Формула власти. Новая эпоха

Глава 3. Айлаша

Запомни меня молодой и красивой:

Безумие губ и сияние глаз.

Ведь жизнь коротка, а любовь тороплива!

Запомни меня такой, как сейчас.

С. Осиашвили

Деревня, где жили Герины родители, располагалась вдоль тракта между Гарлеем и окруженным войсками обды Кайнисом. По тракту сновали воины и ремесленники, разъезжали гонцы на быстроногих лошадях. По небу проносились соколы с записками и еще редкие, неуверенные досколетчики из числа тех, кого учила Гулька и подобные ей. В Гарлее полным ходом шел ремонт, Кайнис сотрясали взрывы, а здесь, в деревне, несмотря на всеобщее оживление, было спокойно.

Дом родителей Геры был одновременно похож и непохож на покинутое жилище Теньки и Лернэ. Те же деревянные полы и стены, всегда чистые, обновленные, вкусно пахнущие смолой. Огромная печь, уставленная сковородами и горшками, вышитые занавесочки на окнах. Только вместо ставней из сухого льда — мутноватые стекла. К аромату ромашкового чая примешивался запах сушеного укропа. Да и дом больше размерами: два просторных этажа с хозяйскими и гостевыми комнатами, чердак, веранда, пристройки. На полах не выцветшие самотканые коврики — а яркие, купленные на городской ярмарке. Напротив печи торжественно висели сильфийские часы, а над крыльцом — кованый сильфийский фонарь, превращенный в опору для принамкского вьюна, оплетающего одну из стен веранды. По меркам орденских земель этот дом считался богатым, по ведским представлениям — самую малость зажиточным.

Отец Геры, еще не старый плечистый мужчина с короткой культей на месте левой руки, работал в поле, плотничал и частенько ездил по соседним деревням чинить и перекладывать печи. Герина матушка и его тринадцатилетняя сестра хлопотали по хозяйству. В добротно сколоченном теплом хлеву мычала корова, хрюкали в отдельном загоне поросята, под низкой широкой стрехой квохтали куры. С недавних пор к хозяйкам присоединилась и красавица Лернэ, которую приняли и полюбили, как родную. Мать не могла нарадоваться на ласковую работящую девушку, а сестра Геры стала Лернэ доброй подружкой. Вместе идя в лес за грибами и ягодами, они казались сошедшими с живописных полотен о воплощениях весны и лета: беленькая улыбчивая Герина сестра в светло-голубом платье — и румяная темноволосая Лернэ, постарше и мечтательнее, чуть теребящая подол малиновой домотканой юбки.

Лернэ выбивала половики, пряла шерсть и доила корову, помогала взбивать жирные белые сливки в светло-желтое масло. А потом выходила на крыльцо и долго-долго стояла под сильфийским фонарем, вглядываясь в дорогу: не едет ли кто знакомый?

— Сохнет девка, как есть сохнет, — сокрушалась Герина матушка. — Скорей бы уж наш охламон за ум брался: какая уж там война, когда тут жениться надо!

— Не охламон, — степенно возражал ей муж. — Выучили мы его, воспитали как следует, в Институт пристроили. Вон, благородным господином стал, все его слушают. Девочку хорошую привел. Чай, не пропадет.

— Я б не печалилась, — вздыхала Герина матушка, — кабы он сказал нам, что она ему невеста! А то ведь: «сестра друга», сохраните высшие силы! Да и Лерочка сама — вздохнет-всплакнет, а как Герка приедет, только смотрит на него, словечка нужного не скажет. А наш-то: аки пень лесной… Обда то, Тенька сё, а Лерочку как надо не приласкает. Поговорил бы ты с ним!

— Что ты к парню прицепилась? Тяжко ему, заботы мужские, война, политика, а ты со своей Лерочкой! Сами, чай, уже не дети, договорятся. Вспомни, сколько я за тобой ходил.

— Да уж, — скептически фыркала жена. — Не мычал, не телился. Думала, так в девках и помру! Ты все ж поговори с сыном…

Время от времени в доме останавливались важные гости, как и все снующие между Гарлеем и Кайнисом. Тогда в одной из загодя приготовленных комнат на втором этаже поселялась обда, которую в этой части страны называли не «сударыней», а «госпожой». Как и прежде, постояльцем Клима была тихим, работала с утра до ночи и совершенно не интересовалась домашним хозяйством. Зато ее верные охранники и вечные соперники Хавес и Зарин, которых селили в комнате по соседству, среди полузабытого деревенского покоя начинали изнемогать от безделья. Они сидели у печи, болтая с хозяйками, шумно таскали воду из ближайшего колодца — обязательно наперегонки, из-за чего половина воды расплескивалась по дороге — громко споря, чинили расшатавшуюся ножку стола, а то вдруг принимались травить байки и так старались друг друга перещеголять, что послушать эти красочные истории сбегались не только домочадцы, но и соседи.

Сам Гера появлялся в отчем доме нечасто, занятый делами в войсках. Но уж если приезжал, то действовал на соперников подобно ушату ледяной воды, заставляя даже в мирный час помнить о долге и не выделываться. Тем более, Причина-их-Стараний все равно ничего не увидит: занята государственными делами, плевала на всякие байки и тому подобные глупости, а снисходит до подданных только во время обеда, чтобы поскорее его проглотить и снова уйти в работу. В этом Клима очень напоминала Теньку, который чаще всех задерживался в гостеприимном доме, и даже оборудовал в своей комнате очередной филиал мастерской, страшными клятвами заверив Геру, что во время опытов ничего не спалит.

Эксперименты колдуна и впрямь последнее время сделались на удивление бесшумными. Лишь иногда из-за неплотно прикрытой двери доносилось птичье кудахтанье, а единственный раз завоняло палеными перьями. Любопытная Герина сестричка уверяла, что видела на полу Тенькиной комнаты не меньше дюжины сильфийских досок разной степени пернатости, а еще одно полено с самым настоящим клювом. Половина домочадцев ей не поверила, а оказавшийся рядом Гера советовал прикусить длинный язык и не разглашать государственную тайну.

Так, в делах и заботах, жаркое лето перевалило за излом. Август принес в Принамкский край сухие горячие ветра с южных земель Голубой Пущи. Желтела пшеница на полях, становясь все больше похожей цветом на растрепанные волосы новой обды, расцветало в садах третье за лето поколение роз.

В один из первых дней августа на дороге к дому показался статный всадник на сером в яблоках жеребце. Рожденная засухой пыль растревоженно клубилась под копытами, создавая настолько плотные облака, что казалось, по ним могли бы гулять сильфы.

