Жуков. Зимняя война

Глава 11

Я выскочил вместе с другими командирами из блиндажа. Ветки, комья снега и обломки ящиков падали вокруг, оседая после взрыва. Красноармейцы и младшие командиры метались, но эта суета мало походила на занятие обороны.

— Лейтенант! — окликнул я одного из мечущихся. — Что, черт вас побери, происходит!

— Сдетонировал ящик с минами, товарищ командир! — выкрикнул тот, не разобрав в сгущающемся вечернем мраке знаки различия на моих петлицах.

— Разберитесь, — бросил я Гореленко. — А я — в разведотдел.

Войдя в тесное помещение разведотдела, я застал подполковника и двух его помощников за столом, заваленным аэрофотоснимками и кальками. Воздух был густым от табачного дыма. На стене висела карта, испещренная десятками условных знаков, но многие участки оставались чистыми.

— Товарищ комкор, — подполковник встал, его лицо выглядело усталым, но в глазах светился азарт профессионала. — Работаем. Снимков много, а рук не хватает.

Я взял один из снимков. Четкие тени от деревьев, расплывчатые пятна возможных укреплений. Каждая минута расшифровки стоила крови будущих штурмовых групп.

— Бросьте все второстепенные задачи, — приказал я. — Создайте сводную группу из всех, кто способен читать снимки, из топографов, саперов, лучших командиров-артиллеристов. Ваша задача — к шести часам утра положить мне на стол командиров сводную карту. Не схему, а карту с координатами всех выявленных целей. Каждый ДЗОТ, каждое препятствие, каждая тропа.

Подполковник, не теряя времени, отдал распоряжения. В землянку начали собирать людей. Скоро за столами собралось человек десять. Я наблюдал, как они, склонившись над снимками и кальками, спорят, сверяются, наносят условные знаки. Работа закипела с новой силой. И это был уже не разрозненный труд, а конвейер.

— Используйте метод триангуляции по известным объектам, — посоветовал один из топографов молодому командиру-артиллеристу. — Вот церковь в Кивиниеми, ее координаты известны. От нее и пляшем.

Я видел, как на чистой карте начинают появляться новые, еще незнакомые квадраты с пометками: «предполагаемый ДЗОТ», «противотанковые надолбы», «минные поля».

Подполковник подошел ко мне с первыми результатами.

— Георгий Константинович, вот участок перед ДОТом «Поппиус». Видите эти затемнения? С большой долей вероятности — сеть траншей и ходов сообщения. Их не было на старых картах.

Это уже меняло расстановку сил. Штурмовикам пришлось бы прорываться не только через ДОТ, но и через систему окопов.

— Немедленно передайте эти данные командиру 90-й дивизии и командиру артполка. Пусть штурмовые группы знают, что их ждет. И чтобы артиллерия подготовила огонь по этим траншеям.

Я посмотрел на работающих командиров. Они, уставшие, замерзшие, делали то, что должно было спасти сотни жизней. Карта, которую они создавали, становилась главным документом предстоящего прорыва. Без нее мы были бы слепы. С ней — получали шанс на успех.

Сумерки сгущались быстро, превращаясь в полярную ночь. Я вызвал к себе начальника разведки корпуса и командира отдельного разведбата.

— Тихоходность самолетов, с которых проводилась аэрофотосъемка, нас не устраивает, — начал я без предисловий, указывая на свежую карту. — Здесь, здесь и здесь — «белые пятна». Финны могли оборудовать огневые точки, которые с воздуха не видны. Нужны глаза на земле.

Командир разведбата, капитан, коренастый и молчаливый, кивнул:

— Пошлем группы, товарищ комкор. На лыжах, с заходом в тыл.

— Не просто группы, — уточнил я. — Группы с рациями. Их задача — не брать «языков». Их задача — засесть на сутки в нейтралке или у них в тылу и работать как живые наблюдательные пункты. Фиксировать все: расписание смены гарнизонов в ДОТах, маршруты патрулей, координаты замаскированных огневых. Каждые два часа — обязательный сеанс связи. Малейшее перемещение — доклад на КП артиллерии. Понятна задача?

