Гном, убей немца!

Глава 18 Началось

Дом Архиповых

Очнулся я резко, словно вынырнул из воды — только открыл глаза, сразу же жадно задышал. Из-за этих снов о прошлом, где я снова и снова переживаю кровавую атаку орочьей орды и гибель родного города, мне было до сих пор нехорошо, тревожно.

Шумно вздохнув, я вскочил с постели. В ушах стоял грохот — сердце стучало так, что я слышал только его и ничего больше. Вновь начала накрывать паника: хотелось бежать, кричать, что-то делать, лишь бы не лежать.

— Сынок, сынок, ты чего⁈ — вдруг со спины раздался столь знакомый мамин голос, полный нежности и заботы. — Зачем вскочил? Лежи! Медсестра сказала, что у тебя солнечный удар был от жары, и тебе нужно немного полежать.

Ее прохладная ладонь легла на мой разгоряченный лоб. Другая ладонь ласково погладила по макушке.

— Вот, попей сначала теплого чая, и ложись.

Я выпил сладкого чая с малиной и опустился на кровать.

— А где все? — я оглядел пустую комнату, прислушался к тишине во дворе.

— Эх…

Мама с тяжелым вздохом села рядом и крепко меня обняла.

— Паша с Петей за хлебом пошли, а Федор…

Она снова вздохнула, повернула голову в сторону икон и что-то очень тихо прошептала.

— Федя в военкомат пошел… На войну, сынок.

— На войну?

Я дернулся, вновь вскакивая с постели. Опять вспомнился тот проклятый день, когда раздался звон сторожевого колокола. Как и в том мире, отец пошел сражаться. Значит, и я должен! Я не могу его бросить одного! Мы вместе встретим орков, плечом к плечу, я и отец! Как и в прошлый раз, мы будем стоить вместе!

— Ты куда это собрался? — мама удивленно вскинула брови, наблюдая, как я одеваюсь.

— Я тоже пойду на войну.

— Что? Какая война?

В этот момент в сенях громко хлопнула дверь. Мы тут же замолчали и, словно по команде, развернулись.

— Федя? — тихо вскрикнула мама, видя входившего мужа.

— Папа⁈

Тот с каменным лицом прошел к столу, положил на лавку небольшую котомку, следом сел сам. Несколько минут молчал, опустив голову, смотрел в стол.

— Не взяли, Прасковья, — наконец, со вздохом произнес он.

— Не взяли, — она повторила за ним, с плохо скрываемой радостью. Конечно, какая жена в здравом уме обрадуется, что мужа забирают?

— Сказали, на меня бронь, и нужно возвращаться.

Она села рядом. И они замолчали. Он прятал лицо, стараясь не встречаться с нами взглядом. Словно ему было стыдно, что других взяли, а его нет. Она тихонько вздыхала.

— … Всех наших, кто с шахты, завернули, — глухо приговорил он, не поднимая головы. — Там сейчас много народу. Считай, весь посёлок. А я вот…

Мама подсела ближе, накрыв его ладонь своей.

— А Санька все за тобой рвался, — вдруг еле слышно проговорила она, прижимаясь к его боку. — Пойду, говорит, и все тут.

Отец удивленно вскинул голову, и махнул рукой, подзывая к себе:

— Сань, иди сюда. Садись, — хлопнул по лавке рядом с собой.

— Не торопись, сын. Мы и здесь пригодимся. Чтобы воевать с врагом, нужны патроны, снаряды, танки и самолёты, а для этого требуется что? — он потрепал меня по плечу. — Для этого нужны уголь, металл. Так что, сынок, мы здесь, в тылу, будем воевать. И чем больше добудем угля, чем больше выплавим стали, тем легче будет нашим бойцов там. Понял?

Я кивнул. Конечно, понял. Будет больше угля и металла, значит будет больше оружия, и быстрее уничтожим врага. Значит, и от меня будет польза, значит, и я смогу помочь.

— Вот и хорошо, что понял, — он ещё раз потрепал меня по плечу. — Прасковья, мы с ребятами поговорили и решили сегодня в дополнительную смену выйти. Собери мне поесть. Я пока одежду приготовлю. Сань, вернусь, поговорим, как и что дальше делать будем. Тебе бы со мной в шахту, ты бы там очень сильно пригодился…

Он не договорил, дав понять, что разговор об этом будет позже.

