Гондору не нужен Король

Таургон промолчал. Тут действительно хотелось сочувствовать, а не завидовать.

– Вот с того страшного года оно и пошло: можешь ты, не можешь, а все налоги изволь отдать сполна. Нет денег – выплачивай чем хочешь, Паук не простит ни мелкой монетки. А жалость стражнику не положена. Вот придет осень, – опять вздохнул Денгар, – и пойдешь с нами налоги собирать. У тебя хорошо выйдет…

Арнорец не ответил. Он не сделал ничего дурного! Ни у кого ничего не отнял! Он просто не мог выносить этих насмешек в лицо, когда не только нарушают закон, а делают еще и назло тебе.

Н-да, как говорит Маэфор. Сейчас ничего не отнял, а осенью должен будешь отнимать… или из стражников уходить.

Уйти нельзя, у него приказ отца. Уходить некуда. Не так, как Денгару, но некуда.

Неужели ему придется отбирать… ну, не последнее, понятное дело, но если нечем платить, то отдавай ценности семьи?

И это – город Белого Древа? Как сочетается одно с другим?!

– Послушай… а Паук действительно так молод, как говорят?

– На пять лет меня моложе, – кивнул Денгар. – Знаешь, когда он родился, праздник был… на весь Минас-Тирит точно. Цветы, музыка, флаги… я хорошо это помню. И потом тоже, как он приехал.

– Погоди, кто?

– Паук же. Ну то есть Денетор, тогда-то он пацан мелкий был, кто ж знал, что из него вырастет…

– Так он родился не здесь?

– Нет, – покачал головой Денгар, – где-то на юге. В землях его отца.

– А кто его отец?

– Да какая разница! – махнул рукой командир. – Нам-то жить при Пауке. Так вот, когда он приехал, тоже был праздник, но поменьше уже. Я залез тогда на городскую стену посмотреть, каков же этот младший наследник.

– Увидел?

– Да что там видеть… ну, сидит пятилетний мальчишка перед своим отцом на коне. Весь город ликует… вот, до сих пор не нарадуемся.

Жизнь потихоньку налаживалась.

Денгар объяснил прочим стражникам, что поступок Таургона – это излишняя старательность новичка, а не свирепая правильность и тем паче не жестокость… на него поворчали (служба на улицах стала совсем скучной теперь), но простили. На вопрос, откуда он такой взялся, арнорец ответил честно как мог, его рассказы о боях с орками снискали ему уважение, воинское мастерство – тем паче… но Таургон видел, что здешним стражникам это в общем чуждо: воинский двор при караульной почти всегда пустовал, хотя свободное от патрулей время следовало проводить именно там – но зачем? воров ловишь более чем редко, и ничего серьезнее срезанного кошелька не случается. Не считая, конечно, тайных договоров между купцами, которые год от года всё хитрее… но для этого не надо упражняться с мечом и копьем, прямо наоборот.

Словом, отряд принял Таургона как этакого ручного зверя. Хищного, но ручного. А это значит: и заботься о нем, и следи, чтобы он ненароком кого не куснул. Смесь уважительного страха и снисходительности. Арнорца это устраивало.

Для жилья Хириль расчистила ему половину одной из кладовок наверху: что можно было убрать – убрали, поставили кровать, а полки с разным хозяйством ему не мешали. В конце концов, платил за этот угол он меньше, чем за место в комнате для слуг, зато отдельное жилище. Хириль взяла с него честное слово, что он никому не скажет, насколько она ему сбавила цену.

Купцы ничего не имели против, когда он подсаживался к ним по вечерам. Они не только болтали при нем, иногда отвечая на вопросы, они еще и расспрашивали: и про дорогу в Тарбад, и про то, как он убил дунгар (было сложно излагать это без упоминания приказа Маэфора, и получалось что-то вроде «Я подумал, что этот отрог может быть местом засады, и решил проверить»), еще его спрашивали про товары в Тарбаде, про северные меха – когда и как лучше за ними ехать, про гномов Синих Гор: что привозят, почем и прочее… Таургон не знал ответов на три вопроса из четырех, отправлял купцов к Маэфору и тем сослужил ему добрую службу: на север собрался изрядный обоз, а еще Ингольд, когда узнал про это, взял со своего тирана слово, что к сухой осени он будет снова в Минас-Тирите, чтобы им уйти в Тарбад вместе, а если северянам не найдется попутного обоза вернуться вовремя, то он, Ингольд, им просто заплатит за пустую дорогу, главное – чтобы были здесь в назначенное время! Маэфор посмеивался в бороду, пересказывая Таургону их разговор, и самое прекрасное было в том, что можно спокойно оставлять сына Арагласа в Минас-Тирите, он устроился, освоился, обзавелся новыми товарищами, так что дело начато успешно, о чем он, Маэфор, доложит вождю, лично или через гонца, как получится.

В свободное время он бродил по городу. Поначалу ему было интересно всё, самые обыденные для гондорцев вещи оказывались странными и притягательными для него, а потом… потом всё чаще его притягивали книжные лавки.

Они были разными. Была парочка во Втором ярусе, не на рынке, а прямо в домах (Таургон постепенно начинал разбираться в сложных правилах, кто где торгует): писцы трудились у широких окон, выполняя заказы или копируя что-то для продажи.

И была, конечно, лавка в Четвертом ярусе.

Ох, какие там лежали книги! Какими красками сияли манускрипты! Каким узорочьем были украшены! С какими затеями сделаны! Особенно северянина завораживала одна хитрая книжица, о которой купец сказал, что она дорожная: это была «Лэйтиан», и каждая песнь умещалась на одном листе, хитро согнутом. Потянешь его, а он перед тобой разворачивается; вроде и скромного размера книга, а каждый лист оказывается немалым. И там же не только текст, там опять и буквицы, и даже рисунки умещаются… тончайшая работа! Те книги, что читал в Ривенделле, были совсем другими: изящный эльфийский почерк прекрасен сам по себе, а рисунков почти и нет, если же и встречались, то легкие росчерки, словно след осеннего листа в воздухе. Читаешь эльфийский манускрипт – и ты наедине с текстом и с вечностью, ты словно в гулкой прохладной тишине… а от такой затейливой книжицы и тишина покажется многоголосым праздником. Что сказал торговец? Это книга для дороги? можно представить, как такая красота поможет скоротать путь! Висит у тебя на поясе, серебряной цепочкой пристегнута, ты откроешь, страница развернется перед тобой как волшебный чертог… и ведь знаешь «Лэйтиан» местами наизусть, а всё равно хочешь купить такое рукотворное чудо.

Книжица стоила… ой. Ему не один месяц придется откладывать деньги на нее. И это не говоря о том, что ближайшее жалованье надо будет потратить на одежду. Но – месяцем больше, месяцем меньше, разница невелика. Мала книга, а не по карману. К тому же, уж «Лэйтиан»-то покупать самое неразумное дело, на Север надо везти то, чего там нет, а не что женщины напевают, когда мелют муку…

Он запретил себе думать о дорогих и совершенно бесполезных книгах, надо искать то, что будет действительно нужно Арнору. И дешево! ну, насколько дешевым может быть манускрипт. Так что – Второй ярус.

К его удивлению и разочарованию, там не было ничего. Это изобилие книг оказалось или списками известных ему древних текстов, или сочинениями по их мотивам. Немногое по гондорской истории было такой же… сказочностью. Книги, которые приятно прочесть, узнавая известное, иногда переложенное на новый лад. Но не то, откуда черпаешь сведения.

Бродя по лавке переписчика, листая фолианты и книжицы, он не скрывал разочарования, так что хозяин спросил его, что же он ищет. Северянин рассказал.

– Это тебе в Хранилище надо, – ответил писец. И на вопрос, где оно, сказал как об очевидном: – Так Цитадель же. Круглое здание справа от Древа, как из туннеля выйдешь.

Таургон пылко поблагодарил, помчался наверх, но… к Четвертому ярусу сбавил прыть. Ему вспомнилось, как на него смотрели и Хириль, и Денгар при первой встрече. Да, сейчас он стражник, но… в стражники идут простолюдины, с гербом на груди тебя пустят в саму Цитадель, а в Хранилище? Кому открыто оно?

Он пришел с этим вопросом к Денгару, и тот честно ответил:

– Слушай, я не знаю. Мне же туда незачем… ты книжников спроси, что нужно, чтобы попасть.

Но спросить книжников Таургон никак не решался.

…а ту красоту, «Лэйтиан», купили на его глазах. Девушка, одетая так, что не из Цитадели ли она, явилась, строгим взглядом осмотрела книжные сокровища, немедленно заметила этот Сильмарил среди манускриптов и, не снизойдя до вопросов о цене, кивнула слуге: расплатись.

Ее кошель был слишком тяжел, чтобы она носила его сама.

Вот книжицу на поясе – другое дело.

* * *

Лето было в разгаре, ветер с Андуина лишь немного смягчал жару, и весь Минас-Тирит был в тот вечер взбудоражен ожиданием долгожданного и щедрого гостя: ждали дождь. Только водовозы недружелюбно посматривали на небо, где собирались тучи: приходят тут всякие и бесплатно раздают воду; Паук тебя налогами душит, а эта свинцово-серая хмарь лишит и законного заработка!

Хириль искоса посматривала на Денгара: дескать, ты мне обещал Таургона в помощь, когда понадобится; командир не спорил, да и Таургон, понимая, как летом ценна вода в этом городе, был готов помочь безо всяких обещаний и договоренностей.

Подвалы загрохотали пустыми бочками и ведрами: под крыши и водостоки ставили всё, во что можно набрать воды. Для питья городу хватало акведука, а вот хозяйственные нужды становились летом дороги: или топай лигу до Андуина, или плати водовозу. Ну что ж, завтра с этим проблем не будет.

И вот, будто нехотя, заворчал гром… его разбудили посреди ночи, ему не хочется вставать и что-то делать, но порывы ветра становились настойчивее, драли с бедолаги черно-синее одеяло, засверкали далекие зарницы… ну ладно, отговаривался гром, ладно, я сейчас, ну подождите, да иду уже, иду…

И небо над городом разорвалось.

Потоки дождя упали тысячами копий, они били отвесно, а люди уворачивались от их ударов, едва успевая менять ведра под водостоками и бегая к большим цистернам, которые, как оказалось, есть в домах именно на этот случай, дождь хлестал нещадно, но гондорцам это было нипочем, темнота была бессильна помешать им, они, пьяные яростью стихии, промокшие насквозь, бесстрашно бросались в бушующий мрак, и дело уже давно было не в том, сколько серебра они сберегут, набрав дождевой воды, а не платя водовозам, это было что-то большее, азарт добычи и отваги, смех смелости… безумная и прекрасная ночь.

К рассвету буря начала уставать, точнее, люди начали замечать и усталость, и холод от ледяного дождя, да и не было ли на Анориене града, ведь мог же быть, а тогда это побитые посевы… хотя, конечно, Минас-Тирит сыт не анориенским урожаем, но всё-таки… ведра наполнялись уже не так быстро, хотелось уйти под крышу, в тепло, отогреться и отоспаться…

– Таургон! – высунулась из дверей Хириль, – а ну-ка бросай ведро, другие доносят. Иди сюда.

Он повиновался.

– У тебя чистая одежда на смену есть? – требовательно спросила она.

Денгару у нее б поучиться командному тону.

– Найдется.

– Тогда бери и ступай попарься. Воды у нас теперь залиться, а пока вы в грозе купались, я огонь развела. Сейчас там всё готово. Так что давай. И бегом, другим тоже надо.

– Госпожа… – он почти приучился звать ее по имени, но иногда срывался, – места же хватит на всех.

– После тебя, – с неожиданной строгостью сказала Хириль. – Подождут. А ты не задерживайся особо.

– Почему? – нахмурился он.

И решение Хириль, что он должен париться первым и один, и ее тон были… странными.

– А то ты не знаешь, – она посмотрела ему в глаза. И сказала прямо: – Нечего простолюдинам мыться вместе с лордом.

– Откуда?.. – выдохнул Таургон.

– Откуда! – хмыкнула она. – Ты, когда с купцами говоришь, такой вежливый, учтивый, просто хлеб в масле. А что было, когда к нам лордята пришли?! Ты как на них смотрел?!

…ночная гулянка лорденышей действительно была самым неприятным для него событием этих месяцев. Как выяснилось, молодые господа нередко отправлялись веселиться в ярусы ниже Пятого, где чувствовали себя совершенно на воле… и дальше уже как получится. Трактирщики и радовались появлению лордят (те не считали денег), и побаивались их; стража такие визиты терпеть не могла, потому что унимать и выпроваживать разгулявшихся надо было со всем возможным почтением.

– Вот! – сказала Хириль, торжествующе глядя на него. – Вот и было написано у тебя на лице «Я вам, засранцам, уши оборву!»

– Неужели именно это? – Таургон засмеялся от неожиданности.

– Ну уж я не знаю, как это по-благородному будет, а по-нашему именно так.

Да, он действительно был в ярости от их неподобающего поведения, но он же сдержался и молчал…

– Что стоишь? – прервала его размышления Хириль. – Кому сказано: марш париться первым и не засни там!

* * *

Ближе к концу лета, когда дневной жар стал спадать, особенно по ночам, Денгар позвал его к себе и сказал:

– Значит, так.

Начало было серьезным. Кроме шуток: если командир не знает, как начать разговор, речь пойдет о чем-то важном.

Таургон кивнул: я внимательно слушаю и готов исполнить.

– Скоро будут состязания, – начал объяснять Денгар. – Они каждый год. Стража всех шести Ярусов. С Цитаделью нам состязаться… – он дернул углом рта, Таургон понял его. В самом деле, было бы странно юным лордам выйти на одно поле со вчерашними простолюдинами, ныне носящими герб.

– Так вот, – Денгар хмурился, и Таургон начал понимать, почему. – Состязания разные: бои с оружием, без… и лучники среди прочего. Выйдешь пострелять за Ярус.

Это было приказом, но прозвучало скорее вопросом.

– Надо, значит выйду, – пожал плечами арнорец. – Посмотрю на эти ваши блисталища.

– На что? – удивился Денгар.

– Ну, всё, что мы на севере про эти ваши игры знаем, – что Эарнур на ристалище блистал. Вот блисталищами и зовем.

– Скажете тоже! – хмыкнул командир. И полувопросом: – Так ты участвуешь.

Таургон кивнул.

– Я вношу тебя в списки.