Капитан усмехнулся в усы:

— Понятна. Тихая охота.

— Именно. Подберите самых надежных, самых хладнокровных. От их работы зависит, сколько наших бойцов останутся живы завтра.

Через полчаса капитан доложил о готовности трех групп. Я вышел посмотреть на них. Восемь человек в белых маскхалатах, с карабинами и рациями за спиной. Лица серьезные, без тени бравады.

— Задача ясна? — спросил я старшего группы, старшего сержанта.

— Так точно, товарищ комкор. Сидеть смотреть, по рации докладывать.

— Главное — скрытность. Никакого боя без крайней нужды. Вы нам ценнее любого «языка». Удачи.

Группы бесшумно растворились в темноте. Теперь нужно было ждать. Эти люди стали своего рода нервными окончаниями корпуса, протянутыми в сторону противника.

Вернувшись на КП, я связался с начальником артиллерии корпуса.

— С завтрашнего утра ваши командиры дивизионов и начальник артразведки дежурят здесь, у карты, — поставил я задачу. — Все данные от разведгрупп немедленно наносятся на карту и передаются для обработки. Готовьте уточненные данные для стрельбы. Когда начнется наступление — если разведка подтвердит цели, — пристрелка по вновь выявленным объектам. Огонь на подавление.

В землянке связи ВЧ загудел аппарат. Дежурный передал трубку: «Товарищ комкор, вас командующий ВВС армии». В трубке послышался знакомый голос.

— Георгий Константинович, мне хотелось бы узнать, какие еще срочные задачи вы поставите авиации? Штабные уже стонут от ваших заявок.

Я откинул край плащ-палатки, закрывавшей карту на стене.

— Задачи прежние, товарищ командующий, но с одним уточнением. Направьте на участок Сумма-Ляхде круглосуточное авиационное наблюдение. Сменными экипажами. Днем — Р-5, ночью — У-2.

В трубке воцарилась тишина. Потом командующий проговорил:

— Георгий Константинович, вы понимаете, что ночные полеты на У-2 в прифронтовой полосе — это почти самоубийство? Противник может открыть огонь.

— Понимаю, — перебил я. — Но иначе мы воюем вслепую. Мне не нужны бомбовые удары. Мне нужны глаза. Пусть летают высоко, за пределами эффективного огня МЗА, но фиксируют все: движение обозов, любой луч света в расположении гарнизонов. Каждые два часа — сводка в мой штаб и в штаб артиллерии. Без этого артподготовка будет стрельбой по площадям.

Командующий ВВС тяжело вздохнул. Слышно было, как он что-то бормочет своему начальнику штаба.

— Ладно, — наконец сказал он. — Попробуем. Выделю две пары У-2 из 68-й авиабригады. Но за потери не корите.

— Благодарю, — я положил трубку.

Это был риск, но риск оправданный. Без постоянного наблюдения любая, даже самая лучшая карта, устаревала за несколько часов. Я вызвал к себе начальника оперативного отдела. Отдал приказ:

— С завтрашнего утра организуйте на КП круглосуточное дежурство сводной группы. В ее состав должен войти ваш сотрудник, артиллерист и представитель от разведки. Их задача — немедленно наносить на общую карту все данные от наземных разведгрупп и авианаблюдателей. Создаем единую, постоянно обновляемую картину поля предстоящего боя. Она должна быть актуальной на каждый момент времени.

Покончив с этой частью работы, я направился в блиндаж командного пункта 50-го стрелкового корпуса. Там склонился над разложенной на ящиках из-под снарядов картой, рядом застыли комдив Гореленко и начальник артиллерии корпуса. Мороз сквозь бревенчатые стены пробирался внутрь, но нам было не до того.

— Всеволод Федорович, — обратился я к начарту, — ваше мнение, где находятся ключевые точки, куда должен бить наш «тяжелый кулак»? Какие укрпеления забетонированы так, что их не проймешь гаубицей?