Лернэ выбежала на крыльцо, под фонарь, а потом не выдержала, подобрала тяжелую малиновую юбку, и помчалась навстречу, тоже вздымая пыль.

Они поравнялись в двадцати шагах от калитки. Гера резко осадил коня и воскликнул:

— Что же ты под копыта лезешь!

— Я нечаянно, — сказала Лернэ своим чудесным голосом, похожим на перезвон серебряных колокольчиков, и улыбнулась, во все глаза глядя на юношу.

Гера был загорелый и сильный, в коричневой кожаной куртке с широкими рукавами, из-под которой выглядывал край кольчуги. На его поясе с богатой пряжкой висел меч, а за спиной, поверх темно-желтого запыленного плаща — ортона. Улыбка у Геры была все такая же добрая и открытая, а взгляд — твердый и спокойный.

— Ой! Бороду отрастил!

Гера машинально поскреб щеки и честно поправил:

— Это еще пока не борода, а щетина. Нравится?

— Не знаю, — честно сказала Лернэ. И тут же спросила, почти с мольбой: — Ты надолго?

— На несколько дней, — обрадовал ее Гера. В их беспокойной жизни это теперь считалось долгим сроком.

Лернэ подошла совсем близко к седлу, и Гера рассматривал ее. И малиновую домотканую юбку, и длинные темно-каштановые локоны в косах, и по-сильфийски синие, но по-людски теплые глаза, и каждую черточку, которые уже помнил наизусть.

Он легко спрыгнул на землю, подняв очередное облако пыли. Лернэ взяла коня под уздцы и погладила по белому пятнышку между глаз. Странное дело, но под ее ласковой рукой успокаивалась любая домашняя скотина. Впрочем, Гера это странным не находил.

— Я привез тебе гостинец, — сообщил он, раскрывая одну из седельных сумок и бережно доставая оттуда что-то продолговатое, завернутое в мешковину. — Надо же, такая жара, что все высохло. А я вылил сюда почти ведро воды!

Лернэ обеими руками приняла сверток и заглянула под мешковину.

— Ой, роза! Какая красивая! Только поникла немножко, но я ее полью, и оживет.

— Ты ее и посадить можешь, — довольно пояснил Гера. — Она там с корнями и землей. Я выкопал ее в Кайнисе во время тайной вылазки.

Лернэ ахнула, прижимая подарок к груди.

— Ты был на настоящей разведке! Это очень страшно?

— Ни капельки! — Гера расправил плечи. — Скоро Кайнис и вовсе будет наш, тогда я повезу тебя туда и покажу все тамошние сады! Правда, их там немного, ведь Кайнис — военная крепость. Зато какие там башни и метательные орудия…

Они медленно направились к дому, ведя коня за собой и болтая обо всем на свете.

— Мы здесь тоже не скучаем, — говорила Лернэ. — У коровы теленочек будет, за нею надо присматривать. Сбор урожая на носу, надо столько всего успеть! А я еще я прялку раздобыла и хорошую шерсть, будут всем к зиме теплые вязаные шарфы. Здесь нынче тихо…

— Конец вашей тишине, — улыбнулся Гера. — Скоро такой шум поднимется, что ты и о прялке позабудешь!

— Клима приедет?

— Не только Клима, а еще все ее охранники, несколько штабных, новый казначей и Гулька. К вечеру доберутся. Я вперед поехал, чтобы вы тут готовились.

— Ну, если Гуля будет, то шуму и правда поднимется много, — решила Лернэ. Она видела наставницу досколетчиков обды всего один раз, но этого хватило, чтобы составить впечатление. — А Ристя приедет?

— Не знаю, — Гера пожал плечами. — Вчера, когда Клима говорила с ней по Тенькиному зеркальцу, Ристинка была на пути сюда из Фирондо. Если Гулькины ученики успели ее встретить и доставить к нам в лагерь — то вечером увидитесь. Кстати, о Теньке. Он в ваших краях не объявлялся? А то три недели назад заявил, что на разведку его уже не тянет, ратные подвиги не прельщали никогда, сердце требует серьезной науки, а в палаточном лагере под Кайнисом «ни зеркало нормальное не поставишь, ни табулятоид», что бы это ни значило. Уехал, все зеркальца Климе оставил, и с тех пор мы о нем не слышали.

— Тенечка у нас, — поведала Лернэ, заходя во двор через калитку и снимая крючок с ворот. — Только он в последнее время странный какой-то стал…

— Что, ЕЩЁ более странный? — фыркнул Гера, распахивая ворота, чтобы мог пройти конь. — Разве такое возможно?

— Тенька немножко рассеянный, — Лернэ положила розу на землю и помогла затворять створки за прошедшим на двор жеребцом. — А нынче сам не свой сделался. Неделю назад спустился к нам, глаза блуждают. Срезал с герани на окне большую ветку и обратно убежал. Унес к себе досточку, молоток и гвозди. А однажды заявил, что наше общество стоит в начале технического развития, и это его угнетает. Третьего дня вовсе песни пел! Гера, ты помнишь хоть раз, чтобы Тенечка пел?

— Не-а, — мотнул головой юноша.

— И я! За всю жизнь!

Гера задумался.

— Может, у него очередная зазноба появилась?

— Откуда? — вздохнула Лернэ. — Он из дому-то не выходит! Даже обедать почти не спускается. А начнешь его уговаривать — уже ел, отвечает. У себя в комнате сам с собою о чем-то бормочет на разные голоса. А иногда при нас говорит не по-людски, гундосит что-то, шипит, языком щелкает…

— Разберемся, — постановил Гера.

Расседлав коня, они зашли на веранду. Там Лернэ развернула розу, огромную, алую, пусть и слегка поникшую, и принялась пересаживать ее в горшок с землей. Веранда была уставлена горшками: розы и фиалки, герань, буйно цветущие ромашки и даже сильфийский укроп.

— Помнишь? — указала девушка на белый розовый куст в большом вазоне. — Это ты привез мне из-под Гарлея. А вон ту золотистую розу — из самого Гарлея.

— Все помню. Особенно укроп, — подхватил Гера, — А вот эти фиалки — из деревеньки под Косяжьей крепостью, что далеко к югу отсюда… славно они у тебя разрослись.

Лернэ улыбалась, тонкими пальцами приминая рыхлую сырую землю вокруг стебля, а солнечные лучи сияли на ее волосах, пыльной малиновой юбке, и на чудном румяном личике. Гера любовался ею, а она любовалась Герой. И им обоим казалось, что нет в мире лучшего счастья, чем просто смотреть друг на друга и беседовать среди цветов после долгой разлуки.