Пришел день соревнований. Таургона, как и других участников, освободили от караулов, хотя он вполне мог бы пойти в утренний: во-первых, лучники выступали самыми последними, во-вторых, город почти вымер, все мужчины от пяти лет до ста были на трибунах и половина женщин там же. Лоточники тоже гурьбой спешили на Пеленнор, туда, где к западу от города в склоне одного из отрогов были вырезаны ряды для сидения знати, напротив построены помосты для зрителей попроще, а беднота из нижних Ярусов и предместий располагалась на скалах еще с заката, чтобы урвать места поближе и получше, а то придется смотреть чуть ни с вершины Миндоллуина, а оттуда разглядишь мало, а услышать так вовсе нечего – и не узнаешь главного: прошлогодний победитель смог удержать звание или нашелся сильнейший.

Таургон стоял под навесом, натянутым для участников, пригубливал ледяную кисловатую воду, которую сюда приносили, и болел за своих. Во всех видах борьбы, в схватках с кинжалом и прочим мелким оружием не было равных Первому и Второму ярусам. Оно и понятно: там стража не лоточников гоняет, а в случае чего скрутит разбушевавшегося пьяного. Бой со щитом и мечом выиграл Марах, Четвертый бурно радовался за товарища.

Солнце опускалось, тени становились длиннее, трибуны пустели. Как тебя ни подкармливай торговцы, а если ты тут с восхода, то устанешь и пойдешь домой. Лучники – это скучно.

Даже народ, облепивший утесы, как скворцы деревья, стал уходить, а самые стойкие – перемещаться поближе.

Интересно, как к ним туда добираются торговцы со своей поклажей? по этим горным тропам? или беднота не покупатель, с собой еду и воду берет?

И не везет, наверное, тем стражникам, которые сегодня здесь лоточников гоняют: хочется смотреть на арену, а надо на этих.

…забавно он стал мыслить.

– Лучники!! – раздалось на блисталище.

Таургон закинул лук и колчан на плечо и пошел.

Бойцам дозволялось выходить с личным оружием: чем оно лучше, тем надежнее храним покой Белого Города. Поэтому Таургон заранее сбегал к своим, одолжился (его собственный лук вернулся в Арнор, зачем он ему здесь?), чтобы стрелять из привычного, а не осваивать здешние.

Шестеро лучников вышли.

Герольды огласили имена. Блисталище шумно приветствовало Гельмира из Пятого яруса. Стало быть, победитель прошлых лет.

Поставили мишени. Выстрелили. Попали.

…в такую в Арноре стреляют дети.

Отодвинули. Выстрелили. Не все попали.

Отодвинули. Выстрелили. Опять не все.

Отодвинули. Остались вдвоем с Гельмиром.

Отодвинули.

Отодвинули. Это уже что-то серьезное.

Что – и вот это всё?!

– Таургон, Четвертый ярус!!

Когда герольды возглашают твое имя, в твою честь поют трубы, когда каменные ряды и помосты рукоплещут тебе, а народ на скалах ревет от восторга и кричит твое имя… он на миг захлебнулся, опьяненный восторгом. Он сегодня целый день видел это… но одно дело – видеть, и совсем другое – когда это тебе, когда это твое имя эхом звенит между утесов Белых Гор, к Миндоллуину и выше…

Можно понять Эарнура. Любого можно понять, кто пристрастен к такому ликованию.

Как к вину.

А если бы не ты, они точно также кричали бы «Гельмир». Толпе нет дела до тебя. Она приветствовала Гельмира – часа не прошло, как. А теперь он забыт.

Ладно, бродяге без роду, вчерашнему охотнику (или откуда там в стражники попадают) такое приятно, другой славы ему не обрести. Но скажи мне, король Эарнур, что было в этом хмеле успеха для тебя? Мало трубы пели в честь короля? Почему блисталище?

Ты надеялся, что за этим ревом толпа забудет о том, как твой конь испугался назгула? Ты раз за разом доказывал, что не был ни слаб, ни труслив? Кому ты доказывал? толпе? себе?

Надеялся этим ликованием изменить прошлое?

Бедняга…

– Ты что-то невесел для победителя, – подошел к нему Денгар.

– Был б с чего веселиться. Я думал: наконец началось настоящее состязание – а оно уже кончилось.

– Пойду мешок принесу, – хмыкнул Денгар.

– Какой мешок? – удивился Таургон.

– Большой. Гордость спрячешь.

Северянин расхохотался.

– Так-то лучше, – кивнул командир. – Теперь тебе вон туда.

Он показал головой на красивые шатры неподалеку.

– А мне наверх. К лорду Хардангу. Нас поздравляет он.

– А нас?

– А вас – лорд Маблунг. Военачальник Минас-Тирита.

Таургон нахмурился, задумался. И Денгар понял, о чем.

– Пробуй, – сказал командир. – Раз соревнования для тебя скучны, устрой себе что-то поинтереснее.

Кубки были одинаковыми. Серебряные, черненые, со сверкающим Белым Древом.

Красивые, что уж.

Лорд Маблунг вручал каждому, поздравлял. Кому-то кивал и улыбался: старый знакомый, других, как и тебя, видел впервые.

На столах было угощение, и слуги приносили еще. С утра состязавшиеся, разумеется, почти ничего не ели и сейчас были зверски голодны, так что пир начался с сытной и простой еды, а всякие тонкие блюда пошли позже, когда эта стая волков утолила первый голод.

Вино лилось рекой – прямиком в новенькие кубки.

Музыканты играли звонкое и веселое, то мелодии, то песни, и стражники с удовольствием горланили их, иногда отбивая такт по столу, от чего пустые кубки только что не подскакивали. Таургон, памятуя арнорские легкие раскладные столы, испугался, не рухнет ли этот, – но нет, он стоял не на обычных ножках, а на цельных бревнах, способных выдержать веселье победителей, даже если по этому столу пойдут плясать.

Лорд Маблунг с удовольствием пел вместе со всеми.

До сего дня Таургон встречал не слишком много гондорской знати – только когда они проезжали вверх или вниз по городу. Иным было всё равно: что стены, что люди в Четвертом ярусе, они не видели ни того, ни другого; иные замечали – и глядели с брезгливостью, так что Таургон старался уводить людей из-под такого взгляда, изображая, что это он расчищает дорогу знатному господину.

Лорд Маблунг был первым, кто не только смотрел на простых стражников, но и радовался их радостью. Он не снисходил до них, нет. Он искренне держался наравне.

Было слишком шумно и слишком много вина, но в главном походило на Арнор: нет простых людей и лорда, а есть командир из самых старших (Маблунга зовут тысячником, а сколько на самом деле воинов под его началом? если это войска столицы!) и обычные бойцы. И в мирной жизни они равны.

Получится? Должно получиться.

Именно с ним – должно.

Арнорец встал, обошел плясавших (за столом оставались лишь самые любители вкусно поесть), подошел к лорду Маблунгу.

– Мой господин.

– А! – ответил тот, сверкнув глазами. – На ловца и зверь.

Похоже, Таургон избавил его от вопроса, как заговорить первым.

– Тут шумно, пойдем поговорим, – кивнул командующий на выход из шатра.

Веселящиеся победители не обратили на них никакого внимания.

Снаружи была уже ночь, черная и тихая.

– Итак, дунаданы Севера не исчезли? У нас думали: время закончило то, что начал назгул.

– Мы не по зубам времени, – чуть усмехнулся Таургон. – Тем более не по зубам назгулу.

– О вашу гордость обломают зубы, вижу, – Маблунг тоже усмехнулся, но ласково. – Что ж, скажи мне, стражник Четвертого яруса, чем ты занят по службе?

– Лоточников гоняю. Чтобы не останавливались посреди улицы.

– Менее меткий лучник не справится с этим? – осведомился командующий.

Таургон пожал плечами.

Пожалуй, вина сегодня было много. Оно сладкое и непривычное.

А вот лорд Маблунг что пил, что нет. Хотя он опытный, мог бы и вправду незаметно меньше них выпить.

– Брось эту ерунду, – сказал Маблунг. – Переходи в армию. Исправишь ошибки моих бездельников… ну, то что исправимо. И я тебе молодежи десяточек соберу. Для начала. Научишь. Понимаешь?

Судя по выражению лица северянина, понимал он далеко не всё.

– Звание десятника я дам тебе сразу же. Сотником будешь через пару месяцев… самое позднее – через полгода. Ну?

Нет. Не понимает.

– Это другое положение, – терпеливо объяснил командующий. – Совсем другое. И деньги тоже. У сотника – совсем другие.

Опять не понимает?! Да что с ним? Вроде не пьян, и сам пришел говорить! Если не об этом – то о чем?

– Ты, видимо, не знаешь, кто у меня становится сотниками.

– Мой господин…

Нет? Почему нет?

– Мой господин, если бы Гондору были нужны хорошие лучники, они бы здесь были.

– Так, – Маблунг прищурился. – Ты разбираешься в делах гондорской армии лучше меня?

– Мой господин, я не хотел…

– А что ты хотел? Ты отказываешься от денег, звания и положения в обществе, которое тебе могло бы лет через десять-двадцать дать неплохие земли.

– На Севере много земли.

– Меткое замечание. Тогда что? Что тебе надо?

Таургон опустил голову. Ты отказал в его… даже не приглашении, а щедром предложении. И дерзнешь просить о противоположном.

– Что, это выше моих сил?! – лорд Маблунг был явно заинтригован.

– Нет. Тебе это было бы более чем легко.

– Так говори!

У них на Севере все такие невыносимые?!

– Мой господин, я остаюсь стражником потому, что у нас очень много свободного времени. И я мечтаю проводить его в Хранилище.

– При чем здесь я?

– Но… туда нужно же письмо от кого-то…

– Кто тебе сказал такую глупость?

Сам. Судя по его лицу – сам.

– Я впервые вижу, – расхохотался Маблунг, – чтобы весьма неплохой воин был труслив как заяц!

– Я не трус! – вскинулся северянин, забыв, на кого кричит. – Отправь меня на отряд орков, и узнаешь, заяц ли я! Да, я побегу от них – потому что так они помчатся следом, растянутся, и я перебью их по одиночке.

– Зубастый северный заяц… – примирительно сказал Маблунг, гася его гнев. – Отряд орков перекусывает пополам.

Арнорцу стало неловко из-за своей несдержанности. Гондорцу, впрочем, тоже.

Командующий сделал знак кому-то в темноте. Явился юноша, видимо, порученец. Маблунг что-то тихо сказал ему, они отошли.

И очень скоро лорд вернулся.

В руке у него был лист бумаги.

– Это то, что ты хотел? – спросил он, подавая Таургону.

«В Хранилище Минас-Тирита

Я ручаюсь, что Таургон, стражник Четвертого яруса, достойный человек, и прошу всячески помогать ему в его поисках знаний.

Маблунг, командующий войсками Минас-Тирита»

– Это то, что ты хотел?

– Да, мой господин! Спасибо!

– Это не всё. Слушай меня внимательно. Если ты не хочешь, чтобы другие стали называть тебя зайцем – и уже не в шутку! – то спрячь эту бумагу и никому никогда ее не показывай.

– Спасибо…

– Значит, лучники не нужны? – прищурился Маблунг.

– Думаю, нет.

– Хм… что ж, пойдем выпьем, если нам еще что-то оставили.

Этот северный Заяц моложе тебя вдвое, а сколько орков он перебил в жизни? Тоже вдвое, только в другую сторону? Или больше?

Теперь ему книжки почитать захотелось, на отдых.

Ладно. Пусть отдыхает.

…КАК НОЧНОЙ ВЕТЕР

2408 год Третьей эпохи

Участникам состязаний полагался день отдыха, а победителям – аж целых два! Вот это награда, не то что кубок – ну, красивый, ну, дорогой, но пользы от него? Пить здешнее пиво из него не станешь, слишком он для этого хорош… да и маловат, говоря честно.

Зато два дня!

Полной, полнейшей свободы!

Давеча ночью рядом с пиршественной палаткой была устроена еще одна, чтобы празднующие могли выспаться. Когда Таургона разбудил рассветный холод, все прочие спали. Северянин бесшумно вышел. В пиршественной еще не было прибрано, слуги придут сюда чуть позже.

Таургон засунул в рот пару кусков мяса, не глядя. Если его мечтам суждено сбыться, надо наесться на день вперед.

Высоко на башне протрубили, приветствуя взошедшее солнце; городские ворота открылись. Сын Арагласа почти бегом поспешил наверх, заскочил к Хириль только затем, чтобы оставить кубок и снять парадный доспех, отмахнулся ото всех вопросов: «Потом!» – и вверх, Ярус за Ярусом.

Полумрак туннеля, ведущего в Цитадель. Ослепительный свет дворцовой площади. Белоснежная громада королевского дворца, словно взлетающего в небо. Древо – в длинных темных листьях, ствол и ветви белеют сквозь них.

Сбудется. Всё сбудется.

Выдохнуть, усмиряя бешено бьющееся сердце, и спокойным шагом пойти к стоящему справа высокому круглому зданию с куполом.

Взяться за кольцо тяжелой двери.

Не заперто.

Шагнуть внутрь.

Он вошел в круглый зал. Высоко, под самым куполом, по кругу шли окна: по два, по три.

Стояли столы – большие, но у каждого только один стул с высокой спинкой. На каждом столе – изящные масляные светильники и письменный прибор с резным мраморным орлом. Орлы были разные – кто сидел спокойно, кто расправлял крылья, кто, напротив, чистил перья… и по цвету они были от белого до почти черного, смотря по породе мрамора.

По стенам стояли стеллажи с книгами. Таургон подошел к тем, что были на западной стене, лучи света ярко освещали их. Взял одну (что, вот так можно просто взять?!)… история Гондора от короля Кемендура до короля Анардила.

Не то чтобы тебе нужны были именно эти правители (хотя, несомненно, родоначальником безумной идеи брать имена великих героев древности был именно Кемендур, назвавший сына Эарендилом), но ты сам не знал, за какой добычей ты здесь, так что снял переносной пюпитр с одного из столов, поставил на самый освещенный, сел и стал просматривать книгу.

Она оказалась странной. Судя по ней, главными событиями в правление сих трех королей были свадьбы. Кто на ком женился – и какого рода были новобрачные. Составлена она была, похоже, при Алькарине: ко многим родам были пометки, доходящие до десятого-одиннадцатого века. Дескать, потомками этого лорда были такие-то.

Ты не знаешь, что именно хотел бы почитать, но точно не это.

Таургон поставил книгу на полку, прошел к следующему стеллажу, взял наугад.

Роскошный переплет.

Надо сменить пюпитр, этот ее не выдержит.

Складывая пюпитр, арнорец нечаянно хлопнул им. Эхо подхватило, купол откликнулся.

Послышались шаги, и из темного проема в южной стене вышел невысокий человек.

– Мой господин интересуется родословной? – человек был пожилым, голос его – доброжелательным.

– Нет… – растерялся Таургон.

