Гном, убей немца!

Глава 21 Пришла пора сразиться

Слухи о новом невероятно смертоносном оружии разносились быстро. Уже к началу следующей недели на южном фронте с обеих сторон в открытую говорили о новейших патронах советской армии, которые по своей разрушительной силе равнялись, а то и превосходили мощь артиллерийских снарядов мелкого калибра. Немецкие солдаты шепотом передавали друг другу слухи об ужасном оружии русских, которое разрывает броню танков, как бумагу. Мол, было достаточно одного попадания из самой обыкновенной винтовки, чтобы сначала обездвижить танк, а потом его и взорвать.

В Красной Армии бойцы и командиры с придыханием рассказывали о сверхсекретных разработках советских ученых, об особой формуле пороха. С бедолаг снабженцев наши бойцы уже в открытую требовали привозить только новые патроны, а не обычные, как всегда. Те ничего не понимали, ругались, оттого часто случался мордобой. К командованию сплошным потоком шли донесения с просьбой выделить хотя бы несколько ящиков новых патронов, произведенных именно на патронном заводе № 60 в г. Ворошиловград, а не в каком другом месте.

В условиях военной неразберихи, тяжелого положения армии и тыла в первые месяцы войны высшему командованию Советского государства было не до каких-то там слухов. Если кто-то из командиров фронтов или членов Ставки и слышал о чудо-патронах, то попросту отмахивался от этого. И в самом деле, какое могло быть расследование о чудо-патронах в то время, когда враг рвался к Москве, а на кону стояло само существование государства.

Однако слухи, разговоры простых бойцов, письма домой, донесения командования и фото последствий начали напоминать собой снежный ком, катящийся с горы и постепенно набиравший все большую и большую массу. И в какой-то момент все начало меняться.

г. Ворошиловград

Патронный завод № 60

Поначалу я, как и все рядом, верили, что скоро все «вернется на круги своя». Казалось, что пройдет совсем немного времени, что нужно еще чуть-чуть потерпеть, и все изменится к лучшему. Мы снова заживем, как раньше — весело, душевно, мирно. Будем радоваться самым простым вещам, которые раньше не ценили, принимали, как само собой разумеющееся — прогулкам под весенним дождем, вечернему чаю на лавке у дома, неспешным посиделкам со старинными друзьями, счастливому детскому смеху на улице под твоим окном.

Я приходил в цех, где работали такие же подростки — девчонки и мальчишки, недавние школьники, и с головой погружался в работу. Я твердо знал, что делаю нужное, важное дело — приближаю победу над страшным врагом. С этой мыслью я сутками пропадал на заводе. Перестал уходить в общежитие для рабочих. Оборудовал себя небольшой закуток прямо в цеху, где и спал. От усталости после смены падал замертво, поэтому никакой шум станков и не мешал. Глядя на меня, стали жить в цеху и другие.

Мы верили, и я тоже верил в победу, но действительность оказалась ужасной — с каждым днем становилось лишь хуже и хуже, страшнее и страшнее. Все чаще шептались о том, что город скоро придется сдать и всем придется уехать. Вражеские налеты становились все разрушительнее, словно подтверждая эти слухи, разговоры. На улицах стало больше беженцев — потерянные женщины и дети с узлами вещей, грязными игрушками и диким страхом в глазах.

— … Как же так? Я же видел здешнее оружие, видел воинов, — удивлялся я. — У них необыкновенные самострелы, сделанные из железа повозки, летающие самолеты! Много, очень много всего…

Через город часто проходили колонны с боевой техникой, бойцами и командирами. Военные четко маршировали, громко отдавали приказы бравые командиры, грозно рычали огромные танки, лошади тянули за собой многопудовые пушки. Я просто не понимал, как можно победить такую силищу.

— Значит, орда сильнее… Как и в тот день, когда пал мой город.

Но в один день случилось то, что в очередной раз все изменило в моей жизни, поставив с ног на голову. Я только-только поменял порванную ременную передачу в механизме и запустил конвейер, как за моей спиной раздался громкий окрик. По-другому в цеху было нельзя, из-за постоянного грохота многочисленных станков просто на просто не докричишься.

— Архипов⁈ Санька⁈

Я повернулся и увидел у входной двери своего здешнего напарника — белобрысого Кешку Макарова, который махал руками, как моряк-сигнальщик на корабле. К себе, значит, подзывал.

— Сань, давай дуй к проходной, а я пока на конвейере постою! Чего-чего, твоя мать пришла с братом и тебя зовут! Давай, беги, может чего случилось…

Потемнев лицом, я тут же сунул напарнику в руки свои ключи, и кивнул — принимай, мол, хозяйство. Сам же скрылся за дверью, с трудом давая внутри себя тревогу. Приезд матери из поселка в город был неожиданным и ничего хорошего не сулил. Просто так ее бы с производства никто не отпустил, а, значит, и причина была довольно веская.

