Глашатай бога войны

Глава 2

Эту ночь Ицкоатль провёл без сна. Не потому, что боялся смерти — он знал, что его ждёт. он вспоминал уроки жрецов. Когда жить тебе остаётся только до рассвета, лучшее, что можно сделать — это освежить в памяти их наставления. Мало быть уверенным, что попадёшь в Тонатиу’ичан после достойной смерти — надо понимать, для чего умираешь, и испытывать почтение и трепет перед свершающимся таинством.

Утром его кровь прольётся для восходящего солнца, станет священной пищей для него. Когда-то давно боги отдали всю свою кровь, чтобы заставить два солнца сдвинуться с места и перестать сжигать людей своим нестерпимым сиянием. Одно из солнц сделалось луной, и с тех пор два светила мирно путешествуют по небу, но меня учили всегда помнить, какой ценой была куплена жизнь людей.

Люди были в неоплатном долгу перед богами. Кровь людей, стекающая с жертвенников, была самой драгоценной платой, какую только можно было принести тем, кто пожертвовал собственной кровью ради них. Если прекратятся жертвоприношения — боги перестанут получать от людей питьё и пищу, и равновесие в мире нарушится.

Всё мироздание окажется под угрозой разрушения, но на этот раз у богов больше не будет крови, чтобы предотвратить эту угрозу…

Утром его кровь прольётся, чтобы солнце продолжало свой путь по небу, а боги продолжали посылать людям дожди и урожаи, без которых все они, к какому бы народу ни принадлежали, умрут от голода и жажды…

Ицкоатль станет частью этого мира, он будет в каждом луче солнца и в каждой капле дождя. Его кровь напоит новый урожай, и он буду в каждой лепёшке из маиса. А его дух отойдёт в рай воинов, и он будет вечно сопровождать солнце от его восхода до зенита…

Погружённый в размышления, Обсидиановый Змей не заметил, как настало утро, и очнулся только когда рука жреца легла на его плечо.

— Пора, — сказал он, протягивая Ицкоатлю чашу со священным напитком. Её подносили каждому, кто был предназначен в жертву, чтобы обречённый не пытался помешать ритуалу и не осквернил его.

Ицкоатль мог бы отказаться — не хотел уходить из жизни одурманенным, но обычай требовал принять это подношение, и он покорно осушил чашу. И только тогда понял, что в напитке не было дурмана. Жрец-тлашкальтек был хорошим жрецом, он умел читать в сердцах людей. Он понял Ицкоатля, и тот был ему благодарен.

Всё остальное от него уже не зависело. Пока Ицкоатля омывали, чтобы он предстал перед Солнцем чистым, Обсидиановый Змей размышлял о том, что ему предстоит, и почти не обращал внимания на проворные руки помощников жреца. На него надели новую набедренную повязку, и он вышел из хижины, в которой провёл свою последнюю ночь. Небо на востоке наливалось багрянцем, и несмотря на ранний час, площадь перед пирамидой была забита народом.

Хотелось бы ему, чтобы это были священные пирамиды Теночтитлана, но и Тлашкала годилась для того, чтобы отдать свою кровь Солнцу, а сердце — Мештли. Ицкоатль вступил на площадь, и толпа расступилась, давая ему дорогу.

Среди собравшихся он видел знакомые лица, но они больше не трогали его. Он был по другую стороны черты, разделяющей мир живых и Тонатиу’ичан, и то, что Ицкоатль ещё дышал, уже ничего не означало. Он принадлежал вечности рая воинов.

Только лицо его старого учителя заставило Обсидианового Змея на миг задержаться на нём взглядом. Он едва заметно кивнул Ицкоатлю, тот прикрыл глаза в знак того, что увидел и узнал старого наставника, и следующий шаг увёл его от него дальше в вечность.

Он видел красивых девушек, на которых прежде с удовольствием полюбовался бы, как на стайку пёстрых птичек, услаждающих зрение и слух своими песнями и блеском оперения, но теперь их красота оставила его равнодушным.

Он видел юношей, чьи лица были бледны от волнения. Они предвкушали, как будут рассказывать своим друзьям о том, что видели жертвоприношение Обсидианового Змея, и запомнили, как бестрепетно шёл он на смерть. Они постараются стать похожими на него, и это подарит Теночтитлану много достойных пленников для пирамид Солнца и Луны.