Он взял книгу без позволения – и его не заругают за это?

– Тогда вряд ли тебе понадобится «История Гондора в правление Атанатара Алькарина», – улыбнулся хранитель.

– Я первый раз здесь…

Собеседник кивнул.

Ну еще бы, ему это известно. Твою заячью морду он бы запомнил.

– Я бы хотел почитать историю Гондора при Наместниках. Но не родословные, а…

– Понимаю, – отозвался хранитель. – Насколько подробную?

– Не знаю... я…

– Понимаю, – снова кивнул он.

И ушел.

Оставив тебя наедине с огромным залом (ты только сейчас понял, что больше людей здесь нет), мраморными орлами, ненужным великолепным томом, который следует вернуть на место.

И твоими былыми страхами, рассыпавшимися, как домик из песка.

Хранитель – как потом ты узнал, его звали Серион – принес тебе небольшую книгу, под которую никакой подставки было не надо. Это действительно изложение событий последних четырех веков… вот только излагать было почти нечего. Страшное потрясение от новой утраты Короля, когда Эарнур сгинул в Минас-Моргуле… проходит десять лет, его объявляют погибшим, ищут того, кто по родословной следующий… двоюродный дядя сгинувшего отказывается, и тогда все лорды, собравшись, провозглашают, что власть будет в руках Мардила, пока Король не вернется… обо всем этом рассказывается подробно, ярко, такое впечатление, что писано для юношества. А дальше – не о чем писать. То есть автор старается, малейшее событие расцвечивает, но трудновато учить историю из двух слов: «Всё спокойно». Назгулы не подают признаков жиз… никаких признаков они не подают. Самое волнительное, что случилось, – сложности в семье Наместника Турина: рождались только девочки, и очередные роды убили его уже немолодую жену, а он потом женился снова, и когда ему уже было за восемьдесят, наконец родился сын – Хадор, отец нынешнего Наместника. Н-да, назовешь сына Турином, а потом у него в семье творится такое, что об этом писать очень увлекательно. Бедная его первая жена…

И счастлива страна, где такое событие – самое трагичное.

На Хадоре обрывается. «После него править стал сын его Барахир, и держать роду Мардила скипетр до тех пор, пока Король не вернется».

А вдруг они всё-таки ждут?

Маэфор не приходил сюда, не читал этих книг, он вообще ни с кем, кроме купцов и слуг, не говорил!

Маэфор мог ошибиться!

Или… он был прав, и это лишь фраза, сохранившаяся со времен Эарнура?

– Господин Серион, могу я спросить? Вот эти слова: «пока Король не вернется» – что они значат?

– Ты приехал издалека? – изумление на лице хранителя. – Откуда ты, что не знаешь этого?

Ты объясняешь.

Он изумлен и, спохватившись, отвечает на твой вопрос.

Гондор любит память о прошлом, Гондор тщательно бережет ее.

И не ждет Короля.

Серион подробно расспросил тебя, что ты знаешь по истории Гондора, и обещал подобрать книги, восполняющие пробелы.

Когда солнце зашло, он не без сожаления выпроводил тебя из Хранилища, чтобы назавтра впустить с рассветом.

Дальше бывать дни напролет не получалось – служба есть служба, но всё свободное время теперь проходило здесь.

Ты узнал, что зал Хранилища не всегда безлюден: ближе к полудню многие, а то и большинство столов оказывались заняты. Здесь бывали седовласые лорды, с которыми Серион был исключительно почтителен – и видно, что это уважение не к знатности и не к возрасту, а к заслугам и мудрости этих людей. Здесь бывали хорошо одетые мальчишки: учитель что-то задал, а в домашней библиотеке нет нужной книги. Изредка заходили мужчины средних лет, ненадолго, всегда по делу: краткий разговор с одним из хранителей, какие-то древние документы на столе, потом поблагодарит кивком и уйдет раньше, чем книгочей разогнется из поклона. Здесь бывали и женщины – некоторые, судя по мечтательным лицам, читали что-то несказанно прекрасное, другие интересовались вещами менее возвышенными. На одну из них Таургон невольно обратил внимание: совсем юная, нет двадцати, а на столе тома хроник, которые она не прочитывает, а бегло просматривает: что-то ищет. А то подолгу сидит, задумавшись.

Как-то вечером, когда дело шло к закрытию и в зале остались одни двое, Таургон услышал, как один из хранителей говорит ей:

– Госпожа Тинувиэль, сегодня уже поздно. «Историю Южного Гондора» я принесу тебе завтра.

Ка-ак?

Как ее зовут?!

Тебе казалось, что ты уже привык к высоким именам, но это – чересчур! Да, в Арноре обычное дело давать женщинам имена по птицам, там никого не удивишь ни «Филит», ни «Хеледир», но «Тинувиэль» – это всё-таки не совсем «Соловей»!

Но она же не виновата, что ее так назвали… хрупкая, красивая девушка, темные волосы волной ниспадают. И серьезная такая.

Он закрыл фолиант, подошел к ее столу. Она отдавала Сериону то, что ей уже не понадобится, прочее оставалось лежать на ее столе до завтра.

– А, – сказал старый хранитель, – вот Таургон тебя и проводит.

– Зачем? – возмущенно вскинулась девушка. – Я неспособна сама найти дорогу?!

Это не Соловей, это ежик летучий!

Арахад на миг представил себе ежа с крыльями… чуть не рассмеялся, но сдержался.

– Это верно, госпоже Тинувиэли нечего бояться на ночных улицах, – примирительно сказал он. – Мне ли не знать.

Она изволила его заметить, скользнула взглядом по гербу на его кожаном нагруднике (он не переодевался, идя в Хранилище).

– Ну вот! – решительно сказала она, обретя внезапного союзника. – Мне не нужен провожатый.

– Но нам по пути, – он снова улыбнулся, – только мне ниже. Мне в Четвертый.

– Мне в Пятый.

– А над чем ты так трудишься?

– Королева Берутиэль, – вскользь ответила она и повернулся к Сериону: – «История Южного Гондора» мне нужна завтра с утра. Не к восходу, конечно.

Рассерженного соловья ты, конечно, ни разу в жизни не видел, но другие мелкие птицы, когда взволнованы, так забавно топорщат перья... как и ежик иглы.

– Ты расскажешь? – спросил он. – Что нового с Берутиэлью?

– То, что пишут о ней в книгах, – девушка понеслась по пламенно нелюбимой (или любимой?) теме так страстно, что забыла попрощаться с Серионом, – это совершенное безумие и сказки! Какие кошки, шпионящие для нее по всему Гондору?! Ненавидеть всё, что связано с водой, и жить где?! в Осгилиате, в речном городе! Минас-Итиль бы подошла ей больше!

Тем временем они вышли из Хранилища, пошли к туннелю.

Быстро темнело, но юная Тинувиэль чувствовала себя уверенно, как все кошки Арды разом.

– Дальше еще хуже! Пишут, что Фаластур посадил ее на корабль одну, только с кошками. Он что, в клетку ее сначала запер?! Если бы она была такой страшной и так ненавидела море, то как бы она позволила отправить себя на корабль?!

Ее бы в Арнор… с Сильмариэнью познакомить. Мигом бы нашли общий язык. Правда, всем остальным пришлось бы бегом спасаться.

На ближайшем корабле.

– И Фаластур, способный поступить с женою вот так, отправить ее на верную мучительную смерть, должен быть негодяем страшнейшим, хуже Ар-Гимильзора! А он обычный король.

А ведь это здесь редкость: чтобы девушка так серьезно увлекалась историей. Это и у нас редкость… но у нас война, да и читать всерьез можно только в Ривенделле.

– Но самое ужасное – это финал! Что значит: ее корабль видели, когда он проплывал мимо Умбара?! Кто видел? Умбарцы? И прислали сообщение в Гондор?!

– А действительно… – задумчиво проговорил Арахад. – Ведь до девятьсот тридцать шестого года Умбар принадлежит мораданам, его подчинил Эарнил Первый…

– Вот! А он племянник Фаластура! Он стал королем после его смерти!!

–… и, значит, Берутиэль вряд ли могла быть из рода черных нуменорцев, – он продолжал думать вслух. – После победы Эарнила Первого, когда часть умбарцев переселена в Гондор, такие браки наверняка были часты, но до этого…

– Ты меня понимаешь! – почти закричала девушка.

Они шли по Шестому ярусу, народу на улице было немного, но на голос Тинувиэли обернулись.

– Подожди, – продолжал арнорец, – я плохо знаю историю войн Фаластура. Ведь он же присоединял побережья. А если это был Южный Гондор? Там могли быть мораданы…

Понятно, почему она так требует эту книгу. Теперь и самому интересно.

– Ты бы сделал своей королевой дочь вражеского народа? Не покоренного, а такого, с которым еще не начал войны?!

От слов «сделал бы своей королевой» его передернуло, но это же она просто фигурально говорит.

– А что тогда было, по-твоему?

– Всё просто. Берутиэль – не из мораданов. Она рассорилась с мужем, и они разъехались. Обычное дело.

Обычное? О распавшейся семье она говорит так спокойно?

– Она презирала его увлечение флотом и жила в столице, как и положено королеве. Спустя сколько-то лет они поссорились совсем, и она уехала к родным. Возможно, в Южный Гондор.

– А про кошек сочинили позже? – спросил он.

– Ты веришь, что она была каким-то Тевильдо в юбке? – фыркнула девушка.

Таургон улыбнулся.

– Так ты считаешь, что ее умбарская кровь – вымысел? Перепутали с событиями времен Эарнила Первого или даже его сына?

– Не знаю, – Тинувиэль несколько успокоилась. – Нужно смотреть родословные по владениям между Поросом и Харнен. У тех лордов могли быть какие-то связи с Умбаром, причем древние. Возможно, этим браком Фаластур закреплял власть Гондора над землями к югу от Итилиена.

– И тогда она могла уплыть на своем корабле в Южный Гондор? – он подхватил ее мысль.

– Именно! Кстати, мы пришли.

Они стояли перед небольшим домом в северном конце Пятого Яруса.

Дом был как большинство здесь: на улицу выходит дверь и пара окон, остальные – во внутренний двор.

– Тогда удачи тебе завтра с «Историей Южного Гондора».

– А ты придешь?

– Завтра нет. Я весь день занят на службе. Послезавтра.

– Тогда до послезавтра, – она на миг забыла про свою взъерошенную сердитость и улыбнулась ему.

Какая светлая у нее улыбка.

Спорить о Берутиэли оказалось делом невероятно увлекательным.

«История Южного Гондора» не дала почти ничего, родословная королевы не прояснилась. Тинувиэль разочаровалась в хрониках и потребовала подлинники: документы начиная с восьмого века.

Таургон чуть не спросил «Неужели можно – вот так получить?!», но в его сознании зазвучало «За-аяц» голосом лорда Маблунга, так что заговорил он совсем о другом.

Говорили они теперь в совершенно чудесном месте: оказывается, при Хранилище был небольшой сад. В самом деле, в зале не побеседуешь, эхо подхватит голоса. Вот мудрые книжники и сделали себе уголок, где никто никому не помешает.

Сад был хитрым: густые кусты барбариса, высаженные замысловатыми зигзагами, превращали его в лабиринт, где стояло не меньше дюжины мраморных скамей: выбирай любую, усаживайся в этой зеленой комнатке и спорь до хрипоты. Чтобы солнце не жгло, там росли сосны… далеко не первый век, так что все скамьи были в густой тени.

Сентябрь в этом году был сказочным: солнечный, не слишком жаркий. Одно удовольствие в саду беседовать. Или не одно, а много удовольствий в этом…

– Ты представляешь, – негодовала Тинувиэль, – в записях времен Фаластура повторяются те же самые сказки про кошек! Ни годов жизни Берутиэли, ни родословной… в девятом веке – это мяуканье вместо летописи!

– Серьезно поссорились, – качал головой Таургон. Впрочем, это понятно и по кошачьей страшилке. – Но если я правильно понимаю, многие документы погибли при мятеже Кастамира? Осгилиат тогда сильно пострадал, а основной архив был там.

– А я говорю тебе, что он приказал убрать все упоминания о ней, кроме придуманной им кошачьей истории!

– Почему «придуманной»? Это похоже на правду.

– Правду?! – взвилась Тинувиэль. – Кошки, шпионящие за людьми?!

– Не совсем так, – мягко ответил Арахад. – Люди, которые боятся королевы и ее кошек. И искренне верят, что кошки шпионят.

Тинувиэль задумалась.

– Нет, в кошек я верю, – продолжал он. – Посуди сама: у нее нет детей, она страдает от этого, вот и окружает себя хоть кем-то живым и теплым.

– И сама же мучает этих кошек!

– Мучает, – кивнул Арахад, вспоминая свою бабушку – госпожу Раудрес, которую знал очень мало и всё-таки слишком много. – Когда сердце разбито, то любовь оборачивается жестокостью, так бывает.

Девушка снова не возразила.

– Берутиэль, судя по всему, была женщиной властной, – говорил арнорец, – непримиримой. Такие легко наживают недругов. А тут еще эти кошки…

– И ты думаешь, что Фаластур это не выдумал?

– Фаластур был королем, мореходом, воином, – улыбнулся Арахад. – Выдумывать сказки про кошек? Ему?

– Ну и что! Он мог приказать выдумать!

– Нарочно очернить нелюбимую жену? Нет, – он покачал головой. – Велеть не упоминать – да, это похоже на правду. А что именно сказано в текстах девятого века?

– Только одно упоминание, – вздохнула Тинувиэль. – Кошки-шпионы, как обычно.

– А про то, что она из мораданов?

– Это только с двенадцатого века появляется, – хмыкнула Тинувиэль. – А про корабль, проплывавший мимо Умбара, вообще уже после Кастамира.

– В пятнадцатом веке умбарцы любовались этим кораблем: королева, кошки и никакой команды, – с улыбкой произнес он.

– И поспешили написать об этом королю Алдамиру! – язвительно добавила она. – Вот он обрадовался такому письму! Как этот корабль был прекрасен… то есть ужасен в лунном свете.

В лунном свете сидели сейчас они двое: Таургон сегодня был свободен после полудня, так что, когда Хранилище закрылось, они перебрались в сад. Молодая луна стояла на юге, серебрила длинные иглы изогнутых сосен перед ними.

И что ему королева Берутиэль и сложности в ее жизни? А вот сидит, обсуждает и до утра говорить о ней готов.

– Тинувиэль. Мы засиделись. Твои родители наверняка волнуются.

– Отец прекрасно знает, что со мной ничего случиться не может, – хмыкнула она. – Пусть волнуется, если ему больше делать нечего.

– И всё-таки пойдем.

Он встал.

Пришлось подчиняться. Не сидеть же ей тут в одиночестве.

