Главная роль 6

Глава 27

Всюду, куда не кинь взгляд, от горизонта до горизонта, стояли снявшие головные уборы мужики с сыновьями и повязавшие по такому поводу самые нарядные из имеющихся платочков дамы с дочками. Ехали мы от этого медленно, и, как бы глупо с моей стороны это не было, от бронерованной кареты я отказался в пользу коляски на высоких колесах. Почти в двух метрах над землею мои ноги стоят, поэтому видно должно быть всем — хотя бы силуэт, главное мыслей о покушении в голову не допускать. Стою только я — брат с сестренкой и мамой сидят, их «по шею» защищают укрепленные борта коляски. Я-то все, что меньше «хедшота» переживу — а может и прямо его! — а они, увы, из гораздо более хрупкого материала.

Меня любят везде — кто-то потому, что так положено, но в большинстве своем искренне, как Богом данного Помазанника. Репутация — ее я «прокачал» до беспрецедентных для Российского монарха высот. Появится в толпе идиот, так его сами мужики в клочки и порвут — был год назад один очень неприятный прецедент, там придурок с револьвером только вынуть его и успел. Пришлось назначать мужикам штрафы и из своего кармана их и оплачивать — самосуд все же, хоть какая-то реакция по юридической линии последовать должна. Сверху, разумеется, «висюльки» и по тысяче рублей «за гражданскую сознательность».

Любят везде, да любят по-разному. Все, что случается часто, рано или поздно становится привычным, сиречь — обесценивается. Зажрался в этом плане Петербург — полагаю, что меня там видела лично подавляющая часть населения. Зажралась и Москва — в ходе ее перестройки и «причесывания» мне туда часто ездить приходилось, и оттого народ привык. Гораздо лучше в Центральных губерниях — да, езжу регулярно, но все-таки редко. А здесь… О, здесь у людей праздник такого масштаба, что следующую половину столетия о нем будут рассказывать всем, кто готов слушать (или недостаточно крут, чтобы послать собеседника за такую неинтересную тему) со сладким прищуром глаз и благоговейным придыханием.

Плачут! Улыбаются, кланяются и плачут от чистой радости! Нет здесь ни одного случайного человека, кроме приглашенных иностранных специалистов да гастербайтеров, которым на меня в целом пофигу. Либо давно сюда прибыли дамы и господа, и воочую наблюдали грандиозные перемены, от которых стало лучше вообще всем. Либо, потеряв все и дойдя до «ручки», совершили невероятно долгое и тяжелое путешествие с той аж стороны Урала сюда. Изначально надеясь только на себя — как привыкли — они внезапно ощутили непривычно ласковую, подталкивающую в спину и успокаивающую длань поддержки такого огромного и такого скудного на сочувствие к своим подданным государства. Вот тебе деньги, вот тебе транспорт, вот тебе «сухпай» да сельхозинвентарь, вот тебе лекарства и измотанный, ворчливый, злой просто от недосыпа и нагрузки, но неизменно преданный своему долгу доктор.

А здесь — земли столько, сколько сможешь освоить. Вот и школа для деток твоих — поначалу буквально под открытым небом, на замызганных да дырявых попонах сидели, а смотрели на самодельную корявую «доску», по которой учитель выводил буквицы да цифры куском угля. Так начиналась Николаевская губерния. Так начиналась моя Августейшая карьера, и сейчас, когда первые трудности позади, когда никто уже не обязан рвать жилы — неважно, добровольно ли или по приказу — когда местные землепашцы смогли уже построить и зажить привычным им, неподверженным времени циклом «от посевной до урожая», Николаевская губерния готова совершить качественно новый рывок — из главного сельскохозяйственно-промышленно-торгового центра по эту сторону Урала стать таковым для всего Тихоокеанского побережья, вполне способного потягаться с Америкой. Не небоскребами — нам этого подавляющего человечность и склоняющего к гордыне добра не надо, эвон землицы сколько предками да нами самими заготовлено: расширяйся куда и как хошь!

Яков Павлович, генерал-губернатор, хвастался вчера на приеме — инвестиций иностранных хлынуло буквально пару лет назад (когда все поняли, что это — надолго) столько, что переваривать не успевают, и останавливаться на этом никто не собирается. Очень, очень, очень хочется всем закрепиться на так вкусно пахнущих прибылями территориях и остаться навсегда.

— Ольга, я настоятельно рекомендую тебе не пить третью бутылку этой дряни, — проявила мамину заботу Дагмара, и погрустневшгая Великая Княжна положила запотевшую бутылку газировки «Доктор Пеппер» обратно в ящик со льдом.