Может быть, однажды он встретит их, и они вместе будем наслаждаться раем воинов, ведь их боги так похожи друг на друга.

А потом ему под ноги легла уводящая в небо лестница.

В полном молчании Ицкоатль поднимался по ступеням на вершину пирамиды, сопровождаемый помощниками жреца. Внизу волновалась толпа, он слышал голоса и вздохи, но они лишь касались его слуха, проходя мимо сознания, целиком поглощённого предстоящим ему великим событием.

Наверху его ждали храм, алтарный камень и жрец в полном облачении. Жрец выглядел торжественно и серьёзно, и Ицкоатль понимал служителя богов — можно сотню лет приносить жертвы, но только один раз отдать Солнцу воина, подобного Обсидиановому Змею. Для него это тоже был особый день.

— Пора, — снова сказал жрец.

Ицкоатлю помогли лечь на камень, и помощники схватили его за руки и за ноги, чтобы его грудь выгнулась навстречу Солнцу, готовому вот-вот показаться над краем земли. Жрец очень хорошо чувствовал время: он замер над Ицкоатлем с занесённым ножом из обсидиана, дожидаясь нужного момента.

Вот обсидиан налился сиянием по краям — первые лучи придали ему кровавый цвет, и в тот же миг каменное лезвие вспороло плоть Обсидианового Змея. Он испытал мгновенную боль, когда пальцы жреца обхватили сердце и сильным рывком выхватили его из груди.

Ицкоатль успел увидеть его, ещё трепещущее, роняющее тяжёлые багряные капли, озарённое лучами Солнца. Успел услышать слитный выдох толпы там, внизу, в тени пирамиды. Успел встретиться взглядом с чёрными глазами жреца.

"Ты обещал!"

Он кивнул: исполню.

А потом лучи Солнца хлынули в запрокинутое лицо, и мир погас.

Ицкоатль ещё помнил пережитую боль, когда во тьме забрезжил свет, и испытал разочарование: неужели и это было только видением? Перепёлка слишком сильно ударил его по голове, и он всё ещё жив, но погружён в бред, и не было ни поединка, ни жертвоприношения, и его сердце не легло на алтарь бога войны?

— Было, — услышал Ицкоатль и повернул голову на голос.

Всё поплыло у него перед глазами, но он смог рассмотреть венец с орлиной головой, украшающие его перья, боевую чёрно-белую раскраску на прекрасном лице, исполненном величия и мужества… Всё остальное расплывалось, словно Ицкоатль перебрал октли.

— Всё было, — сказал ему бог войны, и перья в его орлиной короне качнулись. — И поединок, и сердце на алтаре. Ты очень угодил нам всем, Обсидиановый Змей.

Пелена, застилающая зрение, рассеялась. Ицкоатль увидел, что сидит в изукрашенных покоях, различил убранство, вырезанное из драгоценного нефрита: фигуры орлов и ягуаров сказали ему, кто был хозяином этих покоев. Тот, к кому стремилось его сердце, и на чей алтарь оно сегодня легло.

Ицкоатль хотел вскочить — он сидел в присутствии бога! Но тот сделал запрещающий жест, и ноги не повиновались Обсидиановому Змею. Ицкоатль остался сидеть, смирившись со своим положением — ведь такова была воля его бога.

— Мы давно ждали такого, как ты, Ицкоатль, — продолжал Мештли. — Ты очень нам нужен.

Он ничего не понимал. Что происходило? Почему он здесь, с ним? Не то чтобы его не устраивало общество божества, и он хотел бы другого, как переборчивый жених, но жрецы учили его совсем другому. В их рассказах о посмертии не было разговоров по душам лицом к лицу с Мештли!

Сейчас Ицкоатль должен был идти с другими воинами, сопровождая Солнце в его пути по небосводу, а вместо этого сидел в покоях бога войны, и тот говорил ему, что Ицкоатль нужен богам?!

— Чем я могу послужить, мой господин? — спросил он с почтением. — У меня больше нет ни крови, ни сердца…

Ицкоатль действительно не ощущал биения в своей груди и не дышал, и это убедило его, что он мёртв.

— У тебя есть твой дух, — сказал Мештли. — И до сих пор не было ему равного. Ты без колебания пожертвовал свою жизнь, хотя мог остаться в живых и жить дальше, с честью и славой. Знаешь ли ты, что жрец Тлашкалы хотел предложить тебе стать их военачальником и учить детей тлашкальтеков быть подобными тебе воинами?

