Гондору не нужен Король

– Она может запутаться в подоле! – не унималась мать.

– Исключено. В Ламедоне невеста для этого надевает штаны. Тоже очень красивые; как, впрочем, и у жениха.

– Ну не знаю… – вздохнула Неллас, пытаясь примириться с неизбежным.

– Я вот о чем думаю, – заговорил Таургон. – Этот обычай так красив, что кажется: он был в горах всегда. А это совсем не так! Он возник лишь в Третью эпоху, и то не в начале.

– Ты читал о нем? – не понял Денетор.

– Нет, я только сейчас услышал. Но смотри, ведь это ясно как день: горцы не призывали Эру в свидетели брака, обычай говорить с Ним на вершинах – это же Нуменор!

– Гм, – нахмурился Денетор. – Действительно…

– Так что два народа должны были сильно переродниться, слиться в один – настолько, что даже у пастухов, где явно нет крови дунаданов, всё равно…

– Да, – сказал Денетор. – Все равно в них отзвук сердца Нуменора. Поглощен водой, поглощен временем, но сердце его бьется. И не только в потомках.

Назавтра он пришел, волнуясь, как ученик перед строгим наставником. Неллас выбежала к нему навстречу со словами:

– Таургон, это замечательно! Это чудесно! Я хотела пойти сегодня во дворец, заново увидеть всё то, о чем ты писал, но это же целый день там ходить, я лучше завтра с самого утра..!

– И других дам пригласи, – сказал Денетор, выходя. – Вместе обсудите, прав ли Таургон, различая женские и мужские покои.

– Прочел? – полувопросом произнес арнорец, хотя ответ был более чем ясно написан на лице Денетора. Очень посветлевшем лице, и не недавний отдых был тому причиной.

Тот лишь кивнул. Не кивнул даже: чуть качнул головой, опустил веки.

И по этому безмолвному ответу Таургон понял, что – удалось. Удалось передать то, что Остогер написал языком камня. То, что было в твоей душе.

– Ты извинишь меня, – очень осторожно произнес гондорец, – если мы сегодня не будем говорить о ней? Тем более за столом. О ней хочется молчать. Или – да, как Неллас, ходить и заново смотреть на известное с детства.

– Спасибо, – сказал Таургон вместо ответа.

В зале было тихо. Только рассветный мрамор переливался у них под ногами.

Бесшумно исчез и вернулся Форланг, и также осторожно пришел с ним Боромир. Верно, читал, – до него дошла очередь.

– Я могу взять ее завтра? – спросила Неллас.

– Хорошо, госпожа, но прошу тебя: только до вечера. Я хочу отнести ее Наместнику.

– Он не читал еще? – удивился Денетор.

– Конечно, нет. Об этой книге просил ты, я принес ее тебе.

– Не ожидал… – тихо сказал хозяин дома.

Форланг с вековечным терпением на лице ждал, когда господа и их… родич сядут за стол. Для себя он давно счел Таургона именно родственником своего «молодого господина», насколько дальним – неважно, почему об этом молчат – не его дело, а что он не просто друг господина Барагунда, как поначалу пытались представить, видно же.

Господа изволили вспомнить про еду, а она была, как всегда, превосходной, вино – лучшим в Гондоре, и напряжение духа, заставлявшее их поначалу молчать, постепенно отступало.

– Но вот что оказалось для меня совершенной неожиданностью, – говорил Денетор, нарезая кусок холодной оленины, – это сколько документов ты поднял. Я ждал рассказа про Остогера, описаний домов, узоров, но что кроме этого мы получим историю строительства, вплоть до того, из каких карьеров брали мрамор!..

Он восхищенно сверкнул глазами и занялся мясом: из Ламедона он всегда возвращался с отменным аппетитом.

– А мне про гномов было неожиданно, – дерзнул воспользоваться паузой Боромир. – Остальное я, в общем, знал, а что они здесь тоже строили, нет. Вот это картина: Минас-Ти… Минас-Анора еще нет, еще дома только растут – и десятки гномов с молотками и прочим!

– Интересно, сколько им Остогер платил, – усмехнулся Денетор. – Спрошу у Сериона; ему не придется долго искать эти документы.

– Боюсь, ты не узнаешь, – нахмурился Таургон. – Архив неполон: многое было в Осгилиате и то ли погибло, то ли просто сочли ненужным перевозить потом.

– Ладно, – легко согласился Денетор, кивнув, чтобы несли следующее блюдо, – я проживу без ответа, были ли гномы в древности столь же жадны. Мне важнее другое. Я рад, что ты смог оценить мир этих сухих деловых бумаг.

Внесли тушеные тыквы, благоухавшие всеми травами Ламедона. Слуга хотел забрать у Таургона тарелку, арнорец остановил его: доем.

Что-то он за разговором стал отставать от смены блюд. Обычно Денетор ест медленнее.

Так что за обедом придется думать об обеде. Ну ладно, сегодня же серьезного разговора не будет.

Принесли сыр – сухой, ламедонский. Йогазда как-то ругался на новомодную привычку считать сыр десертом и даже объяснял, почему правильно, что сыр подают перед горячим, а не после него… арнорец честно выслушал это, попытался понять и не преуспел. Во всяком случае, за этом столом сыр – это большая пауза между едой и едой, так что Денетор прав. Как он прав почти во всем.

– Боромира вот удивили гномы, – говорил он, пощипывая ламедонский гостинец пальцами (правила этикета на бедняцкую еду не распространялись), – а меня – тот карьер. Когда ты пишешь, что три дома отделаны одним и тем же мрамором, и для одного из домов карьер известен, а значит, и у двух других мрамор оттуда же. Мелочь, да, – ответил он на удивленный взгляд Таургона, – но из этих мелочей и строится мир. Ты почувствовал это. Почувствовал, что парение духа невозможно без того, чтобы на него ни трудились десятки, а то и сотни безымянных людей. Или гномов, – он взглянул на сына.

Поднял кубок и договорил:

– Ты больше чем понял: ты почувствовал, что, чтобы народ мог расти ввысь душой, он должен жить в сильной стране. Он должен быть прежде всего сыт.

Они осушили кубки, и арнорец сказал:

– Я выпил за это, потому что ты прав, говоря о себе. Как человек, который… – слова встали Таургону поперек горла, он замолк было, но решился и твердо продолжил: – мы не на совете, так что будем говорить честно: который правит Гондором уже четверть века, ты считаешь так, и это делает честь тебе и сулит блага Гондору.

Денетор благодарно наклонил голову.

Но арнорец отнюдь не закончил:

– Но если рассуждать шире, то ты неправ совершенно. У моего народа нет ни страны, ни сытости, однако нашему духу это не повредило, скорее напротив. Да, Остогеру понадобилась вся мощь Гондора, чтобы возвести Минас-Анор таким, здесь дух действительно зависит от силы страны; но почему сейчас, когда Гондор ненамного менее могуч, чем при Остогере, почему сейчас мне понадобилось даже Барагунду объяснять про Древо и Язык, не говоря о прочих?

– Ваш народ… – осторожно начал Денетор, – это нечто особое. Вы рядом с эльфами, и даже если они не помогают вам в войне и мирной жизни, они образец для вас, и это вас меняет, возможно невольно.

Он еще отломил сыра, выгадывая время.

– Я не утверждаю, – йогазда говорил медленно, словно пробуя зыбкую почву, – что в сильной стране дух непременно поднимется. Но чтобы он мог подняться, она непременно должна быть сильной. И вот тебе пример: – он оживился, забыл про спасительный сыр и продолжил страстно: – Последний Союз. Разгромил бы он Саурона, не будь у них за плечами целого века собирания Гондора и Арнора из нуменорцев и местных племен?! Мы никогда не забудем Эрех, а это ведь только одна из провинций! И на севере то же делал Элендил! Да, он и его сыновья настолько же выше нас, насколько Колоссы Андуина выше обычного человека, и всё же, не стой за ними великая держава – что бы они смогли против Мордора?! Даже вместе с эльфами?

– Ты забываешь, – Таургон отщипнул сыра, – что за Ар-Фаразоном стояла еще более великая держава. И он тоже разгромил Саурона. И, как мы знаем, лучше бы он потерпел поражение.

– Я не забываю, – прищурился Денетор, – я повторяю еще раз: сама по себе сила страны значит немногое. Оставь Ар-Фаразона; сегодняшний Харад тоже силен, этот пример ближе. Высот духа мы там не заметили.

Форланг налил ему, он отпил и продолжил:

– Без могущественной страны, без грозной армии Врага не одолеть. Прости, что касаюсь больной для тебя темы, но – Вторая Ангмарская война. Что было бы с вами без помощи Гондора?

Таургон пригубил, покатал вино во рту. Он тоже имеет законное право на паузу.

– Как ты сам сказал, – отвечал северянин, – мы живем рядом с эльфами. А это значит, что мы можем поговорить с участниками той войны. И я говорил с некоторыми… там всё сложнее, поверь мне. Гондор ждали на год раньше, а за год эльфы и арнорцы создали свой план. Нет, пойми, я не отрицаю помощь Гондора, без него разгромить Ангмар было бы невозможно – а вот изгнать Короля-Чародея, думаю, смогли бы.

– И Ангмар бы остался без правителя, – Денетор принял неожиданный поворот сразу же, – обреченный на то, что ты готовишь оркам сейчас…

– Вероятно. Жизнь нашего народа была бы много труднее. Но мы спорим о том, можно ли одолеть Врага без сильной страны. Так вот – можно.

– И отчего же тогда, по-твоему, зависит дух народа? – спросил гондорец.

– Только от одного, – твердо ответил Арахад, – от того, кто стоит во главе. От Элендила и его сыновей, от Остогера, от Арведуи. Ну или от Ар-Фаразона. Поэтому я и начал с того, что ты прав, когда говоришь о себе.

– Пауку не место в этом ряду, – усмехнулся Денетор.

– Паук, – Таургон пригубил и посмотрел с лукавством, – трудится в восемь рук и глядит во все стороны разом. С недавних пор мне нравится это твое прозвище.

– Спасибо…

Форланг пытался понять, закончился ли серьезный разговор и можно ли подавать знак для горячего.

Денетор тоже не очень понимал это.

…а ведь не хотел говорить о серьезном!

Хотя это он о книге говорить не хотел. С чего они начали? С сорта мрамора?

Хорошая вещь – ламедонский сыр. Можно щипать и думать. Дядя так со своим чаем колдует.

Отправить пригоршню в рот – и сказать ему прямо. Надо же это сказать. Он ведь прав: мы не на совете, стоит быть честными.

Совсем мы тут не на совете.

– Я давно хотел сказать тебе… как раз к слову о вас и о гондорской армии. Я не знаю, какая война вас ждет, и ты этого не знаешь. Про силу духа мы всё выяснили, но если ты решишь, что армия Гондора тебе всё-таки пригодится, – произнес он самым небрежны тоном застольной беседы, отпил вина… а потом посмотрел Арахаду в глаза и договорил совершенно серьезно, – тебе достаточно будет прислать весть. И ты получишь армию. За ближайшие сто лет я ручаюсь.

У Неллас кубок звякнул о тарелку.

– Благодарю, – голос не слушался северянина, – благодарю, но ты знаешь, что – нет. Это не гордость и не скромность. Это война в горах. Армия там бессильна. Только маленькие отряды.

– Ты говорил это, – невозмутимо откликнулся Денетор. – Но тебя там ждет неизвестность. И за плечами должно быть хоть что-то определенное. Так вот, ты можешь быть уверен, что я или Барагунд пришлем армию по первому твоему слову.

Раздался голос Боромира. Происходящее было настолько невероятно, что юноша сам не понял, как заговорил:

– Барагунд не пришлет армию. Барагунд, если получит такую весть, сам помчится на север!

– И это сделает его худшим из Наместников Гондора, – наставительным тоном сказал Денетор, но было видно, что он несерьезно. – Позор Наместнику покинуть страну!

– Он не сделал этого, – с улыбкой вступился за отсутствующего Таургон. – И не сделает.

– Меня сейчас волнует, – изрек хозяин, – только одно: горячее сгорело, остыло или его еще всё-таки можно есть?

Дни настали странные.

В караулы его не ставили, хотя Эдрахил знал, что книга закончена. Еще бы не знать об этом, когда он снова стал приходить на завтраки.

Его книгу прочло меньше человек, чем пальцев на руке, но говорил о ней уже весь Седьмой ярус – после того, как госпожа Неллас изволила прогуляться по дворцу, пригласив других дам. Женские языки – что флаги на зимнем ветру…

Кто помнил о существовании Короля Остогера еще месяц назад? лишь мелкие лордята, в которых учителя упорно пытаются вложить историю родной страны. «Отец Ромендакила Первого, который дважды разбил кочевников»… так это Ромендакил разбил, а сам Остогер что сделал? ну, в имени еще подсказка? «Господин Твердыни», вот именно, умница, вспомнил.

Так было веками. А теперь главная тема за обедом: был твой дом построен при Остогере, или потом перестроен, или ты чужой на этом празднике, потому что дом у тебя более поздний, и тебе остается лишь говорить «не понимаю, что в стиле Остогера такого замечательного, у меня зала красивее этих скучных переливов!»

И говорят, что в книге написано про каждый дом! совершенно про каждый, спросите Боромира, он ее читал, он уверяет, что там даже про карьеры есть, а еще про гномов… и – где взять книгу?! нет, нету, он говорит, что ему ее даже на день не дали, вечером и ночью читать пришлось.

Подходили к Таургону. Вежливо спрашивали. Еще вежливее просили. Смотрели теми глазами, которыми на хозяйку смотрит ее зверек-любимец, коего не кормили последние две тысячи лет, то есть с обеда.

Таургон был бессилен помочь, что он честно объяснял каждому.

После того, как книгу прочел Диор, арнорец отдал ее в скрипторий – чтобы было скорее, пятерым писцам сразу. По списку Денетору, Диору, Хардангу, Фелинду и… не то что себе, он собирался отправить в Арнор.

Сейчас он понимал, что совершил ошибку. Надо было отдавать десятку, дюжине... но ничего не поделаешь, придется ждать, пока сделают первые пять.

Дни были странными. Не хотелось возвращаться в свой двадцать пятый век из седьмого, да, в общем-то, никто и не заставлял. Свободный от караулов, он мог днями напролет бродить по дворцу или стоять на Языке – никто ни разу не потревожил его там. Он думал ни о чем. Так двое способны подолгу молчать, держась за руки.

В ушах стояли слова Диора «Я никогда не читал такой книги о любви».

Да, он влюблен. Как Амдир влюблен в свой Нуменор. Их двое сумасшедших в городе.

Когда-нибудь придет отрезвление. Как было с Тинувиэлью. Как было с Шеш. Как было с Гондором сегодняшним – правильно писал отец.

