Формула власти. Новая эпоха

Глава 15. Истоки

Кровь моя — секунда в этом бое.

Кровь моя, пролейся в свет зари.

Мать моя, открой лицо родное.

Мать моя, молю, заговори.

К. Бальмонт

…Клима заставила себя выйти из комнаты спустя сутки после рокового утра, и даже Тенька затруднялся прочесть по глазам, чего ей это стоило. На первое совещание обда шла, словно на казнь: ей страшно было взглянуть на людей. Казалось, они тут же обо всем догадаются.

Но потом внутри поднялось что-то прежнее, стальное, не имевшее отношения к дару высших сил.

«Не догадаются».

«Подчинятся, как и прежде».

«Разве я — никто и ничто?»

«Разве мой голос, взгляд, ум и память — это бирюльки, которые можно забрать в любой момент?»

Годы борьбы за власть не прошли даром: обда прекрасно помнила, на что способен каждый из подданных, и как они выглядят, если недоговаривают или пытаются склонить ее решения в свою пользу. И какой тон в речи нужно взять, чтобы подобного не случалось. Клима обнаружила, что в самом деле не стала глупее или недальновиднее, да и вообще кроме светящейся крови внутри нее мало что изменилось.

В разгар совещания вышла заминка: один из ответственных за снабжение задал сложный вопрос, отвечать на которые прежде помогала интуиция. Клима открыла рот — но подходящих слов не было. Она молчала несколько бесконечно долгих секунд, а потом в ней снова ожило то, стальное:

«Разве без дара я, одолевшая стольких врагов, не способна выкрутиться?»

Клима сделала широкий жест в сторону присутствующих.

— Вопрос крайне важный. Что вы думаете по этому поводу, судари? Я желаю вас услышать.

И предложения посыпались, как из дырявого мешка. А уж распознать среди сотни слов нужные Клима была способна в любом состоянии. Ей показалось, подданные рады высказаться, услужить обде советом и получить за него похвалу. Климе даже стало жаль, что она раньше не додумалась провернуть такое, принимая большую часть решений единолично.

К концу дня Клима умудрилась позабыть о своей утрате, столько навалилось привычных дел. И лишь когда к ней подошел начальник наскоро сформированной тюремной стражи и спросил, когда сударыня обда собирается принимать клятвы у раскаявшихся благородных господ, Климу снова кольнуло мерзкое чувство страха и ледяной пустоты внутри.

Смерчи с совещаниями. Их может проводить даже Лернэ, были бы советники толковые. Но присяги, бдение на капище, умение держать толпу, наконец, коронация — все это могла только истинная обладательница дара.

Клима отменила вечерние дела и потащила Теньку на капище, привезенное в Мавин-Тэлэй из Института.

Они просидели там целую ночь, по очереди комкая в ладонях загустевшую воду. И лишь под утро, когда Клима без сил прикорнула над чашей, пришел ответ.

Обда совершила недостойное правителя. Пусть она поймет и исправит свою ошибку.

…Потом Клима в исступлении трясла Теньку за воротник и требовала сказать, в чем была треклятая ошибка. Но вед, против обыкновения, молчал как рыба, и отговаривался, что любимой обде это все равно не поможет. Сказано же: сама должна понять. И с чего она взяла, что Тенька знает?

— Ты колдун! — злилась Клима. — Высшие силы тебе всё говорят, когда ты приходишь на капище! Я чую!

— Ну, мало ли, чего говорят, — отнекивался Тенька. — Может, оно вообще к тебе не относится!

— Ты будешь мерзким бородатым стариком! — предрекла Клима. — Совьешь логово на чердаке самой высокой башни и будешь расхаживать там в ночном колпаке, таком грязном, что он будет казаться черным и колом стоять от реактивов! А твои ученики станут называть тебя психом, потому что ты будешь якобы все на свете знать, но по своим загадочным причинам с ними не делиться!

Тенька философски ответил, что при наличии логова (то есть, лаборатории) и реактивов он согласен даже на такую старость.

— Хотя бы намекни! — всерьез взмолилась Клима, отпуская его.

Тенька задумчиво почесал в затылке.

— Давай считать, что ты заработалась, устала и твое чутье начало сбоить, — предложил он многозначительно. — Съезди куда-нибудь подальше и отдохни. А в Мавин-Тэлэе пару-тройку недель и без тебя справятся.

Предложение показалось Климе настолько бредовым, что назвать Теньку психом она захотела прямо сейчас, не дожидаясь старости. Но если он и впрямь что-то знает или о чем-то догадывается?

— Куда же я поеду? — спросила обда почти растерянно. — В Гарлей? В Институт? К сильфам в гости? Или в горы к Эдамору и Налине?

— Съезди к себе домой, — так же многозначительно посоветовал Тенька. — Зарин говорит, вы давно собирались, но там орденские земли были, не пробьешься. А сейчас — всё твое, самое время навестить родню. Интересненько это получится…

— Это получится скучно, — проворчала Клима. — Там отец, с которым мы и в детстве были чужими, мачеха и выводок детей, которые вовсе меня в лицо не помнят. Впрочем, — ей вспомнились сны и стопка бумаг, перетянутых маминой лентой, — мне есть, о чем расспросить отца.

В тот же день Клима передала часть дел членам ставки и объявила, что улетает в неотложное путешествие, а куда именно, даже Валейке знать необязательно. Вместе с Тенькой и верным Зарином они сели на лучшие быстролетные доски и взяли курс на восток, где среди лесов под Рогульной крепостью приютилась маленькая и ничем не примечательная деревенька…

Три доски приземлились далеко за околицей, у проселочной дороги. Деревня раскинулась внизу, между пологих холмов, окруженная лесами, рощами и пролесками. Царила удивительная тишина: ничего, кроме птичьего стрекота, шума веток на ветру и журчания реки о камешки дна. Яркое закатное солнце окрашивало природу в золото.