Ицкоатль покачал головой. Он не знал. Но знал, чем ответил бы на такое предложение.

Обсидиановый Змей — воин Тлашкалы?

Никогда.

Мештли понимающе улыбнулся.

— Он понял это, когда ты отказался от свободы. И промолчал. Теперь ты здесь, и у тебя снова есть выбор, Обсидиановый Змей.

— Между чем и чем, мой господин? — спросил Ицкоатль.

Любое пожелание своего бога он был готов исполнить немедленно и с почтением, которым переполнилось бы его сердце, если бы оно у него ещё было.

— Ты можешь уйти отсюда и присоединиться к процессии воинов, сопровождающих Солнце, — отозвался Мештли. — И наслаждаться раем воинов, пока этому миру не придёт конец. Что случится достаточно скоро по времени богов.

Ицкоатль удивлённо моргнул. Жрецы ничего не говорили о том, что конец мира близок. Не могли же они не знать? Или скрывали, как опытный полководец скрывает от своих воинов, насколько велика численность врага, чтобы не смутить их дух перед битвой?

— Они не знают, — ответил Мештли на невысказанный вопрос. — Но мы знаем… Миру, который ты знаешь, осталось совсем немного быть прежним. Скоро он изменится, неизбежно и бесповоротно, и конец его будет полон скорби. С востока придёт новый бог, который могущественнее нас, но он не желает сохранить этот мир в равновесии. Его учение совсем иное, и хотя он очень похож на нас в том, что отдал свою кровь и даже жизнь за людей, цель его — забрать всех к себе. Его последователи сокрушат великие пирамиды Теночтитлана, пирамиду Тлашкалы, пирамиды всех городов, разобьют статуи богов и сожгут священные книги. Они принесут болезни, которые даже мы не сможем предотвратить, и только один из сотни выживет, чтобы его потомки пресмыкались перед завоевателями. Они сломят гордый дух твоего народа, Ицкоатль, и участью его станут позор и забвение…

Если бы Ицкоатль мог дышать, у него перехватило бы дыхание. Но он не мог и только смотрел на бога войны, не в силах поверить услышанному. Это не могло быть правдой, но допустить, что его бог так жестоко шутит с ним или даже лжёт, он тем более не мог.

Войны бывают жестокими. Бывает, что целые города пустеют и зарастают лесом. Но чтобы пал Теночтитлан?! Чтобы мешикатль склонились перед завоевателями, откуда бы те ни пришли?!

Ицкоатль знал от моих учителей, что мешикатль не всегда жили на озере Тескоко. Когда-то его предки были странствующим народом, который Уицилопочтли вывел из Ацтлана и велел остановиться там, где орёл будет сидеть на кактусе и поедать змею. Теноч, вождь его народа, увидел обещанный знак на острове посреди солёного озера.

Каменистый пустынный остров стал величественным городом-государством, покорившим все окрестные земли, и теперь должен пасть?! Люди, создавшие его величие из праха — должны стать рабами захватчиков, утратившими гордость и честь?!

Невозможно…

— Так что Тонатиу’ичан недолго будет радовать тебя и всех тех, кто заслужил его сияние до тебя, Обсидиановый змей, — негромко договорил Мештли. — Жертвоприношения прекратятся, миропорядок будет нарушен, и наступит конец этому миру и всем нам.

Ицкоатль был опустошён, но его сознание ухватилось за тонкую ниточку из божественных слов, обещавшую ему надежду в море отчаяния.

— Ты говорил о выборе, мой господин, — с трудом выговорил он.

— Да, — бог кивнул, и перья снова всколыхнулись в его головном уборе. — Видишь ли, мы прикованы к своему миру и не сможем покинуть его, чтобы суметь поддержать рушащиеся основы из другого мира. Если только нам не поможет кто-то вроде тебя.

Ицкоатль не понял его слов. Если сами боги бессильны, то что может сделать человек?

— Ты можешь то, что нам не дано, — он смотрел на меня, и глаза его сверкали на раскрашенном лице. — Мы слишком велики, нам не хватит сил, чтобы проложить путь в иной мир, но ты — мал, ты сможешь.

