Гондору не нужен Король

Но даже те, кто, как считалось, жил в Седьмом ярусе, не отказывались от шатров. Фахд иногда оставался на ночь внизу, и гондорцы его понимали: слишком разительно отличался уклад жизни.

В этот раз они возвращались с охоты. Она заняла несколько дней: пришлось уехать довольно далеко в горы, потому что на Кормаленском поле трудно подстрелить что-то крупнее зайца или куропатки. Возвращались засветло, довольные, с хорошей добычей, и Фахд предложил Денетору провести этот вечер у него. Тот с готовностью согласился: он и на охоту поехал исключительно ради вечерних разговоров, а его собственный улов пока был невелик, письмо Таургона дало больше, чем его собственные беседы. Почему? Харадец не спешит пока быть откровенным с ним? или государь располагает своей прямотой? или они с дядей обучили его искусству беседы настолько, что ученик превзошел учителей?

Харадский лагерь поразил его смесью запахов. Самых разных. От резких и пронзительных до приторных и дурманящих. Запах животных смешивался с дымом благовоний, то и другое перекрывал дух специй, аромат жарящегося мяса и еще не разобрать что. К харадской пестроте цветов Денетор давно привык, а вот с пестротой запахов столкнулся впервые.

При виде амирона слуги падали ниц; об этом обычае Денетор узнал заранее, едва отправил Барагунда навстречу. Узнал и приказал, чтобы ни одного харадца не было при въезде Фахда в Минас-Тирит. У каждого народа свои обычаи, и их следует соблюдать… но не на глазах друг у друга.

Они вошли в шатер, слуги опустили узорчатые пологи – как оказалось, весьма плотные, потому что шум лагеря словно за стеной остался. Стена и есть: летом защитит от жары, зимой от холода, а в битве – от стрел.

– Мы оба устали от этой скачки, – Фахд опустился на подушки, и Денетор также, – что в наши годы неудивительно.

На редкость тактично. Ему бы с Барагундом скакать наперегонки, и неизвестно, кто победит при равных конях. Несмотря на все его годы.

– Поэтому, – продолжал хозяин, – я предложил бы не вести серьезных разговоров, а отдохнуть и развлечься.

– Как скажешь.

– Если не возражаешь, я прикажу позвать танцовщиц. Они не понравились твоему сыну, но от них был в восторге его друг, о чем тебе наверняка известно.

– Известно, – кивнул Денетор.

По его лицу согласие было понятно без слов и перевода.

Что там хозяин говорил про его годы? Ему плясуний бояться поздно.

Гондорец молчал, разговор поддерживать приходилось хозяину.

– Я жалею, что не взял в эту поездку ни одного из сыновей. Они нашли бы себе друзей здесь.

– Они могут приехать сами, – заметил Денетор.

– Только когда, – улыбнулся Фахд, – достигнут наших лет. До того они слишком горячи. А наши народы слишком несхожи.

– Они могут приехать тогда, – отвечал правитель Гондора.

– Надеюсь.

Итак, мирный договор на несколько десятков лет. Это у нас называется «не вести серьезных разговоров». Неплохо для начала.

Музыка из глубины шатра. Негромкая и, несмотря на непривычность, приятная. Отдохнуть от забот.

Да, главное сказано, теперь можно отдыхать с чистой совестью.

На столике в кубках легкое вино. Кубки серебряные, с чернеными крылатыми зверьми… красиво, да. А только ту самую чашку с барсом ты до сих пор не видел. Не удостоен.

Он доверяет Таургону больше, чем тебе? В общем, это правильно. И мудро.

Это они в Седьмом ярусе к нему привыкли, а со стороны всё более чем заметно? Учтем.

Можно пить это вино, слушать журчание музыки (как вода в горном ручье с перестуком катит мелкие камешки) и отдыхать. Гость доволен, Таургон счастлив, Гондору этого мира хватит на весь век Барса и всего его выводка, а то и дольше, и хочется думать, что много дольше, но за это ты уже не в ответе, ты сделал, что должно, и ты молодец.

А, вот они.

Денетору они решительно не понравились. Слишком широкие бедра. Слишком тяжелая грудь. Слишком… слишком было всё.

Слишком зовущая плоть.

Такие женщины не казались ему красивыми даже в юности.

То есть, конечно, не такие, но – уверенные в своем великолепии. Они стали поглядывать на первого жениха Гондора раньше, чем их отцы удостоили его вниманием. От их взглядов, гордых и призывных одновременно, безусловно была польза: он задумался о браке.

…как эти красавицы изысканно вежливы с Неллас до сих пор. Тридцать лет прошло, а простить ей не могут.

Нет, милые, не надо на меня так смотреть. И бедрами так красиво качать бесполезно. Прямо противоположного достигнете.

Неллас. Пичуга в руках. Теплый комочек перьев, под которым бьется сердечко, пальцами его слышишь.

Тогда, перед свадьбой, ее сердце стучало, как ритм этого бешеного танца. Огонь страсти разгорался, и то ли горская кровь заговорила, то ли просто молодость; дед знал и покрывал излишнюю вольность внука с невестой, твердо уверенный, что тот не перейдет пределов допустимого, Неллас дрожала от восторга и позволяла ему всё и, кажется, позволила бы и большее, но тут – дед был прав! – он уже говорил себе «нет» сам… Потом они, наконец, поженились, и он на какое-то время забыл о Гондоре, налогах, расчетах, спорах с дедом, забыл обо всем, кроме нее.

Пятьдесят два – возраст?! Да что он, в самом деле! Иные только в сорок пять женятся. Да, он обогнал сверстников на десяток-другой лет, да, у них сыновья еще дети, а у него, кажется, скоро внуки будут, – но это не повод чувствовать себя на восемьдесят, а то и девяносто!

– Я вижу, мои танцовщицы тебе пришлись по душе, – услышал он голос улыбающегося Фахда. – Хочешь, я подарю? Любую.

…взять кубок и медленно, очень медленно его выпить.

Он подловил тебя, как мальчишку. Ты по лицу Таургона так читал. А он читает по твоему.

Мнишь себя самым хитрым в Гондоре. Возможно, так и есть. Но куда гондорцу против харадца?

Ладно. Ты хочешь, скажем так, дружеское состязание? Ты его получишь.

Первый раунд ты выиграл.

А теперь держись.

– Вот что меня всегда удивляло, – с ответной улыбкой произнес Денетор. – Все знают, что ваша пища много острее нашей. Но никто никогда не предлагает гондорцу еду, острую по харадским меркам. Все понимают: она не то что не покажется вкусной, она сожжет и рот, и нутро. Все понимают: наши привычки различны, для вас хороши ваши, для нас – свои.

Алссакр исправно переводил. Фахд понял, куда клонит собеседник, но слушал вежливо, не перебивая.

– Но как только, – снова улыбнулся Денетор, – речь заходит о нашем отношении к женщинам, как все вокруг пытаются превратить нас в «свободных», убедить нас переступить запреты, позволить себе любить, и прочее, и прочее в том же духе. Почему вы не хотите понять, что нам это не нужно? мы этого не хотим так же, как ваших острых блюд. Поверьте: нам нравится любить единственную женщину в жизни. Это не закон, которому мы подчиняемся. Не запрет, держащий нас в страхе. Это стало законом потому, что оно нам по сердцу.

«Большинству из вас. Я поверю, что твой дядя – большее исключение, чем я счел».

– Таургон ведь говорил тебе: мы видим и в женщине ум. В юности мы восхищены ее красотой, а в зрелости – то, какой стала ее душа, и мудростью, которую она обрела.

– Прости, если мои слова тебя оскорбили. Но мне показалось, что эти девушки тебе нравятся.

– Мы вкладываем слишком разный смысл в это слово, – покачал головой Денетор. – Но даже если бы эти девушки мне и нравились, я не мог бы принять твой подарок.

– Понимаю, – кивнул амирон. – Это вызвало бы осуждение или обернулось бы сложностями для тебя.

– Это мелочи, – усмехнулся Денетор. – Причина совершенно иная.

Он выдержал паузу, наслаждаясь смесью недоумения и нетерпения на лице харадца.

Счет удалось выровнять, и это скоро изменится в его пользу. Но сначала этот Барс попрыгает. За ложными целями.

– Если бы я принял ее в подарок, я погубил бы ее. А я этого делать ни в коем случае не хочу.

– Погубил бы?! – изумился Фахд. – Ты бы обращался с ней дурно?! Я не верю!

Прыгай, прыгай. Кошки – прыгучие звери.

– Нет. Я бы обращался с ней хорошо. И тем погубил бы.

Денетор почти кожей ощутил жгучую волну любопытства: девушки, разумеется, слышали всё, что переводил Алссакр, и им хотелось узнать разгадку даже больше, чем их господину. На их лицах больше не было старательно изображенной страсти, они светились живым чувством и сейчас, пожалуй, даже начинали нравиться гондорцу.

– Как я уже сказал, – стал он объяснять, – юная возлюбленная мне не нужна. Я поселил бы такую девушку в достойной бездетной семье и иногда приходил бы, чтобы полюбоваться ее танцем. Приводил бы ее танцевать для моих гостей – тоже нечасто: у меня слишком много дел. А в остальное время приемные родители пытались бы сделать из нее достойную гондорскую женщину, чтобы потом она могла выйти замуж.

– И этим бы ты погубил ее?!

– Безусловно.

Все восьмеро, считая толмача, дрожат от нетерпения.

Ты навсегда запомнишь, каково играть в такие игры с наследником Гондора!

– Посмотри на нее, князь, – он указал на ближайшую, не такую широколицую, как прочие, с тонкими изогнутыми бровями. – Сколько она себя помнит, ее учили служить тебе – и танцем, и на ложе. Она начала изучать искусство любви раньше, чем смогла понять, что это. В этом смысл ее жизни. Но, – он развел руками, – мне этого не нужно. Ее мастерство, ее, я уверен, совершенство – всё это пропадет втуне. А на ее танцы я почти никогда не найду времени. Она будет несчастна.

Фахд молчал, чуть теребя узкую бородку.

– Она будет пытаться понять, чем не угодила господину, но понять не сможет: мы слишком разные. А потом я захочу выдать ее замуж. Для гондорца это будет добрый и заботливый поступок: сделать ее частью нашего мира. А для нее? Что она решит? Что господин настолько недоволен ею, что отдает другому? Как она переживет такое? И переживет ли?

Харадская девушка замирала от ужаса и восторга: как этот безбородый чародей провидит ее судьбу?! Это было невероятно и… прекрасно. Как бы она любила и ласкала его, согласись он получить ее в подарок! Но он сказал, что любить неспособен. В мире магов свои законы, за дар провиденья они должны заплатить чудовищную цену, хуже, чем стать евнухом.

– Признаться, ты первый, кто говорит мне о чувствах женщины, – медленно произнес Фахд.

А он молодец. Услышал то, что идет вразрез со всем его миром, и не спорит, а пытается осмыслить. Потрясающий человек.

Его не учить, у него учиться надо.

Хотя учить его надо тоже. Он и сам хочет этого.

Сколько ему лет? По возрасту вы примерно ровесники, а годами? Вы живете сто тридцать, а они? Древние старики доживают до ста?

– Раз так, позволь, я скажу о ее чувствах еще.

Амирон внимательно хмурится, кивает.

– Посмотри, в тебе – вся ее жизнь. Она любит тебя куда сильнее, чем меня любит моя жена. Она любит не как женщина мужчину, а как цветы любят солнце… на севере. Или воду – на вашем юге. Она же счастлива исполнить любой твой приказ не как слуга волю хозяина, а как цветок рад повернуться к солнцу.

Алссакр перевел, и девушка, кивая, едва слышно выдохнула:

– Сахих... сахих…

– Мы не станем спорить, – говорил Денетор, – как относятся к женщинам твой и мой народы. Но я, если бы я вырвал этот цветок из его родной почвы, поступил бы чудовищно.

– Иди ко мне, моя красавица, – засмеялся Фахд. – Я никогда не расстанусь с тобой.

Девушка с готовностью подбежала и села рядом, обвив его колени руками.

Но Барс смотрел не на нее, а на Денетора:

– Тебе удалось невозможное. Ты заставил меня влюбиться. В мою собственную танцовщицу. Которая со мной много лет.

Тот молча наклонил голову, принимая благодарность.

Рука Фахда лежала на бедрах танцовщицы, но голос был холоден, как камни его гор:

– Я расскажу раббу об этом. О том, что воевать с вашей страной означает воевать с тобой. И те, кто говорят о войне, замолчат. Самые громкие – замолчат навсегда.

– Мы по-разному относимся к женщинам, но совпадаем в главном, – отвечал Денетор.

Фахд был растерян. Он умел проигрывать; он потому и побеждал в большинстве вот таких игр с живыми фигурами, что воспринимал проигрыш без гнева и желания отомстить, он холодно обдумывал свою ошибку, ходы соперника… и преуспевал в следующий раз.

Но здесь с ним не играли.

Младший правитель Шамала разгромил его, как мастер новичка, нет, хуже: как учитель, объясняющий азы! И испытал при этом столько же торжества, сколько учитель на уроке. Сухой дорожный песок… Пытаться играть с ним снова?! И увезти домой горечь поражения?!

Или отказаться от игры… что ничем не лучше. Ты всё равно будешь знать о своем проигрыше.

Ему показывали красоты Гондора, устраивали охоты, он благодарил… и не знал, решится ли на новую, главную игру. На то, ради чего он приехал.

Старший правитель – мягкий, как облако на горном склоне (бывали внутри этой белой мглы, знаем, что счастье тому, кто живым выбрался!), младший правитель спокойно-учтив, словно и не было того разговора в шатре! его сын, великолепный охотник и явно хороший полководец в будущем, еще один довод против войны с Шамалом, прочие мушарраф, некоторых он уже даже начал различать… но нет одного.

Где его потрясающий собеседник?

Где тайный принц?

Неужели кабир-рабб настолько прячет сына?

Беспощадная суровость их обычаев! Да, в Арду Марифе тому, кто рожден вне брака, никогда не сравниться в правах с сыновьями жен, но здесь! скрывать единственного сына, будто он урод или болен заразной болезнью?! Значит, все эти мушарраф настолько бессердечны, настолько ставят свои неизменные законы выше людей, что осудили бы старого правителя за сына? Тем более, за такого сына!

А акаль-рабб? Он видит в женщине человека, но – кто для него сын дяди? Он не из тех, кто подчинится принятым правилам! Он дал понять, что готов открыто идти против мнения большинства.

Это загадка, и в ней может быть ключ к главной игре. Будь и вся знать Гондора против, младший правитель должен открыто дружить с двоюродным братом! Если он этого не делает, то… надо узнать причину.