— Только здесь я понимаю, как сильно скучал по дому! — проговорил Зарин, полной грудью вдыхая родной воздух. — Всё кругом кажется таким маленьким, словно я, прошедший полстраны, вырос и стал слишком неповоротливым для нашего уголка.

Клима посмотрела на речку и рассохшийся мостик. На символический частокол и крыши домов в отдалении. Кажется, восемь лет назад все было точно такое же. Сердце упорно отказывалось екать и радостно замирать. Обычная деревня. Обычный ручей со старым мостом.

— Да-а, — протянул Тенька, осматриваясь кругом. — Здесь войны не было со времен Ритьяра Танавы, не меньше. И за рекрутами, наверное, не приходят.

— Реже, чем к прочим, — ответил Зарин. — Наша деревня в стороне от пеших и торговых путей, поэтому всем обычно лень делать крюк, чтобы сюда заглядывать. Вот за тем холмом поселение — туда каждый сезон наведываются.

Тенька с видом заправского путешественника еще раз обозрел холм, леса, деревню, и даже мост, который предстояло миновать.

— На капище часто ходите?

— У нас нет капища, — поправил Зарин.

— Как же нет, если оно вон там, — колдун уверенно ткнул пальцем в лес, из которого вытекала речка.

— В том лесу мама погибла, — тихо ответила обда, и от ее голоса спутников пробрало неприятным холодком.

По вечернему времени деревня выглядела тихой и полусонной. Лишь из трактира в конце улицы летели чьи-то оживленные голоса. Зарин проследил за взглядом Климы и произнес, хотя та ни о чем не спрашивала:

— Ты не думай. Отец больше никогда туда не ходил. Я уезжал — хозяйство большое было, две коровы, куры с цыплятками, огороду не перепахать. Бывало, по весне и осени рабочих нанимали. И дом отстроили хороший, соседям на зависть. Мыська, ну, то есть брат, помощником растет, голова-руки на месте. Наря с Люшей мелкие пока. Люша хоть и твоя сестра, но совсем не походит на тебя. А вот на отца — здорово.

Из-за поворота показался дом. И впрямь добротный, два этажа с чердаком, пристройки. Новый плетень, незнакомые деревья в цвету… Клима замерла. Взгляд зацепился за высокую раскидистую яблоню справа от порога. Когда-то вон та ветка была тоньше, ближе к земле, и мама подвязывала ее тряпочкой, чтобы не обломилась. Теперь и топором не сразу управишься…

— Тебя здесь не забыли, — быстро сказал Зарин, точно боялся, что Клима может так подумать. — Матушка мелким в пример ставила. Мол, не будете лениться, читать-считать научитесь, и поедете, как Климка, в Институт, там из вас господ сделают. А когда тебя искать из Ордена пришли, на селе вовсе переполох был. Даже трактирщик сказал, будто разгадал в тебе обду, когда ты за отцом пришла. А вот мельник не поверил, что ты обда, решил, орденцы напутали. Так они с трактирщиком при всех побились об заклад!

Клима молчала. До дома оставалось четыре десятка шагов. Все то ли чужое, то ли забытое. Клима помнила в лицо всех, у кого принимала клятву, но не могла вспомнить, как выглядел трактирщик. Дом когда-то умер вместе с мамой, и теперь странно было возвращаться на былое пепелище, где, оказывается, все это время не прекращалась жизнь.

Клима отчетливо поняла, что не хочет ни проходить внутрь чужого дома, ни фальшиво здороваться с чужой семьей. Она переступила с ноги на ногу, край доски мазнул по пыльной дороге и носкам высоких ботинок.

Дверь открылась и на двор вышла немолодая, но еще статная женщина. Под маленькой косынкой — тяжелая темно-пшеничная коса. Несколько мокрых от пота локонов обрамляли полное лицо. Женщина вытирала подолом фартука глиняный горшок, что-то мурлыкая себе под нос. На скрип калитки она подняла голову и ахнула, увидав вошедших. Горшок выпал из рук и покатился по земле, в гущу молодой тыквенной ботвы.

— Зарин? — всхлипнула она, делая шаг вперед, и вдруг замерла, в смятении прижав ладони к щекам. — Климушка! Ты?..

— Да, матушка, я ее нашел, — улыбнулся Зарин.

— Чена-а-ар!!! — завопила Климина мачеха на всю округу. — Сюда!

— Ну, что там опять стряслось? — ворчливо спросили откуда-то из окошка второго этажа, и Клима с трудом узнала полузабытый голос отца.

— Бегом, старый хрыч! Наши дети вернулись!!!

…Мачеха сгребла в охапку их обоих, обнимая и плача. Зарин обнимал ее в ответ, говоря, что тоже скучал, и зря она так волновалась: руки-ноги целы, одержана победа… Клима молчала, глядя из-за плеча мачехи на дом. Снова хлопнула дверь — это выбежал отец, поседевший, знакомо усатый.

Их глаза встретились.

— Цвиля! — выдохнул отец, побледнел и схватился за сердце.

Начался сущий балаган: откуда-то принесло троих малолетних детей, по вечернему времени босых и в нижних сорочках. Мачеха обнимала Теньку, а то чего он как неродной, да еще сиротинушка горькая, обнять некому. Зарин снимал с себя одного ребенка за другим, попутно пытаясь спасти от их любопытства доски. За забором уже начали собираться соседи.

А отец прижимал Климу к себе, то и дело называя маминым именем, целовал, гладил по голове и плакал навзрыд, словно ребенок. Клима стояла оглушенная и впервые в жизни даже близко не представляла, как себя вести.