В Америке завода еще нет, а здесь — есть! Небольшой, на пыру тысяч бутылочек поллитрового объема в месяц, в соответствии с ёмкостью рынка, но сам бренд теперь наш, а автор рецепта — Чарльз Олдертон — имеет российское подданство и титул барона по очень простой причине: мне его газировочка очень нравится. Второй завод — под Москвой — строится прямо сейчас, вместе с сопутствующими предприятиями, и вот он уже будет гнать продукт в совсем других, пригодных к экспорту по всей Европе, масштабах.

На въезде в город Евстафьевск нас встретили собственно градоправитель — Евстафий — члены Городской Думы, пестрая пачка видных людей города и немного японцев во главе с принцем Арисугавой.

Так — не принято, но, поздоровавшись со своими и ответив кивком на поклон япошек, я сгреб принца в объятия — реаально соскучился по этому самураю в лучшем сммысле этого слова. Не растерявшись, он похлопал меня по спине:

— Я тоже скучал по тебе, дорогой друг!

О, у япошек киноаппараты — тоже освоили кинохронику, а я ведь меньше года назад им продажу лицензии на производство своею рукою одобрял. Умеют работать, собаки — в этом азиатам не откажешь. Но мы все-таки лучше, если дремать стране не давать, а то так ей это хочется: рывок в полстолетия за пару пятилеток сделали, а дальше можно расслабиться на следующие полста. Нет уж — только вперед! Без надрывов и героизма — так, чтобы с набравшего пугающий ход паровоза Империи попадало хотя бы меньше десятка миллионов его облитателей, а то как-то грустно получается.

Евстафьевск из захолустной приграничной крепости за время моего отсутствия превратился в ценнейший логистический узел «от нас в Индокитай». В основном — сухопутный, а порт в скором времени подвергнется очередному расширению и модернизации. Но есть нюанс — его Евстафий жалобно озвучил почти сразу после начала нашего движения по имеющимся, заставленным добротными каменными домами о двух-четырех этажах, улицам и их будущим товаркам, ныне пребывающими в состоянии стройки и демонтажа китайских еще, деревянных домов. Не всех — согласно указу «О сбережении культурного разнообразия и исторически-архитектурных ценностей» моего авторства, несколько особенно колоритных домиков трогать запрещено: на них специальные таблички висят.

— Ваше Императорское Величество, бухту бы нам укрепить — Владивосток перегружен, Хабаровск тож, а к нам тут причалить не все могут. Как Ваше Императорское Величество однажды метко высказались — возникло у Евпатьевска «бутылочное горлышко».

Однажды полное собрание моих «сочинений» кто-нибудь выпустит, а пока «канонические» тексты и «новояз» учить приходится через интервью, прямые обращения и собрники того и другого: ежегодно новое, расширенное и дополненное издание с «тезаурусом» публикуется, и неизменно становится бестселлером.

Бухту углублять в эти времена очень непросто, а потому каждый человеко-час на этом направлении до скрежета зубовного отвлекать от подготовки к Большой Войне не хочется. Но прав старообрядец мой верный — реально «бутылочное горлышко» образовалось, и о том же мне Гродеков с Омельяновичем-Павленко говорили. Мысленно зажмурившись — тяжелое решение, потому что в Войну оно может обернуться лишними потерями — я улыбнулся:

— Решим и разберемся, Евстафий Никанорович.

Японцы — существа очень регламентированные, поэтому обмен подарками между мной и Арисугавой носил «дружеский» характер: я вручил ему щенка-меделяна — отцом является мой Арнольд — книжку Миши «Машина времени», книжки с Олиными иллюстрациями: «Гуси-лебеди», сплагеаченную сказку про Нильса и гуся, переизданный сборник «Казачьи сказки» (где спёртые «Рики-Тики-Тави» и «Маугли») и мою гордость: «Сборник простых кулинарных рецептов для повседневного и праздничного приготовления под редакцией Вдовствующей Императрицы Марии Фёдоровны». Мама довольна — теперь все многочисленные домохозяйки Империи ее будут помнить и любить. И так бы помнили и любили, но Дагмара последнее время стала склонной к хандре и некторой слезливости.

Вполне оправданной и даже трогательной — стареет матушка, и плавит русское коллективное бессознательное построившую такую головокружительную карьеру датчанку, неотвратимо проявляя в ее характере черты совершенно русской бабушки. От этого даже новая мода в Свет просочилась — всю минувшую зиму дамы ходили во вмеру сил, средств и положения украшенных валенках. На зиму следующую мы заготовили унты — работа с жителями Крайнего Севера ведется штатным порядком, и от этого многие собиратели фолклора получают гранты и научные звания, а сами «народы» — социальные лифты, торговые караваны (настоятельно рекомендовано минимализировать количество «огненной воды», плохо от нее северянам) и нафиг им самим ненужный почет.

Арисугава в ответ подарил мне парочку древних гончарных изделий, несколько сборников классических японских стихотворений и шикарное издание классических японских романов в десяти иллюстрированных тонах, снабженное переводом на русский — это не издано, а предназначено для издания нами на внутренний рынок. Мода на азиатщину остро нуждается в любых способах монетизации!

