Гондору не нужен Король

Алдарион застыл.

Старший брат не торопил его.

В быстро сгущающихся южных сумерках всё это действительно больше походило на призраки, на мечты, обретшие облик, на древность, явившуюся перед тобой сквозь века, чем на здания, в которых живут обычные люди с обычными мыслями и стремлениями.

Увидеть это чудо – и жизнь прожита не зря.

Стемнело.

– Пойдем, – сказал Таургон. – Пойдем ко мне, сбросим твои торбы.

– Ты вот здесь… – Алдарион с трудом переводил дыхание, – здесь ты живешь?!

– Нам налево, знаешь ли. А не прямо. Пойдем.

…а могло бы быть и прямо. И тогда прощальных подарков не понадобилось бы.

Н-да, только вот отец тогда благословлял бы совсем другой брак. И не ругался бы на похищение.

Они поднялись к нему в комнату. Было пусто: Митдир в карауле, а больше никого с тех самых пор Эдрахил к ним не подселял.

– Давай сейчас попьем чаю, за это время всё успокоится. И потом пойдем.

– Куда?

– К Древу. Куда же еще? Стоило иначе из тебя носильщика делать.

– А можно?!

– Я тебе как кто должен ответить? – чуть усмехнулся старший брат. – Как Страж Цитадели? Или иначе? Можно. Нужно.

Он разжег жаровню, досыпал угля, поставил пузатый чугунный чайник.

– А ты… у тебя не будет потом… тебя не накажут?

У меня «потом» не будет…

Вслух он сказал:

– Вот дикарь лесной. Хватит бояться. Со Стражем Цитадели можно почти везде. Везде, где не заперто, точно.

Вкуса чая Алдарион не заметил. Хотя это был «Феникс», и заваренный отнюдь не слабо.

Им совсем повезло: Митдир стоял у Древа с южной стороны, так что им даже не пришлось огибать площадь, чтобы подойти незамеченными.

В эти майские дни Древо доцветало. Большинство соцветий уже облетело, лепестки белели на земле.

Братья молчали. Один был наедине с прошлым, другой – со своей судьбой.

Иногда листья, длинные и нежные, как женские пальцы, слабо шелестели, что-то отвечая сыновьям Арагласа.

Белел в вышине Миндоллуин, пустым было святилище на его отроге, куда редко кто поднимался с тех пор, как сгинул последний король Гондора. Нахожена была только тропа на ближайшую из седловин – там, вдали от города и в величественной тиши утесов, из года в год и из века в век приносили свои безмолвные клятвы новобрачные. Но им с Тинувиэлью туда не подняться. Их клятвы Он услышит с совсем другой горы.

На востоке медленно проступало алое.

Старший брат тронул младшего за плечо: пора, нам лучше уйти до рассвета.

Алдарион опустился перед Древом на колени, приник губами к древней коре.

Священное молчание.

Слезы блестят в глазах младшего.

Таургон повел Алдариона на Язык.

– Встречай восход. Это то, что надо испытать хотя бы раз в жизни.

– А ты?

– А я пойду добуду нам завтрак.

– Ты оставляешь меня одного?

– Хватит бояться. Никто не обратит на тебя внимания. А если, – перебил он возможный вопрос, – хотя никакого «если» не будет, скажешь правду: ты брат Таургона, и он сейчас за тобой придет.

Пусть переживет этот восторг. Пусть плачет при голосах серебряных труб. Это правильные слезы.

Таургон спешно пошел в трапезную. Если он сейчас упустит Эдрахила, ему придется вторично быть в Тронном зале на пустой желудок.

Нет, определенно, одного раза ему хватило.

Эдрахил еще не ушел.

– У меня брат приехал, – вполголоса сообщил Таургон. – Мне б его накормить.

– Надолго? – нахмурился командир. Он не возражал, он просто хотел понять, что именно ему с этим делать. Ну, хотя бы вопрос жилья для еще одного северянина решен.

– Нет, нет! – Таургон понял его мысли. – Только сейчас. Я сам послезавтра уеду.

– Уже всё? – вот теперь Эдрахил помрачнел.

– Пора, – вздохнул арнорец.

– Так, – почти грубо сказал командир. – Ты вроде про завтрак говорил. Не отвлекай меня ерундой, пойди и возьми сколько вам надо.

– Спасибо.

И благодарил он отнюдь не за снедь.

Алдарион молчал. Старший брат, явившийся с корзиной еды, не мешал ему.

Молча пришли в комнату, молча устроились кушать.

Вошел усталый Митдир, Таургон покачал головой: не сейчас, не отвлекайся на нас. Юноша понял с полужеста и отправился спать.

За время завтрака Алдарион обрел дар речи, но молчали всё равно, чтобы не мешать засыпать гвардейцу после ночного караула.

Доели, тихо вышли.

– Ну, – спросил старший на улице, – у тебя еще остались силы, или хватит святынь?

– А куда можно?

– В Тронный зал.

Младший сын Арагласа быстро осваивался в столице: вопроса «неужели пустят» не последовало.

– Тогда слушай меня внимательно. Мы, конечно, можем пройти через главные двери. Но будет много лишних вопросов. И не столько мне (я-то уеду!), сколько Эдрахилу, Наместнику, Денетору… Это нехорошо.

Алдарион кивнул.

– Поэтому сделаем так. Я поведу тебя через боковую. Она всегда отперта, мы никого не удивим. Но. Если ты пойдешь по Минас-Тириту вот как сейчас, перепуганным и робким, то нас заметят и будут говорить. Скажут, что Таургон привел с собой северного дикаря. Вреда от этих разговоров никому нет, но я бы не хотел их.

– И что делать?

– Брат, я понимаю, что у меня было двадцать лет, а у тебя меньше одного дня. И всё-таки – подумай, кто мы. Не кем старательно кажемся, а кто мы на самом деле. Повернись судьба иначе – отец был бы здесь на троне. Сделай я другой выбор, ты приехал бы сюда не тайком, а на мою коронацию. Ты не проситель, которому показывают диковины из милости. Ты брат законного хозяина. Так иди как сын Арагласа.

Алдарион кивнул. Задумался. Молча и медленно выдохнул.

Страж и с ним кто-то в неприметной одежде шли по Седьмому ярусу. Прямиком к двери во дворец, которая вела в кабинет Денетора. Один из двоих всем известен – глаза и уши Денетора в гвардии. Кто второй – догадаться несложно, у Паука везде его люди. И зачем идут во дворец, тоже яснее ясного.

Вошли без малейших вопросов, потом долго петляли по коридорам первого этажа («Как он здесь не путается?» – со священным ужасом думал лесной следопыт), а потом на них водопадом обрушился свет.

Они вошли в Тронный зал сбоку, тем путем, которым входил караул – и правители.

В столпе света белел трон, за ним сверкало камнями Древо.

И тихо, совершенно тихо.

Как когда-то царило на Менельтарме священное молчание.

Постоять в этой тишине и этом свете. Последний раз. И увезти с собой – в сердце.

Арахад вздохнул, положил руку на плечо Алдариону.

Тот повернулся к нему.

– Почему ты отказался? – тихо спросил младший брат.

– Долго объяснять… и потом, что бы не считал Денетор и не писал мне отец, это не мое место. Это место отца. А его бы Гондор не принял.

– Значит, нет?

– Значит: не сейчас. Мы не в сказке живем: явится Король и наступит Арда Исцеленная. Спроси себя, брат, что мы сделали для того, чтобы Гондор принял короля-северянина? Они едва знают о нашем существовании, лишь у единиц из них есть повод нам доверять! Мы должны жить здесь. Наследник Элендила должен жить здесь непременно – из поколения в поколение, пока Гондор не скажет «Приди, Король!» Только… – он нахмурился, – не так долго, как я. Лет десять. Иначе с кровью выдирать придется.

Он снова вздохнул.

– Вот когда мы перестанем быть разными народами, когда мы станем одним, вот тогда один из нас и поднимется по этим ступеням. Понимаешь?..

Алдарион молча кивнул.

Собираясь в Гондор, он не предполагал, что здесь всё будет настолько серьезно.

А если брат ошибается?! Он писал, что Денетор мудр, и отец соглашался с этим. Но Денетор считает, что его место здесь!

Он еще не уехал, еще не поздно…

Таургон почувствовал состояние брата, чуть сжал его плечо: успокойся.

– Осмотрись, – сказал он буднично. – Вряд ли тебе удастся снова побывать тут. А я пойду попрощаюсь.

Он отошел к статуе в самой середине левого ряда, если смотреть от трона.

Мраморный Остогер держал в руках маленький семиярусный Минас-Анор. Когда была сделана эта статуя? При жизни? после смерти? Первые пять явно были сделаны разом: они похожи, хотя художники и пытались придать им различия. А эта другая… Остогер не ставил памятников самому себе. Это не Алькарин, который явно поспешил занять последнюю свободную нишу и любовался с трона на собственное мраморное лицо…

Ни один скульптор не в силах создать Остогеру памятник более величественный, чем это сделал он сам.

Кости Остогера лежат в усыпальнице, но это только прах. Дух его здесь. Владыка Крепости бережно и прочно держит в руках свой город.

Осгилиат был велик и прекрасен, но сейчас это лишь руины. Минас-Итиль была могуча, но это не спасло ее.

Что сделал ты, Король, поставив нерукотворную красоту выше всего искусства людей?

Слова, обращенные к Эру, безмолвны, и ты строго соблюдал этот закон, говоря с Ним не словами…

Алдарион, насмотревшись на каменных Королей, подошел к брату.

– Ты читал? – спросил Таургон.

– Читал.

– У тебя будет еще завтра, чтобы посмотреть. Пойдем, пора.

Братья обернулись у трону. Он всё так же бесстрастно сиял белизной в двух потоках света.

Как века раньше.

Как века спустя.

Потому что Минас-Анор – или Минас-Тирит – будет стоять, несмотря ни на что.

Они не торопились. Всё равно Митдир спит, будить его нехорошо, а Алдариону надо посмотреть Седьмой ярус при свете дня. Без малого до полудня они честно бродили, потом пошли к Таургону.

– У меня будет к тебе просьба. Вещей не то, чтобы накопилось, но кое-что мне нужно забрать с собой. Отнесешь к нашим?

В другой день Алдарион был начал шумно возмущаться перспективой тащить жаровню, но сейчас был так серьезен, что просто кивнул. Что он, не поднимет эту жаровню, что ли?

Не время сейчас для шуток.

Пришли. Митдир уже встал. Таургон познакомил их.

– Ну что, какого-нибудь легкого чаю?

– Может, не стоит? – нахмурился младший брат. – Сколько она потом остывать будет?

Он кивнул на Кархарота, с самодовольным видом расставившего железные лапы.

– А какая разница? – не понял старший.

– Нести потом горячую?

– Ты решил, что я прошу тебя забрать ее?! Уж на чем согреть воду, у нас в Арноре найдется! Нет, жаровню я оставлю Митдиру.

– Ой, – сказал он. – Спасибо.

– И чаи, те, что открыты. На первое время тебе хватит, дальше будешь сам добывать. Найдешь, чем заслужить.

– Чай я заслужу, – вздохнул Митдир, – а вот это…

Он обвел печальным взглядом ламедонские гирлянды по стенам.

– Их йогазда тебе дарил, мне не подарит.

– У сластены жизнь – горькая, – заметил Таургон.

Он поставил греться воду, а сам, сев на корточки, стал разбираться в ящиках под кроватью.

Он извлекал оттуда пачки исписанных листов, какие-то аккуратно перевязанные, какие-то безнадежно перемешанные, нераспакованный чай, снова листы, старые рубахи – гвардейцу такое не носить, а выбросить рука не поднялась, опять листы… наконец докопался до старой дорожной одежды, а после еще нескольких археологических слоев бумаг явились и арнорские ножны Наугрила.

– Вот их отнеси прежде всего, – сказал он брату. – А то я с ними буду смотреться смешнее некуда.

Одежда сильно слежалась: последний раз он надевал ее в поездку в Ламедон. Видя, как Таургон недовольно осматривает ее, Митдир удивился:

– Так скажи, чтобы тебе ее вычистили. Завтра она будет готова.

– Н-да, – отвечал Арахад, – это очень по-гондорски.

Они пили чай, объедая, к скорби Митдира, ближайшую гирлянду. Но всякому счастью рано или поздно приходит конец, и его должно встречать с мужеством.

– Я всё хотел разобраться в своих бумагах… – говорил Таургон, недовольно глядя на листы, которые сейчас лежали по всей комнате. – Времени не нашлось, а значит, и не очень-то надо было. В общем, они тебе. Хочешь – разбирайся, а то просто пусти на растопку.

– Но мы сейчас их хоть немного по годам сложим? – нахмурился юноша.

– Сложим, сложим…

Допили чай, собрали поклажу Алдариону. В основном, чай. Ну и старые ножны.

– Сегодня и завтра не ждите, буду занят здесь. А послезавтра утром… – он помолчал. – Скажи Маэфору, пусть готовится к выходу.

Он последний раз отпирал потайную дверь. Другой ключ он вернул днем Сериону, этот отдаст сейчас.

Наместник его ждал, хоть он и не сообщал заранее. От Эдрахила узнал? хотя какая теперь разница.

Диор обнял его. Какое-то время стояли молча.

– Мой господин, прими на прощание. Тебе и госпоже Андрет.

Серебристые и черные меха выплеснулись на стол.

– Я тоже приготовил подарок, – сказал Диор. – Но не тебе. Твоему отцу.

Таургон замер. Подобного он не ожидал, и удивление сейчас пересиливало в нем благодарность.

Наместник достал небольшой складень: две доски, обтянутые черным. На верхней был выложен герб Элендила.

– Открой.

Арнорец повернул изящный крючок.

Нижняя доска была рамой для старого-старого пергамента.

«Сыновьям моим Исилдуру и Анариону.

Ваше письмо я получил и рад, что дела движутся так хорошо…»

– Это написано им самим! – севшим голосом проговорил Арахад.

– Именно, – улыбнулся Диор. – Ты, помнится, сетовал, что у вас не осталось документов той эпохи. Теперь будет.

«Я не могу взять подлинник!» – хотел ты сказать, но этих слов не прозвучало. Будь это подарком тебе, ты был бы вправе отказываться. Но это подарок отцу.

Наместник улыбается. Он это рассчитал.

Хотя дарит Арагласу не только поэтому. Отнюдь не только.

– Как Серион пережил, что ты забрал это из Хранилища?

– Ты напрасно его жалеешь, – буднично сказал Диор. – Я объяснил ему причину и, поверь, он не стал рыдать над утратой. И потом, копию мы сняли, и весьма точно. Гондор не обеднеет.

Таургон молчал. Он и сам не сказал бы, чем растроган сильнее: письмом Элендила или тем, что Диор шлет подарок его отцу.

Если бы они могли встретиться… такие похожие. Такие разные.

– Попьем чаю? – Наместник старается, чтобы его голос звучал непринужденно. – Дел у нас не осталось, «Феникс» не нужен, что ты думаешь о «Празднике в Восточном дворце»?