Ицкоатлю показалось, он начал понимать его. Когда прокладывают мост через пропасть, не посылают тяжёлого мужчину. Только самый лёгкий и ловкий может перебраться по тонкой верёвке и закрепить толстый канат, который станет основой для моста, способного выдержать даже носильщика с тяжёлой корзиной.

— Верно, — ещё один кивок. — Наших сил хватит, чтобы отправить тебя в другой мир, где нет своих богов. Там ты получишь новое тело и сможешь начать всё заново. Научишь людей быть настоящими воинами, достойными нашего покровительства. Построишь для нас пирамиду — хватит и небольшой, величие нужнее вам, чем нам. И протянешь мост для богов.

— Но этот мир рухнет, если вы покинете его, мой господин, — Ицкоатль всё ещё не понимал.

— Нет, Ицкоатль, — бог улыбнулся. — Пока мы живы, пока кровь жертв окропляет алтари, порядок в мире будет соблюдён, где бы мы ни находились. Теночтитлан или Тлашкала — вы враждуете, но кровь ваших жертв одинаково ценна для мироздания. Этот мир или другой — нет разницы, пока жертвы приносятся во имя поддержания общего порядка. Это как выйти из одного города и войти в другой — но нам будет нужен проводник.

Теперь он понял.

— Предлагать такой выбор — не предлагать его вовсе, — сказал Обсидиановый Змей. — Послужить богам и в посмертии — что может быть почётнее для воина? Разве смогу я наслаждаться раем, зная, что срок уже отмерен и конец неизбежен? Такой рай будет хуже мучений Миктлана… Но позволь мне спросить, мой господин.

Он кивнул, уже зная, о чём его будут спрашивать, но Ицкоатль всё равно заговорил. Так ему было легче было принять неизбежное.

— Буду ли я помнить свою жизнь здесь?

— Будешь, — отозвался бог воинов. — Иначе как же ты сможешь научить других, если сам не будешь помнить, чему ты должен их учить?

— Буду ли я помнить всё, что ты рассказал мне? — снова спросил Ицкоатль.

— И это тоже ты запомнишь, — пообещал Мештли. — Иначе не сможешь выполнить поручение, данное тебе богами.

Он бы вздохнул облегчённо, но в его груди больше не было дыхания жизни.

— Что станет с духом того человека, чьё тело я получу? — ему было неспокойно от мысли, что он послужу невольной причиной гибели человека, который не сделал ему ничего плохого и не был его врагом. Никогда Ицкоатль не убивал безоружного.

— Он будет приравнён к жертве, — серьёзность в голосе бога успокоила меня. — Как мать, которая умирает, производя дитя на свет, он придёт в Тонатиу’ичан. Что-то будет отдано его миру — его мир должен будет отдать что-то нашему миру. Он займёт твоё место в процессии воинов, сопровождающих Солнце.

— Сохранится ли его память в моём сознании, или же мне придётся, как младенцу, постигать его мир? — этот вопрос тревожил Ицкоатля сильнее всего.

— Этого я не могу тебе сказать, — Мештли покачал головой. — Не потому, что не хочу, а потому что не знаю. Никогда ещё мы не совершали ничего подобного. Может быть, ты будешь знать всё, что помнил этот человек, может быть, его знания частично сохранятся в твоей памяти, а может, не останется ничего. Ты узнаешь об этом, когда войдёшь в его тело, и мы узнаем вместе с тобой. Могу лишь обещать, что всегда буду слышать тебя — а ты услышишь меня, если спросишь о чём-то, и получишь ответ, если дать его будет в моих силах.

Что ж, у него оставалась надежда. Он видел пленников, которые не знали науатль и не понимали ни слова из того, что им говорили. Не хотелось бы оказаться в их положении — но при необходимости человек способен научиться чему угодно. Особенно когда на кону стоит всё мироздание…

— Сколько времени у меня будет, мой господин? — задал Ицкоатль последний вопрос.

— Одна твоя жизнь, — последовал ответ. — В наших силах дать тебе новое тело, но не бессмертие. Ты придёшь в новый мир молодым и сильным, но дальше всё будет зависеть только от тебя.

— Тогда я готов, — просто сказал Ицкоатль. — Что мне нужно делать?

— Закрой глаза, — попросил Мештли.

Он подчинился. Ощутил, как пальцы бога войны коснулись его лба и груди, в которой больше не стучало сердце.

И мир исчез.