Уже далеко заполночь праздник по случаю возвращения подошел к концу. Малолетних детей с трудом уложили спать, соседи разошлись по домам сами, после третьего намека, посулив завтра собраться снова. Мачеха стелила гостям, Зарин вполголоса рассказывал ей об их приключениях и одергивал Теньку, который постоянно норовил то приврать, то добавить терминов.

Клима с отцом вышли на темную веранду. Светили крупные звезды, через оградку лезли сорняки, уже требующие прополки. Несмотря на прохладу, донимали ранние весенние комары. Отец принес из дома подбитую мехом куртку и накинул дочке на плечи.

— Садись, Климушка. Вот сюда, на лавку.

Клима села рядом с отцом. Она по-прежнему не знала, что сказать. Прошло так много лет… Призраки детства столько не живут. Особенно, когда расстаешься с детством на восьмом году.

— Не знаю, говорили ли тебе, — тихо начал отец, — но ты вылитая мама. Я как увидал тебя сейчас — чуть рассудком не тронулся. Поблазнилось — моя Цвиля стоит, живая, молодая…

— Некому говорить было.

— Да, и впрямь, чего это я… кто ж знает Цвилю на чужбине, — голос отца сорвался, и он снова заплакал: — Климушка, доченька! Прости меня, прости, если сможешь…

Климе вспомнилось: вот он молодой, без морщин и голос еще звонкий. Заходит в дом, целует маму и лезет на печь. А чуть позднее — воет над ее сундуком с одеждой, перебирает уже не нужные платья, и так страшно на него смотреть, что Клима убегает прочь. Потом отец пьет, уже седой, в морщинах, говорит хрипло. В трактире с ужасом рассказывает собутыльникам, как дочь потрошила корову. Потом — женится на мачехе. Счастлив ли? Не пьет — и ладно. Год спустя провожает Климу в Институт, неловко целует на прощание и дает старую монету. Теперь Клима знает, что на серебре было изображено лицо последней обды. Откуда у отца могла взяться довоенная монета?.. Климе четырнадцать, она единственный раз приезжает из Института навестить дом. Отец ее сторонится. Боится? Уважает? Не понимает?.. А теперь он плачет на ее плече и просит прощения.

«Ведь он единственный, кроме меня, кто так хорошо помнит маму. И до сих пор тоскует по ней…»

— Не надо, — тихо сказала Клима и неловко тронула его за плечо. — Хватит, папа.

— Даже голос у тебя как у нее, — отец утер слезы локтем. — Не буду, доченька. Если ты говоришь — не буду.

— Какая она была? — неожиданно для себя спросила Клима.

— Посмотри в зеркало, — посоветовал отец. — Только нос другой, рост пониже твоего, да черты чуть помягче. Цвиля многого не видела в жизни, что видела ты. Когда мы поженились, ей было всего шестнадцать лет.

— Она… любила тебя?

— Я тоже не могу поверить, — отец усмехнулся, разводя руками. — Никогда не мог. А, кажется, все же любила. Не как я, не без памяти, но ведь вышла за меня, когда ее не взяли в Институт. Вернулась оттуда и сразу ко мне — ничего, говорит, не хочу, только семью с тобой. Мое счастье, что ее не взяли. Тогда бы, как ты — не вернулась.

— Она тоже была обдой?

— Нет, куда там, — отец замотал головой. — Мы ж росли на одной улице. Цвиля родилась здесь.

— Я тоже здесь родилась, — напомнила Клима.

— Ты — другое дело. С пеленок в тебе чувствовалось… не знаю, что. Видать, та самая обда. А Цвиля обычная девчонка. Только в сердце умела западать. Да, ты тоже можешь. Вон, как Зарька к тебе прикипел, смотрю на вас — вижу себя и Цвилю. Не поженились еще?

— Не желаю говорить об этом, — резко сказала Клима, и отец осекся.

— Прости, если снова обидел. Не хочешь — и ни слова больше.

Они помолчали.

— Неужели в маме совсем ничего не было? — переспросила Клима.

— Как — ничего? Доброта, мудрость, ласка. Разве мало? — видя, что Климе и впрямь мало, отец попытался вспомнить еще. — Родители у нее рано умерли. Странные были, особенно мать. Говорила, будто прадед Цвили то ли благородный господин, то ли ведский переселенец… Об этом много судачили, когда мы с Цвилей были маленькие. А потом перестали.

— Мамины предки не всегда тут жили? — удивилась Клима.

— Нет. Говорили, тот самый прадед будто бы приехал сюда с севера. Может, даже с Гарлея. Без жены, с одним маленьким сыном. Бобылями жили, никто ничего про них толком не знал. Может, веды, может опальные орденцы. Или просто нужда заставила. Разве теперь разберешь?

Климе стало так жарко, что она сбросила с плеч куртку.

— Отцу портрет достался от его товарища, — говорит Налина Делей. — Вроде бы это копия какой-то исторической реликвии.

— А этого товарища можно найти?

— Нельзя. Он давно умер. Знаю, его дочь живет где-то на юге. Вся их семья была одержима идеей, что обда вернется, если ее хорошенько поискать.

— Меня никто не находил.

— Как знать, девочка моя. Ведь почему-то родилась ты именно сейчас, а не на сто лет назад-вперед.

Жаркая комната, старая сударыня Тея поправляет юбки.

— …Немногие помнят, что Климэн была не только женой Кейрана, но и дочерью последней обды Принамкского края. Говорили, она через всю недолгую жизнь пронесла вину за свою мать. Так вот, на портрете их далекая правнучка…

…Ветреная была девчонка. Вышла за сильфа и — фьють! Только и видели ее в Принамкском крае… Отца утешало, что ее первый муж с сыном остались здесь, правда, на орденской стороне, не на ведской…

…У моего брата не было детей, всю свою жизнь он положил на то, чтобы докричаться до высших сил, подобно нашему предку. Этой идеей он заразил сперва моего среднего сына, а потом и внука. Мой внук пошел дальше всех. Он много времени проводил на капище высших сил, и там его постигло откровение. Однажды он просто собрал пожитки и отправился странствовать по свету. Искал ее потомков. Говорил, это ключ к рождению новой обды. Мой внук не вернулся домой. Говорят, лет двадцать назад он погиб в Ордене…

Сон про колдуна, который погиб в Орденских застенках, а перед этим держал в руках ленту ее матери. Он — внук Теи? А если он нашел, что искал, то кто тогда Цвиля? Кто сама Клима?..