– Какого года? – спросил Таургон.

Лучше говорить о ерунде, чем молчать о серьезном.

– Белой Лошади. Устроит? – приподнял бровь Диор. – Я, похоже, вырастил из тебя придирчивого ценителя.

– Сколь я помню, Белой Лошади я даже и не пил…

– Хороший год. Бывали и лучше, но хороший.

«Праздник» настаивался долго. Таургон достал харадскую шкатулку.

– Мой господин. Я сейчас раздаю то, что мне не понадобилось за эти годы и тем более нет смысла везти на Север. Это мне подарил Фахд, ты помнишь его.

Вопросом это не было, но Диор кивнул.

– Это чай, но… особый. От него человек становится разговорчивее. Когда хочешь что-то рассказать, а не выходит… он поможет ослабить поводья своего духа.

– Полагаешь, мне он понадобится? – тихо спросил Диор.

– Или ты отдашь тому, кому он будет полезен, – уклончиво ответил Таургон.

Пили «Праздник». Хорошая вещь чай: когда не о чем говорить, можно говорить о нем. Часами.

Кончилась и третья заварка, и четвертая… хотя только невежда будет заваривать этот сорт в четвертый раз.

Была глубокая ночь.

– Тебе надо идти.

Таургон встал, мгновение поразмыслил, собираясь с духом, а потом, опустившись на одно колено, прижался губами к тяжелой руке Диора.

По лицу Наместника текли медленные слезы, застревая в морщинах.

* * *

Утром Таургон брился с наслаждением от того, что занимается этим последний раз в жизни.

– Заберешь, – сказал он Митдиру. – И прибережешь для сына. Когда ему придет время служить в Первом отряде – подаришь.

Юноша посерьезнел. Бритва, конечно, мелочь…

…кем ему придется стать, чтобы его сын тоже попал в Первый отряд?

Еще в день приезда Алдариона он просил Боромира передать отцу, что хочет придти попрощаться.

Денетор ждет его на неизменный ужин.

Почему-то Таургон был убежден, что разговор будет легким.

– Ой, – сказала Неллас, увидев его. – Ты что с собой сделал, глупыш?

Больше не было великолепного гвардейца: Таургон переоделся в дорожное. Только у меча остались черно-белые ножны.

Она видела его точно таким, когда они ездили в Ламедон. Но тогда не обратила на это внимания.

Арнорец достал меха: куний, который с таким трудом отобрали у Тинувиэли, и белоснежный горностай с черными искрами хвостиков.

– Белый тебе, госпожа моя.

– Мне… – она покачала головой. – Для такого меха нужна красавица. Лучше отправить его Митреллас на свадьбу.

– У Митреллас будет столько подарков, – сухо произнес Денетор, – что этот мех она просто не заметит.

– Тебе, госпожа, – повторил арнорец. – Прикажи отделать им новое платье, надень и будь красавицей.

– Ох, дай я хоть поцелую тебя… – вздохнула она.

Расцеловала его в обе щеки, обняла… и расплакалась.

– Глупый, глупый… – повторяла она. – Ну до чего же ты глупый…

Барагунд с Боромиром опускали глаза – не могли смотреть, как мама плачет.

Но на этот раз она быстро взяла себя в руки, смахнула слезы.

– У нас тоже кое-что есть для тебя, – сказал Денетор. – Я ничего не понимаю в вашей горькой гадости, но харадцы уверяли меня, что это лучшие сорта. Полагаю, не обманули.

Это была дюжина особых дорожных шкатулок: каждая имела углубления и выступы, так что они все прочно держались друг за друга.

Форланг сообщил, что ужин готов.

– У меня будет к тебе довольно смешная просьба, – сказал Таургон после первого блюда. – Митдиру очень по душе ламедонские гирлянды, и он боится, что они ему больше никогда не достанутся.

– До сентября он может успешно бояться, – пожал плечами Денетор. – Раз он перенял худшую из твоих черт: неумение облекать просьбы в слова. Но к человеку с таким недостатком я хотя бы уже привык.

– Займешься им?

– Сколь я знаю от Боромира, как мечник он позорит гвардию. Полагаю, пора это прекратить.

– Хранилище?

– Место скорее для усердных, чем для умных. Свободное время, разумеется, он сможет проводить там, я возражать не стану.

– А оно у него будет? – улыбнулся Таургон.

– Непременно.

До самого десерта не говорили ни о чем более серьезном. Пили легкие вина, желали Таургону счастливой дороги.

Когда принесли фрукты, Денетор встал и отозвал его в сторону.

– У меня к тебе тоже будет просьба, – он говорил без обычной холодности, и это настраивало на более чем серьезный лад. – Я не стал бы вникать в твои дела; прости, что делаю это. Я о похищении той девушки.

Таургон понял, что надо делать скорбное выражение лица.

– Дядя очень переживает. Когда ты уедешь, я бы хотел успокоить его. Если позволишь, я всё-таки скажу, что это был ты.

Маска мигом слетела.

– Ка-ак? – выдохнул арнорец. – Как ты узнал?

– Это было несложно. Я верю, что ты следил за своим лицом в разговорах с дядей. Но не в остальное время.

Таургон резко выдохнул, признавая свое поражение.

– Так я расскажу ему? – уточнил Денетор.

– Конечно.

– И, раз уж зашла речь, позволь совет. Ее, конечно, перестали искать, ты хорошо выждал, но в воротах всё-таки посматривают. А на женщину с младенцем никто не обратит внимания. Скатай один плащ и заверни в другой.

Денетор сполна насладился смесью изумления и благодарности на его лице и договорил:

– Считай это моим скромным подарком к свадьбе.

Ну вот, всё хорошо. Ужин прошел легко (умеет Денетор снимать сложности!), за Митдира теперь совсем можно не тревожиться, осталось попрощаться и завтра с восходом уйти.

– Денетор.

Они оба знали, что он первый раз обратился к нему по имени.

– Я слушаю, – спокойно и серьезно ответил тот.

– Нам с тобой нужно поговорить.

– Хорошо. Завтра на рассвете? у Древа?

– Завтра на рассвете. У Древа, – медленно кивнул Арахад.

– Я знаю, что ты всё знаешь, – сказал сын Арагласа.

Они сидели на бортике фонтана, арнорец в дорожном, гондорец в своей обычной темной одежде. У ног Таургона лежала пара котомок: то, что не забрал Алдарион, и давешние подарки.

– Знаю, государь.

Это слово прозвучало впервые, но оба почти не обратили внимания: то, что годами слышалось в молчании, не новость.

– У нас сейчас нет времени на расспросы, откуда ты узнал, – северянин чуть хмурился. – Да и неважно уже. Я позвал тебя не обсуждать известное, а поговорить о том, чего ты не знаешь. Для начала: не знаешь о себе.

– Я слушаю.

– До две тысячи четырехсотого нашему брату арнорцу было почти невозможно наняться к вашим купцам: кто станет доверять чужаку? А с того года стало не пройти по Тарбаду: за плащ хватают, зовут в охрану. Что произошло в Гондоре в тот год, тебе известно лучше моего. Так вот, я позвал тебя, чтобы сказать: не устрой ты всё то с налогами, меня бы здесь не было. И я хочу сказать спасибо. И за Гондор, и за самого себя.

Денетор медленно выдохнул.

– Знаешь… когда мой дед, Наместник Барахир, окончательно согласился со мной, он мне сказал: «Да простит тебе Эру все слезы, что ты прольешь». Сегодня я узнал, что прощен.

Журчал фонтан. Древо шептало что-то своими длинными листьями. Розовели крыши королевского дворца.

Скоро взойдет солнце.

– Я видел его однажды, – сказал Таургон. – С тобой и с Диором. Вы сидели вот здесь.

– В то утро?! – вскинулся Денетор. – Ты был? Это было при тебе?

– Вероятно, в то, – пожал плечами арнорец. – Ты сидел на траве, а я тогда был стражником, верил в ужасного Паука и совершенно не мог догадаться, кто тот молодой человек с вдохновенным взглядом у ног Наместника.

– В тот день он отдал нам с дядей власть. Сказал, что хочет просто смотреть и радоваться, как мы вдвоем будем держать Гондор в своих руках.

– И радовался… – откликнулся Таургон.

– Он в последние годы, – взгляд Денетора помолодел, – любил изображать слабость. Так нам было проще всего. Он «не тот, что прежде» и бессилен перед жадным до власти внуком.

– Диор тоже «бессилен» перед Пауком.

– Да, отчасти это был и пример дяде. Раз уж мы заговорили об этом, я расскажу, как дед отдал налоги в мои руки. Это было проделано блистательно.

– И?

– В начале того года, еще зимой, он спросил совет, не возражают ли они, чтобы осенью налоги собрал я. Мне было двадцать четыре; ты понимаешь, что на меня смотрели, как на младенца.

– Ты скрывал свои планы? – нахмурился Таургон.

– Зачем? Я излагал их подробно и обстоятельно. Но всерьез их воспринимало ровно два человека: дед и дядя. Так вот. Он предложил, совет молча расхохотался, заодно решив, что Наместник от старости теряет разум. С ним попытались спорить, но он настаивал. Совет согласился. И вот тогда, – сверкнули глаза Денетора, – он попросил заверить их согласие письменно. Дал им пергамент, а там было написано «…с осени 2400-го года». Они подписали не вчитываясь. Что было осенью, ты знаешь. А когда шум улегся и Наместник сказал, что я буду собирать налоги и дальше…

– Тут тебя приняли всерьез.

– Да, и стали требовать, чтобы Наместник отдал налоги другому, если не может этим заниматься сам.

– А он показал им пергамент.

– Совершенно верно, – кивнул Денетор. – С ими же подписанным бессрочным решением.

Они замолчали. Денетор с нежностью вспоминал прошлое, Арахад хмурился.

Гондорец спросил:

– Я вижу, эта история не радует тебя?

– Прости, нет. Вот поэтому я и отказался от трона. Дело не только в моем долге перед Арнором. Вот так изящно, вдохновенно обманывать собственный совет… я не стану это осуждать, я знаю, что Наместник Барахир был мудр и избрал наилучший выход… просто я бы так не смог.

– Понимаю, государь.

– «Государь» несмотря ни на что?

– Ты тот, кто ты есть, – пожал плечами Денетор. – Твой отказ меняет нашу судьбу, но не твою сущность.

– Мы говорили о прошлом, – сказал Арахад. – Могу я попросить тебя о будущем?

Тот не успел ответить: раздались серебряные трубы. Солнце взошло.

Оба невольно обернулись к башне.

Настала тишина, особенно чистая и звонкая после труб.

– Попросить? – сказал Денетор. – Кажется, у тебя были годы выучить, что твое слово для меня приказ.

– А если я попрошу о вещах, противоположных друг другу?

– Сложный приказ, – пожал плечами.

– Тогда слушай. Прежде всего: никому обо мне ни слова.

– Мальчишкам, когда Боромир поедет на Амон-Анвар? Под клятву молчать?

– Им можно. Но чтобы за пределы твоей семьи это не вышло. Ни Фелинду, ни Хардангу. Никому.

– Хорошо, – кивнул Денетор. – Тем, кто догадывается: да, ты потомок Исилдура, подробности я не знаю. Кстати, это почти правда.

– А что ты знаешь? – Таургон невольно заинтересовался.

– Что ваш Аранарт не погиб. И что сын у него был как минимум один.

– Пятеро.

– Серьезно, – приподнял бровь гондорец. Но вопроса не задал.

– Меня зовут Арахад, сын Арагласа.

– Спасибо. Не ждал, что скажешь.

– От тебя ли это скрывать?

Денетор улыбнулся. Потом заговорил серьезно:

– Итак, противоположная просьба?

– Знаешь, когда Король действительно вернется? – Арахад посмотрел на доцветающее Древо. – Когда он будет нужен народу Гондора. Не нескольким людям из знати, как бы они ни были благородны, а всему народу. А для этого народ должен говорить о Короле, должен ждать его…

Он обернулся к собеседнику:

– Сложный приказ?

– Не очень… – видно было, что Денетор уже продумывает решение. – Это легенды, мечты, надежды… утешение для недовольных, свет на пути для тех, кто решительно идет вперед.

– Да, так. – Арахад помолчал, потом спросил с улыбкой: – В казне найдутся на это деньги?

– В Гондоре найдутся на это люди, – очень серьезно ответил йогазда. – Деньги тут почти ничего не могут.

Он еще помолчал и договорил:

– Не тревожься, государь. Я представляю, как это сделать. Будут говорить.

А вот теперь, пожалуй, действительно всё.

Ты сказал больше, чем собирался.

Будет больше, чем ты мечтал.

– Передай Митреллас мои извинения, что не приехал на свадьбу. И пожелания счастья.

– В Лаэгоре пробалтываться можно? – уточнил Денетор.

– Мы же договорились: от твоей семьи у меня нет тайн.

– Семья – понятие сложное, – прищурился он. – Что мне делать с внуками?

– Решай сам, – сказал северянин. – Чтобы Король мог вернуться, Наместник должен ждать его.

Они встали.

– Я оставляю Гондор в лучших из надежных рук.

– Легкой дороги, государь. И поздравляю со скорой свадьбой.

Они обнялись.

Потом Денетор направился к себе в кабинет (секретари наверняка удивляются, почему его нет до сих пор), а Таургон, подхватив обе котомки, последний раз взглянул на Древо, дворец, Хранилище, на дали за Андуином и решительно пошел вниз, в Четвертый ярус, где ждали его арнорцы и Тинувиэль.

АМОН-АНВАР

Конец мая – июнь того же года

– Родная, – в руках у Таургона был какой-то большой сверток в одеяле, – попробуй взять.

– Что это?

– Подарок от Денетора. Твой пропуск на выезд. Держи. Ты мать, это твое дитя, ты волнуешься, чтобы младенец не расплакался.

Тинувиэль с некоторой робостью взяла «дитя» на руки.

Из-под рыжего плаща проглядывал туго скатанный серый.

Она попробовала покачать:

– Шш, шш, тихо… Так?

– Как-то так. Главное, опускай ниже голову. Тебе нет дела до стражников, ты думаешь только о младенце.

– Хорошо.

Мысль о том, что в воротах может случиться что-то, ее страшно испугала. Она вцепилась в «дитя», словно этот теплый сверток может ее защитить.

На взгляд женатых дунаданов, она сейчас выглядела в точности как молодая мать.

Ее усадили на телегу, и обоз пошел вниз по ярусам Минас-Тирита.

В воротах их остановили.

– Вы что это? Без наших уходите? Одни? – задал стражник вопрос за всех.

Тинувиэль совсем опустила голову к серому шерстяному личику своего чада.

– Мы с вашими вернемся, – пообещал Маэфор. – Вам сколько обозов привезти? Три? Или двух хватит?

– Четыре привезите! – крикнул самый остроумный.

– Договорились, – невозмутимо ответил арнорский командир.

Они выехали из Минас-Тирита.

