Гном, убей немца!

Глава 17 Больше ничего уже не будет прежним

Дом Архиповых

С самого утра воскресенья в доме все бурлило. Переживая по поводу гостей, Прасковья старалась везде успеть — и в готовке праздничного обеда, и в дополнительной уборке. В доме только и слышался ее громкий голос:

— … Саня, вылазь из своей кузни, и живо мыться! Вода уже согрелась! Грязный, как поросенок, что люди скажут? И мыло не забудь, слышишь? Мыло, говорю, новый кусок возьми! Чтобы весь отмылся! Увижу, что грязный, за стол не пущу!

— … Паша, лезь на чердак! Чаво, чаво⁈ Еще посуда нужна! Видишь, что тарелок не хватает! Только осторожнее, смотри не убейся! И три стакана еще захвати!

— … Нет, ну вы посмотрите, и этот извазюкался⁈ Петька, негодник, ты где успел чистую рубашку испачкать⁈ Посмотри на себя, чистый разбойник с большой дороги! Быстро снимай, я ее сейчас застираю…

Доставалось и мужу, который от греха подальше сбежал во двор и у забора зубоскалил с проходящими мужиками.

— Федор, где тебя там носит⁈ Я тебя чего просила⁈ Федя, ты самовар посмотрел⁈ Я тебя спрашиваю, ты самовар посмотрел? Там что-то краник подтекал, починить нужно. Федор, ты где?

— Ты на дорогу поглядываешь? Заблудятся еще, они ведь первый раз здесь.

Тем временем с пристроя, где у нас была летняя кухня, тянулись вкусные ароматы, заставлявшие всех шумно сглатывать слюну и то и дело оборачиваться в ту сторону. Прасковья сегодня особенно расстаралась, чтобы перед гостями в грязь лицом не ударить.

— … Федор, куда руками лезешь? — она сразу же замечала, если кто-то раньше времени тянулся к угощениям. — Вот гости придут, тогда и будем есть!

— Санька, помылся⁈ — это уже в мою сторону кричала. — Тогда, давай картошку чистить!

— Пашка, где тарелки с бокалами⁈ — тут она заметила праздно шатавшегося по двору среднего брата. — Я же тебя просила их с чердака достать! Забыл⁈ Бегом за ними!

— А где Петька? Куда делся этот шалопай⁈ — с тестом в руках Прасковья застыл у окна, высматривая самого младшего из сыновей. — Петя? Живо иди сюда? Федя, ты его не видел? Выпорю, негодника, когда появится! Так ему и скажите, что сниму портки, и отпорю ремнем! А если мало будет, то батьке скажу и он добавит…

Но никто на ее крики, угрозы не обижался. Все знали, что никого она не поставит в угол, никого не лишит сладостей, а уж тем более никого не будет пороть. Муж добродушно кивал на каждое ее замечание. Мол, все сделает в лучшем виде. Сыновья с улыбкой кивали и с готовностью бежали по ее поручениям.

… Словом, это был еще один воскресный день из жизни большой и дружной семьи, которая привыкла вместе встречать хорошее и переживать плохое.

п. Паркоммуна (поселок имени Парижской коммуны)

«Нет ничего крепче родственных уз» часто говорили старейшины клана моего мира. «Род — превыше всего» выбито в камне в Священной пещере нашего клана. Каждый из Подгорного народа впитывал эти слова с молоком матери, и проносил их через всю свою жизнь, строго их придерживаясь и не отступая ни на шаг.

В моей новой семье я видел отражение своего родного мира с его культом семьи, рода и клана. Здесь точно также чтили старших, помнили о старых «корнях» и держались своих. Как и в моем мире, радовались каждой встрече, разговору, печалились разлуке.

Все было как у нас, давно уже понял я.

— … Бать, а кто из них кто? — я с любопытством щурился, стараясь разглядеть гостей в приближавшейся телеге. — Впереди твой брат и мой дядя, да?

Высокий, и удивительно похожий на отца, мужчина как раз смотрел на нас и махал рукой.

— Он самый, мой родной брата Серега! — радостно оскалился отец, тоже замахав руками. — Мы с самого детства с ним, «не разу не расставались». А как он в Киев махнул, почитай, три года уже не виделись. Серега!

Возница, тоже улыбка до ушей, бросил вожжи и кинулся навстречу.

— Серега! Вот же орясиной вымахал! — братья с чувств так хлопали друг друга по спинам, что на всю улицу треск стоял. — Не узнать! Поди хлопцы за уши тянули, чтобы еще подрос! Ха-ха-ха!

