Жуков. Зимняя война

Глава 7

В просторном зале стоял дым коромыслом. За длинным столом, заваленным картами, сидели командующий округом командарм 2-го ранга Мерецков, член военного совета Жданов, начальник штаба округа Чибисов, начальник оперативного отдела комбриг Трифоненко и другие старшие командиры. Я занял место рядом с командующим.

— Товарищи, — начал Мерецков, его голос прозвучал напряженно, — товарищ Жуков, откомандированный к нам Ставкой, ознакомился с нашим планом операции и имеет ряд предложений по его корректировке. Георгий Константинович, вам слово.

Я встал и подошел к большой карте, висевшей на стене.

— Товарищи командиры, представленный план имеет фундаментальный изъян. Он распыляет наши силы на несколько, по сути, самостоятельных операционных направлений.

В зале наступила тишина. Комбриг Трифоненко, приподнялся, словно хотел возразить, но промолчал.

— Рассмотрим север, — я указал на Кандалакшское и Кемьское направления. — Две дивизии, растянутые на сотни километров лесов и болот, с задачей выйти к Оулу. В зимних условиях, без нормальных дорог. Даже если они прорвутся, как мы будем их снабжать? Как обеспечим взаимодействие? Мы просто впустую потеряем красноармейцев.

Комдив Чибисов попытался возразить:

— Но этими ударами мы свяжем силы белофиннов, не дадим им перебросить резервы на перешеек!

— Свяжем? — я посмотрел на него. — Они и так будут связаны необходимостью обороны. А перебросить резервы они смогут по шоссе и железным дорогам, которые мы не перерезаем, пока наши дивизии бредут по сугробам. Противник мобилен, а мы — нет.

Я перевел указку на Карельский перешеек.

— Главная группировка противника — здесь. Его главные укрепления — здесь. Значит, и наш главный удар должен быть здесь. Все остальное — отвлекающие и сковывающие действия. Предлагаю сосредоточить усилия на прорыве линии Маннергейма. Создать единую, мощную ударную группировку, сконцентрировать всю артиллерию, танки и авиацию РГК для подавления узлов обороны.

В зале поднялся ропот. Комкор Грендаль, командовавший артиллерией округа, с интересом наклонился к карте, лежащей на столе.

— Это меняет систему артиллерийского обеспечения. Вместо поддержки разрозненных ударов — один мощный огневой вал. Это разумно.

— Но это требует времени! — вмешался начальник тыла округа. — Переброска сил с северных направлений, перегруппировка…

— У нас есть время, — жестко прервал я его. — Три недели на подготовку. Это лучше, чем бросать неподготовленные части в лобовую атаку завтра. Вопрос не в том, успеваем мы или нет. Вопрос в том, хотим ли мы победить с минимальными потерями или утонуть в крови на второстепенных направлениях.

Я обвел взглядом зал, встречаясь глазами с командирами.

— Я требую пересмотреть план. Отказаться от глубоких рейдов на север. Усилить группировку на перешейке. И начать немедленную и интенсивную подготовку войск к прорыву укрепрайона. Других вариантов у нас нет.

В воздухе повисло тяжелое молчание. Ломать утвержденный Ставкой план — рискованно, но продолжать действовать по заведомо провальному сценарию — стало бы настоящим самоубийством.

Комкор Грендаль первым нарушил молчание, подойдя к карте.

— Если концентрируем артиллерию на узком участке, нужна точная разведка целей, — сказал он. — Создам группы артиллерийских наблюдателей на переднем крае. Каждому ДОТу — свой паспорт с координатами.

Начальник инженерных войск округа полковник Петров мрачно хмыкнул:

— Танки в лесу — мишени. Нужны команды саперов для каждого танкового подразделения. Разминирование проходов, подрыв надолб под огнем. Потери среди саперов будут высокие.

— Лучше потерять взвод саперов, чем танковую бригаду, — жестко парировал я. — Нужно сформировать штурмовые инженерно-саперные батальоны. Вооружить их ранцевыми огнеметами и дистанционными подрывными зарядами.