Он ткнул заточенным карандашом в два квадрата на карте.

— ДОТ «Миллионер» и «Поппиус», товарищ комкор. Лобовая плита — до двух метров железобетона. Б-4, конечно, не пробивает насквозь, но близкий разрыв 100-килограммового снаряда… Контузия гарнизона, разрушение амбразур, трещины в бетоне. Эффект будет.

— Согласен, — кивнул я. — Отдавайте приказ на скрытную передислокацию дивизиона 203-мм гаубиц сюда, — я показал на лесной массив в трех километрах от передка. — И батареи 280-мм мортир — сюда. Только ночью, с затемнением. К утру они должны быть на позициях, замаскированы и иметь подготовленные данные для стрельбы.

Начарт тяжело вздохнул. Переброска таких гигантов по зимним дорогам была адской работой.

— Будет сделано, товарищ комкор, но для тягачей типа «Ворошиловец» нужны усиленные мосты через овраг у Разбегаево…

— Используйте саперный батальон. Усильте настилом. Все, что нужно, — предоставят. Я беру это на себя.

Пока начарт уточнял детали с командирами дивизионов по телефону, я вышел из блиндажа. Ночь была черной, беззвездной. Где-то в этой темноте уже ползли к новым позиции мои «тяжеловесы».

Каждый такой переход — это риск быть обнаруженными, это титанический труд красноармейцев и командиров, но без этого калибра проломить линию Маннергейма было бы невозможно.

Эти орудия должны были не просто стрелять, а методично, как кузнечные молоты, долбить по самым крепким узлам финской обороны, деморализуя гарнизоны и разрушая их веру в неприступность своих укреплений.

Вернувшись на КП, я застал Гореленко, изучающего донесение от наземной разведки.

— Что нового?

— Подтвердили расположение артпогреба в районе высоты 65.5, — он указал на карту. — Как раз на пути нашего предполагаемого прорыва.

— Хорошо, — сказал я и повернулся к начарту. — Внесите в план артподготовки. Вторая фаза — удар по тыловым объектам. Пусть ваши «чемоданы» поработают и там. Лишим их боеприпасов, пока они в укрытиях пережидают обстрел.

— Все цели распределены, товарищ комкор, — заговорил начальник артиллерии. — Дивизионы Б-4 и Бр-5 выходят на позиции. Вот только есть проблема — точность. Стрельба с закрытых позиций по точечным целям… даже для таких калибров — лотерея. Боеприпасы дорогие, а промахнуться — значит предупредить противника и не добиться результата.

— Значит, нужно менять тактику, — сказал я. — Отменяем классическую пристрелку по целям. Вместо нее вводим «пристрелочные пары». Для каждой важной цели — ДОТа или артпогреба — назначается два орудия. Одно, ведущее, ведет пристрелку одним-двумя снарядами. Второе, основное, ведет огонь на поражение по готовым установкам, которые расчеты подготовят на основе данных пристрелки. Сократим время на поражение цели втрое и сбережем снаряды.

Полковник задумался, мысленно примеряя новшество.

— Рискованно… Если ведущее орудие собьют, второе будет бесполезно.

— Значит, маскируем их лучше. И меняем пары от цели к цели. Главное — скорость и эффективность. Разработайте схему к утру.

Пока начарт с другими командирами набрасывал первые варианты распределения орудийных пар, я продумывал детали. Это была тактика снайперов, перенесенная на уровень артиллерийских систем. Она требовала высочайшей слаженности расчетов и связистов, но давала неоспоримое преимущество — первый же залп по цели мог стать убийственным.

— Убедитесь, что командиры батарей понимают, что это не просто стрельба, это дуэль, — сказал я, обращаясь к начарту. — Они должны бить быстро, точно и немедленно менять позицию после выполнения задачи. Финны не станут ждать, пока их накроют.

Выйдя из землянки, я увидел, как в ночи мелькают огоньки — это тягачи с орудиями ползли на свои позиции. Глухой рокот моторов, скрип снега под гусеницами. Каждое из этих орудий теперь становилось не просто номером в ведомости, а хирургическим инструментом в предстоящей операции.

