Жуков. Зимняя война

Глава 13

— Кто именно? — спросил я.

— Девушка, товарищ комкор.

— В расположении воинской части просто девушек не бывает, Трофимов! Говори толком.

— Санинструктор Бобырева!

— Вот так-то лучше. Пусть подойдет.

Он рванул к палатке с красным крестом и скоро вернулся в сопровождении девушки в буденовке и красноармейской шинели. На рукаве у нее была белая повязка с таким же как на палатке обозначением.

— Санинструктор Бобырева по вашему приказанию явилась, товарищ комкор! — чуть хриплым от мороза тонким голоском доложила она.

Я всмотрелся в румяное лицо и сразу вспомнились пыльные степи Халхин-Гола, баночка с самодельной заживляющей мазью, пожилой красноармеец, осваивающий азбуку, сохнущие на ветру бинты.

— Зина!

— Она самая, товарищ комкор.

— Какими судьбами?

— Служба.

— Да, верно.

— Разрешите обратиться, товарищ комкор?

— Обращайтесь, товарищ санинструктор.

— С вами тогда лейтенант был, где он сейчас?

— Воротников? Мой адъютант?

— Да, он…

— Служит там же, на Дальнем Востоке. Он же танкист.

— Понятно…

— Хотите, узнаю номер его полевой почты, напишите ему, Зина?

— Буду благодарна.

— Сделаю.

— Разрешите идти?

— Ступайте. Рад был повидать.

— Есть, товарищ комкор! — медсестра откозыряла, немного помешкала и добавила: — Я тоже была рада повидаться, Георгий Константинович…

И она убежала, совсем по-женски, хоть и была в шинели и сапогах. Зина… Та самая, что под огнем вытаскивала раненых на Халхин-Голе и своим упрямым спокойствием возвращала бойцам волю к жизни.

Ее появление здесь, на этом заснеженном Карельском перешейке, можно было счесть знаком свыше, а может просто — напоминанием о той, другой войне, где все казалось проще и яснее. Хотелось бы верить, что знак этот добрый.

Ординарец тоже смотрел ей вслед, одобрительно качая головой. Он прав, девчонка хорошая. Только бы не забыть выяснить, где теперь служит мой верный адъютант, которого мне так не хватает сейчас.

Мысль о Воротникове, его надежности и прямоте, заставила меня острее почувствовать свое нынешнее одиночество. Здесь, в штабах и на передовой, меня окружали умные и способные люди, но свои, проверенные в деле, были сейчас за тысячи верст.

Трофимов, словно угадав мое настроение, тихо спросил:

— Товарищ комкор, может, чаю? Пока не началось…

Я покачал головой. «Пока не началось» — эти слова висели в морозном воздухе, сгущая напряжение. Я подошел к стереотрубе. Внизу, в серой рассветной мгле, лежала та самая полоса — Сумма-Хотинен. Линия Маннергейма.

Вот только теперь она была не просто схемой на карте. Теперь перед ней, вжимаясь в промерзлую землю, стояла вся мощь, которую мне удалось собрать и выстроить за эти несколько суток.

Я мысленно перебрал список подразделений. Двадцать шесть стрелковых дивизий, растянувшихся по всему перешейку. Семь танковых бригад, чьи экипажи ждали команды. Целая стрелково-пулеметная бригада — тот самый резервный кулак.

И главная наша сила — артиллерия «боги войны», где на каждое финское орудие приходилось десять наших, включая четыре дивизиона орудий большой мощности, нацеленных на железобетонные сердцевины ДОТов.

«Стальной клин» был собран, отточен и занесен для удара. Концентрация сил завершена. Оставалось только нанести удар. Я отвел взгляд от стереотрубы. Рано. Надо, чтобы пехота, саперы завершили подготовку, а разведчики пополнили данные.

Развалины мельницы восточнее Белоострова

Алексей Иванович Воронов пробирался сквозь заснеженный бурелом, и каждый хруст ветки под валенком отдавался в его ушах пушечным выстрелом. В кармане галифе лежала записка от «В» и «донесение», полученное от Егорова.