Комдив Чибисов, до этого молчавший, негромко сказал:

— При прорыве на глубину, управление частями нарушится. Нужны подвижные радиоузлы в боевых порядках пехоты.

— И резервные средства связи, — добавил я. — Проводную связь финны быстро перережут. Все командиры полков и выше должны иметь дублирующие радиостанции.

Начальник разведотдела комбриг Рогов поднял голову от своих бумаг:

— Разведданные по ДОТам устарели. Предлагаю провести серию ночных поисковых операций. Взять языка из каждого опорного пункта первой линии.

— Верно, — кивнул я. — С одним условием, что каждую группу возглавит сотрудник вашего отдела, товарищ комбриг. Он будет лично визировать данные, полученные дивизионными разведчиками.

В зале установилась тишина. Командиры переваривали новые задачи. Мерецков, до этого сидевший с ничего не выражающим лицом, наконец, заговорил.

— Перегруппировка займет три недели, — произнес он. — И то если тыловики не подведут.

— У них не будет выбора, — я отодвинул от себя карту. — С сегодняшнего дня начинаем работать по новому плану. Все возражения — только в письменном виде с обоснованием. Вопросы есть?

Техник-интендант 2 ранга, нервно шел по коридору штаба, стараясь не выдать охватившее его волнение. Задание, полученное в бане, не выходило у него из головы. «Разузнать о Жукове». Легко сказать.

«Жаворонок» не имел доступа к оперативным сводкам, но он ведал учетом и распределением вещевого и продовольственного довольствия для высшего комсостава. И это давало ему шанс. Потому и направлялся сейчас в отдел обозно-вещевого снабжения.

Дежурный по отделу, тоже техник-интендант 2-го ранга, посмотрел на него с плохо скрытой неприязнью. Приветствовать не стал. С утра виделись на совещании у начальника отдела интенданта 1-го ранга Серегина.

— Что нужно, Алексей Иванович? — осведомился дежурный.

— Поступление нового начальства, — сухо сказал тот, делая вид, что сверяется с блокнотом. — Комкор Жуков… Нужно оформить вещевой аттестат. Уточните, куда доставить…

Дежурный покопался в журнале регистрации.

— Все уже готово, товарищ Воронов, — сказал он. — Странно, что вы не знаете.

— Тогда продовольственный паек, — не отступал «Жаворонок». — Нужно знать сроки командировки для расчета нормы.

Дежурный пожал плечами.

— В документах срок не указан, но паек отгрузили по норме № 1, на месяц.

Месяц. Первая зацепка. Воронов кивнул и покинул помещение отдела. Теперь ему было, что сообщить «Вяйнемёйнену». И на какое-то время у техника-интенданта 2-го ранга отлегло от сердца, хотя страх не покинул его.

— Товарищ Воронов! — окликнули его в коридоре.

«Жаворонок» вздрогнул. Обернулся. Вытянулся по стойке смирно. А потом чеканя шаг подошел к начальнику отдела обозно-вещевого снабжения интенданту 1-го ранга Валерию Семеновичу Серегину.

— Собирайтесь в дорогу, Алексей Иванович, — сказал тот. — Вы направляетесь в распоряжение начальника ОВС седьмой армии. эшелон отправляется завтра, в семь утра с Финляндского вокзала.

— Есть, товарищ интендант 1-го ранга, — упавшим голосом отозвался Воронов.

— Можете идти.

«Жаворонок» деревянными шагами зашагал к выходу. Мысли его метались. «Вяйнемёйнен» назначил встречу в бане только на послезавтра. Может, слинять по-тихому? Ищи свищи его на линии фронта.

Воронов понимал, что не все так просто. Разозленный его исчезновением Лахти может отомстить. Вряд ли он его заложит советской госбезопасности. Этому ему дороже станет. А вот ликвидировать физически — может.

Наверняка у финской разведки хватает агентов в прифронтовой полосе. Придется воспользоваться запасным каналом связи. И «Жаворонок» едва дождался окончания служебного дня. Не заезжая к себе, сразу поехал на явочную квартиру.