Фахд вернулся в отведенные ему покои наверху, в Седьмом ярусе. За это время их хоть немного обжили: ковры, подушки, курильницы… не этот холодный камень стен.

Он велел подойти одному из гвардейцев, приставленных к нему. Да, туника такая же, что и тайного принца, а только одного взгляда хватит, чтобы понять, что отец этого Стража был простым воином, а дед, вероятно, землю пахал или что еще…

– Ты знаешь Таургона? – перевел толмач вопрос. – Он такой же Страж, как и вы.

– Таургон? Из Первого отряда?

– Прекрасно. Передай ему, что я прошу его придти. Как только он сможет.

– Как прикажешь, господин, – Страж поклонился, сложив руки на груди.

Придет ли он сегодня?

Танцовщиц ты оставил внизу, но можно слушать музыку, вдыхать ароматный дым и размышлять об этой непонятной стране, где обычную женщину ставят выше, чем достойного сына, рожденного вне брака.

– Маса алькхаир, – раздалось с порога.

Вечер действительно хороший! Удачный.

Конечно, жаль, что его знание языка продвинулось немногим далее приветствия. Лучше бы им говорить напрямую.

– Я скучаю по нашим беседам, – Фахд указал на подушку рядом. – Но прежде всего, чем мне тебя угостить?

– Я полагаюсь на вкус хозяина.

– Чай для долгого и приятного разговора? Некрепкий, но ароматный, как древняя легенда?

– Звучит прекрасно, – улыбнулся Таургон.

– А на вкус еще лучше, – он полуобернулся к резным ширмам: – Заварите «Дыхание гор».

Здесь хотелось расслабиться и отдохнуть. Устроиться на подушках так же полулежа, как хозяин. Вдыхать запах этих благовоний, чуть дурманящий, словно вино на голодный желудок. И как через него пробьется дух чая?

Интересно, как выглядела эта комната до него? Мебель вынесли или отодвинули, низкие светильники и резные ширмы покрыли все стены тенями, и теперь харадские узоры до потолка, а то и на нем… другой мир. Походный шатер амирона был менее чуждым, а здесь! – надо же, преобразить гондорские покои сильнее, чем это сделала бы сотня каменотесов, и сделать это, расставив вещи, которые пара мулов довезет.

– Я смотрю, тебе нравится? Не возмущает, как мы похозяйничали здесь?

– Так красиво, – выдохнул Таургон, глядя на игру узорчатых теней. – И сделано так просто и так быстро.

Он искренен, как и всегда. Акаль-рабб пустил ваших купцов на Пеленнор, а тебя – в этот дворец, но ваш мир для него чужд. А этому нравится.

Ну почему он внебрачный! Стань он однажды правителем Шамала, наслаждением было бы вести дела с ним.

Но хватит. Он не дева из видений, чтобы предаваться мечтам.

– Я удивлен, что всё это время не видел тебя.

– Я Страж Цитадели, у меня другие обязанности, – пожал плечами дунадан.

– Именно этому я и удивлен, – Фахд пересел, обернувшись к гостю. – С твоими знаниями, твоим умом странно быть простым стражником, пусть и в почетном отряде.

Слуга с поклоном поставил на низкий столик чайник, другой – две знакомые чашки с барсом на крышке. Налил.

Это было действительно дыхание гор. И аромат листвы, и запахи трав, и прелая влажность стволов, и манящий дух далей. А от глотка – в теле легкость, та легкость, с которой идешь и идешь, и лиги остаются за спиной, а ты быстр, светел и счастлив.

– Волшебный напиток.

– Да, он хорош. Год Серой Змеи был исключительно удачен, – Фахд едва пригубил и закрыл свою.

Знакомый жест. У Диора он означает очень долгий разговор.

– Ты не ответил на мой вопрос, – сказал харадский князь. – Ты заслуживаешь большего. И Гондор, позволь мне сказать прямо, заслуживает большего от тебя.

– Большего? – улыбнулся Таургон. Он глядел на своды, где гондорская резьба терялась в ажуре харадских теней. – У меня есть больше, чем у иного лорда. И Гондор от меня получает больше, чем от иных лордов Совета.

Хотелось быть откровенным с этим смуглым человеком с черными пронзительными глазами. Ну и что, что он чужак. Именно потому, что он чужак. Приехал и уедет. И увезет с собой все твои слова.

Трудно жить, когда годами у тебя нет друга. Денетор мог бы им стать, но между вами стоит стена твоей тайны. Диор… он дальше, а стена еще прочнее. Мальчишки… с ними ты должен быть тридцатилетним, чтобы они видели в тебе друга, а не наставника. Маэфор… да, он все зимы здесь, но ты из Седьмого яруса, а он из Четвертого. Это Арнор уравнивал всех, а здесь поговорить не выходит, хоть, кажется, и не мешает ничего.

А этот тебе равен. Возрастом, положением и тем, что вы оба – не гондорцы. Тем, что оба любите Гондор. Он тоже любит, хоть и прячется за своими ширмами. Как приехал – так и влюбился. Или влюбился по рассказам, потому и приехал.

– Ты говоришь, я заслуживаю большего, – Таургон зеркально повторил позу собеседника, отхлебнул чаю. – Чего именно?

– Земель, – Фахд словно первую пешку двинул.

– Я с Севера. У нас там земель больше, чем ты можешь представить.

– Богатства, – возможно, следовало сразу переходить к фигурам, но Фахд пока не понимал, каким.

– Зачем? Чтобы получить всё, что я захочу? Это у меня есть. Оружие, наряды, яства – это меня не интересует. А книги – их, спасибо Наместнику, я получаю столько, сколько скажу.

«Спасибо Наместнику». Значит, он заботится о сыне больше, чем заметит посторонний. Но ты подставляешься. Ты проговариваешься. Берешь мои пешки и открываешь свой центр.

– Будь у меня дом в столице, слуги – это был бы тяжкий груз. Так я избавлен от него.

Ему, с его характером трудно было бы играть с настоящими фигурами: он хочет идти двумя сразу. Ну что ж, пора переходить от пешек к башням.

– Я сказал: заслуживаешь не только ты. Заслуживает ваша страна. Разве тебе не место в Совете?

– Место, – легко согласился дунадан. – И оно у меня есть.

Изумление на лице Фахда не нуждалось ни в словах, ни в переводе.

– Когда ты был приглашен в Совет – напомнить, кто слушал тебя с одобрением, кто из-за ненависти не слушал вовсе, кто скучал и ждал, чтобы всё поскорее закончилось?

– Ты был там?!

Таургон не без удовольствия допил чашку до дна.

– Тайно?

Не стоит идти двумя фигурами сразу, но… мы здесь не на доске играем!

Дунадан покачал головой:

– Ты не обратил внимания на Стражей.

– Но стоять, не имея права голоса, не значит «место в Совете».

– У меня есть право голоса, – слова этого северянина были понятны без перевода. Одного взгляда хватит. Такой взгляд у игрока, двинувшего центр во главе с Полководцем.

– Как?

Эту партию проиграл, уже ясно, что проиграл, но – необидно. Проигрывать этому на удивление легко.

Почему они играют лучше нас?!

– Мой голос слышат те, для кого он значим. И только они.

Жаль, что харадец забыл про чай. Ты привык делать глотки в середине речи. И чай сказочный. А он не думает о чае. Сам не наливает, слуге не скажет. И ты не попросишь.

Ладно, можно выговориться и без чая.

– Сколько-то лет назад Наместник хотел ввести меня в Совет. Но я сам отказался. Ему было бы по меньшей мере сложно объяснять мое право на одно из кресел за этим столом…

Ты откровенен настолько?!

Нет, эта партия не поражением закончится. Это будет ничья, а то и… посмотрим. Ты говори, говори. «Дыхание гор» хорошо развязало тебе язык.

Его чашка пуста; налейте еще: он способен выпить много.

– Я избавлен от труда быть учтивым с тем, кто заслуживает резкости; от труда доказывать тем, кто хочет спорить; от труда объяснять мое право на решительное суждение. Я никто. Я простой стражник. Я избавлен от всего, что называется жизнью знатного человека. Когда я стаю в карауле, я размышляю. В остальное время я читаю или занимаюсь с юношами. Ты говоришь: я заслуживаю большего. Но ты неправ. У меня есть то, чего нет ни у одного человека в Седьмом Ярусе: свобода.

Я выиграл.

Но и ты не проиграл.

Не на доске играем…

Последний ход.

– У тебя это есть благодаря заботе старшего правителя.

– Да. И я бесконечно благодарен ему.

Счастлив отец, когда сын его так любит. И счастлив сын, когда отец его так понимает.

Но он сказал, его голос слышат «они». Кабир-рабб и… акаль-рабб? И, конечно, его наследник… этот юный воин. Когда-нибудь он станет править Шамалом, и..? Этот «никто», не имеющий места за столом Совета, кем он станет при своем племяннике? если тот вырастет в полководца, но не в правителя. А зачем этому юноше ломать себя, отвлекаться от любимых им дел воина, если у него есть такой… страж.

Поистине – Страж.

Но если так, то сожаления, что ему не стать правителем Шамала, это всего лишь дым от курильницы. Именно ему и править из-за спины племянника!

Невероятно.

Как мудр и хитер кабир-рабб! Он отдаст страну сыну, не задев при этом ни своего племянника, ни его наследника. Вот у кого стоит учиться поистине Великой Игре.

…окна закрыты, и зала всё сильнее наполняется ароматом. Излишняя предосторожность? он и так расскажет тебе всё, и даже больше? Почему он так доверяет тебе? слишком не любит тех, кто сидит в зале Совета, а они глядят на тебя с плохо скрываемой ненавистью? это сближает, да.

Но только ли это?

Акаль-рабб рад твоему приезду, а этот тайный принц… он дружен с сыном, но, похоже, хорошо относится и к отцу.

Пора переходить к главному.

– А что ты скажешь о его племяннике?

– Что именно? – Таургон приподнялся, устроился повыше.

Откуда эта истома, эта слабость? и сладость. Не так он устал сегодня, чтобы валяться как ворох пушнины. В дороге уставал сильнее, особенно после охоты, но этого блаженства, растекающегося по телу, не было.

Что-то в курильницах? или чай?

Но ты не сказал ничего лишнего. Твое положение – не та тайна, которую амирон выдаст кому-то. И забота Наместника о тебе – тоже.

Ты слишком подозрителен? или недостаточно осторожен?

Отпить чаю, спокойно, неспешно. И не забывать о том, что Фахд – харадец. Что он говорил о том, что для него нет ни дружбы, ни верности? Верностью тебе он и не обязан, вы не больше, чем попутчики.

Да и дружбы между вами нет. Разве что тебе померещилось.

Осторожнее, осторожнее.

– Тебе известно, – продолжает Барс, – что о вашем младшем правителе говорят разное. Очень разное. Как бы ты рассказал о нем, не знай я про него ничего?

Так. А вот это уже не интерес к судьбе никому не нужного северянина.

Допить чаю. Пусть подливают, даже если это «Дыхание гор» действительно… чарующее. У Денетора пил вина и не пробалтывался, что мне твой чай. Только вкусом наслаждаться.

Что тебе про Денетора рассказать? Как он меня годами за ужином вилочкой придерживал, а вопросами нарезал тоньше, чем ножом?

У нас сегодня вечер откровенности, но не настолько.

– Я стал бы рассказывать о том, что он сделал для Гондора. И начал бы с чуда остановленной войны. Подобного, сколь мне известно, не совершал ни один правитель.

Вот так. Всё честно, всё искренне, как Диор и учил. И ничего не сказать.

– А о нем, как о человеке?

Можно хитрить и говорить очевидные вещи. Но не хочется. Пойдем напрямую:

– Ты ждешь от меня откровенности?

Кивает. Судя по лицу, очень ждет.

«Настоящие решения принимают не на Совете». Ну вот тебе и выпало – настоящее. И нет рядом ни Диора, не Денетора.

Сам.

Ты был готов стать Королем этой страны, так докажи, что способен сделать для нее большее, чем переписывание книг.

– Ты задавал мне вопросы. И я отвечал на них. Теперь я хотел бы задать тебе вопрос. И получить ответ.

Кивает.

Судя по его лицу, сегодня мы решаем судьбу Гондора.

– Почему ты спрашиваешь меня о Денеторе? Зачем это нужно тебе?

– Ана фи хажат иниллейха ла…

Неважно, что он ответит.

Важно, как он сейчас смотрит.

Он – правитель из страны, не начавшей войны против нас. Не начавшей. Мало хитрости Денетора, мало алчности купцов, чтобы остановить подготовку к войне. Нужно, чтобы и в самом Хараде были те, кто против войны с Шамалом.

Он – один из них. Возможно, сильнейший из них.

Поэтому он здесь.

Никаких игр. С ним надо быть действительно честным.

Ради Гондора – честным.

Толмач переводит:

– Мне это нужно потому, что я хочу предложить вашему младшему правителю то, что пойдет на благо нашим странам. Но прежде мне нужно лучше понять его характер.

Ну вот. И никакого перевода не надо, всё было на лице написано.

«Его характер». Лучше, чем когда-то Гэндальф, не скажешь. А… почему бы и нет? Это правда, правдивее быть не может. И вряд ли дурно повторять слова Посланца Запада.

Он ждет от тебя откровенности?

Он получит больше, чем ждет.

– Один мудрый человек так мне когда-то сказал о Денеторе… – серые глаза встречаются с черными, и неважно, что в зале полумрак, эти двое и на самом ярком солнце не видели бы друг друга яснее! – сказал: «Он любит совершать добрые дела как недобрые».

Ты только восторгом не захлебнись. А то меня обвинят в попытке убить иноземного гостя.

– Джаидатон мифле сайиа… – медленно повторил князь, словно дорогой напиток во рту катая.

Вот как это звучит на их языке.

Не знаю, что ты хочешь предложить Денетору, но, думается мне, ему это понравится.

Особенно если оно будет выглядеть как недоброе.

И в твоем потоке будет… как раз на стремнине.

– Я благодарю тебя за эти слова, – проговорил Фахд. – Теперь я вижу, как мудр ваш старший правитель, советуясь с тобой с глазу на глаз.

Во всяком случае, читать по лицам он научил.

– Итак, даже если поступки вашего младшего правителя выглядят жестокими, на самом деле он очень любит Гондор?

Просто ответить «да»? Или подарить ему еще одну откровенность?

Он не враг. И ему там, в своем Хараде, закрывать нас от войны.

Пусть знает правду.