— Сашенька! — из темноты заводской проходной к нему с криком бросилась мать. Постаревшая: худая, осунувшаяся, с темными кругами под глазами. Смотришь, сердце кровью обливается. — Сыночек!

Его тут же обняли, расцеловали, всю щеку залили слезами. Сбоку в него вцепился младший брат, Петька, тут же принявшийся жалобно хныкать.

— Как ты тут, сыночек? Кушать хоть есть что? Совсем исхудал, одни глаза остались! — причитала мама, не давая ему и слова вставить. При это смотрела на него так, что ком к горлу подступал. — Я вот тебе хлебца с сальцом немного принесла, чтобы ты покушал…

Покопавшись в своей котомке, начала совать мне небольшой узелок. Темный, холщовый, как раз там поместиться небольшой кусок сала и краюха хлеба.

— Бери, Сашенька, бери, хоть покушаешь немного.

От узелка так одуряюще пахло копчёностью с чесноком, что рука сама собой потянулась. Но все-таки не взял, не смог. Вижу же, что она последнее принесла. Вон Малой с жадностью принюхивается, едва слюной не давится.

— Мамуль, не нужно. Нас здесь же хорошо кормят, — я с нежностью сжал ее худые пальчики, поднес к губам, осторожно поцеловал. Мама, самый родной человек, сама голодает, а детям последнее несет. — Честное слово, хорошо, вкусно кормят — и завтрак, и обед, и ужин даже. Сегодня вон так накушался, что пузо аж болит. Видишь, как надулось?

Пусть в животе и была только пустая мучная болтушка с двумя капустными листочками и парой кусочков картошки, но сытость я изобразил будь здоров. Даже живот стал гладить, показывая, как вкусно было.

— Кхе, кхе, кхе, — глядя на такую картину, закряхтел вахтер, дядя Ваня, как раз стоявший на проходной. Глаза при этом так округлил от удивления, что стал на пучеглазую рыбу похож. Он-то точно знал, что кормежка у нас такая, чтобы только ноги не протянуть и до станка можно было дойти. А как иначе? После того, как немцы продовольственные склады разбомбили, здесь все так жили. — Кхе, кхе.

— Мама, я тозе хочу на заводе лаботать! — Петька, младшенький, тут же подал голос. Видно было, что его очень впечатлили мои слова. Он аж с таким жадным интересом стал по сторонам оглядываться, что того и гляди сбежит. — Саня, возьми меня к себе! С тобой лаботать буду! Возьми!

У матери дрогнула рука, и она медленно убрала узелок в свою котомку. Поверила, похоже.

— Мамуль, не волнуйся, все у меня хорошо. Работаю, с ребятами уже подружился. Тут много таких, как я. Видишь, даже сапоги мне хорошие справили, — я показал на короткие сапожки, которые достались мне от недавно умершего парнишки. Мои ботинки совсем прохудились, а ноябрь выдался такой, что и в валенках было не жарко. — Лучше расскажи, как вы там? Как Пашка? Как папка?

И только я спросил про отца, как она разрыдалась. Снова меня крепко-крепко обняла.

— Мам, ты чего? — у меня внутри все похолодело. Не знал, что и думать. Неужели, что-то страшное случилось. Их ведь, как и нас, последнее время почти каждый бомбили. — С отцом что-то?

— Эвакуацию объявили, все шахтеров мобилизую… — сквозь слезы рассказывала она. — И Федю тоже… Вчера собрался… Сказали, что на бронепоезде будет город оборонять…

Она продолжала рассказывать, то и дело всхлипывая, а я все это время косился вправо, в сторону старого цеха. Все станки оттуда еще на прошлой неделе вывезли, а туда загнали паровоз с тремя вагонами. Мастер сказал, что будут из него бронепоезд для обороны города делать. Вроде бы вчера уже и одну башню с орудием поставили.

— Нас тоже к эвакуации готовят, Санечка, — мама уже не плакала, а скорее глухо бормотала, то и дело тяжело вздыхая. Взгляд при этом был растерянный, опустошенный. — В Саранск, кажется, поедем. Когда же теперь все увидимся-то… Пашка вот на фронт собрался. День деньской у военкомата торчит, пороги оббивает, просится. Вчера сказал, что, если его не возьмут, то сам убежит.

Вдруг за входной дверью кто-то громко, уверенно затопал сапогами. Обычные рабочие так не ходили. Те больше шаркали, чем чеканили шаг. И точно, дверь широко распахнулась и на пороге появился крупный коренастый мужчина в форме капитана.