«Если я верно догадалась, то Костэн Лэй от такого родства все-таки сбросится вниз головой с ближайшей тучи!..»

— Что за человек приходил к маме вскоре после моего рождения?

— Откуда ты знаешь? — изумился отец. — Цвиля и мне-то рассказала лишь после того, как я их дома вдвоем заловил. Мол, не изменяет она мне, а человек — странник, бывший знакомый ее родителей. Пришел их навестить, да вот не застал. Только… Климушка, это не после твоего рождения, а почти за год до него было. Странник поселился в соседней деревне, приходил к нам несколько раз, да и мы к нему захаживали. А вскоре, как ты родилась — будто сгинул. Цвиля говорила, вернется, да он так и не пришел.

— Они ходили вдвоем в лес, — Клима сказала это почти утвердительно.

— Не знаю, — тихо ответил отец. — Сдается теперь, я много не знал. Ты встретила того человека?

Клима вспомнила выдернутую у скелета свечку.

— Можно сказать, да.

— Интересненько, — прикидывал Тенька по дороге в лес. — Кем тебе при таком раскладе приходится Костэн Лэй? Троюродный дядя? Пятиюродный брат? А может, ты вербовала собственного дедушку?

— Ради высших сил: заткнись! — посоветовал Зарин. — Не понимаешь разве?

— Понимаю, конечно, — и не думал затыкаться Тенька. — Клима думает мрачные мысли, а ты ей в этом потакаешь! Нет, чтобы прийти на капище с хорошим настроением!

Клима промолчала. Она не помнила, когда в последний раз у нее было хорошее настроение.

— Кстати, я по-прежнему не верю, что у нас есть капище, — отметил Зарин.

— Неуч, — привычно парировал Тенька. — Во времена обд капища были по всему Принамкскому краю, даже в Мавин-Тэлэе. Но на орденской стороне их разрушили по мере сил, а вот до вашей глуши запросто могли не добраться!

— Я знаю этот лес как свои пять пальцев!

— А как выглядят капища, ты знаешь?

— У нас в лесу нет замшелого места с родником, ивами, ландышами и ромашками, которые цветут и зеленеют круглый год! Да на такое диво все деревенские бы сбежались!

— Думаешь, капища кто-то склепал по единому образцу? Да если оно скрытое и природное, ты сто лет будешь там бродить, но без колдуна не догадаешься!

— Замолчите, оба, — велела Клима, которой балаганов хватило еще вчера.

Странно, но этот лес, где они столько раз бывали с мамой, и где мама нашла свою гибель, показался ей более родным, чем дом отца и мачехи. Ноги сами неслись вперед по знакомым тропинкам, деревья словно кланялись навстречу. Сколько раз Клима ходила здесь вдвоем с мамой, тайком от отца, прихватив из дома карты, которые помогали учиться врать. Где теперь те карты?..

Подняться на пригорок, свернуть, перепрыгнуть через тонкую ниточку ручья, отодвинуть густые золотистые заросли молодого ивняка с еще набухающими почками… Вот они и на месте.

— Вот мы и пришли, — донесся до Климы Тенькин голос. — Капище прямо у нас под ногами!

А ведь правда, внезапно подумалось обде. Круглая полянка в гуще леса, ивняк, ручей неподалеку. Ландыши и ромашки здесь тоже бывают, только раньше не приходилось обращать на них внимание. А если учесть, что они с мамой всегда садились в центре…

— И где же тут, по-твоему, камень? — осведомился Зарин, тоже озираясь по сторонам.

Клима уже села на колени в центре, разрывая холодную влажную землю. Слой дерна отошел легко, и пальцы сразу же уперлись во что-то большое и твердое.

— Ага, именно здесь, — прокомментировал Тенька. — Здоровенный! Но никто ж не запрещал его закапывать. Вот потому, что у орденцев такой же образ мысли, как у нашего Зарина, множество капищ удалось сохранить! Клима, а ты разве тоже ничего не чувствовала?

— Трудно осознанно почувствовать то, что знаешь с рождения, — Клима положила ладони на камень. Знакомое тепло, древняя сила. Оно всегда было здесь. Но разве Клима осознавала, что сидит на капище? Ведь мама — ни полусловом…

Тенька сел рядом, тоже коснулся камня. Сразу умолк, непривычно посерьезнел, как всегда во время разговора с высшими силами. Солнечный луч скользнул по его сосредоточенному лицу, светлым, почти белым волосам. И — преломился, падая куда-то в нездешнее.

— Так, — сказал Тенька, убирая руки. — Зарин, мы с тобой сейчас пойдем гулять. Желательно подальше и подольше.

— А Клима?

— А наша дорогая обда останется тут. Пошли, пошли, не будем ей мешать!

Клима растерянно подняла голову, и уже уходящий с поляны друг подмигнул ей.

— Подумай тут о своем поведении!

Девушка огляделась в поисках чего-нибудь тяжелого, чтобы запустить смерчевому зубоскалу вслед, но из подходящих предметов имелся только валун, а его поди, выкопай.

Вскоре возмущенный голос Зарина и неунывающий Тенькин смех стихли в отдалении, лес сделался тих и прозрачен.

Капище дышало спокойствием, которого Климе в последнее время так не хватало. Дышало забытым детством.

