Героиня по вызову 3

Глава 27

Предупреждение: в этой и следующей главах будут сцены физического и психологического насилия над ГГ (и не только). Читайте на свой страх и риск!

— Ага, а здесь мы видим лёгкие. Хм, не атрофированы, но словно бы замерли и не выполняют функцию. Вдох и выдох… Вдох, я сказала! Так, ага. Вдох не запускает работу. Скорее всего объект дышит по привычке, на самом деле не нуждаясь в самом процессе. Неофис, сделай пометку: «проверить, наполнив лёгкие жидкостями: водой, спиртом, кислотой». Сердце… функции выполняет, но биение замедленное, слабое. Как и все органы, сохранившие функционал, сердце пронизывают манатоки и магические цепи. Кровь в сердце такая же тёмная и густая, какую я наблюдала при начале вскрытия…

Я плавала в океане боли. Напряжение энергий в камере было таким, что отказывали даже самые базовые вампирские способности, не требующие специального плетения. К сожалению, сознание теряла я лишь изредка, и когда приходила в себя, тут же обнаруживала, что «осмотр» бенедикты не был сном. Не знаю, сколько он продолжался, но мне казалось, что я лежу на этом жутком столе уже годы.

Кариона сделала ровно то, что обещала: сменив топор на скальпель, она вскрыла меня от горла до паха и начала осматривать вручную, документируя наблюдения при помощи бледного Тьюзака, который явно не был в восторге от происходящего. К сожалению, предварительно вырубить меня, девушка то ли не могла, то ли не захотела. Поэтому процесс собственного вскрытия я наблюдала вживую.

— Так, неофис, эксперимент. Что будет, если я, в соответствии с легендами, проткну сердце осиновым колом, — я почувствовала чудовищную боль и захрипела сквозь стальной кляп, садистка этого словно не заметила, — ага, реакция на нарушение цепей и манатоков присутствует, но ткани зарастают быстро, несмотря на замедленность регенерации остального тела. Либо сердце является важным для вампира органом, и потому такая защита, либо это побочный эффект большого количества проходящих сквозь него потоков маны. Неофис, сделай пометку: «экспериментально проверить важность сердца при помощи обширного повреждения и ампутации». Переходим ниже…

Я наконец отрубилась, и какое-то время бултыхалась в абстрактных кошмарах. Выдернуло меня, естественно, очередным приступом боли. Я раскрыла глаза (до них моя мучительница ещё не успела добраться) и увидела, как девушка разрезает тонким ножом мой кишечник.

— Содержимого нет, — она хихикнула, — что хорошо, ещё не хватало провонять всю комнату.

— Возможно, стоило подумать об этом раньше, пречистая, — раздался слабый голос Тьюзака откуда-то слева.

— Цыц. Не сбивай меня с мысли. И записывай, записывай, — девушка изучила разрез, засунула в него палец, расширила. Я думаю, не стоит описывать, что я в этот момент ощущала, — ворсинки присутствуют, но не двигаются. Что вкупе с замеченным мной ранее отсутствием перистальтики однозначно говорит, что по прямому назначению пищеварительный тракт ниже желудка используется крайне редко. Сделай пометку: «эксперимент по пищеварению: накормить объект пищей и наблюдать за процессом. Также попробовать влить ртуть, не перевариваемые острые предметы и наблюдать за наносимым вредом.»

Она бросила ленту обратно и вытерла руки об окровавленный фартук:

— Переходим к второстепенным органам. Начиная с печени. Реакция на повреждения, — она вонзила скальпель, и я содрогнулась от боли, — слабая. Ткани зарастают медленно, но некроз, как и в других случаях, не проявляется. Судя по всему, ещё один рудиментарный орган.

«А как же «Нож в печень - вампир не вечен»?» — хихикнуло у меня в голове что-то отвечающее за чувство юмора, и я снова упала в кошмар. Вынырнула из него, как ни странно, не от приступа боли, а от плеснувшей в лицо воды. Открыла глаза и увидела, как Тьюзак опустил деревянный черпак.

— Она в сознании, пречистая.