У ворот, как обычно, было много народу: одни в город, другие из него, третьи глазеют на проезжающих. Был там какой-нибудь неприметный человек? Или Денетор уверен, что его план сработает, и не прислал никого подстраховать?

Ты столько лет провел в беседах с ним и так и не узнал, насколько правда то, в чем уверен весь Гондор: «у Паука везде свои люди». Хоть сколько-то их есть? Или вся эта огромная сеть шпионов – он сам? Его умение наблюдать, сопоставлять факты и делать выводы?

Сколько соглядатаев ему понадобилось, чтобы раскрыть похищение дочери Брандиона?

Не спросил. А он бы, наверное, ответил.

Что ж, вы говорили о более важных вещах, чем считать несуществующих подручных.

Дорога шла круто вверх, почти на север, огибая отроги. Потом поворачивала к северо-западу. Отсюда открывался знаменитый вид на город.

Маэфор остановил обоз.

По крайней мере, двоим из них никогда больше не увидеть Белый Город.

Солнце с юга слепило глаза, не слишком давая разглядеть его. Зато изумрудным цветом зеленел Пеленнор в садах усадеб, а дальше, к Андуину, уже бродили первые харадские мумаки – примета поздней весны. Издалека они казались почти синими.

– Поехали, – сказал Таургон.

Они поехали. И отроги Белых гор скоро закрыли город.

Впрочем, ни арнорцы, ни Тинувиэль больше не обернулись. Нельзя оборачиваться после прощания.

Первый день Тинувиэль не выпускала из рук «дитя»: ее так напугало, что могут задержать в воротах, что она продолжала бояться, хотя уже нечего.

Телега оказалась слишком тряской, чтобы ехать долго, так что девушка пошла пешком (обувь ей Маэфор подобрал заранее, зная, что она предпочтет идти).

А больше ничего и не произошло. Обычный переход.

Пройдя с десяток лиг, встали лагерем. Стоянки, похоже, веками разбивались на одних и тех же местах: кострище, удобное место для шатров, даже сколько-то дров осталось от прошлых обозов. Зеленая травка для лошадей. И родник. Что еще надо? Если надо – вот и деревенька, там найдется еды купить, и наверняка есть кузнец, если лошадь потеряет подкову или (не допусти всеблагие Валар!) сломается что-то в телеге.

Припасов у дунаданов хватало, развели огонь, состряпали ужин. И принялись расспрашивать Алдариона о последних новостях на Севере. Это было умышленно: они не скажут лишнего о Таургоне, а Тинувиэль узнает чуть больше об их жизни. Об Арагласе Алдарион не говорил, а если надо было упомянуть его, говорил «отец». И ничего лишнего.

Палатку на ночь не ставили, улеглись вокруг догорающего костра, завернувшись в плащи. Май, тепло же. Для Тинувиэли расстелили шкуру. Она с сомнением глядела на такое ложе.

– Вместе спать теплее, – сказал Таургон, усаживаясь на этот мех.

Теплее, да. И еще – мягче. Потому что с ним.

Она сняла дорожную обувь, легла на шкуру, Таургон укрыл их плащом.

Он почти ничего не позволял себе, только целовал ее шею и обнимал. Тинувиэль сама не знала, хочет его ласк или нет. Она понимала: вокруг воины, которые спят более чем чутко, они услышат… даже если совсем тихо.

И впереди у них годы вместе. Всё еще будет.

Он дал Диору слово, что никому не расскажет про Амон-Анвар. И два десятка лет молчал. Только отцу написал.

Когда объясняют цель этого пути? Перед самой тропой? Перед выездом из Минас-Тирита?

Он заговорил с Маэфором в день последней охоты. Друг и родич наизусть знал места, где пропадает всякое желание сначала убивать зверье, а потом и есть мясо.

Тем проще. Надо лишь назвать причину.

Маэфор слушал, хмурился – не от недовольства, напротив: непонятное десятилетиями теперь становилось больше чем ясным: закономерным.

– И мы все поднимемся на вершину?

– Да. Мы потомки Элендила, так что право есть у каждого. И потом: я так решил.

Маэфор посмотрел на него, как впервые увидев.

Он помнил Арахада юношей в своем отряде, потом – быстро возмужавшим командиром, с которым они понимали друг друга с полумысли, действуя как две руки, потом, отправленный Арагласом в Минас-Тирит подстраховать наследника, он смотрел, как меняется Таургон за эти годы…

…а сейчас с ним говорил Король Гондора.

Отрекшийся от власти, да.

Но отрекаться можно лишь от того, что имеешь.

– Никому ни слова. Завет Исилдура запечатывает молчание клятвой.

– Я клянусь, – отвечал Маэфор. – Но что мы будем делать… – (хотелось назвать его «государь», но он не позволит и будет прав) – у нас обоз, лошади?

– Вот поэтому я и рассказал тебе заранее. Что ты думаешь?

– Ничего хорошего. В это время купцы, зимовавшие в Тарбаде, везут арнорские меха сюда. Наши телеги у реки их впечатлят.

– Да, и охрана этих телег будет стоить нам нескольких дней: чтобы все смогли взойти на вершину, а это день на человека, не меньше…

– И не спрятать… – Маэфор думал вслух. – Стоять на открытом месте и надеяться, что никто мимо нас не проедет.

– Значит, иного выхода нет, – подвел черту Арахад.

– М?

– Мы должны увести обоз в Шепчущий Лес. Не потревожив подлеска у дороги.

– Ты предлагаешь нести телеги на руках?! – вскинулся Маэфор.

– Это ты предложил, ­– улыбнулся Король. – Я был здесь всего лишь дважды. Ты ездишь мимо каждый год. Продумай детали.

Привычно было всем, кроме Тинувиэли. Это ощущение, когда повседневное уходит, становится неважным, и ты словно ребенок перед взглядом строгого родителя, твою душу сжимает неведомый страх – неведомый, покуда ты твердишь себе «Я не понимаю, что это!»; но если тебе хватит смелости взглянуть внутрь себя, в свои поступки и проступки, ты поймешь, что это не страх, а стыд, стыд за то, чего, быть может, не осудят люди, но ты сам знаешь. И тогда, признавшись себе «я поступил дурно», ты ощутишь, что приходит иное чувство: чистоты и легкости. Как в ясный холодный рассвет.

Они – лесные бродяги, охранники обозов, проходящие здесь кто дважды, кто четырежды в год, а кто и чаще, они – потомки Элендила, кто прямой отпрыск королевской линии, кто в близком родстве с ней, кто в более чем отдаленном, они за годы и десятилетия настолько привыкли к этому чувству, что научились понимать его. И перестали бояться странных окрестностей моста через Меринг.

Они никогда не входили в Шепчущий Лес, тем более не поднимались на Амон-Анвар, но на их лицах Таургон видел сейчас не смятение, а свет. И – радость возвращения.

Он решил правильно.

Они – все до одного! – должны подняться на запретный холм. И дело даже не в их крови. Дело совсем не в ней, Брегол тоже потомок Элендила в каком-нибудь колене.

Дело в том, что для них это будет больше, чем прикоснуться к святыне.

Для них это – придти в гости к предку.

Ну и что, что дух Элендила не здесь? А, может быть, он из сияющих чертогов Эру может видеть именно это место?

Когда еще у него будет столько гостей?

Тинувиэли было страшно… и не было. Странное, которое творилось с ней, происходило и с остальными, но северяне улыбались, их лица светлели, и на ее встревоженный вопрос, что это, отвечали так, будто этим было объяснено всё: «Шепчущий Лес, госпожа. Ты сама увидишь».

Каша без мяса, приглушенные голоса. Таургон кивал, давая понять: всё в порядке.

– Эта гора… к которой мы едем, она здесь? – шепотом спросила Тинувиэль, когда они ложились спать.

– Мы почти приехали, – так же шепотом ответил он. – Спи.

Спи, отдохни, любимая. Чтобы взойти на Амон-Анвар, понадобится много сил – и не потому, что крут подъем.

Назавтра еще до полудня они подъехали к менгиру. Маэфор скомандовал остановку.

Распрягли лошадей. Разгрузили телеги.

Таургон указал, где начало тропы, перенесли грузы туда, перевели лошадей. И действительно на руках перенесли телеги.

Придорожные кусты если и были примяты, то это до первого дождя. И уж точно никому не придет в голову, что в лесу скрылся небольшой обоз.

Арнорцы не задавали вопросов. В этом месте, где лишнего слова не проронить, незачем спрашивать о том, что и так понятно. Куда идем? – туда. К источнику этой Силы. Почему надо всё на себе тащить? – потому что. Святое место, и вообще Арахаду виднее.

Пока обоз просачивался сквозь подлесок, он трудился вместе со всеми, но когда обоз встал на тропе, когда лошади снова были впряжены и телеги нагружены, он сказал:

– Расчищайте тропу. Она отмечена стоячими камнями, но вам и без них будет ясно. Дойдете до березняка – ставьте лагерь. В березняке расчищать вряд ли будет нужно. Я вернусь утром.

Тинувиэль смотрела на него огромными глазами. Здесь всё было так невероятно, что уже и не страшно, Таургон поступает правильно, но… что происходит? с ним, с нею, со всеми? что?

Он подошел к ней, сжал ее лицо, поцеловал.

– Я вернусь завтра утром, любимая.

Кивнул Маэфору: рассчитываю на тебя, – и быстрым шагом, почти бегом поспешил на юг.

Он снова поднимался на закате. Он шел по лестнице, не замечая веток под ногами. Он летел вверх – свободный, чистый, легкий.

Хиваташукат неки эфекэтэ кё.

Их призывает к себе Черный Камень.

Он давно забыл эту фразу… не забыл.

Они шли, не спотыкаясь о ветки, которых нанесло за десять лет, – потому что не было десяти лет, а было двадцать четыре века, и для них – для них для всех лестница всегда была чистой.

Кого-то он узнавал в лицо, но большинства не знал.

Король Анардил вел юного Остогера; вон тот юноша с резкими чертами лица – наверное, Орнендил, сын Видугавии; великан, а с ним девушка и молодой мужчина: Ондогер ведет Фириэль и Арведуи – жаль, они не успели рассказать сыну! седой Барахир и молодой Денетор (как Барагунд похож на юного отца!)… столько незнакомых лиц, и нет ни одного испуганного, все светлы. А впереди – они: Исилдур, Элендур, Аратан, Кирион… Кирион, только похож на постаревшего Денетора, идет с могучим златокудрым юношей… что это? неважно, вы идете все, идете сквозь времена, Денетор с мальчишками поднимается, все притихли, даже Хатальдир, они тоже видят (увидят?) всех, кому идти по этой лестнице, Камень Эреха открыл им глаза, Камень Амон-Анвар откроет их сердца, хотя нет – их сердца и так раскрыты. И улыбнутся Короли юношам, а юноши – Королям.

И он ждет их всех на вершине.

…они стояли втроем. Вернее, вдвоем – Арахад был только свидетелем.

Исилдур и Элендил.

Живой и мертвый.

На груди Исилдура было Кольцо Врага – запертое в крошечной шкатулке на цепочке. Заточенное.

Оно не имело никакой силы над этим человеком. Всё, что оно могло ему пообещать, ему было не нужно. Он обладал большим: такой силой любви и веры, что ему откликнулся Черный Камень, и эта сила выплеснулась в мир, став ощутимой для любого, сковывая трепетом слабые сердца и раскрывая Свету сильные.

– Ты не принял Власти. Ты устоял. И этим спас Гондор, – говорит ему Элендил.

Ему – сыну? Или всё-таки ему – Арахаду?

Сейчас он знает больше, чем в ту ночь под Древом. Он знает, что с Мглистых гор рано или поздно обрушатся полчища орков. Но Денетор успеет выстроить форты.

А если бы он сказал «да»?!

Моргул бы поздравил его с коронацией!

– Я горжусь твоей стойкостью, – говорит Элендил.

Исилдуру? Ему?

Ночь. Огромная, безумная луна.

И бешено бьющееся сердце.

Раньше ты чувствовал, что поступаешь правильно. Теперь ты это знаешь.

И тебе не стыдно смотреть в глаза правителям прошлого и будущего. Ты исполнил свой долг перед Гондором.

Твой подвиг был в том, чтобы не совершить поступка.

Восток из черного становится синим, голубым. У самого окоёма темнеет красным.

Как странно: в прошлый раз тебя, как мальчишку, отчитали за бездействие, а в этот ты заслужил похвалу… разное оно, бездействие, бывает.

Ничего, впереди Арнор и твоя война. Больше никаких бездействий. Попробуешь сравниться с Денетором: выиграть войну, не начав ее. Не совсем, конечно, «не начав», да и, если быть честным, оттянуть, а не выиграть… но всё-таки.

На западе луна сквозь облака. Сама золотистая, а облака по краям сверкают розоватым. И свинцово-серые в середине. Смотреть и смотреть на эту красоту.

Тени редеют.

Почему по лестнице поднимался постаревший Кирион? Ведь он же погиб с Исилдуром… тезка, из будущего? не узнать.

А Элендур действительно очень похож на Элендила, хроники не ошиблись.

Элендур… видишь его ясно, как во плоти. Скольких сыновей ты потерял в Итилиене? Одного? Двух? Кто погиб в горном форте, встав на пути армий Мордора и дав Минас-Итиль драгоценные дни спастись? Кто закрыл собой Гондор – и иначе бы не было ни Белого Древа, спасенного Исилдуром, ни… ничего бы не было, Исилдур бы не вырвался из крепости, осажденной Сауроном. И Враг не лишился бы Кольца Всевластья.

Кто они были, воины безвестных итилиенских фортов, чье мужество решило исход едва начавшейся войны?

Таких фортов, как Фарарт Барагунда.

И он тоже здесь. Стоит, сияет. Похожи они с Элендуром… не внешне, а… Светом похожи.

Прости, друг, тебе не исполнить своего обещания: ты не поведешь меня сюда, когда станешь Наместником. Не сбудется.

Денетор всё вам расскажет в Ламедоне, ты поймешь.

Совсем рассвело. Пора возвращаться. Тинувиэль ждет. Вряд ли она уснула в эту ночь.

Что ж, никто и никогда не приносил брачных клятв на Амон-Анвар, но нам, наверное, можно.

Нужно.

Это нужно Тинувиэли.

Она не сомкнула глаз этой ночью.

Пока северяне расчищали тропу, то есть были заняты делом, ей было проще: она вела одну из лошадей, это было занятие – полезное, отвлекающее от… этого Леса. К вечеру пришли в березняк… однажды, когда она была еще совсем девочкой, их с дочкой одного из лордов пустили в тронный зал. Тинувиэли тогда стало страшно: такое там всё… высокое и вообще.

Вот и тут березняк… высокий.

И Таургона рядом нет.

Халлах и Алдарион были готовы опекать ее, но она предпочитала держаться поближе к Маэфору. Когда-то давно (месяц назад!) он страшно пугал ее: так ребенка пугает охотничий пес, большой и с клыками, а теперь ей было спокойнее от всего того в нем, чего она раньше боялась.

– Есть хочешь, госпожа? – буднично спросил он ее.