– А когда ты свободен?

– Завтра. Но с утра.

– С утра неинтересно. Ты придешь раньше меня, я ничего нового прочесть не успею. И уйдешь до полудня.

– Ну что поделать, – он улыбнулся. – У меня служба.

Завтра он пришел, как обычно, с восходом, сел за свой любимый стол. Сначала он устраивался здесь потому, что это место освещено с утра до второго-третьего часа пополудни, не надо зажигать светильники, а потом полюбил орла на письменном приборе: черный мраморный птиц не изображал величие, а невозмутимо чистил перья. Было в нем что-то домашнее и уютное. Как случайно встретиться на террасе с владыкой Элрондом или лордом Глорфиндэлем и перекинуться парой слов о чем-то повседневном.

Он читал историю Гондора времен правления Исилдура и Анариона. Сейчас на его столе было самое полное описание – он просил такое, и Серион принес ему. Но, вдохновленный примером Тинувиэли (и тем, во что превратилась история Берутиэли спустя всего лишь шесть веков!), Арахад думал, что надо переставать быть зайцем и, дочитав эту книгу, взяться за подлинные документы.

Скоро придет. И станет не до Исилдура. Будет сплошная Берутиэль.

Шаги. Легкие и быстрые. Она.

Увидев, что он смотрит на нее, Тинувиэль не дала себе труда войти в зал. Поманила его рукой и быстро пошла в сад.

Надумала за ночь что-то такое про свою Кошачью Королеву, что ей и документы не нужны?

Что ж, первым Королям Гондора придется опять подождать.

Тинувиэль была так взволнована, что спросила, еще не дойдя до скамьи:

– Скажи, а почему ты служишь стражником?

Что ж, на месте ее отца он бы тоже заинтересовался, с кем его девочка проводит время после заката. Даже точно зная, что ничего дурного с ней не будет.

– Надо на что-то жить, – Таургон постарался, чтобы вышло естественно. – Стражникам хорошо платят.

– Но ты ведь лорд?

– Ну… можно сказать и так.

– Что значит «можно сказать»?! Человек или знатный, или нет. По-другому не бывает.

Сказать ей? Какую-то часть сказать придется… да и не хочется скрывать.

– Это в Гондоре по-другому не бывает.

…и никакой Берутиэли на сегодня. И кошек никаких.

Он рассказывал ей об Арноре, опуская все детали и все имена.

Север времен затишья после Второй Ангмарской. Начало новой войны. Страшная гибель деда, сожранного волками. Отец, лишившийся ноги и чудом избежавший смерти. Подвиг Хэлгона. Медленное затухание войны.

Тинувиэль слушала его, безмолвная и вдохновенная.

А он говорил и говорил об Арноре, о том, как уже в мирные годы побывал в заброшенном Аннуминасе, с болью рассказывал о руинах Форноста, одергивал себя, чтобы нечаянно не упомянуть о Ривенделле и эльфах, снова об отце, переписывающем книги, чтобы победа в войне стала не просто спокойным временем, а взлетом духа, хотя и без книг арнорцы помнят многое, и пусть века назад сожжен Форност, но главная цитадель – в твоем сердце и памяти, и врагу не взять ее, если ты сам не позволишь…

– Это правда?.. – шепотом спросила Тинувиэль. Не потому, что не верила, а просто мир распахнулся слишком широко и сразу.

Он кивнул.

Тени от кустов барбариса становились всё короче. Скоро полдень. А в полдень он должен быть в карауле.

Таургон встал.

– Уходишь? – вскинулась она.

– Пора.

– Я провожу тебя? – неожиданно спросила Тинувиэль.

– Вряд ли тебе стоит появляться со мной в Четвертом ярусе. Пойдут разговоры. Они тебе не нужны.

– Да… Ну тогда – до Пятого?

Ему самому не хочется расставаться.

На следующий день она не дала ему даже подойти к столу, сразу повела в сад. Настроена она была более чем решительно.

О Берутиэли всё равно они больше ничего не найдут. Им остались лишь предположения, и незачем на это тратить время!

Два дня назад она считала иначе, но Таургон не стал ей об этом напоминать.

Если в Арноре всё так, как он говорит, то лучше она поможет ему, Таургону. Он читает об основании Гондора – прекрасно. Действительно, эту книгу стоит сверить с подлинниками. Там, где нельзя проверить по документам Второй эпохи, надо взять самое древнее.

Здесь Хранилище, в конце концов! пусть им найдут всё, что уцелело.

И потом переписать для Арнора. Но переписать то, в чем не будет поздних сказок!

Да, он занят. Он на службе. Но что мешает ей заняться всем этим? Вдвоем они сделают это быстрее. Много быстрее!

Арахад молча слушал ее, кивал и не взялся бы сказать, что сейчас в нем сильнее: благодарность или восхищение.

Тинувиэль сменила стол и теперь сидела позади него. Когда он здесь, они могут что-то быстро обсудить шепотом. Когда его нет, ей легко взять его книги.

Работа полетела как на крыльях, черный мраморный орел одобрительно косил выпуклый глаз, вдохновенный порыв Тинувиэли передавался Таургону, они в несколько дней исчерпали немногочисленные подлинники и дальше едва не до полуночи спорили о расхождении в фактах между хрониками разных веков. Он пытался пожалеть ее родителей, девушка отмахивалась, что отец всё знает, не волнуется, «и вообще, он уже спит, когда я возвращаюсь!», так что продолжительность их вечерних бесед зависела только от него: ему с восходом уже быть в карауле и надо хоть несколько часов поспать. Хорошо, что светает всё позже… Таургон сейчас не жалел, что Хранилище закрывается всё раньше – он больше дорожил спорами в саду, а не чтением в зале.

Раньше ему не было дела до Берутиэли, и всё же он был готов тратить часы и часы на Королеву Кошек.

Сейчас Исилдур и Анарион, когда-то такие важные, становились… не то что безразличны, всё это нужно, отец будет рад получить такой труд, книга пойдет в Арноре от семьи к семье, дети и внуки будут учить историю по ней, владыка Элронд прочтет с одобрением, всё это прекрасно… и не значит сейчас ни-че-го.

Ну, почти ничего.

С недавних пор Денгар совершенно перестал ставить его в ночные караулы.

Настолько заметно?

Ну, заметно. Ну и что?

Лоточники, которых он уже давно знает в лицо, то и дело улыбаются ему. И честно топают дальше.

Тинувиэль. Соловушка…

Сложность возникла там, где ее не ждали.

Участие Тинувиэли ускорило их труд многократно, и примерно через месяц всё, заслуживающее доверия, было прочтено.

Надо было переходить к переписыванию. Само по себе это отнюдь не скучно: сводить два, а то и три-четыре текста в один – дело творческое, но… но иссякли темы для споров! Всё было решено.

И чем им заниматься по ночам в саду? Ночи всё длиннее, уже равноденствие позади.

Они по-прежнему шли в сад – и обсуждали что-то из переписанного сегодня, теперь не споря, не докапываясь до истины, а просто делясь мыслями… с каждым вечером всё больше говорил Таургон, рассуждая о сыновьях Элендила даже не как о правителях, а как о людях: какими они были в семье, какими были их жены, дети…

Октябрь был сказочно теплый, и всё-таки ночи уже осенние, Тинувиэли зябко, она прижимается к нему и слушает, слушает – ведь чтобы спорить, надо отстраниться, так что соглашаться теплее, он приобнимает ее одной рукой – маленькую теплую птичку, пушистую и такую хрупкую.

И никак не может решиться.

Поэтому продолжает говорить об Исилдуре.

– Я люблю тебя, – выдыхает она.

Он первый раз целует ее.

…и Исилдур отправляется в забвение следом за Берутиэлью.

Теперь, если он приходил с утра, то, улучив минутку, когда Сериона и прочих хранителей не было, целовал ее пальцы – маленькие, тонкие пальчики, нежные и трудолюбивые, а мраморный орел косил глазом: не идет ли кто? он захлопает крыльями, если влюбленные не услышат шагов. Прочие орлы деликатно смотрели в стороны.

Перед тем, как ему уйти, Тинувиэль решительно звала его в сад – и любой сказал бы, что им надо что-то обсудить. Они благословляли того, кто придумал, что кусты барбариса должны быть такими высокими, так что за ними ничего не видно… но слышно. Конечно, не тихие поцелуи, а шаги – их Таургон распознавал так чутко, что Тинувиэли это казалось чудом.

Если же он приходил днем, то это было счастье. Мысль о вечере вдвоем странным образом не отвлекала их от работы, а наоборот – помогала сосредоточиться: исправленная хроника правления сыновей Элендила, которую они поделили между собой на главы, продвигалась быстрее прежнего.

А после заката они убегали в сад.

Разгадана их тайна? Нет? А какая разница?

Они поженятся. Когда-нибудь… потом. Ей семнадцать, ближайшие три года о свадьбе нечего и думать, но и после… она еще слишком молода для семьи, всё это будет, обязательно, как же иначе, просто сейчас это неважно, сейчас – быть вместе, он целует ее губы – осторожно, словно едва вскипевшую воду пьет, и вскипает, огнем бежит по жилам кровь, и горы готов свернуть, а она целует тебя сама – глаза, щеки, лоб, какая она смелая, она прекрасна и дерзка, и какое это чудо – позволять ей целовать тебя, луна напоминает им о времени… надо идти, ее отец, как она уверяет, спит и не волнуется, знает ли он, что они теперь отнюдь не историю обсуждают? а если и знает, то что дурного, они поженятся, только позже, а сейчас держать ее в объятьях, хрупкую милую Соловушку…

Осень заботилась о влюбленных как могла, но кроме них двоих был еще весь остальной Гондор. Земля ждала осенних дождей.

Время пришло.

Время холодного шквального ветра, который – с дождем, без него ли – гнал под крышу всех без разбора.

По вечерам Серион с сочувствием смотрел на них, но правило есть правило, Таургон молча вздыхал и не спорил, Тинувиэль молчала возмущенно, но поделать ничего не могла всё равно. До слез ее огорчало другое: любимый настаивал, что прощаться они должны в туннеле, ведущем на Шестой ярус. Раньше он всегда провожал ее до дому, и целоваться на пороге – это было… это было частью ее мира, ее счастья! А теперь он придумал, что их могут увидеть вместе! да что там можно рассмотреть в этих сумерках, особенно когда ветер и дождь?! да кто вообще выглянет в окно?! но нет, он говорил, что ни ей, ни тем более ее отцу не нужны разговоры о том, что она проводит время в обществе простого стражника, одно дело Хранилище, другое – улица.

Он был неправ! совершенно неправ! но непреклонен… приходилось подчиняться.

И всей душой ненавидеть эту осень с ее непогодой.

Скорей бы похолодало. Придут ясные дни.

В зале Хранилища теперь стоял непрерывный тихий гул: в окна бил ветер или дождь, и это заглушало шепот, если надо было обсудить правление Исилдура и Анариона.

Шептались они чаще по привычке: в такую погоду любители древней мудрости предпочитали сидеть дома, так что в зале по многу часов не было никого, кроме них двоих. Хранители тоже не появлялись: то ли из деликатности, то ли просто заняты делом в недрах своих владений.

Можно поцеловаться и раз, и другой, точно зная, что никто не увидит.

И всё-таки Тинувиэль никогда в жизни не злилась на осеннюю непогоду – так.

Тут – Таургон, неумолимый и невозможный в своей правильности и заботе о ней там, где это совершенно не нужно.

Дома – отец. Прошлые месяцы они не виделись вовсе: она уходила, пока он спит, приходила – уже спит. А теперь ужинай с ним каждый вечер. А он не молчит! Рассуждает, не понимая совершенно ничего, и задает вопросы, один глупее другого.

Но не говорить же об этом с Таургоном здесь шепотом.

Мерзкий, отвратительный ноябрь!

Разве что хронику они почти закончили, хоть что-то хорошее. Скоро допишут и снова возьмутся за интересное. У нее уже есть идеи, но Таургон пока говорит: никаких обсуждений нового, а то они никогда не закончат эту работу.

Иногда с ним совершенно невозможно!

Декабрь усмирил дожди, стало ясно и холодно.

Слуги еще с рассвета прибрали сад Хранилища, положили на мраморные скамьи туго набитые подушки; любители древности поспешили туда.

Стало многолюдно, как летом.

Не поговоришь о любви.

Но ей и так найдется, о чем его спросить.

– Послушай, а ты ничего не рассказывал о своем замке.

– Замке?

– Ну да. Я не так хорошо знаю карту Арнора, но ты же объяснишь? Когда он был построен? Еще Север был един? Или позже? Сколько у него башен? Эльфы помогали возводить его?

– Тинувиэль…

Смягчать правду или нет? Ей ехать с ним на Север, ей приучаться жить без слуг, топить очаг торфом, печь желудевый хлеб… он бы рассказал позже, но раз она спросила – пусть знает правду. Ей войти в этот мир, и сейчас умолчать о чем-то всё равно, что солгать.

Она не перебивала. Она смотрела огромными глазами.

Он говорил еще подробнее, пытаясь объяснить, что в такой жизни нет ничего страшного, только на первый взгляд это невозможно; он доказывал, что простой труд не мешает ни образованности, ни красоте души, что сейчас вот они беседуют с пустыми руками, а так руки обоих были бы заняты каким-то домашним делом.

Он говорил спокойно и, как ему самому казалось, убедительно.

Вдруг Тинувиэль жалобно всхлипнула – и зарыдала в голос. Отчаянно. Беспросветно.

Что все осенние бури в сравнении с этим.

Он протянул к ней руки – обнять, прижать, утешить… она вскочила.

– Тинувиэль, ты напрасно…

Она метнулась прочь. Бегом из сада.

За ней? Или дать ей пережить всё, что она узнала?

Она сейчас не хочет его видеть.

Не хочет – значит, он не помчится за ней. Она успокоится и вернется. Она же любит его. Значит, он будет снова и снова объяснять ей, что бояться жизни в пещерах не нужно.

Она привыкнет к этой мысли

У них много времени на это.

Назавтра она не пришла.

И на третий день тоже.

Что делать?!

Идти к ней, говорить, убеждать?!

Она любит его, она сделала свой выбор, как и он. А значит, ей нужно время принять их будущее. О котором он сказал слишком рано.

Ей нужно успокоиться.

Он не должен ее тревожить. Она придет, когда станет легче.

А до того он должен ждать.

И он ждал. Приходил в Хранилище как обычно, переписывал свои главы. Серион посматривал на стол Тинувиэли с разложенными книгами, но пока молчал.

Ты твердил себе, что должен уважать ее желание не видеться с тобой. Пока не видеться.