— Хорошо, хорошо, — девушка подошла к столу уже в чистом платье, — я хотела оставить тебя открытой, благо заражение тебе не грозит, но ты начала бредить, так что пришлось зашить. Ничего, в следующий раз продолжим.

Она улыбнулась и похлопала меня по голому бедру:

— Ты не поверишь, как много я узнала: представляешь, оказывается твои мышцы такие плотные, что мне дважды пришлось менять скальпель, когда я начала резать ногу! Удивительно. Также выяснилось, что лишь треть твоих органов продолжают функционировать, но многие их функции поменялись радикально. При этом способности вроде «туманной формы» говорят, что тело лишь сосуд для твоей магической схемы, что делает тебя в большей степени магическим существом, чем созданием из плоти и крови.

«Я бы тебе это и так сказала, садистка долбаная. В «священной крови» буквально это и написано,» — подумала я, наслаждаясь подобием покоя.

Ставшая привычной боль в разбитых суставах и изуродованной левой руке, на которой осталось два пальца, уже не казалась невыносимой. Я даже отрешённо подумала, не полагается ли мне талант за «сопротивление боли», но, к сожалению, заглянуть в статус я тоже не могла. Не думала, что заблокировать доступ к статусу вообще возможно, но учитывая, сколько невозможного произошло со мной за последние пару дней, удивляться не стоило.

Ещё несколько минут я слушала разглагольствования садистки и даже почерпнула из них кое-какую информацию. Наконец, Кариона замолчала, улыбнулась и произнесла:

— Что ж, пока мы оставим тебя здесь. Я вернусь завтра утром, и мы продолжим. Неофис Тьюзак, — она повернулась к блондину, — принесите твари немного крови. Только живой.

— А как мне…

— Используйте хрустальную фляжку, которую вы у неё нашли и забыли упомянуть в инвентаризации, — девушка подмигнула, — думаю, она для этого и нужна.

— Сделаю.

— Но не больше глотка — мне нужно, чтобы она немного регенерировала, а не пришла в полную силу.

Неофис кивнул:

— Будет сделано, пречистая.

— Хорошо. А пока – дайте мне записи.

Забрав у парня тетрадь, девушка вышла из комнаты. Блондин подумал, огляделся и подошёл ко мне. Расстегнул застёжки кляпа и оставил его на столе рядом с моей головой. Посмотрел мне в глаза и вышел. Интересно.

Я пошевелила затёкшей челюстью и потрогала языком дырки на месте клыков. Облизнула губы. Надо было думать, что делать дальше, но я могла только смотреть на почерневшие от света факелов балки над головой. Примерно через час вернулся Тьюзак с моей флягой, на дне которой плескалась кровь. Молча поднёс горлышко к моим губам, дал сделать глоток, а потом убрал.

Я не жаловалась, наоборот – постаралась улыбнуться и пробормотала:

— Спасибо…

Парень кивнул. Посмотрел по сторонам и произнёс:

— Я погашу факелы.

— Хорошо…

— Бенедикта просыпается рано, так что рекомендую тебе потратить силы на лечение.

— Поняла.

Неофис кивнул и прошёл вдоль стен с металлическим гасильником и поочерёдно накрыл им каждый факел, вернулся к двери, снял закреплённый у косяка факел и вышел из комнаты. Я закрыла глаза, погружаясь во тьму.

Спать не получалось, но благодаря выпитой крови, слабость и боль немного отступили, и я погрузилась в медитацию. Ну а что ещё мне оставалось? Сказать по чести, в тот момент я почти смирилась со своей участью.

Бенедикта вернулась утром и продолжила «осмотр». На вынутый кляп она то ли не обратила внимания, то ли решила, что неофис снял его только, чтобы меня напоить. Сдавать его я, конечно, не стала.

Девушка на этот раз была не одна, а с другой жрицей, которую называла Брианной. Такая же хрупкая, как и Кариона, эта служительница богини не отличалась болтливостью, а на… «операции» исполняла функции ассистента. Я избавлю вас от подробностей произошедшего, скажу лишь что умудрилась ни разу не потерять сознания. После полного дня ковыряния в моих внутренностях, жрица свалила вместе с ассистенткой, так и не проронившей ни слова, а мне полагался ещё один глоток крови.