Она помотала головой.

– Тогда горячего попей. Костерок сейчас разведем; садись.

– Разве можно – здесь?

– А мы маленький. Сушняка наберем. Помоги, если сидеть без дела трудно.

Сушняка здесь было в избытке, дунаданы быстро набрали кучу веток: не греться и не готовить, а просто провести ночь при свете.

Вряд ли кто-то из них будет спать.

У Тинувиэли как-то само собой образовалось несколько веток под рукой: можно подкидывать в огонь. Гореть он будет ярко, но еды станет требовать всю ночь.

Рядом сел Маэфор, с другой стороны – Алдарион.

…она не поняла, кто запел первым. Пели негромко, вполголоса, и песни выбирали длинные, протяжные. О поединке Финрода и Саурона, об Эарендиле, плывущем через моря, о ветре над полем побоища, что-то снова совершенно бесконечное о Финроде, об Арведуи и Фириэли, о дороге, о…

Пели осторожно, не потревожить бы тишину, а Шепчущий Лес так же тихо отзывался им, Тинувиэль не знала слов и подпевать не решалась, но она подкармливала огонь, и когда ветки под ее руками закончились, ей стали передавать из вороха запасенных, словно это было очень важно: кормить костер должна именно она, а они будут петь.

Когда рассвело, Маэфор решительно заявил «Мы сухарями обойдемся, а вас с Таургоном я кашей накормлю», пристроил над огнем небольшой котелок, бросил туда горсть зерен.

Когда стало уже светло, пришел Таургон. Посветлевший и молчаливый.

Благодарно кивнул Маэфору, позвал Тинувиэль есть его варево. От волнения ей не хотелось, но она послушалась.

Надо было решаться.

Трудно сказать о том, о чем молчал почти четверть века.

Он отозвал в сторону Маэфора и Алдариона.

– Берите всех и идите расчищать лестницу. Сами займитесь верхними ступенями, там немного. Но к кургану не поднимайтесь.

– Кургану? – переспросил Алдарион.

– Расскажи всем, – посмотрел Арахад на Маэфора. – Скажи, что у вас будет почти двое суток.

– Скажу, – серьезно отвечал родич.

– А я расскажу ей.

Все мужчины вдруг засобирались и ушли, молча и поспешно.

В березняке остались они с Таургоном.

Лошади пощипывали траву меж березами.

Он подошел к одной из телег, снял что-то, увязанное в мешковину, разрезал веревки – и Тинувиэль увидела ларец. Лишенный украшений, но дерево благородного цвета, и линии изящны.

– Родная. Этот наряд тебе шлет матушка. Переоденься. И я пойду переоденусь.

Он ушел, Тинувиэль откинула крышку.

…словно поздняя луна серебрится на рассветном небе. Только она не одна, их дюжина, нет, две дюжины…

Тинувиэль взяла ожерелье в руки.

Жемчуг был тяжелым. Очень.

В той, прежней жизни у нее было жемчужное ожерелье – самые крупные бусины были как ноготь ее мизинца. Отец, помнится, очень боялся, чтобы нитка не порвалась. Она злилась на его страхи, так что надевала, только если он требовал. Пока он еще что-то требовал…

Таких огромных жемчужин она не видела никогда в жизни. И цвет… она не знала, что у жемчуга бывает такой глубокий.

Тинувиэль не удивлялась, нет. Здесь всё было необычным, невероятным, и то, что она держит в руках сокровище, которое словно из древних легенд, было… частью Шепчущего Леса.

Она положила ожерелье на сочную изумрудную траву и потянула из ларца платье.

Шелк был плотным – самая тяжелая ткань, которую ей доводилось брать в руки, но при том очень мягким и приятным.

В Минас-Тирите ей не оставалось ничего другого, кроме как презирать модниц, отцам которых некуда девать деньги, вот дочери и рядятся в харадское… но те ткани были тонкими и блестящими, а этот шелк был и впрямь словно рассветное небо, когда солнце ее не взошло, только восток медленно наливается малиновым и растекается оранжевым, а высь голубеет спокойно и отрешенно.

Она попала в легенду?

В красивую историю об эльфах, которые так любит Таургон?

Сейчас зашевелятся кусты, и выйдет…

Кусты зашевелились. И вышел Таургон.

Он снова был в черно-белом, но что-то в его форме было не так. Ткань вместо привычной – легкая и какая-то… странная. Странная даже для Шепчущего Леса. И герб: она не сразу поняла, что там было только Семизвездье. Ни Древа, ни короны.

Она безмолвно протянула к нему руки: нет слов, и сил на вопрос не осталось.

– Родная. Прости мне годы молчания. Я не имел права сказать это в Минас-Тирите.

Она замерла, но былой страх исчез совсем. Вот сейчас всё становилось правильно.

– Мать назвала меня Арахадом. Я сын Арагласа.

В ее глазах мелькнуло понимание. Неужели? Нет, не может быть!

– Сына Арагорна, сына Аравира, сына Арануира, сына Арахаэля, сына Аранарта.

Он посмотрел ей прямо в глаза и договорил:

– Сына Арведуи. Дальше ты знаешь.

…и всегда знала. Знала, что он не такой, как все. Теперь узнала, почему.

– Здесь, на холме, Исилдур похоронил прах своего отца. Ты слышишь силу Горы Трепета. Лучшего места для наших брачных клятв не найти.

– Зачем ты говорил о пещерах? – прошептала она.

– Потому что это правда. Мы живем в пещерах.

– А это? – она коснулась шелка.

– Обычная праздничная одежда. А вот жемчуг – действительно чудо. Пять веков назад Кирдан подарил его Аранарту, и с тех пор его носит жена каждого вождя дунаданов Севера. То, что матушка прислала его тебе сейчас, это знак того, как она рада нашему браку.

– Подарил… кто?

– Кирдан. Вторая Ангмарская. Ты же знаешь, как много он тогда сделал для нашего народа.

– Сам Кирдан…

Она осторожно взяла жемчуг в руки, сквозь века дотягиваясь до касаний пальцев Перворожденного эльфа.

– Это правда? – по-детски растерянно спросила она.

– Правда, родная. Переоденься, нас ждут.

У подножия лестницы и на нижних ее ступенях стояли лорды Арнора. В шелках и серебре. Украшения были странными, узоры – суровыми, но красивыми. Она первый раз видела такие.

Алдарион (…принц Алдарион?), весь в белом, улыбался ей светло и весело, а Маэфор (лорд Маэфор? или… принц Маэфор?), в сером и багряном, смотрел обычным серьезным взглядом, изгонявшим последние тени прошлых страхов.

Люди остались внизу, под ногами был камень древних ступеней, ожерелье Кирдана непривычно тяготило шею, и ей всю жизнь теперь нести груз древности – и пятивековой, и больше, и много больше, теперь всё то, о чем она читала, становится частью ее жизни. Она сейчас входит внутрь своих книг и тоже останется на их страницах – если и не сама (имена жен редко упоминаются в хрониках), то ее будущий сын.

Вершина. Курган. Черный Камень. Три тенгвы, выбитые на нем. И больше никаких следов или царапин – за все века.

Она чувствует присутствие духа того, чье имя на Камне. Ей кажется, она видит его. Еще месяц назад (да что месяц – неделю!) она осудила бы такое сочинительство, а сейчас… она вступает в его род, и, пока не увидела Арагласа, своим свекром она будет считать его. Да и потом тоже.

И он услышит клятвы своей невестки.

Любви. Верности до самой смерти. Повиновения. Заботы.

И мужу, и всему его роду.

Ожерелье Кирдана тяжело, но его тяжесть радует. Она готова нести этот груз.

Элендил улыбается ей. Выдумка? Правда?

То, что правдивее правды.

Это была радость, но не веселье. Но и не жалко, что нет шумных поздравлений, громких песен, музыки… и уж конечно, не будет пира. Всего того, что она видела в Минас-Тирите. Всего того, что было ей не нужно.

Если бы она знала, что у нее будет так: священная тишина вместо гомона, сияющие взгляды вместо пустых слов, искренность вместо торжества, сверкающего красками, как мыльный пузырь на солнце… если бы она знала!

Муж прижимает ее к себе и улыбается.

Если бы она знала, что всю жизнь мечтала именно о такой свадьбе!

Они возвращаются в березняк.

Халлах приносит воды от родника. Маэфор разливает по чашам.

Вино у них есть. Но не сейчас, нет, не сейчас.

– Пусть дни ваши будут радостными, а ночи счастливыми, – говорит Маэфор, поднимая чашу. – Пусть лихо обойдет вашу семью. Пусть все тяготы, что вас ждут, вы вынесете спокойно и стойко. И пусть, – он улыбается, – их будет поменьше.

Кто-то из дунаданов уходит на Амон-Анвар, а они вдвоем отправляются бродить по березняку. Длинное платье Тинувиэли цепляется за траву, за молодые ростки… ей нравится.

Ей нужно о многом его спросить.

Ему нужно, наконец, о многом ей рассказать.

– Расскажи о своей семье?

– О ком именно?

– О ком хочешь.

Значит, Король Остогер – его предок. По гондорской линии, через Фириэль. Теперь понятно, почему он так смело писал о его мыслях.

И «Сын Звезды»… после сегодняшнего – веришь, что в книге всё правда. Даже там, где автор путал события и даты. На Севере же есть список? она бы сейчас перечитала – именно ту, старинную часть.

– Тогда я расскажу об отце. И потом – вглубь, сколько успеем.

Когда у нее родится сын, он будет изучать историю по родословной. Вот зачем, оказывается, она годами сидела в Хранилище.

Время шло к вечеру.

…в лесу? Более того – в этом лесу?!

Таургон тоже не выглядел горящим от страсти.

– Родная. Ты готова подождать еще немного?

– Не здесь же!

– Не здесь. Да и лучше бы не в дороге. Мы, конечно, лесные бродяги, но не настолько же.

– А где?

– Дома. Матушка будет рада постелить нам брачное ложе. Ты потерпишь?

Она кивнула.

Она рада отсрочке. Она готова воспитать их сына, но всё, что касается родов и… прочего, ее пугает.

Весь следующий день каждый был сам по себе.

Одни спустились с Амон-Анвар, другие готовились взойти. И все до одного берегли сосредоточенное молчание друзей и родичей.

Не задать вопроса. А если задать уж совсем необходимо – не словами. Маэфор (лорд Маэфор? или принц?), которого никакие высокие помыслы не могли отвлечь от забот о лагере, распоряжался безмолвно: хватало движения бровей. А то и этого не надо было: каждый знал свои обязанности.

Еще одна ночь почти без сна. Завтра уезжать, и хочется напитаться этой силой и этой чистотой.

На всю жизнь.

Может быть, даже больше, чем на свою жизнь.

Их сын – придет ли он когда-нибудь сюда?

И если нет – она должна будет передать ему то, что смогла пережить на Горе Трепета.

В молчании выехали из Шепчущего Леса, Маэфор сгонял Халлаха на разведку, тот доложил, что дорога свободна, их не увидит никто – и снова дунаданы занялись увлекательным делом волшебного преодоления подлеска.

Второй раз это было проще и легче.

Телеги снова были нагружены, лошади запряжены. Можно ехать дальше.

Арахад стоял на расчищенной тропе и смотрел на юг.

Последний раз.

Маэфор и его ребята, возможно, еще вернутся сюда. Его позволение у них есть, и любой, если ему нужно, теперь поднимется на Амон-Анвар.

А он – никогда.

Ну что ж. Нужно уметь расставаться. Этот священный трепет навсегда в его сердце.

…а где-то в Арноре есть четыре Черных Камня.

Если он будет достоин – он найдет хоть один.

* * *

Миновали мост через Меринг. И стали медленно возвращаться в обычную жизнь.

Тинувиэль заново знакомилась с северянами.

– Значит, ты сын Арагласа? – спросила она Алдариона. – Я всё удивлялась твоему имени.

– Ага, – он весело улыбнулся. – А сестра у нас вообще Сильмариэнь. Правда, ей он кольцо Барахира не отдал, наоборот.

– Кольцо Барахира сохранилось?!

– Еще бы! Только теперь оно у владыки Элронда.

– Значит, я его не увижу…

– Почему? – не понял Алдарион. – Съездишь и посмотришь. И библиотека в Ривенделле… тебе там понравится.

Она посмотрела на мужа и очень тихо спросила:

– Это возможно?

Арахад кивнул и сказал:

– Я дома решу, когда и как мы поедем к владыке.

Халлах взахлеб выболтал ей свою родословную, и Тинувиэль с первого раза запомнила немного. Получалось, что он родственник королевы Миринд (или ее не зовут королевой? если Араглас – вождь, а не король, то его жена – кто?), потому что его мать приходилась в каком-то колене правнучкой Ранвен Вдове, старшей изо всех внуков Аранарта… всех детей Ранвен Халлах знал наизусть, и Тинувиэль сбилась, пытаясь просто сосчитать их – не то девять, не то вообще одиннадцать.

– Да! – отвечал Халлах на изумление, что так много. – Она, когда овдовела, была моложе, чем госпожа Миринд, когда Сильмариэнь родилась. Они же с мужем были совсем разными по силе крови. И Хэлгон рассказывал, что очень любили друг друга. Вот и…

– А кто такой Хэлгон?

– Ты не знаешь, кто такой Хэлгон?! – Халлах рассмеялся от удивления. – Это мы сейчас объясним, госпожа!

…в общем, Тинувиэль поняла, что ей теперь учить и учить родословную своей семьи.

Хорошо, что ни у кого не было столько детей, как у Ранвен Вдовы.

– А ты? – спросила она Маэфора. – Почему ты не рассказываешь о себе?

Он пожал плечами:

– Ты выслушала слишком много родословных, госпожа. Запутаешься.

– И всё-таки?

– Ну… если очень кратко. У Аранарта, как ты уже поняла, было пятеро сыновей. Третий – Аэглен. Вот от него по старшей мужской линии.

– То есть ты всё-таки принц?!

Маэфор вдруг рассердился:

– Я не..!

– Он не принц!! – со смехом выкрикнули стоящие рядом дунаданы, а неугомонный Халлах стал приговаривать, словно это было детской дразнилкой:

– Маэфор Он-не-принц, Маэфор Он-не-принц! Его так и зовут, госпожа. Маэфоров же много.

Тот гневно дернул плечом и ушел заняться дровами. Шутить они все горазды, а вот подумать о хорошем костре им недосуг!

Арахад подождал, пока возмущенные удары топора стихнут (иметь дело с рассерженным Маэфором не стоило, и неважно, есть у него в руках топор или нет), и пошел поговорить с другом.

– Что ругаешься? – тихо сказал он ему. – Она же не знала.

– Так объясни ей!

– Объясню, – примирительно ответил наследник Элендила. – Я ей многое объясню.

– Я всю жизнь повторяю: принц – это сын или внук вождя! И какое из этих слов неясно?!

Арахад не ответил. Просто смотрел: грустно и чуть укоризненно.

Он-не-принц стал остывать:

– Я устал это объяснять.