Она уткнулась лбом в верхушку валуна, зажмурила глаза до боли, и на миг ей почудилось, что сейчас ее обнимут самые родные на свете руки, и станет тепло, хорошо, как не было уже тринадцать лет…

Темное капище, не по-южному лютая зима, яркие крупные звезды глядят через прорехи в тучах и снежинками падают вниз. Ивняк завален снегом, ручеек промерз до дна. В эту ночь на капище двое, и они не зажигают огня. На толстых меховых шубах серебрятся звезды-снежинки, пар дыхания тяжело оседает на утепленные войлоком сапоги. Мужчина — потрепанный странник, грузный, словно медведь, и такой же опасный, потому что за плечами поблескивает остро отточенный клык массивной ортоны. Женщина — совсем молода, под меховой шапкой красный платок с ярмарки, сосредоточенное личико разрумянилось от мороза.

Они сидят на корточках в центре поляны.

— Сними варежку.

На тонком юном пальчике, разопревшем в тепле, блестит обод обручального колечка. Женщина смотрит на него, прикусив губу, а потом снимает кольцо и бросает в недра варежки.

— Теперь коснись снега, — хрипловато просит мужчина. — Помнишь, как я говорил? Даже если сразу не услышат — продолжай звать…

— Помню, не дурнее тебя.

Ночь, омертвевшее пятьсот с лишним лет назад капище, тонкие девичьи пальцы на том месте, где закопан валун.

— Высшие силы!..

Дальше — шепотом, неразборчиво, все взывания вперемешку. Мужчина замер, не шевелясь, вслушиваясь в окружающий лес. Его спутница почти в трансе, а он должен следить, чтобы их никто не потревожил. И дело не в лесных зверях. Люди Ордена могут быть близко, но нынешней ночью все должно получиться. А там — будь что будет. Главное только, чтобы вот эта девочка сейчас докричалась и выжила. Тогда и умереть не жалко.

Они сидят долго, а снег все падает и падает, превращая их в сугробы, подобные валунам.

…Потом Цвиля открывает глаза. В них светится зеленым дар высших сил.

— Почему ты медлишь? Объясняйся с мужем и как можно скорей иди со мной в дорогу. Или идем вместе, если ты сможешь его уговорить. Обда должна вернуться к своему народу. Мы пересечем границу к весне, летом доберемся до гор. Я представлю тебя правителям Западногороска…

— Не сейчас, — она мнется, кусая варежку. — Послушай, не может ли это дело подождать… до будущей осени?

— Что-о?! Цвиля, ты с ума сошла? Ведь сама мне говорила, что высшие силы поставили тебе условием не медлить и не отказываться от дара!

— Не кричи. Я не отказываюсь. Но, видишь ли, на следующий день после обряда я узнала, что… словом, у меня будет ребенок. И если мы сейчас пустимся в дорогу, то вскоре я не смогу ее продолжать и буду тебе обузой.

— Крокозябра! С какого тебя потянуло замуж в шестнадцать лет?!!

— Извини, — язвительно отвечает Цвиля. — Я не знала, что в мое семнадцатилетие явишься ты и огорошишь вестью, что я последний потомок обды и одна во всем свете могу спасти Принамкский край.

Колдун смотрит на нее взглядом смертельно измученного человека. А потом его прошибает страшная догадка.

— Постой-ка. Ты сказала — на следующий день? О беременности ведь не узнают за пару часов, значит, ты уже носила ребенка во время обряда!

— Выходит, да. Это имеет значение?

— Я не знаю. Такого не было прежде! Но послушай, у последней обды было условие не рожать детей. Какое будет у тебя?

— Значит, я пойду на капище и спрошу, — решительно говорит Цвиля. — Что за народ мужчины, всегда найдут повод паниковать из-за женской беременности!

…Снова ночь, зимнее капище, на этот раз Цвиля бледна и испугана, а мужчина держит ее за руку, с болью заглядывая в лицо.

— Что они сказали тебе?

— Дар не разбирает, — Цвиля всхлипнула и закусила губу. — Мы с ребенком пока единое целое, моя кровь — его кровь. А дар идет от крови. Значит, когда у меня родится дочь — а это будет именно дочь — она тоже станет обдой. У нас дар на двоих.

— Две обды? Но такого не может быть, обда только одна, та, которая правит. А когда рождается новая, то не знает о своем предназначении вплоть до смерти предыдущей, и разница в возрасте куда больше. Вдобавок, обды никогда не были кровными родственниками. Высшие силы, все кувырком!

— Я не договорила, — Цвиля стискивает его пальцы до белизны. — Высшие силы сказали то же самое. Не может быть двух обд почти одного возраста, да еще кровных родственников. У нас одно условие на двоих — не отказываться от дара ни под каким видом, иначе он уйдет из Принамкского края навсегда. Обязательно добиться власти. Но мы не можем править обе. Обда одна, у нее один кулон и одна диадема. Власть нельзя поделить. Значит, моим условием будет избавиться от ребенка. А если я рожу, ее условием будет убить меня. Даже если я поклянусь не вмешиваться в ее правление, даже если мы будем жить в мире и согласии, все равно в итоге жизнь повернется так, что одна из нас должна будет убить другую. Это будущее открыли мне высшие силы.

— А забрать дар, пусть на время, пока ты не родишь?

— Забрать дар, который стал частью меня, моей кровью? Это невозможно.

— Но ведь лишилась дара последняя обда!

— Нет, — Цвиля замотала головой. — Ее дар не канул в небытие. Он перешел к другому человеку. А тот человек не пожелал становиться обдой. Дар медленно угасал без применения, пока не умер вместе с ним. И, раз их дар умер, высшие силы не стали изменять кому-либо кровь во второй раз. Дочь первой обды, которая боролась за власть, к тому времени погибла, а ее дети и внуки не просили о даре. Каждый обращался с мольбой вернуть обду, но никто не попросил сам стать обдой, никто не отважился взвалить на себя дар и все, что к нему прилагается. Ты пришел ко мне, сказал, что мои предки развалили эту страну на части, и мой долг все восстановить. Я не смогла послать тебя к смерчам. И теперь не могу отказаться, потому что во всем Принамкском крае нет человека, к которому мог бы перейти дар. Разве что к моей будущей дочери, но у нее и так есть.