Хозяйку звали Маней. Она работала закройщицей в пошивочном ателье. Симпатичная вертихвостка. Воронов пытался однажды за ней приударить. Маня его отшила, а «Вяйнемёйнен», во время одной из встреч намекнул, что площадка занята.

С того времени «Жаворонок» не испытывал радости, посещая закройщицу. Тем более, что это случалось редко. Вот и теперь он сошел с трамвая, пересек Лиговку, углубился во двор-колодец бывшего доходного дома. Вошел в подъезд. Поднялся на второй этаж. Позвонил.

Дверь открылась сразу. Странно, обычно Маня тянула кота за хвост, словно жила в графский апартаментах, а не в коммуналке. Техник-интендант 2-го ранга снял фуражку, отряхивая с нее мокрый снег. Переступил порог, оказавшись в темном коридоре.

— А ну, тихо! — сказал грубый мужской голос и под лопатку Воронову уткнулось что-то твердое.

Штабной вагон, прицепленный к составу с техникой и личным составом 123-й стрелковой дивизии, с виду отличался от других лишь зашторенными окнами и усиленной охраной. Внутри пахло хорошим табаком, одеколоном и кожей дивана.

Я сидел у стола, разложив карты Карельского перешейка. Напротив устроился комдив Чибисов. Свет плафонов отблескивал в его залысине. Лязг буферов и мерный стук колес служили звуковым фоном нашему разговору.

— Георгий Константинович, разрешите доложить обстановку в полосе предстоящих действий 7-й армии, — начал Чибисов, раскладывая перед собой оперативную сводку.

Я кивнул, продолжая изучать схему финских укреплений. Карта пестрела условными обозначениями долговременных огневых точек, но большинство из них были отмечены вопросительными знаками.

— Противник занимает главную полосу обороны по линии… — Чибисов зачитал стандартные, оторванные от реальности формулировки, основанные на довоенных разведданных.

— Остановитесь, — прервал я его. — Эти данные устарели. Меня интересует не то, что было месяц назад, а то, что есть сейчас. Финны могли успеть создать новые укрепрайоны. Где расположены огневые точки на участке, к примеру, 50-й стрелкового корпуса? Какая система огня в районе высоты 65,5?

Чибисов растерянно замолчал, его пальцы беспомощно забегали по карте.

— Точных данных… пока нет. Финны ведут себя пассивно, активной разведки не ведут…

— А мы? — холодно спросил я. — Наши разведгруппы проявляют активность? Или тоже ведут себя «пассивно»?

Вагон резко качнулся, заставляя Чибисова ухватиться за край стола. За окном поплыли покрытые снегом леса. И чем ближе мы были к линии будущего фронта, тем очевиднее становилась пропасть между штабными отчетами и суровой реальностью, которая ждала нас за этими лесами.

— Да, Никандр Евлампиевич, много нам еще предстоит работы, — сказал я. — А пока давайте отдыхать.

— Спокойной ночи, товарищ комкор! — сказал он, вставая.

— Спокойной ночи!

Чибисов ушел в свое купе, а я отправился в ванную. В суматохе напряженных суток, проведенных мною в Ленинграде, я не успел толком помыться. Благо в штабном вагоне имелась полноценная ванная комната.

Лично мне всегда легче думается, лежа в горячей воде. И пока состав погромыхивал на стрелках, я попытался осмыслить все, что произошло со мною и благодаря мне с момента моего появления в прошлом.

Стук колес укачивал, но мысли не успокаивались. Подводил итоги — не для отчета, для себя. Вспоминал все, с момента того провала в темноту и пробуждения в теле Жукова на Халхин-Голе. Не сильно ли напортачил?

Первые дни. Недоумение быстро прошло. Ни паники, ни смятения. Скорее — холодная ясность. Первый приказ, отданный еще чужим голосом. Не сразу осознал, что это навсегда. Хотя и не думал, что это случайность, которая скоро закончится.