Техник-интендант 2-го ранг оглянулся — за ним лишь глухая стена леса, а вокруг — предрассветная мгла. Никого. Перед ним выросли развалины старой мельницы, почерневшие от времени и непогоды. Он замер у обломка стены, сердце бешено колотилось.

— «Жаворонок»? — прозвучал прямо за спиной тихий голос.

Воронов вздрогнул и резко обернулся. Из тени, отбрасываемой огромным жерновом, вышел невысокий мужчина в красноармейской шинели и буденовке, с петлицами рядового. Его лицо было худым, аскетичным, а глаза смотрели с холодным, изучающим спокойствием.

— Я… я пришел, — выдохнул Воронов. — Разрешите доложить?

— Докладывай.

«Жаворонок» сбивчивым шепотом изложил все, что накопил в голове. А потом протянул бумажку, которую ему вручил Егоров. Финский агент схватил ее, развернул, прочел и покачал головой.

— Понятно, — разочарованно проговорил «Вяйнемейнен». — Мало того, что ты опаздываешь, так еще и твои донесения… — Он сделал легкий, пренебрежительный жест рукой, — пустая болтовня… «Комкор инспектирует». «Подготовка усилена…» Это не информация. Это газетная сводка.

— Я… я только устроился… доступ ограничен… — залепетал Воронов.

— Война не ждет, «Жаворонок», — назидательно произнес финский агент. — Концентрация войск завершена. Наступление начнется с часу на час. Нам нужен участок. Точный участок главного удара. Где Жуков сосредоточил свои танки и артиллерию? Хотя бы номера корпусов и дивизий.

— Я не знаю! Я техник-интендант! — почти взмолился «Жаворонок». — Я имею дело только с ведомостями на обмундирование. В лучшем случае — на продуктовое довольствие…

— Ведомости тоже могут говорить, — перебил его «Вяйнемейнен». — Куда шли основные потоки утепленного обмундирования? На какие части пришлись увеличенные нормы сухарей и концентратов? Собери эти данные. Быстро. Или… — он не договорил, но Воронов все понял.

Финн достал из-за пазухи маленький, туго набитый конверт.

— Это — за бумажку, которую ты мне да, а не за твои бредни. Следующая встреча через двое суток. Здесь же. Принесешь хоть что-нибудь полезное — получишь вдвое. Не принесешь… — он вложил конверт в окоченевшие пальцы Воронова, — пеняй на себя. Понял?

Не дожидаясь ответа, «Вяйнемейнен» бесшумно отступил в тень и растворился между деревьями. Воронов стоял, сжимая в руке конверт, чувствуя, как его тошнит от страха и унижения. Он снова был в ловушке, и на этот раз ему приказали сделать невозможное.

Карельский перешеек

Грохот раздался неожиданно, разбив утреннюю морозную тишину как стекло. За первым взрывом последовал второй, третий, и вскоре над бывшими советскими позициями у границы встала стена разрывов.

Финны старались вовсю. Черные султаны земли и снега вздымались там, где еще сутки назад располагались пехотинцы в окопах и блиндажах. Останься наши войска на прежних позициях, там бы теперь была кровавая каша.

На новом, хорошо замаскированном командном пункте 50-го стрелкового корпуса я стоял у смотровой щели и слушал эту канонаду. Рядом застыл комдив Гореленко, его лицо было невозмутимым, но в глазах читалось удовлетворение.

— Бьют по пустому месту, — тихо произнес он, не отрывая взгляда от бинокля, в который рассматривал разрывы. — Как вы и предполагали, товарищ комкор.

Я кивнул, продолжая слушать. Финны совершили классическую ошибку — они вели огонь, используя точные, но устаревшие данные своей военной разведки. Моя настойчивость и просьба к вождю, когда я сослался на угрозу внезапного нападения, сделали свое дело.

По решению Сталина и моему приказу войска были заранее, в течение последних сорока восьми часов, скрытно отведены на новые, подготовленные рубежи в двух-трех километрах от границы.

Финская артиллерия тратила боеприпасы и демаскировала свои позиции, не нанося нам никакого ущерба. Каждый разрыв на старых позициях был для нас подарком — он подтверждал расположение вражеских батарей.