— Правильно ли я понял тебя? — голос колдуна делает глухим и дрожащим. — Я мог не искать именно потомка последней обды, а обратиться к любому, кто захотел бы обдой стать? И теперь, если я отыщу кого-нибудь, кому ты… вы смогли бы передать общий дар…

— А ты знаешь такого человека?

Он лихорадочно перебирает в памяти знакомых и незнакомых. Конечно, ни один орденец не годится. Но кто из ведов? Нынешний правитель? Именитые горцы? Молодой вояка Эдамор Карей? Деревенские жители, не имеющие ни малейшего представления о том, как управляют страной?

— Я найду, — шепчет он. — Я буду искать…

— Когда у меня родится дочь, я не смогу одна принять решение о передаче общего дара. Придется ждать, пока она вырастет, все ей объяснять, а у нее может оказаться совсем иное мнение.

— Сколько у меня?..

— Шесть месяцев.

— Целых полгода. Я успею до рождения твоей дочери.

— Такого человека нет. Высшие силы не зря направили тебя именно ко мне. Ты больше никого не найдешь. И моя вина, что я не додумалась о своем положении до обряда.

— Что же теперь?..

Цвилина рука дрожит, но голос звучит твердо. Из последних сил.

— Я выбрала родить дочь. И попросила высшие силы сделать так, чтобы ей не пришлось меня убивать. Моя жизнь прервется гораздо раньше, чем она сможет до этого додуматься.

— Цвиля…

— Ничего не говори. Это мой выбор. Моя дочь будет лучшей обдой, чем я. Ты воспитаешь ее с рождения и обо всем расскажешь.

— Я… все же поищу кого-нибудь. Есть полгода…

Цвиля пожимает плечами, и колдуна как обухом бьет осознание, что он и впрямь никого не найдет.

— Думаю, назвать дочку в честь последней обды, — звенящим голосом говорит Цвиля.

— Не надо. Лучше назови ее в честь прекрасной Климэн, жены веда Кейрана. Она больше этого достойна.

— Значит, будет обда Климэн. Климэн Ченара. Вот что, пойдем домой, мне вредно долго сидеть на снегу…

…Маленькая Клима агукает в колыбельке, играясь с тяжелой старинной монетой.

Срочные сборы. Сумбурное прощание.

— Дело времени, Цвиля. У Ордена слишком хорошие ищейки, а я среди ведов — важная птица. Древний род, древние знания. Моя голова дорого стоит, а лицо многим известно.

— За меня не тревожься. Муж ничего не знает, а я сумею отовраться. Но кто же теперь воспитает мою Климу…

— Доверять мужу не хочешь? Он ведь любит тебя.

— Любит. Но не сможет. Как бы он вовсе не пропал… после.

— У вас есть в окрестностях хоть кто-то, кому ты могла бы довериться?

— Нет, никого… Послушай, а что если отдать Климу в Институт?

— С ума сошла?! В сердце Ордена!

— Там дают блестящее образование. Моя Клима будет достаточно умна, чтобы взять знания и не попасться на идеологические уловки. Я ее научу. А ты возьми все эти свои бумаги и позаботься, чтобы они попали в институтскую библиотеку. Высшие силы сами пошлют их Климе в руки.

— Это уже слишком. Цвиля, твой план безумен и обречен на провал.

И, как год назад на капище, она вкрадчиво спрашивает:

— А у тебя есть другой план?

Он обреченно мотает головой.

Маленькая Клима начинает хныкать, и Цвиля берет ее на руки.

— Ступай. И в будущем посмотри за меня, как обда Климэн Ченара коронуется в Гарлее…

От видений разболелась голова. Клима лежала ничком, вжавшись щекой в камень. Сердце бешено стучало в ушах.

«Ма-ма, ма-мо-чка», — звал этот стук. Неистово, как никогда прежде.

Самые родные на свете руки обняли девушку со спины, и горчайший холодный комок внутри понемногу начал таять. Клима подняла голову.

Странное дело: она знала, что мамы здесь нет и быть не может, но в то же время четко видела ее перед собой.

«И вправду я на нее похожа…»

На маме было простое платье, в каком Клима ее запомнила. Знакомые черные глаза, только не колючие, а теплые и лучистые. Мама грустно улыбалась, невесомо касаясь Климиной щеки.

— Доченька моя. Какая ты стала. Самая сильная, самая красивая…

Клима моргнула раз, другой — и почувствовала, что плачет.

— Неправда, мама. Я совсем не красавица. У меня нос большой…

— Глупенькая. Разве красоту измеряют носами? Мне только жаль, что тебе еще очень долго нельзя будет полюбить того, кто любит тебя. Но я верю, что когда-нибудь он тебя дождется. А пока что ему придется любить за вас двоих.

— Да при чем здесь любовь, — отмахнулась Клима. — Мама, что мне делать? Я совсем запуталась…

— Вижу, — мама села напротив, точь в точь как в детстве. — Тебе больно и страшно. И мне больно и страшно вместе с тобой. Клима, я успела многому научить тебя. Я старалась, чтобы ни один из дней, отведенных мне, не прошел для тебя даром. Ты умеешь лгать и притворяться, принимать трудные и важные решения, разумно мыслить и строить чужие судьбы. Но я не успела научить тебя одной очень важной вещи, без которой ты никогда не сможешь стать во главе Принамкского края. Эта вещь — доброта.

— Всего-то?

