Жуков. Зимняя война

Глава 8

Я не двинулся с места, только оценил ситуацию. Двое с ППД — молодые, сильные, жесткие, пальцы на спусковых крючках. Третий, тот что открыл пасть — постарше, в расстегнутом вороте полушубка видны петлицы старшего лейтенанта госбезопасности.

Выходит — это не особисты. На фронте те обычно щеголяют в форме политработников. Эти явно из города. Вот только — из какого? Из Ленинграда? Петрозаводска? Местные, из Белоострова? Для местных что-то слишком борзые.

— Предъявите ваши документы, — потребовал я, глядя старлею прямо в светлые, почти выцветшие глаза.

Он усмехнулся, доставая из-за пазухи корочки. Развернул, но в руки мне не дал. Я только успел разглядеть печати, надпись «стар. лейтенант гос. без». И еще что-то, что бросилось мне в глаза, но не сразу дошло до сознания.

— Старший лейтенант госбезопасности Юрлов, — представился тот, пряча удостоверение: — Вы задержаны, гражданин Жуков. Вам придется последовать с нами. У нас к вам есть вопросы. Настоятельно прошу сдать оружие!

Уже — гражданин, но при этом — задержан, а не арестован. Впрочем, сказать можно, что угодно. Мои шофер и охранники замерли, глядя на меня. Стоит мне приказать и начнется пальба. С не предрешенным исходом.

— У меня нет при себе оружия, — ответил я.

И это было правда. Я не захватил с собой свой ТТ. Один из чекистов — белобрысый верзила — шагнул было ко мне, но старлей покачал головой. Не хочет обыскивать меня в присутствии моей охраны? Осторожен, гнида.

— Что касается вопросов, можете задать их на месте, — холодно парировал я. — Я выполняю задание Ставки, санкционированное лично товарищем Сталиным. Каждая минута моей работы здесь стоит дороже всех ваших подозрений.

Юрлов покачал головой, его улыбка стала еще шире.

— При всем уважении, Георгий Константинович, но ваше задание, похоже, завершено. А наши подозрения — перешли в стадию доказательств. Не усложняйте. Сами сядете, или помочь?..

Я видел, как из штабной землянки высыпали Гореленко с другими командирами. Их лица вытянулись. Арест комкора на глазах у всей дивизии — удар по дисциплине хуже любого артобстрела. Этого я допустить не мог.

— Хорошо, — сказал я спокойно, делая шаг вперед. — Но сначала я должен отдать последний перед отбытием приказ командиру корпуса. Все-таки мы на передовой.

Старлей ГБ кивнул со снисходительным пониманием. «Какой же ты наивный», — читалось в его взгляде. Видать, не впервой хватать высокопоставленных военных. Я повернулся к Гореленко, который стоял, не двигаясь.

— Товарищ комдив, — сказал я громко и четко, чтобы слышали все окружающие. — Помните мои указания. Строить утепленные землянки. Организовать горячее питание для бойцов. Готовить штурмовые группы. Работать так, словно я вернусь завтра. Никаких отступлений от плана. За исполнением приказа будет следить лично товарищ Сталин.

Я вложил в последние слова всю возможную уверенность, понимая, что каждое слово чекисты могут использовать против меня. Гореленко, старый служака, похоже, понял все и без слов. Вытянулся в струнку и отдал честь так, будто все еще провожал меня в тыл.

— Есть, товарищ комкор! Будет исполнено!

Я развернулся и, не дожидаясь «помощи» чекистов, сам прошел к «эмке». Старлей, слегка раздосадованный моей покорностью, жестом приказал своим людям следовать за мной. Я сел в салон. Дверца захлопнулась.

Машина резко тронулась, оставляя позади ошеломленных командиров и красноармейцев 50-го стрелкового корпуса. Я смотрел в запотевшее стекло на мелькающие стволы сосен. В голове с бешеной скоростью прокручивались варианты.

«Бывший комкор». Формулировка говорящая. Неужто, что-то стряслось в Москве?.. Маленков?.. Берия, решивший перестраховаться?.. Или же Зворыкин подвел, и канал вскрыли? Неважно. Сейчас главное — не дать им сорвать все начинания здесь, на перешейке.