– Какое слово неясно, спрашиваешь? – Арахад продолжал говорить тихо, и это успокоило бы кого угодно. – Только одно. Слово «Маэфор».

– То есть?

– Других же принцами не называют. Ты надежен, силен… удачлив. Один из лучших командиров. Ты сам это знаешь. Вот тебя и зовут принцем. Хотя теперь, похоже, «Не-принцем». Будь доволен.

Маэфор промолчал.

– Ты тот, кто ты есть, – вспомнились слова Денетора. – Как ни называй тебя.

Дорога теперь стала стократ интереснее: Тинувиэль жадно расспрашивала, ей с неменьшей охотой отвечали. Она решительно восполняла свои пробелы в знаниях, и ее готовность учиться, та быстрота, с которой она всё запоминала, совершенно изменили отношение дунаданов к ней.

Прежде их уважение было отстраненным: она невеста принца, они обязаны чтить ее и служить ей. Теперь же оно сменилось искренним восторгом перед нею самой; «наша госпожа», стали они звать ее.

Таургон радовался и давал им наговориться. У него с женой целая жизнь, а когда еще Маэфор, Халлах и прочие смогут днями напролет общаться с ней? Да и число детей у Ранвен Вдовы не изменится от того, что их перечислит не он; кстати, Тинувиэль уже почти не путается и удивит матушку выученной родословной.

Дорога от Меринга к Снежанке снова повышалась, так что лошадей берегли, шли медленно, переходы были короткими. Стараниями бдительного Маэфора почти не пересекались встречными обозами на общих стоянках. Возвращался очередной разведчик, проделавший за день несколько лиг, и если сообщал, что им едут навстречу, то Тинувиэль спешно брала в руки «дитя» (как было увязано в Минас-Тирите, так и лежит; подумать только, меньше месяца прошло, а кажется – годы и годы), принималась укачивать и думать о том, когда это будет не тряпочный, а живой малыш.

По ночам, когда муж прижимал ее к себе, ее тело вдруг охватывала волна сладкого огня, и это было прекрасно, и она думала о том, что, если в ее свадьбе не было всего того, что она презирала, то и в остальном будет не так, как она боялась.

Она безоглядно доверилась северянам, и всё, что случилось со дня побега, превзошло ее самые несбыточные мечты.

С этой мыслью она засыпала в спокойных объятиях Таургона, который теперь, пожалуй, стал сдержан даже больше прежнего.

Перешли в брод Снежанку, обмелевшую к началу лета. Дорога сначала была ровной, потом начался спуск, потом – крутой спуск.

И вот он, Изен, охраной которого Денетор так стращал Брегола с Фингоном. Да уж, вообразить их тут было бы… забавно.

Хотя броды беззащитны, и это всё-таки плохо. Решение Денетора понятно, но…

Стоп.

Это уже не твоя забота. Это уже не твоя страна.

Обоз медленно, осторожно идет по броду. Течение хоть и невысокое, но очень сильное. И вода ледяная.

Перешли. Всё в порядке.

Под ногами – правый берег Изена.

Гондор – позади.

ПРОЩАЛЬНЫЙ ЛУЧ

Июль того же года

Тарбад показался ей Минас-Тиритом, из которого выдернули утес, – и он рассыпался, что-то растеряв, что-то перемешав.

Постоялые дворы были на окраинах. Тинувиэль сначала думала, что это Маэфор выбрал им пристанище подешевле, а потом поняла: нет, очень и очень состоятельные купцы останавливались вот так, с самого краю.

Ремесленные слободы, даже такие, как кожевенная и мясная, не были вынесены в самый дальний конец, куда никто не попадает по дороге… да и вообще – город был плоским, и по нему гуляли запахи… всего. Хорошо, что они на окраине. Воздух чище.

Словом, с каждым часом Тарбад не нравился ей сильнее. То волшебное ощущение входа в легенду, которое она пережила на Амон-Анвар и сохраняла весь путь сюда, было осквернено, запачкано городской… она никогда раньше не произносила этого слова, но теперь оно уместно: городской вонью.

Она впервые в жизни хотела поскорее оказаться в северных пещерах, потому что как ни пугал ее запах торфа, он точно лучше, чем это всё.

Когда Таургон сказал, что хочет осмотреть город, Тинувиэль самым решительным образом заявила, что останется на постоялом дворе. Ей нужно помыться, привести себя в порядок и вообще – после стольких дней пути она имеет законное право посидеть в четырех стенах наедине сама с собой. А он пусть идет по своему Тарбаду, если ему это так необходимо.

Таургон не возражал.

Она права. Она устала. Не телом конечно… хотя и телом тоже, тряская телега или дорога пешком – сложно сказать, что тяжелее. Но не это главное. Она устала от слишком резко изменившейся жизни.

Ей нужно успокоиться. Ей нужно побыть одной.

Верный Халлах-Хуан посторожит ее. Охрана не нужна, разумеется, но знать, что при ней Халлах, – так будет всем спокойнее.

Маэфор отправился искать купца, идущего по Зеленопутью. Человека или гнома – неважно, как получится. Можно даже отважного хоббита, рискнувшего забраться так далеко от родных норок. Хотя хоббит – вариант не лучший, он может ехать через Каменистый брод на Барандуине, то есть окажется спутником на полпути. Ладно, всё это заботы Маэфора.

Ты совершенно свободен и можешь осмотреть Тарбад.

Город, возведенный нуменорцами.

Двадцать два года назад он был для тебя просто скопищем зданий – тебе ли, устремленному в Минас-Тирит, было тогда разглядывать его? А сейчас… всё, что ты утерял в Пеларгире, всё это ты наверстаешь здесь.

Скорее к мутным водам Гватло… да, когда-то ее звали Темной из-за лесов по берегам, а сейчас – из-за того, во что превращают ее болота Лебедяни. Но город стоял здесь, когда еще не было болот, когда корабли шли вверх по ней от Виньялондэ… и?

Таургон замер перед своей находкой.

Он никогда раньше не видел таких домов. Именно поэтому он сразу узнал его.

Он много видел подобного в Ривенделле, но там это стоили из дерева. Здесь – из камня. Эти высокие тонкие полуколонны – словно несколько стволов деревьев срослись вместе. Эти арки окон, каждая высотой в полтора-два роста человека, стрельчатые, устремленные ввысь. Каждое окно узкое, но они тоже срослись – по три, четыре, пять… комнаты залиты светом, особенно на закате, ведь дом на правом берегу.

«Первоначально строители в Нуменоре подражали эльфийским зодчим, но позже…» – эти строки «Сына Звезды», им самим написанные, сейчас обрели плоть. Уже огрубевшую – пять тысяч лет прошло! – в морщинах времени плоть сероватого камня.

Таургон на миг представил себя со стороны: стоит северный дикарь и таращится на дом. Ну да, только вылез из своих пещер, раньше каменные дома разве что в Брыле видел… а таких красивых уж конечно никогда.

Знают хозяева, что их дому – пять тысяч лет? что он уцелел, когда погибал Нуменор и земля содрогалась? что этот дом – едва ли не единственный во всем Тарбаде, где зодчество раннего Нуменора сохранилось без искажений? Рядом стоит… плакать хочется, глядя на такие перестройки! – да, стал просторнее и наверняка удобнее, но эти массивные стены с фасадом, держащимся на кружеве арок, они же смотрятся как коровья туша с оленьей головой…

А этот пострадал… при гибели Нуменора, да? Арки, колонны, портал – словно свитые ветви деревьев над лесной дорогой – всё устояло, а вот стены – нет. Их выкладывали заново, и больно смотреть, как грубо. За три тысячи нуменорских лет… что случилось с родом изначальных владельцев? пресекся? обеднел? хотя дом наверняка переходил из рук в руки не раз, да и стену могли подновлять тоже не единожды, и каждый раз – всё небрежнее.

Таургона сейчас не интересовали здания более позднего времени, ни нуменорские, ни выстроенные уже после гибели Острова, не восхищали красивые, не раздражали помпезные; он искал и искал кажущиеся такими хрупкими дома, где колонны сгрудились, как молодые березки, где окна – как просветы сквозь деревья, где этажи высокие, как лесной шатер, а комнаты маленькие, как полянка в глуши.

И он находил их. Что-то перестроенным: одна, две стены остались неизменными, что-то – затиснутым между домами других эпох, что-то… больно смотреть: окна заложены на четверть снизу и на половину сверху. Не нужен нынешним хозяевам свет, им тепло важнее.

Но видел Таургон и другое. Видел, как здания более поздние пытаются подражать древнему изяществу. Да, держит уже не арка, а стена, но стена украшена так узнаваемо… здесь жили Верные, и верны они были не только духу, но и облику изначального Нуменора.

Сегодня Тинувиэль отдохнет, а завтра ей надо будет это непременно показать. И всем остальным.

Когда еще удастся совершить путешествие на пять тысяч лет в прошлое…

Дело шло к вечеру, и хотя Таургон с утра наелся основательно, сейчас его нос начинал интересоваться вовсе не древним зодчеством (до коего носу не было дела и утром), а запахами из харчевен, которых в Тарбаде было преизрядно. Что ж, надо возвращаться. И Таургон пошел к их постоялому двору.

Но его нос имел на сей счет иное мнение. Он вдруг счел себя главным и стал собирать свою мозаику Тарбада: не из зданий, а из запахов. Он рассказывал своему хозяину, где жарится птица, а где томятся бобы, где люд победнее радует себя мятой и розмарином в каше, а где роскошествуют с харадскими специями. Нос оказался таким же дотошным, как и его хозяин, и слушать (не «слушать»! нос нельзя слушать! а как его не слушать?!) его подробнейшие рассказы о том, где и что готовится, проголодавшемуся человеку было совершенно невозможно. Спасаясь бегством от собственного носа (задача решаемая, несмотря на кажущуюся безнадежность), Таургон свернул на улицу, где никаких вкусных запахов не витало, и можно было хотя бы перевести дух.

И идти к их постоялому двору быстрым шагом, благо улица ведет в нужном направлении.

Но нос не желал сдаваться. Запахи есть всегда и везде, и они расскажут о городе ничуть не меньше, чем какие-то там колонны и окна!

Таургон замедлил шаг, еще сам не понимая, почему. Потом остановился. Огляделся. И решительно направился к дому, в первом этаже которого купец устроил свою лавку.

– Ты торгуешь харадским чаем? – спросил он, входя.

– Это дорого! – отмахнулся от северянина купец.

– Я знаю, – ровным тоном ответил тот. Так сообщают, что небо голубое, а вода в Гватло серая.

Купец с недоверием оглядел странного посетителя. Связки шкур, чем обычно эти расплачиваются, при нем не было. А говорит так, будто может скупить весь товар с домом в придачу.

И держится странно. Спокойно слишком.

– Ну… у меня есть «Белый жемчуг», «Розовый жемчуг», потом есть «Шатер»: его кладешь в чашку, а он там раскрывается…

– Я знаю.

Купец почувствовал, что лучше сразу перейти к совсем дорогим сортам.

– «Старое дерево» есть, «Весенние иглы», «Железный Феникс»…

– Даже «Феникс»? Возите в такую даль?

Купец почувствовал себя обиженным, хотя непонятно, чем именно. И решил произвести впечатление на этого… ишь, небось один раз «Шатер» попробовал и теперь знает, как тот раскрывается!

– Ну и что же, что даль! В этой дали тоже есть люди, понимающие в настоящем чае. И они не спутают «Феникса» года Мула с годом Серой Змеи!

– Только не говори мне, – мягко улыбнулся незнакомец, – что у тебя есть «Феникс» года Серой Змеи.

Этот тон, каким отцу говорить с сыном, а не этому молодому оборванцу с ним, почтенным купцом, у которого собственный дом в Четвертом ярусе Минас-Тирита! – этот тон заставил гондорца совсем позабыть все правила обращения с возможным покупателем.

– Тебя послушать, так ты отличишь!

Таургон молча пожал плечами.

– Ну, угощать тебя за свой счет я не согласен! – купец наконец нашел объяснение странному визиту. Тоже мне, хитрец лесной выискался, решил чаю попробовать на дармовщинку.

– У тебя действительно есть «Феникс» года Серой Змеи? – пристально глядя на него, спросил северянин. – Я не отказался бы сейчас его выпить.

– Это дорого!

– Я знаю.

Купец назвал цену и не поверил глазам, когда этот странный гость всё так же спокойно выложил перед ним серебро.

Зашел случайно (а он тут именно случайно, видно же!) и мимоходом пьет лучшего «Феникса»?!

– Не дорого, – сказал незнакомец. – Дорога, опасности… нет, для Тарбада – вполне справедливая цена. Здесь же не Пеленнор.

– Ты… – купец пытался вернуть на место разбегающуюся реальность, – тебе заварить?

– Я сам заварю. Принеси холодной воды и жаровню.

– Хорошо… – у купца получилось что-то среднее между кивком и поклоном.

Называть его «господин мой» или как?!

…это действительно был «Феникс» года Серой Змеи. Прикрыть глаза и вслушиваться в аромат.

Словно никуда не уезжал. Словно ты сидишь у него в комнате. Ты бы рассказал ему о тарбадских находках, он бы слушал.

Можно написать письмо. Дойдет небыстро, но дойдет же… Не надо. Лучше обойтись без ранней нуменорской архитектуры, но не терзать душу тем, что не сбудется никогда.

Отец, ты знаешь, как жить, когда часть тебя отсечена. Ты же научишь.

Глупости. Не маленький. Сам научишься.

Вдыхать запах «Феникса», который никогда и ни с чем не спутать, и вспоминать о том, что никогда не вернется.

Вспоминать о том, что навсегда с тобой.

Гондор: примерно месяцем ранее

– Денетор, – сказала Неллас, – я никогда тебя ни о чем не спрашивала. Но сейчас… Скажи, – ее голос дрогнул, – кто был Таургон?

Он встал.

– Я собирался говорить с тобой. Тебя ждет очень много дел. Свадьбу Митреллас нам придется перенести с зимы на это лето. Я напишу им сегодня же; послезавтра, самое позднее – на третий день, они прочтут.

– Денетор, пожалуйста…

– Быстрее, чем за три недели, – его тон был ледяным, как всегда, когда он заговаривал о цифрах, – мы не соберемся. И не доедем быстрее, чем за две. Значит, через полтора месяца.

– Не надо так… – выдохнула она, и отнюдь не о свадьбе дочери.

– Мне будет необходима твоя помощь, – Денетор говорил отрывисто и резко. – Ты умеешь собирать мужа. Тетя Андрет – нет. Поэтому все сборы дяди придется взять в руки тебе. С завтрашнего же дня.

– Денетор, – почти прошептала Неллас, – ты можешь один раз в жизни сказать прямо?..

– Могу, – он резко обернулся к ней. – И скажу. Но не сейчас. А в Лаэгоре.

Она как в холодную воду бросилась:

– Это был наш Король?

Денетор молча кивнул.

Она охнула.