— Без доброты любое твое деяние оборачивается не в пользу, а во вред. Наведение порядка становится кровавыми реками, политические победы обрекают народ сильфов на голодную смерть, союзы превращаются в предательства, а боль и страх следуют за тобой по пятам. Ты сама можешь понять это, если оглянешься на прошедшие годы и вспомнишь, чем оканчивались те дела, которые ты вершила без доброты. Тебе везло: рядом были люди, умевшие восполнить твой недостаток доброты, пусть иногда и без твоего согласия. Вы были почти равны, и ты не могла не прислушиваться к ним. Но недавно это ушло. Теперь ты намного выше, и они уже не в силах вкладывать свою доброту в твои дела. Тебе самой нужно научиться.

— По-твоему, мне следует помиловать благородных господ, которые в лицо клянутся убить меня, подарить сильфам половину наших плодородных земель, и делать вид, будто верю всему, что пытается мне врать Юрген?

Мама покачала головой.

— Не путай мягкость с добротой. Ты выточена из гранита, но и гранит не давит своей тяжестью побеги мха, а обрастает ими и дает приют вытекающей из-под земли кринице. Сейчас ты — иссушенный, голый камень, который можно лишь расколоть на части и выпускать из пращи, убивая и калеча. Позволь мху вырасти на тебе, позволь воде течь через твое сердце и из твоих глаз. Стань не ядром пращи, а капищем, куда идут за спасением и утешением. Высшие силы говорят твоими устами, но ты не всегда верно толкуешь даже свои слова. Вспомни, что ты говорила людям. И повтори это себе.

— Я повторяю каждый день и час. Но без толку.

— Я тебя научу. Помнишь, как мы учились врать? Помнишь нашу старую колоду карт?

Мама перетасовала карты, хотя Клима могла поклясться, что мгновение назад их не было. Она привычно взяла из маминых рук четыре карты.

— Посмотри на меня, — сказала мама, и остальная колода исчезла. — Ты пришла ко мне за помощью, мы родные друг другу. Разве я твой враг?

— Нет…

— Тогда почему ты прячешь от меня карты?

— Ты ведь сама учила…

— Я учила прятать карты от врагов, а не от друзей и тех, кто нуждается в твоей помощи.

— Я должна… Раскрывать карты перед близкими? — попыталась угадать Клима.

— Нет! — мама рубанула ладонью воздух. — Верный урок — не просто раскрыть свои карты, а обменяться ими. Поставить себя на место другого. Понять и принять его. Стать ближе. Продолжить игру без прежнего азарта. Это не игра, а долг. Цель выигрыша — не способ насладиться своим возвышением, а протянуть руку проигравшему и найти для него место. Ты сейчас выше всех, очень высоко. А сверху лучше видно, где чье место. Скажи, кто я тебе сейчас?

На месте мамы возник Тенька. Полупрозрачный, улыбающийся.

— Друг, — уверенно сказала Клима.

— А ты когда-нибудь говорила ему это вслух? Открывала эту свою карту? А может, хоть раз менялась картой с ним? Ты узнала за время знакомства, Клима, каково это, быть колдуном? Не спать ночами за книгами, гореть мечтой, срываться против правил в иные миры, смертельно болеть, а потом выздоравливать, знать многие ответы, но не иметь возможность сказать о них прямо.

Клима могла только покачать головой.

— А теперь кто я? — спросила мама и ненадолго превратилась в Юргена.

— Скорее друг, чем враг. Тот, кто стал другом прежде, чем успел сделаться врагом. И я тоже ему об этом не говорила. Мы порой используем друг друга…

— …И оба от этого страдаете. Но над тобой нет начальства. А на Юргена давят с обеих сторон. Ты хоть раз сочувствовала ему в этом?..

Мама превращалась в Костэна Лэя, Вылю, Валейку, Геру, еще в кучу знакомых, даже в Лернэ, и говорила о каждом такие вещи, которые Клима вроде бы знала, но никогда не считала нужным понять. Например, что с Костэном они похожи больше, чем хочется им обоим. И, как для Климы глупо звучит приказ работать на Холмы, так и Костэн тысячу раз умрет, но не перевербуется. Да и зачем иметь дело с предателем, который тебя ненавидит, если можно подружиться с честным сильфом, прекрасно понимая его устремления? А Лернэ, которая превыше всего ставит доброту, всю жизнь живет с открытыми нараспашку картами. Разве нельзя не уважать ее за эту смелость?

А потом мама превратилась в наставницу дипломатических искусств.

— Враг, — выдохнула Клима с ненавистью.

— А ты посмотри на ее карты.

Небогатая семья, большие амбиции. Изматывающая учеба, путь к цели, в конце которого — насмешки коллег и потные пальцы начальника. Война, кровь, смерть, грязь, институтская опала, ложь и предательство той, кому безоговорочно верила. Снова война, снова предательство, крушение всех идеалов разом. Неожиданная любовь, первая попытка понять, перестроить жизнь иначе. Ведь желание одно — служить на благо Принамкскому краю. Разве зря прошло столько лет учебы? А еще бы любить и быть любимой. Впервые в жизни веря, что не предадут. Но — плен. Но — казнь. Потому что та, в чьих руках оказалась жизнь Наргелисы Тим, не умеет и не хочет смотреть в чужие карты.

Обычный человек мог бы так ошибаться. Обда — нет.

— Мама, но если вот так «смотреть карты» каждого человека и самой ходить с открытыми, ведь каждого можно понять, и каждый смог бы вытереть об меня ноги!

— На то тебе и даровано высшими силами особое чутье. Просто спрашивай у него, чьи карты стоит смотреть.

— Я больше не обда и не могу видеть. Мой дар, наверное, перешел к другому…

Мама с гордостью прищурилась.

— Не думаю, что за двадцать лет успел родиться кто-то получше тебя. Дару по-прежнему не к кому переходить.