— Хорошо, бать, — снова кивнул я.

Пока они готовились, я вышел во двор. На душе было тяжело, тревожно. Казалось, стены дома давили, хотелось на свежий воздух. К тому же все еще кружилась голова после недавнего приступа.

— Санек⁈ — вдруг крик прорезал воздух, и над забором появилась вихрастая рыжая башка. Оказалось, это был Колька, один из моих новых одноклассников. — Че встал? Пошли скорее с нами!

Ничего не понимая, я подошёл к забору. Подтянулся, выглянул наружу, на улицу, и обомлел — там были все мальчишки из моего класса. Все семнадцать человек, в красных галстуках, громко галдели, махали руками — спорили, в какие войска идти записываться.

— … Дурень, какие ещё истребители? Там же учится нужно, в училище, взлёт, посадка, — говорил с жаром парнишка с оттопыренными ушами. — Года три нужно учиться в училище.

— Долго! — безапелляционно отрезал другой школьник, при этом ещё головой для наглядности мотнул. — Какие ещё три года? Тут и года слишком много! Мне брат сказал, что ещё месяц, ну максимум два месяца, и Красная Армия будет Польшу освобождать. Он танкист, а там такая моща, что ого-го. Короче, парни в танкисты нужно идти. Пехота пыль глотает, грязь мешает, а танкисты все время в коробочке. К тому же ордена чаще танкистам дают… Пошли, а то опоздаем и без нас немца разобьют.

Через мгновение мальчишки уже заспорили, в каких войсках чаще награждают орденами. Шум чуть ли не до небес поднялся, двое даже с кулаками друг на друга полезли, лица красные, злые, скачут рядом, как молодые петушки, «будущие награды делят».

— … Я же сказал, среди танкистов…

— Нет, среди лётчиков! Ещё по зубам хочешь?

— Что? Да, я тебе…

Я вышел через ворота к ним.

— Санька, ты в какие войска собираешься? — все, забыв про спор, повернулись к новенькому, ко мне, то есть. — Давай с нами, сейчас в военкомат пойдем, пусть нас в танкисты пишут. Сначала, понятно, по материальной части подтянут, потом сразу в бой. Считай, к сентябрю уже вернемся, с медалями. Вот бы Красное Знамя получить…

Я смотрел на них, чуть ли не с открытым ртом. Они не просто хотели на войну, а боялись, что могут не успеть. Это какими нужно было быть людьми, чтобы так думать⁈ Ведь, он видел настоящую войну, видел врага, стоял с ним лицом к лицу. Война — это не бесконечные победы, не легкая прогулка и награды. Война — это, прежде всего, смерть, боль, грязь, безысходность, ужас, которым нет конца и края.

— Чего молчишь? В пехоту что ли хочешь? — со снисходительным смешком спрашивал тот, что с оттопыренными ушами. — Или на флот? А что, парни у моряков форма красивая. В такой если на танцы выйти, то…

И говорил так, словно я даже и не сомневался, что иду воевать.

— Я… э-э… в шахту пойду или на завод, — нерешительно сказал я, видя, как у одноклассников меняются лица. — Буду угль для заводов рубить или пойду железо лить.

— Не пойдешь, значит, в военкомат? — переспросил мальчишка с оттопыренными ушами, похоже, местный заводила. Лицо у него скривилось, губа презрительно отвисла. — Струсил, да? Так и сказал бы, а развел тут болото. На завод пойду, в шахту пойду уголь рубить… Испугался, короче.

Я мотнул головой. О чем это он? Как это струсил? Чего он такое мелет?

— Струсил! — словно припечатали из толпы. — Трус! Штаны, поди, уже запачкал! — вразнобой закричали школьники. — Пошли, парни, а этот пусть дома сидит, у мамкиной юбки.

Прежде чем уйти, каждый счёл своим долгом с презрением посмотреть на меня. Кто-то даже смачно харкнул прямо мне под ноги.

Будь мы в тихой подворотне, они бы ещё и затрещин мне надавали. Можно было в этом не сомневаться.

— Я не трус, — негромко сказал я, глядя им в след. — Не трус…

Мальчишки уже скрылись из виду в конце улицы, а я все продолжал повторять:

— Я не испугался… Нет, я не боюсь их… А вы… Вы просто ничего не знаете… Просто не понимаете, что вас там ждет.