— Передайте начарту, — не оборачиваясь, сказал я дежурному. — Все выявленные батареи противника занести в журнал целей. Отметить приоритетные цели для контрбатарейной борьбы в первый час наступления.

— Есть!

Грохот нарастал. Где-то там, на тех же пустых теперь позициях, рвались финские снаряды. А здесь, в глубине наших боевых порядков, «Стальной клин» оставался невредимым, готовый к удару.

Финны сами подписали приговор своим артиллерийским расчетам и подарили нам бесценные минуты перед началом нашей атаки. Теперь их очередь ждать. К моему глубокому сожалению, ждать пришлось недолго.

Грохот финской артиллерии не стихал, противник продолжать усугублять совершенную им ошибку. Я вернулся от щели к столу с оперативными картами, которые доставил сам начальник артиллерии корпуса, с уже нанесенными выявленными целями.

— Георгий Константинович, — доложил он, проводя указкой по карте, — четко засекли три батареи: здесь, здесь и вот тут, в районе высоты 65.5. Одна, судя по калибру и звуку, гаубичная.

— Отлично, — сказал я и обвел взглядом командный пункт. Все командиры были на местах, связь работала. — Контрбатарейным группам — занять позиции, но огня не открывать. Ждем.

В этот момент в блиндаж вошел запыхавшийся связист и протянул мне радиограмму. Я пробежал глазами по тексту. Шифровка из штаба фронта. Что это? Реакция на очередную провокацию финской военщины или что-то посерьезнее?

Радиограмма гласила: «В связи с провокационным обстрелом территории СССР со стороны Финляндии, войскам Ленинградского военного округа перейти в наступление по всему фронту, с целью разгрома противника».

Что ж. Надо полагать, что политическое прикрытие вступлению вооруженных сил Союза Советских Социалистических Республик в боевые действия на территории Финляндии будет обеспечено. Я посмотрел на часы. 08:20.

— Передать всем подразделениям 7-й армии, стрелковым корпусам и дивизиям, танковым, артиллерийским и авиационным частям, — четко и громко произнес я в наступившей тишине, — начинаем операцию «Стальной клин».

Тот самый миг, ради которого все затевалось, настал. «Стальной клин» пришел в движение. Тишина, зыбкая и неестественная после финского обстрела, продержалась ровно минуту. Потом воздух взорвался.

Это был не просто гром. Это был всесокрушающий ураган из стали и огня. Казалось, само небо обрушилось на землю. Первыми ударили «сталинские кувалды» — 203-мм гаубицы Б-4.

Их снаряды, весом в центнер, с воем, который переходил в оглушительный рев, проносились над нашими головами и обрушивались на линию Маннергейма. Земля содрогнулась, и даже здесь, на КП, мы чувствовали ее дрожь под ногами.

Я стоял у стереотрубы, впиваясь глазницей в губчатую обкладку окуляра. В серой утренней мгле, там, где должен был находиться ДОТ «Поппиус», вставали гигантские фонтаны земли, дыма и осколков скальной породы.

Каждое попадание было похоже на извержение маленького вулкана. Бетонная громадина ДОТа, казавшаяся неприступной, дергалась и вздрагивала под ударами. От нее откалывались куски, выворачивалась арматура.

Пятьдесят три прямых попадания — как мне стало известно позже — методично, с сокрушительной точностью, превращали долговременную огневую точку в груду щебня. Это была не стрельба, это была работа гигантского молота, вбивающего гвоздь в крышку гроба.

К «кувалдам» присоединились 152-мм гаубицы-пушки. Они открыли беглый огонь. Долбили по узлам связи, командным пунктам, подозрительным складкам местности, где могли укрыться резервы противника.

И наконец, вступили монстры — 280-мм мортиры Бр-5. Их снаряды летели по навесной траектории, словно нехотя, и когда они падали, казалось, что земля останавливается в предсмертной судороге.

Мортиры били по самым укрепленным точкам, по тем долговременным огневым точкам, что были укрыты в природных или искусственно созданных из бетона и дикого камня скалах. И другим укреплениям.