Тебе всё больше хотелось, позабыв про всякое уважение, ворваться к ней в дом, упасть ей в ноги и закричать: «Прости! скажи, в чем виноват, признаю вину – только прости! не мучай!»

Но разве он может так поступить? Она не приглашала его, он не знаком с господином Брандионом.

Здесь не Арнор, здесь другие нравы. Он должен уважать их.

Она придет.

Переживет свой первый страх и придет.

Спустя неделю не выдержал старый хранитель. Он спросил о ней, ты не мог внятно ответить, Серион сказал: «Так узнай, что же ты?!»

И назавтра ты с чистой совестью отправился к так хорошо знакомому тебе дому в северном конце Пятого яруса. Ты не вламываешься, ты выполняешь просьбу главного хранителя.

Сердце прыгало, как бешеный заяц.

Ставни были закрыты. Неудивительно: по этой погоде, тихой, но холодной, так делали во многих домах, сохраняя тепло.

Таургон взялся за массивное кольцо, постучал в дверь.

Тишина.

Он подождал и постучал снова.

Ничего.

Ушли куда-то?

Он подождет.

Они вернутся – или пройдет кто-нибудь из слуг.

Долго. Как долго никого нет.

Или ему только кажется, что долго?

Еще раз постучать? Ну а вдруг слуги были на заднем дворе, не услышали?

– Напрасно стучишь, – говорит проходящий мимо стражник. – Они уехали.

– Как уехали? Куда? Когда?!

– Дня три назад. Или четыре. Куда… да кто их знает. В имение, наверное. Повозок было две, большие. Решили, видно, на юге зиму пережидать. А может, что срочное их погнало.

И черная трещина раскалывает твой мир.

Ты умеешь терять.

Тебе доводилось и хоронить павших товарищей, и оставлять их непогребенными.

Ты годами был готов к известию о смерти отца.

Но там была война. Там не было ни мига для горя, сжал сердце в кулак – и беги, бейся, мсти, отступай, чтобы отомстить потом, лежи тише камня, чтобы враг не заметил тебя… На войне потери были частью жизни, и боль была частью жизни.

Мертвым не больно.

Болит – радуйся. Значит жив. Отец потерял ногу – ликуй: он не погибнет!

Ты отвык терять.

Война позади; даже на Севере уже много лет никто не гибнет. А здесь, в этом сказочном мире, где сменяются поколения, не знавшие битв, в этом прекраснейшем городе, волшебнее чертогов Элронда, ты не ждал потери.

Этого не может быть!

Она сама сказала, что любит его, сказала первой!

Может.

Это Гондор, здесь люди мыслят иначе. Как она сказала о Берутиэли? «Они с мужем расстались, обычное дело»?

Если брачная клятва так мало значит, то чего стоят тайные поцелуи? – меньше, чем ночной ветер; улетел – нет и следа.

Тинувиэль!

Размечтался? думал: попал в прошлое? отправит тебя ее отец за сокровищем?

А всё проще.

Проще и страшнее.

Ей не нужен лесной бродяга. Каким бы героем они ни был. Даже когда она полюбила.

Она забудет тебя. Уехала и забудет.

Обычное дело.

ДИОР

2408-2410 годы Третьей эпохи

«Надо было жить и исполнять свои обязанности» – эти слова из какого-то сказания времен Аранарта прочно засели в сознании.

На них и держался.

Обязанности и перед Арнором, и перед Гондором.

Исправно отстаивал караулы. Денгар всё понял по твоему лицу, ставил теперь в ночные. Когда ты прошлый раз стоял так, стража была одна на всю ночь, еще сентябрь же. А теперь их уже три. Ночной караул – это подарок: отоспись после него – и свободен с рассвета до заката. То есть всё время, что открыто Хранилище.

Хронику надо закончить. Сжать сердце в кулак и допереписать. Сначала свою часть. Потом – брошенное Тинувиэлью. Он объяснил Сериону, что она уехала, забрал ее книги себе; старый хранитель деликатно промолчал. Хронике будут рады в Арноре, это подлинный подарок отцу; думай об этом и трудись. Лучшее лекарство от любого горя.

Однажды вечером он вернулся из Хранилища, ему было во вторую ночную стражу, погода снова испортилась, так что перед несколькими часами охраны совершенно пустых улиц от разгула ветра и дождя надо было хорошенько наесться. Почему-то за столами сидели и Денгар, и все стражники, кто сейчас не в дозоре. Словно ждали чего-то. Хириль насыпала ему полную миску еды – и Таургон замер, почуяв аромат, которого здесь быть не могло никак.

Аромат праздника. Аромат покоя и безмятежности.

Аромат дома.

Это был запах хоббичьей картошки.

Ее было не спутать с той, что привозили из Брыля или в последние мирные годы выращивали сами на небольших делянках. Картошка хоббитов была особенной, ее можно было бы назвать чудесной, и арнорцам лучше лучшего было известно, что это за чудо.

Чудо любви к своей земле. И чудо многовекового мира на ней.

Словно весточка с родины.

Утешение. Не словами… какие тут слова? «пройдет»? рана заживет, это верно, а шраму быть всю жизнь… и болеть – не в старости и не к дождю. «Встретишь другую»? – обязательно встретит: он наследник, он обязан жениться, и недаром вступать в брак принято годам к семидесяти, когда чувства подвластны разуму… а он поторопился, он поддался восторгу, в случившемся виноват он, и виноват перед Тинувиэлью, ведь ей больно, больно вдвойне, ее язвит и погибшая любовь, и страх; обычаи на то и обычаи, что они мудрее каждого из вас, а ты пренебрег ими. Но долго корить себя не получалось: прошлого не исправить, а картошка стынет, и нет на свете еды вкуснее, и нужно есть, пока горячая, тебе скоро на холод, вот и запасай внутри себя много-много тепла. Что в животе, что в сердце.

– Улыбается, – довольно кивнул Радруин. – Значит, не солгал купец!

– Я говорила вам, – возмущенно ответствовала Хириль, – господин Хатол – купец честный, и если уж он сказал, что она вся от перианов, то так и есть!

– Да, она от хоббитов, – сказал Таургон. – А что?

– А то, – отвечал Денгар, – что ты сейчас идешь спать, а завтра со мной проведаешь господина Хатола. Пора научить тебя, как налоги собирают.

Налоги? Но налоги же собирают осенью. А сейчас декабрь.

Ты только теперь сообразил, что сбор налогов прошел без тебя, и оценил деликатность командира. Да, за это ему спасибо, но – почему сейчас?

– Так осень какая была в этом году? – стал объяснять Денгар. – Тихая, залюбуешься. Вот наш честный господин Хатол и решил рискнуть: задержался в Тарбаде до тех пор, пока все купцы не разъехались и не увезли с собой наши, гондорские цены. А там уж он накупил разного… ты не думай, он не только картошкой запасся. По дороге, конечно, он в непогоду попал, но уже недалеко, после Меринга. Переждал в деревне – и вот, добрался. Ну и мы к нему завтра сходим, похвалим за честность и заберем, что причитается в казну.

Странно, но ты не почувствовал ничего.

Ты много раз спрашивал себя, что будет, если (когда?!) тебя позовут на сбор налогов, представлялся то твой негодующий отказ (ты знал, что так не будет, но вообразить-то можно!), то почти героическое усилие, с которым ты заставишь себя подчиниться… а что будет? если купец откажется платить назначенное Пауком?!

Ну вот завтра и узнаешь.

Только и чувств, что досада от потерянного дня.

Это Гондор. Здесь другие люди. Другие законы – чудовищные для вас, но для них – обычное дело.

Дело действительно оказалось обычным. Даже досадно, насколько обычным. Вдвойне жаль потерянный день.

Они пришли. Домочадцы и сам господин Хатол встретили их не как захватчиков, пришедших отобрать кровное, а как соседей, явившихся по делу.

Купец сам стал называть Денгару какие-то цифры, командир кивал, видно, знал всё наизусть. Иногда восклицал:

– Даже так?

Купец горделиво улыбался в ответ.

Скучно. Скучно – это всё, что можно было сказать о жутком деле сбора налогов.

Господин Хатол передал два ларца – судя по изрядному весу, с деньгами. Нести их было Таургону. Потом пошли на склады, купец показывал что-то, Денгар кивал. Как понял северянин, это всё надлежало отвезти в Цитадель, но, разумеется, не сейчас, а до восхода или после заката: другого пути, кроме как через туннель и главную площадь, нет, а слуга с тачкой там будет смотреться хуже чем неуместно. Даже если на тачке лежит вкуснейшая в Арде картошка, Наместнику полакомиться.

Распрощались с купцом, пошли наверх.

Седьмой ярус, главная площадь, там направо, не без сожаления оставляя Хранилище за спиной, какой-то высокий дом, где тебе велено ждать в передней, а Денгар понес ларцы внутрь. Передняя красивая: мрамор вроде и без хитростей, никаких рисунков, просто тона от холодно-белого текут к молочно-белому, а от него к мягкому серому. И колонны с резными навершиями. Странно: здесь твоя злость утекает, как вода из прохудившейся фляги.

Ну, не позвали тебя внутрь. Ладно. Не услышишь ты второй раз за день одни и те же скучные слова, которые сейчас Денгар говорит Пауку… или нет, не может Паук жить в таком доме. Слишком здесь… по-доброму, что ли.

Смотришь на прожилки камня. Никто тебя не торопит. Можно разглядывать.

А день, пожалуй, и не потерян.

Хоть бы Денгар там подольше говорил.

Без Тинувиэли работа пошла медленнее во много раз: она трудилась каждый день, да и дни тогда были длиннее. И ты тогда работал увлеченнее.

Но рана в душе медленно зарастала, труд необходимо завершить, стопка книг на столе уменьшалась. Конец работы, казавшийся таким близким в начале зимы, потом – бесконечно далеким, теперь снова виднелся на горизонте.

Опять же дни становятся дольше. В хорошую погоду – две ночные стражи, и Денгар ставит тебя в первую. Потом полночи поспать, и целый день твой. О таком говорят – «блаженство Амана».

– Могу я побеспокоить тебя?

Ты поднял голову.

Рядом с твоим столом стоял немолодой лорд удивительно располагающей внешности. Волосы с заметной проседью ниспадали на плечи красивыми волнами; аккуратно подстрижена ухоженная борода. Одет сдержанно, вряд ли беден, скорее из тех, кто не кичится богатством.

О таких говорят: на нем отдыхает взгляд.

– Да, мой господин, – ты встал.

– Диор. Мое имя Диор, – он приветливо наклонил голову.

– Меня зовут Таургон.

– Я знаю. Мне Серион рассказывал о тебе. И о твоей работе. Пойдем в сад, если ты не возражаешь.

Возражать – ему?

Он внимательно слушает тебя, и видно, что это не праздное любопытство, ему действительно важен твой труд, для него ценно всё, что ты говоришь о братьях-Королях, и еще ты понимаешь, что ему интересен ты сам, твои собственные мысли.

Впервые за все месяцы здесь ты встретил человека, который захотел говорить с тобой-настоящим. Денгар понимает, что ты не просто северный охотник, понимает и помогает, и огромное ему спасибо, но ему чужд тот человек, что волею судьбы оказался в его отряде. Серион – он тоже понимает и помогает, но у него свои заботы. Тинувиэль – она придумала прекрасную сказку о витязе из эльфийского замка, но сказка разбилась о жизнь.

А Диор слушает и спрашивает, и за каждым вопросом об Исилдуре и Анарионе у него стоит вопрос о тебе.

– У меня будет просьба, – говорит он. – Твой труд нужен на Севере, разумеется. Но тебе лучше других известно, что равного ему нет здесь. Ты позволишь сначала забрать его в скрипторий?

Даже если бы он говорил о чем-то большем, разве ты мог бы ответить ему «нет»?

Зима торопливо наверстывала упущенное – поздними холодными дождями и ветрами, один раз было даже нечто, напоминающее снег. Таургон вернулся к истории Гондора при Наместниках – не самый интересный период, кто спорит, но переписать (а лучше свести воедино разные хроники) всё-таки полезно. И отправить домой.

Нередко в Хранилище приходил Диор. Иногда ему действительно было что-то нужно, но чаще, кажется, просто ради этих разговоров. Погода не баловала, и, если в зале кроме них кто-то был, они уходили в небольшую комнату, где трудились хранители, занимаясь одним им ведомыми делами управления этим царством знаний. Но сейчас при появлении гостей хозяева уходили с поклоном.

Вот так и понимаешь, насколько скромный человек Диор. Впрочем, лорд, который приказал переписать твою книгу не для своей библиотеки, а для Хранилища, явно не из простых. Хотя по нему и не скажешь.

Он очень образован. Все вещи, о которых он расспрашивает тебя, ему хорошо известны. Но он хочет знать твое мнение о них, потому что взгляд северянина часто оказывается совсем другим, и привычное предстает в новом свете.

Наконец в твоей жизни появился человек, с которым ты можешь обсуждать книги. В Ривенделле это было учебой, твоей обязанностью, временами ненавистной из-за войны, которая шла мимо тебя. Потом было не до того. Потом – да, вы с отцом перечитали и обговорили всё, что нашлось в Арноре, ты ездил за книгами для него к владыке Элронду, и всё же ваши беседы никогда не были такими неспешными, как с господином Диором. У вас с отцом всегда был груз забот – о них можно было не упоминать, но нельзя было не помнить. А здесь всё иначе. У тебя забот нет вообще, не считать же ими обязанности стражника; а читать и переписывать книги – это иная забота, она греет сердце, а не отягчает его. А у Диора… уж наверное есть, иначе бы он приходил сюда каждый день. Но – если он пришел, то не торопится вовсе.

Он мудр и умен. И если мудрость идет от чуткого сердца, то ум изощрен в игре под названием «Гондор». И он готов учить тебя ее правилам.

Ты всё больше откровенен с ним. Однажды ты взахлеб рассказываешь о прекрасной поэме «Последний Союз», которую обнаружил в книжной лавке и попросил оставить для тебя – книга дорогая, остатков прошлого жалованья на нее не хватит, но с нового ты ее непременно купишь.

– Сколько? – спросил Диор. – Я дам.

– Нет, мой господин! – ты едва не отшатнулся.

– Но тебе нужна эта книга, – мягко возразил лорд.

– И я ее получу. Просто через месяц.

– Послушай, – Диор покачал головой. – Я бы просил тебя не обижаться и взять эти деньги. Ради чего-нибудь другого я не предложил бы их. Ты отправляешь книги на родину, это благородное стремление, и, конечно, твоего жалования мало, чтобы осуществлять его.

– Мой господин, – твердо сказал арнорец. – Любому человеку мало жалования. Одному надо растить детей. Другому баловать жену. Третьему нужно оружие. Четвертый устраивает веселье для друзей. Как мерить, кому нужнее деньги?