Кто? За что? В чем меня обвиняют и на чем это обвинение строится? Если оно вообще существует. И главное — как теперь донести правду до Сталина, оказавшись в подвалах Большого дома на Литейном?

Юрлов, сидевший рядом, достал портсигар.

— Курите, Георгий Константинович? — спросил он с фальшивой вежливостью.

Я молча покачал головой, продолжая смотреть в окно. Навстречу двигались грузовики и шеренги красноармейцев в шинелях и буденовках. Они шагали к передовой, еще не зная, что их ждет.

Если я все-таки арестован, мои изменения в план оперативного развертывания сухопутных войск, могут быть похерены. Вот что самое паскудное. Не исключено, что внутренние враги решили нанести решающий удар именно в этом момент.

Момент, когда новые директивы еще не приведены в действие и их могут сравнительно легко отменить. А мне — предъявить вредительство, паникерство и попытку сорвать кампанию по освобождению братского пролетариата от белофинского гнета.

— Paska! — выкрикнул вдруг шофер по-фински и резко ударил по тормозам.

Я успел упереться ногами, а вот старлея бросило вперед. Вдруг что-то резко стукнуло меня по пальцам правой руки. Я машинально схватил это. Рукоять пистолета! Видать, выскользнул из кармана Юрлова. И тут меня осенило!

Слишком новенькие у этого «старлея» корочки, слишком четкие оттиски печатей, слишком качественные чернила… «Эмка» встала, потому что поперек узкой дороги торчал грузовик, который, видать, занесло. Возле него топтались двое красноармейцев.

Счет пошел на секунды, я нажал на ручку дверцы со своей стороны, выкатился на укатанное колесами и танковыми гусеницами дорожное полотно. Перекатившись, пальнул из пистолета — это оказался «Вальтер» — поверх головы высунувшегося было следом Юрлова.

— Бойцы, ко мне! — крикнул я.

Я не видел, отреагировали ли они, потому что выкрикнувший по-фински «Дерьмо!», водила успел открыть свою дверцу и направил на меня ствол пистолета-пулемета Дегтярева. Я не дал ему выпустить по мне очередь. Выстрелил. ППД вывалился из рук шофера.

Вскочил. Красноармейцы с «Мосинками» наперевес были уже рядом. Вряд ли они поняли, что творится, но на мне была комкоровская фуражка и шинель. А эти «гэбисты» были упакованы в полушубки и шапки без знаков различия.

— Арестовать! — рявкнул я.

Бойцы направили на Юрлова, или кто он там, и его охранника стволы винтовок. Водила лежал ничком, из-под него уже натекла лужица крови, впитываясь в снег. «Ст. лейтенант. гос. без» стоял с поднятыми руками, но пытался еще переиграть ситуацию.

— Напрасно вы оказали сопротивление, товарищ Жуков, — процедил он. — И втянули в это ни в чем не повинных солдат…

— Красноармейцев, Юрлов или как там тебя, — усмехнулся я. — В РККА нет солдат… И корочки у тебя слишком красивые для чекиста… Боец, обыщи! — обратился я к здоровенному парню.

Он подошел к «чекисту» и довольно ловко принялся обшаривать его, извлекая на свет удостоверение, наручники, пачку папирос «Казбек», бумажник. Все это он передавал мне. Правда, наручники я ему вернул обратно.

Парень оказался сообразительным. Быстро заломил Юрлову руки за спину и защелкнул наручники у него на запястьях. Потом подошел черед охранника. Тот попытался оказать сопротивление, но был сбит с ног и получил пинок под ребра.

— Молодец, боец! — похвалил я его. — В органах не служил?

— Бригадмильцем был, товарищ комкор!

— Как фамилия?

— Трофимов, товарищ комкор!

— Пойдешь ко мне в ординарцы, Трофимов?

— Есть, товарищ комкор!

— Договорились. Затаскивай этих двоих в кузов, повезем в Белоостров.

— Товарищ комкор, разрешите обратиться! — подал голос второй красноармеец, щуплый паренек, лет двадцати трех.

— Обращайтесь!

— Красноармеец Терещенко! У меня приказ доставить обмундирование в расположение части.

— Что везете, Терещенко?

— Полушубки и валенки, товарищ комкор!