От того, насколько точно и быстро они смогут работать в новых для них условиях, зависел успех всего прорыва. Завтра предстояло отработать эту схему на практике. Без стрельбы, конечно. Незачем заранее нервировать противника.

Я вызвал к себе начальника связи и командира отдельного аэростатного отряда наблюдения. Последний, молодой капитан явно нервничал, получив вызов к комкору. Еще бы! Его можно понять.

— Товарищ капитан, каково состояние вашего отряда? — спросил я без предисловий.

— Два аэростата на ходу, товарищ комкор! — отчеканил он. — Но… противник может начать охотиться за ними. Собьют зенитным огнем.

— Сейчас и не нужно, — сказал я. — А вот когда начнем, придется висеть с рассвета до темноты. Будете смещайть позиции после каждого подъема. Ваша задача — не висеть сутками, а давать артиллерии «высокую точку» для корректировки. Связь с артдивизионами по проводу и радио обеспечить. Понятно?

Капитан, бледнея, вытянулся по стойке смирно. Особой радости на его лице я не заметил. Да, задача была смертельно опасной, но иной «высотки» у нас не было. Следующим я вызвал начальника разведки корпуса.

— Ваши передовые наблюдатели, — сказал я, — должны будут выдвинуты на самые передовые НП, вплотную к нейтралке. Каждому — рация и прямой канал на батарею. Их задача — не просто докладывать о целях, а немедленно корректировать огонь. Без их «поправок» артиллерия не стреляет. Свяжем их работу с аэростатчиками. Наземный наблюдатель видит всплеск, аэростат — точное падение. Вместе они дадут нам точность.

— Товарищ комкор, потери среди наблюдателей будут высокие, — тихо сказал начальник разведки.

— Значит, подготовьте смены и обеспечьте их лучшими биноклями и стереотрубами, что есть в корпусе, — ответил я. — Их жизнь и работа сберегут сотни других жизней в штурмовых группах.

Оставшись один, я вышел из блиндажа. Ночь была по-прежнему черной, лишь на востоке слабо угадывалось зарождение луны. Где-то в этой темноте готовились к работе аэростатчики и разведчики-наблюдатели.

Когда начнем, они станут глазами артиллерии. Без их четкой, самоотверженной работы все мои приказы о «пристрелочных парах» и «тяжелом кулаке» превратятся в пустой звук. После Халхин-Гола я понимал это отчетливо.

Рассвет на Карельском перешейке встретил нас ледяным ветром и густым снежным зарядом. Я прибыл на командный пункт 90-й стрелковой дивизии, где в блиндаже уже собрались командиры саперных батальонов дивизий 50-го стрелкового корпуса.

— Товарищи командиры, — начал я сходу, раскладывая на столе схему ДОТа «Поппиус». — Стандартная тактика «пехота наступает, саперы подходят по необходимости» нас больше не устраивает. С сегодняшнего дня в каждой дивизии первого эшелона формируются штурмовые инженерно-саперные группы. Они будут действовать в голове атаки.

В блиндаже наступила тишина, нарушаемая лишь завыванием ветра снаружи.

— Состав группы? — спросил седой майор, командир сапбата 123-й дивизии.

— Взвод саперов, усиленный отделением химиков с ранцевыми огнеметами и отделением станковых пулеметов, — ответил я. — Плюс два-три снайпера. Каждой группе придается радиостанция для связи с артиллерией. Ваша задача — не следовать за пехотой, а вести ее за собой. Под прикрытием артподготовки выдвигаетесь к ДОТу. Саперы проделывают проходы в заграждениях и подрывают амбразуры. Огнеметчики выжигают гарнизон. Пулеметчики подавляют фланкирующие огневые точки. Снайперы обезглавливают командование. Группа действует как единый организм. Вопросы есть?

Молодой капитан из 90-й дивизии неуверенно спросил:

— Товарищ комкор, а если пехота не успеет за нами?