Теперь он влюбился в Гондор прошлого.

Ему не везет в любви. Каждая обречена на разлуку. Тут ты это знаешь наперед.

Ну что ж, будем жить тем счастьем, что дано нам сейчас.

«Я никогда не читал такой книги о любви».

Спасибо тебе, господин мой Диор, ты сумел увидеть главное.

Однажды утром, когда он вышел после завтрака, ему почтительно поклонился незнакомый человек, чем-то напоминающий секретарей Денетора.

– Я служу лорду Норвайну, – сказал он. – Мой господин был бы очень рад, если бы ты согласился отужинать с ним. Сегодня или в другой день, когда тебе удобно.

Таургон ответил всю полагающуюся учтивость и отважно пошел в гости без своего телохранителя.

К себе он возвращался, уставший сильнее, чем если бы всё это время провел в воинском дворе.

Нет, лорд Норвайн был гостеприимен и любезен. Он, конечно, не скрывал, что хочет прочесть книгу, о которой столько говорят, и, раз пока прочесть невозможно, рассчитывает что-то узнать от автора. Говорить об Остогере Таургон был готов бесконечно, так что тут желания хозяина и гостя совпали.

Опасность притаилась там, где Таургон не ждал.

Умеренность Денетора в еде была отлично известна что Хардангу, что Фелинду, и северянина они угощали примерно так же, как и его покровителя. А вот Норвайн решил задать гостю пир…

…четыре года назад, когда они вернулись из Ламедона, Денетор отчетливо взялся учить его застольным манерам. Словами он, разумеется, не говорил ничего, просто к столу подавались сложные блюда, и надо было внимательно смотреть на хозяина, чтобы понять, а как это вообще можно есть. Но мучения на этом только начинались.

Блюд стало много. Вдвое, а то и втрое больше, чем раньше. Безжалостный наследник ясно показывал, что делать: чуть попробовать каждое и всё. Умом Таургон понимал, что то, что останется у него на тарелке, потом пойдет слугам, так что эта правило дает простым людям поесть тонкую пищу… но он не мог так! Оставлять что-то недоеденным – ладно, он выучил это и привык, но едва прикоснуться и велеть уносить?!

Тогда он набрался духа и прямо сказал Денетору, что просит его делать так, как раньше, что в северных лесах еду добирают до крошки, что таких блюд, как здесь, не видят и мечтатели в грезах и что ломать законы, в которых вырос, ради хороших манер – невыносимо.

Денетор ответил «Хорошо» и вернул число блюд к прежнему.

Но сегодня его наука вспомнилась и спасла.

Хотя под конец заставить себя взять хоть ложечку от каждого из десертов было почти подвигом.

День лорды дали ему отдышаться после пира.

Или, говоря серьезно, день понадобился Норвайну, чтобы рассказать нескольким о том, как замечателен этот северянин в гостях.

И началось.

Таургон стал вдвое меньше прежнего есть за завтраком. В гостях он с первых же блюд брал по чуть-чуть, твердо решив, что лучше уйти полуголодным (если кушаний окажется мало), чем объевшимся.

Надо пойти к Денетору и поблагодарить его за науку, но когда?! каждый вечер оказывается занят. Скорей бы писцы закончили, и в Цитадели появилось бы пять… в смысле, четыре списка. Один отцу, как ни смотри гондорцы умоляющими взглядами.

Видел Таургон и другое. Были лорды, которых вел интерес к истории Гондора, – как Норвайна, а других даже сильнее. Но были и те, для кого он был предметом нынешнего шума, возможностью похвастать перед друзьями: «А про мой дом он рассказал, что…» Самое обидное, что определять таких лордов по слугам он научился после первого, не понравившегося ему.

И теперь он решал мучительный вопрос: как отказаться идти в гости?

Разумнее всего было бы посоветоваться с Денетором, но – он опять зван. Шестой ярус проведал о беззащитной добыче… свободный вечер – недостижимая мечта.

Однажды его стал звать слуга, раздувшийся от спеси, как харадский мумак с расписными ушами. Таургон не выдержал и ответил, что сегодня никак не может, он – Страж Цитадели и он в карауле. Мумак ушел, полыхая гневом праведным и презрением к бродягам с Севера, а Таургон поспешил к Эдрахилу, честно объяснил, что случилось, и попросил поставить в караул на сегодня. Командир отвечал, что на сегодня все караулы назначены, менять их он не станет, так что пусть Таургон отправляется к себе в комнату и караулит ту жуткую тварь, которую там держит; нет, копье и шлем брать не нужно.

Судя по всему, мумак громко вострубил о дерзком отказе северянина, потому что следующий вечер оказался свободным.

– А еще у тебя вкусно, – говорил Таургон.

Он чувствовал себя вернувшимся домой. Можно быть собой, не следя за тем, как держишься, как вкушать очередное дивное яство, как тебя слушают, как… Скажи ему десять лет назад, что ужин у Денетора покажется ему воплощенной естественностью, он бы не поверил.

– А у них как? – осведомился хозяин.

– А у них вычурно. У каждого на свой лад, но не чтобы было вкусно, а чтобы не так, как у других.

Денетор взглянул на Форланга: ты же понимаешь, что это надо передать повару.

Тот чуть опустил веки: разумеется, господин.

– Они это делали из лучших чувств, – с улыбкой сказал наследник. – Удивлять гостя здесь принято.

– Я понимаю, – привычная мягкость тона изменила Таургону.

– Тогда, – Денетор обернул вокруг вилки полупрозрачный кусочек копченого мяса, – ты понимаешь и другое: как полезно быть угрюмым, нелюдимым человеком, которого ни один лорд не позовет в гости. Кроме близких друзей, разумеется.

– Я именно об этом хотел поговорить с тобой. Как отказаться?

– Просто откажись, – с лукавой улыбкой глянул Паук.

– Но это невежливо!

– А то, как они обходятся с тобой, – он пристально посмотрел на северянина, – это вежливо?

– Откуда ты знаешь?! – выдохнул Таургон.

И смутился своего наивного вопроса.

– Нетрудно узнать, у кого ты бываешь. А этих лордов… – он печально вздохнул, – я их хорошо, слишком хорошо знаю. Тебе не понравилась не только их кухня.

– Да. Чувствуешь себя дрессированным харадским зверьком!

– Вот и не ходи к ним.

Внесли тушеные тыквы. Зеленые, памятные. Телегами их, что ли, из Ламедона привезли? Или специально к его приходу приготовили? Можно съесть полную тарелку и попросить добавки. Если останется, что просить.

– Ты спрашиваешь, как отказать? – говорил Денетор. – Очень просто. Скажи слуге: «Тебе придется передать своему господину, что я не приду». Уверен, ты сумеешь сказать это вежливо.

– Но…

– Что? – приподнял бровь наследник. – Это убьет твою репутацию? Но ты, сколь я помню, собирался уезжать.

– Меня считают твоим человеком, и это…

– Что?! – Денетор рассмеялся недобрым смехом. – Неужели ты полагаешь, что мою репутацию можно уронить еще ниже?!

Надо было есть тыкву. Она и холодной вкусна, но горячей – просто чудо.

– Зачем тебе это нужно? – прямо спросил Таургон. – Лишний раз унизить их? нет, я вижу, что нет. Тогда зачем?

– Я просто хочу, чтобы ты был честен, – спокойно сказал Денетор. – Чтобы ты перестал разыгрывать бродягу. Чтобы ты был собой. Раз уж твой отъезд неизбежен.

– Я не хочу обижать людей. Они не виноваты в том, что глупы.

– Спорно, – заметил хозяин. – Но не хочешь обижать, так не обижай. Уверен, ты сможешь найти путь между честностью и вежливостью.

Внесли горячее. Долгий законный перерыв в разговоре.

И даже право сменить тему.

– Я благодарен тебе, что ты заговорил о моем отъезде, – сказал Таургон. – Пора уже назначать сроки. Так что – сразу после свадьбы Митреллас, как вернемся.

– Разумно.

Арнорец продолжал, скорее убеждая себя, чем объясняя Денетору:

– Боромиру исполнится двадцать, летом мы все поедем на Амон-Анвар, зимой – в Лаэгор, а весной… весной – пора!

– До следующей весны есть время, – мягко сказал Денетор.

Тебе больно расстаться с ним, а каково ему? ему в леса возвращаться. В пещеры! отсюда…

– Время есть, – закончил наследник обычным тоном, – но терять его на бесполезные визиты не стоит.

К тому дню, когда Таургон забрал из скриптория пять списков своей книги (вернее, первые пять – и тут же велел сделать втрое больше), – к этому дню Цитадель разделилась на два лагеря по отношению к его труду.

Потому что чтобы понять, хороша для тебя книга или нет, ее совсем не обязательно читать. Достаточно взглянуть на тех, кто хвалит и кто ругает.

Арнорец отдал списки счастливым владельцам (у Диора с Денетором их забрали на следующий день, у Фелинда – чуть позже, а в семье Харданга читали вслух, иначе слишком долго ждать), сам сбегал в Четвертый ярус, попросив отправить отцу как можно скорее, и вернулся к подобию прежней жизни. В гостях он теперь бывал редко, в карауле – почаще, а с мальчишками – ежедневно.

Хотя какие ж они теперь мальчишки… взрослые красавцы. После Амон-Анвар Садор с Галадором уедут на свой юг, Боромир, наверное, сразу получит сотню, ему можно доверить, Хатальдир останется при нем, Амдир пойдет воплощать грезы в камне, а Митдир… а вот о судьбе Митдира надо подумать.

И не только о его судьбе.

В воинском дворе он «случайно» присел отдохнуть рядом с Бреголом, остывавшим после схватки. Видимо, оба в тот день изрядно устали, потому что когда большинство ушло, они так и сидели – расслабленные и совершенно невраждебные друг другу, так что свита обоих поняла, что никаких ссор и прочих военных действий тут не намечается, подкрепление не понадобится и можно (нужно?) уходить. Может быть, эти двое действительно отдыхают, безо всяких намеков и хитрых мыслей… кто его, северянина, поймет?

Бреголу начинало казаться, что Таургон сел здесь просто потому, что удобное место в тени. Любопытство пересиливало, первым вставать с этой скамьи сын Борласа не собирался.

– Тебя отец, наверное, сразу введет в совет. Уже этой осенью, – буднично сказал Таургон, словно и не стояло между ними четыре года безмолвной вражды.

– И что? – недоверчиво спросил Брегол.

С тем, кто говорит так спокойно, не тянет ссориться, но и мириться повода нет.

– И ты, как и он, будешь против Денетора? – усталым полувопросом.

– А ты хочешь, – усмехнулся юноша, – чтобы я был за твоего Паука?

– Нет…

Таургон выдохнул это так легко, словно его спросили, пойдет ли сегодня дождь.

– Нет?! – изумился Брегол.

Вот теперь с ним можно начинать говорить. Вот теперь он готов услышать тебя.

– Нет, – подтвердил северянин. – Я хочу, чтобы ты был за Гондор.

Брегол молча требовал объяснений.

– Представь, – продолжил Таургон, – что тебе велено выйти из ворот Минас-Тирита и не идти на восток. Куда ты пойдешь?

– Не знаю… – растерянно ответил юноша.

– Вот именно. Ты можешь стоять на месте или вернуться обратно. Ты не достигнешь цели – не потому, что ты слаб или ленив, а потому что цель с «не» – недостижима. Понимаешь?

По лицу Брегола было видно, что понимает.

Изумлен этим разговором, тем, кто и о чем с ним говорит, но понимает даже сквозь это.

Он же умный.

– Не будь против Денетора. Не будь за Денетора, – всё так же ровно говорил Таургон. – Будь за Гондор. Найди свою собственную цель и иди к ней. Если она совпадет с целями нашего восьмирукого Паука, – это прозвище он произнес с улыбкой, – тебе повезло: твоя цель осуществится. Если не совпадет, тебе снова повезло: ты оказался против Денетора. Хотя цели ты тогда достигнешь вряд ли.

Брегол представил себе свое будущее на таком пути. Оно впечатляло…

– Почему ты мне всё это говоришь? – напряженно спросил он, не очень ожидая ответа. – Ты человек наследника, ты должен служить ему…

«Просто я хочу, чтобы ты был честен. Чтобы ты был собой».

– Я никогда ему не служил, – всё тем же негромким чуть усталым тоном ответил Таургон. – Я не его человек. Я его друг.

Брегол не верил своим ушам. Ему, врагу… ну ладно, не «врагу», но противнику – ему нельзя было говорить таких слов!

– Почему я тебе всё это говорю? – Таургон пользовался его молчанием. – Ты прав: я делаю это не столько ради тебя, сколько ради Денетора. Ты помнишь наш прошлый разговор; разумеется, ты помнишь его. Ты сказал тогда совершенно правильную вещь: это гондорский обычай – смеяться над слабым, обычай, в котором воспитаны вы все. И он тоже. Он насмехался над Салгантом и Эгалмотом, потому что они глупы, а над твоим отцом потому, что он идет без цели – и уязвим. Салгант и Эгалмот скоро устанут и покинут совет. Фингону хватает ума помалкивать. Твоего отца не изменить. Остаешься ты. И я предпочту видеть тебя противником Денетора, но не его игрушкой.

– Избави Эру от таких друзей, как ты, – выдохнул Брегол. – При них врагов не надо!

Таургон очень строго посмотрел на него, но промолчал. Поймет сам, что упоминать Его вот так, мимоходом, в шутке – нельзя? Не поймет?

…а друзей каждый выбирает по сходству с собой, взывай к Единому или не взывай к нему.

«Опаловый Феникс» этого года был настоящим чудом: еще не заварился, а уже летает по комнате. То есть это, конечно, его запах летает… витает: прикроешь глаза и наслаждаешься ароматом.

Диор смотрел на Таургона, блаженно откинувшегося в высоком кресле, и думал, пересказать ли ему недавний разговор с Баланом. Возвращая Наместнику книгу, один из знатнейших гондорских лордов завел речь не об Остогере, не о зданиях, не об узорах мрамора, нет. Он заговорил об авторе. О том, сколько лет тот в гвардии, и ведь он же потомок Исилдура, да? это ведь понятно, если задуматься, просто не заходила речь… и известно ли Наместнику что-то подробнее о его родословной? что вообще у них на Севере? судя по Таургону, дунаданы Арнора не сгинули, так какая жизнь у них там?

Причина внезапного интереса лорда Балана к Таургону и Арнору вообще была понятна Наместнику. Ей двадцать один, отец дал ей прочесть эту книгу, и девочка в восторге. Девочка, которой пока замуж рано, но лет через пять… Легко влюбиться в таинственного северянина, который пишет такие чудесные вещи.

Да, Диор очень хорошо понимал лорда Балана.