Вскрытия продолжались ещё два дня, после чего Кариона удовлетворилась результатами и перешла к экспериментам. Меня поили кислотой и ртутью, наполняли лёгкие всяким дерьмом, сверлили кости и делали другие подобные вещи. Сколько это продолжалось я не могу сказать, потому что дни слились в один постоянный клубок боли, большую часть которого я пребывала либо в беспамятстве, либо в галлюцинаниях.

Наконец у бенедикты закончились эксперименты, и она перешла к «искуплению». Меня сняли со стола, предварительно снова размозжив все суставы (это всё ещё было очень больно) и иниции под командованием знакомого мне брата-рыцаря Кадоса перенесли меня в камеру под самой крышей узкой наблюдательной башни. Здесь меня приковали к стальной конструкции так, что ноги не доставали до земли и снова раздели. Смысл этих операций я поняла, когда встало солнце: крышу башни разобрали. Я не могу вспомнить, как прошёл первый день под открытым небом, потому что большую часть времени я с воем горела заживо. Рассудок отказал очень быстро и на какое-то время я превратилась в воющий и вопящий кусок горящей плоти. Когда солнце село, Кадос вернулся, и увидев, как меня скрючило от огня, перерезал сухожилия и влил мне в глотку ещё один глоток крови. Это продолжалось несколько дней, сколько именно – я не могу сказать. Одно знаю точно: я очень быстро начала хотеть, чтобы это уже просто закончилось. Я жаждала смерти для себя даже больше, чем для своих мучителей. Но смерть не приходила. Тело и душа высшего вампира оказались на удивление живучи: даже обгорев до состояния головешки, я продолжала существовать. Иногда я видела (кстати не очень понятно, чем именно – по логике, мои глаза были должны выгореть ещё в первый день) бенедикту, что-то записывающую в тетрадь. Иногда – неофиса, который осторожно поил меня из фляжки. Ночью успокоения тоже не приходило – все ткани тела болели от бессмысленной регенерации. Наверное, если бы я могла её отключить, то так бы и сделала, позволив себе сгореть до конца. Увы, моё тело такого выбора не давало.

А потом всё закончилось. Я даже не разобрала почему: после захода солнца меня, в очередной раз обгоревшую до костей, вынули из почерневшей от огня и дыма стальной конструкции, заковали в кандалы и протащили в камеру, на этот раз – просто каменный мешок два на два метра, с соломенным матрасом в углу. Дали глоток крови и закрыли снаружи тяжёлую дверь. Боль всё ещё выворачивала меня наизнанку, но оказавшись в относительном покое впервые за долгие дни (или может – недели?) я просто лежала, глядя в потолок выжженными глазами. Со временем боль ушла, но облегчение не пришло – я уже достаточно понимала натуру Карионы, чтобы осознавать, что она дала мне передышку не от душевной доброты. Впрочем, думать об этом совершенно не хотелось – я просто надеялась, что бенедикта в конце концов наиграется и прикончит меня. Или хотя бы ослабит надзор, и я смогу отправиться на тот свет самостоятельно. О побеге я тогда уже даже не думала.

За мной пришли утром. Двое инициатов в доспехах, а не обычных монашеских одеяниях, молча взяли меня под руки и потащили по коридорам, выволокли во внутренний двор и бросили в метровую клетку с деревянным настилом и прутьями толщиной в два моих пальца. Правда не уверена, что это было реально необходимо: в моём состоянии я вряд ли простую дверь могла бы открыть. Потом рыцари ушли, и их сменили неизвестные мне монахи. Они набросили на клетку покрывало из плотной ткани, оставив открытым одну стенку. Поднялось солнце, и я в ужасе прижалась к дальней стенке, насколько позволяло покалеченное тело и сожжённые мышцы, забыв про все мысли о суициде. К счастью, солнце меня не коснулось – ткань покрывала была плотной. Смотреть на залитый светом двор было всё ещё больно, но в своей клетке я была в относительной безопасности и могла наблюдать.