— Федька, а ты мамон отрастил! И чем тебя таким вкусным Прасковья кормит? Прасковья, прекращай, а то у него уже рубашка рвется!

Так, с шутками и прибаутками, они оказались во дворе, где и началось знакомство двух семей. Жены-то уже видели друг друга; три года назад Сергей и Фекла приезжали к ним. Дети же еще не видели друг друга.

— Это мои пацаны! — отец с гордостью в голосе подтолкнул сначала меня, а потом и Пашку. Петька, младший, вцепился в юбку матери и настороженно пялился на родственников. — Санька, старший, шахтер растет! Уже в шахту со мной ходил, вместе уголек рубили!

— Гарный хлопец! — брат отца одобрительно кивнул, протянув мне руку. — Давай поздороваемся, племянник.

— Это Пашка с Петькой!

— Одни пацаны, значит. А это мои, дивчины! — дядя в свою очередь показал на двух девочек-подростков примерно моего возраста, с любопытством разглядывающих нас. — Чернявая — Леська, белявая — Наталка. Вот и познакомились, а то родную кровь в глаза не видели. Так, кто хочет гостинцев с самого К[ы]ева?

Что за глупый вопрос? Я даже фыркнул от удивления. Кто же от гостинцев откажется? А вдруг там шоколадные конфеты? Вдруг, те самые, которые «Мишки в лесу»? Мой рот тут же наполнился слюной от предвкушения.

— Вот, племянникам по нашей вышиванке привез! Тебе, Саня, вот такую, чтобы было в чем перед дивчинами вышагивать! — вместо долгожданных конфет мне дали белую рубашку с красивой красной вышивкой по вороту. — Паша, это тебе. Носи на здоровье, не болей. Петенька, а ты чего спрятался? Тебе тоже есть гостинец — вышиванка со сладкой цукеркой! Держи, малой, не бойся!

Конечно же, родители сразу же заставили нас надеть обновки, чтобы показать родным.

— Гарные хлопцы! Прямо все женихи! — едва увидев нас в вышиванках, выкрикнул дядя Сергей.

— В таких рубахах только на праздник, а то быстро все извазюкаете, — мама тут же пригрозила нам пальцем, чтобы даже не думали испачкать обновки. — Поняли?

Потом все сели за стол. Чуть поели, и взрослые начали разговор.

— … Прасковья, вкусно, аж ум отъешь! — похвалил угощения дядя Сергей, и мама сразу же зарделась. А как иначе? Похвала и собаке приятна, а человеку тем более. — Борщ просто вкуснота, как материн. Помнишь, братка, какой у матери борщ был?

— … А за рубахи, благодарствуем! — отец, в свою очередь, хвалил подарки. Как и принято всегда и везде, гости хвалят угощенье, а хозяева хвалят принесенные подарки. — Очень они, кстати, придутся, а то вся одежа на пацанах просто горит. Веришь, покупать не успеваем.

Немного поговорили, а дело уже к двенадцати идет — пора чай пить. Я по кивку отца выскочил во двор за самоваром. Там все уже было приготовлено — аккуратные щепки, береста для растопки.

— Санька, спички лови! — через окно мне бросили коробок спичек.

Только накидал в трубу щепок, бросил туда занявшуюся огнем бересту, как с улицы раздался какой-то непонятный звук, похожий на топот. Я к забору подошел, чтобы посмотреть. Ведь, любопытно, что такое могло случиться. В воскресенье, в полдень, особенно в жару, в поселке всегда была тишь да гладь. В огороде никто не работал, люди по домам сидели, отдыхали.

— Ух ты! — выглянув на улицу, я так и повис на заборе. — Народу-то сколько…

По улице в сторону поселкового совета, где была небольшая площадь с радиоточкой, быстро шли люди. Только навскидку, я насчитал три с половиной десятка, а их явно было гораздо больше.

— Праздник что ли? А какой?

Я прищурился, прикрыв глаза от солнечного света. Лица у людей никак не были радостными, а, значит, праздником здесь и не пахло.

— Надо все рассказать, — предчувствуя плохое, я слез с забора и рванул в сторону дома. — Батя⁈

Чтобы не тратить времени, пролез чуть ли не по пояс прямо в окошко.

— Санька, паскудник, ты чего делаешь⁈ — всплеснула руками мама, заметив меня первой. — Быстро слазь!

— А Санька в окне, Санька в окне! — засмеялся младший — Петька, тыкая в меня пальцем.

Все сразу же ко мне повернулись. Гости смотрели с непониманием, отец — с осуждением.