На веранду выскочила бойкая Герина сестричка, вслед за ней, ахая, прибежала матушка, а потом явился отец и посулил сыну серьезный разговор, который тут же решено было отложить до конца обеда. Ведь не абы-кто явился, а герой с войны! Его и накормить надо, и отмыть, и, самое главное, наглядеться вдоволь.

Уже на пороге Тенькиной комнаты Гера удостоверился, что с другом и впрямь неладно.

В комнате было прибрано.

Не то чтобы совсем уж ни пылинки, но даже это было на Теньку не похоже.

Не валялись по всему полу пернатые доски, кипы бумаг на столе не громоздились как попало, а были разложены в аккуратные стопочки. С потолка не свисали ромашковые веники, а на стенах не чернели пятна сажи. От сундука не пахло пролитыми реактивами: разномастные колбы чинно были расставлены на деревянной полке — видимо, специально для них прибитой при помощи того самого молотка и гвоздей, о которых упоминала Лернэ.

Окончательно добил Геру куст герани на подоконнике. Нормальной, цветущей, аккуратно подстриженной и ухоженной герани безо всяких колдовских изменений. Юноша был не в состоянии представить себе ту неведомую силу, которая заставила друга прибраться, вытереть пыль и — высшие силы! — прибить на стену полочку для реактивов.

Единственной привычной вещью в комнате было здоровенное радужно поблескивающее зеркало в массивной деревянной оправе, но даже эта оправа не выглядела запыленной и поцарапанной.

Сам кандидат в сумасшедшие валялся на застеленной кровати и мечтательно глядел в потолок. Эта знакомая поза, а еще испещренная каракулями записная книжка рядом, несколько успокоили Геру. Но поговорить все же следовало. Юноша перешагнул порог и прикрыл за собой дверь.

Тенька поднял голову от записей, обернулся в сторону гостя и жизнерадостно улыбнулся, приветственно взмахнув рукой.

— С приездом, доблестная армия! Надолго сюда? Чего интересненького на фронтах?

«Друзей — узнает», — машинально подумал Гера, подходя ближе и отмечая, что покрывало на кровати тоже чистое и стиранное как минимум на той неделе.

— На фронтах порядок, — осторожно сообщил он. — Приехал надолго, еще и Клима к вечеру объявится с половиной штаба. Вот-вот конец лета, сборы урожая. И когда сдадут Кайнис, там непременно будет разруха. Поэтому ожидается большое хозяйственное совещание.

— Это дело, — Тенька широко, сочно зевнул и хлопнул ладонью по покрывалу. — Да ты садись! Чего всполошенный такой?

Гера выдохнул и рубанул напрямик:

— Объясни, что с тобой происходит?

— Со мной? — удивился Тенька, одним махом переворачиваясь со спины на живот и отодвигая записную книжку. — А в чем дело?

«На вопросы — реагирует», — сделал Гера вторую заметку, все-таки сел и, воодушевленный, продолжил:

— Лернэ говорит, ты сам не свой стал. Герань разводишь, песни поешь…

Тенька почему-то очень смутился. Гера впервые видел, как у друга под белобрысыми волосами краснеют его оттопыренные уши.

— Больше ты Лерку слушай! Всего куплет-то и пропел, чего сразу панику поднимать?

— А все это? — Гера широким жестом обвел комнату. — Я в жизни у тебя такого порядка не помню! Ты с чего вдруг убираться затеял?

Колдун тоже обозрел окрестности. Как показалось юноше — сокрушенно.

— Это не я. Понимаешь, интересненько получилось… Кто ж знал, что все так далеко зайдет!

— Не понимаю! — решительно отрезал Гера. — Что зайдет? Не темни!

Тенька почесал в затылке и кивнул на зеркало.

— Косинусоида невметической инвекции. Я сперва думал, просто гляну одним глазком… Потом — просто поговорю. А там и в гости, а там и герань, и как-то интересненько все закрутилось! Наверное, и правда придется ее с вами знакомить. Она уже и сама просит.

— Кто? — Гера тоже покосился на зеркало.

— Звезда, — мечтательно протянул колдун и снова развалился на спине, изучая потолок.

«Все-таки рехнулся», — сделал неутешительный вывод Гера, но решил уточнить:

— С неба что ли?

— Пожалуй, с неба… Говорю ж, косинусоида! Эх, а сильфы еще в них не верят!

— Так… звезда сошла с неба, чтобы прибраться у тебя в жилище?

— Говоря объективнее, она вылезла из водяного зеркала, — Тенька качнулся вперед и сел, пятерней взъерошивая вихор. — Смещенное преломление искажает пространство и получается соединение двух относительно удаленных точек. То есть, теоретически — она с неба, а опытным путем сидит внутри зеркала. А для нее — я из зеркала. Вот такая интересненькая относительность… Жаль, к ней не получается пока влезть! Вернее, влезть-то я смогу, а вот вернусь ли обратно — неизвестно. Вот и сижу, — он кивнул на записи, — пытаюсь загнать удельную мягкость временного пространства в формулы твердого порядка, иначе пропаду на веки вечные, и наша злокозненная обда, как водится, меня за это прибьет.

Гера в который раз изучил здоровенное зеркало и подумал, что Теньку неплохо бы от него изолировать. Глядишь, перестанут звезды мерещиться.

— А как она выглядит, твоя звезда?

— О-о, — протянул сумасшедший изобретатель не просто мечтательно, но и восхищенно. — Она такая… такая! Неземная, словом. Увидишь ее, и сам поймешь.

— Она сейчас явится? — осторожно уточнил Гера.

Тенька глянул в окно, на клонящееся к горизонту солнце.

— Не-а. У нас условлено после заката. Она поначалу стеснялась, а теперь приходит каждый вечер и остается до утра. Вообрази: она понимает мой почерк! И еще знает функции линейных интегралов, вплоть до самых неприличных. Видал, как бумаги разобрала? Сказала, раздобудет печатный станок и превратит мои каракули в книги.

— Тенька! Печатный станок в эту комнату не влезет.

— Я ей тоже так сказал. А она смеется и говорит, что у нее есть такой, который поместится на ладони. Интересненькая штука, вот бы поглядеть! А уж как она уболтала меня приколотить эту крокозяброву полочку для реактивов, я сам не пойму! Представляешь, заявила, что мне надо правильно питаться…

— Вот, — проворчал Гера, — даже звезда с неба это признает!

— …И теперь таскает мне в баночках сбалансированную пищу…

— А это еще что такое?

Тенька пожал плечами.