Понимал он и другое: нет.

Таургон не женится. Вот как Андуин вспять не потечет.

Так что Наместник честно сказал, что владения Таургона наверняка побольше, чем у большинства лордов Гондора, богатством он, захоти этого, сравнялся бы с ними, но в их обширных лесах водятся в преизобилии не только звери с драгоценным мехом, но и орки.

Милой девочке придется найти другой предмет любви. Что вслух говорить не пришлось, но они же превосходно поняли друг друга.

А может – всё-таки?

Сидит, отдыхает. Глаза прикрыл. Пора ему жениться, пора. А она нежная, чистая… что он, не влюбится, если чуть подтолкнуть? Влюбится, женится… и навсегда останется здесь. При тебе.

Пора наливать чай. А то перестоит.

– У меня был один разговор, – сказал Диор. – Тебе следует знать о нем.

– Я слушаю.

Привычное «мой господин» как-то само собой растаяло.

– Лорд Борлас очень резко отзывается о твоей книге. Когда он ждал ее, он не терял времени, поднял хроники и сейчас знает историю Остогера и Ромендакила Первого, наверное, лучше всех в Цитадели… боюсь, он знает ее лучше тебя.

Таургон молча отпил чаю. Восхитительный аромат.

– Он говорит, – продолжал Диор, – что ты идеализируешь Остогера. Он не был таким мудрым правителем, как ты пишешь, потому что он пренебрег восточными границами, а судьба его сына – полководца более хвастливого, чем успешного, свидетельствует о том…

…не он, а ты теперь слушал. И было это так правильно, так по-настоящему, словно все предыдущие двадцать лет были сном, а сейчас приходит пробуждение и начинается то, что и должно быть.

Сказать «да»? Еще не поздно. Отъезд намечен на следующую весну, есть время подумать и… передумать? Сказать «да», Денетор будет счастлив, и сейчас понадобится лишь крохотный камешек, чтобы вековая лавина стронулась и помчалась.

Харданг. Ему достаточно лишь слова, а Харданг – это Минас-Тирит, столица будет ликовать на следующий день, это упростит очень многое.

Норвайн. Анориен. И это упрощает.

Фелинд. Ликовать он не будет, но поддержит. А это заставит замолчать многих в Цитадели.

Балан, Румил, Гаэрон… о пользе обедов и застольных бесед. Так, это большинство в совете.

Добавить Дулинна и прочих бездельников северо-запада. У кого-то из них ты точно отказался обедать, но это неважно, они всё сделают по слову Денетора. А это уже такое большинство, с которым спорить бесполезно.

Теперь лорды юга. Дол-Амрот понятно – это Галадор, Анфалас – это Садор, с Ламедоном еще понятнее… Пеларгир? хм, лорд Туор вряд ли забыл тот случай при переправе Фахда. Андраст… там лорд благодарен Денетору. Бельфалас… с чего бы Мараху быть против Денетора? а еще Бельфалас – это Дор-эн-Эрнил, а там отец Фелинда, и если тебя поддержит Фелинд, то и его отец тоже. Остаются Лебеннин и Лоссарнах, а там лорды не из тех, что любят быть против.

Левобережье – ну, это праздник. Инглор всей душой за Денетора, а Итилиен – это не столько Хельмир, сколько Барагунд. И лорд Дагнир… а Дагнир – это армия.

Армия… скольких мальчишек ты выучил драться по-северному? и кто теперь эти мальчишки? сотники? тысячники по знатности? командиры кораблей…

И остаются наши трое противников. Но Эгалмот с Салгантом испугаются оказаться против всех, а Борлас…

– Он утверждает: то, что Ромендакил спустя полвека погиб в бою с теми самыми кочевниками, победу над которыми он хвастливо запечатлел в своем тронном имени…

Да, Борласу ничто ни короли прошлого, ни возвращение грядущего. В совете он окажется одинок, но есть и лорды, не входящие в совет. Скольких он соберет вокруг себя? начнет с осуждения твоей книги, продолжит…

Но – что скажет Брегол? А главное, что сделает сын Борласа? Давеча ты говорил с ним, не строя иных планов, кроме названных вслух, но если… выбирая между старым или новым порядком, между тобой или будущим правлением Денетора, он предпочтет тебя. И?!

Таургон решительно тряхнул головой.

Размечтался.

Всё давно решено, отказ давно произнесен – Древо, рассвет и изрезанное в клочки письмо отца были его свидетелями; он уедет, потому что должен уехать, а строит планы, как восторженный юноша.

– Что? – спросил его Диор.

– Ничего, господин мой, – Таургон снова тряхнул головой, прогоняя остатки грезы. Слишком убедительной грезы. – Этот Феникс… он мастер рассказывать сказки со счастливым концом.

– Тебе тоже? – удивился Наместник. – Странно. Харадцы ничего не сообщали об этом, да и у сорта прошлых лет не было такого качества. Очень странно…

Он с сомнением посмотрел на чашку:

– Мы рискнем допить?

– Слишком хорош вкус, – отвечал Таургон. – И даже если нас еще ждет несколько сказок, они безобидны и приятны. Если помнить, что это только сказки.

Он сделал глоток.

– Итак, ты совсем не слушал меня? – сказал Диор.

– Я слушал, мой господин. Но о таких, как Борлас, у нас на Севере говорят «под горой орешник, а Моргот украл Сильмарили».

Он отпил чаю.

– Я не писал историю правления Остогера. Тем более – историю войн Ромендакила Первого. Осуждать книгу за то, что в ней не сказано и не должно было быть сказано… пусть Борлас этим занимается. Надо же им о чем-то говорить за обедом.

– Но он может с этим придти к тебе. При всех. И тебе придется отвечать, – нахмурился Диор.

Таургон улыбнулся:

– Нет.

Молча покачал головой в лад своим мыслям. Потом попросил:

– Сделаешь еще чаю? у меня пусто.

– Конечно.

Диор поставил настаиваться новую заварку. Пристально посмотрел на северянина, требуя пояснений.

– Мой господин. Если бы Борлас безжалостно осуждал мою книгу – из любви к Остогеру… да просто из любви к Гондору! я бы самым внимательным образом выслушал его и исправил бы так много, как только смог. Если бы он осуждал ее из неприятия Остогера, я бы возражал на всё, на что смог бы возразить. Но, господин мой, – печально улыбнулся Таургон, – мы с тобой оба прекрасно знаем, что деяния Остогера безразличны лорду Борласу. Что в его словах говорит лишь уязвленное самолюбие. И я поступлю очень дурно, если стану отвечать ему.

Молчание.

Было совсем тихо. По углям жаровни пробегали алые сполохи. Ароматы чая незримым фениксом кружили по комнате.

– Ты изменился, – проговорил Диор. – Ты и раньше был не мальчик, но теперь я скажу, что ты совсем вырос. Мне нужно защищать не тебя от Борласа, а Борласа от тебя.

– Защити Борласа от него самого, – со вздохом сказал Таургон. – Если это в твоих силах.

Пора было разливать очередную заварку и говорить о вкусе Феникса, таком странном в этот вечер.

Говорить, наслаждаясь ароматом, наслаждаясь тихим уютом, наслаждаясь теплом, которого не даст ни одна жаровня на свете.

Таургону вдруг подумалось, что за все пятнадцать лет он не видел на советах лица только одного человека: Наместника. И совершенно не знает его. Он знает и любит Диора, с такой сердечностью говорившего о Денеторе со вчерашним стражником… но Наместника, с которым откровенен Борлас, он никогда не видел. Да, пожалуй, и не хотел бы увидеть.

В клепсидре падали последние капли.

Таургону до отъезда из Минас-Тирита оставалось сорок пять дней.

Гондору до новой войны оставалось сорок пять лет.

Диору до преждевременной смерти оставалось четыре с половиной года.

СКАЗАНИЕ О ТИНУВИЭЛИ

Апрель 2430 года Третьей Эпохи

Днем Эдрахил вскользь сказал Таургону: «Вечером Наместник тебя ждет». Северянин ответил одним движением глаз: спасибо, ясно, – и до заката размышлял, что же случилось. Что-то было не то в тоне командира.

Это будет разговор из тех, что ведутся после совета.

Только на этот раз ему совет не предшествует.

Как говорил Наместник много лет назад? «Настоящие вещи решаются не на совете»? Раньше решали без него…

Что же произошло?

За все шестнадцать лет он не отпирал неприметную дверцу с таким волнением.

Диор его ждал. Напряжен больше обычного? кажется?

– Нам будет не до тонких вкусов сегодня, так что я заварю обычный «Железный Феникс».

– Спасибо.

Таургон сел, сцепил пальцы, ожидая начала.

Диор отмерял заварку, нервничал: положил слишком мало, добавил, оказалось лишнее… наконец выровнял. Поставил настаиваться и спросил мимоходом:

– Сколько тебе лет?

Вопрос застал врасплох. Они знакомы почти двадцать, он сейчас выглядит на неполные сорок, но быть при знакомстве ровесником сегодняшнего Боромира он не мог, значит, тогда ему было лет двадцать пять, а сейчас… нет, слишком много, не сходится…

Диор смотрел на него спокойным, ясным, внимательным взглядом.

Не дав северянину сказать что-то неубедительное, вздохнул и с отеческой укоризной произнес:

– Такой простой вопрос… Ну как можно было быть настолько неосторожным, а?

Таургон промолчал.

Вот так это и принимают – поражение. Полное.

– После твоего рассказа об Амон-Анвар я считал тебя просто потомком Исилдура. Но потомки бывают разные… младший сын младшей дочери. А сейчас я вижу… – Наместник снова вздохнул. – Денетор за эти годы постарел больше. И это значит только одно: ваша кровь сильнее. Ну? – он требовательно посмотрел Таургону в глаза, – так сколько тебе лет на самом деле?

– Шестьдесят пять, – опустил голову северянин.

Диор восхищенно покачал головой. Разумеется, восхищение относилось не к Таургону.

– Тебе надо уезжать, – сказал Наместник. – Без спешки, чтобы не привлечь внимания, но быстро. Пока догадался только я (и, видимо, Денетор, но он молчит), но из-за «Остогера» о тебе говорят, и скоро сообразят многие.

– Да.

– Для того, кто скрывает свой род, ты крайне неосторожен.

– Я знаю, – кивнул Таургон. – Но я так нужен… нужен был мальчишкам. Я слишком близко, чтобы они могли увидеть очевидное. Даже ты не замечал… – хотелось добавить привычное «мой господин», но теперь это было неуместно. – А те, кто способен разглядеть, не слишком пристально смотрят на бродягу с Севера. Даже сейчас.

Диор медленно кивнул ему.

Чай слегка настоялся, можно было разливать первую заварку.

Пили молча.

Они всегда знали, что этот час придет. Он говорил об этом все двадцать с лишним лет. И всё-таки это случилось внезапно. Для обоих.

– Послушай, – заговорил Наместник. – ты дорог Барагунду. Кто в Итилиене посмотрит на твое нестареющее лицо? А заметят, так обрадуются. А если, – пресек он готовое сорваться возражение, – ты не хочешь в Итилиен, так Гондор велик. Тебе надо уехать из Минас-Тирита, но не из страны. Я дам тебе любое назначение, любое место, какое ты захочешь.

– В Гондоре нет такого места для меня, – покачал головой Арахад.

И Диор вдруг понял его.

Он будто впервые посмотрел на этого человека, которого, казалось бы, так давно и хорошо знал… и оказалось, что не знает вовсе.

– Так вот куда ты метишь?! – от прежней доброжелательности Наместника не осталось и следа; так смотрят на того, кто пришел разрушить мир, любовно оберегаемый тобою. – Но это, знаешь ли, невозможно! Пусть ты и наследник Исилдура, но ваша старшая ветвь пресечена…

– Мой господин, – мягко перебил Таургон, и привычное обращение оказалось донельзя кстати, – даже если бы в вашей сокровищнице не лежало две Звезды, я не мог бы взойти на трон. Ни я, ни мой отец. Дело не в нашей родословной, даже не в силе крови. Дело в Гондоре. Род Мардила, как ты знаешь лучше меня, не самый знатный. Но все потомки Анариона признают его власть. Стоит роду Мардила отказаться от нее – неважно, в чью пользу, неважно, какого он будет рода, Исилдура, Анариона, обеих ветвей сразу, – что заявит Салгант? Эгалмот? что сделает Борлас? все их сторонники?! В худшем случае это вторая смута Кастамира. Но и в лучшем, – он покачал головой, – ничего хорошего. Это принесет Гондору не благо, а беду. Так что я просто тихо уеду.

– Прости, – проговорил Диор. – Всё это слишком внезапно, а мечтающих о власти я привык мерить по Борласу. Что мне сделать для тебя?

– Сделай чаю, – улыбнулся Таургон. – Он перестаивает.

– Шутишь… – горько вздохнул Наместник.

Чай действительно перестоял, так что пить его пришлось крохотными глотками и заедать сладким.

– Я всегда знал, что я ненаблюдателен, – Диор вертел в пальцах пустую чашку, – но не подозревал, что настолько.

– И к лучшему, – мягко сказал Таургон. – Иначе бы мне пришлось уехать намного раньше.

Диор залил чайничек горячим и, немного подождав, разлил.

Третья заварка получилась просто идеальной. Жить стало легче.

Теперь можно говорить о будничных вещах: книги, которые переписывают для Севера… что-то закончат за неделю, что-то за две, для «Амандила и Ар-Гимильзора» понадобится еще не меньше месяца. Ну вот и ответ на вопрос «когда?» Сообщить Боромиру, передать Барагунду… если в запасе месяц, он сможет выбраться попрощаться.

– Месяц – это немало, – сказал Диор. – Подумай. Любое место…

– Кроме моего, – спокойно возразил Таургон.

В этом тоне не было ни уязвленной гордости, ни обиды. Просто ясное осознание своего пути.

– В Гондоре достаточно и отважных полководцев, и мудрых управителей, и сведущих книжников. А у нас на Севере я буду делать то, что могу сделать только я.

Диор молчал. Наместник понимал, что чем скорее арнорец уедет, тем лучше. Но как человек он не желал принимать этого.

Что сказать пришлецу, которого ты полюбил как сына? сына, которого у тебя никогда не было.

Посмотри правде в глаза: долгие обсуждения каждого совета, споры о высказанном и непроизнесенном – неужели это было нужно для Гондора? Таургон наблюдателен, этого у него не отнять, но много ли он заметил такого, что ускользнуло от тебя – и было действительно важно? У тебя много собеседников, но только с ним можно чаи по ночам пить и разговаривать. В сущности, неважно, о чем.

Можно было.

Это был вечер, когда молчание красноречивее слов.

И Диор молчал, сжимая губы и сдерживая слезы. Слезы, от которых он отвык десятки и десятки лет назад.