Халхин-Гол. Не столько победа, сколько урок. Понял, что знание будущего — не ключ к победе, а лишь подсказка. Да и то не всегда надежная. Реализовать ее должны люди. Те самые командиры и красноармейцы, которые смотрят на меня с надеждой.

Отдавать приказы мне было не впервой, но вот уровень ответственности, конечно, несравнимый. Тем более зная, что они означают чью-то смерть. Научился посылать людей на верную гибель, чтобы спасти сотни других. Это до сих пор тяжелым камнем лежит на душе.

Операция с Танакой. Рискованный ход, но он сработал. Хотя не только благодаря мне. Понял — судьбы людей влияют на ход войны. Японец, который должен был погибнуть или остаться врагом, теперь работает на нас. Значит, ничто не предопределено окончательно.

Возвращение в Москву. Звезда Героя, внимание Сталина. Казалось бы, триумф, но именно тогда началась настоящая война — с инерцией, косностью, неповоротливостью не только системы — самой истории.

Попытки реформ. Танки, авиация, связь, форма… Каждый шаг — сопротивление. Не злой умысел, а болото бюрократии. «Не по плану». «Нет ресурсов». «Не утверждено». Понял, чтобы изменить армию, нужно было менять всю страну. Неподъемная задача.

Берия. Союзник-соперник. Отношения, построенные на взаимной выгоде и опасности. Использовать его, зная, что он использует тебя. Опасаться его, но делать вид, что доверяешь. Не самая чистая игра, но по другому нельзя.

Семья. Александра Диевна, Эра, Элла. Сначала — чужие люди. Постепенно стали своими. Их безопасность — теперь моя забота. Их привязанность — слабость, которую могут использовать враги, но без них — я одинокий волк.

И вот теперь — Финляндия. Новый вызов. Здесь сходятся все нити. Моя репутация. Доверие Хозяина. Все та же инерция событий. И жизни десятков тысяч людей, которые пойдут в бой по моим планам.

Что в итоге? Не изменил ход истории кардинально. Не смог предотвратить войну, которая уже на пороге, но спас одних людей на Халхин-Голе и погубил других. Заставил машину военной промышленности чуть повернуться в нужную сторону.

Создал задел, который, возможно, спасет многих в будущем. Вопрос только — заставил ли? Создал ли? Будущее покажет. Главное — перестал быть посторонним наблюдателем. Стал частью этой эпохи. Принял ее правила, ее жестокость, ее надежды.

Георгий Жуков постепенно растворяется в Алексее Волкове. И это, наверное, самое странное и неизбежное изменение. Вагон резко дернулся, сбрасывая скорость. Мы приближались к Белоострову. Время размышлений закончилось. Впереди была работа.

Штабной «ГАЗ-64», пробиваясь сквозь хлопья мокрого снега, резко затормозил у разбитой дороги, ведущей к переднему краю. Я вышел, вдохнув воздух, густой от запаха влажной хвои, махорки и далекой гари.

Впереди, за редкой цепью берез, угадывались линии окопов и блиндажей в расположении 50-го стрелкового корпуса. На первый взгляд — все чинно, благородно, но обманываться не стоило.

Меня встретил комдив Гореленко, немолодой уже служака с усталыми глазами и обветренным лицом. Он вытянулся в струнку, но в его глазах я видел недоумение и тревогу. Что комкор, да еще из самой Москвы, делает в его расположении в такую погоду?

— Товарищ комкор, 50-й стрелковый корпус в полной боевой готовности! — отрапортовал он, стараясь вложить в голос бодрость.

Я молча прошел мимо него, направляясь к окопам. Первое, что бросилось в глаза — красноармейцы в шинелях и буденовках, промокшие насквозь. Снег набивался за отвороты, сапоги вязли в жидкой каше из снега и грязи. Никаких полушубков или ватников.

— Покажите мне пулеметное гнездо, — приказал я, не глядя на комдива.