Несмотря на то, что я никогда не видела повседневную жизнь крепости, было понятно, что происходит что-то необычное. Монахи суетились, выносили из крепости какие-то длинные доски, бочки и ящики. Таскали мешки и стулья. Спустя пару часов у клетки появился Вендер. Доспехи капитоса сияли, огромный меч был начищен. Мужчина посмотрел на меня и кивнул своим рыцарям:

— Хорошо. Тащите её. Только закройте покрывало – солнце низкое.

Кто-то невидимый зашуршал тканью у меня над головой и на переднюю стенку клетки упала ткань. Чьи-то руки завязали шнуровку у самого дна и прежде, чем я успела понять, зачем всё это нужно, клетку рывком оторвали от земли. Несли её минут десять, пару раз остановившись видимо передохнуть. Я постоянно слышала приказы Вендера на непонятном языке, доносившиеся из-за плотной ткани. Наконец, клетку поставили на землю и откинули переднюю и левую сторону покрывала.

Я увидела, что клетка стоит на возвышении. Слева – короткий помост, на котором установлено роскошное кресло, окружённое рыцарями в полных доспехах. Ещё сколько-то воинов стояло шеренгой вокруг. На площади передо мной возвышались три каменных столба. Под каждым из них была набросана вязанка хвороста, рядом – здоровенные монахи с широкими веерами. А прямо напротив столпов оказалась та самая гигантская статуя, у которой Вендер разговаривал со старостой деревни, когда тащил меня в крепость примерно две вечности назад.

Вокруг, на почтительном удалении от столбов, расположилась пёстрая толпа в нарядной, словно на ярмарке одежде. Селяне переговаривались между собой, пихали друг друга локтями в ожидании зрелища. И вдруг площадь замерла и все повернули головы к дороге к замку. Я сделала тоже самое, благо обзор позволял.

От крепости шла процессия. Возглавлял её Вендер, по правую руку от него шёл Кадос, нёсший белое знамя с серебряным веретеном. Ещё два рыцаря шли, отставая на шаг от командира и знаменосца. А между ними в белоснежном хлопковом платье с нарочито простой вышивкой шествовала бенедикта Кариона.

Увидев её, толпа радостно завопила. Девушка махала людям рукой и улыбалась. Пройдя мимо меня, она кивнула рыцарям, и те подняли оставшиеся полы покрывала и закинули их на верхнюю часть клетки. Я приготовилась к худшему, но этого не случилось. Закрытый верх образовывал достаточную тень, защищавшую от солнечных лучей.

Бенедикта между тем поднялась на помост, опустилась в кресло и заговорила. Я уверена, что она говорила на наречии, которое использовали деревенские, но сейчас я её почему-то понимала.

— Дети мои! Император потворствует своим низменным порокам, наша страна в опасности! Её наводнили низшие расы, твари, которые не приемлют света Великой матери. Они наполняют улицы городов, в которых царит грязь и разврат. Зеленокожие дикари лезут в армию, объединяются в наёмничьи отряды и ведут разбой на дорогах. Гномы захватили торговлю и вытесняют честных тружеников-людей своими варварскими «технологиями». Эльфийки заполоняют бордели и шпионят за потакающими своими страстями аристократам, чтобы потом рассказать их тайны своим вращающимся в высших кругах патриархам-эльфам, без сомнения вынашивающим подлые планы по искоренению человеческого рода! Мерзкие зверолюди получили доступ к нашим морям! Они пиратствуют и наводняют порты нашей славной родины!

Я подумала о том, что ни разу за время своей работы в Театре Желаний не видела среди девочек ни одной эльфийки. А более высококлассного борделя в Стразваце просто не было. Может, конечно, этот город был исключением, но что-то я сомневаюсь. Впрочем, селянам нравилось. Толпа скандировала слова поддержки так громко, что жрица подняла ладонь, призывая к порядку. Когда гул утих, она продолжила:

— Но спасение есть, дети мои! Спасение в наших руках! Так сказала сама верховная мать, — девушка указала на статую, — И из её уст вы слышите эти слова: «Раздави эльфа, убей гнома, прикончи орка. Опрокиньте аристократов, которые стали пешками в их руках. Раздавите гильдии магов, окунувшихся в запретные знания и тогда, вы, дети мои, обретёте благость и построите мир, который я для вас всегда мечтала создать!»