— Крокозябра ее знает… Еда как еда. Может, из-за баночек? Но вкусненько! Я теперь и к твоим поесть почти не спускаюсь. А Лерка, кажется, решила, будто я вздумал себя уморить. Сестра, что с нее возьмешь! Не думаю, что они поладят. Звезда слишком далека от Леркиных правил морали. Ну, знаешь, она считает, что женитьба — это стариковские бредни, в молодости надо брать от жизни всё, гулять до упаду, делать карьеру. Женщины должны быть сильными и независимыми, уметь за себя постоять…

— А мужчины тогда зачем? — удивился Гера.

— Не знаю, — отмахнулся Тенька. — Наверное, чтобы таскать им в баночках сбалансированную пищу и разбирать бумаги.

— Чушь какая-то, — пробормотал Гера, в который раз оглядывая прибранную комнату. Что бы это ни было, но рассудок другу оно подвинуло знатно.

Гера проговорил с Тенькой до самого заката, но ничего вразумительного не выяснил. Единственное, что он смог понять из путаных рассказов, перемежаемых научными терминами и бытовыми подробностями — «звезда с неба» виделась стукнутому от тучу Теньке кем-то вроде живой девушки неописуемого вида, причем в эту самую девушку друга угораздило неслабо влюбиться. Во всем прочем Тенька был прежний, и поэтому оставалось надеяться, что совместными усилиями родных и близких они сумеют преодолеть этот его заскок. Поставили же Теньку на ноги после удара молнией! И сейчас помогут прийти в себя. Надо только сговориться с Климой и вызвать из Фирондо сударыню Налину Делей.

Но сразу сговориться с Климой не получилось. Обда прибыла поздно вечером в сопровождении небольшой толпы подданных, отказалась от ужина, выставила из кухни хозяев, Лернэ и охранников, зажгла там все имеющиеся в доме свечи, разложила на столе несметное количество бумаг и устроила совет.

Гера занял почетное место по правую руку обды, слева расположилась Ристинка, все же приехавшая на радость Лернэ. Далее сидели Гулька, штабные и новый казначей, то и дело вытирающий капельки пота, обильно струившиеся по ранней лысине.

С казначеями Климе не везло. Никто из них не мог следить за бюджетом так же хорошо, как она, а право делать это хоть немножко хуже избранница высших сил ни за кем не признавала. Опытные казначеи Фирондо и других крупных городов привыкли подворовывать, а когда Клима немилосердным методом топора и веревки объяснила, что воровства не потерпит, те вовсе перестали идти к ней на службу, предпочтя сомнительные прелести военных походов своим теплым домам на западе страны. До поры Клима оставила их в покое, лишенная времени на очередные внутренние разборки, а вопрос с блюстителями казны снова стал открытым. Обда не могла, как прежде, проводить сутки напролет за пересчетом денег, а между тем казна разрослась, и учет требовался строже. Перебежчикам из Ордена Клима пока не настолько доверяла, а люди со стороны не имели должного образования.

Нынешний казначей был восьмым по счету и происходил из рода придворных прежней обды, настолько древнего и затаившегося, что потомки былых аристократов попрали семейные традиции и предпочли гордое, но нищенское существование на задворках страны низменной, но прибыльной торговле при Ордене. Именно за деловую хватку Клима и приблизила его к себе, расщедрившись на высокий пост. Но управляться с делами лавки, пусть преуспевающей, и ворочать бюджетом молодой державы — не одно и то же, поэтому новому казначею приходилось туго. Вдобавок, добрые люди успели ему рассказать о печальной участи предшественников (особенно проворовавшихся), и теперь, глядя на обду, бедняга покрывался потом и начинал немного заикаться. Клима выжидала. То ли верила, что казначей сумеет себя преодолеть и подчинить непокорный бюджет своей воле, то ли пока не нашла равноценную замену.

— …Три доски разбиты в щепу, — скороговоркой докладывала Гулька. — Пятнадцать сгорело, шесть на починке, еще одна летает плохо, высшие силы ведают, почему. Я-то на нее стала, а она туда-сюда, и не шелохнется больше! Ратька с пятого отряда говорил, что его кум, когда ездил на Холмы к своей двоюродной бабушке…

— Короче, — перебила Клима.

— Да куда короче-то! Так вот, у этой бабушки сестра свекрови…

— Гулька!

— …Работает в сильфийском ученом доме, где доски делают. И там, как говорят, на сотню досок всегда одна нелетучая приходится! Так что, обда Климэн, ты как знаешь, а следующую партию надобно поштучно проверять, а то сильфы-то нам-то втюхают, тридцать четыре смерча на них! Я вот на четверть сильфида, подвох не чую, а вот, говорят, в третьем отряде товарищ брата жены второго стрелка…

— Гулька!

— …Он, сказывают, натуральный сильф! — на остатках дыхания выпалила девушка. — Ежели его привлечь…

— Чтобы он на своих доносил? — скривила губы Ристя.

— Так мы не за бесплатно! — не растерялась Гулька. — А чего ему? Он, говорят, среди людей уж лет пятнадцать живет. Ежели не врут, конечно. А то вот еще говорят…

— Моя обда, зачем тебе агентура с такой наставницей полетов? — усмехнулся командир разведки.

— Агентура не сплетничает, — Клима чуть прищурила покрасневшие глаза. Гера видел, что она явно не спала минувшей ночью, да и этой не собирается. — Гулина, перескажешь разведчикам все, что знаешь, пусть отличат правду от домыслов и впрямь найдут мне специалиста по сильфийским доскам. Чую, еще одну закупку у Холмов сделать придется.

— А потом? — заинтересовалась любопытная Гулька.

— К зиме видно будет, — туманно ответила Клима, и только Гера знал, что в этот момент она думает о пернатых деревяшках в Тенькиной комнате. — Итак, Гулина отчиталась. Что у нас с дальней агентурой?

— В Фирондо спокойно, — сообщила Ристя, заглядывая в тисненую золотом записную книгу. — Готовятся к сбору урожая. Сефинтопала просит отозвать часть войск, а горцы в кои-то веки с ним согласны — на западе не хватает рабочих рук.

— Учтем, — платье на Климе дорожное, но сшитое добротно и по последней моде. Драные платки остались в прошлом. — Что еще?

— Ехала сюда через вашу деревню, — Ристя закрыла книжку и убрала выбившийся из запыленной прически локон. — Крепость почти достроена, остались крыши и отделка. К весне ждут тебя принимать работу. На ведско-сильфийской границе встречалась с Костэном Лэем. Он сообщил, что спрашивал своих о портретике, и…

— Про портрет после, наедине, — перебила Клима. И устало потерла висок. — О договорах и поставках что-нибудь говорил?