Комдив провел меня к расчету одного из «Максимов». Красноармейцы, завидев начальство, вытянулись по стойке смирно. Затвор пулемета и кожух ствола были прикрыты плащ-палаткой. На дне окопа стояла вода. Память Жукова тут же выдала невеселое сравнение с февралем 1917-го.

— Каковы условия для стрельбы, боец? — спросил я у пулеметчика, молодого парня с посиневшими от холода губами.

— Да почитай, что никаких, товарищ командир! — не слишком бойко доложил тот. — Вода, сырость… Лента заедает, патроны отсыревают…

Я кивнул, повернулся к Гореленко.

— Где ваши утепленные огневые точки? Где хотя бы накаты из бревен, чтобы бойцы не сидели по колено в воде?

— Лесоматериал подвезли, товарищ комкор, но саперы не успели обустроить.

— Мне не нужны оправдания, товарищ Гореленко. Помните, небось, окопы империалистической?

— Помню, товарищ Жуков.

— Так вот, мы с вами не царские генералы, чтобы гноить своих бойцов.

И я пошел дальше, к артиллерийским позициям. Батарея 76-мм полковых пушек стояла открыто, лишь слегка замаскированная ветками. Командир батареи, молодой лейтенант, доложил, но в его глазах читалась растерянность.

— Пристрелянные рубежи есть? — спросил я.

— Есть, товарищ комкор!

— А если ударят из глубины обороны противника. Чем ответите?

Лейтенант засуетился, но быстро выяснилось, что сведений о возможных позициях дальнобойной артиллерии противника нет. Корректировщики для ведения прицельного огня — не подготовлены. Стреляли бы по площадям, наугад.

Тылы тоже не радовали. Полевая кухня дымила, но горячая пища до переднего края доходила с опозданием на несколько часов, успевая остыть. Санитарный взвод располагался в палатках, обогревали печками-буржуйками, качались на веревках хрусткие простыни.

Я остановился, повернувшись к бледному, как эти простыни, комдиву. Вокруг столпились командиры подразделений, застыв в ожидании разноса.

— Это вы называете «полной боеготовностью»? — спросил я тихо, но так, что слова мои прозвучали на всю поляну. — Ваши бойцы замерзнут и простынут через неделю. Ваши пулеметы откажут в первом же бою. Ваша артиллерия будет стрелять по воробьям. Вы готовитесь к параду, а не к войне.

Гореленко пытался что-то сказать, оправдаться, но я резко прервал его:

— С сегодняшнего дня начинаете служить по-новому. Первое. Немедленно начать рыть утепленные землянки и блиндажи. Использовать все доступные лесоматериалы. Второе. Организовать регулярную доставку горячей пищи на передовую в термосах. Третье. Провести занятия по тактике штурма укреплений в зимних условиях. Создать штурмовые группы, отработать взаимодействие с артиллерией.

Я обвел взглядом командиров, застывших в напряжении.

— Через три дня я вернусь и проверю лично. Если не будет изменений — отдам под трибунал за вредительство. Вопросы есть?

Вопросы были. К счастью, военные народ крепкий. Обидки быстро выветрились на морозце, как те простыни. Сходу началось не объявленное заранее совещание. Быстро выяснилось, что Гореленко и его подчиненные мужики толковые, лишь задавленные директивами. В армии, как ни где, рыба гниет с головы. И подтверждение этому было получено буквально через час.

Мне пора было возвращаться в Белоостров. Я попрощался с руководством 50-го стрелкового корпуса, сел в «ГАЗик», рядом с одним из охранников. Шофер переключил передачу и собирался было тронуться с места, как дорогу перегородила «эмка».

Все дверцы ее распахнулись и наружу полезли люди в полушубках и шапках-финках. Двое из них были с ППД. Третий оружия в руках не держал. Он сразу направился ко мне, осведомился неприязненно:

— Бывший комкор Жуков?

— Я комкор Жуков, — откликнулся я, — но не бывший, а действующий.

— Там разберемся, — буркнул он. — Прошу сдать личное оружие!