о делах в Итилиене. Ну и посоветовал успеть к сегодняшнему… празднику для дам.

– У вас в Итилиене что-то новое? – нахмурился Денетор.

– Нет, всё как обычно.

– И поэтому у тебя такой озабоченный голос?

– Послушай, Денетор. Давай не сегодня. Совет не раньше завтрашнего вечера, ты сможешь еще отложить его, если понадобится; я тебя знаю. Нам с тобой надо переговорить до совета, но… – Дагнир покачал головой, – не сейчас.

– Хорошо.

– Рассказывай о своих, – Дагнир решительно сменил тон. – Барагунду уже сколько?

– Двадцать один.

– Как? Погоди, он же…

– Он на одиннадцать лет старше твоей Лалайт, если ты забыл, – укоризненно изрек наследник. – Если ты привез ему детский шлем в подарок, отдадим Боромиру.

– И где он сейчас? – итилиенский тысячник спрашивал, разумеется, не о Боромире.

– Здесь. У него небольшой отряд, в основном ламедонцы.

– Вы, горцы, всегда кланами держитесь, – хмыкнул Дагнир.

– Ты всю жизнь будешь меня горцем звать…

– И куда думаешь его отправить?

– Да вот думаю, – прищурился Денетор. – К тебе.

– Ко мне?! Ты серьезно? Ты понимаешь, что у меня потери?! Небольшие, но постоянные!

– Тише.

Они какое-то время стояли молча.

Луна краешком выскользнула из-за дворцовой крыши.

– Вон на том балконе, – сказал Денетор, – я в свое время объяснялся с Неллас.

В лунном свете уже отчетливо была видна пара, разговаривающая там.

– Выгодная позиция не бывает незанятой, – кивнул Дагнир.

– У них там ничего серьезного. Сегодня слишком много народу, любой увидит, что на балконе кто-то есть. Для настоящего разговора нужен тихий вечер, обычный менестрель… да и луна не такая яркая. Хотя я не возьмусь сказать, сколько помолвок сложилось на этом балконе с тех пор, как тетушка Андрет стала устраивать свои вечера…

– Ты действительно хочешь отправить Барагунда ко мне?

Денетор не ответил.

– Ладно, не ругайся, – нахмурился Дагнир. – Я не ожидал, что он уже настолько вырос.

– Я не предлагаю посылать его в Итилиен немедленно. Съездим завтра утром к нему, посмотришь на него, на его отряд… я бы просил тебя подобрать ему народу побольше. И пусть еще хотя бы год гоняет их по Пеленнору. Когда ты решишь, что они готовы, тогда возьмешь.

– Завтра поговорим и съездим, – жестко ответил тысячник.

– Завтра, – кивнул Денетор. И сказал, улыбаясь: – Проведаем твоих дам? Совсем они умерли от восторга или еще держатся?

– Моих? А твоих? – удивился Дагнир.

– А мои дома.

– Это как? – тысячник словно на стену налетел.

– Боромиру скоро уезжать, – пожал плечами Денетор, – Неллас дорожит каждым вечером с ним. А Митреллас сюда одну я просто не пущу.

– Ну да, ты сюда не музыку слушать ходишь…

– Вот именно, – кивнул наследник. – Было бы что хорошее, я бы ее взял. А это трогательное мяуканье… только вкус портить. И мне вечер терять.

– Я другого не понимаю, – проговорил Дагнир, – как она тебе все уши не прозвенела, что она хочет послушать?!

– «Хочет»? – тонкие губы Денетора сложились в его знаменитую улыбку. – У нее есть всё, что ей нужно, и чуть больше. Единственное, чего она хочет, это чтобы ее оставили в покое.

– За сколькими замками ты держишь бедную девочку?!

– За одним, – спокойно сказал наследник. – И он должен быть заперт изнутри. Она этому учится, для своего возраста весьма неплохо.

Дагнир молча покачал головой. Разумом он понимал правоту Денетора, но слушал его как речь на чужом языке.

Тот понял его молчание и произнес:

– У тебя орки. А у меня – потомки Анариона.

– Поменяемся? – невесело усмехнулся тысячник.

Они пошли в залу.

Менестрель отдыхал и выслушивал хвалебные слова. Не меньшие восторги доставались и Андрет, она сияла, и Денетор был всем сердцем рад за нее.

Лалайт подбежала к отцу, спеша ему пересказать все совершенно замечательные песни, которые он так жаль, что пропустил. Ее имя ей на удивление шло.

В этой суете разговоров всех и обо всем сразу оставалось лишь поклониться жене Дагнира, сказать ему «Завтра на рассвете» и отойти в сторону, ожидая, пока уходящие уйдут. Потом посмотрим, кто остался, и решим, стоит ли задерживаться ради кого-то из них.

Самым спокойным местом оказался заветный балкон. Сейчас, разумеется, никому не нужный.

Что ж, у него тоже здесь свидание.

С собой двадцатилетним.