– Неллас. Выслушай меня. У нас нет времени на переживания. Дядя плох. Он очень плох, Неллас! Нам тяжело, а ему тяжелее всех. Пойми, я боюсь за его жизнь! И вот поэтому мы переносим свадьбу Митреллас. Дядю нужно увезти из Минас-Тирита, и чем скорее, тем лучше. В Лаэгоре он отвлечется, порадуется на свадьбе, вдохнет наших цветущих лугов… там он вернется к жизни. Иначе очень скоро у Гондора будет новый Наместник.

Она смотрела на мужа, слыша его слова и не веря в них.

– И вот поэтому нам всем нужна твоя помощь.

– Хорошо… – медленно выговорила она.

– Не слушай тетю Андрет. Соглашайся с каждым ее словом и делай всё, как сама считаешь нужным.

Неллас медленно кивнула.

– Ты спрашиваешь, могу ли я сказать прямо? Я скажу. И дядя скажет. И Боромир с Барагундом. Мы все скажем, Неллас. Соберемся где-нибудь на зеленом склоне: мы, отец с матушкой, Митреллас со своим мужем – и расскажем друг другу всё, что нам удалось узнать о Таургоне. Ты права: надо хоть раз в жизни сказать правду. Всю правду. До последней капли.

* * *

Купец смотрел на руки своего странного гостя. На то, как он держит тонкую харадскую чашку.

Легко держит. Привычно. Ни уронить, ни повредить не боится. И уж конечно, не боится обжечься.

Лесной бродяга? Год «Феникса» распознающий на вкус?

Купец хвалил себя за осторожность и предусмотрительность: ведь думал было смешать год Серой Змеи как раз с годом Мула, чтобы продать господину Хальмиру (дескать, удалось достать, просто чудо, что снова удалось, да, дороже прежнего, но ты же понимаешь, господин мой, чай того легендарного года снова не вырастет…), а он придержал чистый: вдруг новый ценитель найдется, угостить его, вкус с одного раза он не запомнит настолько точно, а потом и…

Хорошо, что обошлось. Хорошо, что есть настоящий. Хорошо, что его сейчас пьет этот.

Все знают, что у Паука шпионы по всему Гондору. Но Тарбад – не Гондор! Раньше Паук хоть границу соблюдал, здесь была вольница. А теперь дотянулся.

Прислал.

Надо всех предупредить. Чтобы узнали его, когда он и к ним нагрянет…

И как? Что о нем сказать? Какой он?

А никакой!

Обычный северянин на вид.

Ну высокий. Сильный. Воин, между прочим. По рукам видно. Да… только не по лесам тот воин ходить привык. Небось ему в Минас-Тирите кольчугу и латы слуги до блеска вылизывают.

Что заставило такого человека пойти к Пауку в шпионы?!

Может, бедный?.. был. Пока его Паук чаем не приманил.

Ладно, это их дела. Как его своим описать? Лицо… ну какое у него лицо?

Светлое. Доброе.

Да уж, человеку с таким лицом всё про себя рассказать хочется. А он послушает, а потом Пауку под чай и доложит.

Времена пошли! Чем честнее лицо, тем меньше можно верить человеку… И налоги теперь придется платить по полной. Спасибо скажи, если Паук с тебя за прошлые годы не стребует.

Черные времена настали. Кончилась тарбадская вольница…

– Как я мог так ошибиться?! И не исправить теперь…

Таургон был в отчаянье. Друзья сочувственно молчали (да и что бы они могли сказать?), Тинувиэль забыла про тарбадские запахи и повторяла на разные лады:

– Но ведь это книга для гондорцев… для Гондора всё написано верно…

Таургон качал головой, ища силы смириться с непоправимым.

Суть трагедии была такова.

С утра они всей ватагой отправились смотреть нуменорскую архитектуру, Таургон показывал и рассказывал так, будто сам жил в этих домах пять тысяч лет назад, солнце сияло, Гватло, вопреки имени, сверкала, к счастью Тинувиэли, у реки воздух оказался чище, ранненуменорский стиль был чудесен, имперский – величествен, а там, где он подражал убранству раннего – прекрасен. Всё было замечательно – ровно до той поры, пока они не вошли в здание имперского стиля, первый этаж которого по местному обыкновению был отдан купцам.

Товары арнорцев не интересовали, Таургон хотел показать им пол.

А пол оказался выложен мозаикой из мелких камней и редкой смальты. Смальта, кстати, за эти века сильно побилась, в узоре остались пустые гнезда.

Но беда была не в ней.

– Значит, это не имперских времен здание, – сказал Таургон. – Но я только по полу и отличу нуменорское от раннего гондор…

Вот тут это и произошло.

Какой «ранний Гондор» – в Тарбаде?! В Арноре! Конечно, стиль надо было называть по имени Элендила, и кому, как не ему, это сообразить, но не подумал, любовался остогеровскими переливами камня, отмахивался от этих мозаик из мелочи… и вот ты уехал, а твоя ошибка осталась в Гондоре, и не исправить ее никак.

– Ладно, пойдемте, – вздохнул он. – Поищем, какие тут еще полы. Если повезет, найдем хороший имперский.

Им повезло. Они нашли, и довольно быстро.

И это было прекраснее того, что уцелело во дворцах Осгилиата.

Там – подражание. Старательное, с любовью… но лишь попытка воссоздать. Тут – подлинное чувство камня, глубины его цвета, перелива тона. Не везде видишь стык цветов, а замечаешь – так потому, что камни на стыке выщерблены за столько тысяч лет.

Каменные цветы распускаются на полу, каменные звери бродят по каменным лесам.

– Что было в этом доме, когда его строили? – ахнула Тинувиэль. – Кто жил здесь?

– Вельможа, – пожал плечами Таургон. – Думаю, что-то вроде нынешнего Шестого яруса, не знатнее. Но не бедный, да, не бедный…

Арнорцы молчали и думали об одном: если вот это – домик в провинции, то каковы же были дворцы на самом Острове? Каким был Арменелос?!

– Дух захватывает, – сказал за всех Маэфор.

Арнорцы бродили по широкой торговой зале, совершенно не думая, что она – торговая, они вообще сейчас не видели ничего, кроме распахнувшегося перед ними величия Сгинувшей Земли.

Но было бы очень наивно считать, что, если ты не замечаешь окружающих, то и они не замечают тебя.

Описание совпадало. И сильнее всего совпадала главная примета: странный. Видимо, в шпионах недавно, притворяться не умеет, Седьмой ярус так и лезет наружу. Считает, что ловко придумал: говорить что-то там про полы и Нуменор. А сам со своими, конечно, высмотрел всё, что ему важно.

И как бы его задобрить? Заплатим-то всё сполна, это уже не разговор, но чтобы Паук простил прошлые годы…

Ритнир считал себя очень умным, и полные сундуки подтверждали это. Вот и сейчас он понял, что ведь этот господин, подавшийся в слуги Паука, не так прост, как кажется. Зачем он про полы говорит так громко? – он же дает им, купцам, возможность завязать с ним разговор! и пригласить его в гости… со всей свитой звать придется, но это ладно, это ничего, большой обед обойдется стократно сбереженными деньгами в будущем.

Обратиться к нему «господин мой» или сделать вид, что поверил, что он северянин?

Нет, он играет, и надо поддержать его игру.

– Я вижу, – Ритнир вышел из-за прилавка и подошел к Таургону, – вы теперь охотитесь не только на куниц, но и на знания о древности?

– Пожалуй, так, – улыбнулся этот.

– У меня есть то, что вам интересно, – произнес он привычную фразу, которой приглашал посмотреть редкостный товар, из тех, что на прилавок не кладут. Странно, как уместна оказалась она сейчас… а ведь он ничего не продает. – Дом, который я купил здесь, очень старый. Я не знаю, насколько…

Таургон еще вежливо молчал, ожидая, пока купец договорит, а Халлах не утерпел:

– И там так же красиво?!

– Не так же, но… я был бы рад пригласить вас отужинать сегодня у меня.

– Нас? – осторожно переспросил Таургон.

– Да, вас всех, – широко улыбнулся купец. Спину ему прямо-таки буравили взгляды других… но всё честно, он не переманил, он приманил. Он просто думает быстрее, чем они.

– М? – взглянула на этого девушка. К такому взгляду и слов не нужно.

– Благодарю, – ответил он. Разыгрывает удивление так ловко, что сочтешь его искренним. – Твое гостеприимство так неожиданно. Мы рады принять его.

– Да, это стоит называть стилем времени Элендила, – говорил Таургон, пока слуги готовили большой стол. – Я судил по Осгилиату, а здесь здания строили менее мощные, чем в имперское время, но…

– Откуда ты знаешь всё это?! – не выдержал купец.

– Я долгое время жил в Гондоре, – улыбнулся Таургон. – Теперь возвращаюсь на родину.

«На родину!» Послушай себя и соври что-то более правдоподобное. Хотя бы что к эльфам едешь. В это поверить проще…

– И ты считаешь, – заговорила Тинувиэль, – что мозаика из мелких камней – это признак эпохи Элендила?

На полу был выложен орнамент из листьев винограда, довольно искусный.

– Дело не только в ней. Такие полы явно были в самом Нуменоре – у тех, кто победнее. Нет, дело еще в том, что дом невелик, что в отделке он подражает раннему стилю и…

Слуга сообщил, что стол накрыт.

– …что нигде в узоре нет морской темы, – договорил Таургон. – При Элендиле исчезает совершенно.

Они сели за стол.

– А откуда ты знаешь, что она была раньше? – спросил Маэфор. – Где ты ее видел? Ведь в Пеларгире, ты говорил, у тебя не получилось посмотреть.

Таургон поднял кубок, обернувшись к хозяину, все последовали его примеру. Начали есть, а он продолжил говорить:

– Та история с харадским посольством меня, конечно, огорчила, но что-то я всё же видел. Бывает так: не запомнил, но в сознании отложилось. И потом, в книгах прочитал.

– Вроде «Сына Звезды»? – спросила Тинувиэль.

– В «Сыне Звезды» как раз этого не было. Я подозреваю, что во времена Элроса полы вообще делали из узорного дерева, подражая эльфам. А все мозаики – это много позже.

Он совершенно не смотрел в свою тарелку, однако резал то, что там было, на крохотные кусочки и глотал, почти не прерывая речи. Рассуждая про любовь нуменорцев к морю и морской узор на их полах. Остальные слушали его, забывая о еде. Все, кроме девушки. Но она и вполовину не была так ловка с ножом и вилкой, как он.

На родину он едет…

На этой «родине» обеденных приборов три: кинжал, ложка и собственные руки.

Вот так посадишь их за стол, и сразу видно, кто гондорец, кто северянин.

…а они вместе. Друзья. Он с ними на равных. С этими бродягами. И они перед ним не робеют.

Это плохо.

Это хуже приезда его самого.

Мы не платили бродягам. Деньги берегли.

А Паук, похоже, заплатил. Нанял на службу. Своего доверенного над ними поставил.

Да, этот приедет и уедет, его теперь в Тарбаде каждая собака знать будет, а они… они будут присматриваться, считать то, что сами же и охраняют, и докладывать Пауку.

Сколько он им платит?! Сколько, они в своих лесах не знают цены деньгам! Как заплатить им больше?

– …и когда мы с Боромиром, Митдиром и остальными ходили по Осгилиату…

Даже так.

В Минас-Тирите, конечно, не один Боромир. Но после истории с «Фениксом» это лишнее подтверждение.

Да, пожалуй, именно уже лишнее.

Во дворец ходит, чай с Пауком пьет, с его сыном древности смотрит и недоволен харадским посольством.

Уж сам теперь не рад, что пригласил… такого человека.

Чем бы его задобрить? Ведь денег Паук ему, наверное, даст сколько угодно.

…или золота ему не надо, ему старые мозаики дай посмотреть? соловьем разливается, и ведь не врет, нравится ему здесь.

– Какой странный этот купец, – сказала Тинувиэль, когда они поздним вечером вышли. – Такой отзывчивый и щедрый.

– Странный, соглашусь, – кивнул Маэфор.

– Они все у вас странные, – ответил Таургон. – Что вы с ними делаете? Вчера я зашел к торговцу чаем, он сказал, что у него есть «Феникс» года Серой Змеи, и дал мне – не поверите! действительно этого года. Я был уверен, что подсунет что-то подешевле.

– Ну, – не без удовлетворения сказал Маэфор, – кое-что мы с ними сделали. Они действительно вздумали ерунду продавать как хороший харадский чай. Ну мы им по-ласковому объяснили, что этот год пусть торгуют, а на следующий, если повторится, мы на все харчевни Минас-Тирита расскажем, что они творят. И пусть потом с твоим Денетором объясняются.

Таургон негромко рассмеялся.

– Жаль, ты не рассказал мне раньше. Денетора бы это позабавило.

– Так нечестно, – возразил Маэфор. – Они же исправились.

– Он бы не наказал за прошлое, – покачал головой Таургон.

– Ну а нам откуда это знать?!

– И всё-таки я удивлен. Ладно, по-честному соблюдать сорт вы их заставили, но он соблюдает редкий год! Очень дорогой год.

– Знаешь, – обернулась к нему Тинувиэль, – сегодняшний был похож на харадских купцов. Ты же помнишь? Они тоже были такие гостеприимные…

Таургон чуть не поперхнулся.

Он помнил. Он слишком хорошо помнил. И если Тинувиэль невольно права и их щедрый хозяин такой же гостеприимный… но харадцам нужно было его серебро, и они это получили.

Что нужно гондорскому купцу?!

Чем они заплатили за сегодняшний ужин?

А они, судя по довольному лицу хозяина, заплатили.

Неужели рассказом? Так лестно узнать, что дому, который ты купил задешево, две с половиной тысячи лет?

Ладно, что бы это ни было, такая плата их не разорит.

– Маэфор, когда, ты говоришь, уходит наш обоз на север?

– Через пять дней, а что?

– Кто хочет посмотреть еще пять древних домов изнутри, держитесь завтра со мной, – улыбнулся Таургон. – Я уверен, что нас пригласят.

* * *

Когда осенью Денетор, вернувшийся из Ламедона как раз к началу сбора налогов, увидел, что некий купец, торговавший в Тарбаде, заплатил втрое больше обычного, – он удивился. Когда обнаружил, что так поступило еще несколько, – он изумился. Но когда он выяснил, что все до одного купцы, ездившие в Тарбад, проявили сию похвальную честность, – он улыбнулся.

Как запоздалый луч солнца сверкнет, когда думаешь, что всё уже ушло в сумрак. Но нет – потеплело и посветлело на прощание. Пусть и на миг.

Тем оно дороже.

Государь может многое. Очень многое. Он и с мертвых, помнится, налоги соберет – не то, что с живых.

Но остаться незамеченным ему не по силам.

«НУ ВОТ Я И ВЕРНУЛСЯ»

Июль-август того же года

– Ты же говорил, что мы пойдем не с хоббитами, – удивился Таургон.

– Говорил, – кивнул Маэфор. – Но передумал. Нашему обозу лучше не привлекать внимания на Зеленопутье. Пройдем через хоббичий край, а потом к Форносту напрямик.

– А телеги? Они пройдут?