— Там это… люди на улице! — я показал в сторону улицы. — Очень много людей, и все к площади идут. Случилось что-то, похоже…

Недоумение мелькнуло на лицах. Дядя Сергей даже хохотнул, решив было, что я шучу. Отец встал и быстро подошел к окну с недобрым выражением лица. Тоже, кажется, подумал про глупую шутку.

— Ты доиграл…

И в этот момент воздух разорвал протяжный гудок шахты. Обычно сирена гудела перед новой сменой, но никак не в воскресенье, и в двенадцать. Точно что-то случилось!

— Серега, собирайся, — отец посмотрел на брата.

— Иду.

— Бать, я с вами, — тут же подал я голос с окна.

Отец с кепкой и пиджаком в руках кивнул.

— А вы все дома сидите, если что…

Он не договорил, но и так было ясно, что случилось что-то плохое, очень плохое. Дети испуганно затихли, почувствовав тревогу взрослых. Мама быстро притянула к себе сыновей, словно наседка маленьких цыпляток.

— Выходим.

Едва мы оказались за воротами, как увидел самую настоящую реку из людей. Из домов выходили мужчины, женщины, ковыляли с клюшками старики и старухи, велись тревожные разговоры:

— Чаво случилось-то, сынки? — у всех подряд спрашивал глухой старик-сосед, встав у скамейки. — Дочь, чаво все диете-то?

Люди отмахивались, сами ничего не зная. Кто-то все равно останавливался и пытался что-то сказать, но старик едва слышал.

Мы тоже прибавили шаг. Я вцепился в рукав отца, чтобы не потеряться. С каждой минутой людей становилось все больше и больше.

— Федор, может авария на шахте? — дядя Сергей повернулся к своему брату. — Как думаешь?

— Не-е, братка, не похоже, — мотнул головой тот. — Слышишь, уже четвертый гудок дали? Никогда такого не было. Подожди-ка, радио вроде говорит…

Мы вышли к площади. Народу было столько, что нам только с краешка у забора и удалось пристроиться. Хорошо хоть, отсюда было хорошо голос из репродуктора слышно.

— Бать, а че…

— Тихо ты! — шикнул на меня отец, когда я только открыл рот спросить.

В этот момент из репродуктора раздалось шипение, через мгновение сменившееся мужским голосом, в котором остро ощущалось даже не волнение, а самая настоящая паника:

— Товарищи, сейчас вы услышите специальное выступление народного комиссара иностранных дел товарища Молотова…

Вновь с высоты раздалось шипение, бульканье, а только потом глухой голос:

— Граждане и гражданки Советского Союза! Советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили мне сделать следующее заявление. Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города…

Площадь в одно мгновение замерла. Казалось, тысячи и тысячи людей в ту же секунду превратились в камень, стих ветер, не летали птицы. Все вокруг замерло.

— Бать, а бать?

Я толком ничего не понял, поэтому потянул отца за рукав. И лишь с четвертого раза, когда я дернул со всей силы, он посмотрел на меня.

— Бать, ты чего?

Честно говоря, я испугался, когда увидел его лицо. Оно вытянулось, посерело, а в глазах «плескалось» настоящее отчаяние.

У меня тут же холодок побежал по спине. Никогда ведь отца таким не видел. Даже когда, его выпроводили с работы, он выглядел лучше. Пытался шутить, улыбался, хоть и через силу.

— Тихо, — безжизненным голосом проскрипел, прикладывая указательный палец к губам. — Война, мать его. Проклятая война.

Я сразу же замолчал, выпустив из рук подол его пиджака. Страшное слово «Война», словно молотком, выбило из моей головы все чувства и мысли.

— Братка, война с немцем началась, — это уже послышался ошарашенный голос дяди Сергея. — Смотри, уже заводская многотиражка вышла (многотиражная заводская газета)! — развернувшись к соседу, он показал на газету у того в руках. — Свежая, ведь? Товарищ, дай только одним глазком глянуть⁈

Они развернули газету и стали читать. Мне же толком не было видно, рост не позволял. Поэтому и пришлось встать на цыпочки.

— … Видел, видел, Севастополь уже бомбили⁈ — дядя Сергей так тыкал в газету пальцем, что едва-едва не порвал ее насквозь. — Житомир, Киев, Каунас… Мать честная!

— Как же так? А где же наши истребители? — растерянно спрашивал отец.

Наконец, я влез между ними и смог одним глазком заглянуть в газету. Только сразу же отпрянул назад, да еще так резко, что чуть не сбил с ног кого-то позади.

— Санька, отстань! — не оборачиваясь, в мою сторону махнул рукой отец.

Я же стоял на месте и не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, словно на меня напал ступор. Сердце билось с такой силой, что, казалось, прямо сейчас выпрыгнет из груди. В висках стучало, заглушая окружающие звуки.