И тут на меня снова «накатили» воспоминания. Неприятные, тяжелые, они всю душу выматывали, заставляя снова переживать те страшные события.

— … Что ты, в самом деле? — лицо было мокрое от слез, а я сразу и не почувствовал, что плачу.

Тем временем мимо меня в сторону военкомата бежала еще одна компания мальчишек — человек семь — восемь, лет шестнадцать — семнадцать на вид, белобрысые, в брюках и теннисках. Лица решительные, глаза сверкают, и разговоры лишь об том, как бы попасть на фронт:

— … Леха сказал, что нужно на улицу Маркса идти. Там могут взять, если радиодело в школе проходили. А на Шевченко лучше не ходить, там сразу же заворачивают…

— … Да пару лет себе припишем, и все. Давайте только по одному…

— Припишем⁈ Тебе-то хорошо! Ты вон какой здоровый, а я?

— … А я в шоферы проситься буду. Меня батька уже научил баранку крутить.

Мальчишки спешили, хотели скорее попасть на войну, пока она без них не закончилась. Такое время, такие люди.

Война, которую ждали.

Война, к которой готовились.

Война, начало которой проморгали.

Начало войны напомнило бой двух боксеров, с первых же секунд поединка вошедших в жесткий клинч. Первый, горячий, молодой, «не красовался» перед болельщиками, не выкрикивал приветствия или даже оскорбления в сторону соперника, не вел разведку. Он сразу же разразился градом мощных ударов. Его противник, растерявшись от такого натиска, едва не оказался в нокдауне. Упал на одно колено, кряхтел, морщился от боли, утирал кровь, но все равно держался, копил сил, чтобы ответить…

В первые же дни войны немецкая авиация нанесла массированные удары по аэродромам, железнодорожным узлам, военно-морским базам, местам постоянной дислокации войск и многим городам на глубину 250 — 300 километров от государственной границы. Одновременно границу пересекли моторизованные и пехотные дивизии врага, атаковав пограничные заставы и стрелковые дивизии первых эшелонов армий прикрытия.

Имея за плечами успешный опыт «подвижной» войны в Европе, немецкое командование сделало ставку на блицкриг. По заранее намеченным направлениям двинулись ударные группы из танков и мотопехоты. Имея приказ не ввязываться в затяжные бои и не штурмовать в лоб эшелонированные укрепления, подвижные части за сутки продвигались на десятки километров в глубину обороны советских войск. Громя тылы, уничтожая пункты снабжения, рассеивания подкрепления, немцы создавали котлы, где только за несколько недель войны оказалось больше сотни тысяч бойцов и командиров Красной Армии.

Новый тип войны с её сверх мобильностью, активным использованием бронетанковых групп и невероятным уровнем взаимодействия всех родов войск застали советское командование, особенно его низовой и средний состав, врасплох. Уставы Красной Армии, вознося на пьедестал военной науки, исключительно атакующий манёвр, стоили стране миллионов человеческих жизней, десятков разрушенных городов и сотен миллиардов рублей ущерба. И только невероятная отвага и самопожертвование бойцов и командиров, не пожалевших своих жизней, дали стране время, чтобы собраться с силами.

п. Паркоммуна (посёлок имени Парижской коммуны)

В первые недели войны среди жителей поселка ещё часто слышались «бодрые» разговоры о наших успехах и обещания скорейших побед на фронте. Каждое сообщение СовИнформБюро встречали с надеждой, вслушивались в каждое слово, надеясь услышать что-то хорошее о положениидел на фронте. С воодушевлением встречали газетные заметки о наших летчиках, сбивавших вражеских асов, о снайперах, уничтоживших не один десяток гитлеровцев. До посинения спорили, когда же доблестная Красная Армия перейдет в контрнаступление по всему фронту и решительным ударом выбросит врага с территории нашей страны.

Однако с каждым днем становилось всё хуже и хуже. По радио объявляли название очередного города, захваченного врагом. Валом шли похоронки на родных и близких. Ширились страшные слухи об ужасной силе врага — о неуязвимых танковых армадах, о бесконечных стрелковых дивизиях. Пугали друг другими предсказаниями голода, невиданных болезней.