Разговор с Боромиром и прочими получился легким. Таургон сказал, что получил известие и где-то через месяц должен уехать: на Севере необходимо его присутствие, там пока затишье, но это отличное время, чтобы напасть на орков первыми.

Каждое слово было чистой правдой.

Хатальдир и Галадор так просто загорелись завистью. Боромир молча кивнул. Когда ты вырос среди воинов, слова о расставании навсегда воспринимаются спокойно.

Сказав, что у него остались незаконченные дела в Хранилище, Таургон ушел до вечера.

Главное из дел сидело за соседним столом. С утра здесь. Переписывает «Историю регентства Минардила».

Таургон молча смотрел на нее, солнце било в южные окна, и фигура Тинувиэли обрисовывалась черным силуэтом.

Мы мало замечаем, как меняются те, кто рядом с нами… а ведь ей скоро сорок. Она утратила очарование юности, и не такая стройная, как двадцать лет назад… но, пожалуй, похорошела. Стала мягче и светлее изнутри. Глаза другие: умные, внимательные. Может женщина стать одним из хранителей? нет? эта станет первой? замуж она не выйдет. Поговорить с Серионом и Диором о ней? Почему бы женщине и не посвятить себя Хранилищу, если она проводит здесь годы? Всё-таки она здесь во многом из-за него, Таургона; он обязан устроить ее судьбу, прежде чем уедет.

– Тинувиэль.

– Хорошо, что ты пришел, – подняла она голову. – Я вчера оставила этот лист, тут разночтения по вариантам, и оба явно поздние, но мне кажется…

Девушка стала перелистывать страницы, но северянин остановил ее руку.

– Тинувиэль, отвлекись, пожалуйста.

– Что-то случилось?

– Случилось, – кивнул Таургон.

Она испугалась и замерла.

Он сел рядом.

В зале, по обыкновению, было малолюдно, высокие окна открыты, так что тихий разговор никому не помешает.

Да, он пообещает ей, что она станет хранителем, и сегодня же переговорит с Наместником. Диор хочет что-то сделать для него на прощание – пусть сделает.

– Тинувиэль, я должен буду скоро уехать.

– Надолго?

– Навсегда.

– Ка-ак?.. – ахнула она. – Почему? Куда?!

– На родину.

Говорить ей про планы войны с орками явно не стоило.

– В эти свои пещеры?

Таургон кивнул. И решительно попытался перехватить нить разговора:

– Я знаю, как ты любишь Хранилище, и я хочу договориться, чтобы…

– Ты уезжаешь? – тихо спросила она, словно он не говорил этого только что.

– Да.

– Когда? – в ее глазах была детская надежда, что всё это сон или мираж.

– Примерно через месяц.

– Зачем?! Зачем ты уезжаешь?!

И как прикажете отвечать на такой вопрос?

– Тинувиэль, это мой долг. Я говорил тебе еще двадцать лет назад. Время пришло.

– Ты бессердечный! Ты жестокий.

Н-да, обещать ей место одного из хранителей стоит явно не сейчас.

– Тише. Мы помешаем другим.

Она гневно взглянула на него, нарочито плотно сжав губы, и решительно вышла.

Разговор получился явно не таким, каким Таургон его представлял.

Он смотрел на разложенные на ее столе книги и листы. Где там было разночтение в вариантах, еще час назад казавшееся ей таким важным?

Как он должен был поступить?

Он совершил ошибку, да. Но какую и в чем?

Ладно.

Посердится и перестанет.

И опять говорить Сериону, чтобы на ее столе ничего не трогали. Она не оставит работу незаконченной, не тот она человек. Хорошо, что там невыясненное разночтение. Это поможет им помириться.

На следующий день он был в Хранилище, едва освободившись из караула. Один в полутемном зале. Солнце еще не дошло до восточных окон.

Надо всё-таки разобраться с «Повестью о Видугавии». Она поздняя, да. И с хрониками расходится (опять писать примечания, успеть бы! ладно, отъезд не к назначенному дню). Но в ней есть что-то такое…

Таургон решительно приказал себе не думать о соседнем столе с брошенной работой и стал перечитывать «Повесть» внимательно. Да, обычный текст, написанный века спустя после событий. И не то чтобы сильно впечатлял богатством языка, характерами и прочим. Таких здесь стеллажи и стеллажи. Но почему этот автор, не поставивший своего имени, стал писать о самой необычной из королев Гондора? о гордой степной деве. Увлекательный сюжет? Не слишком – со смутой Кастамира, последовавшей за этим браком, не сравнить.

Он вчитывался в текст и понимал, чем его так привлекла эта скромная «Повесть». И почему автор скрыл свое имя. Как и героиня, чувства которой он пытается описать, он не был гондорцем. Он смотрит на Осгилиат изумленным взглядом приезжего. Чужака, который никогда не будет признан своим, сколько бы хорошего ни сделал для Гондора.

Книга, которая действительно мало нужна здесь, но будет очень полезна арнорцам. Перед поездкой в Гондор ее следует читать непременно. Переживут с автором и испуг, и восторг, и боль от незаслуженного неприятия. Заодно и про Видугавию будут знать.

Вот этим он и займется до отъезда. Просмотреть все списки за несколько дней, а там ­– отдать в скрипторий или даже переписать самому, она небольшая.

– Таургон.

Пришла. Вот и умница.

Какая полезная вещь – разночтения. Помогают разрешать разногласия.

– Ты больше не сердишься на меня? – он улыбнулся.

– Нет.

Ее голос напряженный. Лицо осунувшееся, круги под глазами. Не спала ночь? Из-за того, что он уедет – не спала?!

– Скажи, Таургон, я… могла бы уехать с тобой? Да, я помню всё, что ты говорил про пещеры, про жизнь без слуг… просто я поняла, что это неважно. Неважно для меня.

…то утро в харадском шатре. Она сидит на постели и расчесывает волосы. Неужели сбудется?!

Она истолковала его молчание неверно:

– Я понимаю, что уже стара для тебя. Ты сам говорил: я упускаю время. Я всё помню. Я не прошу брать меня в жены. Я просто хочу уехать с тобой.

– Тинувиэль.

Она слышит в его тоне отказ. Горький, мучительный для него самого.

– Тинувиэль, ты не знаешь, о чем ты просишь.

Сжать в объятиях и увезти в Арнор. Она сказала «да», спустя двадцать один год она сказала «да». А он должен сказать ей «нет». Потому что любит ее.

Она смотрела окаменевшим взглядом.

– Почему ты хочешь со мной уехать? – спросил он так спокойно, как только мог.

– Потому что я хочу быть с тобою рядом, остальное мне неважно.

– Если ты уедешь, ты не будешь со мною рядом.

– Как? – выдыхает она.

– Послушай. Ты знаешь, что у нас война на Севере. Да, сейчас затишье. Но затишье на войне – не мирная жизнь. Я не буду сидеть в пещере. И уходить я буду не на охоту. И не на месяц-другой. Меня не будет по полгода, году… сколько потребуется для дел войны. Ты готова жить в пещере без меня?

Она молчит в ужасе.

Он уедет на Север и женится на ком-нибудь. На первой же девушке, в глазах которой увидит желание стать его женой.

– И еще. Я неплохо сражаюсь, да. И всё-таки на войне бывает разное. Меня могут убить. Быть моей вдовой – ты готова?

– Замолчи!! – кричит она в слезах, и высокие своды подхватывают ее голос.

Хорошо, что в зале сейчас никого нет.

– Тинувиэль, прости. Я понимаю, как тебе больно, но лучше…

– Замолчи!

На ее голос вышел Серион. Да уж, их слышно.

– Что случилось? – он растерян: то ли сердиться, то ли пугаться.

– Ничего! – резко ответила она, стиснула губы, чтобы не разрыдаться, и пошла к выходу.

Таургон остался добычей старого хранителя.

– Поссорились? – участливо спросил он.

– Хуже, – выдохнул арнорец. Долго смотрел в сторону, благодарный, что Серион его ни о чем не спрашивает. Потом сказал: – Возьмите ее к себе, когда я уеду. Женщина тоже может быть хранителем. А у нее кроме этих манускриптов ничего больше в жизни не останется…

Работать не было ни малейшей возможности. Читать, сличать варианты? да вы смеетесь? Переписывать тоже… пергамент переводить. Одно слово три раза, потом две строки пропущено.

Самое разумное – пойти к своим в Четвертый ярус. А то ведь они до сих пор ничего не знают.

Назавтра он пришел в Хранилище, твердо намеренный заняться «Повестью». Это важное и нужное дело, и хватит терять время, надо хотя бы выбрать вариант для скриптория.

Но там была Тинувиэль.

Выглядела она хуже вчерашнего: бледна, заплакана. Или вчера утром было мало свету, не разглядел?

Она молча смотрела на него. С таким взглядом приходят не ссориться, не обвинять.

– Пойдем, – негромко сказал Таургон. – Мы вчера нашумели, хватит.

Она повиновалась.

Они вышли в садик у Хранилища. Мраморные скамьи были пусты. Кусты барбариса зеленели салатовыми нестриженными побегами.

– Ты понимаешь, на что ты решилась? – спросил Арахад.

– Я уже сказала: я хочу быть с тобой. Коротко, долго… сколько-нибудь. Сколько возможно. Ты возьмешь меня?

– Ты понимаешь, что твой отец не даст согласия на наш брак?

– Брак? Но я не могу стать твоей женой.

Вот этого Таургон не ожидал.

– Тинувиэль. Я двадцать лет слушался тебя. Теперь тебе придется послушаться меня. Если мы едем вместе, ты выходишь за меня замуж. Если нет – то нет.

– Но… я стара. Я не смогу родить тебе детей.

– Тебе нет сорока. Моей матери было… – он решил пока не сообщать, сколько именно было Миринд, когда родилась Сильмариэнь, – было больше, когда у меня появилась младшая сестра.

– Ты возьмешь меня в жены?

Он кивнул.

– Не может быть…

– Может.

Она задохнулась от неожиданности.

– Подожди, всё сложнее, – напряженно сказал он. – Ты готова на побег? Другого выхода я не вижу. Твой отец не отпустит тебя за северного бродягу, а я за эти двадцать лет не стал ни знатнее, ни богаче.

– Как ты решишь.

Поговорить с Диором? Хорошо, что не побежал просить его насчет Хранилища. Если сватом будет сам Наместник, любой отдаст дочь за кого прикажут…

…да, и весь Пятый ярус будет обсуждать этот брак. А потом и не только. До чего договорится Седьмой? Диор уже сообразил, могут и другие.

И что делать, если то, о чем лишь намеком говорил Денетор, прозвучит вслух?!

Нет, тихо, он должен тихо уехать.

Тинувиэль… и кто ее назвал так?! Бежать за северным бродягой…

Страшное это дело – быть потомком половины книг по истории!

Она ждет его решения. Спокойно ждет. Она уверена в нем. Вот так же она была уверена, когда просила остаться у харадцев на ночь. А что дурного может произойти, если он рядом?

Он взял ее за руку:

– Ты решилась?

– Всё, что ты скажешь. Но только вместе.

– Хорошо. Тогда послушай меня. Мне нужно время – продумать твой побег. И… моя совесть будет чиста, если я дам тебе время решить всё еще раз и спокойно. Поэтому поступим так. Я дам тебе неделю. Мы не будем видеться, не приходи в Хранилище. На восьмой день ты скажешь окончательное «да» или «нет», а у меня будет готов план.

Она кивнула.

– Если решилась, то собирай вещи. Заплечный мешок, не больше. Платьев и прочего не набирай: тебе будет, во что одеться у нас. Постарайся не брать украшений, особенно дорогих. Бери только то, что важно для тебя самой. Понимаешь?

Опять кивнула.

Неужели всё сбудется? Стоило ждать двадцать лет, чтобы увидеть ее такой – любящей, послушной и спокойной.

Таургон помчался бегом в Четвертый ярус. Лишь бы Маэфор был дома! Он умница, он поможет продумать всё безупречно.

Дома.

– Что на этот раз у тебя стряслось? – спросил старый товарищ.

– Не поверишь. Я таки женюсь.

– На ней?!

– А на ком еще? А теперь приготовься к самому главному: ее надо похитить. И займешься этим ты.

– Гм-м. А нельзя как-нибудь… более обыкновенным способом?

– Пойти к ее отцу и вежливо спросить, согласен ли он отдать дочь за наследника Элендила?

– Да уж… ладно, рассказывай.

Таургон рассказал.

– И вот что. Мне нужно написать родителям. Жениться против воли ее отца и без согласия своих совсем нельзя.

– Так пиши, – пожал плечами Маэфор.

– Когда отправишь?

– Как раз завтра уходит обоз.

– Завтра… я дал ей неделю подумать.

– Не глупи, – отвечал родич. – Ты отлично знаешь, что ничего нового она за эту неделю не надумает.

Таургон взял письменный прибор и пошел в небольшую комнату наверху. В ней жили, только если народу было очень много, а так там лежали книги и какие-то вещи, приготовленные к отправке в Арнор. Если здесь немного разобраться… повесить занавески, изобразить хоть какое-то подобие уюта…

Ее будут искать. Закроют ворота, отправят погоню по всем трактам. А она будет жить здесь. Весь месяц, который он будет заканчивать свои дела… а у стражи иссякнет пыл поисков. Через месяц все смирятся с ее пропажей. И вот тогда он спокойно вывезет ее.

За неделю они приготовят ей эту комнатку. Месяц под замком – не самое приятное, но она сказала, что согласна на всё. Значит, эти книги сейчас стоит оставить здесь. Хоть почитать сможет.

И непременно закрыть окна занавесками. Чтобы никто ее с улицы не увидел.

Некстати вспомнилось из очередного изложения «Лэйтиан»: «Когда я говорил о решетках на окнах, я не имел в виду эти прутья. Неужели нельзя сделать что-то поизящнее?» Вот уж кого у тебя в предках не было! Главное, Хэлгону не рассказывать, он не оценит шутки.

Тинувиэль, Тинувиэль, и кто же тебе дал такое имя?! Вот мы и попали с тобой в легенду.

Еще немного, и этот дом наши станут Нарготрондом звать…

Меж тем внизу нарастал шум: кто-то вернулся, Маэфор излагал свежие новости, арнорцы бурно обсуждали предстоящее.

Надо писать.

Стол у окна, света хватает… но когда окна будут закрыты, понадобятся светильники. Много. Не стоит ей сидеть в полумраке. Надо будет сказать, чтобы принесли. Побольше.

…страшно писать. Похищения невест в роду не было за все три Эпохи, или хроники скрывают это. Но выхода действительно нет. За бродягу ее не отдадут, правду сказать нельзя, и Диора не попросишь. Хотя было бы забавно: чтобы Диор стал сватом к Тинувиэли. Достойный итог любви Гондора к именам из хроник!