Пока тяжелые орудия крушили бетон, на переднем крае заговорила легкая артиллерия и полковые минометы. Сплошная стена разрывов опустилась на финские траншеи. Не было видно ни земли, ни снега — только черные и бурые всплески, вздымающиеся один за другим.

Это был шквал, сметающий все живое. Там, где еще несколько минут назад могли находиться финские пулеметчики и снайперы, теперь должно было остаться кровавое месиво обломков, фрагментов человеческих тел и щепок.

Воздух гудел и вибрировал, становясь плотным и тяжелым. Давило на уши, на грудную клетку. Связисты в блиндаже кричали в телефоны, передавая корректировки, но их крики тонули в этом всеобщем грохоте.

Я смотрел на это огненное море, на дым, заволакивающий горизонт, и чувствовал не торжество, а холодную концентрацию. Артподготовка работала как часы, но я знал — самое трудное начнется, когда она закончится.

Ровно в 11:20 огненный ураган, бушевавший три часа, прекратился так же внезапно, как и начался. В наступившей оглушительной тишине, звонкой от звона в ушах, послышался лязг гусениц и приглушенные команды.

— Пошли, — хрипло произнес кто-то на НП.

Из укрытий выползли и, набирая скорость, двинулись вперед первые, белые с серыми камуфлирующими пятнами, стальные чудовища — танки «Т-28». Их многобашенные силуэты казались призраками в дымной мгле.

Командиры танков не стреляли на ходу — берегли снаряды для прямой наводки. И правильно. Танковая джигитовка, которую я устроил в первые дни своего пребывания в теле Жукова, хороша лишь в качестве спортивного состязания.

Задача, поставленная перед танкистами, сейчас была иной. Подойдя к первому ряду гранитных надолб, они уперлись в них и, с ревом моторов, начали медленно, неумолимо толкать и раздвигать многопудовые глыбы.

Древесина кольев и проволока колючки хрустели под гусеницами. Танки не объезжали укрепления, рискуя сорвать темп атаки и снизить натиск — они их ломали. Финны, похоже, еще не пришедшие в себя после нашей артподготовки, ответного огня не открывали.

Пока танки прокладывали путь, из траншей поднялись и, пригибаясь, бросились вперед фигуры в белых маскхалатах. Штурмовые группы. Они не бежали цепью, а двигались короткими перебежками, от воронки к воронке, используя каждую складку местности.

Одну такую группу я видел в стереотрубу. Они, как муравьи, окружили почерневшую, изрешеченную, но все еще опасную громаду ДОТа № 0011. Двое саперов с коробками в руках полезли на крышу.

Через мгновение грохнул первый взрыв — негромкий, локальный. Это сработал заряд, установленный на крыше для того, чтобы вывести из строя вентиляцию и деморализовать тех, кто внутри.

А тем временем к основанию ДОТа подползли другие. Они тащили на себе тюки — те самые килограммы взрывчатки, что я требовал выдать им накануне. Минута, вторая… И земля содрогнулась от нового, чудовищной силы взрыва.

Конечно, стена ДОТа не разлетелась осколками, она содрогнулась и осела, сложилась, как карточный домик, вывернув наружу клубы пыли и исковерканную арматуру. Двести кило тротила, заложенные под основание, сделали свое дело.

Пехота, прижавшаяся к земле, поднялась и рванула к пролому. В темную пасть развороченного ДОТа полетели ручные гранаты. Хлопки разрывов были едва слышны после грохота артиллерии.

Потом в проеме полыхнул огненный смерч — это сработал ранцевый огнемет в руках одного из наших бойцов. Правильно, молодцы. Нечего лезть внутрь, предварительно не зачистив руины ДОТа.

Траншеи зачищали так же методично и жестоко. В узкие ходы сообщения летели гранаты, а когда из них пытались вырваться уцелевшие финны, их встречали очереди из ППД и выстрелы винтовок.

Я видел, как один из танков «Т-28», проломив заграждения, подошел к уцелевшей амбразуре и в упор, с дистанции в пятьдесят метров, выпустил в нее осколочно-фугасный снаряд. Из амбразуры вырвалось пламя и дым.