— Продолжайте следовать. Прибудете в часть, доложите командиру о том, что комкор Жуков задержал группу диверсантов. Красноармейца Трофимова взял к себе в качестве ординарца. Как поняли, Терещенко?

— Следовать в часть. По прибытию доложить, что комкор Жуков задержал диверсантов и взял к себе красноармейца Трофимова в ординарцы.

— Выполняйте!

— Есть!

— Так, Трофимов, план меняется, — сказал я. — Сажай этих в «эмку» на заднее сиденье. Держи их на мушке, а я за руль.

Здоровяк-ординарец перетащил диверсантов, как кули с дерьмом, в салон. Уселся напротив, с ППД. Я сел за руль. Грузовик освободил проезд. И мы двинулись к Белоострову. Юрлов всю дорогу угрюмо сопел, а его охранник шепотом ругался по-фински.

На месте мы с Трофимовым сдали диверсантов в особый отдел армии. А также, все их имущество, кроме оружия. Потом быстро покончили с формальностями, связанными с переменой место службы моего ординарца.

Отдохнув и пообедав, я приказал собрать сотрудников штаба 7-й армии на совещание.

Ленинград, конспиративная квартира, сутками ранее

Дверь захлопнулась с глухим щелчком, отрезав «Жаворонка» от привычного мира. Грубый мужик бесцеремонно толкнул его в сторону одной из выходящих в коридор двери. Внутри оказалась крохотная комнатушка, больше походившая на чулан. Пахло пылью, керосином и чужим потом.

— Жди, — бросил незнакомец и вышел, прихватив с собой ключ.

Алексей Иванович прислонился к стене, чувствуя, как подкашиваются ноги. Сердце колотилось где-то у горла. Он был в ловушке. Мысли метались, как мыши в западне. «Финны… Маня… Пропал…»

Прошло минут двадцать, каждая из которых показалась вечностью. Наконец дверь снова открылась. Вошел тот же мужик и жестом вел следовать за ним. Он провел «Жаворонка» в соседнюю, более просторную комнату, где за кухонным столом, накрытым клеенкой с выцветшими розами, сидел другой человек. Худой, с острыми чертами лица и холодными, внимательными глазами. Он пил чай из граненого стакана, не торопясь.

— Садись, «Жаворонок», — сказал он без предисловий, и Воронов с неприятным холодком в животе осознал, что его оперативный псевдоним этому человеку, кем бы он ни был, хорошо известен.

Алексей Иванович молча опустился на табурет.

— Меня зовут Юхани, — представился худой, отпивая чай. — Твой выход на запасную явку… несвоевремен. Более того, опрометчив. За тобой могла быть «наружка». Ты подвел не только себя. Ты подвел Маню. И Лахти.

— Я… меня направили на фронт! — выпалил Воронов, чувствуя, как предательски дрожит его голос. — Завтра утром эшелон! Я хотел предупредить… Связь прервется!

Юхани поставил стакан на блюдце. Звякнуло.

— Это не оправдание. Это дополнительный риск. С тобою становится все больше хлопот. — Он помолчал, изучая «Жаворонка», будто насекомое на булавке. — У нас для тебя два пути. Первый — ты исчезаешь. Навсегда. Второй… ты искупаешь вину. Выполняешь одно задание. После чего мы тебя эвакуируем. В Финляндию. С новыми документами и деньгами.

Мысль о бегстве в Финляндию, еще вчера казавшаяся немыслимой, теперь представилась единственным спасительным якорем.

— Какое задание? — прошептал Воронов.

— Простое. Ты едешь на фронт. В штабе армии ты получишь доступ к графикам снабжения и, возможно, к сводкам. Нас интересуют не общие цифры, а конкретика по одной дивизии — 50-й стрелковой. Номера частей, их дислокация, маршруты подвоза горючего и боеприпасов. Все, что сможешь. Через три дня на станции Белоостров будет ждать человек. Он найдет тебя сам. Передашь ему все. После этого — свободен.

Юхани протянул Воронову маленький, но туго набитый конверт.

— Аванс. На первое время. Не подведи нас еще раз, Алексей Иванович. Иначе Маня очень огорчится. Понимаешь?

Воронов все прекрасно понял. Он взял конверт, сунул его в карман галифе и кивнул, не в силах вымолвить ни слова.