Арахад собрался с духом и начал писать.

Он решил, что обязательно попросит родителей прислать ей свадебный наряд. Во-первых, это нужно Тинувиэли: она увидит, что ее ждет жизнь отнюдь не в дикости. Ну и просто получит платье и убор получше тех, что привыкла носить. Во-вторых, и едва ли не более важное, это заставит Арагласа и Миринд думать о другом: не о гневе или о прощении, а о том, что именно отправить невесте. Матушке придется перебрать сундук, а это всегда успокаивает женщин. Она обрадуется возможности поделиться наконец тем узорочьем, что носила в молодости; а то Сильмариэнь из украшений признаёт только парадные ножны и перевязи… ах да, еще наручи. Матушка с головой уйдет в гномье серебро, примет невестку и простит сына.

И еще одна просьба не будет лишней. Раз Диор знает почти всю правду (а Денетор тем паче!), то на прощание нужен серьезный подарок. Достойный их, достойный принца Арнора…

Всё будет хорошо. Родители благословят брак, пришлют всё и всем. И хорошо, что письмо отправится прямо завтра. Обернуться туда и обратно за месяц сложно, но если от Тарбада верхом, то можно успеть. А если будет задержка – он всегда придумает что-то с разночтениями в «Повести о Видугавии».

Всю неделю Таургон являлся в Хранилище, как на службу. Он «ждал» Тинувиэль, он спрашивал о ней, он настойчиво просил ничего не трогать на ее столе, а сам садился за него, перелистывал страницы, ища то разночтение, о котором она не успела ему сказать… он уже решил, кем и как будет закончена ее работа, но пока изображал ожидание и волнение. Первое было весьма старательным, второе – вполне настоящим.

Боромир видел его состояние и не задавал вопросов, лишь сказал, что Барагунду сообщили, и он ответил, что непременно выберется на несколько дней домой.

План побега был готов, равно как и веревочная лестница. Высоту окна Тинувиэли Маэфор определял на глазок, но уверял, что лестница сделана с запасом в пол-этажа, не меньше. Среди арнорцев, вязавших сей артефакт, столь необходимый для побега, ходила шутка, что ведь Тинувиэль – девушка начитанная, но тогда почему же это плетем мы и из веревок, а не она сама и как положено, из волос?! Таургону эту шутку не передавали.

С Диором он эти дни не виделся. Слишком многое было сказано при последнем разговоре.

С Денетором не говорил тоже. Это не Боромир, ему слов «получил известие» не хватит. А лгать нельзя – и распознает, и чисто по-человечески не хочется. Всё-таки за последние годы стал почти родным человеком… сказать ему всю правду? он же наверняка знает – что именно? как долго? знает и молчит. Даже с Диором не поделился. Значит, ни слова никому. Во всем Гондоре – никому. Этому человеку можно доверять, как самому себе. С ним обязательно надо будет поговорить. Но позже. Сначала Тинувиэль.

На восьмой день она ждала его в садике у Хранилища. Тихая и серьезная. Значит, вещи собраны и она готова.

Он сел с ней рядом, взял за руку. Какое-то время они сидели молча.

Потом он протянул ей сумку, где была плотно уложенная веревочная лестница.

– В середине ночи за тобой придут мои люди, – сказал он ей тем тоном, каким отдают распоряжения.

Она посмотрела на него с удивлением: все эти двадцать лет он выглядел одиночкой, а никак не тем, у кого есть «его люди», выполняющие, судя по всему, его приказ.

– А ты? – спросила она.

– Меня не будет. Я в эту ночь в карауле. Когда тебя станут искать, подозрение прежде всего падет на меня. Так я докажу свою непричастность.

Она молча смотрела на него, испуганная новым поворотом дел, но не возражающая.

– Старшим среди них будет Маэфор, это мой дальний родич и большой друг. Если хочешь, придумай какое-то слово, я передам ему, ты убедишься, что он – именно тот, кто послан мною.

– Не нужно, – выдохнула она.

– Как хочешь. Слушай дальше. Они отведут тебя в дом, комната приготовлена. Там тебе придется провести около месяца. Может быть, меньше. Я приду, как только смогу, но первые дней десять не жди меня точно. Даже если я сто раз докажу мою непричастность, за мной будут послеживать. Понимаешь?

– Да.

– Маэфору можешь доверять, как мне. Что-то понадобится, скажи ему, он всё для тебя сделает.

– Хорошо.

– Не бойся, – он сжал ее руку и улыбнулся взглядом. – Побег удастся, тебя надежно спрячут, а когда поиски затихнут, мы спокойно уедем. И поженимся.

«Не бойся». Легко сказать…

Он стоял под Белым Древом, а все мысли были о происходящем в Пятом ярусе.

Середина ночи, самый глухой час. Она не спит, сидит у окна. На ней дорожная одежда (или то, что она этим считает), рядом лежат мешок и лестница.

На улице шаги. Тихие, но она услышит. И темные очертания полудюжины фигур в плащах, поблескивающих золотом и серебром. Компания знатной молодежи возвращается домой. Разумеется, стража помнит, как они проходили через ворота яруса. Разумеется, никаких вопросов им не задали.

Они останавливаются напротив ее окна. Она зацепляет лестницу за подоконник, Маэфор придерживает ее внизу. Хочется верить, что от волнения она не забудет про дорожный мешок.

Она спускается.

Маэфор называет ей себя и говорит примерно так: «Госпожа, сегодня днем Таургон спросил тебя об условном знаке для меня, и ты сказала, что это не нужно». Ей станет спокойнее. «Не нужно» – отличный знак.

Они забирают у нее мешок, накидывают еще один плащ, и вся компания, тесно грудившись, отправляется назад. Без шума и песен, но той походкой, которой идут уверенные в себе лордёныши, передумавшие спать в эту ночь.

Никаких вопросов в воротах Пятого яруса. И не разглядеть, что их стало на одного больше.

Ворота позади. Маэфор говорит ей: «Госпожа, мне придется взять тебя на руки. На случай, если по твоему следу пустят собак». Она испугана, но не противится.

Теперь – известный дом в Четвертом ярусе, Маэфор ведет ее внутрь, а остальные еще спустятся на Третий ярус, чтобы уже без этих плащей подняться утром.

Если всё так и было, то его, Таургона, утром ждут неприятности. И это будет прекрасно.

Веревочная лестница, свисающая из окна, – нечастое украшение домов Минас-Тирита. Осталось неизвестным, кто первым заметил это: соседи, стражники или отец беглянки. Но случилось это еще до восхода солнца.

Потому что когда Таургон, Боромир и прочие вернулись из караула, их ждали потрясенный Эдрахил, изумленные товарищи и трое стражников из Пятого яруса.

Первая мысль была: молодцы, быстрые, избавили его от проблемы, куда идти после караула: на воинский двор или в Хранилище, как обычно, или к себе «спать», где его будет легче найти.

Вторая мысль: раз они так поспешны, то успел ли кто-то выехать из города? Хорошо бы да, это упростит дело.

Дальше думать стало некогда, пришло время спектакля. Благо, зрителей было больше, чем он рассчитывал.

– Таургон, – произнес Эдрахил, – они пришли с приказом отвести тебя к судье. Тебя подозревают в похищении девушки.

– Какой девушки?

– Тинувиэли, дочери Брандиона, – ответил стражник.

– Как?!

У него это вышло очень искренне.

Эдрахил говорил, не глядя на него:

– Она похищена сегодня ночью. Подозревают тебя. Я вынужден позволить им увести тебя. Разумеется, не разоружая – это только подозрение.

– Я?! – в этот миг он сам верил в то, что Тинувиэль бежала неизвестно с кем. – Где я был этой ночью – всем известно! Ее надо искать, а не тратить время на меня! Надо запереть ворота!..

– Это сделают другие, – спокойно перебил его старший из стражников.

– Из ворот успел кто-то выйти? – обернулся он к стражникам. – Погоня по трактам послана?!

– Сам спросишь у судьи. Нам троим приказано привести тебя.

– Пойдемте.

– Стойте! – гневно крикнул Боромир. – Таургон ни в чем не виноват, его нельзя вести под стражей!

– Послушай, – обернулся к нему северянин, – это не под стражей, это со стражей. У них приказ, и они обязаны его выполнить. А я дойду до судьи, узнаю, что именно произошло и что сделано, докажу свою невиновность и смогу сам заняться поисками. Боромир, это быстрее, чем… действовать по-другому.

– Л-ладно, – юноша яростно сверкнул глазами и бросился прочь из караульной.

В самом деле, мешать стражникам исполнять приказ – недостойно. Внучатый племянник Наместника должен действовать иначе.

– Идемте, – велел стражникам Таургон и стремительно вышел. Они поспешили за ним, на шаг сзади, словно почтительный эскорт. Эдрахил и оставшиеся в караульной перевели дух. Всё-таки мысль, что одного из них поведут под охраной (тем более – по ложному подозрению!) была ужасна. А так – городская стража следует за гвардейцем, всё правильно.

Боромир воспользовался правом родича, распахивая в покоях Наместника все двери на своем пути и не отвечая на вопросы. Он ворвался в спальню Диора. Тот уже встал и заканчивал одеваться.

От появления распаленного Боромира Наместник и его слуга замерли.

– Таургон взят под стражу! – крикнул юноша с порога.

– Таургон?!

Кто-то узнал, что он потомок Исилдура, и испугался до того, что осмелился?!

– Как?! – выдохнул Наместник.

– Его обвиняют в похищении какой-то девушки.

– Девушки?

У Диора возникло ощущение, что он еще не проснулся.

– Мой господин, – сверкнул глазами Боромир, – позволь мне взять отряд и притащить их всех к тебе! Таургона, тех, кто его обвиняет, и этого судью, возомнившего себя вправе брать под стражу гвардейцев Цитадели!

– Хорошо. Я буду ждать вас в Малом зале.

– Через час… нет, меньше, мы будем там! – полыхал гневом юноша. – Таургон может позволять уводить себя, но я этого не потерплю!

Таургон смотрел на своего будущего тестя. Брандион выглядел именно так, как он и представлял. Пожилой, осанистый и был бы красивым, если бы не высокомерная складка рта. У Денетора, к слову, это высокомерие получается непринужденнее и выразительнее. И не уродует лицо.

Ну да куда ему до Денетора…

Что бы сделал наследник, если бы Митреллас шестнадцать лет подряд встречалась неизвестно с кем? То же, что сделали Диор с Барахиром в подобном случае. И не довели бы до шестнадцати лет.

Таургон понял, что ему не жалко Брандиона. Да, он поступил жестоко с будущим тестем, но у того были годы и годы… можно было смириться, что дочь выйдет замуж за «неизвестно кого», и хотя бы познакомиться. Чтобы хоть «известно кем» стал. А так… что сам создал, то и получил. Вот и жалуйся теперь. Наместнику. На собственное упрямство.

– Таургон, – говорил Диор, – тебя подозревают в похищении Тинувиэли, дочери Брандиона. Что ты можешь ответить на это?

– Мой господин, всем известно, где я был этой ночью.

– Это ничего не значит! – почти взвизгнул Брандион от гнева и испуга. – Он мог подговорить других и нарочно так подстроить! Все знают, что они много лет встречались в Хранилище!

– Мы ждем ответа, Таургон, – печально сказал Наместник. – Это не обвинение, а лишь подозрение, но ты обязан ответить на него.

– Мой господин, ты веришь, что я мог похитить девушку, с которой мы так неравны по происхождению?!

Он знал, что Диор и Брандион сейчас понимают его прямо противоположно. А еще он знал, что Диор оценит эту его игру и станет вдвое доверчивее. Хотя и так – куда больше.

– Я верю, что ты не похищал ее, – кивнул Наместник. – Однако она похищена. Ты можешь знать что-то, что наведет нас на след этого преступника.

– Мой господин, – Таургон опустил голову, – ты прав, я… знаю. Но это касается только меня и Тинувиэли. От того, что я расскажу, мы не приблизимся к ответу.

– Что касается только вас двоих?! – вскинулся Брандион.

– Таургон, я вынужден настаивать.

– Как прикажешь, мой господин. Нас с Тинувиэлью действительно связывали очень давние отношения. Я полагал это дружбой… мы неравны и в свое время обсудили это. К тому же она говорила о своем нежелании вообще выходить замуж, я поверил. Поэтому, когда я сказал ей, что скоро уеду, я менее всего предполагал, как она воспримет это.

И это чистая правда!

– И что же? – гневно вопросил ее отец.

– Она, к моему изумлению сказала, что хочет уехать со мной.

– С тобой?! А ты?

– А я, – он обернулся к Брандиону, – ответил ей, что это означает жить без слуг, в пещерах, а еще у нас война с орками. И она убежала в слезах. Потом я каждый день приходил в Хранилище, ждал ее… ее не было. С кем и как она встречалась за эти дни?! – он посмотрел на Наместника. – Я не знаю! Но тебе известно, мой господин, что если женщина считает себя отвергнутой, то она способна на самые безумные поступки! А еще ты знаешь, что такие женщины – легкая добыча для разных плутов. Кто увидел ее, когда она шла в слезах, и поманил утешением?!

– Ты прав, – горько сказал Диор, – твои слова не приблизили нас к ответу. Не стоило расспрашивать тебя.

– А кто поручится, что всё это правда?! – не унимался Брандион.

– Я, – просто ответил Диор. – Я знаю Таургона двадцать лет и могу твердо сказать: он никогда не был влюблен.

«Когда я знаю человека слишком долго, это идет во вред: я помню, каким он был всегда, и не замечаю, каким он стал сейчас».

– Мы можем спросить служителей Хранилища, – подал голос судья, до того тихо сидевший подальше от гневных очей Боромира.

Таургон понял, что ему очень повезло, что разбирательством занялся лично Диор. Уболтать этого человека с пронзительным взглядом было бы куда сложнее.

– Да! – потребовал Брандион. – Пусть подтвердят, что все его прекрасные слова не ложь!

– Ну хорошо, – сказал Диор. – Пусть приведут старшего хранителя.

– Кто? – вскинулся Боромир, доселе безмолвный. – Опять позорить Цитадель стражей Пятого яруса?

– Ты и сходи.

– Слушаюсь!

– Могу я пока спросить… – спокойно проговорил Таургон, глядя на судью, но голосом обращаясь скорее к Диору; Наместник кивнул, – городские ворота были открыты до того, как стало известно?

– Да.

Северянин сжал губы и покачал головой. Очень плохо, что и говорить.

– Погоня послана? – проговорил после молчания.

– Конечно.

– Это моя вина. Если бы я поговорил с ней иначе – возможно, ничего бы не было.

И это похоже на правду.