– Денетор – не «младший правитель». Это вы его так называете. Он наследник. Он будущий правитель. Он любит Гондор, а Гондор любит его… на самом деле. Они как будущие муж и жена, уже неразрывно связанные душами, но еще не готовые к браку. Они знают в своем сердце, что проживут десятилетия в любви и уважении, но пока они молоды, они спешат выплеснуть друг на друга всё буйство своих чувств. Не только хороших. – Арахаду всё отчетливее вспоминались рассказы отца о его юности в Ривенделле. – Они могут ругаться и ссориться, они могут кричать о ненависти, если их нрав горяч. Но не верьте этим словам. Этот шум – залог будущего спокойного счастья.

Мама, милая мама… неужели ты действительно была для отца тем кошмаром юности, о котором он под строжайшим секретом поведал однажды? Глядя на Денетора с Гондором – веришь.

– Невероятно… – откинулся на подушки Фахд.

– Могу я спросить, что именно тебя так удивляет?

– Всё! У нас редко, но бывает, чтобы жена, осмелев, повышала голос на господина, но чтобы девушка, судьба которой еще неясна, была яростной, как дикая кошка?!

– Скорее уши мумаков станут розовыми? – улыбнулся Таургон.

– Ты прав! Но самое невероятное, – он резко сел, обернувшись к северянину, – то, что ты мне всё это рассказал.

– Я полагаю, что это пойдет на благо Гондору.

Серые глаза совершенно ясны.

«Дыхание гор» его не берет вовсе. Почему? этот сорт запрещено привозить сюда, он не может быть привычен!

А потому что мерзкие алссуд говорят правду о силе крови тех, кто пришел из-за Моря. И о силе их духа тоже.

Особенно в роде правителей.

Таургон вышел из дворца.

Ночь. Миндоллуин белеет в вышине. Древо на площади; кажется, слышишь шепот его листьев, но слух обманывает: слишком далеко. Очертания знакомых зданий – летней ночью почти ничего не видно, но ты знаешь их наизусть, и они кажутся отчетливыми.

Твой мир. Спокойный и привычный.

Без хитросплетений дыма благовоний и еще более сложной игры слов, смыслов и поступков.

Вдохнуть полной грудью.

Домой вернуться.

В Гондор из Харада.

…огонек в окне второго этажа. Не спит. Пойти, поговорить? С кем и поговорить, как не с ним.

Тем более, что Страж Цитадели наверняка обязан доложить о подобной беседе Наместнику. Да, это не оговорено особо, потому что нечасто подобное случается. Но надо следовать духу службы, а не быть бездумным исполнителем приказов.

Эти мысли придали решимости. Еще бы: он собирался первый раз в жизни явиться к Диору глубокой ночью.

Он отпирал дверь как можно осторожнее, хотя замок хорошо смазан. В настолько поздний час самый тихий звук разнесется.

Было слышно, как там, внутри, сидящий отодвигает кресло.

Тяжелая дверь открылась бесшумно. Совершенно бесшумно – даже в этой оглушительной тишине. Все эти годы Таургон не задумывался о ее искусно сделанных и безупречно смазанных петлях.

Он вошел.

Диор стоял перед ним, спокойный, ждущий объяснений приходу северянина. На Наместнике был длинный халат из мягкой ткани, отороченный чернобурой арнорской лисой, и меховые туфли. На столе лежала книга, горело несколько светильников, на почти угасшей жаровне высился неизменный чайник.

Наместник видел, что его ночной гость взволнован, но молчит, не зная, как начать. Значит, опасности нет, тревогу поднимать не придется. Диор мягко улыбнулся: говори, я слушаю.

– Господин мой, – сердце стучало где-то в горле, – я только что был у амирона Фахда. Я полагаю, ты должен знать о моем разговоре с ним.

– Хорошо, – неспешно кивнул Наместник. – Но тебе нужно успокоиться. Я заварю лаванды. Думаю, сейчас она будет хороша нам обоим. Садись.

Он досыпал угля в жаровню, раздул небольшими настольными мехами. Долил воды в чайник… будничные, обычные движения. Таургон почувствовал, что успокаивается без всякой лаванды. Да и что он взвился? он же знает, что поступил правильно. Тревожиться поздно и глупо.

Питье настаивалось, Наместник сел, положил на стол сцепленные руки.

– Итак?

Таургон заговорил, не упуская важных деталей, но и не уходя в излишние подробности. О чем был спрошен, что ответил, что ему было рассказано.

Диор слушал молча и почти не реагируя. Только пальцы его вытянутых рук чуть сжимались.

– Хорошо, – сказал он, когда северянин закончил. – Как раз настоялось.

Он передал ему чашку. Таургон снял крышку, вдохнул аромат. Это не «Дыхание гор», обмана не будет. Запах глубокий, сильный… как верность. Вслушиваться в него, освобождаясь от харадских чар. Даже жалко пить такое благоухание.

Да и горячо пока.

– Ты сообщил мне невероятную новость, – голос Диора был негромок и расслаблен. – Я должен был предполагать подобное, но я… нет, я не подумал, что это возможно. Что это так просто.

– Что? – подался вперед северянин.

– Что Гэндальф говорил с тобой.

Это?! Важнее игр с судьбой Гондора?! Где кружка? и неважно, что горячо!

– Итак, он хорошо знает тебя?

– Господин мой, это неудивительно для арнорца. После войны он часто бывал у нас, знаком со многими. Однажды он пришел к отцу, когда я там был, в другой раз я был его проводником несколько дней: он вышел на мой дозор…

Лаванда вкусная и душистая. А рассказывать о том, что почти все годы, что ты провел в Ривенделле, там жил Серый маг, совершенно не нужно.

– Понимаю. Конечно, он должен был приходить к твоему отцу…

– И от него он узнал, что я здесь.

Не об этом, нет, не об этом ты собирался говорить. Успокаивает лаванда? хочется верить, что успокоит.

– И такую «мелочь», – осторожно, чтобы не обжечься, отпил Диор, – как разговор с магом, пришедшим в Минас-Тирит ради тебя, ты не считаешь нужным сообщить. Не утаиваешь, а полагаешь незаслуживающей внимания…

– Господин мой, он пришел в Минас-Тирит не ради меня, а ради харадцев. И в нашем разговоре…

– Долить горячего? – чуть тверже, чем обычно, спросил Диор. – На полкружки заварки еще хватит.

– Да, благодарю.

Диор пил медленно, словно не было на свете ничего важнее, чем насладиться этой кружкой лаванды.

– Ну а что до твоего харадского друга… – он тоже долил себе горячего и поставил настояться, – ты поступил дважды правильно. Правильно сказал ему. Правильно рассказал мне.

Таургон расслабленно выдохнул, Наместник ему кивнул.

– «Любит совершать добрые дела как недобрые», надо же. Удивительно точная оценка.

Диор смотрел прямо перед собой и чуть хмурился.

– Ну что же. Мы дадим им сыграть их партию. Они искусные игроки и стоят друг друга. Пусть насладятся этой игрой.

Он обернулся к Таургону и снова посмотрел со своей привычной мягкой улыбкой:

– Делай, как пообещал Фахду. Ни слова Денетору о вашей встрече, пока наш гость здесь. А, стало быть, и у меня ты не был.

– Конечно, мой господин.

Таургон пригубил. Настоялось? да, и хорошо.

Как хорошо…

– Ты в карауле завтра утром?

– Нет.

– Это удачно, – кивнул Диор. – Иначе мне было бы трудно снять тебя, не объяснив причину. Тогда послушай моего совета: позволь себе завтра выспаться. Ты заслужил отдых.

– После этих трав, господин мой, мне не понадобится лишний сон, – улыбнулся северянин.

– Возможно. Но если понадобится, не вздевай себя.

– Я буду считать это приказом Наместника, – он снова улыбнулся.

– Моим советом, Таургон, – серьезно ответил Диор. – Моим советом.

– Не слишком остро? – всерьез спросил Фахд.

– Великолепно, – в тон отвечал Денетор.

Они сидели в гостевых покоях харадца во дворце. Тот пригласил наследника Гондора отужинать.

Где-то в недрах хозяйственных помещений дрожали повара, ожидая мнения высокого гостя. Амирон мин Фахд Алджабале (да сверкает его род ярчайшей из искр Предвечного Пламени!) не станет рубить головы, случись неудача, но будь ценой этого ужина их жизнь, они, возможно, трепетали бы меньше. Впервые в их жизни сиятельный амирон говорил с ними лично: несколько дней назад он вызвал их и приказал приготовить лучшие блюда, но так, чтобы это было вкусно для шамали. И добавил, что от этого пира зависит судьба Арду Марифе и Шамала. Так что харадские повара все эти дни потчевали гондорских собратьев по кулинарному искусству, обсуждая не столько состав блюд, сколько приправы и прочее. И вот судьбоносный вечер настал…

Алссакр перевел, и Фахд движением бровей подал знак слуге: ступай вниз и передай. Амирон не собирался вникать в то, насколько еда готовится заранее, насколько – прямо перед подачей, но там, где прямо перед, они теперь точно знают, сколько специй класть.

Ужин действительно превосходный. Пресноват на его вкус, но и это нестрашно.

Денетор ждал начала разговора, а пока наслаждался действительно очень ему нравящейся едой. Некоторые из этих блюд он не отказался бы есть и дома. Надо будет завтра же отправить своего повара к этим харадцам; Фахду об этом, разумеется, станет известно – и будет приятно.

…а потом как-нибудь пригласить к себе Салганта, угостить роскошным ужином, выслушать все похвалы, а в конце сообщить, что все это были блюда Харада. Столь громко им презираемого. И полюбоваться выражением его лица. На десерт.

Сколько лет он после этого с тобой разговаривать не будет? два? три? меньше глупостей выслушаешь.

И непременно на этом ужине должен быть Боромир. Пусть учится держать лицо. Пора уже, не маленький.

Фахд видел, что гость улыбается, и это оч-чень обнадеживало. Думает о своем, и не надо ему мешать. Серьезного разговора за едой всё равно не будет.

Принесли пузатый чугунный чайник и чашки. С барсом.

Вот, значит, они какие.

Что видишь ты, глядя на них? Белое с синим? Мастерство художника? Хлопоты слуг? Клятву мести?

Ты видишь – доверие.

Он знает, что тебе известно про эти чашки. А ты и не отрицаешь.

– Я хотел бы поговорить о делах, – произносит Фахд. – Если не возражаешь.

Накормить вкусным ужином, чтобы был сговорчивее. Прием древний… но работает, даже если ты его знаешь наизусть.

Фахд кивает переводчику, и оказывается, что тот не только толмач.

– Я несколько лет прожил в Гондоре, – говорит Алссакр, – и могу сказать, что здесь есть много трав, неизвестных лекарям моей страны. Они могли бы стать основой для ценных средств, получи наши целители их столько, чтобы можно было глубоко изучить и затем применять.

Держать лицо.

Чаю отпить.

Барсом на крышке полюбоваться: красиво нарисован.

Незаметно перевести дыхание.

Кто тут кого использует?!

Ты полагал, что используют тебя: заманили, угостили, усыпили бдительность, а этот князь решил задачу, над которой ты тщетно бился долгие годы! Задачу, что может Гондор предложить Хараду такого, чего у южан нет.

Как всё просто. Как ты не додумался до этого сам?!

– Травы? – почти равнодушно произнес Денетор. – Почему бы и нет. Как я понимаю, твой… – он хотел сказать «слуга», но что-то его остановило, – помощник разбирается в них и легко составит список тех, какие нужны. Наши лекари могут добавить и другие, приложив описание свойств. Ваши будут разбираться с ними…

Переводит, и это время подумать.

А в самом деле, кто его толмач? Ты бы на его месте кого взял? Того, кому доверяешь, как…

…брату?

Они похожи, ты это увидел сразу, но не придал значения: счел, что для тебя все харадрим на одно лицо. А это вовсе не так, купцов ты быстро научился различать, и не по узорам на кафтане.

…дружбы для них нет, верности для них нет, с братской любовью всё явно не лучше, но это если родные братья, соперники за наследство. А сыновья наложниц? Такой полностью зависит от милости старшего. Такому можно верить там, где нельзя верить никому.

– Тогда как мы договоримся? – спрашивает Фахд. – Или это мы обсудим не сегодня?

Их чай, конечно, мерзость, но сознание от него ясное.

Мир с Харадом строится не на идеях, не на чувствах и не на уважении. Он строится на золоте.

Наедине.

Не на Совете и не при других лордах наш Барс заговорил о травах.

Недавний разговор в шатре он речью о делах не считал; это ты радужный мост из надежд построил на его словах про сыновей.

– Отчего же не сегодня? Такой сытный ужин гонит сон, а впереди целая ночь. Сколь я понимаю, у вас ночи – главное время для серьезных разговоров?

– Верно. Днем слишком жарко для этого, – Фахд пристально смотрит на него.

– Итак, – Денетор думал вслух. – Я могу объявить, что вам нужны травы, вы готовы покупать их, и гондорцы бросятся собирать. Они соберут много, стоить это будет для вас дешево… но – что вы получите? Даже если каждая трава будет собрана чисто, без похожих на нее (в чем я сомневаюсь), она будет собрана простыми людьми, не сведущими. Я, – он качнул головой, – не разбираюсь в местах и сроках сбора трав, но знаю, что они есть.

Фахд молча щурился.

– А мы можем поступить иначе. Не будет ни много, ни дешево.

Денетор почувствовал, что на верном пути. Он посадит Барса на золотую цепь. И тот сам сунет голову в ошейник.

– Не будет, – продолжал он так медленно, что Алссакр переводил не по фразам, а по словам, – договора Гондора с Харадом. Договоримся только ты…

…глаза в глаза…

– …и я.

Вот так Барсов и ловят. В золотую сеть. Она же – паутина.

– Владения моего отца зовутся Лаэгор, Горные Луга. Трав там растет несметное число и, полагаю, есть все, что нужны твоим целителям. Я бы написал ему, он собрал бы травников… и уже через год ты получил бы то, что собрано мастерами и по всем правилам.

Глаза горят. И только что не облизывается.

– Я думаю, – невозмутимо продолжал Денетор, – что это будет много. По меркам лекарей. Но очень мало по меркам обозов. Никто не заметит.

– Заметят золото, которое повезут взамен.

– Ну, – он негромко рассмеялся, – не заметить золото, если надо, гораздо проще, чем несколько тюков какой-то травы. Не всякий путь лежит через Пеларгир и дотошного лорда Туора. Есть путь через Осгилиат, по Итилиену. А там у меня старший сын. И он не имеет привычки спрашивать меня о том, о чем я не говорю.

В дымке грядущего

Он так и будет звать эти деньги «итилиенским золотом». Барагунд будет исправно заботиться о купцах, возящих товары через его край, а не куда более выгодный торговцам Пеларгир и Лоссарнах; и никогда не спросит отца, что за золото они везут с собой. Он будет твердо убежден, что отец не совершит дурного поступка, а про золото всё станет известно в свой час.