— А это что такое? — он тут же нахмурился, наткнувшись взглядом на маму. — Что это за комната для встреч? Товарищ, почему на военном объекте посторонние? — вахтер при этих словах выскочил из своей каморки, как черт из табакерки. Тут же вытянулся перед военным, живот втянул, глаза выпучил. — Совсем страх потеряли⁈ Враг за воротами, а у вас тут посторонние! Гражданочка, живо на выход! Освободите помещение!

Мама испуганно втянула шею в плечи, крепко прижав к себе младшего сына. Еще раз меня обняла, расцеловала, бросила напоследок долгий взгляд и, наконец, скрылась за дверью.

— Почему в рабочее время шатаемся без дела? — это военный уже в мою сторону рыкнул. — Кто мастер? Как он, твою мать, за дисциплиной следит⁈ Бегом в цех!

Я молча кивнул и пошел к своему рабочему месту. Настроение стало совсем ни к черту. От слов матери на душе было совсем погано. Получалось, что я снова терял свою семью. Сначала это произошло в том мире, а теперь то же самое случалось и в этом мире.

— Не-ет, не-ет, больше такого не будет, — качал я головой, шепча себе под нос. — Я костьми лягу, но такого не допущу…

Всю оставшуюся смену я думал, что же теперь делать. Злость и не думала меня покидать. Напротив, она душила меня все сильнее и сильнее, уже мешая дышать.

— Они меня еще не знают… Я раздавлю эту нечисть, собственными руками раздавлю…

Бормотал со злостью, слал проклятья, механически ковыряясь в механизме. Вокруг толком ничего не замечал, погруженный в свои мысли.

— Тогда мне тоже нужно на фронт… К отцу…

Быстро сновал вдоль конвейера, время от временя вынимая застрявшие патроны, поправлял ленту. И, взбудораженный, никак не замечал, что его ладони светятся чуть сильнее, чем раньше. Всегда, когда из под его рук, вместо обычного металла выходил таинственный адамантий, кожа светилась. Но свечение было неяркое, едва заметное глазу, робкое, а теперь оно стало сильнее, и значительно теплее.

Обрати на все это внимание, я бы точно заметил эту странность. Раньше адамантий покрывал только кончики патронов тонюсенькой пленкой. Сейчас же менялась вся пуля, становясь совсем иной. И теперь это была уже не просто самая обычная винтовочная пуля, а нечто совершенно другое, более страшное, более мощное.

— Я вам еще покажу… вот увидите…

В моей голове бродили самые разные мысли о том, как помочь отцу, но одна из них мелькала чаще всего.

— А если на отправится на нем… Да, да, прямо на нем… С ним нужно лишь немного поработать, и тогда…

Все чаще я косился в сторону старого цеха, где из паровоза делали бронепоезд. Эти громадины из железа всегда вызывали во мне необычайное чувство восхищения. Оказавшись у железнодорожных путей, я нередко замирал и, как сопливый мальчишка, смотрел на поезда. В такие минуты мне всегда приходила мысли о грозных механических големах, созданиях древних гномов, наводивших ужас на окрестные народы моего мира.

— Да, да, нужно попробовать. Ведь, есть же легенда о Сенмунде Мудром… Он же смог, а почему не смогу я?

Он верил, чувствовал, что задуманное у него может получится.

— Я смогу это сделать, смогу…

Этот паровоз должен был стать не просто грозной боевой машиной, а нечто совершенно большим.

— Нужно лишь постараться…

г. Ворошиловград

Патронный завод № 60

Глубокая ночь.

Одна рабочая смена закончилась. На четыре часа, оставшихся до следующей смены, завод погрузился в тишину. Застыли станки, остановился конвейер. Многие из рабочих, работавших едва ли не сутками напролет, спали прямо в цехах. Каждый старался урвать хоть немного времени для отдыха. То там, то здесь на импровизированных лежанках из патронных ящиков валялись тела, укрытые старыми шинелями, ватниками.

В самом большом заводском цеху, большую часть оборудования которого уже вывезли на восток, стоял паровоз, укрытый паутиной монтажных лесов. Локомотив будущего бронепоезда, пусть еще и неготовый, уже внушал уважение. Все уязвимые места были прикрыты толстыми листами металла, создававшими хищные рубленые линии. Многотонная махина сейчас напоминала застывшего перед атакой невиданного зверя, готового к схватке не на жизнь, а на смерть.

Прямо за локомотивом стояли блиндированный вагон с узкими бойницами для стрелков и железнодорожная платформа, на которую уже начали монтировать танковую башню. Рядом на бетонном полу громоздились железные колпаки — будущие орудийно-пулеметные точки. У стен громоздились тяжеленые рельсы, которые за отсутствием настоящей брони использовались в качестве ее замены.

