Формула власти. Новая эпоха

Глава 11. Запрет

Рыцарь ангелоподобный —

Долг! — Небесный часовой!

Белый памятник надгробный

На моей груди живой.

М. Цветаева

Метель кружила по улицам Кивитэ узорные снежинки. Прохожие кутались в шубы и меховые плащи, спеша поскорее попасть в тепло. На площадях горели жаркие костры, около которых толпились все, кого стужа доконала на полпути. Нынешняя зима выдалась холодной для этих южных краев.

Посреди улицы, в завихрениях метели стояли двое. Вот кому нипочем любые холода, кто готов греться лишь дыханием другого!

— Я люблю тебя, — жарким шепотом. — Никому не отдам, никуда не отпущу. Люблю, люблю! Я живу только для того, чтобы быть рядом с тобой, мне больше ничего не нужно! Ни власть, ни Принамкский край, мне плевать на все, кроме тебя!..

— Сумасшедшая, — немного изумленно, но тоже со страстью. — Ты не думаешь, о чем говоришь!

— Я, кажется, вообще перестала думать. Мне теперь так хорошо, словно в детстве! Нет… лучше. Ведь у меня есть ты. Высшие силы, Веска, я даже не думала, что умею так полюбить!

— Да я тоже как-то… того…

— Тоже меня любишь, да? Тогда целуй! Целуй, где попало, хочу быть рядом с тобой всегда…

— Дурочка моя влюбленная…

Они соприкасаются лицами, и эта метель им одна на двоих.

А за углом тоже стоят двое, но влюбленной парой их, разумеется, не назовешь.

— Видел, да? — измученно прошептал Зарин, растирая окоченевшие ладони. От стужи его, уроженца юга, не спасали даже пуховые варежки.

— Вижу, — хмуро согласился Юра. Для него холод был обычным делом, только шапку сегодня натянул поглубже и прикрыл форменную летную куртку длинным плащом. Нечего горожанам знать, что у них под носом разгуливает агент тайной канцелярии.

На взгляд сильфа, Зарин все-таки сгустил краски от ревности. Нельзя сказать, что Клима с Хавесом идеальная пара, да и обда на первый взгляд влюблена куда больше, чем ее избранник, не ожидавший, кажется, такого напора. Но и более странные союзы бывают счастливыми.

А вот то, что Клима в своей страсти напрочь забыла о долге перед страной, уже плохо. Ладно бы, если любовь ее, как Геру, толкала на подвиги и помогала вершить невозможное. Но нет, обда разом отринула все, чем жила прежде, и стала жить лишь одним человеком — Хавесом. Который сам уже не рад такому повороту. Бесспорно, Клима ему нравится, но не более того.

Юра был согласен с Зарином, что Климу надо спасать. Но не от Хавеса, а от самой себя.

«Начальству ни слова не скажу. И пусть это останется на моей совести! Клима мне жизнь сохранила, причем в последний раз — вместе с рассудком, когда отчитывала после той дурацкой петли. Я не могу не отплатить ей тем же. А там — будь, что будет. Жили же как-то наши предки бок о бок с обдами, и ничего. Значит, пришло время жить нам…»

Тем временем влюбленные перестали целоваться и, взявшись за руки, куда-то направились.

— На чердак идут, — Зарин выглядел мрачнее тучи. Сейчас он, а не Юрген, походил на воробья: нахохленного, облепленного снегом и безнадежно несчастного. — У них в одной из гостиниц снята комната на чердаке. Они всегда там ночуют, а иногда целые дни проводят, только за едой и питьем спускаются.

— Ты и тогда за ними наблюдал? — поразился сильф.

Зарин промолчал, и Юрген не стал больше выспрашивать. На какие только странные поступки не толкает человека безответная любовь! Вот уж кто Климу любит намного сильнее Хавеса…

— За ними на чердак мы не пойдем, — решил Юра. — Мне все ясно. Полетели в Институт.

— В такую метель? — поежился Зарин.

— Главное поднять доску выше снеговых облаков, а там даже солнце светит. Кстати, ты хорошо держишься. Летал прежде?

— Несколько раз, пассажиром, — отмахнулся юноша. — Не всерьез.

— У тебя сильфов в роду не было? Неплохие задатки.

— Юрген, погляди на меня. Какие сильфы? Меня другое тревожит… Мы не рано улетаем? Ты мог бы посмотреть еще…

— Сказал же: мне все ясно.