– Это не твоя вина, – сурово произнес Диор, но суровость относилась отнюдь не к Таургону. – Ты был ей лишь другом, и не в ответе за ее судьбу.

– А теперь из-за меня ее ищет весь город. А ворота были открыты…

– Не стоит отчаиваться раньше времени, – сказал судья. – Раз тебя так волнует ее судьба, я скажу, что сейчас мои люди опрашивают соседей. Они могли что-то видеть. Подруг у нее, кажется, за последние годы не было. М?

– Мне об этом не известно. Мы с ней говорили о книгах, а не о друзьях.

– Скверно, – сказал Диор. – Похоже, она доверяла только тебе. И именно тебе она солгала.

Повисло молчание.

Брандион чувствовал, как его гнев медленно тает. Раскаяние этого Стража в том, что не было его виной, меняло всё. Не слова – сказать можно что угодно! – а его опущенная голова, закушенная губа, руки, сжатые в бессильном гневе – вот что убеждало отца Тинувиэли в его невиновности. И ужас случившегося обрушился на него.

Его дочь бежала неизвестно с кем. Ее единственный друг не верит в возможность ее найти.

Где ты, Тинувиэль? Как спасти тебя?! На каких дорогах ты? С каким лжецом? Какая судьба тебя ждет, когда он наиграется твоей доверчивостью?!

Слезы подступили к его горлу. Брак дочери с этим северянином представлялся ему сейчас ослепительным счастьем по сравнению с произошедшим.

Открылась дверь, вошел Серион в сопровождении Боромира.

– Мой господин, – решительно заговорил старик, – недостойно подозревать Таургона в таком низком поступке!

Диор молча кивнул. Для него всё было ясно.

Заговорил судья:

– Расскажи нам, что ты знаешь о событиях последних дней.

– Только то, что госпожа Тинувиэль бросила свою работу неоконченной, когда узнала, что Таургон уезжает.

– Она никогда прежде не бросала работу? – судья наконец получил возможность задавать вопросы сам, а не довольствоваться тем, как это делает Наместник, который откровенно на стороне подозреваемого.

– Как можно! Она такая прилежная, мудрая девушка, из нее получился бы прекрасный хранитель, как и сказал Таургон.

– Что сказал Таургон? – быстро переспросил судья.

– Он просил меня взять ее в число хранителей, когда он уедет, – отвечал старый книжник. – И я был готов… но вот – такая беда…

– Таургон? – Диор пристально посмотрел на него.

– Ну да, – пожал плечами северянин. – Я просил. Я и тебя хотел попросить об этом… всё-таки женщина-хранитель – такого никогда раньше не было.

– А почему ты ей об этом не сказал? – спросил Наместник.

– Я… – он вспоминал их первый разговор, – я пытался ей сказать. Но она не слышала меня.

– Довольно, – подвел черту Диор. – Таургон, тебе не в чем себя корить. Ты пытался устроить ее судьбу после твоего отъезда. То, что ты не похищал ее, доказано и очевидно, но я скажу больше: в произошедшем нет никакой твоей вины. Ни прямой, ни косвенной. Ты сделал всё, что мог, и больше, чем должен был.

Северянин медленно кивнул: спасибо за твои слова, но мне не легче от них, раз Тинувиэль не найти.

– Возвращайся к своим обязанностям, – кивнул Наместник судье. – А я прикажу проверить другие пути из города. Боромир! Бегом к Галдору, и если он не занят еще этим похищением, то пусть займется.

Галдор был одним из главных строителей, но строителем особенным: в его ведении были тайные ходы. Разумеется, они все должны быть перекрыты, если только нет обратного приказа… но вот и пусть проверит. Для начала Пятый ярус, а потом и остальные.

– На этом всё.

Боромира как ветром сдуло, судья ушел. Старый хранитель посмотрел на Таургона – стоит ли что-то говорить сейчас? понял: нет. Пусть на столе госпожи Тинувиэли всё остается как есть. Надеждой, что ее найдут.

Таургон, не спрашивая дозволения, подошел к столу, сел, сцепив руки и низко опустив голову. Диор встал, молча положил руку ему на плечо. Что тут скажешь? Обернулся к неподвижно стоящему Брандиону: только ты во всем этом виноват.

У того и так сердце рвалось от отчаяния. Особенно когда он увидел, что этот неизвестно из какой глуши взявшийся северянин – близкий друг Наместника и его семьи. Она что-то говорила про его поездку с Денетором, но он не придал значения…

Если бы он понял это раньше! Да за такого жениха он бы Тинувиэль выдал, не спрашивая ее согласия. Для ее же счастья.

Почему, почему же он узнал это только сейчас?!

– Госпожа, – сказал Маэфор.

Каждый раз, когда он произносил это простое слово, Тинувиэли хотелось обернуться и увидеть ту госпожу, к которой он обращается. Она тысячи раз слышала это слово от слуг или от горожан, но Маэфор говорил его по-особенному. Так, словно она была дочерью одного из знатнейших лордов. В его тоне было безмерное почтение, но при этом ни капли робости низшего перед высшим. Словно и сам Маэфор был из знати.

Кто он? И кто Таургон, если это «его люди»?

Какой поступок совершила она сегодня ночью?

С кем бежала? Куда попала?

Он привел ее в маленькую комнату под самой крышей. Книги стопками на полу, стол – почему-то не у окна, а у дальней стены; тяжелые занавеси на окнах. Маэфор зажег светильники.

– Госпожа, Таургон просил передать, чтобы ты не подходила к окну. Днем – ни в коем случае. После захода солнца можно, но только погасив свет в комнате. Тебя не должны видеть.

– Хорошо.

– Устраивайся.

Аккуратная постель в углу, возле – сундучок: пустой, открыт. На стене – харадский ковер: слон, на нем в беседке едет красавица, у ног слона – воины с копьями; дорогая вещь, если она разбирается в коврах. Вспомнился тот день у харадрим. Стало спокойнее.

– Будет что-то нужно – позови. В доме всегда кто-то есть, не я, так другие. Любой из нас исполнит твою волю.

– Кто вы? – выдохнула она.

– Мы арнорцы. Друзья Таургона, – улыбнулся Маэфор.

Друзья? О друзьях не говорят «мои люди».

Кому доверилась ты, Тинувиэль?

– Госпожа, если тебе будет спокойнее – вот.

Он протягивает ей ключ. Новенький, металл блестит.

– Зачем? Я в вашем доме.

– Дело твое. Сейчас тебе что-нибудь нужно?

– Не знаю. Нет.

– Отдыхай.

Маэфор почтительно кланяется ей и выходит.

У простого охранника купеческих обозов не может быть таких манер.

В какую клетку влетела ты по своей воле, Соловушка?

Она растерянно вертит в руках ключ. На нем, отлитая из белого металла, весело блестит собачья морда.

Таургон приходил в себя. Спектакль, разыгранный в зале совета, оказался больше чем спектаклем; он чувствовал то, что говорил. И это отчаянье – в тот миг оно было искренним. Иному Диор бы не поверил.

Он смог перехитрить Диора. Проигрывал ему раз за разом, и всё-таки сейчас – удалось. Но торжества не было. На душе – хуже некуда.

Почему?

Брандион не заслуживает другого, выхода им он не оставил, а Диор… Диор тоже сейчас переживает похищение Тинувиэли… и не расскажешь правду. Не успокоишь его.

Ладно. Сейчас – Тинувиэль. И свои. Надо сообщить им, что всё в порядке.

Он оторвал от листа бумаги верхнюю четверть, написал «Меня вызывали в суд, и сейчас я вне подозрений. Всё в порядке. В ближайшие дней десять не ждите». Подписываться не стал, Тинувиэли прекрасно известен его почерк.

Что ж, Диор считает, что похищенная в Четвертый ярус не спускалась, надо проверять выходы на скалы в Пятом или даже выше. Возможно. А он всё-таки проверит Четвертый. Поговорит со стражниками, видевшими ночью ту компанию. Поговорит с Денгаром и теми немногими из стражи Яруса, кто до сих пор не ушел ни по возрасту, ни на повышение… потолкается в толпе.

И случайно уронит эту записку.

Не позже сегодняшнего вечера Тинувиэль ее прочтет.

– А я не знаю, что с ней делать, – говорил молодой Халлах.

Положение арнорцев было отчаянным: невеста Арахада не ест и не пьет. Она ведет себя как пленница и при этом говорит, что всё в порядке и ей ничего не нужно.

Завтрак не тронула. Обед пришлось унести. Догадались поставить ей фрукты – ну да, одно яблоко она надкусила. Так, небось, и лежит надкусанным. Ну, может, полчашки воды выпила. За целый день.

Надо накормить ее ужином. Как?!

У всех, начиная с уже седеющего Дорона и заканчивая юным Халлахом, опыт обращения с похищенными девушками был совершенно равным. То есть никаким.

Жертвой Маэфор избрал Халлаха:

– Ты самый молодой из нас, – говорил командир, – у тебя лицо располагающее. Нас она боится, тебя не испугается.

– Я не знаю, что делать! – юноша пытался ретироваться, но понимал: не выйдет. Спорить с Маэфором может только Арахад.

– Тебе почти ничего не нужно делать. Войдешь, поклонишься. Заведешь разговор. И начнешь ее спрашивать что-нибудь по истории. Неважно, что. Все женщины любят болтать, а она девушка образованная. Так что она будет рассказывать, а ты ей иногда задавай вопросы. Потом она устанет говорить, и ты предложишь ей ужин. Вот она и поест. Ну же! Это просто.

– Сам бы и шел, если это просто.

– Повторяю: она боится. От нас орки разбегаются, не то что девушки. А ты – другое дело. Ты обаятельный. И вообще, это приказ.

Не подчиниться приказу Халлах не мог. Он пошел по лестнице, провожаемый взглядами товарищей. Одни безмолвно желали ему удачи, другие радовались, что это испытание выпало не им.

Дошел до двери, постучал.

– Не заперто, – услышал он женский голос.

Сидит у стола. Какая-то книга открыта. На первой странице. Надкусанное яблоко.

– Госпожа, я пришел узнать, не нужно ли тебе чего?

– Нет, спасибо.

После такого только развернуться и уйти. Но внизу – Маэфор. Здесь безопаснее.

– Госпожа, можно, я войду?

– Заходи.

Халлах закрыл за собой дверь. Будем считать это первым шагом к удаче.

– А что ты читаешь, госпожа?

– Читаю? – она посмотрела на книгу, будто не сама положила ее на стол. – «История войн с Умбаром».

– Интересно?

Дурацкий вопрос, видно же, что она дальше первой страницы не продвинулась. А по-хорошему осилила заголовок только сейчас. Но велено же расспросить ее! Начитанная девушка…

– Ты, наверное, много знаешь об истории этих войн?

– Знаю, да… – она смотрела мимо него, а потом сказала решительно: – Расскажи мне о Таургоне.

– О Таургоне? – опешил Халлах.

– Ну да. Каким он был до… приезда в Гондор. Чем занимался.

– Ты о войне? Меня тогда не было на свете, я не могу тебе рассказать… Это Маэфора надо спрашивать, они сражались вместе.

– Позови его?

И тут Халлах решился.

– Госпожа, – твердо сказал он, – я позову Маэфора. Но только после того, как ты поужинаешь. И съешь всё.

– Хорошо, – согласилась она.

…– Ты почему вернулся так рано? – возмущенно спросил Маэфор, увидев Халлаха на лестнице.

Тот осмотрел товарищей взглядом юного полководца, разбившего три вражеские армии разом:

– Ужин ей немедленно. После ужина Маэфор идет к ней рассказывать про войну Таургона с орками. Но я позволю ему войти, – он выдержал паузу, – только тогда, когда она всё съест.

– Мерзавец, – восхищенно сказал Маэфор.

– Это не мерзавец, – заметил Нордолен. – Это Хуан.

Халлах прожил долгую жизнь, у него была большая семья. Но и жена, и дети знали его только как Хуана. Прежнее имя осталось лишь в памяти родителей.

Маэфор честил Арахада на все лады: что он ей уже рассказывал про себя?! Что можно говорить, что нельзя?! Хоть бы предупредил! Нет, он сказал лишь «ни слова о том, кто я на самом деле» – и всё! Ну и? Пока она кушает, есть время подумать… будем считать, что он простой дунадан, будем вспоминать забавные случаи… Историю войн девушкам читать нестрашно, а вот узнавать, как твой жених сражался на самом деле, явно не стоит.

На лестнице появился новоиспеченный Хуан, изволил протявкать «можно». Маэфор резко выдохнул и пошел к Тинувиэли. Он оч-чень надеялся, что не скажет лишнего.

…вышли они от нее глубоко заполночь.

За это время Халлаху дважды пришлось бегать за горячим питьем для командира: пересыхало горло. Сам Маэфор чувствовал себя выжатым, как после многочасового бега: госпожа оказалась слушателем благодарным, но дотошным.

Халлах взглянул на него искоса:

– Она девушка образованная. Ты ей просто задавай вопросы – и она будет рассказывать. Женщины все такие болтливые.

Если бы можно было испепелить взглядом, Маэфор бы сделал это. Но пришлось ограничиться словами:

– Знаешь, что с такой скотиной, как ты, делают? Ошейник надевают и в конуру сажают.

– Нельзя! – гордо ответствовал Халлах. – По двум… нет, по трем причинам.

– Ну и?

– Во-первых, я скотина валинорская, и со мной даже эльфы обязаны обращаться почтительно, а уж всякие смертные – тем более. Во-вторых, никто из вас не умеет кормить госпожу, без меня она у вас умрет от голода. И как вы тогда будете объясняться с Таургоном?

– А в-третьих?

– А в-третьих, это противоречит текстам! Перечитай хотя бы «Лэйтиан», если забыл!

НАСЛЕДНИКИ ЭЛЕНДИЛА

Конец апреля – май того же года

Они сидели у Диора и обсуждали дела скриптория. Один из писцов освободился, можно отдать ему «Повесть о Видугавии». Списки Таургон проверил, разметил, как стоит использовать их все (к изначальному варианту есть несколько очень удачных добавлений, а раз автор всё равно не поставил свое имя, то он явно не стал бы возражать против такого); и сейчас, когда Диор знает, кто перед ним, стало проще: можно говорить то, что думаешь, и не следить за каждым словом. Таургон рассказывал о чувствах автора, о том, что узнал о нем из «Повести», о том, насколько эта книга нужна Арнору.

Потому что арнорцы всегда будут в Минас-Тирите. Теперь об этом можно говорить напрямую.

– Мы один народ, и слишком долго мы были разобщены. Может быть, и в этом причина того, что мне приходится уезжать. Как Гондор может принять северянина, если не знает, что Арнор жив? Наши будут здесь тенью. Простыми охранниками тарбадских обозов. Но ты знаешь, что они здесь. Знает Денетор. Знает Харданг. В свое время объясните Барагунду. Ну и так далее. Да и народ будет говорить… сначала тихо, потом громче.