Обмен состоялся на второй день моего пребывания в Евстафьевстке. Первый целиком заняли официальные приемы «со своими» с обсуждением рабочих вопросов — все знают, что времени на пустопорожнюю болтовню терять я не люблю — время от времени снабжаемые произносимым всеми местными старообрядцами и почему-то заставляющим сердце немного ускоряться и навевающим мысли о бесконечной цепи стоящих за нашими плечами предков словом «Беловодье». Именно его старообрядцы видят здесь, в Николаевской губернии, и я считаю это прекрасным — не больше и не меньше.

Половинку дня второго я посидел в рабочем кабинете, а теперь, когда солнышко потихоньку стало сползать к сопкам, прибыл сюда — в шикарный личный особняк Арисугавы, выстроенном в классическом японском стиле: дерево, бумага, сад с камнями, бонсаями и ручейком и личной — вот же понторез! — узкоколейной железнодорожной веткой, связывающей особняк с настоящим замком, который он отгрохал себе в своем специфическом с точки зрения международного права княжестве.

Имеется и бассейн — тоже ведь мода, и теперь по бассейну себе отгрохали почти все состоятельные господа Империи и чуть меньше — зарубежья.

Поговорив о делах семейных — у Арисугавы уже трое детей, одна девочка и два мальчика, поэтому двум молодым отцам было прикольно пообсуждать курьезы и превратности воспитания потомства — когда небо над сидящими на крылечке с видом на сад и попивающими чай нами окрасилось в закатные цвета, перешли к более полезным темам:

— Тучи сгущаются, — с предельно безмятежным, как и положено во время любования красотой рукотворной природы видом, поведал Арисугава. — Проклятые американцы чувствуют, что Аляска не так проста, и роют носом землю, пытаясь выяснить, что именно мы там делаем. Даже наши крестьяне умеют держать язык за зубами и преданы Императору, но все-таки остаются скотом в глубдине душе. По нашим данным, американцы больше года знают о сказочных богатствах этого белоснежного края — просто у них нет доказательств. Мы щедро платим некоторым конгрессменам, которые вставляют палки в колеса направленным на пересмотр договора долгосрочной аренды инициативам, но, боюсь, в скором времени жадность этих гайдзинов… — Арисугава осекся.

— Я не обижаюсь, мой косоглазый друг, — безмятежно улыбнулся я ему.

Одобрительно хмыкнув, он продолжил:

— Жадность этих гайдзинов заставит их пересмотреть свое отношение к собственной святыне — праву частной собственности. Боюсь, не далее следующего лета состоится большая правительственная проверка. Их судебная система полна дыр, которыми мы неплохо научились пользоваться — дело будет долгим, и мы не без оснований рассчитываем продолжать добычу золота до 1897-го года. Его Императорское Величество распорядились интенсифицировать работы. Тем не менее, Аляска стала для нас попросту бесценным подарком, и вся Япония благодарна тебе за него, мой друг.

Покивав с улыбкой — японцы за «подарки» привыкли отдариваться, поэтому напоминать нашу поговорку «долг платежом красен» нет смысла — я допил содержимое пиалки, и Арисугава лично наполнил ее новой порцией.

— Как поживают ваши флот и армия? — спросил я, параллельно любуясь угодившим в ручеек закатным лучом.

Умеют, блин — вроде бы ничего такого, но до чего же эстетично! О состоянии японского флота и армии я знаю практически все, просто перевел тему куда мне надо.

— Мы проделали долгий путь. Не столь впечатляющий, как твоя Империя, но мы умеем и любим учиться и работать, — Арисугава тоже был в курсе, что перечислять корабли и итоги модернизации армии нет смысла.

— Доля людей, сосланных англичанами в свою каторжную колонию, поистине ужасает, — я перевел взгляд на кромки растущих за забором сосен и сделал маленький глоток. Вкусно. — А доля аборигенного населения Австралии — носителей древней и самобытной культуры — ужасает еще больше.

Арисугава начал очень знакомо блестеть глазами и тщетно пытаться подавить хищный оскал.

— Отдельную, глубочайшую печаль у меня вызывает то, как алчные англичане уничтожают бесценную, уникальнейшую природу тех краев. Кенгуру, коалы, собаки динго, утконосы, ехидны — все эти великолепнейшие существа жили там многие миллионы лет, и наш долг, как сторонников прогресса — сохранить флору и фауну тех краев для наших потомков.

Не выдержав, Арисугава заржал.

— Нет, ну ты видел вообще утконоса? — гоготнув, спросил я. — Это же уморительно!

Хохот из двух луженых выскородных глоток сотряс сад, парадоксально не нарушив его магии, а словно придав ей новую, столь же эстетичную форму.

Хорошо сидим.

Конец шестого тома.