Уже к концу первой недели войны посёлок стал жить по нормам военного времени. Почти исчез смех, жители перестали улыбаться, вечерами не играла гармошке. Ночами посёлок погружался в беспросветную темень из-за обязательной светомаскировки. На улицах стало больше людей в форме и оружием, появилась военная техника. Непрерывным потоком на запад шли эшелоны с техникой, военными, боеприпасами.

Работники предприятий, шахт массово уходили на фронт, а их места занимали женщины, старики, дети. В одних местах это были добровольцы, в других местах — мобилизованные. Уже 30 июня 1941 года был создан Комитет по распределению рабочей силы при Бюро Совнаркома СССР, который учитывал незанятую рабочую силу и вел трудовую мобилизацию с учетом конкретных ведомств.

— … Санёк⁈ — я стоял у дверей поселкового совета, когда меня окликнули. Развернулся, поискал в толпе глазами, и сразу же наткнулся на рыжего парня с оттопыренными ушами, бывшего одноклассника, что тогда обозвал меня трусом. Он смотрел на меня и улыбался во весь щербатый рот. — Куда направили? В шахту? У тебя ведь там батек.

Я покачал головой. К сожалению, на наши шахты разнарядок на эти полгода не было.

— Не-е, на завод, — я развел руками. — На патронный завод распределили. В городе место в общежитии дали.

— Понятно, а я к металлургам. В соседнюю область поеду, — он махнул рукой куда-то в сторону. — Сань, я что сказать-то хотел… Меня ведь до сих пор гложет, — парнишка замялся, похоже, не зная как сказать. — Помнишь, тогда… Ну, когда мы все с пацанами в военкомат шли, а ты у дома стоял… Я тогда сказал, что ты трус. Саня, извини, сглупил я. Ты же прав был, прав на все сто. Мир, Саня?

Протянул мне руку, которую я тут же крепко пожал.

— Бывай, Санёк! Я же сейчас уезжаю. Береги себя! Всем нашим ребятам, кого увидишь, привет передавай!

— Бывай, Гриша! И тебе не хворать!

Он развернулся и пошел по улице, но еще несколько раз оборачивался и долго махал рукой. Понимал, что мы еще не скоро встретимся.

— Бывай, Гриша, бывай, — повторил я несколько раз, и погрузился в свои мысли. — Теперь и мы с тобой воюем. Только в руках у нас не винтовки и пистолеты, а кирка, молоток, лопата и стамеска. И ещё неизвестно, где воевать сложнее — там или здесь…

Да, честно говоря, я и не думал об этом. Одноклассники, когда хотели сбежать на фронт, с восхищением говорили о медалях и орденах, о славе, о портрете и поздравлении в газетах. Я же пропускал все это мимо ушей. Что толку об этом думать? Разве это главное?

Все это время меня волновало лишь одно, как я могу помочь своим -своей семье, своему большому клану.

— … Ничего, ничего, шахта подождет. Отец обещал, что поговорит обо мне с начальством. Нужно лишь немного подождать. А пока и на заводе от меня польза будет. Ведь, патроны это что? Это железо, металл…

Я пообещал себе, что мои патроны будут самыми лучшими.

— … Ведь, там в моем мире именно мы, гномы, делали самые лучшие стрелы.

И это была истинная правда! Стрелы с наконечниками из адамантия пробивали все, что встречали на своём пути — дрянью кольчугу орка, латный доспех рыцаря, каменную стену крепости и даже зачарованную защиту магистра магии. Правда, такое оружие могли себе позволить лишь самые богатые. Металл Богов, как его называли гномы, был очень редок. Его ковка поддавалась лишь избранным из гномов, которых на весь Подгорный народ набиралось лишь полтора десятка с небольшим. Даже крошечный кусочек адамантия в моем мире стоил гораздо больше золота в своём весе. Дело доходило до того, что сокровищницы многих правителей именно адамантий хранился, как великая ценность, а не золото, серебро или драгоценные камни. И лишь самые могущественные правители могли позволить себе и своей дружине оружие из адамантия, а иногда и доспехи.

— Я постараюсь… попробую, чтобы металла Богов было много, очень много, чтобы всем хватило.

Я чувствовал, что у меня получится, что у меня хватит сил. Главное, оказаться на заводе, рядом с металлом, а не где-нибудь на подсобных работах или того хуже, где-нибудь на кухне.