Час этого золота придет через сорок девять лет.

Прежде чем Денетор выяснит, сколько осталось в казне после войны, прежде чем он, как Наместник, станет решать, сколько денег Гондор может потратить на восстановление выжженного войной Итилиена, прежде всего этого – он просто заплатит всем, кто готов немедленно пойти возрождать этот край.

Заплатит золотом, которое так пророчески назвал.

…отец будет посылать ему травы, но не упоминать о них в письмах.

…Барагунд, соблюдая тайну, будет молчать на словах и на бумаге.

Об «итилиенском золоте» не узнает никто и никогда.

* * *

– Прекрасно, – сказал Фахд, оглаживая бородку.

Просто удивительно, насколько всё сложилось так, как он и хотел. Забота об Арду Марифе – это прекрасно, но должен же он за свои труды получить нечто. Поистине, акаль-рабб превосходно понимает его.

Они оба – любящие сыновья своих земель, но и о себе не забывают. Акаль-рабб станет еще богаче на его золоте, а он сам… голова кружится при мысли, насколько он разбогатеет, будучи единственным, у кого есть лекарства из северных трав. И не только лекарства, о чем не вслух, конечно.

Алссакр обрисовал ему планы; всего год – и они начнут осуществляться. Еще пара лет – и чай из этой чашки, наконец, перестанет горчить.

– Нам осталось лишь договориться о цене, – сказал харадец. – Мы не на базаре, и я не хочу торговаться. Поэтому предлагаю просто: по весу золота.

– Втрое, – сухо произнес Денетор.

Выдержал паузу, пристально глядя на замешательство на лице Фахда, и изволил пояснить:

– Втрое меньше.

Он испытывал странное для него самого чувство брезгливости. Дело даже не в том, что отцу эти травы не будут стоить почти ничего; тут и вес серебра – непомерно высокая цена. Дело было в тайном ночном сговоре, в том, что благополучие Гондора надо покупать, строить его на хитрости и лжи… обманывать лорда Туора.

Он уступил Фахду в главном… кто из них кого поймал? рано он гордился собой, рано… Он уступил в главном, но не уступит хоть в чем-то. Пусть этот харадец разбавит свое торжество изрядной долей непонимания.

Денетор медленно шел по дворцовым залам. Какие-то он знал хорошо: там тетушка Андрет устраивала свои музыкальные вечера, на этом балконе он впервые поцеловал Неллас (наверняка ждет его, надеется, что и сегодня ночью; но нет, родная, пойми, что не приду, и ложись спать), другие залы он знал хуже: там проходили празднества и прочие торжественные сборища, которых он всеми силами старался избегать. Третьи не знал вовсе: стремлением осмотреть весь дворец он не отличался даже в детстве, а открыли их, похоже, впервые за много веков. Для чего служила эта зала при Королях? сейчас она пуста, не считая пары кресел, поставленных наобум, а тогда? для дружеских бесед? для игр детей? для вышивания дам Королевы?

Во всех дверях сейчас стоят Стражи Цитадели. Охраняют память. От кого? От воров? Или ее саму сторожат, чтобы не убежала?

Тишина. Как ни тихо он идет, а слышно. Словно призрак из прошлого. Или из будущего. Дремлющих Стражей будит и пугает.

Что там Таургон писал об истинном цвете вещи? Истинный тот, который отражает сущность? Тогда – вот они, истинные цвета дворца. Сумрачно-синий, серый и все оттенки темного. Станет ли он белым и цветным когда-нибудь?

А он стоит на площади спиной к ненужному ему пустому дому.

Хватит.

Сна ни в одном глазу, и надо заниматься делами.

Травы Лаэгора.

Вот изумится отец! Поистине, подарок судьбы. Сына – тоже, но прежде всего судьбы.

Отзвуки прошлого

Он впервые приехал в родной замок, когда ему было двадцать восемь. Неллас тогда была погружена в заботы о малютке-дочке, ей было совершенно не до мужа, а он… он понял, что не выдерживает. Он получил ровно то, что хотел: страна привыкает платить налоги в полном объеме, и делается это со всё меньшими слезами и проклятиями, перед его именем трепещет весь Гондор (что немало льстило молодому самолюбию), лед, которым сковало его душу от смерти деда, медленно оттаивает – и ему отчаянно захотелось того, что он по молодости считал не нужным правителю: простого человеческого тепла.

Наверное, именно тогда и началась его зрелость.

Дядя сказал «конечно, отдохни», и ты, взяв с собой дюжину всадников, а из вещей только то, что унесут ваши кони, поскакал в Лаэгор.

В разгар лета.

Зимних горных дорог тогда не было.

Тогда вообще еще новых дорог не было, ты даже не задумывался об этом.

Замок, который ты помнил огромным, выше всех семи ярусов Минас-Тирита вместе взятых, волшебным образом съежился; края зеленой чаши гор, достававшие до неба, опустились.

Ты обнял отца, мать расцеловала тебя со слезами, – и ты принялся говорить, говорить и говорить.

Последний раз вы виделись около года назад, на похоронах Барахира, а родители уехали из Минас-Тирита четырьмя годами раньше, после твоей свадьбы… но на похоронах было не до разговоров (там было так много дел, что не было времени и на горе утраты; когда к тебе приходили со словами искреннего сочувствия, ты едва не спрашивал в ответ, что случилось), а пять лет назад ты был рано женившимся мальчишкой.

Сейчас в Лаэгор приехал правитель Гондора, муж и отец. Очень молодой, но от этого не менее взрослый.

И не менее страшный для некоторых из здешних лордов.

Утолив первую жажду бесед с родителями, ты обнаружил, что замок полон незваных гостей и поистине душераздирающих историй: о сошедших селях, обвалах, пожарах и прочих ужасах, которые делают совершенно невозможным полную выплату налога.

Очень хотелось оседлать коня и удрать в горы. Удерживал здравый смысл: они знают места лучше, чем ты помнишь с малолетства, они найдут.

Пришлось выслушивать.

Сели и лавины ты прощал – со стихией не поспоришь, пожары и особенно обвалы считал виной хозяина – надо быть предусмотрительнее и осторожнее. Ты был неизменно учтив, спокоен, убедителен; и даже те, кто не смог выпросить у тебя и монетки снисхождения, говорили о тебе с уважением.

Тогда и возникло прозвище «йогазда».

Однажды вечером тебя позвал отец.

– Я никогда не рассказывал тебе, – заговорил он, – с чего началась история, закончившаяся женитьбой на твоей матери. Теперь тебе пора узнать ее целиком.

– Она была дочерью Барны, – пламя очага освещало хмурое лицо фоура, – он не горского рода, но его владения богаты рудой. Она была красивой, нравилась мне, я ей, и я отправился свататься.

– Барна рассмеялся мне в лицо. «Что у тебя есть?! Только травы и овцы!» Так он сказал и запретил мне и думать о его дочери. Запрет был излишним: любовь, если она и была, от оскорбления как ветром сдуло.

– Я усвоил урок с первого раза, – продолжал отец. – Искать того, кто поставит наш древний род выше богатств, я не хотел. Будущему тестю, кто бы он ни был, нужен жених с состоянием; значит, я стану таким. Едва дождался, пока откроются перевалы, и поскакал в столицу. А в конце лета, как ты понимаешь, вернулся женатым.

– Он здесь? – только это и спросил ты.

– Да, – сверкнули глаза отца. – Он забыл или вовсе не знает законы гор. Лишь безумец войдет под кров того, кого оскорбил. Он думает: моя женитьба, годы, твое возвышение смыли прошлое. Но нет. Он не брал в руки жар моего очага, взывая о защите, и законы гостеприимства молчат о нем. Он в моей власти.

– Чего же ты хочешь?

– Пусть подавится той костью, о которой скулит. Пусть почувствует себя нищим, которому кинули милостыню. Завтра, не давая ему рта раскрыть, прости ему всё. И он поймет, что это мой ответ.

– Но… он заслуживает наказания, а это скорее подарок.

– Ты не понял?! – повысил голос фоур. – Этот человек оскорбил твоего отца. И завтра ты сделаешь так, как я сказал.

Назавтра ты с самым высокомерным выражением лица, на какое способен, отмахнулся от старого Барны: «Прощаю». Словно муху прогнал.

В горах приходится жить по законам гор.

* * *

Денетор тихо вошел к себе. Дома спали все, включая Форланга. Вот это правильно.

Он тоже скоро ляжет, действие чая слабеет. Но прежде он напишет отцу, и с рассветом письмо уйдет.

Могли ли мы предположить, отец, что именно травы Лаэгора будут решать судьбу Гондора?

Зажег светильники, стал читать список, полученный от Алссакра.

И набегавший было сон как рукой сняло.

Водосбор – известная вещь, используют от больного живота, а в передозировке он яд. Черный морозник – кажется, для сердца, и тоже яд, если переусердствовать. Аконит – не вспомнить, не лекарь же он, в самом деле, зато горный лютик – ядовит совершенно точно, а лечат им… то ли нарывы, то ли головную боль, то ли обе хвори вместе. И так далее.

Интересный список.

Надо было сначала читать, потом соглашаться. Или сбавлять цену не втрое, а вдесятеро. Кровавые деньги.

Но поздно.

Слово дано, и надо его держать.

В конце концов, эти яды предназначены врагам Гондора.

Обратная дорога с Фахдом, о которой Таургон так мечтал, оказалась хуже чем разочарованием. Они могли беседовать каждый вечер, никакие лорды не мешали им теперь, князь спрашивал и был готов рассказывать сам, а Таургон не мог забыть вкус «Дыхания гор» и чарующий аромат благовоний в тот вечер. Каждый раз, беря чашку с барсом, он катал напиток во рту, но вслушивался не во вкус, а в то, нет ли в чае чего-то… особенного.

Умом понимал: амирону это уже не нужно, всё позади, поездка оказалась более чем успешной для обеих стран, надо радоваться и дорожить днями с этим собеседником, можно пить чай смело, потому что даже если там и есть… что-то, вы говорите о древней истории, твоя разговорчивость не грозит никому и ничем.

Ты теперь любой разговор сводил к древней истории. На всякий случай.

На пятый день Барс посмотрел тебе в глаза и спросил прямо, что произошло.

– Зачем? – спросил ты. – Зачем было опаивать, ведь достаточно было просьбы рассказать?

– Опаивать? – в искреннем изумлении переспросил Фахд. – Это было всего лишь «Дыхание гор», оно помогает слегка ослабить повод жеребца твоего духа, не более.

Ты не стал возражать. Тебе ли не знать, насколько ваши миры различны.

И твое молчание подействовало на князя сильнее любых споров.

– Мне больно видеть, что я обидел тебя. Но ты понимаешь: речь шла о судьбах наших стран, и разумно было немного подстраховаться.

Как объяснить слепому, чем светло-голубой отличается от бирюзового?

Как объяснить харадцу, что значит «обманутое доверие»?

Назавтра Фахд поставил перед тобой небольшую шкатулку.

– Это «Дыхание гор». Бери, не бойся. В тяжелый день, когда будешь нуждаться в утешении или хотя бы в отдыхе, завари себе. Как «Черные иглы», не крепче. И боль сердца уйдет. Если захочешь рассказать то, о чем никак не решаешься, завари чуть сильнее. И ты легко расскажешь. Ну и если… но ты не станешь.

В другой день ты бы принял с благодарностью, но сейчас молчал.

– Возьми, – повторил амирон, и в его голосе была просьба. – Я силюсь и не могу понять, чем я так сильно огорчил тебя. Возьми, и если ты сам не захочешь пить его, подумай: у тебя может быть друг, которому ты подаришь этот чай в трудную минуту.

И тогда ты взял.

…никаких приключений на обратном пути не было, переправы через Андуин и через Порос были благополучны, напряжение между вами пошло на убыль и почти совсем исчезло, беседы снова стали увлекательны, а темы из древней истории – неисчерпаемы.

Потом было прощание на Харнене и искренние слова сожаления, что не увидеться больше никогда; потом была скачка назад, не такая стремительная, как первый раз, но на сменных лошадях, так что быстро, потом Пеларгир – Диор внял твоим просьбам и разрешил всему отряду три дня отдыха в этом городе. Ты ходил, смотрел, думал: вот она, твоя сбывшаяся мечта увидеть живьем Вторую эпоху… радоваться и восхищаться не получалось.

Впору заварить себе «Дыхание гор» и проверить: отпустит? не отпустит?

Но ты справишься и без харадских трав.

ОДИН ДЕНЬ В ХАРАДЕ

2428 год Третьей эпохи

Осень и зима того года прошли как обычно, весной тоже не случилось ничего, достойного упоминания, зато ближе к лету харадских купцов понаехало столько, что это не просто всколыхнуло Минас-Тирит: со всего Гондора на Пеленнор съезжались купцы, а то и просто любопытные, у кого нашлись средства на дорогу. Постоялые дворы были забиты, многие были согласны остановиться в предместьях…

Тинувиэль переписывала, поглядывая на вход раз двадцать за час, наверное. Наконец в темноте коридора блеснул герб Элендила.

Таургон.

Она вскочила, подошла так быстро, что он заволновался: что случилось.

Она резко кивнула ему головой, они вышли.

– Послушай… Я могу тебя попросить? – она хмурилась и была почти сердита. Но явно не на него.

Что опять не так?

– Можешь, конечно.

От гнева она внезапно перешла к смущению:

– Когда у тебя будет свободный день… ты бы мог… сходить со мной… покататься на мумаке?

– Что?

– А что такого?! – она вернулась обратно в рассерженность. – Почему я не могу захотеть пойти покататься?

Таургон едва сдержался, чтобы не отступить на полшага в сторону, как в поединке, когда противник ослеплен своей яростью и надо дать ему ударить в пустоту.

– Тинувиэль. Ты хочешь покататься на мумаке?

– Я именно это и сказала! Что не так?

– Но… год назад тебя было не убедить это сделать… Ты говорила, что это серая скотина…

– Именно! – она взвилась, и ему теперь захотелось сделать полшага назад. – Это! Просто! Серая! Скотина! А не что-то особенное, от чего все верхние Ярусы год назад теряли разум, а теперь презирают. Это просто катание! Просто развлечение! Почему я не могу развлечься?

…иногда Таургону казалось, что издай Наместник указ о том, что запрещено прыгать в Ородруин, она бы прыгнула. Хорошо, что такого указа нет и не будет.

– Ты поругалась с отцом? – осторожно спросил он.

– Я просто! хочу! покататься!

– Хорошо, хорошо. Только не кричи.

Его спокойный тон на нее подействовал. Она даже услышала смысл его слов.

– Ты пойдешь со мной? – спросила осторожно.

– Ладно, – он вздохнул. – Если так хочешь, пойдем покатаемся.