— Б-б-бать, б-батя, — с трудом заговорил я, дергая за рукав отца. — Д-д-дай… Б-б-бать, д-д-дай посмотреть.

— Что?

— Д-д-дай? — я тычу пальцем в газету.

— На, только не порви. Не наша.

Наконец, газета, свернутая трубочкой, оказалась у меня. Правда, сразу развернуть ее не удалось, руки дрожали.

— Не-ет, не-ет… Пусть я ошибся, обознался… — шептал я, стараясь успокоиться. — Пусть мне показалось… Подгорные Боги, пусть это все неправда…

Развернул, и заскрипел зубами. На фотографиях самолетов, с которых падали бомбы, виднелось то, чего я хотел забыть, как страшный сон — рубленные переплетеные знаки.

— Не-ет, не может быть, — я не верил своим глазам. — Это же другой мир… Откуда здесь орки⁈

— Чего там шепчешь? — ко мне наклонился отец, увидев, что я внимательно рассматриваю фотографию. — Это главный фашистский знак, сынок. Это гитлеровская свастика… Саня, ты чего? Санька? Санька, тебе плохо что ли?

Но я его уже не слышал, медленно сползая на землю. Для меня эти рубленые знаки не были свастикой каких-то там непонятных фашистов. В моем мире эти знаки на свои стяги наносили орки.

Я словно выпал из реального мира. Все вокруг загустело. Исчезли звуки, фигуры и лица людей превратились сначала в цветные, а потом и в черно-белые пятна.

Меня «накрыли» воспоминания о том страшном дне, когда на мой город напали. Я снова оказался рядом с отцом, в воздухе звенел тревожный звук колокола, раздавались испуганные крики.

Я пытался все рассказать отцу, пытался его предупредить, но не мог открыть рот. Махал руками, тыча в сторону перевалов. Топал ногами, мычал. Бесполезно, все шло именно так, как в прошлый раз.

Ужас, но мне пришлось снова пережить все это…

Как и тогда, орда пришла с перевалов. Застигнутая врасплох, стража пала, но в самый последний момент успела ударить в колокол.

Сначала на горизонте показались рваные знамена, на которых был изображен один и тот же символ — переплетенная черная фигура, свастика, символ орочьего Бога Хаоса. Следом показались черные гончие, похожие на адских псов твари, которые всегда шли впереди орды. Они со злобным рыком врывались в дома, бросались на гномов, и рвали их на куски.

Я видел все — отвратительные гниющие струпья на мордах гончих, разорванные в клочья тела гномов, горящие дома, отчаянную рубку последних защитников, гибель моих друзей.

Под моими ногами скрипели камни, когда-то бывшие домами моего родного города.

В воздухе стоял звериный рев гончих, то и дело раздавались торжествующие вопли орков, радующихся новому убийству. В воздух взлетели отрубленные головы, руки, ставшие теперь трофеями жестоких убийц.

Я не мог это терпеть, мое сердце разрывалось. Слезы отчаяния, бессилия текли по лицу. Рядом гибла моя семья, а я ничего не мог поделать. Как же так? За что? Подгорные Боги, за что так наказываете меня? В чем я провинился? Подгорные Боги, дайте мне еще один шанс все исправить! Прошу, умоляю! Я буду рвать этих творец собственными руками, грызть зубами! Я выжгу огнём их землю, чтобы не осталось и следа этого проклятого отродья! Я затоплю из норы, посыплю солью их могилы, чтобы стереть память о них! Только дайте шанс! Я убью…

п. Паркоммуна (посёлок имени Парижской коммуны)

Репродуктор уже давно замолчал. Страшное известие прозвучало, а народ все еще безмолвствовал. Люди стояли и растеряно переглядывались. Кто-то утирал слезы, кто-то шептал слова молитвы. Везде, куда не глянешь, царила растерянность.

И вдруг в этой тишине раздался душераздирающий крик:

— Убейте! Убейте их всех! Всех до единого…

Люди удивленно оборачивались, пытаясь увидеть того, кто это кричал.

— Это же Зло! Исчадье ада! Они никого не пощадят! Убейте все и каждого…

Наконец, увидели! В руках какого-то мужика «бился» парнишка. Он вырывался, махал руками, словно от кого-то отбивался, и жутко кричал:

— Что вы ждете? Идите и защищайте…

УВАЖАЕМЫЕ ЧИТАТЕЛИ, благодарю за большой интерес к этой истории. С большим вниманием «слушаю» ваши советы по поводу улучшения сюжета, слога и т.д. В следующих главах Главгер «даст стране угля».