Площадь слушала в молчании, и когда прозвучали последние слова, разразилась одобрительными криками. Даже некоторые рыцари присоединили свои голоса к восхищённому гулу.

Кариона на этот раз дождалась, пока голоса стихнут сами и приказала:

— Приведите первую тройку.

На площадь вывели трёх женщин в грубых робах. Одна была несомненной оркой, зелёная кожа которая носила следы знакомства с раскалённым металлом. Вторая — затравленно озиравшейся человеческой девушкой, почти что девочкой. Третья – несомненной эльфийкой. Тонкой, стройной с длинными спутанными волосами.

Когда их выстроили перед помостом, вперёд вышел Кадос и развернул свиток:

— Клара Нескен, шаг вперёд.

Человеческая девушка, затравленно озираясь, вышла вперёд.

— Ты обвиняешься в использовании запретной магии, оскорблении церкви и укрывании нелюдей. Что ты скажешь в свою защиту?

— Я просто… — девушка сглотнула, — я студентка, господин рыцарь. Учусь магии в коллегии Милнарда. Я никогда не оскорбляла церковь…

— Тут сказано, что ты оскорбила городскую жрицу. Ты отрицаешь?

— Я только сказала, что нужно помогать всем, когда она заявила, что гномы-беженцы недостойны церковной помощи, — она взглянула на бенедикту, — им сейчас тяжело, в шахтах завёлся дух, который людей с ума сводит. Они из самого Стразваца помощь просили и говорят одна из наследниц Великих Домов взялась за это лично.

— Ну, вот и с укрывательством всё стало понятно, — кивнул Кадос.

— Да я не укрывала! — в отчаянии воскликнула девушка, — просто разрешила пожить у себя гномьей семье, они дома лишились…

Бенедикта подняла руку:

— Что ж, всё ясно. И никакого раскаяния. С другой стороны, заблуждающаяся дочь людского племени всё же принадлежит к людскому племени. Пусть люди её и судят. Приговор – коридор верных.

Девушка, не веря своему счастью (видимо уже смирилась с перспективой оказаться на костре), шагнула назад рассыпаясь в благодарностях. Кадос зачитал следующее имя:

— Сарнай из клана Длинного клыка. Шаг вперёд.

Орчиха молча сделала шаг.

— Ты обвиняешься в бандитизме, нападении на человека и грабеже. Что скажешь в свою защиту?

Женщина фыркнула:

— Тот козёл нанял меня и моих парней разобраться с бандитами, а когда мы это сделали, отказался платить. Я просто взяла то, что он нам был должен и добавила пару тумаков сверху.

— Чистосердечное признание, значит, — сказал Кадос и повернулся к Карионе.

Бенедикта покачала головой:

— Только покаяния я снова не вижу. Приговор – сожжение на костре.

— Это мы ещё посмотрим, — заявила воительница и прыгнула вперёд, к помосту.

Если она рассчитывала умереть на мечах, ей не повезло. Кадос приложил её знаменем поперёк хребта, добавил по голове и указал на бесчувственное тело паре инициев:

— Привяжите её к столбу.

Когда орку унесли, Кадос зачитал последнее имя:

— Лираэн из Митриссы. Шаг вперёд.

Эльфийка осталась стоять на месте.

— Шаг вперёд!

Девушка покачала головой:

— Я не признаю этот суд.

Кадос нахмурился:

— Это неуважение к церкви и лично к бенедикте Карионе.

— Я не признаю и вашу церковь тоже.

Рыцари шагнули вперёд, но их остановил жест жрицы:

— Заблудшее дитя просто напугано. Неуважение к церкви карается очень строго. Неужели ты не хочешь ничего сказать в свою защиту? Или хотя бы заслушать обвинение?

— Нет. Но, — она вдруг бросила на меня мимолётный, почти незаметный взгляд, — я скажу последнее слово. Ты умрёшь гораздо хуже меня. И лишишься того, чем дорожишь больше всего, — она обвела площадь взглядом и добавила громче, почти крикнула, — Как и вы все!

— Великая мать защитит, — ответила Кариона, вздёрнув подбородок, — на костёр её.