– Правда? Спасибо, Таургон!

Видеть ее такой просиявшей… нечасто, совсем нечасто приходится. Если ради этого надо кататься на мумаке, покатаемся. Труд невелик.

– А когда ты можешь? – она перешла к делу.

– Давай послезавтра. Я свободен весь день. Пойдем с утра, пока еще не жарко.

Лето близилось к концу, но зной и не думал спадать.

– Спасибо! Спасибо! – она сжала его руки. – Вот ты меня понимаешь!

Любой умный человек поймет, что согласиться тут проще, чем спорить.

– Ты впустишь меня сегодня к Хранилище? – он спросил очень мягко, но Тинувиэль поняла, что до послезавтра – ни слова о мумаках, харадцах и ее очередной ссоре с отцом.

Хотя что говорить о ссоре? Не первая и не последняя.

Через день он с восходом солнца был в Пятом ярусе и неспешно шел к воротам Четвертого. Привлекать внимание не стоило.

Тинувиэль быстро догнала его.

Она была в отличном настроении – видимо, с утра пообщаться с отцом не успела, он благоразумно спал. Или делал вид, что спит.

Впрочем, это никого, кроме Брандиона, не касается.

Люди с поклоном уступали дорогу гвардейцу с госпожой, в городских воротах их тоже пропустили вперед.

Они прошли по дороге через предместья, и на них обрушился Пеленнор.

Теперь он был всецело во власти харадрим.

…когда-то давно, в незапамятные времена (то есть тринадцать и более лет назад) лишь немногие харадцы осмеливались приезжать в Минас-Тирит. Большинство из тех, что были настолько отважны, чтобы поехать в Шамал, распродавались в Пеларгире и спешили пересечь Андуин назад. А если они и добирались до Белого Города, то становились далеко-далеко, пряча настороженность воина под вежливостью чужеземца.

Но Денетор сбросил пошлины, и плотину порвало.

Уже не в отдалении, а рядом с городом раскинулся их пестрый стан, уже не степенные купцы и слуги лордов, а ремесленники и даже крестьяне поспешили туда… на следующий год харадцев прибыло, потом снова, а теперь, после приезда Фахда… Таургон не ожидал, что теперь поля Пеленнора просто поглощены ими.

Да, он хорошо теперь понимал крик души Салганта, не выдержавшего на недавнем совете и брякнувшего:

– От навоза мумаков в городе нечем дышать!

Денетор тогда взглянул на него, приподняв бровь. Он промолчал, но слишком красноречиво было язвительное выражение лица: дескать, и давно ли лорд Салгант так точно отличает запах мумачьего навоза от, скажем, конского?

Совет тогда замер: придти на помощь Салганту означало невольно вляпаться… да, вот в эту неприятную тему. Пока Диор не спохватился и не заговорил о чем-то совершенно другом. У Таургона тогда мелькнула нехорошая мысль, что Диор чересчур долго не понимал, о чем все молчат… возможно, показалось.

Нет, мумачьим навозом тут не пахло. Зато все остальные запахи, какие только есть в Хараде, обрушились разом. Пряности, масла, топящиеся глиняные печи, свежие лепешки с тимьяном, кунжутом и невесть чем еще, вареные бобы, все сорта чая… и это харадский стан еще не очень-то ждет гондорцев: слуги разметают проходы и по южной привычке поливают их водой, благо Андуин недалеко, разносчики лепешек бегают не ради гостей, а просто не все еще позавтракали. Покупателей в этот час немного, они пока по городским рынкам ходят.

Вспоминая службу стражником и те правила, вообще удивишься, что Денетор позволил харадцам торговать с рассветом. Хотя они не в городе, городские законы остались за стеной. Да и учтивости в этом больше, чем щедрости: в такой ранний час тут всё больше пеленнорские мальчишки бегают.

Ладно. Они здесь ради мумаков, к ним и пойдут. В просветах между шатров хорошо видны разноцветные зонты над сиденьями на спине у этих зверей.

Не обращая внимания на торговцев, со всех сторон зазывающих их к себе.

Вблизи мумаки оказались огромными. И страшными. Тянут хоботы, машут ушами. А кожа у них серая и в складках. Звери… чудища.

А Таургон их не боится. Привык за время своих разъездов с тем харадцем.

– Выбирай.

Как тут выбрать?! Они еще и расписные. Можно подумать, сами по себе недостаточно жуткие, разрисовывать надо.

Харадцы гомонят, зовут… набросились на добычу.

Вот этот вроде не такой пестрый. Глаза подведены белым, концы ушей голубые.

– Давай на этом?

Таургон рассчитывается с харадцем. Тот сам, как хобот, гнется и гнется, стоять прямо не способен.

И как теперь на эту живую гору забираться?

Их ведут к высокому помосту. Лестница. Сам помост. Подводят мумака. Погонщик сидит на шее этой серой махины, рядом идет хозяин. Полусогнутый.

На спине у мумака поверх пестрых попон – лавочка с высокой спинкой и подлокотниками. Сиденье мягкое, обито узорной тканью. И как туда перебраться?

Зверюгу подводят вплотную к помосту. Стоит, ждет. Шевелит ушами.

Таургон, придерживая меч, легко переходит зверю на спину. Протягивает ей руку.

Ой.

Это вот надо на эту тварь шагать? А если эта харадская скотина вздумает…

– Тинувиэль, руку! Не бойся.

Он крепко сжимает ее ладонь, одно движение – и она на спине мумака.

Можно сесть и отдышаться.

Как объяснил ей Таургон, этот мумак был слонихой, самки спокойнее. Но всё равно Тинувиэль сначала стискивала его руку, боясь этой раскачивающейся спины, на которой их лавочка (закрепленная исключительно крепко) ходила ходуном.

Потом девушка сказала себе, что, раз в прошлом году десятки дворян, а в этом – неприлично большие толпы купцов катаются на этих зверюгах и ничего, то бояться глупо. Не уронит же их харадец. А вздумает уронить, так Таургон ее спасет.

Стало легче.

Она расслабилась и начала невольно приноравливаться к шагу слонихи, покачивая спиной в ритм. Стало еще легче.

Оказывается, ее зовут Хунун. «Ласковая» в переводе. Плохому зверю такого имени не дадут.

Зонт, закрепленный над сиденьем, закрывал их от разгорающегося солнца, а обзор с мумачьей спины открывался просто великолепный. Погонщик вел Хунун так, чтобы показать гостям весь харадский стан. Куда мумак не пройдет, то будет видно сверху.

Медники расставляли свою посуду, начищенную до оранжевого блеска. Тут же сидели чеканщики, мерным тюк! тюк! нанося узоры на домашнюю утварь, чтобы самые обыкновенные предметы стали желанными, украшением дома, гордостью перед соседями… ни один узор не повторялся.

Ряды тканей тянулись, как становой хребет этого огромного тела. Сверху было видно, что шатры, в которых идет торговля, – лишь малая часть этого государства в государстве. Позади торговых рядов были целые дворы со складами (уже изрядно опустевшими), караванными животными, снующими слугами, жилыми шатрами и чем там еще…

Цену тканей было легко различить со спины мумака. Даже легче, чем иди они своими ногами. Там, где купец степенно сидел, не удостаивая взглядом большинство проходящих мимо гондорцев… понятно. О его шелке и думать нечего. Нечего, вот именно! она серьезная, умная девушка, пусть о нарядах заботятся те, кто ни одной книги в жизни не прочел. Вот они пусть у него и покупают! Там, где торговец улыбается и кланяется, – там подешевле. А там, где сидит мастер, оттискивает на белом полотне узор печатью длиной с локоть, а потом другой цвет второй печатью, третьей… простонародье стоит стеной, смотрит на то, как, словно по волшебству, совпадает узор… там купят, едва просохнет краска. И это не шелк вовсе.

Хорошо, что им всё видно с мумака, а то бы проталкиваться пришлось.

Дальше – глаза разбегаются. Хунун не может ближе подойти, им надо будет потом самим сюда.

Ряды снеди. Специи, сладости, еще что-то… нет, сюда она не пойдет, тут хочется перепробовать всё, а столько она не съест!

Хунун, мягко покачивая своих седоков, идет под уклон, к Андуину. Идти довольно далеко, а там какое-то буйство у самого берега, толпа, шум. Ладно, узнаем.

Оружейные ряды.

Ну, ей это неинтересно. Это Таургону.

Он смотрел на эту стальную реку, переливающуюся из шатра в шатер, и думал о том, что вот символ того мира с Арду Марифе, о котором так радеет Денетор. Оружие не продадут тому, кто обратит его против тебя.

Интересно, а до приезда Фахда им торговали? Не интересовался… при клинках из гномьей стали тратить деньги на харадский булат – глупость и расточительство.

А сейчас сюда тем более идти незачем. Ничего лучше кинжала Фахда он всё равно здесь не найдет. А если найдет – цена будет выше Миндоллуина.

Занятно, что и здесь не только для дворян. Вон, хозяйственные ножи… и прочее что-то, для ремесленников, он не разбирается.

Так, а почему за ними идет вон тот крестьянин с пустой тачкой? Идет себе и идет… не торопится. Под шаг Хунун.

Что ему нужно? Ничего не высматривает, не…

Ах, вот что. М-да. Ну молодец, убрал всё быстро и чисто. И шустро покатил добычу на свой огород. Хорошее удобрение, наверное.

Так что неправ ты, лорд Салгант. Не пропах Пеленнор мумачьим навозом. А если и пахнет, то не здесь, а в предместьях. Урожаи, наверное, стали лучше – земля стараниями харадцев плодороднее год от года, скоро Лебеннин завидовать начнет.

И тогда понятно, почему на совете промолчал Харданг. Ему лучше всех известно, что и как здесь с навозом происходит.

Значит, можно ходить, не особо смотря под ноги. Это харадское добро на дороге не валяется.

Они приближались к Андуину. Тут в лавках уже торговали только снедью, причем дешевой.

А толпа шумела и радовалась.

И было чему: в реке купались слонята. А вместе с ними – гондорские и харадские мальчишки. В основном, конечно, гондорские: на дюжину белокожих тел одно смуглое. Кто-то ловко держался на своем сером скакуне, пока тот ни заваливался на бок, кто-то явно был здесь впервые, и ему со всех сторон кричали «Эден! эден!», «За уши его! Держи за уши!» Неумелый наездник летел в воду в куче брызг и восторга.

Слонята обдавали себя, своих седоков и собратьев водой из хоботов, иногда доставалось и зрителям, кто заходил за границу, определенную более сообразительными. Таургон с Тинувиэлью, взиравшие на это сверху и издалека, были в полной безопасности. Хунун купаться не хотела, она спокойно стояла, помахивала ушами и флегматично жевала что-то. Кто и чем покормил ее, Таургон, увлеченный слонятами, проглядел.

– Это что там? – спросила Тинувиэль, указывая на странную корягу, возвышающуюся над водой. Издалека было видно плохо, но понятно одно: течение эту корягу почему-то не сносило.

Течение Андуина!

Потом коряга зашевелилась, из воды стал подниматься большой плоский камень, второй поменьше, уши, глаза… и весь остальной мумак медленно начал выбираться на мелководье. Когда этот амирон среди украшенных хоботов изволил обдать себя водой – досталось всем: мальчишкам обоего цвета кожи, слонятам и части зрителей на берегу. Люди с визгом и смехом отбегали за новую границу сухости, но было уже поздно. Тинувиэль порадовалась, что они так далеко: смотреть на это всё забавно, но оказаться в толпе она бы не хотела.

Облив себя и окрестную часть Арды еще несколько раз, мумак двинулся к берегу. Смуглые мальчишки спешно уводили слонят с его пути, а к краю воды уже спешил немолодой харадец, одежда которого ограничивалась набедренной повязкой. Он подошел к патриарху стада, ухватил его за ухо и с ловкостью, не ожидаемой в его возрасте, оказался на шее. После чего повел мумака в обход толпы.

– Смотри, – сказала Тинувиэль, – они кажутся одного возраста. Какое совпадение.

– Не совпадение, – покачал головой Таургон. – У них погонщик получает своего мумака в детстве. И дальше они растут вместе. Вместе мужают. А потом вместе стареют.

Словно подтверждая его слова, один из смуглых мальчишек стал выгонять своего слоненка на берег. Ушастик не очень-то хотел, но приказам крепких босых ног приходилось подчиняться. На берегу слоненок решительно двинулся к Хунун и принялся целоваться с ней своим хоботом. Это вызвало новую волну восторга зрителей. Откуда-то у слоненка в хоботе оказалась шляпа, он стал протягивать ее – новый смех, крики, в шляпу посыпались деньги, в основном медные. Таургон развязал кошель и кинул серебро: не жалко. Ушастый сборщик податей отдал шляпу какому-то харадцу, который продолжил обход зрителей, погонщик Хунун вопросительно посмотрел на седоков: едем назад? «Мунд», – согласился Таургон, сын погонщика оставил Ушастика, влез на Хунун и по-царски устроился позади сиденья для гостей (Тинувиэли это было всё равно, а Таургона позабавило), Ушастик ухватил свою мумаму за хвост, и процессия двинулась в обратный путь.

И действительно – процессия. Гондорцы, низко поклонившись молодому лорду с госпожой, шли явно вместе с ними. Так что назад к загонам ездовых зверей Хунун явилась с внушительной свитой.

Господин и его леди сошли на помост (под взглядами десятков глаз у Тинувиэли исчезли остатки страха и неловкости), и простые гондорцы принялись торговаться ничуть не хуже харадрим: всякий хотел проехаться именно на этом мумаке, а на сиденье никак не могло поместиться больше троих, зато нашлись готовые ехать сзади, просто на попоне, безо всяких лавочек… Таургон и Тинувиэль оставили сии бурные споры за спиной.

Одно было ясно: Хунун сегодня ожидает тяжелый день. В самом-самом прямом смысле – тяжелый.

– И куда теперь? – спросил Таургон. Увидев с высоты столько чудес, невозможно было вернуться, не рассмотрев вблизи хоть часть.

И не купив что-нибудь.

– Даже не знаю… Ты, наверное, хочешь к оружию?

– Там нет ничего интересного для меня. А вот к украшениям пойдем.

– Что?! Ты хочешь, чтобы я надела харадские побрякушки?!

– Зачем побрякушки? Купим тебе что-нибудь серьезное.

– Мне?! – Тинувиэль негодовала так, словно он ее оскорбил.

– Прости. Что не так?

– Знатной девушке неприлично носить харадское!

– Ты заблуждаешься. Многие жены и дочери лордов носят. И им к лицу.

– Это у вас, в Цитадели так можно! А у нас в Пятом я буду выглядеть как купеческая девчонка!