— Нет, заверил, что распинает Юргена, — бывшая благородная госпожа сморщила нос. — Судя по его лицу, дело предстояло не из простых. Еще Костэн сказал, что Верховный Амадим заинтересован в возобновлении дипломатических визитов и, как ты не желаешь видеть никого, кроме Юргена, так он хотел бы иметь дело лишь со мной.

— Хорошо, — кивнула Клима. — Я пошлю тебя на Холмы, когда мы возьмем Кайнис. Пока езжай куда-нибудь в тыл и закажи швее новые наряды. Я выдам тебе средства и одного из Гулининых учеников, для скорости передвижения. Гернес, что по части армии?

— Отчет по расходам я тебе отдал, — с готовностью доложил тот. — Настроение у солдат боевое, пища скудновата, лошадей недостает. Разведка проведена, брать Кайнис можно хоть завтра…

Гера говорил и смотрел на лицо Климы. Из-за свечей оно казалось желтым, а тонкий золотой ободок в волосах поблескивал, точно живая змейка. В этом неясном, мерцающем свете особенно отчетливо были видны темные тени, уже, казалось, навечно поселившиеся под черными глазами. Нос чудился особенно длинным и горбатым, напоминающим изломанный птичий клюв, а тонкие губы — узкой чертой, нарисованной теми чернилами, которыми обда сейчас пишет по бумаге. В последнее время Гера начинал по-настоящему понимать то, о чем ему еще год назад говорил Тенька: их непогрешимая Клима — тоже живой человек. И она тоже устает от дорог, бессонных ночей, постоянного напряжения. Но именно то и отличает избранницу высших сил от них всех: раз за разом она оказывается сильнее своей усталости, и сияние в глубине глаз лишь разгорается ярче, поглощая темные круги, горбинку на носу, морщину между бровей, тонкие искусанные губы, делая все это неважным, несущественным по сравнению с той необъяснимой силой, которая так поразила его еще в самую первую их встречу. Пожалуй, Гера понимал, почему в ту злополучную ночь зимнего солнцестояния Тенька не смог просто развернуться и уйти, когда Клима желала, чтобы он остался. И почему Зарин с Хавесом так бравируют перед обдой и друг перед другом. Понимал — но все же находил красоту и мягкость Лернэ в тысячу раз лучше властного Климиного обаяния.

Клима в очередной раз устало потерла виски и переплела пальцы.

— С войсками все ясно. Теперь перейдем к бюджету.

Она перевела взгляд на казначея, и казначей тут же выронил платочек.

Гера заглянул в бумагу, которую Клима держала перед собой. Это был список предстоящих расходов, и, видят высшие силы, тут было, чего испугаться. Итоговая сумма выходила поистине заоблачной.

У казначея имелась копия списка, которую тот нервно теребил подрагивающими пальцами.

— Моя обда… Обда Климэн… Вот хоть режь меня — денег нет!

Черные глаза стали колючими, а тонкие губы вовсе сжались в нитку.

— А куда подевалась прибыль от пятнадцатого июля?

— Д-доски, — заикаясь, принялся перечислять казначей, тараторя при этом не хуже Гульки, — лекарства, доля на восстановление Гарлея, доля на жалования, доля на закупку продовольствия по сниженным ценам, фураж, кони, ремонт тяжеловика, разбор тяжеловика на запчасти, покупка нового у сильфов…

— Достаточно, — оборвала Клима. — По моим расчетам там должно было остаться не меньше трети.

Казначей побелел окончательно, и Гере захотелось вслух объяснить ему, что обда имеет мало общего с беззаконной крокозяброй и не казнит подданных направо и налево.

— Там о-осталось… Но ведь здесь, в списке… такие траты! Снова доски, платья госпоже… т-то есть сударыне послу, — кивок на Ристинку, — опять армия, фураж… сократить бы!

— Это сокращенный вариант, — холодно поведала Клима. — Ты казначей, так изволь достать средства. Или найди того, кто достанет. У тебя под боком ошиваются ведские купцы. Сбор урожая скоро, налоги из Косяжьей крепости до сих пор не привезены. Заниматься этим — твоя обязанность. А не рассказывать мне, что нет денег.

— У купцов тоже негусто, — умоляющим тоном поведал казначей. — Урожай засуха попортила! А в Косяжьей крепости сами впроголодь живут, там и десятой части налога собрать не могут. Обда Климэн, позволь еще немножко сократить…

— Не позволяю, — отрезала Клима. — Чего хочешь делай, но чтобы на каждый пункт из этого списка хватило. Ничего. Ты ведь достал где-то лишние деньги на ту историю с тяжеловиком. Значит, можешь. Продолжай в том же духе.

Гера дочитал упомянутый список до конца и нахмурился.

— Моя обда, погляди вот здесь. Не ошибка ли?

Клима проследила, куда он указывает, и равнодушно мотнула головой:

— Нет, все верно.

Гера еще раз перечитал строчку и нахмурился, глянув на присутствующих. Ристя, командир разведки — еще ладно, они почти свои. Но остальные… Особенно Гулька, не умеющая держать язык за зубами.

— Моя обда, выйдем на пару слов.

Клима тоже покосилась на злополучную строчку и с обреченным видом поднялась из-за стола.

Они вышли на полутемную веранду, полную спящих в горшках роз. В траве у порога громко стрекотали сверчки, на сильфийском фонаре хлопали громадными пушистыми крыльями ночные бабочки.

— Как это понимать, Клима? — совсем другим тоном спросил Гера.

— А что тебе не нравится?

— Ты записала на жалование палачам столько, сколько уходит на содержание сотни моих солдат! Ты опять за свое?

— Нет, это ты опять за свое! — огрызнулась Клима с раздражением. — Мне казалось, ты уже не тот восторженный мальчик, каким был этой зимой, и понимаешь, зачем на войне нужны палачи.

— Да, я уже не тот, — согласился Гера. — И я ничего не говорил, когда в Фирондо на заднем дворе ты потихоньку казнила тех, кто готовился нанять против тебя убийц. И когда в Гарлее велела сбросить со стены коменданта, плюнувшего тебе в лицо. И даже когда в Косяжьей крепости неведомо куда пропали десять человек, я молчал. Но сколько палачей ты намерена нанять теперь? И скольких они казнят, когда мы займем Кайнис? Хочешь устроить резню? Я никогда не поддержу этого, и тебе не позволю. И не надо на меня так смотреть, я больше не боюсь, в отличие от казначея.

— Я не виновата, что именно страх заставляет его работать, — буркнула Клима и тут же одернула себя: — Впрочем, какого смерча я опять перед тобой оправдываюсь?