Диор продолжал говорить мягко:

– Книга, которую ты хочешь, послужит десяткам людей. Сотням.

– Поэтому я ее и куплю, – Таургон говорил тоже очень ровно. – Мой господин, мне трудно найти правильные слова, прости. Я скажу так (это не главное, но тоже важно): ты понимаешь, что я в отряде – белая ворона, но сейчас мы хоть и не друзья, но товарищи. А если у меня появятся…

– Довольно, – прервал его лорд. – Я понял тебя, поступай как знаешь.

Но при следующей встрече он вернулся к этому разговору.

– Таургон, в скриптории заканчивают переписывать твою книгу. Не кажется ли тебе, что Гондор должен тебе за нее?

– Почему?

– Не будем спорить. У тебя есть принципы; они есть и у меня. Нам обоим следует уважать их. Я прикажу переписать для тебя «Последний Союз». И не приму возражений.

– Спасибо, мой господин.

– И еще я думаю вот о чем. Ты сейчас переписываешь хроники Наместников, долго тебе еще?

– Как пойдет. Месяц; может быть меньше.

– С этой работой справится другой?

– Да… – осторожно ответил арнорец. – Я собираю из нескольких книг, но разметить, что и откуда надо взять…

– Займет один-два дня, не так ли?

Таургон кивнул.

– Я хотел бы, чтобы у тебя было больше времени на чтение. Переписывать могут другие.

Сын Арагласа замер, думая об ослепительных возможностях, которые открывает ему этот человек с мягким голосом и железной волей.

– Именно так, – Диор улыбнулся, читая мысли по его лицу. – Если я сочту, что книга будет полезна не только для вашего Севера, то снимут сразу несколько копий.

Таургон писал отцу, взахлеб рассказывая о своем счастье, о мудром Диоре, о том, что советует прочесть Серион, спрашивал, не хочет ли отец получить от него что-то об определенном периоде.

Шла весна. Скоро год, как он покинул Север. Каким лесным дикарем ему-сегодняшнему кажется он-тогдашний. А сейчас… Гондор словно у его ног! одного его слова достаточно, чтобы стали переписывать новую книгу – их может быть и две, и три, и даже четыре разом, и сделают это гораздо быстрее и лучше, чем он сам, даже если бы трудился целыми днями. А он вовсе не занят этим, он читает, размышляет, беседует с Диором, когда тот приходит… это больше чем мечта наяву, это его настоящая служба, и жалованье ему платят самой полновесной монетой, какая только есть в мире: радостью. Радостью познания. Радостью при мысли о том, как эти книги прочтут в Арноре. И радостью бесед с Диором, который дорожит этими часами – теперь уже в саду – ничуть не меньше, чем ты.

Свою службу стражником ты почти перестал замечать. Ты отстаиваешь караулы, гоняешь лоточников, иногда отворачиваясь и давая им сколько-то времени постоять – игра есть игра, а ты не зверь; у тебя прекрасные отношения с Денгаром и ровные с товарищами… но о таком в Брыле говорят «работа – не бей лежачего», и ты не думаешь о ней, как за ужином не думаешь о том, как несешь ложку похлебки в рот, и однако ж не проливаешь с нее.

Стоял один из чудесных майских вечеров. Закат в это время года уже сместился сильно к северу, так что Таургон, выходя из Хранилища незадолго до захода, любовался им. В этом городе ему не хватало арнорских закатов во весь горизонт… но увы: Минас-Тирит обращен на восток, на западе стена Белых Гор.

Сейчас он читал и не беспокоился о времени: когда ему будет пора, солнце дойдет до северных окон, он увидит это по теням.

Но чтение его прервалось гораздо раньше: пришел Диор.

– Что нового в древнем Гондоре? – спросил он.

Вы пошли в сад, и ты начал рассказывать, что попросил Сериона подобрать всё, что было написано о Фириэли, и тебе еще читать и читать, но уже очень любопытно смотреть, как по-разному видят ее нрав, судьбу и даже саму ее смерть.

В саду следить за закатными тенями было сложнее, но ты не забывал и, прервав себя, встал:

– Прости, господин мой. Мне пора. Сегодня я в ночном карауле.

Диор встал тоже:

– А я сегодня как раз наоборот: совершенно свободен.

Он пошел назад в Хранилище, кивком велев тебе следовать за ним, и ты подчинился, не понимая, чего же он хочет. Диор вошел в комнату хранителей, там сидел Минигол, поспешно вставший при его появлении; Диор сказал ему:

– Найди кого-то из Стражей Цитадели, скажи: я велю явиться и бегом.

– Сюда, мой господин?

– Сюда.

Диор сел за ближайший стол, взял лист бумаги и написал очень простые слова:

Денгару, командиру стражи Четвертого яруса

На сегодняшнюю ночь я освобождаю Таургона от несения караула.

Диор, сын Барахира

– Ну вот, – сказал он с улыбкой, – сейчас ее отнесут, и у тебя будет свободный вечер.

Ты смотрел на него и не мог понять, как же не догадался раньше. Столько месяцев! Этот человек с первой вашей встречи говорил от имени Гондора. Он отдавал приказы легче, чем задавал вопросы. Хранители уступают вам свою комнату, и это само собой разумеется и для него, и для них.

– Прости, – сказал сын Наместника Гондора. – Я был уверен, что ты знаешь. Догадался, или тебе объяснили. Прости, мне, конечно, следовало всё сказать самому.

Явились Минигол и с ним Страж в черно-белой блистающей тунике.

– В Четвертый ярус, командиру стражи, – велел наследник. И обернулся к тебе: – Пойдем.

Ты шел за ним к Башне Наместников. Идти было недалеко, но за это время ты успел передумать больше, чем за иной месяц.

Ты так мечтал открыть властителю глаза на то, что творит Паук! а Диор – сын Наместника. Он будущий правитель, он самый благородный из людей в Гондоре, он…

…он мудр и наблюдателен. Что он, не знает?

Всё, на что ты хочешь открыть ему глаза, ему известно гораздо лучше твоего.

Да и что бы ты мог ему рассказать? О событиях, бывших почти десять лет назад? со слов Денгара? смешно же.

Или – о том, что видел своими глазами? ужасно было, да уж.

Мечта поговорить с одним из властителей Гондора исполнилась именно тогда, когда говорить ты будешь совсем не об ужасном Пауке.

В своих переживаниях и мыслях ты проглядел, куда и как вы шли.

– Располагайся, – сказал Диор.

Вы были в небольшом темном кабинете. Пара светильников на столе.

Хозяин разжег небольшую жаровню на гнутых ножках.

– Ты когда-нибудь пил чай? – спросил он.

– Только слышал.

О безумно дорогом харадском напитке, который может сделать бодрым на всю ночь, а может наоборот – заставить расслабиться или сотворить с тобой еще что-нибудь.

– Понимаю.

Он достал деревянную шкатулку, сплошь покрытую резным узором, замысловатым и непривычным.

– Велеть принести что-то поесть? – спросил Диор. – Я оставил тебя без ужина.

– Не знаю, – пожал плечами Таургон. – Перед караулом я бы наелся, а так…

– Понимаю, – снова повторил хозяин. Он вышел, почти сразу вернулся.

Закипал чайник на жаровне.

За сдвоенным окошком закат рисовал розово-серые узоры на жемчужном небе.

Он звал тебя поговорить, но вы молчали. И это было лучше слов.

Молчали о вашей странной дружбе, о том, что важнее всех книг, как ни дороги они Арнору и ни нужны Гондору. Судьба королевы Фириэль и как ее трактуют разные авторы – об этом вы побеседуете потом, в саду Хранилища. Он позвал тебя говорить о другом.

О чем – тебе виднее.

– Пробуй, – он налил вам по крохотной харадской чашке. – Поначалу непривычно, но потом ты оценишь. И заедай.

Он пододвинул вазочку сушеных фруктов.

Отпил, ты последовал его примеру. Вкус чая был резким и горьким, но если заедать и пить маленькими глотками, то терпимо.

Твоему хозяину виднее.

Виднее – что?

Ты звал поговорить, господин мой Диор, но ты молчишь. Пригубливаешь любимый напиток – и смотришь на своего гостя. Что общего между вторым по могуществу человеком в Гондоре и простым… отнюдь не простым стражником? Что ты понял? Что ты разглядел?

Чего ты ждешь?

– Мой господин. Могу я спросить тебя? Когда я ехал в Гондор, я оказался в очень странном месте. Я никому не рассказывал, но ты наверняка знаешь.

Таургон говорил о том, как не смог охотиться, как вышел на заросшую тропу, как она привела его к подножию лестницы на холм…

– Ты поднялся?! – Диор забыл про чай. – Ты осмелился? Ты… смог?! Один?!

– Это место запретно? прости, господин мой, я не знал.

– Рассказывай. – Диор хотел гневаться, но не мог. Святотатство? нет. Гора Трепета хранит сама себя, ни один дерзкий просто не сможет подняться на нее. Ужас скует его сердце еще до тайной тропы.

А этот северянин был на вершине. Он рассказывает тебе о кургане, поросшем белыми цветами алфирина, и Черном Камне.

Это означает лишь одно: у него есть право.

Просто некому было привести его на Амон-Анвар.

Некому, кроме его предка.

Священный ужас сжимает твое сердце. Такой же, как тогда, когда отец привез тебя двадцатилетним на Гору Трепета. И всё, о чем говорили древние сказания, стало реальностью. В тот день все слова о Валарах и Едином, которые с детства были лишь знанием, стали частью тебя. Частью твоей жизни.

Но тебя привез туда отец. Его – твой дед Хадор. Его… и так далее. Вы, Наместники, приводите туда только сына. Или наследника, как твой отец возил туда Денетора. А Короли – не только сыновей. Иначе бы Мардил никогда не узнал про Гору Трепета.

Но каждого гондорца, начиная с Менельдила, туда приводил обычный живой человек. Отец. Родич. Государь.

А этого арнорского юношу призвал Сам.

Ты не на Амон-Анвар. Ты в своих покоях. Но сердце твое содрогается от близости Великой Тайны.

Ты обратил внимание на северянина еще сам, еще прежде, чем Серион рассказал о нем и его труде. Стражник в Хранилище – это более чем странно. Сейчас ты понял истинную причину того, почему ты сделал для него всё, что было, и готов сделать большее.

Он ждет.

Он всё рассказал и ждет от тебя ответов на свои вопросы.

– Значит, потомки Исилдура живы в северных пещерах до сих пор.

– Мой господин…

– Не говори ничего, Таургон. – Диор накрыл его руку своей. – Ты молчал целый год; молчи и дальше. Что ты из рода Исилдура… это знаю только я, ведь так?

Арнорец сглотнул, кивнул.

– Какая жестокая шутка судьбы: Амон-Анвар создан Исилдуром, но именно его потомки ничего не знают про Гору Трепета. Я всё расскажу. Конечно, я всё расскажу тебе. Мне только надо… видишь ли, когда мне исполнилось двадцать и отец привез меня туда, я поклялся, что открою тайну только собственному сыну. Но сына у меня нет…

Давно уже стемнело. Ночи короткие, рыжее зарево ползет по северному горизонту, становясь бирюзовым… скоро ему налиться новой рыжиной.

– Клятва сложная вещь, – Диор сцепил пальцы, – когда ты должен выбирать между ее сутью и ее словами. Слова просты: никому, кроме сына в положенный час, не говорить про Амон-Анвар. А суть иная: никому не открывать тайну Горы Трепета. Тайну ты уже знаешь. Осталось лишь несколько слов о твоем предке. Ты имеешь право знать то, что относится к истории твоего рода.

Сын Барахира встал и решительно произнес:

– Мне нет нужды советоваться с отцом, чтобы принять решение. Ты всё узнаешь.

Чай забыт – тебе сейчас не нужны эти харадские ухищрения, чтобы быть бодрым.

– Это могила Элендила. Думаю, ты сам уже это понял. Да, под тем курганом похоронен… я бы сказал «его прах», только, боюсь, всё было страшнее. Почему-то говорится, что Исилдур отвез на эту гору не гроб, а – ящик. Никто не знает, что сталось с Элендилом после гибели от руки майара… хроники молчат и, подозреваю, их молчание милосердно.

«Последний Союз» – прекрасная поэма, но насколько далека она от того кровавого ужаса, что был на склонах Ородруина?

– Как бы то ни было, останки Элендила там. И, возведя курган, Исилдур воззвал к Стихиям, дабы это место стало запретным для всех, кроме тех, кого Король Гондора приведет туда. Исилдур воззвал и, как ты знаешь, был услышан.

Светает. Коричневатые и серые облака рисуют узоры на горизонте.

– Не спрашивай, почему Менельдил не сообщил Валандилу о могиле их деда. Не знаю. Думаю, никто не знает. Но теперь эта ошибка исправлена. Пусть и две с половиной тысячи лет прошло. Исправить ошибку никогда не поздно.

Северянин молчит. Хорошо молчит, внимательно.

Теперь ты должен взять с него клятву.

Какую?

Не говорить никому, кроме сына?

Это клятва Наместников Гондора.

До сына ему еще далеко, а вот отцу расскажет наверняка.

И будет прав.

Как сегодня ночью прав был ты.

– Таургон. Я не хочу, чтобы тебя когда-нибудь терзал выбор между словами и сутью. Сердце привело тебя на Амон-Анвар, так полагайся на него и дальше. Поклянись мне просто: исполнять завет Исилдура. И пусть кровь вашего великого предка подскажет тебе, кому из твоих родичей можно знать про Гору Трепета.

– Я клянусь, – ответил Арахад.

– Правильно ли я понимаю, – сказал Диор, разливая им страшно перестоявшую заварку, но сейчас надо взбодриться, не о вкусе речь, – что ты ни разу не решился подойти к Древу?

– Там же Стражи.

– Ты серьезно считаешь, что они поставлены как охрана? Это знак почтения, не более. Выпей чай и пойдем. Без меня ты всё равно не решишься.

Был пронзительный зябкий рассвет.

Таургона била дрожь, хоть холод не из тех, что заставляет арнорца мерзнуть.

Диор думал, что следовало отвести его к Древу гораздо раньше. Да, не знал, что он из рода Исилдура, но всё равно – видел же, что светел духом. что тянется ко всему тому, что Гондор уже успел перестать замечать, сочтя высокое привычным, а священное – обыденным.

Идет. Спина прямая, голова откинута назад… для него это миг, один из самых высоких в жизни. А ты ребенком подбегал сюда. Тебе рассказал отец, что такое Древо, но ты раньше получил возможность дотронуться до его белоснежной коры, чем к тебе пришло подлинное понимание.