– Вот у хоббитов от них и избавимся. И купим парочку вьючных лошадей. Нам эти книги по всему Арнору развозить, лошади лишними не будут.

– А хоббиты не станут болтать, – кивнул Таургон. – Ладно, пошли знакомиться с хозяином.

Банго Горич был крепкий хоббит средних лет с пышной русой шевелюрой. Он очень выгодно распродался, привезя остатки прошлого урожая, и закупился тоже весьма недурно. Но вот беда: страшно ехать с пустыми телегами. Воз зимних тыкв никто не украдет – как его спрячешь? а если из трех телег на двух ничего, а на третей тючок, то это ж какая приманка для лихих людей… ну а эти – вроде, их в Тарбаде знают, а главное – они со своим грузом, значит уж точно не про них «ограбить и сбежать». Телеги, опять же, хотят продать, а телеги у них хорошие, прочные, даже (говоря по-честному) лучше твоих. Вот и никаких пустых телег на обратный путь: свои продал, их – купил, а им потом поможешь лошадок прикупить. Спокойная дорога.

Девушка, опять же, с ними. Еще спокойнее.

И не жадные: платит он им только до Каменистого брода, а дальше они уже не охрана, а попутчики. От кого охранять в Шире?

Ночи были всё короче, Тинувиэль никак не могла привыкнуть к долгим северным сумеркам и к тому, что спать надо ложиться засветло; обоз шел, не спеша и не мешкая, по вечерам дунаданы пели долгие песни, чем совершенно изумляли господина Банго: как это вы столько песен знаете и каждая такая длинная, и как вы не путаетесь в куплетах и поете так слаженно; один из двух работников господина Банго изумительно куховарил, просто праздник каждый ужин, Алдарион наставительно изрекал, что хоббичья стряпня – это самое вкусное, что бывает в Арде, и Таургон с улыбкой кивал, стараясь не вспоминать обеды у Денетора…

Холмы Мертвых с их островерхими камнями, торчащими как клыки древнего зверя, сильно напугали Тинувиэль. «Добро пожаловать в Арнор, госпожа», – с грустной усмешкой сказал ей Маэфор. Но и хоббитам было не по себе. Переход в тот день был долгим, очень долгим, до самой темноты. Ночью развели костер повыше и поярче, хоббиты выслушали заверения своей охраны, что отобьются и от людей, и от нелюди, посмотрели на серый блеск их мечей и уснули где упали; Тинувиэль заснуть не могла, и Таургон усадил ее с собой у костра, молча обнимал, грея ее руки своей ладонью, она смотрела в огонь – и незаметно уснула у него на плече.

Назавтра миновали Каменистый брод, и начался Шир.

Хоббичьи норки с круглыми дверьми, палисадники в июньских цветах, огороды, где кипела работа… хоббитята, прерывающие игры с веселым визгом «Верзилы! Смотрите, Верзилы!»

«Нас здесь не любят», – объяснял Таургон Тинувиэли, словно извиняясь за этот край.

На ночь господин Банго устраивался где-то у знакомых, дунаданы не без усилий находили холм, в котором не были бы прорыты норки. Начиналось самое раздолье комаров, так что чем выше была ночевка, тем лучше.

На третий вечер, когда они начали готовиться к ночлегу, из норки в соседнем холме решительно вышла пожилая хоббитянка, с быстротой, не свойственной ее возрасту, спустилась к калитке и, почти взбежав на холм к дунаданам, вопросила грозно:

– Вы что же, собрались вот тут ночевку устраивать?!

Маэфор быстро кивнул отряду: сворачиваемся и ищем другое место, а Таургон взял на себя разговор с суровой хозяйкой:

– Прости нас, госпожа. Мы не знали, что это тебя так рассердит. Мы сейчас уйдем. И если ты подскажешь нам, где мы никому не помешаем, мы будем благодарны тебе.

– Уйдут они! – взвилась она гневом вместо того, чтобы успокоиться. – Уйдут они от моей норки куда подальше! Чтобы вся Южная Четь знала, что я голодных в ночь гоню!

– Прости, госпожа, – не понял арнорец. – Что мы делаем не так?

– Ни капельки стыда у них! – продолжала негодовать хоббитянка, глядя на наследника Элендила сверху вниз, даром что ростом была ему по пояс. – Мать их слову «пожалуйста» не научила! Зато позорить честных хозяек они умеют! А ну, собирайтесь и идем!

Собираться было уже не нужно: за время сей перепалки лагерь был свернут.

– Госпожа, – очень осторожно спросил Арахад, – правильно ли я понял тебя, что ты приглашаешь нас к себе в гости?

– Правильно ли?! А иначе как?

Подошел Маэфор, поклонился почтенной даме (она хмыкнула, но видно было, что ей приятно):

– Госпожа, но у нас обоз…

– Это ты что же мне хочешь сказать?! – милости матриарха хватило ненадолго. – Что у нас места на ваши телеги нет? Или что на нашем дворе ваши тюки украдут?!

– Прощения, добрая госпожа, прощения! – Таургон не выдержал и рассмеялся.

Уж больно впечатлял вид Маэфора, опешившего перед пожилой хоббитянкой.

Странно, но от его смеха она смягчилась. Буркнула под нос что-то, но ругаться не стала и царственно пошла вниз, ведя за собой этих непутевых Верзил.

Которые очень старались не расхохотаться.

Как выяснилось, в норе не теряли времени даром: пару столов вынесли в коридор, чтобы нежданные гости могли поместиться все, в котле булькало что-то сказочно пахнущее, на столе масло, сметана, сыры… Хозяин дома (вероятно, сын суровой повелительницы) стоял у камина, собираясь приветствовать Верзил и не зная, какие слова для этого подобрать. Из отнорков высовывались хоббитята разного возраста, которым явно было велено не мешаться под ногами. Жена хозяина (Таургон сразу назвал ее Ромашкой за милое лицо и очень-очень светлые волосы) расставляла посуду.

Матриарх изволила взглянуть на стол и вопросила сына:

– Это что же? Это всё?! Мы что, по-твоему, Пустомиски какие-нибудь, а не Мышекори?!

Хоббит не успел ни ответить, ни исправить свою оплошность.

Дюжина дунаданов спросила почти голос-в-голос:

– Мышекори?

– Как Мышекори?!

Суровая хозяйка онемела.

Не ждала она от этих дылд мимохожих такой глубокой радости от того, что они узнают, в чью нору вошли.

И откуда им известно? Эти ведь бродяги табак курить не умеют, не то что почтенные хоббиты.

– Фредегар Мышекорь, к вашим услугам, – хозяин опомнился первым. – А это матушка моя, Гортензия.

– Урожденная Мшара, – добавила она, не позволяя сыну сообщить всё самому.

– Меня зовут Таургон, – он поклонился. – А это Маэфор, глава нашего отряда. Госпожа Гортензия, позволь нам присесть.

Даже в самом высоком месте нора была не по росту дунаданам.

– А кому мы стульев принесли?! – ответствовала она. И насыпалась на сына: – Что это за стол, я тебя спрашиваю? Где окорок? Где колбасы? Что они про нас рассказывать будут, всезнайки эти бродячие?!

Ромашка молча метнулась в кладовую, Фредегар сказал «Обождите, прошу вас» – и поспешил туда же.

Скоро стол был накрыт не хуже, чем у Харданга. Да и сама госпожа Гортензия чем-то напоминала Хранителя Ключей.

Они не родственники с ним?

Точно-точно?

Хозяин с матерью и женой сели за стол. Они, конечно, ужинали сегодня, но раз такое дело – почему бы ни поесть вторично? Тем паче, что кулеш удался.

Глядя, с каким аппетитом хоббит уплетает кушанья, Арахад не решался задать вопрос. Надо же дать ему поесть.

Хоббитята пожирали гостей глазами и, судя по всему, совершенно не переживали, что остались без лишней трапезы.

Фредегар наелся быстро (по хоббичьим меркам) и спросил сам:

– А откуда вы про нас, Мышекорей, знаете?

– Пятьсот лет назад, – отвечал Арахад, – во время войны с Королем-Чародеем хоббиты прислали отряд лучников. Им командовал Перри Мышекорь.

– Верно, – удивленно сказал Фредегар.

– Но он погиб, и больше детей у Дрого Мышекоря не было, – вопросительным тоном произнес арнорец.

– И где же вы наши родословные узнали? – недоверчиво спросила Гортензия.

Судя по ее насупленным бровям, вопросов к этим бродягам у нее теперь было много.

– Мы не знаем ваших родословных, госпожа Гортензия, – мягко ответил странный Верзила. – До сегодняшнего дня мы все считали, что род Мышекорей прервался.

– Перри! – крикнул Фредегар. – А ну тащи книгу! Ту, в красном переплете!

Перри Мышекорь оказался светловолосым подростком. На маму похож.

Часть стола была расчищена от посуды, Ромашка быстро протерла его, и дунаданы удостоились чести узреть святая святых хоббитов: родословную книгу.

Фредегар пустился в подробные объяснения, каким именно родственником приходился господину Дрого усыновленный, потом стал излагать главнейшие события их рода за эти пятьсот лет… Арахад думал о том, что они расскажут Хэлгону про парнишку Перри, и вот бы узнать, похож ли этот на того… а еще он думал, что в этой самой норке сидел Аранарт, только он привез весть о смерти, а ты получил весть о жизни… а норка та же – да не та, здешнему дереву, даже самым мощным балкам потолка, уж точно не пятьсот лет, мир меняется, чтобы оставаться по-настоящему прежним, потому что неизменное всегда обречено разрушению.

Фредегар замолк, чтобы промочить уставшее горло, и этим тут же воспользовался Перри:

– Сударь, – обратился он к Таургону, – вы же из Тарбада идете?

– Верно.

– А правда, что вы из Тарбада на юг ходите?

– Правда, – он ободряюще кивнул.

– А правда, – Перри набрался смелости задать главный вопрос, – что на юге есть Белый Город, выше всех гор?!

– Ну, не всех… – улыбнулся Таургон. – Но выше того, что вы называете горами, пожалуй.

– А… какой он? – замирая от восторга, спросил мальчишка.

– Прекрасный. Семь Ярусов, как облака над облаками, ввысь, ввысь, до неба.

Он помолчал.

Маэфор хмурился.

– Прекрасный, – повторил Арахад. – Мудрый. Гордый. И холодный.

– На юге же тепло, – удивился Перри.

– На юге тепло, – кивнул его собеседник. – А в Белом Городе холодно. Потому что тепло не в лучах солнца и не в огне камина. Оно в человеческом сердце.

Тинувиэль тихо вздохнула.

– Может быть, – продолжал Арахад, – ты однажды увидишь Белый Город. Нет, госпожа, – он обернулся к Гортензии, – не смотри на меня так гневно, дай мне договорить. Прими мой совет: если твой внук захочет добраться до Гондора, не удерживай его. Поверь мне: чем больше мест ты видел, чем больше народов и обычаев узнал, тем больше дорожишь тем краем, где родился. И тем укладом, в котором вырос.

– Молод ты меня учить, – хмыкнула Гортензия. – Молоко еще на губах не обсохло.

– Это ж пена от пива, госпожа! – не утерпел и крикнул Халлах.

Таургон укоризненно посмотрел на него.

– А принесу-ка я бочонок, – сказал, ни к кому не обращаясь, хозяин. – Когда еще с такими людьми выпить доведется…

Бочонок опустел быстро – каждому человеку досталось по две кружки; хоббичьего размера кружки, заметим. И Гортензия вновь взяла командование в свои руки.

– Ну, девочке я в норке постелю, – сказала она, глядя на Тинувиэль. – А вы ступайте на сеновал, поместитесь там уж как-нибудь. Перри, проводи, раз до сих пор не спишь, полуночник!

Тинувиэль вздрогнула при мысли, что она должна остаться ночевать одна у незнакомых людей… то есть не-людей.

– Госпожа, – тихо возразил Таургон, – нам с женой лучше вместе. Я не прошу…

– Жена?! – Гортензия забыла про поздний час и усталость. – Это ты жену с собой по всем дорогам таскаешь?! Да где же у тебя совесть?! Жена должна дома сидеть, детей растить! Есть у вас дети?!

– Нет, – с виноватой улыбкой.

– Это почему же у вас их нет?! – суровейшая из хоббитянок набрала полные легкие воздуха, чтобы разразиться гневной тирадой.

– Мы женаты чуть больше месяца, – отвечал дунадан.

Набранный воздух вышел со свистом вышел из горла Гортензии.

– Ладно, – сказала она. – Я вам постелю здесь. А остальные марш на сеновал!

Лордам Арнора осталось лишь исполнить этот приказ.

– Сколько лучников прислали хоббиты на Вторую Ангмарнскую? – Халлах спросил так искренне, что Алдарион ответил всерьез:

– Три десятка.

– А, – со священным ужасом в глазах кивнул Халлах. – Три десятка. И конец семивековому королевству назгула.

– Только чтобы тихо! – Гортензия говорила уже шепотом, но не менее сурово. – Дети за стеной спят!

– Мы тихо, – кивнул Таургон.

Кажется, она поняла его с точностью до наоборот.

– Неуемные! Ни звука, я кому сказала!

Она наконец оставила их одних.

На постоялом дворе в Тарбаде сдержаться было проще простого. А здесь…

Надо было настоять и пойти на сеновал, вместе со всеми.

– Здесь так странно, – прошептала Тинувиэль. Она говорила совсем тихо, и ее дыхание обжигало ему лицо.

«Родная, не мучай».

– Мы здесь меньше дня, а кажется, будто жили тут всю жизнь.

– Да, хоббиты такие. Давай спать.

«Шестнадцать лет в Хранилище было проще».

– Скажи, а в ваших пещерах – так же?

– По-другому. Но похоже.

«Поговорить завтра с Маэфором. Обоз может идти быстрее. На пару дней раньше придем. Хотя бы на день!»

– Скорей бы добраться.

«Она не боится. Она больше не боится. Сколько еще?! Неделя? Больше? Ну не здесь же, в самом деле?!»

– Послушай…

– Родная, мы обещали: ни звука. Хватит разговаривать. Пора спать.

По дому плыл запах пирогов. Госпожа Гортензия изволила сказать, что зря она, что ли, с ночи поставила тесто, так что подождут, не горит у них там, а без приличной еды с собой она их не выпустит. Может, хоть от ее пирогов они задумаются, что образованным людям надо дома сидеть, а не по всем канавам грязь на плащи собирать!

Так что господин Банго, совершенно перепуганный утром от исчезновения обоза со всей охраной, а затем счастливо обретший его, сейчас сидел вместе с господином Фредегаром на лавочке, они курили длинные трубки и занимались этим делом с таким изысканным удовольствием, что дунаданы невольно задумывались о том, что пускать дым изо рта не так уж плохо.

Между делом Банго прикупил у хозяина тючок табаку: продажного сейчас у Мышекоря не было, но то для чужих, а бездонность хоббичьих кладовых все знают (и уж точно – знают все хоббиты!), так что попутчику таких воспитанных людей просто грех не продать.