— Потому что на сегодня я единственное, что осталось от твоей совести, — горько отметил Гера. — Не уходи от ответа. Что ждет Кайнис? Для чего столько палачей?

— В Мавин-Тэлэе их будет больше, — тихо ответила Клима. — И не надо на меня так смотреть. Я со времен Института говорила, что на орденской стороне будет много крови. Но ты опять меня не слышал. Так слушай теперь. Веды, мелкие приграничные крепости — они и так были почти мои. А истинно орденские города — Кайнис, Мавин-Тэлэй, Кивитэ, Диграстр, Мятезуч — мне придется вырывать с мясом. Там не хватит даже моего красноречия. Поэтому казней будет много, в том числе прилюдных.

— А Институт? — тихо спросил Гера. — Ведь его тоже придется занимать, как отдельный город. Затопишь в крови наши белые стены?

Клима закусила губу.

— Посмотрим.

— Не проще ли миловать?

— Прослыть слабой и получить ортону в спину? Нет, не проще.

Гера вздохнул.

— Я не Тенька, и по глазам читать не умею, но скажу тебе, что ты настолько боишься показать слабость, что не понимаешь: истинная сила — в милосердии. Я уже не мальчик, это правда. Мне многое довелось повидать. Но этого убеждения ничего не развеет.

— По-твоему, я должна пощадить наиблагороднейшего? Или наставницу дипломатических искусств?

— Ты ведь не стала убивать Артасия Сефинтопалу.

— Он мне присягнул.

— А если и наставница дипломатических искусств присягнет?

Клима нехорошо фыркнула.

— Скорее небо упадет на землю, чем эта орденская тетка изменит своим убеждениям. К тому же, я обещала ей казнь. Еще там, в подвале Института.

— Тебе было семнадцать лет.

— А сейчас почти двадцать. И что с того?

Гера щелкнул ногтем по сильфийскому фонарю, и мотыльки упорхнули прочь.

— Порой я согласен с Ивьяром Напасенталой, который говорит, что ты слишком юна. Клима, неужели ты думаешь, что месть семнадцатилетней девочки дороже милосердия взрослой обды?

Она крепко переплела пальцы, и спина стала особенно прямой, как всегда в минуты споров.

— Я думаю, это не твое дело.

— Клима, сократи расходы на палачей. Когда мы берем пленных в бою, то обещаем им жизнь, а не казнь. Мы — один народ, люди Принамкского края, ты еще помнишь это?

Клима дернула плечом, не дав ответа. Гера не стал переспрашивать. За минувшее лето он узнал эту, новую Климу даже лучше, чем когда-то знал прежнюю. Если обда замолчала — это значит, она приняла к сведению. И большего уже не добьешься.

Клима задумчиво оглядела горшки с розами.

— Теперь я вижу, ради чего ты шляешься на разведку, как простой солдат. Что, дарить Лернэ обычные цветы зазорно для великого полководца? А если после такой вылазки моя армия останется обезглавленной?

— Не останется, — коротко заверил Гера. — И после Фирондо — кто бы говорил!

— Это было единожды, — проворчала Клима. — И не ради пыльного веника, а за все той же головой моей армии. Больше я на Тенькино «интересненько» не поведусь.

— Кстати, о Теньке, коли зашла речь, — помрачнел Гера. — Мне кажется, он стукнулся об тучу. Придумал себе какую-то звезду с неба…

Клима выслушала душераздирающую повесть о Тенькином помешательстве и в ответ лишь пожала плечами:

— А почему ты не допускаешь мысли, будто он и впрямь через зеркало познакомился с девушкой из иных миров? Он этими мирами с первого дня нашего знакомства бредит.

— Исключено! — убежденно заявил Гера. — Ни в одном из миров не существует девушки, способной заставить нашего Теньку в здравом уме прибить полку и убраться в комнате!

Совещание окончилось далеко заполночь, и Герина матушка тут же поспешила накрыть ужин.

Штабные, Гулька и икающий от страха казначей ушли ночевать по соседям, поэтому ужин получился в узком кругу, для своих. «Своими» сегодня были Герины родные (за исключением сестренки, которая уже видела третий сон) Ристинка, Лернэ, Клима, Зарин с Хавесом и сам Гера.

— Почти как в старые добрые времена, — отметил Зарин, накладывая себе из котелка вареную картошку.

— Только Юргена недостает, — фыркнула Ристинка.

— И Даши… — очень тихо сказала Лернэ.

Все тут же приумолкли и потупились.

— А еще Теньки, — поспешил развеять траурную тишину Гера. — Где этого веда носит? Он мне клялся, что сегодня спустится к ужину!

— Может, сходить и позвать его? — с готовностью приподнялся Хавес.

— Ты что ли пойдешь? — отпустил шпильку Зарин. — Да ты в его комнате у самого порога заплутаешь!

— По себе судишь?

— Да нет, по той череде сгинувших смельчаков, имевших несчастье заглянуть на его чердак!

И в тот момент, когда Гера уже собирался одернуть обоих, на лестнице показались сперва ноги в стоптанных башмаках, а потом и их обладатель.

Тенька был весел и взлохмачен, а хитро прищуренные глаза выдавали, что он явно задумал какую-то «интересненькую» авантюру.

— Ага, все в сборе! — широко улыбнулся он. — И все не ожидали меня видеть! А в глазах Геры и Лерки я еще почему-то псих. Ну, ничего, во имя науки и не такое случается! Эй, — он посмотрел вверх, на часть лестницы, скрытую от сидящих за столом. — Иди сюда, не бойся! Хэ, шэ! Айлаша!

Гера ожидал чего угодно, но не того, что чей-то тоненький голосок проворкует: «шэ-ша!», а на ступенях покажутся вторые ноги, в красных чулках… нет, скорее, сапогах, поскольку чулок на таких гигантских тонких каблуках не бывает. Обтягивающих красных сапог, правда, тоже.

— Я же не один это вижу? — хрипло уточнил Зарин. — Мы все тут стукнулись об тучу?..

— Ой, мамочки, — только и смогла проговорить Лернэ.

Даже у непрошибаемой Климы медленно поднялись брови.

Вслед за чулками-сапогами показалась их обладательница. Помимо обуви на ней были обтягивающие синие… пожалуй, панталоны длиною намного выше колена. А еще рубашечка, которую неведомый портной выкрасил в несуществующие у радуги оттенки, но отчего-то пожалел рукавов. Волосы и впрямь были совершенно неописуемого цвета, а в ушах и носу блестели сережки.

Девушка (а по фигуре это была несомненно она!) остановилась на одной ступеньке с Тенькой, и стало видно, что она выше его как минимум на полторы головы. Колдун вальяжно приобнял ее за талию и увлек за собой ниже. Непомерные каблуки ловко клацали по дощатому полу.