И ты завидуешь этому северянину. Для него сегодняшнее утро счастливее, чем когда-либо было или будет для тебя.

Он опускается на колени перед Древом. Не руками касается коры – губами.

Хорошо, что ты привел его сюда перед восходом. И увести надо до смены караула. Стражник рядом с сыном Наместника – это странно, но вряд ли этому придадут значение. Но человек на коленях перед Древом – об этом заговорят.

Не стоит Гондору знать о потомке Исилдура. Мало ли, кто и как захочет воспользоваться этим мудрым, сильным и всё-таки очень беззащитным человеком.

Скоро смена караула.

Тронуть его за плечо:

– Пора, Таургон.

В его глазах слезы. Даже не счастья – восторга.

Ты никогда не сможешь смотреть на Древо так, как он.

– Раз сегодня такой день, то пойдем дальше? Или окажется слишком много?

– Если возможно, господин мой. Если… ты не занят…

– Я занят, Таургон. У сына Наместника много обязанностей. Но ты мне напомнил о самой главной из них: сквозь все повседневные дела – помнить, кто мы и откуда. Иначе мы смотрим на Древо, не видя его.

Северянин не ответил.

– Итак: мы идем дальше?

– Да.

– Тогда прошу, – Диор указал на двери королевского дворца.

И раздались серебряные трубы.

Оба вздрогнули.

Минас-Тирит приветствовал взошедшее солнце. Начался новый день. Обычный день, полный повседневных забот, в который не произойдет никаких событий.

Перед вами открыли двери тронного зала. Ты первый раз вошел в него на рассвете – и сейчас хоть в этом был уравнен со своим спутником. Ты хотел увидеть мир Королей его глазами.

Света было очень мало: солнце едва поднялось, из узких высоких окон над троном его лучи еще не льются широкими потоками, к которым ты привык. Черный мрамор колонн усиливает темноту; статуи Королей кажутся призраками прошлого, ты едва различаешь их, а твой спутник, возможно, и вовсе их не видит.

Только трон.

Словно парит в воздухе. Словно плывет сквозь темноту – и Древо смутно мерцает за ним. Черного кресла твоего отца, которое однажды займешь ты, совершенно не видно.

Ты выучил с детства, что «пока не вернется Король» – это только слова. Даже во времена Мардила они были лишь фразой: все же понимали, что Эарнур никогда не вернется из Минас-Моргула, а если это вдруг произойдет, то окажется так страшно, что лучше не думать.

Короли были для тебя именами из хроник, некоторые – статуями в этом зале. Выученные титулы, даты, события. Ты никогда, даже в детских грезах, не видел Короля на троне. Никакого.

А Таургон – видит.

Хочется спросить: кого?

Исилдура, наверное. Что ему иные властители?

Исилдура уже после гибели отца и брата. Второго и последнего Короля Арнора и Гондора.

И неважно, что этого зала тогда не было. Не было и Седьмого яруса. Была древняя крепость Минас-Анор, а в город она превратится позже, при Остогере.

Таургон это знает, но наверняка думает не об этом. Он видит своего предка-Короля.

Отец.

Он медленно поднимался по ступеням трона, и всякий счел бы, что эта неспешность – знак величия и торжественности. Но ты, да и все придворные, плотной толпой стоящие в этом зале, знали, что то была осторожность.

Одежды Арагласа были почти неотличимы от облачений знати, выделяясь, как и положено Королю, богатством. И был почти не виден длинный разрез на правом боку, доходящий до самого бедра. Десница отца была опущена вдоль тела; он незаметно придерживал ею длинную рукоять деревянной ноги.

Отец взошел по ступеням, сел на трон. Вот теперь рукоять была хорошо видна: темное на белом.

Каждый раз, когда он восходил по этим ступеням, ты волновался: вдруг оступится?! Ты лучше других знал, как отец уверенно и твердо управляется со своей деревянной ногой, но именно лестница трона заставляла тебя переживать.

Напрасно.

Конечно же, напрасно.

Довольно ему изображать стражника. Да, это было мудро, когда он только что приехал, но сейчас, когда открылась правда, пора прекратить эту игру в прятки.

Арнорский лорд должен жить в Седьмом ярусе.

Если он продолжит заниматься тем, на что сгодится любой простолюдин, это будет позор. Позор Гондору. Позор ему, Диору сыну Барахира.

– Ты больше не будешь стражником. Твое место здесь.

– Здесь место моего отца.

Диор что-то говорит, но ты сейчас не слышишь его. Ты хочешь еще на десяток ударов сердца, еще на вздох задержать свою грезу.

Ты знаешь: никогда не сбудется.

Ты чувствуешь: больше никогда не увидишь.

Поэтому – еще несколько мгновений.

Араглас на троне, и лорды – гордые, мудрые, знатные – в почтении перед своим Королем.

Он так взволнован. И кто бы на его месте взволнован ни был?

– Таургон. Тебе нужно пережить сегодняшнее. И мне тоже. Отдохни, поешь. Завтра вечером встретимся в Хранилище и поговорим о твоей судьбе.

* * *

«Сладилось, – думала Хириль, глядя на посветлевшее лицо Таургона. – Вернулась, дурочка, и всё у них сладилось. Теперь ему жениться, и детишек побольше. От такого хоть каждый год рожай – дело хорошее. И жену будет любить, и выводок свой…»

Она разулыбалась, представив его семейным.

Этот северный парень, с которым рядом сидеть – что на солнышке погреться, он такой сильный – и такое дитя взрослое. Вроде за ним спокойнее, чем за городской стеной, а то бы и засунула его за пазуху, да и угрела бы его там… Вот сейчас: пришел, светится, ничего не соображает… еще бы! ты чем всю ночь занимался-то, гулена? знаем мы вас, молодых. Борлад такой же был, пока женихался…

Завтрак давным-давно прошел, до обеда было еще слишком рано. Каши не осталось ни ложки: Хириль варила ее с семенами фенхеля, можжевельником, сверху в котел кидала то базилик, а то и вовсе сухие цветы лаванды, так что незамысловатая еда благоухала на весь Ярус, и всегда находились желающие раскупить ее прежде, чем остынет.

Что ж, она найдет, чем накормить этого счастливого глупыша.

Хозяйка взяла пару пригоршней сухарей, залила их мясным бульоном, накрошила шалфея и сельдерея… проглотит и не заметит как. Ему, голодному, такая похлебка сейчас – самое то.

– Ешь давай.

– Спасибо, госпожа.

– Какая я тебе «госпожа», глупый! С какого раза запомнишь?

Улыбается… чисто кутенок сторожевого пса: встанет на задние лапы – так с тебя ростом будет, а сам щенок щенком.

Вот так взять и потрепать его за ушами.

Ты не мог читать.

Свободен до ночи, так, казалось бы, беги в Хранилище, глотай книги, как проглотил похлебку… нет.

Надо пережить произошедшее.

Пришел к себе, упал на кровать, обняв подушку, заснул мгновенно, но спал недолго: ты не устал.

Потом до самого вечера лежал с закрытыми глазами, вспоминая и Амон-Анвар, и Древо, и тронный зал.

Как поведать это отцу? Какие слова найти?

Хэлгон рассказывал в свое время, как трудно ему писать жене и сыну. События значат очень мало, а то, что в сердце… как облечь это в слова и передать бумаге?

Арахад пытался сочинить такое письмо.

Он должен передать отцу… поделиться с ним этим чудом. Как?

Весь вечер, всю ночь он размышлял.

Утром пришел в Хранилище, книги не открывал, сел писать.

– Пойдем поговорим? – раздался над ним голос Диора.

– Только не в сад, – добавил сын Барахира. – Там нас слишком легко услышать. Пойдем на Язык.

– Язык?

Диор кивнул, и ты сам понял, о чем он. Верх утеса, превращенный в огромную узкую площадку перед дворцовой площадью.

Ну да, как его иначе и назвать?

Там не окажется случайных слушателей, хоть об Амон-Анвар беседуй.

– Итак, Таургон.

Солнце оглушительно светит справа, и они, пройдя недалеко, останавливаются у северной балюстрады. Отсюда великолепный вид – на Анориен и дальше или вниз на все Ярусы, но тебе сейчас не до любования красотами. Твоя судьба – в руках этого человека, и ты готов принять ее.

Ты сердцем веришь: что бы ни предложил Диор, это будет наилучшим.

– Ты должен занять свое место в Седьмом ярусе, Таургон. Но делать это следует постепенно. Тем более, что я и сам пока не могу сказать, каково оно: твое место. Поэтому мы поступим так.

Ты внемлешь.

– Кто бы не предложил тебе начать со службы стражником, это было мудро. Но лорду Арнора не место среди простолюдинов. Поэтому для начала мы изменим совсем немного: не стражник, а Страж. Ты перейдешь в гвардию.

– Нет!

Он не рассержен, только удивлен:

– Нет, Таургон? Почему?

Как ему объяснить?! Стать Стражем – означает надеть герб Элендила!

Твой герб.

На который ты не имеешь права.

Лишь Король Арнора и Гондора – и его наследник – может носить его.

Арнора нет.

Королем Гондора отцу никогда не стать.

Носить герб Элендила для тебя – святотатство.

Да, Стражи его носят. Дань традиции. Зримое воплощение слов «Пока не вернется Король».

Но ты – именно ты! – не можешь его надеть.

…и не можешь этого сказать Диору. Не нужно ему знать о твоей родословной больше, чем он уже понял.

Но объяснить необходимо – и немедленно.

– Мой господин. Ты представляешь меня среди знатных юношей Гондора? Как я буду выглядеть в их окружении? Они движутся, говорят, мыслят по-иному!

Диор нахмурился:

– Я могу научить тебя.

– Можешь. Но чтобы я перестал выглядеть дикарем среди них, понадобятся годы. Стоит ли тратить их на это?

Сын Наместника молчал.

Таургон нащупал твердую почву и продолжил решительнее:

– Пойми, господин мой, если бы речь шла просто обо мне, я не стал бы спорить. Но я единственный арнорец, которого они видели… да и увидят в жизни. И, смеясь надо мной, они будут смеяться над Арнором. Ты можешь это допустить, господин мой?! Я – нет.

Диор мрачно оглаживал бороду.

Это был ответ.

И Таургон замолчал тоже.

– Но тогда, – медленно проговорил сын Барахира, – я не смогу предложить тебе ничего, достойного твоего рода. Возьми я тебя, скажем, секретарем – это будет унижение и оскорбление, пусть об этом и будем знать мы двое. А если нечто большее – окажешься прав ты, гвардия это или иное назначение.

– Значит, останется как есть, – улыбнулся северянин. – Моя гордость это стерпит. Стать простым стражником меня отправил отец, чтобы я лучше узнал Гондор. Исполнять волю отца – это в любом случае достойно.

– С этим не поспоришь, – кивнул Диор. – Но всё-таки…

– Мой господин, я всем доволен. Ты дал мне больше, чем я мог мечтать. Стоит ли менять то, что хорошо?

* * *

Жизнь вернулась в свое русло, словно не было разговора об Амон-Анвар.

Караулы, Хранилище, беседы с Диором.

Книги в Арнор. Маэфор шутил, что скоро охранникам придется обзавестись собственной телегой – библиотеку возить.

Весна прошла, близилось к концу лето. Это значит – соревнования. «Ты участвуешь», – сказал Денгар.

Ну, значит, участвуешь.

На каменных скамьях, в центре – это был он. Рядом с отцом: Барахир издалека выделялся белоснежной гривой, да и вообще – трудно не узнать Наместника даже издалека. Рядом с Диором была какая-то женщина – стало быть, Андрет, его жена. Таургон ни разу не видел ее, хотя за эти месяцы еще пару раз побывал у Диора дома.

Барахир ушел еще до полудня, как исчезла Андрет, Таургон тоже пропустил. А Диор остался.

Видишь, как ему приносят питье. Жарко.

– Лучники!!

Сейчас? Были же последними. Перенесли в середину? – ну ладно.

Гельмир, старый знакомый. Холодно поглядывает: дескать, посмотрим, кто кого на этот раз.

Ладно, посмотрим.

Пока Четвертый не взял ни одной награды; Денгар рассчитывает на тебя.

Стреляем. Отодвигают. Отодвигают. Отодвигают.

Остались вдвоем.

Дальше. Еще дальше. Гельмир тренировался, видно же; вот всё то свободное время, что ты в сидишь Хранилище, он не выпускал лука.

Еще дальше.

Его стрела уходит в край мишени.

– Таургон, Четвертый ярус!!

Ну вот, командир, ты сегодня вечером пируешь у лорда Харданга.

Что делать с двумя одинаковыми кубками? в Арнор отправить, пусть из них там пьют.

…на следующий год мишени отодвинули на противоположный край ристалища. У Гельмира ушло в край.

…на следующий – оба в яблочко. И ты предложил:

– С разворота?

Гельмира изумил твой тон: в нем не было чувства соперничества, так обращаются к товарищу, с которым связаны общим делом. Дело простое: устроить зрелище собравшимся. Недаром вас перенесли еще на пораньше, до полудня.

Гельмир кивает, вы становитесь спиной к мишени и стреляете с разворота.

Он даже и не попал.

Глупость все эти блисталища, конечно, но служба есть служба. Прости, Гельмир. Ты же натренируешься…

…на следующий год.

Их выпустили не раньше основных мечников, и на том спасибо.

Гельмир был напряжен, глаза горели. Не промажет. Попадет с разворота – и вряд ли в край. Значит, будем стрелять с разворота до первого… не то что промаха, просто до первого менее меткого выстрела. Вот это уже серьезно.

Вы вышли. Трибуны ревели при твоем имени, но и Гельмира приветствовали многие. Это правильно. Он молодец.

На поле расставляли первые мишени, это несерьезно, пока не отодвинут до противоположного края – можно покупать пирожки, заключать заклады, болтать о победителях времен твоего детства…

– Таургон, лови! – раздался крик с деревянных помостов.

Ты обернулся, вскинул лук раньше, чем понял, что и как должен поймать.

Увидел серебристый взблеск в воздухе, выцелил движение, спустил тетиву.

Сбитая монетка упала на землю.

Трибуны на миг замерли, а потом взревели.

Гельмир в досаде бросил лук на землю, развернулся и ушел.

Прочие лучники ушли тоже. Им было проще: они-то не готовились весь год.

Ты стоял на поле, трибуны орали твое имя, и ты чувствовал себя последним мерзавцем: обидел хорошего человека.

Да еще и сам без настоящего состязания остался!

* * *

Но до этих событий еще три года. А пока наступает осень, твоя вторая осень в Минас-Тирите… ты знаешь, что надо не думать о Тинувиэли, не вспоминать ее, всё ушло и не вернется, окна того дома в Пятом ярусе темны, она живет в имении где-то на юге, и это хорошо, хорошо, что она не здесь, хуже не было бы, чем снова видеть ее.