— Ты поможешь?

Юра вздохнул, решаясь.

— Да, я помогу. Но не тебе или Принамкскому краю, а Климе. Потому что она мой друг. Ясно?

Зарин понуро кивнул. На взгляд Юры, эти подглядывания выкачивали из бедолаги все душевные силы.

— Но как ты поможешь, если мы вернемся в Институт?

— А как я, по-твоему, помогу здесь? Выпрыгну из-за угла перед Климой и выскажу ей все, что думаю?

Судя по виду Зарина, нечто подобное он себе и представлял. Юра усмехнулся.

— Не учи агента работать! Прямо сейчас я ничего не добьюсь. Клима мне не поверит или не захочет слушать, а Хавес наверняка полезет в драку. Значит, надо действовать тоньше.

Он стряхнул с доски налипшие снежинки и принялся отлаживать крепления.

— Как? — спросил Зарин, садясь рядом на корточки.

— О, — с Липкой Юргену редко удавалось почувствовать себя всеведущим. — С помощью трех «К», благодаря которым в этом мире вершатся все дела. Запоминай: «коварство», «критика» и «компромат». Есть, правда, еще три «Д» — «дурость», «доверие» и «доброта», но в нашем деле нужны именно «К». Особенно последнее из них. А в одиночку я компромат на Хавеса не соберу. Посему, летим в Институт и расшевелим там всю вашу компанию. Тоже мне: у них с обдой смерч знает что творится, а они сидят в лазарете, болеют и милуются! Это надо срочно прекратить!

И, глядя на решительно настроенного сильфа, Зарин впервые за долгое время улыбнулся.

— Тенечка, ты такой бледный, — ласково и с состраданием сказала Лернэ. — Поешь супчика…

— Можно подумать, от супчика я сразу нальюсь всеми цветами, как майка Айлаши, — фыркнул Тенька, лежа на подушках. — Нет, Лерка, я теперь таким бледным навсегда останусь. Привыкай!

— Тебя твоя вспыльчивая пассия не разлюбит? — усмехнулся Гера.

— Не-а. Айлаша сказала, это модно. Когда волосы белые, а глаза почти желтые. И теперь она согласна даже на наш чудовищный средневековый водопровод с латунными краниками. Но я ее успокоил, пообещав, что краники у нас будут медные и безо всякой ржавчины!

Они сидели в лазарете впятером: сам колдун, Лернэ, Гера, Зарин и Юрген, который настоял на этой встрече без лишних ушей. Сильф хотел позвать и Вылю, но та отказалась, сославшись на дела по изменению системы образования. Похоже, из разведчиков девушка окончательно перешла в наставники, и чувствовала себя прекрасно. Юрген и ей задал вопрос про диковинные доски. Выля замялась и сказала, что не уполномочена отвечать, еще больше уверив сильфа: с досками нечисто.

Но разобраться с Климой сейчас было для Юргена важнее.

— Друзья, — начал он. — Вы видели, что творится с вашей обдой?

— А чего с ней? — насторожился Тенька, которому новостей рассказывали мало, не желая тревожить хрупкий выздоравливающий организм.

— Просто любовь, — пожал плечами Гера. — Клима тоже человек и способна полюбить. Разве это плохо? Прости, Зарин, но выбор был за Климой, она его сделала, и мы не вправе осуждать.

— Любовь — прекрасное чувство, — нежно прозвенела Лернэ и украдкой глянула на Геру.

— Клима влюбилась в Хавеса? — вытаращил глаза Тенька. — Интересненько это она придумала! С чего бы?

— Ты умирал, а Хавес первым ее утешил, — тихо пояснил Зарин.

Тенька закинул руки за голову.

— Я всегда предчувствовал, что нашу злокозненную обду может покорить только еще больше феерическая наглость, чем у нее самой! Ну-ну, и как она совмещает свои чувства с крокозябровой кучей текущих дел?

— В том и проблема, что никак, — сообщил Юрген.

— Бедняга Хавес сидит под ее дверью не приласканный? — предположил Тенька, все же берясь за супчик, пока не остыл.

— Как раз наоборот! Хавес окружен любовью так, что не знает, куда деваться. А не приласканы все остальные, и бумаги в Климином кабинете разгребает какой-то юнец по имени Валейка.

Тенька переменился в лице. Даже ложку отложил.