Клима переплела пальцы.

— Но если не к кому, и отнять, оказывается, нельзя, то почему я его лишилась?!

Мама наклонилась к ней и поцеловала в лоб.

— А кто тебе сказал, что ты лишилась дара?..

Клима открыла глаза и увидела над собой темный бревенчатый потолок. Было тихо, ветер посвистывал где-то снаружи, трещал фитилек в лампе.

— А вот и наше сокровище проснулось! — Тенька уселся на кровать, придавив кусок одеяла. — Ужинать будешь? Тебе оставили!

— Где я? — спросила Клима, сонно моргая. Тело было затекшим, в голове еще вспыхивали далекие образы прошлого.

— Дома, — развел руками колдун. — Возвращаемся мы с Зарькой на капище, а ты дрыхнешь без задних ног. Не добудиться! Ждали мы до вечера, но не ночевать же там! Хоть края южные, а холодно, до лета далеко. Вот тебя домой и приволокли. Тут, было, панику развели, но я сказал, что с тобой вечно такое интересненькое творится. Поэтому тебя оставили в покое и каши с мясом в котелок отложили. Будешь кашу? Вкусная! А еще пирожки есть и сушеные яблоки.

— Принеси-ка мне лучше нож, — медленно велела Клима.

— Может ты, того, поешь сначала? — Тенька опасливо попытался заглянуть ей в глаза.

— После. Да слезь же с одеяла! — Клима спустила ноги на пол и босиком побежала на первый этаж, где располагалась кухня.

За столом еще сидели, несмотря на вечер. Мачеха лущила сушеные стручки, дети уплетали сушеные яблоки с молоком. Отец в углу орудовал точильным камнем, Зарин примостился рядом, что-то вполголоса рассказывая.

— Нож мне, срочно! — крикнула Клима, не обращая внимания на приветственные возгласы домочадцев. Выхватила у отца из рук остро наточенное лезвие и выверенным жестом полоснула себя по тыльной стороне запястья.

Мачеха вскрикнула, отец дернулся было отобрать нож у спятившей дочери, Зарин вскочил — но в следующий миг все замерли, глядя, как линии порезов заливает ярчайшее зеленое сияние, растворяющее ранки без следа.

— Благодарю, — буднично сказала Клима и положила нож на место. — Где оставленный мне ужин?

— Климушка, — прошептала мачеха, прижимая к груди скомканный фартук. — Неужто ты и впрямь настоящая обда, правительница всего Принамкского края?..

И, глядя на ее широко распахнутые глаза и выставленные напоказ карты, Клима поняла, что эта женщина приняла бы ее любой. Обдой или обычной девушкой, с победой или поражением, здоровой, искалеченной, взрослой или маленькой — просто потому, что родная. Не по крови, а все-таки дочка. И дом мачехи с отцом — Климин дом тоже, каким бы чужим ни казался.

— Да, — сказала Клима. — Это так. В конце мая приезжайте в Гарлей на мою коронацию.

— Что ты, ведь такая даль, — мачеха покачала головой.

Клима подошла к ней, положила руки на плечи и прижалась щекой к щеке.

— А я пришлю за вами своих лучших досколетчиков. Не тревожься ни о чем… матушка.

Прощание вышло нежным и легким. Ни одной слезы, лишь добрые напутствия и пожелания удачи.

— Правду ли говорят, что Институт стоит целехонек? — спросила мачеха, пакуя в дорогу здоровенный узел с гостинцами.

— Еще как стоит, — заверил Зарин.

— Там будут учить лучше прежнего, — пообещала Клима.

— Пристроили бы вы туда Мыську. Он хоть и оболтус, а с головой, читать-писать умеет, считает до полутыщи.

— Хорошо, — кивнула Клима. — После коронации погляжу, на что он способен. А осенью пусть приезжает сдавать вступительные экзамены.

Из-за печки раздался полный восторга вопль, свидетельствовавший о том, что смышленый оболтус Мыська умеет не только читать-писать, но и подслушивать. А еще совершенно не против образования.

Было решено не становиться сразу на доски, а пройтись до околицы, проститься с деревней и лесом.

— Значит, коронуешься в конце мая, — задумчиво проговорил Тенька, шаркая ботинками по дорожной пыли. — Все-таки разрешили!

— Не существовало никакого запрета, — пожала плечами Клима. — Оказывается, я сама не была готова. Жаль только, есть вещи, которые я хотела бы исправить, но уже не в силах.

— Например? — заинтересовался колдун.

— Например, не казнить Наргелису. Дурное, необдуманное решение. Как бы я хотела сейчас поговорить с ней обо всем!..

— Ну-у… ты не расстраивайся! — Тенька прищурился слишком хитро, и Клима тут же заподозрила неладное.

— Ты что-то скрываешь?

— Ага. Только не буянь сейчас, ладно? Словом, никакой казни не было.

Зарин изумленно приподнял брови. Клима остановилась посреди дороги.

— Как — не было? Я же отдала приказ!

— Интересненькое дело! Только что ты жалела о казни, а теперь сердишься, что твой приказ не выполнили!

— Вот именно, МОЙ приказ! Кто посмел?

— Мы с Герой, конечно. Вернее, Гера узнал, что Наргелису казнят, прибежал ко мне, и мы потихоньку решили, что наша милосердная обда немножко погорячилась. Поэтому сейчас Наргелиса сидит в тайном месте со своим женихом, и они оба смиренно ждут, пока ты сменишь гнев на милость. Ну чего, ты злишься? Бежать мне в дом за тазом с водой, пока недалеко отошли?

Клима скрестила руки на груди.

— Тенька. Вы с Герой мои лучшие друзья и великое вам спасибо за ваше самоуправство. Но еще раз вздумаете проворачивать такое за моей спиной — прибью обоих!