Таким отважным в своей уверенности, что судьба Гондора зависит от тебя. Таким наивным в своей дерзости. Таким серьезным… и в правоте, и в ошибках.

Он был твердо убежден, что обязан жениться как можно раньше. Что это его долг перед Гондором. Что Барахир должен взять на руки правнука, и чем скорее это будет, тем лучше. Что сам он, разумеется, ни о каких чувствах не думает, любовь – для тех, кому нечем заняться, а он найдет себе девушку, которая сполна разделит его сознание ответственности перед династией.

Он вообще считал себя тогда человеком без сердца. Расчетливым, бесчувственным и ледяным.

Сейчас Денетор тихо смеялся, глядя на себя тогдашнего. А призрак юноши сжимал тонкие губы: он был слишком занят запущенными делами казны, чтобы обижаться на улыбки кого-то из будущего.

И в этом он был безусловно прав.

Он тогда зачастил к тетушке Андрет. Мало что на приезжих менестрелей, он приходил и на простые вечера, когда играли свои. Многие дочери лордов искусно владели кто арфой, кто лютней, некоторые юноши тоже, другие пели… было что послушать. Но он ходил не слушать. А если и слушать, то не музыку.

Бесстрастным взглядом он скользил по лицам ровесниц. Он не думал, кто из них красива. Он не спрашивал себя, какая нравится ему. Он искал ответ лишь на один вопрос: кто согласится выйти замуж, чтобы сразу родить наследника?

И когда остановил свой выбор на Неллас, он позвал ее поговорить на этом балконе.

Он был честен до жестокости, и в глубине души гордился этим. Он прямо сказал ей о своих целях. Он произнес заранее обдуманную фразу: «Я не могу предложить тебе любви, но я всю жизнь буду заботиться о тебе и о наших детях». Она была изумлена, и в какой-то миг он испугался, что она ответит отказом: не потому что против, а потому что не ожидала.

Но он рассчитал верно, как и всегда. Она согласилась.

Согласие надо было скрепить поцелуем. Не потому, что он хотел поцеловать ее, а потому, что так положено.

…и тогда он узнал всю цену своей холодности, бесчувственности и неспособности любить.

Вспоминать об этом было приятно до сих пор. Не так много в его жизни было ошибок, и эта, безусловно, лучшая.

А менестрель, оказывается, уже давно поет. И… как-то иначе. Перестал очаровывать. Начал просто петь.

Денетор вслушался.

Песня была, ни много ни мало, о пути Финголфина через Льды. У этого сладкоголосого?! Впрочем, она оказалась тоже в его стиле: о нолдорах говорилось как о несмышленых детях, покинувших материнский кров. Так что всё в порядке, дамам понравится.

Но Денетор с удивлением понял, что и ему нравится тоже. Он не близко не был согласен с автором слов, но тот (та?), кто писал их, настолько искренне жалел суровых древних героев, что возразить на это было нечего. И менестрель – сам ли сложил ее или взял чужие стихи – пел это как собственные мысли.

Наследник оглядел зал. Задержаться ради одного, а то и двух разговоров можно бы… но не стоит. Что скажет завтра Дагнир? Какие «обычные», но дурные вести он привез? Прозвучать ли этому на совете? Как бы всё не оказалось мелочами в сравнении…

Значит, пора домой. Отдохнуть перед завтрашним днем. Это будет, гм, одним из тех, что запоминаются.

А дома тоже звучала музыка. Митреллас играла на арфе у себя.

Неллас еще не ложилась, ждала его.

– Как прошло?

– На ловца и зверь, – улыбнулся Денетор. – Здесь Дагнир. Приехал раньше, чем я собрался ему написать.

– А… тот менестрель?

– Гм. У нас с тетушкой Андрет слишком разные вкусы. От приглашений у него теперь отбою не будет, но мой порог он не переступит.

– Почему? – спросила Неллас. Ей было, в общем, всё равно, о чем говорить с мужем… Боромир спит, Митреллас играет, они разговаривают – это бывает нечасто.

Денетор высказал всё, что думает о желании угодить дамам. Жена кивала.

Митреллас всю ночь играть будет? Для девушки в шестнадцать лет это было бы неудивительно. Или всё-таки ляжет спать?

– Так что тебе сегодня больше повезло с музыкой, чем мне. Она играет от сердца.

Неллас приникла к груди мужа, и Денетор неожиданно для себя спросил ее:

– А что твои луны? Можно?

Она ответила удивленно:

– Можно… Но надо подождать, пока Митреллас…

– Наоборот. Она сейчас ничего не слышит, кроме своих грез и своей музыки.

– Ты уверен?

Он кивнул.

– Ты будешь заботиться о нас, но никогда не будешь меня любить? – с улыбкой спросила Неллас.

– Как раз сегодня это и вспоминал.

Она хотела сказать еще что-то, но он перебил:

– Не будем терять времени. Мне не двадцать три, чтобы… проводить ночи совсем без сна. А завтра будет сложный день.

* * *

На совете Денетор, по обыкновению, молчал и сжимал губы.