Диор молча кивал.

Настоящие решения принимаются не на совете.

– В одном ты ошибаешься, – сказал Наместник. – Если «Повесть о Видугавии» так… полезна, как ты считаешь, она нужна нам не меньше, чем вам. Чтобы понимать вас. Так что сразу будут снимать две копии – по твоему варианту. А ты поторопишься с примечаниями, чтобы и их успели переписать.

– Хорошо.

– А что делать с тем, что не закончила… эта девушка?

Таургон вздохнул:

– Я прочел и сверил разночтения, переписывать можно хоть завтра, но… Серион с тоской смотрит на ее стол, но всё-таки эти разложенные книги – знак надежды.

– Понимаю. На сколько там работы?

– Недели на две, может меньше, – пожал плечами арнорец.

– Время есть.

– Да, есть.

Тяжелое молчание Таургона означало: а новостей нет, и пора перестать надеяться.

– Мне не спится; выйдем на свежий воздух? – сказал Диор.

Они вышли. Была глубокая ночь, звезды проглядывали сквозь легкие облака. Северный горизонт у самой кромки был чист, там бледнело зарево будущего восхода. Облака величаво разлетались от него в обе стороны, как крылья исполинской птицы.

Они пошли по Языку к самому его острию.

Диор опирался на трость. Ту самую, резную, с головой харадского барса. Хоть и не скипетр, а тоже по наследству переходит.

Остановились. Под ними, всеми ярусами вниз, спал Минас-Тирит. Вдали поблескивал Андуин – там, где в нем отражалось светлеющее небо.

Диор посмотрел на северянина и сказал спокойно, о давно обдуманном:

– Я учил тебя говорить не всю правду и выучил неплохо. Но всё-таки ты себя выдаёшь. При нашем прошлом разговоре я был слишком взволнован и не заметил очевидного… потом эта история с похищением – тоже было не до того… но у меня нашлось время подумать.

– О чем я еще проболтался? – улыбнулся Таургон.

– Это должен сказать я – или всё-таки скажешь ты?

Таургон отвернулся и стал смотреть на рассветное зарево.

– Возможно, ты прав, – сказал Наместник. – Такую тайну не выдают даже друзьям. Можешь быть уверен, я не скажу никому, кроме Денетора. Если догадался я, то он наверняка знает. Может быть, расскажем Барагунду. Потом. Сильно потом.

– Как ты узнал? – хмуро спросил Арахад.

– Ты не смог сказать, сколько тебе лет. Но когда я заговорил о твоих правах на престол, ты ответил не задумываясь. Наследник Исилдура, как бы знатен он ни был, не продумает настолько тщательно ответ на этот вопрос. Только один человек может так серьезно решать это. Человек, чьи права неоспоримы.

Северянин молчал.

– Ну и потом, эта изящная фраза: «если бы в вашей сокровищнице не лежало две Звезды». Другого ты ею бы поймал. Но я сам научил тебя этим хитростям.

– Да.

– Итак, Аранарт не погиб? А Звезды?

– Настоящая хранится у Элронда.

– Ты понимаешь, что это всё меняет? – спросил Наместник.

– Это ничего не меняет, – твердо ответил Арахад. – Я уезжаю, и это не только твое, но и мое решение.

– Позволь напомнить тебе, – сказал Диор, – что один раз я уже пренебрег твоим решением. Ты исполняешь свой долг, а я – свой. И пока ты не коронован, ты решаешь только свою судьбу. Судьбу Гондора решаю я.

– Мой господин, – вскинулся Таургон, не замечая неуместности этого обращения именно сейчас, – не надо начинать с начала там, где всё закончено. Я должен повторить тебе всё, что уже говорил?!

– Это были слова одного из потомков Исилдура. Который имеет чуть больше прав, чем любой из потомков Анариона. Права наследника Элендила – иное дело. Наместник обязан отдать власть Королю.

– Прежде всего, наследник Элендила не я, а мой отец, – Арахад помолчал, глядя на светлеющее небо. Бледно-желтое зарево становилось всё шире, кромка наливалась багрянцем. А о письме отца, доставшемуся такому вот рассвету, Диору знать незачем.

– Мой господин… да, я буду называть тебя так, хотя бы из уважения к твоим летам. Ты не отдашь мне власть. И сам знаешь, почему. Ты завел этот разговор не чтобы начать с начала. Тебе нужно, чтобы я подтвердил твою правоту. Давай об этом и будем говорить.

– Я слушаю тебя.

– Король нужен не для того, чтобы править страной. Править могут другие, такие, как Денетор. У него это получается в тысячу раз лучше, чем вышло бы у меня… или у моего отца. Долг Короля в ином: вести народ к Свету. И не к тому Свету, который видит он сам, а к тому, который каждый человек видит в себе, и Король должен помочь в этом. Могу ли я быть таким Королем, ответь? Ты знаешь ответ. Ты знаешь Гондор. Тех, кому нужен Король, в стране очень немного. Что должно произойти, чтобы их стало хотя бы больше? Я не знаю.

– Я тоже, – откликнулся Диор.

– В руках Короля – сила исцеления. У Аранарта она была. Ни у одного из его потомков – нет.

Диор молчал.

– Поэтому я и уезжаю. Поэтому ты и отпускаешь меня.

– Назовешь свое имя? – тихо сказал гондорец.

– Арахад. Сын Арагласа.

– Арахад… Царственная Верность… – он словно пробовал имя на вкус.

И оба промолчали о том, что синдарин здесь многозначен, и это имя можно понять как «Королевское место». Коротко говоря – «Трон». Вряд ли Миринд думала об этой игре смыслов, называя первенца.

Сила имени – странная сила: когда есть, когда нет, а когда вот так: поманит, но не воплотится.

– Знаешь, – проговорил Наместник, – я всегда считал, что имя того Диора надо мной не властно. А вот теперь оно меня настигло. Как и тот Диор, я храню несказанную ценность, доставшуюся мне в наследство, и вот приходит тот, кто имеет на нее свои права.

– Но я не требую.

– Словами нет. Но самим присутствием здесь – да. И от моего решения зависит, что ждет мой народ: страшные потрясения, которые, быть может, обернутся Светом в грядущем, или спокойная жизнь тех, кто от Света отказался. И как и тот Диор, я отвечу отказом.

– И поступишь мудро, – сказал Арахад.

– Возможно.

– Мы не эльфы, господин мой, мы смертны. Отказ того Диора был вневременен, а ты отказываешь не роду Элендила, а только человеку, который стоит перед тобой. Потому что ему не по силам сокровище, которое ты хранишь.

– Мне легче от твоих слов.

– Раз уж мы заговорили о власти имени, господин… после Диора у синдар больше не было короля. И тот Денетор на долгие века оставил народ лайквэнди скитаться без власти и защиты… Если слова о власти имени правдивы хоть на волос, в правление Диора и Денетора Король вернуться не может.

– Ты хорошо утешаешь, – он слабо улыбнулся.

– Ты принял правильное решение. Оно совпадает с моим.

– И всё-таки я сказал «нет», – медленно проговорил Наместник Гондора.

Таургон героически выждал две с лишним недели со дня побега.

Разговоры улеглись.

Поиски, если они и продолжались, были не в Минас-Тирите.

Там, где город упирается в утесы Миндоллуина, по шести нижним Ярусам велись работы. Судя по разговорам о смещениях и назначениях, последствия этого побега для кого-то оказались трагичны. Хальдир пересказывал слова деда, лорд Харданг был в яростной смеси негодования и стыда, считал слабую охрану выходов на утесы своим личным позором, гремел, что там можно было не одну девушку на рассвете, а полгорода в полдень вывести, и чтобы мне больше ни одна мышь! чтобы всё, где можно выбраться, было перекрыто на совесть, а не как раньше, а городская стража днем и ночью, и вот особенно ночью!.. Таургону хотелось верить, что Денгар не слишком пострадал от гнева Хранителя Ключей… да и нет никаких оснований полагать, что гнусный похититель увел свою жертву именно через Четвертый ярус.

Но девушку увели не через ворота, а через выход на скалы – эта версия была признана окончательной, надежды найти ее на дорогах почти не было, хотя по заставам были разосланы описания… поужасались, понегодовали, посудачили… и затихло. Только по городским работам и можно было сказать, что это дерзкое похищение действительно было.

И северян ни разу не упомянули. И в дом их не зашли. Ни Денгар, знающий их как безупречно надежных людей, не станет их подозревать, ни тем более лорд Харданг. Вот такая неожиданная польза от тех ужинов. Ну да, с него самого обвинения сняты, а Хранитель Ключей скорее станет харадским купцом, чем заподозрит потомков Исилдура!

Всё это было очень здорово… и жгуче стыдно.

Таургон повторял себе, что у него не было выхода, что Брандион не дал бы согласия на их брак, а просить Диора было нельзя… в любом случае, думать о прошлом уже поздно, надо было разумно вести себя сейчас.

Словом, две недели он переживал, расспрашивал стражников о том, есть ли новости, пытался что-то выяснить сам, усилия были тщетны, он неразговорчив, все понимали и не спрашивали его… так что можно, наконец, пойти к своим.

К ней.

От Маэфора, с которым он пару раз «случайно» сталкивался в Четвертом ярусе, он знал, что у Тинувиэли всё хорошо.

Увидеть ее наконец.

Свою будущую жену.

Так долго мечтать не смел об этом, что теперь не верится.

Еще не протрубили на дворцовой башне, приветствуя солнце, а он сбежал вниз. Он свободен до полудня и даже дольше (сегодня совет), они успеют вволю наговориться.

Арнорцы приветствовали его с радостным удивлением.

– Встала, позавтракала, – ответил Маэфор на его вопрос.

Он бегом поднялся на третий этаж, постучал.

– Открыто же! – услышал он ее удивленный голос.

Он еще успел подумать «Раз не запирается, значит, всё совсем хорошо», распахнул дверь, вошел. Она сидела за столом и читала.

Увидела его, ахнула и бросилась ему на шею.

Он прижал ее к себе и, сам того не ожидая, стал целовать – лицо, глаза, губы, эти влажные жаждущие губы, всё было совсем не так, как двадцать два года назад, тогда они только пробовали любовь на вкус, не зная и не умея ценить ни чувство, ни друг друга, она принимала его ласки и отвечала, безмолвно требуя еще, ее губы были жаркими, а тело слабело в его руках, и можно было быть смелее, и она отвечала «да», отвечала не словами, а этой желанной податливостью, она больше не боялась любви, и ради этого стоило вынести все годы рядом, но не вместе, она смеялась от счастья, запрокидывая голову, и он целовал ее стройную шею, а руки крепче прижимали мягкую округлость ее бедер.

Стук в дверь.

Кого несет и зачем?!

– Да! Что? – спросил Таургон хрипло.

– Прошу простить, – раздался голос Маэфора, – но уже заполдень. Ты вроде говорил, что тебе в караул.

Таургон медленно провел руками по лицу, пытаясь вернуться в реальность и понять смысл слов друга.

То есть как – заполдень?!

Окна в комнате, как он и велел, были плотно завешены. Он откинул тяжелую ткань.

Тени от домов лежали почти прямо вдоль улицы. Почти: слегка сместившись к востоку.

– Спасибо, – ответил он.

Голос, вроде, возвращается.

– Родная, мне нужно идти.

– Когда ты снова придешь? – проговорила она.

– Не знаю.

– Завтра?

Заставить себя соображать – и немедленно!

– Нет, не завтра. Если я стану приходить сюда каждый день, это вызовет подозрения.

– Подожди…

– Нет, – он решительно тряхнул головой. – Нет. Иначе я отсюда до заката не уйду.

Он быстро и безжалостно вышел, пока она не успела еще что-то сказать.

На совет он не опоздал, всё было в порядке. Стоял, опираясь на спасительное копье, и думал о ней. Голова шла кругом.

Такая близкая.

Такая маняще-податливая.

Такая своя.

Она будет его. У них будут дети.

До сего дня он думал о брачном ложе только как о том, что необходимо для продолжения рода. Но теперь, ощутив в руках ее тело… она перестала бояться брака, она хочет того же, что и он, их ждут ночи, полные любви и счастья.

Продолжение рода! если бы брак был нужен только для продолжения рода, люди давно вымерли бы.

Денетор с интересом посматривал на Таургона. Видеть это лицо, всегда сосредоточенное, таким отрешенно-счастливым… ну, значит, можно окончательно успокоиться насчет той истории с похищенной девушкой.

Нашлась.

Да и не терялась.

У нее всё в порядке. У Таургона – тем более.

Одно удовольствие смотреть на счастливого человека.

Денетор спохватился, что сейчас сам начнет улыбаться. На совете! И как все истолкуют его безмолвную улыбку?!

Да как угодно, последствия для Гондора будут непредсказуемы! Понастроят кораблей с пятью мачтами… или с шестью. Смотря как широко улыбаться будет.

Обычное равнодушное лицо… вспоминаем уроки своего деда… вот так.

Барагунд, наверное, таким же сияющим ходит, Дагнир на него любуется. Пора вызвать сына сюда: он попрощается с Таургоном, а ты сравнишь, у кого взгляд счастливее.

У тебя перед свадьбой был такой же?

Вряд ли. Ты был бешеным мальчишкой, а он… сколько лет он ее добивался? про девушку, которая трудится с ним в Хранилище, ты слышал давно…

Надо будет проследить, чтобы они благополучно уехали. Пусть лучше будет лишняя предосторожность, чем что-то неожиданное.

А ведь никаких «детей». Ей действительно немало лет, а нуменорская кровь у нее слабовата. Так что один наследник – и всё.

Внезапно вспоминается один старый-старый разговор с отцом, ты тогда его не понял и, не поняв, забыл его слова… оказалось, что не забыл. Отложил на дальнюю полку памяти до поры.

Когда ты в годы затишья возвращался домой, сестренку оставляли на тебя. Она была взбалмошной, неуёмной, и ты однажды пожаловался отцу, что Сильмариэнь непослушная.

А он улыбнулся как-то странно и сказал:

– Непослушная? Конечно… Будь она послушной, ее бы на свете не было.

Значит, способы есть. Конечно, они есть. Просто тебя раньше это не интересовало.

И отец их знает.

Приехать и поговорить с ним.

Чтобы никаких непослушных детей у них не было. Им нельзя.

А ведь совершенно не слышишь, что говорится на совете. Ну ладно. Судя по лицам, всё в порядке. За наш флот тревожиться нечего. Потом у Фелинда спросить, что он думает о словах Туора, Мараха и прочих, – он и перескажет тебе всё ценное, что тут было.