— Значит, вы сделали свою работу недостаточно быстро или не обеспечили прикрытие, — жестко парировал я. — Отработка взаимодействия — ваша главная задача на сегодня. Создайте учебные городки и гоняйте пехотинцев до отработки полного автоматизма.

Когда командиры разошлись, я вышел из блиндажа. Снег бил в лицо колючими иглами. Где-то на передовой уже начинались занятия штурмовых групп. Я понимал, что создаю не просто новые подразделения — я ломаю устоявшуюся структуру ведения боя.

Снова начнутся разговоры о том, что комкор Жуков нарушает Уставы. Плевать! Без этих мобильных, хорошо вооруженных групп любой прорыв укрепленной полосы превратится в бойню.

Оставшиеся на подготовку дни предстояло отработать их действия до совершенства. А когда дойдет до настоящего дела, эти группы должны будут стать острием стального клина, который расколет линию Маннергейма.

Учебный полигон 123-й стрелковой дивизии представлял собой лишь подобие финских укреплений, но даже на этих бревенчатых макетах было что отрабатывать. Я наблюдал, как саперы 50-го корпуса тренируются подрывать «надолбы» — вмороженные в землю бревна.

— Отставить! — скомандовал я, подходя к группе. — Кто старший?

— Я, товарищ комкор! — отозвался командир отделения, весь напрягшись.

— Покажите, как закладываете заряд.

Отделенный продемонстрировал. Действовал он, конечно, по уставу, но медленно.

— Вам не на учебном полигоне придется это делать, а под огнем противника, — сказал я. — Сократите время на подготовку подрыва втрое. Заряды готовить заранее, носить в специальных сумках. Подбежал — заложил — взорвал. На все про все — не больше минуты. Как понял?

— Есть сократиь время на подготовку подрыва! — ответил отделенный и засуетился, показывая своим бойцам новый, ускоренный способ.

Рядом другая группа саперов тренировалась в проделывании проходов в «минных полях» — условных участках, отмеченных вешками. Бойцы старательно водили миноискателями, но слишком торопливо.

— Не спешить! — крикнул я им. — Лучше медленно, но чисто, чем быстро, рискуя подорваться на обнаруженной мине. Проверили участок — отмечайте флажкам. Пехота пойдет за вами, и вы отвечаете за каждую жизнь.

Это уже было лишним. Спаеры и без меня знали, что делать, но меня снедало нетерпение. Хотелось, чтобы все прошло без сучка, без задоринки. Подошедший комдив Гореленко мрачно заметил:

— Миноискателей не хватает на всех, Георгий Константинович.

— Значит, используйте щупы, — ответил я. — И готовьте саперов так, чтобы они могли работать и тем, и другим. Это вопрос их собственного выживания.

На другом конце полигона шла отработка взаимодействия с танками. Два «Т-26» и один трехбашенный «Т-28» подошли к «траншее» — глубокому рву. Пехота залегла, не решаясь двигаться под прикрытием брони. Саперы с лестницами и штурмовыми мостиками топтались позади.

— Что за цирк? — грозно спросил я командира танковой роты. — Танки должны прикрывать саперов, а саперы — обеспечивать танкам проходы! Пехота — зачищает траншеи после прорыва! Сейчас же перестроиться!

После нескольких неудачных попыток, наконец, родилась слаженная картина. Танки встали в линию, ведя огонь по «переднему краю», саперы под их прикрытием перебросили мостки через ров, пехота рванула за ними. Это было далеко от идеала, но уже напоминало единый механизм.

— Так и работать, — сказал я командирам, собрав их вокруг себя. — Помните: сапер, танк и пехотинец — это не три разных рода войск. Это один кулак. И этот кулак должен бить точно и быстро. Продолжайте занятия.

Я повернулся, чтобы проследовать к своему «ГАЗику», к которому уже привык. Замети это, Трофимов кинулся заводить мотор. Как вдруг в расположение роты въехала черная «эмка», водила которой громко и требовательно просигналил.