… Вдруг у одной из стен в лунном свете что-то мелькнуло. Тень то появлялась у станков, то снова пропадали, чтобы через какое-то время опять мелькнуть на свету.

Это был точно не бродячее животное, а человек. Судя по худосочной фигуре около будущего бронепоезда бродил подросток.

— … Отец, я не брошу тебя одного, — в тиши цеха раздавался лихорадочный шепот. — Я встану рядом с тобой, спина к спине, как это было дома…

Окажись рядом кто-нибудь, то он стал бы свидетелем весьма странного зрелища. Подросток, а это точно был подросток в засаленных ватных штанах, старом ватнике и серой шапке с ушами, напоминали то ли больного, то ли сумасшедшего. Он непрерывно что-то бормотал себе под нос, странно махал руками, дергано двигался.

— … Я помогу, я защищу тебя, отец. Орочье отродье даже пальцем тебя не коснется. Даже пальцем… Никто…

Худенькая фигурка медленно ходила вдоль локомотива, легонько, нежно касаясь его угловатых ребер, выступающих углов. В некоторых местах подросток задерживался чуть дольше, в другие — меньше.

— … А ты… ты станешь моим зверем, моим драконом, моим защитником… Только здесь плохое, дрянное железо, недостойное для зверя.

Он с силой пнул подвернувшийся под ногу рельс. Потом стукнул по железному листу, прикрывавшему кабину паровоза.

— … Я дам тебе кожу из настоящего адамантия, — шепот становился все громче. — Металл Богов не пробить, не проломить.

В темноте что-то сверкнуло. Потом еще раз, и еще раз. Огоньки «заиграли» на стенах, потолке.

— Настоящий зверь…

Сверкнуло еще сильнее. Свет искрил, выходя из под ладоней мальчишки. Там, где он водил руками, корежило металл. Поверхность паровоза шла волнами, и тут же застывала. С виду ничего не менялось и все оставалось по-прежнему, но изнутри это было уже не железо, а нечто совершенно иное, просто несуществующее в этом мире.

— Зверь…

Наконец, паренек остановился. Устало выдохнул, руки повисли, как плети. Видно было, что это действо далось ему непросто. Из него словно высосали все силы.

Закусив губу до крови, он тяжело взобрался в вагон. Здесь сделал несколько шагов, его нога задела большой кусок угля и он рухнул вниз. Сваленный для топки паровоза, уголь сдвинулся и накрыл его, пряча от чужих глаз.

Младшая эдда Подгорного народа «Сказание о славных деяниях Сенмунда Мудрого, великого короля Подгорного народа» [отрывок]

… Великий Змей Скарнгальд, рожденный в темных глубинах подземелий по злой воле колдуна Гренделя Ужасного, не знал пощады. Каждую ночь полной луны над скалистыми утесами Гордрума разносился ужасный рев, возвещавший приход страшной Жатвы — праздника Смерти. С жутким хрустом чудовище вырывалось из самой глубокой пещеры, круша на своем пути камни, деревья.

Окрестные селения, города пустели, жители в ужасе бросали дома, свой скарб, животных и бежали на Запад, как можно дальше от гор. Рыданья неслись над дорогой, женщины заламывали руки, младенцы рыдали до хрипа, старики и старухи падали ниц от страха. За старую лошадь, больного осла отдавали столько золота и серебра, сколько в былое время стоил хороший дом. Юные девы и почтенные матроны, презрев стыд, отдавались любому, кто обещал их спасти от ужасного чудовища. Страх поселился в сердцах людей.

Самые храбрые из храбрых отваживались и оставались в домах, чтобы бросить вызов ужасному Скарнгольду. Напрасные мечтания, пустые фантазии Ведь, шкура чудовища была закалена в глубинах земле в расплавленной лаве, ее не брал ни меч, ни топор, ни острие копья. Эдмон из Загреба, Киркал из Мериндора, Торвин из Борхондола и многие другие рыцари сложили свои головы за последнюю сотню лет. Никому из героев не удалось даже приблизиться к Великому Змею, все сгорели от его зловонного дыхания. До сих пор все предгорья Гордрума усыпаны костяками этих храбрецов.

Лишь Сенмунд Мудрый, правитель Подгорного народа, смог победить ужасного Скарнгольда. Зная о несокрушимой шкуре чудовища, он выковал из черного железа голема и покрыл его металлом Богов — адамантием. Только так можно было вдохнуть жизнь в бездушной кусок железа и сделать его своим оружием против чудовища.

И в день цветения красных календул ужасный Скарнгольд пал, сраженный дланью голема…