Это была даже не атака. Это было методичное, точное и безжалостное вскрытие нарыва. «Стальной клин» входил в плоть обороны противника. Первая полоса трещала по швам, но я знал — впереди была вторая. И главные бои тоже были еще впереди.

Первая полоса обороны была взломана. В пробитую брешь, мимо еще дымящихся развалин ДОТов и захлебывающихся в копоти траншей, хлынул железный поток. Танковые бригады, до этого скрывавшиеся в лощинах, теперь выходили на оперативный простор.

Это были уже не тяжелые «Т-28», сдвигавшие надолбы, а более быстрые машины «БТ», их задача была иной — развитие успеха, с проникновением в глубокий тыл противника, к его базам снабжения.

Танки не ввязывались в лобовые атаки на уцелевшие опорные пункты. Вместо этого, они, как стальные клинки, разрубали финскую оборону, отсекая узлы сопротивления друг от друга, перерезая дороги и линии связи.

Судя по поступающим в штаб донесениям, окруженные гарнизоны, лишенные поддержки соседей и путей отхода, постепенно превращались в изолированные котлы. И это было еще не все.

Над полем боя, в прояснившемся небе, появились незваные чухонцами гости. С воем пикировали на отходящие по лесным дорогам финские обозы и резервы «Чайки» — истребители «И-153». Их пулеметные очереди прошивали колонны, сея панику и хаос.

Вслед за ними, на бреющем полете, проносились юркие «И-16», штурмуя скопления пехоты и повозок. Финны, верящие в господство в воздухе своей немногочисленной, но эффективной авиации, оказались застигнуты врасплох такой плотностью и дерзостью атак.

Пока танки и авиация громили тылы, по пятам наступающих частей двигались связисты. Под случайным огнем, они, не разгибаясь, тянули кабели вдоль маршрутов наступления.

У дерева, у разбитой повозки, у подбитого танка — везде оставались красноармейцы с катушками, обеспечивая нервную систему наступления. Без их работы приказы терялись бы, а части действовали вслепую.

С моего НП не была видна вся эта гигантская, сложная машина, приведенная в движение. Многое приходилось реконструировать по поступающим донесениям. Главное, что машина эта работала — скрипя, с перебоями, но работала.

«Стальной клин» не просто проломил оборону — он начал ее дробить, раскалывать на изолированные очаги сопротивления. Успех был очевиден. Что касается цены, ее предстояло подсчитать позже. А пока нужно было давить, не давая врагу опомниться.

К исходу первого дня, в кромешной тьме, разрываемой лишь сполохами далеких пожарищ и редкими вспышками артиллерийского огня, я вошел в захваченный нашей пехотой финский НП. Под ногами хрустели осколки стекла и гильзы.

Первый день операции «Стальной клин» завершился. Результат был неплохим. Главная полоса линии Маннергейма на нескольких участках была прорвана на глубину до семи километров.

Десятки ДОТов уничтожены или блокированы. Путь в оперативную глубину был открыт. Ко мне подошел командир 50-го стрелкового корпуса комдив Гореленко. Его лицо в свете карманного фонаря было покрыто сажей и усталостью, но выглядело довольным.

— Георгий Константинович, корпус выполнил задачу первого дня. Потери есть, но не катастрофические. Удерживаем захваченные рубежи. Танкисты вышли на подступы ко второй полосе.

Я кивнул, глядя в темноту, туда, где лежала Финляндия. Мы сделали то, что в иной реальности стоило Красной Армии месяцев кровопролитных боев, но я не испытывал эйфории. Это было бы преждевременно.

Линия Маннергейма была лишь первым рубежом. Впереди были леса, озера, мобильные финские лыжные батальоны, «кукушки» и главный рубеж их обороны — линия V. И за всем этим — Райвола и Выборг.

— Хорошо, — тихо сказал я. — Приведите части в порядок. Подтяните артиллерию. С рассветом — продолжаем.

На бывший финский НП ворвался Трофимов. В руке у него белел запечатанный конверт.

— Шифровка из Белоострова, товарищ комкор!