Вот оно что. Об этом он действительно не задумывался.

Ну ладно. Так и проще. Потому что «что-то серьезное» стоит таких денег, что может и не хватить. Он взял всё, сколько было, за прошлый месяц не потратил ни монеты… но достанет ли этого на самое скромное ожерелье?

На блестящее хватило бы, и с избытком, только он бы ни купил его для Тинувиэли, в каком Ярусе она ни живи.

– Прости. Я думал купить чаю, хочу отправить на Север. Пойдем, посмотрим. Может быть, тебе что-то глянется по дороге.

Они пошли через многоцветье базара. Перед ними расступались, им кланялись и гондорцы, и харадцы; герб на груди Таургона внушал одинаковое почтение всем, и это было более чем кстати: торговцы не хватали их за руки, не приставали, почти заставляя зайти к себе. Поклонятся, предложат – но нет, господин и госпожа не нуждаются ни в медной посуде, ни в расписных глиняных блюдах, ни в резных ширмах, от которых дом покрывается невероятными узорами, если поставить позади светильник, ни…

– Погоди, – сказала Тинувиэль.

Здесь торговали самой бесполезной вещью: картинками. Мумак розовый, мумак сине-зеленый, с воинами, с красавицей на спине, без красавицы… картинки лежали пачками, явно оттиснутые с досок, и предназначались уж точно не для знати. Тинувиэль быстро поняла свою ошибку, но мысль украсить стену каким-нибудь изображением мумака ее зацепила. К счастью, шатров с подобными безделушками было множество, купцы наперебой предлагали госпоже лучшее – и Тинувиэль увидела вещицу, о которой поняла: да, она готова смотреть на нее каждый день.

По черной ткани прямо на нее шел вожак. Его бивни сверкали серебром. Его тело было покрыто тончайшим узором разных оттенков золота… и понимаешь, что это наверняка медь и прочее, но неважно. За его спиной луна переливалась темно-серым узором.

Да, он был хорош!

Снизу к картине был приделан широкий валик; купец ловко намотал на него, завернул в узорный шелк, перевязал, с улыбкой подал госпоже.

Тинувиэль взялась за кошелек.

Таургон остановил ее. Сказал почти беззвучно: «Я заплачу за нее».

«Но…»

«Не позорь гвардию».

Она подчинилась.

Он расплатился, и они пошли дальше.

– А что скажет твой отец, когда увидит?

– Будет в ярости, – равнодушно ответила она.

– Скажи ему: узорный мумак стоит у Денетора в парадной зале. Может быть, это его утешит?

– Его утешит, что я повешу это в своей комнате.

– Тоже выход.

Где здесь торгуют чаем, она не знала, а вот он, похоже, высмотрел, пока они катались. В этих шатрах товара почти не было видно, зато расстелены ковры, на них подушки, столик, сладости: пробовать и выбирать.

Таургон зашел в один: то ли на удачу, то ли ему понравился купец: немолодой, с умным и внимательным взглядом.

– Я счастлив приветствовать высокородного гостя и его госпожу в моей скромной лавке. Чем я могу услужить вам?

– Я хочу купить «Железный Феникс».

Торговец воздел очи к небу:

– О благороднейший, ты слишком высокого мнения обо мне. Хотелось бы мне быть из тех, кто продает «Фениксов», вдвойне хотелось бы мне исполнить твою волю, но всё, что я могу ответить тебе: позволь дать тебе провожатого, и он отведет тебя к тому, кого ты ищешь.

– Благодарю. Но… – было неловко уйти от этого отзывчивого человека, ничего не купив, – может быть, у тебя найдется какой-то сорт…

– О мой господин, – покачал головой харадец, – то, что я вожу, годится лишь для ремесленников, сидящих за работой всю ночь и нуждающихся в том, чтобы внимание не притупилось. Ценителя, кто ведет разговор о «Фениксе», я оскорбил бы, предложив ему такие дешевые чаи. Нет, господин мой, прошу: проследуй за моим сыном к тому, кто предложит тебе лучшие из лучших сортов. А я буду счастлив, что амирон шамали счел, что у меня может быть «Феникс».

Таургон хотел было сказать, что он не амирон, но осекся: зачем разочаровывать хорошего человека? Тем более что если считать не по гондорским меркам, а по арнорским… ну да.

Он еще раз поблагодарил отзывчивого харадца, и они пошли следом за его сыном.

Часть стана, в которую их привели, вовсе не походила на базар. Народу здесь не было, купцы не зазывали, да и не в каждом шатре были подняты узорные пологи. Без проводника Таургон ни за что бы не догадался, что им сюда.

Перед одним из шатров сын купца остановился.

– Гости к почтенному Хаиру! – крикнул он.

Полог шатра мгновенно распахнулся, хорошо одетый человек, кланяясь, пригласил их внутрь, засуетился, усаживая… отец их провожатого производил куда более приятное впечатление, так что Таургон снова пожалел, что ушел от него без покупки. Ну и взял бы дешевый, ничего бы с ним не сталось…

Стоп. А это ведь совсем не купец. Застыл, смотрит на внутренний полог.

Таургон тоже стал смотреть туда.

Потом – и Тинувиэль, удивленная возникшей паузой.

Тонкие ткани колыхнулись, и вошел человек, при виде которого захотелось встать.

Такого легко вообразить во главе отряда воинов. Или в зале совета – есть же советы у них в Хараде? Или, безо всякого совета, правителем в каком-нибудь замке… назвать его купцом не поворачивался язык.

Впрочем… он и то, и другое, и третье. Кто знает, сколько воинов нужно, чтобы охранять его караваны с драгоценным грузом? сколько этих чаев растет в его владениях? и каково его могущество в Арду Марифе? Фахд упоминал, что быть торговцем почетно, и иные мудрые купцы становились правителями областей…

Интересно, этот достопочтенный Хаир – тоже амирон? Или нет? Или – пока нет?

Он поклонился по-гондорски, неглубоко и с достоинством.

– Я счастлив приветствовать новых гостей в моем шатре. Мое имя – Хаир из Даира.

– Меня зовут Таургон.

Будем считать, что представлять ему Тинувиэль нет необходимости. Ей это может не понравиться.

– Чем я могу услужить моим гостям? Рассказать о лучших сортах года Голубой Цапли? Или о тех, что выдержаны годами? Или выбор сделан прежде, чем вы вошли сюда?

И тут Таургон пожалел, что пришел с Тинувиэлью. Будь он один, он бы непременно попросил рассказать о сортах этого года, узнал, что он уже пил с Диором, что еще нет, он непременно купил бы себе что-то из того, что от внимания Наместника ускользнуло… да, себе.

А так он пришел купить отцу.

Правильно он здесь с Тинувиэлью.

Ей беседы про чай будут скучны, так что быстро разберись с «Фениксом» – и всё.

– Мне нужен «Железный Феникс».

Хаир неспешно кивнул, его слуга скрылся за пологом.

– Могу я вас чем-нибудь угостить? Быть может, по выбору госпожи?

– Я не знаю, – смутилась девушка. – Я не разбираюсь в чае.

Харадец искоса взглянул на Таургона.

Арнорец кивнул.

– «Медовую орхидею»?

– Не в середине дня, – решительно возразил северянин. – Она хороша, когда все дела завершены.

– Тогда «Весну четырех сезонов»?

– Не знаю, не пил.

Хаир задумался, что может прийтись по вкусу его гостье, и тут Таургон подсказал:

– Что-нибудь, что раскрывается.

– «Зеленые жемчужины»?

– Именно!

Неизвестно, кто из них двоих был больше рад, что их взгляды совпали.

Слуги принесли чугунный чайник и всё необходимое. Хаир стал заваривать.

Явился и первый из слуг. С небольшой шкатулкой.

Подал северянину с поклоном.

Таургон опешил:

– Прости, я не сказал тебе. Мне нужно много «Феникса».

– О, – Хаир аккуратно поставил чайник на жаровню. – Мой высокий гость впервые в жизни покупает чай?

Он смотрел на северянина чуть прищурившись и думал, чей же это сынок. Кого из самых знатных шамали, к которым он приходит, едва приехал, не смея начать торговлю, пока не угостит всех, одного за другим, строго по порядку, сначала кабир-рабба, потом прочих. А сын, стало быть, привык, что чай всех сортов в доме есть круглый год, и не очень задумывается, откуда он берется. Видимо, уверен, что его ветер из Харада приносит.

Считать, конечно, так не считает, но – еще бы в сентябре пришел купить много «Феникса».

– Позволь мне спросить, – речь харадца была осторожнее его движений, – для кого мой гость ищет «Феникса»? Для себя? Для друга?

– Для друзей.

Не говорить же ему, что для отца.

– А эти друзья столь же сведущи в искусстве чая?

– Нет.

Харадец огладил бороду и, беря время на раздумье, обратился к Тинувиэли:

– Посмотри, госпожа, как раскрываются «Жемчужины». Сейчас самое красивое.

Туго свернутые серебристо-зеленые шарики разворачивались в длинный лист.

– А насколько больше хотел бы ты купить чаю? – спросил Хаир.

– Раз в десять хотя бы.

– Что ты скажешь про «Лист Грушевой горы»?

– Он мне не понравился.

– А «Железный мудрец»? хотя нет, его осталось мало… А если… – было сильное искушение перечислить дюжину сортов, узнать, что он пьет, а что нет, и так выяснить, чей он сын. Тем более, что имя отца он скрывает. Хотя спроси его про «Белый петушиный гребень» – и круг сразу сузится. – Скажи, ты, вероятно, никогда не пробовал «Пять братьев»?

– Нет, а что это?

– Как ты можешь понять по названию, это смесь. Истинные ценители пренебрегают ею, и я не удивлен, что ты впервые слышишь ее имя. Но «Братья» всегда помогают друг другу: вкус этого чая ровен и силен. Если нужен не тонкий вкус, а бодрость духа и тела, то «Братья» вполне заменят «Феникса».

– И у тебя его много?

Хаир медленно кивнул.

«Братьев» у него разбирали купцы. И, считая себя самыми хитрыми, не торопились с покупкой, ждали сентября, цен перед отъездом. Ну, теперь не его забота, что они будут пить зимой. Пусть траву со здешних лугов заваривают с горя.

– Сколько возьмет мой господин?

– Хотя бы в дюжину раз больше. Или в две дюжины. Сколько это будет стоить? – нахмурился Таургон.

Харадец назвал цифру, и от сердца отлегло. Оказалось значительно меньше, чем он ожидал. Ну да, это же смесь.

Вот правильно он не взял «Феникса». Отец не оценит вкуса, а так всем больше пользы.

Допили «Жемчужины», заварили снова.

– Госпоже понравилось?

Тинувиэль ответила неопределенным покачиванием головы. Почему Таургон в восторге от чая, она не в силах понять.

– Госпожа не распробовала, – кивнул Хаир.

– Тинувиэль, может быть, возьмем тебе? К чаю действительно надо привыкнуть, тогда ты оценишь.

Она снова растерянно качнула головой.

– «Жемчужины»? – мгновенно спросил их хозяин.

– Да. И «Опаловый Феникс», – он обернулся к Тинувиэли и объяснил: – Это идеальный сорт для начинающих, тебе понравится.

Снова обратился к харадцу:

– Понемногу обоего.

– Понимаю.

Вскоре слуги принесли чаи для госпожи – две узорные маленькие баночки, а также основательный сверток для Таургона.

– Позволит ли мой гость дать ему совет?

– Конечно.

– Не сомневаюсь, что твоим друзьям найдется, куда насыпать чай, однако, если ты пришлешь им в подарок шкатулку для него…

– Ты прав! С синим мумаком. У тебя найдется такая?

– Непременно с синим? – совершенно серьезно спросил купец.

– Непременно.

Пологи всколыхнулись. Похоже, слуги, стоявшие за ними, помчались охотиться за сим редкостным зверем.

…раз у Диора есть шкатулка с синим мумаком, то пусть и у отца будет!

Судя по серьезному лицу Хаира, слуги восприняли его слова как приказ без требуемого не возвращаться.

– Да позволят мои благородные гости дать им еще один совет. Мои люди будут счастливы отнести чай к вам домой, а вы могли бы насладиться искусством танцоров моей страны. Поверьте, сюда привезли лучших из лучших. Мой человек проводил бы вас.

Они оба еще не думали, как проведут остаток дня. Вернутся в Минас-Тирит? Просто пойдут гулять дальше?

Хаир, видя их сомнения, принялся петь хвалу танцам.

Тинувиэли, пожалуй, хотелось пойти.

Дело было даже не в танцах, хотя они, наверное, хороши, и теперь понятно, почему еще год назад Таургон был так очарован Харадом.

Просто она столько слышала о том, что харадрим – лживые, коварные и жадные, а они отказались такие добрые и заботливые… может быть, действительно не спешить с уходом?

Возвращение слуг отложило решение.

Оказалось, что синих мумаков в Хараде не так и мало.

В смысле, шкатулок с этим зверем.

Точно такой, как у Диора, не нашлось, но это не беда. Зато очень понравилась сделанная целиком в виде мумака, на спине – паланкин, он снимается – это крышка. Красивая… и отца с матушкой позабавит.

– Беру. Сколько всего я тебе должен?

Они пересчитали серебро (от жалованья осталась примерно треть), шкатулку тем временем завернули во все необходимые слои ткани и очёса, готовя к долгой дороге, чаи Тинувиэли спрятали в шелковые мешочки, свиток увязали с ними.

– Итак, каково ваше решение о танцах? Задержитесь?

– Задержимся? – вопросом-просьбой произнесла Тинувиэль.

Таургон улыбнулся и кивнул.

Хаир просиял, словно его счастье зависело от их выбора.

– Тогда пусть мои благородные гости объяснят, куда отнести ими купленное.

– Пятый ярус, северный конец, дом Брандиона.

– Цитадель, дом Стражей, восточная лестница, пятый этаж.

Слуги низко поклонились им, сложив руки перед грудью, и исчезли с поклажей.

– О, – сказал Хаир, – я хочу сделать вам подарок. Не сочтите его слишком скромным и недостойным вас. Он хоть и прост, но принесет радость.

Харадец скрылся в глубине своих владений, оставив гостей во власти любопытства и предвкушения.

– Чай закончится, но эта вещица будет напоминать вам о радостях сегодняшнего дня.

Купец протянул им ложечку для насыпания заварки. Она действительно была скромной, но изящной.

Тинувиэль взяла ее, провела пальцем по изгибам. Ей нравилась безделушка.

Только вот куда убрать подарок? Жаль, что слуги с покупками уже ушли.

Девушка вопросительно посмотрела на Таургона, тот кивнул, спрятал в поясной кошель.

– Спасибо, – сказал дунадан. – Твоя забота так неожиданна и приятна.