«Становится все больше хлопот…». Что это значит? Это значит, что он горит синим пламенем. И единственным шансом потушить этот пожар — окончательно и бесповоротно стать на путь государственной измены.

Выйдя на улицу, «Жаворонок» почувствовал, что его шатает. Он прошел несколько кварталов, машинально заходя в подворотни и оглядываясь. В кармане лежал конверт с деньгами, тяжелый, как граната, а в голове — приказ, звучащий как смертный приговор.

Он не заметил, как оказался на набережной Фонтанки. Оперся о холодный гранит парапета, глядя на черную воду. Бежать. Оставить все. Жизнь вшивого техника-интенданта, вечный страх, эту проклятую страну… Мысль отозвалась сладким ядом.

Внезапно его плеча кто-то легонько коснулся. Воронов вздрогнул и резко обернулся. Рядом стоял молодой человек в штатском, в аккуратной фетровой шляпе. Он улыбался.

— Товарищ Воронов? Алексей Иванович? — спросил незнакомец вежливым, почти дружелюбным тоном.

Ледяная волна страха накатила на Воронова с новой силой. Это не финны. Слишком уж, по-советски, веселый голос.

— Я… я вас не знаю, — пробормотал он, отступая на шаг.

— А мы вас знаем, — парировал молодой человек, и его улыбка стала чуть холоднее. — Простите за беспокойство. Хочу пригласить вас на беседу. По тому самому вопросу, о котором вы так беспокоились в бане на Кронверкском. Насчет комкора Жукова.

Он сделал паузу, чтобы этот перепуганный вусмерть техник-интендант 2-го ранга осознал весь ужас своего положения.

— Мы можем помочь вам разобраться в этой… щекотливой ситуации, но для этого нужно ваше полное и честное сотрудничество. Идемте? Машина рядом.

Воронов стоял, парализованный. С одной стороны — финны с их угрозами и призрачным спасением. С другой — НКВД, чье «сотрудничество» было синонимом казни или пожизненной кабалы. Он был зажат между двумя жерновами, и оба сулили ему гибель.

Он посмотрел на воду, потом на вежливого молодого человека, в глазах которого читалась непоколебимая уверенность в его согласии.

— Я… я иду, — хрипло выдохнул он, понимая, что другого выбора у него попросту нет.

Белоостров, штаб 7-й армии

В Белоострове штаб 7-й армии располагался в здании бывшей средней школы. Войдя внутрь, я ощутил знакомую по Халхин-Голу атмосферу предвкушения предстоящего сражения — табачный дым, запах свежей типографской краски от только что отпечатанных карт, сдержанные голоса командиров и негромкое кваканье полевых телефонов.

Меня проводили в просторный класс, где вместо парт стояли, видать, наскоро сколоченные столы, заваленные картами Карельского перешейка. Командарм 2-го ранга Яковлев, человек с усталым, одутловатым лицом, поднялся мне навстречу. Рядом с ним — комбриг Гордов, худощавый и энергичный, с острым, цепким взглядом начальника штаба. Члены Военного совета, Клементьев и Штыков, наблюдали с непроницаемыми лицами партийных работников.

— Георгий Константинович, добро пожаловать в штаб 7-й армии, — без особой теплоты произнес Яковлев, пожимая мне руку.

В его тоне сквозила затаенная обида человека, чью работу приехал проверять человек из Москвы. Я не стал сразу ничего говорить, лишь кивнул и подошел к большой карте, висевшей на стене, где были нанесены условные обозначения наших частей.

— Всеволод Федорович. Товарищи, — начал я, обводя взглядом собравшихся командиров. — Я собрал вас не для того, чтобы критиковать, хотя, судя по обстановке, которую я видел в 50-м стрелковом корпусе, дела ваши обстоят не лучшим образом. Я собрал вас, чтобы сообщить, что ситуация требует немедленной корректировки плана наступления.

В воздухе повисло напряженное молчание. Гордов едко хмыкнул:

— План утвержден Ставкой. Войска сосредоточены. Артиллерия на позициях. Какую еще корректировку вы предлагаете, товарищ Жуков? Перенести наступление?