— Знакомьтесь, — объявил Тенька, подведя спутницу к столу. — Это Айлаша, что в переводе на принамкский означает «Звезда». С некоторых пор она моя «гел-фра», то есть, возлюбленная.

— Хр-р-р, — гортанно, но вполне приветливо произнесла Айлаша.

— Звезда пока плохо говорит по-принамкски, — пояснил Тенька. — Но мы работаем над этим. Фей-ре, Айлаша?

— О, да, — закивала девушка, разглядывая всех с таким же ошеломленным любопытством, с каким они смотрели на нее. — Ромашка, обда, интеграл! Я положить… нет, полюбить! Фара-фе, пшш, пшш.

— Она очень рада с вами познакомиться, — перевел Тенька. — Садись, Айлаша. Угощайся. Это — картошка.

— О, да, — Айлаша села, немыслимым движением закинув ногу за ногу. — Кар-ша! Фура-мура! Оу!

— Она никогда не видела картошку, — пояснил Тенька, тоже садясь.

Лернэ, наконец, обрела дар речи.

— Тенечка, а почему она… такая раздетая? Ее ограбили в пути, да?

Тенька задумчиво глянул на Айлашу, которая с любопытством тыкала в картофелину длинным фиолетовым ногтем.

— По правде говоря, это не предел. Она специально для вас поскромнее оделась. У них в иных мирах все так ходят. А чего с них взять? Мода, прогресс, постиндустриальное общество, социальный пакет три процента на единицу населения…

Никто ничего не понял, но все прониклись незавидным положением иномирской девушки, которая вынуждена ходить в одних панталонах.

— О, да, — поддержала беседу Айлаша. Она явно была очень общительной. — Оу!

Еще раз игриво ковырнула картофелину ногтем и — все ахнуть не успели — пересела к Теньке на колени, между делом присосавшись ярко-алыми губами к его щеке.

Лернэ густо покраснела. Следом за ней — Зарин, Гера и даже Хавес. Герина матушка схватилась за сердце, Герин отец — за голову. Клима так удивилась, что не уследила за собой и широко зевнула.

— Это уже слишком, — буркнула Ристинка. — В их мире принято устраивать брачную ночь на виду у всех?

— Э-э… нет, — Тенька обхватил девушку за талию и осторожно ссадил с коленей, попутно что-то прощелкав ей на ушко, исколотое серьгами. — У них принято так вести себя с теми, кто нравится.

— Прилюдно? — уточнил Зарин.

— У них это считается верхом целомудрия, — пояснил колдун. — Да вы не думайте, Айлаша хорошая! А что одета не по-нашему, так ведь иной мир!

— Оу! — с улыбкой закивала девушка, услышав свое имя. — О, да!

Гера почувствовал, что сидящая рядом Клима привалилась к его плечу.

Лернэ очень задумчиво и с неодобрением наблюдала, как гостья ложкой отламывает от картофелины кусочек. Герина матушка тяжело вздохнула, смиряясь.

— Ничего. Коли нет у нее нормальной юбки — я из своего сундука кой-чего достану. Ишь, картошку-то как хрумкает, горемычная. Накормим, оденем, платочек на голову повяжем — и не хуже прочих будет. Она корову-то доить умеет?

— Вообще, Айлаша к нам ненадолго, — поспешил уточнить Тенька. — Ей завтра утром на работу. Так что поужинает — и я ее обратно в зеркало провожу.

По кухне разнесся невесомый вздох облегчения.

— А кем она в этом зеркале работает? — заинтересовался Герин отец.

— И в этих панталонах… — не удержался Хавес.

— У Айлаши два высших образования, — с гордостью сообщил Тенька. — Это как если бы она в вашем Институте закончила сперва летное отделение, а потом, например, политическое.

— А зачем? — удивился Гера.

— Неуч, — махнул рукой колдун. — Чтобы знать больше!

— Так кем же она работает? — напомнил Зарин.

Тенька задумался, а потом признал:

— Я так и не понял пока. Не хватает слов. Будто бы кем-то вроде переписчика в отцовской лавке.

— Если бы я закончил кроме летного отделения политическое, — прикинул Гера, — то в переписчики бы точно не пошел! Иначе, зачем оно сдалось, это образование?

— Это на потом, — попытался объяснить Тенька. — Айлаша молодая и опыта работы по профессии у нее нет, поэтому ее нигде не берут. А когда опыт появится — тогда и станет тем, на кого училась.

— Как же у нее появится опыт, если ее нигде не берут, и она работает переписчиком? — резонно заметил Зарин.

— Не знаю, — сдался Тенька. — Наверное, это какая-то особая иномирская традиция. Зато у них там такой научный прогресс!..

— Оу, — подала голос Айлаша и указала на Климу. — Шу-шу!

Гера посмотрел на обду, склонившуюся к его плечу, и обнаружил, что та крепко спит.

— Умотали нашу Климу крутые виражи большой политики, — весело резюмировал Тенька. — А сейчас будет интересненькое состязание между Зарькой и Хавеской за приз отнести нашу досточтимую обду в кровать.

Но Гера лишил всех развлечения, и отнес Климу сам. Его матушка загасила свечи, а Лернэ и Айлаша подоткнули сонной обде одеяло.

— Шу-шу, мурле, — сочувственно проворковала иномирская девушка.

— Говорит, она перед экзаменами так же засыпала, — перевел Тенька.

— У Климы сейчас вся жизнь — экзамен, — вздохнул Гера.

Потом все сообща провожали Айлашу до зеркала. Когда радужный водоворот водяного стекла поглотил фигуристый силуэт в обтягивающих панталонах, Лернэ призналась:

— Ненашенская она. Но добрая. И правда, найти бы ей юбку по росту, или хоть штаны, и пускай приходит в гости.

— Ага, — мечтательно согласился Тенька, посылая девушке из зеркала воздушный поцелуй. — А вот когда я на ней женюсь…

Не готовая к такому повороту Лернэ схватилась за сердце. Герина матушка и даже Ристинка отстали от нее лишь на пару мгновений.

Клима спала и видела во сне ночь. Такие густые южные ночи, по слухам, бывают только в далёких лесах Голубой Пущи. Официально Голубая Пуща принадлежала Мавин-Тэлэю, и ее обитатели были подданными Ордена, но на деле, как и горцы, имели своих правителей и не слишком любили вмешиваться в военные дела. Испокон веку в Голубую Пущу уходили все, кто искал покоя и тишайшей жизни в забвении дремучих сосен.