– Да золотит солнце лучами ваш путь, – поклонился им харадец.

Чем дальше, тем больше он напоминал Фахда. Даже внешне. Но гостеприимство Фахда было… помнишь аромат «Дыхания гор», помнишь.

Что не так?

Пойдете, плясунов посмотрите. Тинувиэль порадуется.

На Пеленноре им ничего грозить не может.

…а всё-таки он похож на Фахда.

Слуга Хаира вел их туда, где грохотали бубны, литавры, барабаны, заглушая звуки прочих инструментов и рев толпы.

Тинувиэль поглядывала на плотно сгрудившийся народ, из-за которого сейчас почти ничего не видно, хотя артисты и выступают на помосте.

Как удастся увидеть танцы? Герб на тунике Таургона способен раздвинуть толпу… наверное.

Но провожатый повел их не к помосту, а в сторону, к шатрам. Он что-то быстро сказал подбежавшим соплеменникам, Таургон успел разобрать «амирон шамали». Слуга Хаира скрылся, а их с Тинувиэлью усадили под узорный полог; словно по волшебству, перед ними явился столик с фруктами и напитками.

Тинувиэль удивленно глядела на всё это и, осмелев, пощипывала виноград. Ей явно нравилось то странное, что происходит с ними. Ну и что, что танцев им не видно? стоять там в плотной и потной толпе… тоже мне – удовольствие. Ей ведь хочется посмотреть не танцы, а Харад. Вот это – тоже Харад.

– Да простят Солнце и Луна Севера недостойного, который заставил их ждать!

Хозяин.

А «Солнце и Луна Севера» – это, стало быть, они с Таургоном.

– Да преклонят благороднейшие из гостей слух к моим советам, и да не обидят мои слова их, ибо идут от чистого сердца.

– Конечно, мы слушаем, – кивнул Таургон.

– Дневное представление – это забава простолюдинов. Настоящую красоту, и мастерство, и чудеса можно увидеть после захода солнца.

– После захода? – обеспокоенно спросила Тинувиэль.

– Пусть нежнейшая из цветов Севера не тревожится: у моего друга есть шатры с мягкими подушками. Когда время танцев сменится временем сна, лучших из гостей будет ждать отдых – до того часа, когда Белый Город распахнет врата.

– Что ты думаешь? – девушка была слишком удивлена таким поворотом, чтобы решать сама.

– Как ты хочешь. Я готов задержаться до утра, если тебе тут нравится.

– Тогда остаемся? – ее глаза засветились детским восторгом.

– Остаемся.

Купец и не пытался скрыть свою радость:

– Недостойный осмелится дать своим высоким гостям еще один совет.

Хоть сто раз назовет себя «недостойным», но – ликует, глаза сверкают. Он победителем себя чувствует… ну и пусть. Тинувиэль порадуется, денег в кошеле много, так что пусть «недостойный» строит свои хитрости, не жалко.

Только надо бы перекусить, раз мы здесь до ночи.

– Пока солнце клонится к западу и толпы устремляются в город, лучшим из гостей стоит подкрепиться. Я буду счастлив указать вам поистине поэта среди поваров, творения которого тают во рту, как мед на солнце, ароматны, как цветущий луг, и наполняют силой, как горная река питает низинные земли.

А ей нравится.

Нравится вся эта харадская болтовня (как язык выучили! и когда успели?), эта суета вокруг них… Она не привыкла к подобному, и ей сейчас хорошо.

Ладно. Пойдем попробуем этот тающий цветочный луг. Хочется верить, что он окажется не слишком дорог. Хотя… деньги есть; всех книг в Арнор всё равно не отправить, так что можно потратить хоть раз и на себя. А она порадуется.

Дразнящий аромат мяса был всё сильнее, оба вспомнили, что ничего не ели с утра, так что хотелось припустить бегом туда, где в огромных казанах готовилась харадская снедь. Но – никаких «бегом». Чинно идти следом за очередным провожатым, нарядным гибким юношей с лицом настолько мягким, а ресницами такими длинными, что только его открытая грудь и убеждает тебя, что это не переодетая девушка.

Шли они снова куда-то в сторону. Горожане, решившие сегодня не ужинать дома, а наесться у харадцев, гудят дальше и дальше.

Шатры.

Один из них распахивается, и выходит… вероятно, тот самый поэт среди поваров, ароматный, как горная река.

Кланяется, сложив на груди руки.

И начинает сетовать: если бы он знал, что к нему придут такие высокие гости, он повелел бы приготовить… мумака, тающего в меду, вероятно! – но он не знал, и вот сердце его расколото горем, как в годину засухи окаменевшая земля расколота трещинами… хочется верить, что поэт он не только на словах. А еще хочется есть.

Вносят блюда с фруктами – да, Тинувиэль, не удивляйся: это Харад, здесь с фруктов трапеза начинается; их оставляют в обществе юноши-провожатого, а тот, оказывается, танцор – и какой танцор! извлек из-за кушака крохотные медные штучки, надел их на пальцы и пошел плести узор движений, сам себе наигрывая ритм.

Голоса за тонким пологом.

– Осмелится ли недостойный прервать трапезу сиятельного…

Ты танец прервал, а не трапезу. И Тинувиэль снова вспомнила, как она голодна. Вот и съест сейчас тебя. Взглядом.

Тем паче, ты такой круглый и лоснящийся, что вполне заменишь собой здешние сладкие шарики. Правда их, в отличие от фруктов, едят в конце. Вот только это тебя и спасет от съедения.

– Я так понимаю, ты пришел договориться о нашем ночлеге?

– Проницательность мудрейшего из шамали не знает…

Чего действительно не знаешь, так это как выдержать их любезности. Ехал с Фахдом – всего этого не выслушивал. Начинаешь понимать, какое это было счастье.

– Сколько я должен тебе?

А недорого. Остановиться у Хириль было бы дороже.

– Недостойный умоляет простить ему дерзкие слова, что сейчас произнесет, но поле перед Белым Городом полно вещей, радующих душу и чарующих глаз, а любой кошель, даже самый глубокий, не бездонен…

– Ты хочешь, чтобы я заплатил тебе вперед? Хорошо.

– Добросердечие господина не знает…

Уйди, сделай милость. Раз еду не несут, так хоть танец посмотрим.

А, несут. Наконец-то.

– Это что? – спросила Тинувиэль.

Слуги расставляли на столе едва ли не дюжину небольших чаш с разноцветным содержимым: словно некий художник собрался рисовать картину, и ему принесли краски, лишь кисти не хватает.

Кисти не было. Зато были ложечки, чтобы всё это накладывать, и стопка лепешек вместо тарелок.

– Это мезе, – Таургон чувствовал себя знатоком обычаев, и ему это было приятно. – Бобы, овощи, орехи… пробуй.

Он взял лепешку, разломил пополам, потом осторожно разделил эту половину на две тонких, одну отдал Тинувиэли. Намазал на краешек темно-коричневой пасты. Откусил, покатал во рту:

– Они готовят под наш вкус: совсем не остро. Пробуй.

Девушка осторожно повторила за ним. Еда действительно таяла во рту и была такой ароматной, какой Тинувиэль еще не встречала.

Идя сюда, она хотела утолить голод, но теперь еще сильнее – утолить любопытство! перепробовать все эти цветные пасты, от темно-зеленой до красной и светло-бежевой, почти белой.

– Не спеши, – чуть улыбнулся Таургон. – Это еще не еда. Это чтобы не скучать, пока они готовят.

Он кивнул танцору, чтобы тот отвлек Тинувиэль. А то наестся раньше времени и потом едва притронется к мясу, не говоря о сладостях. И это будет такое горе для поэта среди поваров.

Да, мезе коварно, особенно для новичка.

Впрочем, что в Хараде не коварно?

Он мазал очередную цветную пасту на тонкую половинку лепешки и смотрел на танец. Этот юноша прекрасен – гибкий, как лоза, стремительный как змея пустыни, его движения певучи, как… тьфу ты, с этими харадцами сам начнешь мыслить, как они.

Главное, что он отвлекает Тинувиэль от еды. Вот и отлично.

Надо будет дать ему пару монет, не меньше. Он это честно заслужил.

Мелькнула странная мысль… вернее, не странная, просто неуместная здесь, как если бы лесной воин явился на совет Гондора: что двадцать лет назад он бы возмутился происходящим в этом шатре. Как можно есть не чтобы наесться, а наоборот?! – растянуть время, оставаясь всё еще голодным. И как можно есть на глазах у другого человека, не делясь с ним едой?!

Забавно.

Насколько сейчас всё происходящее кажется ему правильным.

Да и что сказал бы этот красавец, предложи ему амирон шамали поесть с ними вместо танца? От горя наверное бы трещинами пошел (как там было про землю в засуху?) – дескать, господину его искусство не нравится.

Он танцует, мы едим, Тинувиэль забывает откусить от лепешки, засмотревшись. Всё хорошо.

Почему они все такие заботливые? Гербом Стража впечатлены? Нет, они все здесь не первый год (как чисто говорят на Всеобщем!), наверняка знают, что не все Стражи знатны. А зовут амироном…

Кинжал Фахда? похоже на то. И отсюда такое уважение? Нет, не сходится. Откуда им знать, что это подарок? Или знают? насколько этот кинжал необыкновенен? тем паче, что они-то видят только ножны. Работа тончайшая, да…

Твоя память из глухих закутков, из тех времен, когда ты был простым стражником, достает слово, которые ты слышал изредка, слово, которое произносили тихо и значительно, так тихо, что для тебя оно становилось заметнее самых громких криков.

Посреднические.

«А посреднические – как обычно», «О посреднических я не забуду»… и так далее.

Ладно. Если так, то всё становится понятно.

И не одни харадцы хитрить умеют, наши тоже не промах.

…он понял, что думает о гондорцах – «наши». А вот эта мысль была сейчас совсем невовремя.

– Ты пробовала шанглиш?

– Это что?

Танцор, поняв, что они занялись едой, сменил движения на гораздо более простые, чтобы не отвлекать шамали.

– Вот. Это сыр с луком, помидорами и не скажу тебе, чем еще.

– А ты все названия знаешь?

Он пожал плечами, посмотрел на стол и стал перечислять:

– Заалюк, мутабаль, мхамара, хумус…

– Здорово!

– Как-то само выучилось, – словно извиняясь, произнес он. – Пока ехал с Фахдом, думал о другом. А теперь оказалось: знаю.

Внесли шарики из виноградных листьев, внутри которых оказались рис и овощи.

Значит, скоро мясо.

– Осторожнее, – повторил Таургон. – Не увлекайся. Мы тут еще надолго.

– Они всегда едят так сложно?

Он пожал плечами:

– Можно подумать, гондорские обеды быстрее.

– Это у вас, в Седьмом ярусе, – фыркнула Тинувиэль. – Без дюжины блюд еда не еда.

– Особенно у Стражей в трапезной, – кивнул Таургон, и девушка поняла, что погорячилась.

Танцор тем временем был занят сам собой: перетекал из движения в движение, негромко подыгрывая медными штучками на пальцах. Он был из тех людей, кому неподвижность – тягота, как орлу легче парить, чем оставаться на земле.

Попробовать то из мезе, что еще не ели.

Отдохнуть. Смотреть на этот не-совсем-танец и ни о чем не думать.

Голоса харадцев за пологом… через слово «шамс». Что-то о солнце говорят. Ну да, день сегодня солнечный, верно.

Как и обычно летом.

Только… почему у них голоса взволнованы? Что не так с солнцем? Они не крестьяне, зноя им бояться незачем, и вообще всё это, наверное, прохлада по их меркам. А их послушать, так грозное солнце здесь всё выжжет.

«Ашшамс шариса», словно на змею наступили. Надо было не лениться, а учить их язык. Но если он правильно понимает, они встревожены именно грозным солнцем. Что за… что это?

Или… кто это?

«Расул». Это слово он знает. Посланец. «Расул ашшамсу».

Так. Посланец Солнца. Красиво звучит. Ну, харадцы, ну, поэты!

Не был ты его посланцем, не был. Но теперь станешь. Они бы еще громче обсуждали, для чего ты здесь.

«Грозное солнце», значит? Ему понравится. Если он еще не знает, что эти поэты среди хитрецов и хитрецы среди поэтов его так зовут.

А если он не знает, то, получается, что сходили покататься на мумаке с пользой для Гондора. Одной харадской хитростью меньше.

Горячее, наконец.

– Оно же пережарено!

– Ничуть. Просто очень твердая корочка, и сок внутри. Ешь осторожно.

– Осторожно то, осторожно это! Что-нибудь тут можно не делать осторожно?!

Пожалуй, ничего. Следи за каждым своим шагом, и всё равно тебя перехитрят.

Конец обеда вышел каким-то смазанным: Тинувиэль устала удивляться. Ну, непривычно мелкие зерна каши, которую подали к мясу. Ну, бульон принесли после горячего. Ну, сладости… нет, она уже неспособна ничего взять в рот, надо было слушаться Таургона, сейчас это понимаешь, но поздно, и уже жалеешь, что согласилась остаться на ночное представление, танцы они уже посмотрели здесь, и ей этого хватит, а лучи закатного солнца пробиваются сквозь ткани шатра, так что если поторопиться, то можно успеть, пока не закрыты ворота, только вот поторопиться она сейчас неспособна, ей и встать сложно, странно, ведь не было ни капли вина, почему же она словно выпила его без меры.

Пришел их хозяин, стал обсуждать с Таургоном какой-то очередной чай, вроде и на Всеобщем говорят, а ты ничего не понимаешь, потом харадец заварил, пахнет вкусно, попить что-то она согласна, а съесть – нет, ни за что, тем более сладкого, даже самый маленький кусочек в рот не возьмет, а вот еще чаю – это да, он ароматный и бодрит, какой кусочек? этого, с орешками? ну, если чуть-чуть, да, добавить чаю, и раз уж они остались, то конечно они пойдут смотреть представление, не в шатер же идти к тому, круглому, да, она съест этот шарик, он маленький, да, сказочно вкусный, да, еще чаю… и можно идти.

Таургон рассчитался за этот пир, который харадец продолжал называть слишком скромным, бросил пару монет танцору, тот поймал красивым движением.

Они вышли из шатра. Всё было в оглушительном золоте заката. По сравнению с днем Пеленнор обезлюдел, толпа или вливалась в ворота, или растекалась по домикам предместья. Проходы, где было не протолкнуться, сейчас были свободны, лишь редкие харадцы в узорных нарядах пересекали опустевшие дороги.

Их спутник, пританцовывая на ходу, повел высоких гостей к месту представления.

– Кого-то ждут? – удивленно спросила Тинувиэль.

Даром что днем она видела в основном стену спин зрителей, было ясно, что это место преобразилось.