Девушка молча развернулась и, не дожидаясь окрика рыцарей пошла к одному из свободных столбов. Поднялась по помосту и флегматично наблюдала за тем, как её привязывают.

Бенедикта фыркнула, покачала головой и произнесла:

— Что ж. Начнём с коридора.

Она подняла руку, и толпа раздалась, вытянулась вперёд. У меня вдруг засосало под ложечкой: кажется я поняла, что это за «коридор»… лучше бы ты попала на костёр, Клара.

Кадос подвёл девушку к началу коридора в три шага шириной, который образовала толпа. В длину он был ярдов сто пятьдесят и вёл к выходу из деревни.

— Ты должна пройти до конца. Если пройдёшь, будешь свободна. Сейчас тебя судит не богиня, а её верные слуги, — он извлёк нож и разрезал верёвки на руках девушки, — иди.

Клара пошла. Первые несколько шагов она сделала осторожно, каждую секунду ожидая подвоха и оглядываясь на безмолвные лица людей по обе стороны от неё. Через несколько ярдов её поступь стала более уверенной. Она выпрямилась, подняла голову – и тут ей в плечо прилетел первый камень. Девушка охнула, покачнулась, и второй впечатался ей в висок. Девушка закрыла голову руками, пошла быстрее – и камни полетели с обеих сторон. Она закричала, когда один попал ей в глаз, потом заплакала, когда ещё один раздробил скулу. Заревела, размазывая слёзы по щекам, но продолжала идти вперёд, потом в панике побежала. Камни продолжали лететь. Наконец один попал ей в ногу, и она упала, попыталась встать, но под градом камней упала вновь. Плача, она пыталась ползти, но толпа уже вошла во вкус. Серое рубище стало красным, тонкие руки распухли от синяков. Наконец девушка сдалась и свернулась калачиком, в наивной попытке защититься. Толпа была безжалостна. Вскоре девушка перестала дёргаться, но камни продолжали лететь. Я не поняла, когда именно она умерла, но толпа забрасывала её камнями ещё минут пять.

Подняв взгляд, я увидела, что Клара не прошла по коридору и сотни ярдов.

Кадос поднял руку, и толпа прекратила избиение. Воин (хотя можно ли его так называть?) подошёл к девушке, взглянул в лицо и громко произнёс:

— Верные вынесли приговор. Уберите тело, — из толпы вышла пара мужиков, подхватила труп девочки на руки и скрылась с ним в толпе.

Бенедикта повернулась к столбам и сказала:

— Приведите приговор в исполнение.

Один из инициев поджёг хворост под костром орки, другой – под костром эльфийки. Когда огонь разгорелся, монахи замахали опахалами, отгоняя дым. Мрази. Лучше бы дали задохнуться. «Искупление через страдание,» воистину.

Орка очнулась, когда огонь добрался к ней и заорала, выкрикивая оскорбления в адрес толпы и рыцарей, называя их трусами, подонками и кучей неизвестных мне орочьих слов. И я была с ней согласна. Эльфийка же воспринимала всё с ледяным спокойствием и молча смотрела поверх головы бенедикты, прямо сквозь поднявшееся пламя. Они долго не умирали. Монахи старательно махали веерами, отгоняя дым и раздувая огонь. Со временем, брань орки перешла в хриплые крики, а потом настоящий вой – наверное, я в той башне выла также. Наконец зеленокожая затихла и обмякла в путах. Над площадью разнёсся отвратительный запах горелого мяса. В конце концов, костры прогорели. От казнённых не осталась даже костей.

— Приведите следующую тройку, — сказала Бенедикта.

Я смотрела, как рыцари выводят новые фигуры, как зачитывают идиотские приговоры, как перевирают слова жертв и начала понимать – я должна выжечь это место. Выжечь дотла, не оставив камня на камне. А для этого мне надо жить. И сбежать, чтобы потом вернуться и прикончить этих долбаных зверей.

Сосредоточившись на этой мысли, я заставляла себя смотреть на новые казни, запоминать произнесённые имена, надеясь, что мой эйдетизм поможет мне хотя бы сохранить их судьбы. Костры горели до самого заката.