— Не только, — холодно парировал я. — Предлагаю его выиграть. А для этого ваш план, товарищ Гордов, не годится. Вы планируете наносить удары по всему фронту 50-го и 19-го корпусов, распыляя силы. Финны не дураки. Они пропустят наши дивизии вглубь лесов, а потом, ударив во фланги, по частям перекроют их на этих узких дорогах, как перекрывают горлышко бутылки.

Я ткнул пальцем в карту, в район станции Хийтола.

— Главная цель — не захват территорий, а разгром живой силы противника и прорыв его укреплений. Для этого нам нужен не веер ударов, а один, но зато сокрушительный. Чем бить лучше? Растопыренными пальцами или кулаком?.. Ответ очевиден. Посему, предлагаю создать ударную группировку на стыке 50-го и 19-го корпусов. Сосредоточить здесь артиллерию РГК — все шестнадцать полков, три дивизиона большой мощности. Сюда же — 10-й танковый корпус, не размазывая его по фронту.

Яковлев мрачно покачал головой.

— Это опасно. Оголим фланги. Финны могут контратаковать.

— Пусть контратакуют, — отрезал я. — На подготовленных позициях, под ударами нашей авиации, мы их перемелем. А пока их резервы будут связаны на флангах, наш ударный кулак проломит их главную полосу обороны. 20-я танковая бригада, входящая в 19-й стрелковый корпус комдива Старикова, в текущем плане предназначена для поддержки пехоты в лобовых атаках. Это гибель для танков. Они станут мишенями для финской пехоты, с бутылками с зажигательной смесью. Танки должны использоваться для развития прорыва после того, как артиллерия и пехота вскроют оборону.

Присутствующий на совещании член Военного совета комбриг Клементьев, до этого молчавший, вмешался, его голос звучал сухо и догматично:

— Товарищ Жуков, ваш подход отдает излишним технократизмом. Решающую роль играет моральный дух бойца, а не количество стволов на километр фронта.

— Моральный дух бойца, товарищ комбриг, — жестко парировал я, — резко падает, когда он по колено в снегу, в шинелишке, замерзает под огнем из ДОТа, который наша артиллерия не может подавить, потому что бьет по площадям. Я был в 50-м эСКа. Бойцы не готовы. Никто не учил их, как штурмовать укрепления в зимних условиях. Мы должны потратить оставшиеся дни не на политучебу, а на создание штурмовых групп, на тренировки по взаимодействию пехоты, саперов и артиллерии.

Я обвел взглядом зал, встречаясь глазами с командирами.

— Ваша авиация, Всеволод Федорович, — я повернулся к Яковлеву, — 644 самолета. Это огромная сила, но она будет бесполезна, если продолжит бесцельно летать над лесами. Нужны конкретные цели — узлы связи, штабы, перекрестки дорог, выявленные ДОТы. Для этого нужна воздушная разведка и грамотные авианаводчики.

Гордов, до этого молча слушавший, не выдержал:

— Вы предлагаете за три недели перечеркнуть всю проделанную работу! Создать новую структуру управления, новые планы взаимодействия! Это утопия!

— Это необходимость, — сказал я. — Альтернатива — умыться кровью и через месяц доложить товарищу Сталину, что мы не смогли пробить оборону белофиннов, имея тройное превосходство в силах. Выбор за вами, товарищи. Либо мы начинаем работать по-новому, либо я немедленно докладываю в Кремль о профессиональной несостоятельности командования армии.

В классе стало так тихо, что слышно было, как потрескивают дрова в голландской печке. Яковлев и Гордов переглянулись. Они понимали — ставка сделана. Отступать было некуда.

Яковлев тяжело вздохнул и первым сломал лед, образовавшийся между мною и штабом.

— Хорошо, Георгий Константинович, — произнес он сдавленно. — Ваша логика… имеет смысл. Гордов, к утру мне на стол новый план операции. На основе предложений товарища Жукова.

Комбриг Гордов, бледный от ярости и унижения, коротко кивнул. Я понимал, что сломал их сопротивление лишь временно, но этого было достаточно. Теперь предстояло самое трудное — заставить эту махину сдвинуться с мертвой точки.

Война была уже не за горами, а нам предстояло за несколько недель научиться воевать заново. Штабисты поднялись со своих мест, сгрудились у стола с картами, начали предлагать свои идеи, в рамках моей концепции. Квакнул телефон. Связист снял трубку.

— Комкора Жукова. Москва!