Исчез помост для танцев.

То есть сам помост никуда не девался, стоит как стоял, передвинуть его было бы сложно, разве мумаков пригнать для этого. Но теперь он покрыт коврами, на нем лежат шелковые подушки, уложенные так, что получается нечто вроде двух кресел, между ними – ваза с фруктами… красота.

Танцам сегодня ночью быть на земле: плотно утоптанная площадка с двух сторон ограничена кошмами, где уже сидят зрители, с третьей места для музыкантов, с четвертой – помост. По углам площадки – чаши с маслом, пока еще не горят, светло же.

Кто из лордов тоже решил посмотреть ночное представление?

Хозяин уже спешил к ним:

– Алмаз и жемчужина Белого Города хорошо отдохнули?

– Да, благодарю, – кивнул Таургон.

– Тогда прошу.

– Подожди. Сколько я тебе должен за всё это?

– Мне? – харадец воздел глаза к небу. – О щедрейший, мне ты не должен ничего. Вот им, тем, кто будет стараться для лучшего из гостей и нежной розы Севера, им, если их усилия радостью откликнутся в твоем сердце…

Таургон сжал губы, размышляя, и хозяин танцоров мгновенно понял его:

– У моего благородного гостя нет при себе мелких монет? Его послушный слуга готов разменять.

– Да, это было бы хорошо.

– На серебро? Или на медь?

– На серебро. Если они хотя бы вполовину так хороши, как тот, что ты дал нам в провожатые, платить им медью было бы постыдной жадностью.

– У моего гостя сердце отзывчиво, как струны лучшего барбета! Поистине счастье для нас всех принимать такого ценителя.

Он быстро и ловко разменял его монеты на мелкие.

И с поклонами повел их к лестнице на помост.

– Нам сюда? Нам? – изумилась Тинувиэль.

– Их впечатляет герб на моей тунике, – непринужденно ответил Таургон.

Про кинжал Фахда и всё остальное объяснять ей не стоит.

– Улыбайся. – Он посмотрел ей в глаза, прежде чем подняться по лестнице. – Они стараются для нас, они заслужили твою улыбку. Хочешь отблагодарить их – улыбайся.

Он поднялся, протянул руку своей спутнице, помогая ей взойти. Повел к приготовленному сиденью.

Тинувиэль послушно улыбалась – а что ей еще оставалось делать? Происходящее казалось невероятным, и всё же это было с ней.

Таургон убедился, что ей удобно, сел сам. К подушкам тело привыкло за время у Фахда, сейчас всё вспомнилось, словно и не прошел год.

Сидевшие на кошмах обитатели Третьего и Четвертого ярусов во все глаза глядели на молодого лорда, так трогательно внимательного к своей госпоже. А теперь, когда лорд и леди изволят смотреть на них, простые гондорцы сделают то, что должны.

По кошмам словно волна прошла: люди начали вставать и кланяться. Кланяться, сложив руки, низко и почтительно.

Таургон в ответ кивал и улыбался.

Тинувиэль испугалась: кто она такая, чтобы ее приветствовали как высокую госпожу, что делать?! Она взглянула на Таургона, ища совета, помощи… и непроизвольно стала подражать его спокойным уверенным движениям.

Кивать и улыбаться.

Они заслужили твою улыбку.

Если отцу рассказать – он не поверит.

…музыканты идут. Наконец.

Этот харадец выставил их на всеобщее обозрение! Хорошо, хоть денег с них не взял!

Тинувиэль не подозревала, что назавтра в Третьем и Четвертом ярусе все женщины от пятнадцати до пятидесяти будут обсуждать высокую госпожу, которая была так изящно одета, и то, что дочь Брандиона надела с утра, не думая (синее нижнее платье, серое верхнее с белой вышивкой и тонкие серебряные браслеты), будет еще долго считаться у дочерей купцов признаком истинного богатства.

Танцор вертелся – неистово, непрерывно, так что его тяжелые разноцветные юбки стояли колоколом. В руках у него было два… нет, четыре, нет, пять дисков, похожих на бубны, он соединял их то так, то этак, казалось, что они намертво скреплены сзади в единую плоскость, а только никакой плоскости не было, были лишь пальцы танцора и иногда – его зубы, которыми он держал центральный диск… то есть диски, их уже шесть, нет, их семь, из фигуры в фигуру, узорами перед лицом и вдоль рук, гондорцы хлопают от восторга, невольно попадая в ритм, юбки несутся бешеной радугой, как он всё это удерживает, это просто невероятно, и как он может кружиться так долго, у тебя уже всё плывет перед глазами, а он вихрится и вихрится, диском закрыл себе глаза, а продолжает крутиться не сходя с места, потом диски один за другим летят куда-то в сторону музыкантов, а он разматывает свои разноцветные кушаки, и радуга теперь вертится со всех сторон от него, а одна из юбок поднимается по его телу до плеч, выше, чтобы потом многоцветным диском встать над его головой, словно они все – зрители, Пеленнор, Гондор, вся Арда вращаются вокруг него, а он стоит неподвижно… конец.

Вернуться в реальность.

Это просто смуглый босоногий человек на танцевальной площадке. Стоит и не покачнется. Как он выучился крутиться так долго и не падать?

Таургон кинул ему горсть серебра – сколько ухватилось. Другие зрители принялись метать деньги не менее щедро. Из-за спин музыкантов выбежали нарядные дети – собирать деньги, танцор лишь низко поклонился.

После такого надо было придти в себя. Всем. И точно, музыканты отдыхают, а на площадку вышел забавный толстячок с обезьянкой в человеческом наряде. Он разговаривал с ней по-харадски, но всё было настолько уморительно, что понятно без перевода. Таургон бросил ему пару монеток – за деньгами побежала обезьянка, подобрала, попробовала на зуб, чем вызвала невероятный хохот. На площадку со всех сторон полетели деньги под всевозможные выкрики «Эй, мои проверь!», «У него фальшивые, не бери!» и так далее. Сбор податей этим беспристрастным пушистым мытарем превратился в новое действо; кажется, деньги кидали уже затем, чтобы увидеть, что она с ними проделает.

Совсем стемнело, зажгли чаши, и представление продолжилось.

Танцоры в грозном блеске сабель или в безудержном веселье, их сменяли вереницы девушек в длинных узорных платьях, певец вел рассказ о бескрайней пустыне, по которой идет караван, на караван нападают разбойники, но происходит чудо и караван спасен, – он пел на родном языке, но почему-то всё было понятно, потом появились танцовщицы, на которых не было почти никакой одежды, не считая многочисленных украшений, но это не казалось стыдным, ночь была черной и тихой, пламя чаш высоким, блестело узорочье на южных волшебницах, всего этого не могло быть, и поэтому всё было правильным.

Они ведь в сказке. В сказке только так и бывает.

В горле пересохло.

Тинувиэль взяла один из фруктов, но, подумав, положила назад: все смотрят не только на танцоров, но и на нее, а как она будет кусать? это некрасиво. Таургон краем глаза заметил ее движения, пересел поближе, взял лежащий сбоку вазы ножичек, разрезал плод, не отрывая взгляда от танца, и протянул ей кусочки на ладони.

Ей подумалось, что она как-то мало знает его… хотя, кажется, куда знать больше. Сама она ножом для фруктов пользоваться, конечно, умеет, но чтобы вот так резать не глядя…

Певец пел что-то любовное, Таургон ее подкармливал с ладони, как ручного зверька (ему переложили подушки, чтобы было удобнее), а потом вышел Он.

Их давешний провожатый.

Он был почти совершенно обнажен, смуглое тело сверкало, натертое ароматным маслом. И начал создавать то, что даже танцем не назовешь. Казалось, что в его теле нет ни единой кости, что оно создано из струй воды, из дыма благовоний, лишь изгиб, лишь текучесть, лишь движение. И если может музыка обрести плоть, то именно это и творил сейчас харадский юноша. Да человек ли он? или потомок тех духов, что, снизойдя в Арду, не последовали за Валарами, но и убоялись Мелькора, и так скрылись в пещерах и дебрях Востока?.. ведь смертное тело не может быть таким. Или может?

Танец закончился. Настала тишина.

Ему не хлопали, не кидали денег.

Все молчали, переживая это чудо.

А он стоял неподвижно – вне роскоши и бедности, вне восторгов и осуждений, то ли полумайа, то ли раб…

Таургон перевел дыхание, взглядом подозвал одного из детей, сгрудившихся у музыкантов. Тот подбежал, северянин пересыпал ему в руки горсть монет. Кошель сильно обмелел, но сейчас это неважно.

Примеру высокого лорда последовали гондорцы. Они подзывали детей, те подходили тихо, без ужимок и выпрашивания. Молча и серьезно.

Юный чародей незаметно ушел.

После его танца не хотелось уже ничего. Или поговорить с Фахдом – о том, что красота и истинная мудрость едины. Рассказать Тинувиэли об этом… она поймет. Вот сейчас – поймет.

Поют. Протяжное и гордое. Может быть, про те самые Барсовы Горы. Хотя… если вслушаться, то «алджабале» различишь, а вот «фахд» – нет. Про другие горы поют.

Серебра почти не осталось. Пора быть осторожнее. Неизвестно, сколько еще мастеров впереди, а ты должен кинуть каждому. На тебя все смотрят, и если ты не бросишь хоть одну монетку, то ведь не бросит никто.

Хозяин идет на площадку.

Хозяин… чего? сколько серебра достанется самим мастерам и сколько – ему? Свободны эти люди – или его рабы? да и что лучше в их Хараде?

– О прекраснейшие из гостей, приходившие когда-либо посмотреть на искусство танца! Мы были бы готовы радовать вас до самого рассвета, но ведь недаром сказано: соблюдай меру и в еде, и в питье, и в веселье…

Последний танец? это хорошо. Можно не цедить по монетке.

Как он вовремя.

Или это не случайность? Ты умеешь читать по глазам, харадец – тем более, а твое озабоченное лицо ему хорошо видно. Да и сколько денег у тебя… было – да, это он знает.

Забирайте всё, что осталось. Кошель до дна.

Не жалко.

Даже если всё идет их хитрому хозяину – не жалко.

Часть зрителей (в основном из задних рядов) вставала и напряженно озиралась: куда и как им сейчас идти. Более опытные сидели совершенно невозмутимо: они твердо знали, что за ними придут. Таургон тоже не вставал: когда тебя принимают с таким почетом, то беспокоиться бессмысленно. Музыка затихла, в шатрах это отлично слышно. Значит, сейчас явятся.

Можно пока порассматривать остальных зрителей.

Купцы. И многие с женами, с дочерьми. Ну да, менестрели им скучны, да и не всякий менестрель будет петь в доме купца, а развлечения попроще – не из тех, где потратишь много денег. Тут же всё просто как по заказу: и настоящее искусство, и дорого, и отнюдь не для знати.

Понятно, что ни один лорд на такое представление не останется. Не снизойдет.

А если позвать танцоров в дом?

Чьи там дамы носят харадские ожерелья? Норвайн, помнится, был за союз с самого начала. Позовет он этого волшебного юношу станцевать перед его семьей?

Поговорить об этом… не с Денетором, а с Диором. Он ценит чай, его восхитят и танцы. Госпожа Андрет, конечно, пригласить к себе харадцев не сможет – это вызовет слишком много… ненужных слов. А вот если они будут танцевать в доме какого-то лорда, и Наместник зайдет в гости…

Надо будет рассказать и предложить.

… вот и Круглая Подушка за ними пришел. Сам явился, и как быстро.

Тем временем по Пеленнору рассыпались золотые огоньки фонарей: харадские слуги вели дорогих гостей к шатрам. Хозяин, которого Таургон звать иначе, чем Круглой Подушкой, уже не мог, говорил им с Тинувиэлью очередную бесконечную любезность, но шел он, несмотря на свой живот, достаточно быстро.

Впереди темнела масса шатров.

– …и да будет сон моих гостей легок, как аромат ночных цветов, – не унимался харадец, и тут Таургон перебил его.

Самым мягким тоном, на какой способен, он сказал:

– Я и моя сестра благодарны тебе за заботу.

Харадец поперхнулся очередной цветистой фразой:

– Се…стра?

Таургон молчал и вежливо улыбался. Он всё сказал достаточно ясно, он был отлично понят, ему не капли не поверили, но это и правильно, ему не вера в эту откровенную ложь нужна, а перестеленная постель.

Не то чтобы ему было сложно спать с Тинувиэлью на общей, но – ей будет неприятно.

А так всё хорошо. Извинился, побежал «проверить, всё ли в порядке», то есть велеть переложить мягчайшие из перин, какие только можно найти в Хараде.

И Тинувиэль молодец. Удивилась, почему он назвал ее сестрой, но вопроса не задала. Да, это Харад, здесь скорее поверят в то, что снег на деревьях вырастет как листва, чем в дружбу между мужчиной и женщиной.

Вернулся. Шустрый какой.

Вот и шатер. Тяжелые войлоки снаружи, защитит и от жары, и от ветра.

А внутри – красивые шелка. Столик, неизменная ваза с фруктами, светильник. Перины по обе стороны разнесли, правильно.

– Тинувиэль, укладывайся, я подожду снаружи.

Безумный день. До сих пор чудится грохот музыки, блеск тел танцоров, оглушительное разноцветье одежд.

Потратил месячное жалованье – и не жалеешь. Ни капли не жалеешь. Тем паче, что главной тратой всё равно был чай.

Ей понравилось. Самому тоже понравилось, еще бы! – но ради себя не стал бы тратить ни день, ни деньги.

А так – сделал доброе дело, да еще и сам столько радости получил.

В шатре тихо. Улеглась.

Таургон вошел, снял перевязь с оружием, тунику, стянул сапоги. Погасил светильник.

– Доброй ночи, – раздался в темноте голос Тинувиэли.

– Доброй и тебе.

Он завернулся с головой в одеяло и почти сразу уснул глубоким ровным сном.

Проснулся он привычно перед рассветом. Тинувиэль спала, совершенно по-детски свернувшись калачиком, безмятежная и беззащитная.

Надо бы разбудить ее, сказка кончилась, пора возвращаться… ладно, чуть позже.

Он вышел.

Шатры медленно просыпались.

Сновали харадцы, поднимали войлоки входа, чтобы рассветный холод ненавязчиво разбудил их гостей. Один из слуг подбежал к их шатру, низко поклонился, Таургон ему кивнул: да, делай. Тот принялся подвязывать пологи к высоким колышкам, открывая вход.

Харадское многоцветье как-то померкло. Услужливость и забота обернулись своей изнанкой: желанием получить с него побольше денег сейчас и расчетом на то, что он придет снова… или расскажет другим. Чтобы не только купцы тут развлекались.