Сейчас, во сне, Клима видела эти сосны, а у их подножия — маленькую, покосившуюся от времени хатку с единственным крошечным окошком, из которого лился теплый свет.

Колдовское пламя свеч горит в несколько раз ярче обычного. В старом рассохшемся кресле сидит молодая девушка с жесткими тёмными глазами. Мужчина средних лет, худощавый и немного угловатый, пристроился на лавочке, поджав под себя длинные ноги в стоптанных башмаках.

На столе — остатки позднего ужина.

В печи — прогоревшие уголья.

А между этими двумя непростой разговор.

— Они все-таки прислали меня за тобой.

— Кейран, ты же понимаешь, — девушка говорит очень сухо и смотрит в пол, — Я дочь обды, но не обда. Во мне нет таланта.

— Я сказал им, — он устало разводит руками. — Но тебя все равно хотят видеть. Семь лет назад тебя спасли слишком великой ценой, чтобы просто забыть. Они видят в маленькой Климе тень былого величия ее матери. На этот раз удалось уговорить горцев, и часть полков перешла на нашу сторону. Добавим лесные отряды, колдунов. Мы вполне возьмем Гарлей такими силами. А потом… тебе уже двадцать два, ты неглупа и дальновидна. Тебе будут помогать. Быть может, высшие силы смилуются над нами.

— Ты сам-то в это веришь?

— Я хочу верить.

Девушка поднимает глаза, и их взгляды встречаются, опаляя друг друга.

— Верить в Принамкский край или в меня?

Кейран устало разминает плечи.

— Сейчас это почти одно и то же. Клима, ты погубишь себя, живя в глуши.

Девушка иронично кривит губы.

— А ты, смотрю, расцвел под Гарлеем. Кожа да кости. Я помню тебя, когда была жива мама. Сейчас бы не узнала.

— Все мы изменились, — Кейран пристально сморит на пламя свечи, по-особому щурясь, и оно немного теряет яркость. — Знаешь, как теперь зовется наше сопротивление? Веды. Ведающие-об-Обде.

— Доводилось слышать. Некоторые новости доходят даже сюда.

Они молчат, между ними горит свеча, а недосказанные слова лежат тяжелой каменной плитой.

Девушка встает. На ней старенькое платье, с плеч соскальзывает вязаная шаль. Кейран тоже поднимается на ноги.

— А славно, если бы я и правда стала обдой? Обда Климэн — звучит, да? Жаль, что высшие силы не передают талант по наследству.

— Ты стала бы прекраснейшей из обд, — едва слышно произносит Кейран.

— Вот как? — она обходит свечу и приближается. Она не обда, но в глубине темных глаз сверкают искры. — Ты мог рассказать об этом месте любому гонцу, но все же поехал лично. Почему?

— Не доверял гонцам, быть может? — он невесело усмехается. — Или просто соскучился. Ты выросла у меня на глазах, и я своими руками вынес тебя из горящего города.

— Просто ли соскучился, Кейран? — она подходит совсем близко. — Просто ли не доверял гонцам? Просто ли приехал звать меня на великую битву за Гарлей? И, наконец, просто ли так моя когда-то проницательная мать доверила меня тебе?

Он словно хочет отойти прочь, но не смеет шелохнуться, глядя в черные глаза — почти такие же черные, как его собственные. Взгляд вовсе не властный и не подавляющий, в нем нет ни намека на дар высших сил, но Кейрану этого и не нужно.

— Не просто так, Клима. Но пусть это не занимает твои мысли. Ты юна…

Свеча тускнеет и дрожит на сквозняке, летняя ночь глуха к чужим тайнам, а шум сосен за окном выговаривает все недосказанное.

— А я хочу, чтобы меня это занимало, — хрипло произносит она и касается губами губ.

Клима увидела во сне дорогу и осеннюю беспутицу, и маленькую деревеньку, за которой на горизонте видны еще не разрушенные башни Гарлея.

Заметала грязь снегом зима, кони на поле боя топтали кровавое месиво. Люди убивали друг друга за право зваться хозяевами клочка земли, на котором дымились остовы выгоревших, некогда богатых домов.

…А в конце весны все так же зацветала красная сирень. В маленькой деревеньке стояли потрепанные ведские войска. Гарлейских башен на горизонте уже было меньше половины.

Молодая красивая женщина с искорками в глубине глаз осторожно передает с рук на руки маленький сверток со спящим ребенком. Пожилая сударыня прижимает младенца к себе. Она больше не руководит женской частью двора обды и знает, что уже никогда не дождется из-за порога смерти своего командира дворцовой стражи. Но ее платье сидит по-прежнему идеально, осанка тверда, а на поседевших волосах золотится сеточка.

— Береги его.

— Да можно ль не беречь вашего сына и внука обды, сударыня моя?..

Молодая женщина переглядывается с мужем — таким же худощавым и угловатым, как почти год назад, но неуловимо счастливым. И на прощание они по очереди целуют свое дитя.

Им сегодня — идти во главе войска. Их кони будут топтать падающие под копыта веточки красной сирени.

Сегодня Гарлей будет взят.

Климе снилось, что она стоит посреди огромной безмолвной толпы. Только надрывный детский плач разрывал тишину.

Все та же весна, и цветет красная сирень, и птицы поют так радостно, что кажется, будто на земле нет горя и войны.

А толпа стоит у могилы, и два тела по принамкскому обычаю засыпали землей и залили водою. Сверху положили огромный камень, на котором наспех высечены имена.

«Веды Кейран и Климэн».

Кто-то заводит свежесочиненную песню о прекрасной Климэн, наследнице рода обды, и о могучем колдуне Кейране, которые так ослепительно и нежно любили друг друга, что становилось странно, как война посмела их забрать.

А ребенок все плачет и плачет, и нет ему никакого дела ни до песен, ни до того, что он внук последней обды и сын родителей, которые хотели объединить Принамкский край вопреки каре высших сил. У ребенка даже имени еще нет. Только новая мама, которая беззвучно плачет вместе с ним. На серебре ее седых волос золотится сеточка.

Потом Клима увидела этот же камень, но замшелый и постаревший. Кругом опять сновали люди, но их флагом был орденский триколор. Камень разбили кирками на маленькие осколочки, останки вытащили и сожгли.

А далеко-далеко, в маленькой крепости Фирондо, которая еще не стала городом, на плановом хозяйственном совещании сидит мужчина лет тридцати. У него темные глаза с искорками в глубине и немного нескладная фигура. Мужчина сидит, скучающе подперев кулаком щеку, и опять вряд ли сейчас думает о том, что он внук последней обды, а на другом конце страны оскверняют могилу его родителей.