Он второй раз за сегодня слушал рассказ Дагнира.

Утром, при свете солнца, в аромате зелени Пеленнора, треске кузнечиков и цикад… утром слова тысячника пробирали ледяным холодом. Сейчас, в торжественном величии залы Совета, золотистом пламени светильников и темнеющем небе за окнами, – сейчас было спокойнее.

Возможно, потому, что он слышит это второй раз.

Возможно, потому, что Дагнир выговорился утром и сейчас спокойнее сам.

А возможно, дело в принятом ими решении.

Развернув на столе карту, Дагнир рассказывал о перевалах, о том, на каких бывали стычки, сколько орков, сколько погибших. Утром он говорил ему примерно то же, чуть менее подробно. Карту тысячник, разумеется, знал наизусть.

Из его рассказа выходило, что расслабляться, конечно, нельзя, но бояться нечего. Орков гонит через перевалы простое желание пограбить, действия их не согласованы и необдуманны. Да, страже перевалов следует быть бдительной, но она и так бдительна. Большинство из этих воинов родилось в Итилиене, они хорошо знают, что защищают свои дома и своих родных.

Милая девочка Лалайт выросла в этом краю, и что-то по ней не скажешь, что там опасно.

– Так почему же ты против Барагунда? – спросил утром Денетор.

Он знал ответ заранее; не знал подробностей, но понимал главное.

Знал он и другое: Дагниру трудно начать этот рассказ. Главный рассказ.

Надо его чуть подтолкнуть. Пусть возразит.

Дальше пойдет само.

– Ты не понимаешь… – начал итилиенский тысячник.

Вот от этого тебя и пробрал мороз, несмотря на солнечный день.

Дагнир говорил о тумане, внезапно затягивающем перевалы, о том, что в этом мороке его воины слышали голоса, которые не были эхом, и сталкивались с кем-то, кто не был орком. Попытка поразить это иногда оканчивалась ничем («Я его столько лет знаю: он хороший воин, и он говорит, что рубил, – а только по воздуху попадал!»), иногда застава пропадала бесследно – вся! ни трупа, ни следа, а иногда…

– Он вроде как и не ранен, так, царапина, – говорил Дагнир, глядя под копыта коня. – А только слабеет и мерзнет всё время.

Он рассказывал, как эти воины умирали, – кто быстро, на месте, кто держался неделю-другую. Иногда они видели призраков или произносили странные слова.

Всё это бывало редко. Очень редко. Раз в сколько-то лет. За четверть века, что Дагнир там, по пальцам можно пересчитать. Двух рук хватит.

А недавний случай…

…но вот о нем ты сейчас запретил себе думать.

– Теперь ты понимаешь, что твоему наследнику не место у нас? – подвел черту Дагнир.

Ты посмотрел на старого товарища и произнес:

– Вчера я еще решал, стоит ли отправлять Барагунда в Итилиен. После твоего рассказа я убежден, что его место там.

– Я не могу отвечать за его жизнь! – тысячник вспылил, его конь заволновался.

Ты медленно кивнул.

И придержал коня: лагерь, где стоял отряд сына, был недалеко, а надо было еще многое сказать до.

– Дагнир, каждый из нас хорош на своем месте. Ты помнишь меня тридцать лет назад: загнать меня в воинский двор мог лишь приказ. А Барагунда лишь приказ вытащит оттуда. Только я не отдам такого приказа. Он воин, и не простой. Ты увидишь это.

– Но ему когда-нибудь стать правителем.

– Наместником. Тем, чье имя запишут в хрониках. Полагаю, ему хватит мудрости, чтобы найти преемника… для того, чем сейчас занимаюсь я. В молодости занимался от имени деда, теперь – от имени дяди. Барагунд с детства видит, что мы не грыземся из-за власти, как две бродячие собаки из-за кости. Пример убедителен, а Барагунд умеет учиться. Он не правитель и вряд ли им станет, но он умный человек.

– Это не повод рисковать его жизнью!

Ты спокойно отвечаешь:

– Я не знаю, сколько жизней я спасу, отправив Барагунда в Итилиен.

Вы едете дальше.

– Ладно, – хмуро говорит Дагнир. – Посмотрим, какой он у тебя необыкновенный. Скажи мне другое: что мне говорить на совете? Из того, что я рассказал тебе?

А вот это – вопрос… Пугать их? И если пугать – то насколько?

Опасность у нас, в сущности, призрачная.

Ну да.

Призрачная.

В самом прямом смысле слова.

Ты молчишь весь день. Дагнир говорит с твоим сыном, и озабоченность сходит с лица итилиенского тысячника, его глаза начинают сиять, а Барагунд красуется своим отрядом как невеста приданым, ты киваешь, встречаясь с сыном взглядом…

Пугать совет? или?

Обедаете вы там же, у них. Ламедонцы, осмелев, спрашивают тебя о последних новостях… зимой ты узнал немногое, но они-то пять лет не были дома. Ты отвечаешь.