Сказать бы им: «Всё это мелочи, а у меня вот есть новость государственного значения: наследник Элендила женится».

Н-да. И посмотреть бы на их лица.

Ладно, государь, не волнуйся, я не выдам твою тайну. Я, наверное, тебя даже и не поздравлю… хотя всё может быть.

И спокойный отъезд как свадебный подарок. Ты б этом не узнаешь, но неважно.

Таургон привычно поднимался по потайной лестнице к Диору и, только дойдя до верха, понял, что не знает, о чем говорилось на совете.

То есть – совсем.

Не только, кто и что считает, но и какую тему обсуждали.

Т-так.

Пока он отпирает дверь, он должен придумать убедительное объяснение этому. И, как и наставлял его Наместник, ни единого слова лжи.

Диор ему кивнул, заваривая чай.

За эти годы Наместник точно выучил, сколько северянину нужно времени, чтобы дождаться развода караула, отнести копье в оружейную, уйти вроде бы к себе – и, никем не замеченным, придти сюда. Уже много лет ты входишь, и он начинает заваривать чай. Ни раньше, ни позже.

Сегодня их последний совет. И именно о нем ты ничего не знаешь.

Досадно. Ужасно досадно.

– Таургон, что-то случилось?

– Да, мой господин.

Он по-прежнему зовет тебя так. Словно ничего не случилось. Словно ничего не обрывается.

– Мне нечего будет рассказать тебе о сегодняшнем совете. Я не слышал его.

Диор вопросительно посмотрел на него, ожидая объяснений.

– Похищенная девушка. Тинувиэль. Я только сегодня понял, как много она значит для меня. Мы годами были рядом, а я не видел своих чувств. Думал, она просто друг.

– Да, – кивнул Диор. – Так нередко бывает. О любви узнаёшь, только потеряв ее.

Он взялся за чайник.

– Тогда нам сейчас не «Феникса» бы пить… но ладно.

Разлил по чашкам.

– Когда ты едешь?

– Пока не знаю. Я скажу в Хранилище: пусть возьмутся за работу, которую она, – он опустил голову, – не успела. Я увезу эту книгу с собой.

– Конечно.

Диор накрыл его руку своей, утешая.

Лгать становилось хуже чем стыдно – больно, но он чувствовал: надо продолжать игру. Здесь и сейчас это правильно.

– Так что пара недель, может быть, чуть дольше.

– Хорошо.

Они пили ненужный сейчас крепкий чай и молчали.

– Я распорядился, – буднично сказал Наместник, – твою форму оставят тебе. Всю, кроме шлема.

– Шлемы общие, – заметил Таургон.

– Не то, чтобы я жалел подарить тебе мифрил, но это вызовет много разговоров. Едва ли они нужны тебе.

– Он неудобный, – улыбнулся арнорец. – Как боевой он неудобен страшно. А как парадный он мне без пользы.

Диор улыбнулся, оценив тактичность отказа.

– Их же, наверное, – Таургон уцепился за хоть какую-то тему для разговора, – при Алькарине делали. Пышность без толку.

Но Диор не собирался прятаться за обсуждение стиля Атанатара Алькарина, который, несомненно, успел запортить много древней простоты.

– Ты не будешь писать нам, – сказал он, – и это правильно. Но если вдруг однажды тебе понадобится передать в Седьмой ярус срочную весть – туника гвардейца откроет любые двери. Тебе… или твоему гонцу. Запомни это.

В дымке грядущего

Наместник Боромир был фигурой странной для самого себя, но именно такой, что сейчас нужна Гондору.

Он не правил и не пытался этого делать.

Страну крепко взял в руки Кирион; с недавних пор старший сын стал брить бороду, отчего сходство с покойным дедом становилось еще сильнее. Боромир подозревал, что Кирион делает это сознательно, он снова хочет сказать всем: «Ничего не изменилось и не изменится, один умер, другой встал на это место, а для Гондора всё по-прежнему».

Что делать на советах, Боромир знал совершенно точно: молчать, выслушивать, кивать. Если разгорится спор – отложить решение и обсудить всё с Кирионом.

Но советы чаще проходили без него.

Он ездил по стране.

Он был живой надеждой своего народа.

Его хотели видеть все: человека, бросившего вызов Девятерым и выжившего, несмотря на смертельную рану. В потерях его семьи (о смерти Денетора чаще говорили «гибель») видели отражение своих потерь, и в спокойном мужестве, с которым он это переносил, людям был источник мужества их собственного. Он мог говорить с простыми и со знатью, о делах сегодняшних или вспоминать войну, но какими бы ни были слова, он по сути вел одну и ту же речь: мы выстояли, и мы заживим раны, нанесенные и стране, и каждой семье.

Ему – верили. Безоговорочно.

Вот это и было его делом. А советы? – все мы знаем им цену. Во время войны отец не собрал совет ни разу… так что советы сейчас тоже очень важны. Это знак мирного времени.

Поэтому он возвращался в столицу, сидел на совете, добросовестно молчал и кивал, а потом отдыхал перед новой дорогой. Рана болела, когда слабо, когда сильнее, и Минас-Тирит был тем местом, где он мог забиться в свои покои и велеть не пускать к нему никого, кроме мамы. Неллас заботилась о нем, как о маленьком, и неизвестно, кому из них двоих это было нужнее.

А потом он уедет снова – спокойный, могучий, неколебимый… как Гондор.

Но однажды к нему вошел доверенный слуга и сказал:

– Господин, тебя хочет видеть какой-то северянин. У него туника Стража Цитадели, и он настаивает.

– Северянин?!

Вошедший был незнаком и молод, лет двадцать на вид, может быть, двадцать пять. Какой возраст скрывает это лицо?

Он с достоинством поклонился и сказал:

– Господин мой Боромир, мне поручено передать тебе письмо.

Протянул пергамент (тонкий, в Гондоре такого не делают).

Наместник резко развернул.

Боромиру, Наместнику Гондора

от называвшего себя Таургоном

Друг мой! Только сейчас я получил достоверные известия о страшном испытании, постигшем Гондор, о гибели твоего брата и о кончине вашего отца. Я не знаю, какие слова подобрать. Ваше мужество достойно величайших героев древности и выше их, потому что вы выстояли, не зная прежде войны.

Но сильнее всех известий я потрясен смертью Денетора. Это был поистине великий человек, он умер как жил, отдавая Гондору всего себя без остатка. Я хочу верить, что Гондор справится с утратой такого правителя, но утрата человека – невосполнима.

Я сердцем с тобой, и надеюсь, эти бессвязные строки всё же станут тебе опорой в том, что сейчас легло на твои плечи.

Внизу стояла буква «А».

Боромир поднял голову.

В комнате он был один.

Первая мысль: «Велеть догнать, вернуть!»… но он не отдал приказа. Государь сказал, что хотел, о чем-то, может быть, еще расскажет Маэфор, а северный принц… можно не сомневаться, что он в точности исполнил волю отца: отдать и сразу уйти. Что ж, они встретились. Как о нем говорил Маэфор? «Славный парень»? Не очень разглядел, но и впрямь – славный.

Значит, уже следующий наследник Элендила – в Минас-Тирите.

Только этот, похоже, будет жить неприметным.

Имеет ли он право рассказать об этом Амдиру, Митдиру и Садору? На Амон-Анвар отец взял с них слово, что они ни с кем не поделятся знанием о Наследниках Элендила, но он не запретил им говорить между собой.

Что изменил приезд в Гондор одного юноши с Севера?

Почти ничего.

Просто немного легче дышится.

* * *

Закончено было совершенно всё.

Единственное, чего ждал Таургон, – ответа родителей.

Ему никто не задавал вопросов. Ни с Диором, ни тем более с Денетором он не виделся. А Эдрахил после того совета ни разу не назначил его в караул. Таургон не сразу заметил это.

Если Диор спросит, почему он не уезжает, хотя в скриптории всё закончено, он ответит честно: «Я просил отца прислать тебе и Денетору подарки и жду гонца».

Если Денетор… с Денетором они так и не разговаривали. После рокового вопроса Наместника о его возрасте – ни разу. Таургон не знал, как посмотреть в глаза тому, кто так хотел видеть тебя на престоле. Еще меньше знал, что ему сказать. Извинился через Боромира, что его не будет с ними ни на Амон-Анвар, ни на свадьбе Митреллас. Вроде всё и вежливо, а только от стыда хочется провалиться сквозь семь Ярусов…

Недавно приехал Барагунд. Вот с ним говорить было просто: он взахлеб рассказывал о своих планах укрепления Итилиена, ты – не менее взахлеб – о своих планах войны на Севере. И уходили в воинский двор, если языки и уши всё-таки уставали.

Как объясняться с Денетором?

Сначала он раз в несколько дней спускался в Четвертый ярус, потом, убедившись, что на это смотрят, как на обычные сборы, стал бывать там каждый день. У них с Тинувиэлью так ни разу и не получилось поговорить: с какими бы намерениями задать ей вопросы он ни приходил, она встречала его поцелуем и… и потом Маэфор, деликатно стуча в дверь, сообщал им о времени.

Ну, значит, ничего важного они друг другу сказать не должны.

Они целовались, как и всегда, когда раздался шум. Не обычный гомон, на который они не обращали внимания, а громкие крики, пожалуй, радостные.

Тинувиэль замерла: пугаться? нет? Поначалу она сжималась от любого шума, боялась, что ее нашли, сейчас успокоилась, но…

– Ну их, – сказал Таургон. – Будет что-то надо – позовут.

Он снова обнял ее, и тут бесцеремонно распахнулась дверь.

Влюбленные обернулись.

Миг понадобился Арахаду, чтобы сличить лицо вошедшего с тем, каким он его помнил четверть века назад.

– Алдарион! – закричал он, забыв о невесте.

Тому труднее было признать лесного командира в этом безбородом великолепном гвардейце.

Братья принялись хлопать друг друга по плечам, бодаться, выкрикивая бессвязное «да я бы никогда тебя…», «на себя посмотри…» и прочее.

– Тинувиэль, это Алдарион, мой брат.

Она была явно удивлена, услышав королевское имя. То есть понятно, что древесное имя в лесу уместно, но всё-таки это уж слишком высокое, и странно для таких образованных людей…

– Привез?

– Привез!

– Всё?

– Всё! И письмо, и подарки, как ты просил, и…

– Пойдем! – перебил его Таургон. – Пойдем, покажешь.

Он решительно пошел к двери, Тинувиэль с ним.

– Нет, родная. Подожди меня здесь, я скоро вернусь.

Тинувиэль осталась в пустой комнате. От удивления и одиночества девушка возмутилась: брат приехал – и до нее сразу нет дела. Какая-то поклажа становится важнее, чем она!

– Алдарион, прежде всего: она не знает, кто я.

– Как «не знает»?

– Никак не знает! Просто Таургон, дунадан с Севера.

– Но ты же ей скажешь?!

– Не в Минас-Тирите. Так что следи за собой: никаких «Арахадов». «Таургон» или «брат».

– Как же она за тебя замуж выходит?!

– Так и выходит. И не скажу, что я сильно против этого.

– Знаешь, – покачал головой Алдарион, – я начинаю понимать, почему отец так ругался.

– Сильно ругался?

– Страшно.

– Но ты привез их благословение?

– Разумеется.

– Л-ладно, – передернул плечами Таургон, – дома разберусь.

Тюки Алдариона лежали на одном из столов. Младший принц взрезал веревки, и потекли серебристые, белые, рыжевато-коричневые меха… пушистое золото Арнора.

– Хороши? – с гордостью спросил Алдарион.

– Просто отличные. То, что надо.

Брат разрезал другой тюк, достал письмо.

Таургон почти вырвал из рук, развернул:

«Твой поступок позорит…» – сами знаем, дальше! – «но я уже говорил, что стоять на пути любви…» – спасибо, отец, – «поэтому примите наше… мы ждем вас и будем рады обнять нашу невестку».

Уф-ффф.

– Можем продолжать? – не без лукавства осведомился брат. – Это не самое интересное.

Что может быть важнее благословения, полученного, несмотря на гнев отца?

– Ты, помнится, просил, чтобы ей подобрали свадебный наряд? Так вот мама прислала.

Он достал ларец, обмотанный несколькими слоями мешковины, полоснул веревки, развернул.

– Открывай.

Арахад откинул крышку. Там было платье небесно-голубого шелка, очень гладкого и плотного. Такой здесь носили только самые богатые дамы.

Но он сейчас не видел шелка. На этой голубизне лежало жемчужное ожерелье.

Жемчуг Кирдана.

– Ма-ама…

– Водички принести? – заботливо осведомился брат.

– Но как же так? – выдохнул старший. – Ведь его носит жена вождя.

– Мы все тоже очень удивились. А мама сказала, что это ее жемчуг, и ей решать. И что ты прав в одном: Тинувиэль должна почувствовать, что едет не к диким зверям в берлогу.

– Мама… мама…

То ли возглас, то ли восхищение ее поступком.

– И это еще не всё, – не без удовольствия сообщил Алдарион.

Что еще? И куда уж больше?

– Это не подарок. В смысле – не в собственность тебе, – говорил брат, освобождая от мешковины ларец поменьше. – На свадьбу наденешь и вернешь.

Он открыл. На черном шелке сияло арнорское Семизвездье.

Как ни хорош шелк харадский, но ему никогда не стать таким гладким, таким мягким… и таким прочным. Четыре века ему, а выглядит как новый. Разве что нити на ощупь стали более суховаты.

– Хэлгон?!

– Да. Он сказал: если уж ты женишься по дороге, то хотя бы будь одет как принц.

– Спасибо, брат! – Таургон стиснул его плечи. – Спасибо!

После захода солнца братья отправились в Седьмой ярус. Алдарион нес заново упакованные меха, с которыми до того дали поиграть Тинувиэли. «Поиграть» было единственно точным словом, она была счастлива, как девочка, то погружая руки по самые запястья в лисий, то заставляя куний извиваться, словно зверь снова ожил, и бликовать от коричневого до рыжего. Забрать у нее подарки, предназначенные правителям Гондора, удалось лишь после того, как все арнорцы, хором и по очереди, заверили ее не один раз, что у нее будет такого сколько угодно и даже больше.

Таургон запоздало понял, что если бы двадцать два года назад он бы догадался к словам об Севере добавить вот такой мех, то его жизнь могла бы сложиться совсем другим образом. Но поздно сожалеть о прошлом, тем более, что настоящее его вполне устраивает.

Итак, гвардеец с кем-то вроде слуги купца, нагруженного поклажей, поднимались наверх. Прошли через Пятый ярус, Шестой, лестницу внутри утеса – и перед ними, словно видение из легенды, вознеслись белые стены королевского дворца, и башня Наместников, и Белое Древо.