Утро было добрым.

От завтрака дунаданы отказались, только выпили отвар трав и сейчас бродили вдоль табачных грядок, любуясь огромными белыми цветами. Всё равно не было никакого шанса вырваться на свободу: обоз охраняли два огнедышащих (точнее, дымодышащих) стража. Банго, видимо, Гортензию знал – и не спорил с ней.

Наконец явилась повелительница с блюдом пирожков в руках.

– Знаю, что не завтракают перед переходом, – не терпящим возражений тоном объявила она. – А по одному – можно. С пылу, с жару!

Ей подчинились – да и как было иначе!

Угощая Таургона с Тинувиэлью, она прошептала им:

– Вот молодцы! ни звука слышно не было, – и заговорщически подмигнула.

Тинувиэль почувствовала, что краснеет.

А Таургон с самого утра уже переговорил с Маэфором, тот сказал, что отдаст им одну из лошадей, Тинувиэль поедет верхом, и хорошим дунаданским шагом это от моста дня четыре, а если кто-то очень торопится, то может и за три. Ну и сейчас обоз тоже пойдет побыстрее.

Перри с младшим братом и сестричками погрузили на телеги корзины пирожков, после чего врата усадьбы дозволено было отворить.

– Скажи ему: хватит бродяжить! – на прощание наставляла хоббитянка Тинувиэль. – Не дело: образованный, вежливый, красив по-вашему – и с обозами таскается!

– Он больше не будет, – оправдывалась Тинувиэль за мужа.

…и тебе не узнать, госпожа Гортензия, почему не будет.

* * *

Миновали край хоббитов. Сменили телеги на лошадей. Тинувиэль распрощалась со всеми – очень надеясь, что они еще увидятся когда-нибудь. И Арахад с Алдарионом, поочередно ведя ее лошадь под уздцы, широким шагом пошли на северо-восток.

По левую руку тянуло свои бесконечные отроги Северное Всхолмье. Горы были непривычными: пологими и покрытыми лесом, и лес тоже странный: черно-изумрудные ели, тонкие, как копья, и такие высокие, что и три, и четыре южные сосны составят их рост.

На юге высокие горы и низкие деревья. А здесь – наоборот.

А еще здесь дали. На любой холм подняться – впереди гряды, гряды, гряды. Зеленые лиственные леса, черные еловые, где-то безлесая вершина – луг, а где-то выступают скальники… или это руины былых времен?

Три с половиной дня понадобилось братьям на быстрый переход. К вечеру четвертого они увидели отрог, почти лишенный деревьев, но тут и там сереющий скальниками. Арахад, и так шедший быстро, прибавил ходу, а потом бросил повод Алдариону и побежал вверх по склону.

Тинувиэль не сразу разглядела то, что еще снизу увидел он: фигуру высокого седого человека возле входа в одну из пещер.

Когда они с Алдарионом поднялись, Араглас уже сидел в раскладном кресле, рядом стояла седая, но потрясающе красивая женщина, а Арахад, стоя на коленях, попеременно целовал руки их обоих.

И все трое плакали.

Алдарион помог ей спешиться.

– Наконец-то, моя милая, – обняла ее Миринд. – Мы так давно ждали этого дня.

И кивнула младшему:

– С возвращением, Алдарион.

– «С возвращением» и всё? – возмутился принц не то в шутку, не то всерьез. – Раз вы так, то я на вас… Сильмариэнь напущу! Завтра же она будет здесь!

Он вскочил на лошадь и поскакал вниз, но его угроз, как и его отъезда, никто не заметил.

– Вот ты какая, – сказал Араглас. – Подойди.

Она подошла, он сделал ей знак наклониться и поцеловал в лоб.

– Умница, – сказал он. – Умница.

Как ни представляла себе Тинувиэль встречу с его семьей, но явно не так.

Они пошли в пещеру, сели за стол, Араглас расспрашивал сына, тот отвечал. А она даже не сознавала, что вот пещера, которой она так боялась, и едкий запах торфа, с которым ей жить всю жизнь, она думала только о том, что – сегодня ночью, и ей и хотелось этого, и было страшно, а еще – страшно любопытно.

Миринд заметила ее состояние и спросила.

– Мы еще… не совсем женаты, – ответил сын.

– Как?!

– А как, матушка? На Амон-Анвар? за придорожным кустом? на постоялом дворе в Тарбаде? Мы ждали до дому.

– У тебя железная выдержка, – одобрительно кивнул отец.

– Раз так, пойду всё приготовлю вам, – сказала мать.

Она вышла.

Араглас продолжал задавать вопросы, Арахад отвечал, но разговор велся лишь затем, чтобы не сидеть в тишине, ожидая возвращения Миринд.

Про еду на столе все забыли.

– Не думала я, – сказала Миринд, входя, – что мне доведется постелить вам брачное ложе. Каждая мать мечтает о таком.

Тинувиэль молчала смущенно, мужчины улыбались.

Араглас и Миринд по очереди поцеловали молодых.

– Идите, – кивнул отец. – И будьте счастливы.

Они пошли в приготовленную матерью пещеру.

Араглас обнял жену, усадил с собою рядом. Миринд прижалась к нему.

Это было странное семейное торжество: торжество тишины. Праздник без гостей, песен, здравиц. Без громких слов, какой бы смысл ни вкладывать в слово «громкие». И всё-таки после собственной свадьбы это был самый главный праздник в их семье.

Теперь всё было хорошо. Не о чем тревожиться. Он вернулся. Он женат на этой девушке с таким ровным, мелким и четким почерком. И можно сидеть, обнявшись, греясь в лучах закатного солнца, и тихо говорить. Неважно, о чем.

– Она хорошая девушка, – сказал Араглас. – Добрая. Правда, сама еще о себе этого не знает.

– Научим, – отвечала Миринд. – Всему научим. Ее, бедняжку, совсем ничему не учили. А он ее еще избаловал.

– Ну, она ему кого-то напоминает, – усмехнулся муж. – Была одна такая… слишком умная, чтобы стать счастливой.

– И не говори… – вздохнула Миринд, принимая этот укор.

– Она отогреется и расцветет, – задумчиво говорил Араглас, и слова были не важны, а важен этот теплый вечер, и жена рядом, и сын со своей любимой, и прожитые годы, и годы оставшиеся, которых еще немало, а в них будут внуки и спокойная уверенность в будущем.

– Она отогреется, – повторял вождь дунаданов. – Ей это будет легче, чем тебе. У нее будет лучшая на свете свекровь. И не будет войны.

– Ну, судя по планам Арахада, спокойная жизнь у нас кончилась, – заметила Миринд.

– Или только начинается, – тихо возразил муж. – По-настоящему спокойная. Без тайного страха.

– Да, – она крепче прижалась к нему. – Да.

Солнце медленно спускалось. Становилось совсем тихо, как только и бывает летним вечером, когда всему миру хочется одного: замереть, расслабиться и отдохнуть. Когда не слышно птиц, не вздохнет ветерок, не качнутся травы на лугу.

…и эхо доносит отголоски. Очень тихие. Но для того, кто понимает…

– Не подслушивай их. Это неприлично.

– Неужели? – смеется Араглас.

Он вслушивается. Она недовольно поглядывает на него, но слушает тоже.

Им хватает этого слабого эха, чтобы воочию видеть происходящее в той пещере.

– А он молодец.

– Так чей сын, – не без гордости говорит Миринд.

– Я в его годы таким не был…

– Еще бы! – она фыркает, скорее в шутку, чем всерьез. – В его годы ты меня еще сестрой считал!

– Ты понимаешь, о чем я.

– Ну а что ты хочешь? – улыбается она. – Сколько он ее вез? два месяца? больше? Я не знаю, как он выдержал.

– Я вполне его понимаю, – отвечает Араглас. – Я высокого мнения о ребятах Маэфора, но – под их охраной?! А на месте Маэфора я бы их одних в лес не отпустил… Н-нет, лучше подождать.

Они снова вслушиваются в эхо.

– Да, – качает головой муж, – время ожидания подробно объяснило ему, чего он от нее хочет. Все эти месяцы… и все те годы.

– И она оказалась мудрее меня.

– А он мудрее меня.

Небо еще золотистое, но склон холма уже в тени.

Эхо замолкло. Вряд ли надолго, но отдохнуть ему тоже надо. Эху, по крайней мере.

– Пойдем? – Араглас улыбается.

– Когда ты уймешься? Годам к ста пятидесяти?

– Я уймусь, – спокойно и серьезно отвечает он, – когда моя жена перестанет меня желать.

Рассветный холодок забрался в пещеру и бесцеремонно полез на брачное ложе. Тинувиэль зашевелилась, ища, где теплее, прижалась к мужу. Тот медленно просыпался.

Не хотелось вставать, решать судьбы Арнора, даже не хотелось видеться с теми, о ком вспоминал двадцать лет. Хотелось оставаться здесь, на этих мягких шкурах, любить эту женщину, упрямую, взбалмошную, невыносимую… ждущую, внезапно страстную… единственную.

– Когда мы с тобой поедем к Элронду, – шептал он ей в самое ухо, обдавая жаром дыхания, – мы будем жить в доме рядом с водопадом. Отец рассказывал, что это замечательный водопад: из-за него не слышно внутри, что происходит снаружи, а снаружи – того, что внутри.

– Так мы поедем к владыке Элронду?

– Конечно. Я обещал тебе. И должен представить ему его новую родственницу.

– Ты лгун! – выдохнула Тинувиэль. – Ты бессовестный, бессердечный лгун!

– Неужели? – вопросил он, потягиваясь всем телом.

– Ты мне о чем говорил двадцать лет?! О пещерах!

– Мы не в пещере? – осведомился он.

– Таургон, не притворяйся, что не понимаешь меня!

– А кому-то пора, – он обнял ее, – переучиваться звать меня Арахадом.

– Вот уж нет! «Арахад» – это Амон-Анвар, история, Аранарт, Элронд, Элендил! А я полюбила живого человека. Его зовут Таургон.

– Хоть через «калма» или через «андо»? – вздохнул он.

– Через «калма», конечно, – она удивилась вопросу. – А как иначе?

– Понятно… Гондор несокрушим.

Вставать? нет? им не дадут побыть вместе. Дни принадлежат Арнору, а им – только ночи.

И всё-таки еще немного… тепло ее тела, гладкость кожи, запах пота бурной страсти…

– Дети, просыпайтесь!

Мама. Милая мама. Уезжал – была строгой. Вернулся – стала ласковой.

Всегда знал, что она ласковая. Только она это прятала.

– А, уже проснулись. Молодцы. Мне жаль вас поднимать, – решительно говорила Миринд, – но скоро здесь будет толпа народу. И лучше, чтобы они увидели вас хотя бы одетыми.

Как не изменился Арахад за эти годы, привычка слушаться маму с первого слова была нерушима.

Увидев, что он собирается вставать, Тинувиэль страшно смутилась.

Миринд, щадя ее чувства, деликатно отвернулась, но заметила:

– Вообще-то я этого красавца голышом видела. И даже не один раз.

Сын натянул штаны, вышел из пещеры. Миринд подняла рубашку невестки, протянула ей:

– Ты привыкнешь, девочка. Здесь многое по-другому, но ты привыкнешь.

Та нырнула в рубашку, всё еще не решаясь покинуть обжитую кровать. Мир за пределами этого спасительного островка страшил ее. Он оказался совсем не таким, как она ожидала, ей нужно было хоть сколько-то времени освоиться.

Миринд ее не торопила. Арахад встал, это главное, он достанется на растерзание ближайшим гостям. А Соловушку пока не надо трогать. У нее всё впереди.

Вошел Таургон. Он думал о том, что надо быстро привести себя в порядок, потому что действительно – скоро толпа. Он думал, но…

…она сидела на постели. Почти такая, как в то утро в харадском шатре. Доверившаяся ему. Домашняя. Неодетая, с неприбранными волосами.

Воспоминание о том отчаянье всколыхнулось, будто оно было вчера. Сегодня. Резануло по сердцу. И то, что всё в прошлом, делало память лишь больнее.

Он уткнулся лицом в колени своей жены и замер. «Моя, – шептал он, – моя».

Миринд смотрела на них и молчала. Она видела в старшем себя, вот только ей пришлось ждать вдвое дольше. И ждала бы вечно, если бы не помощь Раудрес. А потом истово целовала мужа и твердила «Мой! мой!»… кто же знал, что она передаст судьбу Арахаду.

Она не могла сейчас потревожить сына. Ему нужно пережить, что всё кончилось. А Арнор? – Арнор подождет.

Но Арнор ждать не собирался.

– Где этот позор рода Элендила, этот похититель женщин?! – услышали все звонкий голос.

Арахада словно подбросило:

– Сестренка!

Он рванул к выходу из пещеры и буквально столкнулся с высокой стройной женщиной в мужской одежде; волосы ее были заплетены в длинную тугую косу, на поясе оружие. Она никак не ждала контратаки, на миг растерялась, и брат сполна воспользовался тактическим преимуществом: сгреб ее в охапку и закружил с криком:

– Сестренка! Моя маленькая непослушная сестренка!!

Сильмариэнь вопила «Пусти!», Миринд смеялась от счастья, перепуганная Тинувиэль сжималась на кровати.

Наконец брат смилостивился и позволил ей встать на землю.

– Ну, знаешь! – возмущенно сказала она. – Ты в своем Гондоре последний разум растерял!

– Я тоже ужасно рад видеть тебя, Сильмариэнь, – кивнул он. – Сильнор с тобой?

– И Хальбарад тоже.

– Хальбарад?! – Арахад торопливо одевался. – Здесь? Сколько ему?

– Уже десять.

– Десять?!

– Ты бы еще дольше жил в своем Гондоре, успел бы к нему на свадьбу! – дернула плечом Сильмариэнь. И изволила увидеть Соловушку, сжавшуюся совершенно по-птичьи.

– Так ты и есть Тинувиэль? – изрекла арнорская принцесса, строго разглядывая ее.

Та робко кивнула.

– Не пугай ее, Сильмариэнь, – строго сказала Миринд. – Ты хотела пообщаться с братом, вот с ним и общайся. Можете даже поругаться. Я разрешаю.

– А Тинувиэль – добыча мамы! – радостно заявил Арахад, приведший себя в порядок. – Где Хальбарад? Я хочу его видеть!

– Он хочет! Если бы ты действительно хотел… – они вышли из пещеры, кажется, всерьез настроенные воспользоваться разрешением матери.

Сразу стало как-то очень тихо. Можно даже сказать «непривычно тихо», хотя как раз непривычным был шум, неразлучный с Сильмариэнью, как ее коса с головой.

– Ой, – сказала Тинувиэль.

Миринд села рядом с ней:

– Ты привыкнешь, милая. К Сильмариэни не так трудно привыкнуть, хотя поначалу, конечно, она пугает.

Тинувиэли очень хотелось верить, что свекровь окажется права.

– Завтрак уже настоялся, так что как будешь готова, сядем есть. Я не тороплю тебя, и всё-таки собирайся. Пора.