Дни становятся короче, год назад этого не замечал, а сейчас досаднее некуда, столько времени будет пропадать, чем заниматься в эти бесконечные вечера, ну почему Хранилище запирают с заходом солнца, что за несправедливость?!

Вечер. Ты складываешь книги. Из зала все ушли; ты последний, как оно часто бывает.

К тебе подходит Серион.

– Я, конечно, поступаю против правил, – говорит старый хранитель, – но ты первый стражник, который сюда пришел за многие десятки лет. И ты дорожишь каждым часом. Поэтому – вот.

У него на ладони лежит ключ.

– Никому ни слова. Даже господину Диору. Приходи и уходи, когда надо. Дверь всегда запирай. Понял?

Слов нет. Только кивнуть благодарно.

Ты тратишь дни на сбор налогов, но теперь не жалеешь об этом: тебе принадлежат ночи.

Удивительно, как быстро люди привыкают ко всему: десяти лет под властью Паука не прошло, а словно так всегда было, и в страшные рассказы Денгара веришь только потому, что командир не станет врать.

За стенами – хмарь, ветер и дождь, а ты внутри, в бархатной черноте, и только два огня на столе, два огня – и книга между ними, черный орел на столе делает вид, что ничего не замечает, он занят делом: чистит перья, он тебя не выдаст, а ты не выдашь Сериона, а Денгар не спросит, где ты пропадаешь ночами, и Диор тоже не спросит, почему это ты успеваешь прочесть ничуть не меньше, чем летом, ты только взахлеб говоришь ему, что хорошо бы переписать для Арнора еще то и это, а он кивает: «Хорошо», и ни слова про «когда закончат предыдущее», на тебя трудится уже десяток писцов, судя по улыбке Диора – всё правильно, он доволен, вот и хорошо, а то ты чувствовал себя виноватым, отказав ему.

Весна.

Ясный, солнечный март. На удивление хорош.

А ключ у тебя никто не отбирает.

Спать, конечно, надо. Иногда. Ну так иногда ты и спишь. Но в этом радостном возбуждении просыпающейся природы тебе хватает двух-трех часов сна. Прочее – в Хранилище, а караулы – на отдых.

Сегодня тебе заступать на службу с восходом.

В зале становится светлее, еще светлее. Пора. Ты гасишь светильники, идешь к выходу. Отпереть дверь и потом запереть снаружи.

Дворцовая площадь.

Застывшая в утреннем холоде, как видение. Как живая легенда.

И сегодня – действительно живая.

Под Древом сидят трое.

На бортике фонтана, как на троне, высится Наместник Барахир. Ты первый раз видишь его так близко. Седая грива и борода, властное лицо. В руках, словно некий скипетр, тяжелая резная трость с головой харадского барса.

Он чуть щурится, но не от солнца, до восхода есть время. Он щурится хитро. Он доволен. Сегодня день его радости.

Рядом с ним сидит Диор. Тоже счастливый. Занят лишь происходящим, не замечает тебя. И хорошо, что не замечает.

А на траве… кто это?

В скромной темной одежде, безбородый, так что кажется юношей, хотя это молодой мужчина. Лицо светлое, ясное – такому доверишься безоглядно и будешь прав. Глядит на Наместника – влюбленный не смотрит на свою девушку с таким восторгом и нежностью.

Счастлив ты, Наместник Барахир, если тебя любят – так.

И счастлив Гондор.

Потому что рядом с Барахиром есть – он.

Не Паука в этот рассветный час позвал с собой Наместник. Денетор наверняка и не знает, что еще до серебряных труб встретились эти трое.

Значит, есть сила против Паука. Значит, дед не так доверяет ему, как сплетничают стражники. Да и откуда, в самом деле, простым горожанам знать о том, что происходит в семье Наместника.

Уйди потихоньку, незамеченный ими. Ты узнал больше, чем положено, и столько, сколько надо.

Скромный темноволосый человек под Белым Древом.

Надежда Гондора.

А назавтра с утра на Минас-Тирит лавиной обрушилось известье: Наместник Барахир отрекся от власти. Отдал жезл сыну.

«Но на самом деле…» – перешептывались гондорцы, и даже не очень-то и понижали голос иные. Стар и слаб, дела правления ему уже не по силам. Уже сколько лет страну держит не он, а Паук. А теперь всё станет совсем плохо. Единственная рука, которая могла его сдержать, ослабела, а Диор… нет, ему не справиться с племянником.

Ты молчал.

Ты не возражал. Ты знал: то, что было под Древом, – такая же священная тайна, что и Амон-Анвар.

Но солнце еще не успело добраться до ваших улиц, а стало не до разговоров.

Вниз помчались гонцы.

Кошмарный день для стражников.

Денгар отправил на улицы всех до единого, никакого свободного времени – только вернувшиеся из ночного караула имеют право поспать. И даже на рынке сегодня вас вдвое меньше обычного.

Расчищать дорогу очередному всаднику, мчащемуся во весь опор.

Вслушиваться в топот копыт сверху.

Отталкивать к стене зазевавшегося хоть прохожего, хоть разносчика, хоть кого.

Убирать детей с улицы! Нашли день для игр! А ты б, госпожа, сегодня вовсе их не выпускала, посмотри, что творится, ведь неровен час – не уследишь… куда лезешь, голова пеленнорская, ботва из ушей, жить надоело?!

То и дело пускаешь в ход копье, прижимая им к стене очередного.

К ночи понимаешь, что обошлось. Никто никого не сшиб. Уфф…

Значит, господин Диор теперь Наместник. Странно думать о нем как о правителе Гондора. Правитель – это что-то далекое, а он – близкий, теплый. Почти родной.

Наверное, теперь у него будет гораздо меньше времени на беседы. Наверняка. Что ж…

…а тот ясноглазый, наверное, секретарь Наместника. Раньше был Барахира, теперь будет Диора.

ОГНИ НА СТЕНАХ

2412 год Третьей эпохи

Утро было ясным, но серебряные трубы не запели. И эта тишина – при звонко светящем солнце, от которого верхние этажи зданий и стена Яруса за ними уже белели нестерпимо ярко, – это молчание Цитадели, невозможное и неправильное, заставляло всех – знатных и нет, богатых и простолюдинов, взрослых, детей и стариков шепотом задавать вопрос «Кто-то умер?»

Немного позже пришел ответ.

Тихим скорбным ударом колокола.

А потом на стенах Минас-Тирита стали разворачивать знамена.

Черные с Белым Древом.

И белые – дома Мардила.

Вот кто умер.

Тихий ручеек шепота: «Ну да, недаром же он отказался от власти. Он же знал… Зазвонили с ура, значит, умер ночью. Наверное, во сне. Хорошая смерть…» – и прочие пересуды, неизбежные, когда уходит правитель. Пусть и отрекшийся.

О смерти Барахира стражники узнали еще до рассвета: примчался гонец от лорда Харданга, Денгар засунул недожеванный завтрак за щеку и рванул наверх, успев сказать своим молодцам: «Смотрите у меня!» – и для убедительности показав крепко сжатый кулак, поясняя тем самым, насколько бдительно надо смотреть.

Таургон отправился выполнять приказ командира.

Очень скоро выяснилось, что смотреть есть на что, еще как! Харчевня Хириль, обычно совершенно пустая в утренние часы, оказалась вдруг полна: столичные и приезжие купцы ринулись в нее, как морской прибой, и принялись что-то бешено обсуждать – шепотом, ибо, во-первых, в городе траур, а во-вторых, нечего тем, кто за соседним столом, слышать, какую цену смог сбить ты; чуть позже на улице стало тесно от телег и даже тачек, перевозящих товар с одного склада на другой. Таургон, делом которого было следить за лоточниками, мрачно смотрел на эту суету.

Лоточники все до одного привезли цветы. Двигаться на внезапно запруженных товарами улицах им было сложно, и Таургон не пытался заставить их сходить с места: некуда, да и слугам купцов проще объехать того, кто стоит, чем движущегося тебе наперерез.

Арнорцу поневоле приходилось слушать перебранки – шепотом, но от того не менее резкие: иным женам купцов цветы казались слишком дорогими, крестьяне убеждали их в справедливой цене.

И эта суета там, где хочется просто молчать, ножом резала по сердцу.

Не надо спрашивать Денгара, чтобы понять, что происходит. Раз приезжие купцы готовы продать всё разом и за бесценок, значит, после полудня рынки будут закрыты. Судя по всему, не только до похорон – дольше. Так, наверное, правильно… а только бы лучше этого не было – ну пусть бы торговали, а не творилось вот это.

Траурный день вдруг превратился в базарный, и ты ничего не можешь поделать с тем, что рынок, презрев все границы, вдруг выплеснулся на улицы, и другие стражники не могут, следят только за тем, чтобы никто голос не повышал, лишь шепотом, споры, торги, возмущение – всё шепотом.

Громко говоришь только ты и твои товарищи: по улице едет очередной конный гонец, надо расчистить ему дорогу. От городских ворот он поскачет во весь опор, а тут – шагом, и то без помощи стражи бы не протиснуться.

В Цитадели, наверное, тоже всё вверх дном.

И он посреди этого безумия, похожего на подготовку праздника, но своим мельтешением способного отравить любую радость. А тут не радость – скорбь. Тут молчать бы в тишине… а ему, наверное, решать, кого из лордов спешно известить, кто приедет на похороны, кто нет… найдутся те, кто снимет это с него? Гондор потерял прежнего Наместника, а он – отца! так неужели он не имеет права на подлинный траур?

«Стар и слаб? Он? Ты недооцениваешь его, Таургон! Впрочем, он обманет и тех, кто гораздо хитрее тебя».

Да, господин мой Диор. И тех, кто хитрее. Кто много хитрее меня…

К полудню как-то само собой стало затихать. Приказ «смотрите у меня!» был выполнен. Оставалось именно что смотреть. Приезжие купцы распродались и теперь неспешно сетовали на убытки из-за траура, товары были перевезены с одних складов на другие, улицы опустели – и теперь совсем: ни играющих детей, ни веселой молодежи.

Слышно, как кто-то поет: негромко и серьезно. Красивый голос, и играет хорошо. Обычно днем пения не услышишь, даже если бы оно и было: шумно же. А сейчас – послушай тишину. И эту песню.

Женщины и мужчины, все в темном, в черном, но одеты красиво и, пожалуй, даже нарядно, идут наверх. И из твоего яруса, и из нижних. И крестьяне с Пеленнора. У всех в руках цветы.

Стоило торговаться из-за них утром? сложно сказать.

И наверное, правильно, что такие нарядные. Ты бы, идя к Наместнику Гондора, как оделся?

Ну, может быть, и была нужна вся та суета…

Вернулся Денгар. Отправил вас привести к нему всех глав семейств. Где глава в отъезде, пусть приходит жена, сын, сами разберутся, кому быть. Но чтобы из каждого дома явились, и немедленно.

Тебе досталась матрона, удостоившая тебя царственным взглядом и изрекшая «Пойдем», ты скромно проследовал за ней на полшага сзади, и она, войдя в караульную, изволила безмолвно возмутиться, что еще не все соседи здесь. Супруга торговца воссела на стул, превратив его в трон, а ты подошел к командиру и тихо сказал: «Отпусти в Цитадель. До завтра. Пожалуйста».

Денгар сверкнул глазами: дескать, сейчас каждый человек на счету! – а потом поймал твой взгляд и только ответил:

– Чтобы с рассветом был.

Что делать и как искать Наместника, ты не знал.

И даже был не очень уверен, что правильно пришел. Это ты решил, что нужен ему, а что скажет он? если скажет.

Если вы встретитесь.

Двери дворца были распахнуты, в них медленно двигались два потока людей – внутрь и наружу. Вряд ли Наместник там. А если и там, тебе к нему не подойти.

Тогда как поступить? Встать посреди дворцовой площади и стоять до темноты, надеясь, что он заметит тебя?

Наверное, глупостью было придти.

Наверняка, глупо вот так стоять.

К нему подошел слуга в белом:

– Наместник сейчас очень занят.

– Я лишь хотел сказать, что сочувствую внезапной кончине его отца. И… я в его распоряжении, если нужен ему.

Слуга ответил полукивком, полупоклоном, ушел и скоро вернулся.

– Наместник просит тебя подождать до заката. Потом он придет к входу в Хранилище.

Значит, не зря.

До заката времени более чем много. Пойти в Хранилище? нет, сейчас глаза будут скользить по буквам, не складывая их в слова. Спуститься к себе? пригодишься Денгару? нет, вернуться из этой торжественной печали к делам, пусть и нужным, но будничным – святотатственно. Присоединиться к тем, кто ждет своего часа, чтобы войти в тронный зал и проститься с почившим? тоже нет. Трудно объяснить, почему, но – нет.

Просто пойти на Язык и ждать заката.

И вспоминать этого седогривого властителя, который смог обмануть и простодушного арнорца, и искушенного собственного сына.

Знал о болезни и не хотел говорить?

Надеялся, что уход от дел поможет прожить дольше?

Каким ты был, Наместник Барахир? Если твой сын – один из достойнейших людей, кого я знаю, а твой внук заслуженно ненавидим всем Гондором?

Кого ты обманывал на самом деле? Как? И в чем?

Навеки сомкнуты твои уста.

Сколько тайн ты унес с собой, если не доверил их даже сыну…

– Я не ожидал, что ты придешь, – сказал Диор.

– Мой господин. Минас-Тирит… Гондор скорбит по прежнему Наместнику, а ты потерял отца. Прости, если я беру на себя слишком много, но…

– Спасибо, – тихо перебил его Диор. – Ты прав, мало кто вспомнил об этом.

Таургон молчал: говори, господин мой; говори, тебе же нужно выговорить в кого-то свою утрату.

– Пойдем.

Он не спросил арнорца, может ли тот остаться в Цитадели на ночь. Видел: может.

Они пошли, но не в башню Наместников, а во дворец. Какая-то боковая лестница, темно – сумрак за окнами, скоро не будет видно ничего, но пока Диор вполне различает дорогу, повороты, еще небольшая лестница – и какая-то комната с широкими окнами. На запад: видна черная линия гор, над ними темнота чуть светлее.

Диор зажег светильник.

– Я не ждал, что ты придешь, – повторил он.

А светильник здесь скромный, простой. Хириль в залу более дорогие ставит.

– Мне теперь перебираться в его покои, – Наместник говорил, чтобы сказать хоть что-то. – Они удобные… удобнее моих. Я давно их знаю наизусть… тайники, ходы… чем скорее переберусь, тем лучше.