— Интересненько это получилось, — протянул он. — Давно она так?

— Скоро месяц будет, — ответил Зарин. — Почти столько, сколько ты болеешь.

— Ну, надо же! Стоит разок заболеть или исчезнуть, и всё начинает катиться к крокозябрам! — Тенька оглядел друзей, особенно уделив внимание Гере. — Но вы-то придумали уже, как будем родину спасать?

— Мы тебя спасали, — понурился Гера.

— Ну, это месяц назад. А потом? Когда вы тут просто сидели с Леркой, наблюдали, как меня лечат, и подавали новые блокноты взамен исписанных.

— Мы не знали, — Лернэ виновато прижала к губам кулачки, хотя уж с нее-то никто не спрашивал.

Гера по обыкновению рубанул напрямик:

— Я думал, что Зарин преувеличивает, и поэтому ничего не делал.

Юрген покосился на несчастного влюбленного.

— Может, в чем-то и преувеличивает. Но в том, что Клима больше не занимается обязанностями обды — ни капли. Я сам тому свидетель.

Тенька приподнялся на подушках, но вскоре плюхнулся обратно. Он был еще очень слаб.

— А поговорить с Климой кто-нибудь пробовал?

— Я слышал, Валейка пытался, — припомнил Зарин. — Еще давно. Но Клима даже не стала его слушать. Приказала делать, что говорят, и улетела на очередную прогулку в Кивитэ.

— Так она даже не в Институте крутит шашни? — изумился Тенька. — Интересненькие дела у вас творятся! Чего, только Валейка здравомыслящий оказался?

— Еще Ристя, насколько я слышал, — добавил Зарин. — Но не знаю, что Клима ответила.

— Да, теперь Ристя ходит с сердитым видом и на всех огрызается, — кивнул Юрген. — Вряд ли Клима могла сказать ей приятное.

— Ну, вы даете, — констатировал Тенька. — У вас под носом обда пропадает, и хоть бы хны! Хорошо, Юрген прилетел и решил немножко побыть порядочным другом, а не беззаконным воробушком из тайной канцелярии.

Юра почувствовал, что краснеет, и поспешил отвести глаза. Про неудобный для окружающих Тенькин дар он прекрасно знал.

— Но что же теперь делать? — вопросил Гера. — Как мы можем помочь, если Клима настолько влюбилась, что никого не слушает? Если только с самим Хавесом поговорить…

— Его она тоже не слушает, как ни странно, — поведал Юрген. — Хавес напоминает ей про дела, а она только отмахивается. Ничего за страстью не видит.

— На Климу совсем не похоже, — поразился Гера.

— Как раз вполне в ее духе, — пожал плечами Тенька. — Если нашей дорогой обде чего-нибудь втемяшится в голову, она не пожалеет сил и средств, и советов не послушает. С какой фанатичностью она добивалась власти, так же теперь предается любви. Интересненькое свойство натуры!

— Но неудобное для окружающих, — отметил Юра. — Если мы не можем переубедить Климу, значит, нужно сделать так, чтобы она все поняла сама.

— Правду говорили мудрые люди на ведской стороне, — с удовольствием отметил Тенька. — Сильфийское коварство не знает границ! Так чего ты придумал?

— Мягко подтолкнуть Климу к мысли, что Хавес не так хорош, как ей кажется.

— Легко! — в сердцах проворчал Зарин. — В нем нет ничего хорошего!

— Зарин этим заниматься не будет, — постановил Юра.

— Почему? — возмутился тот.

— Во-первых, ты слишком пристрастен. А во-вторых, ничего не смыслишь в искусстве интриги. Свое дело ты сделал: вовремя поднял тревогу. Теперь займемся мы.

— Кто — «мы»? — уточнил Гера. — Я тоже ничего не смыслю в интригах, а Тенька лежит пластом.

— Ты хотя бы не пристрастен, — напомнил Юра. — А Теньку я хочу расспросить. Вы ведь односельчане с Хавесом, верно? Расскажи мне о нем как можно больше, чтобы я знал, с какой стороны подступиться к делу.

— Ну… — Тенька поскреб белобрысую макушку. — Мы с Веской не особо ладили. Он задира, я колдун. Вечно девчонок делили! А как он узнал, что обда вернулась, да еще живет у меня, так вовсе зеленый от завидок ходил. Хотя Клима ему понравилась! Как девчонка, в смысле. Так что, Зарька, не думай: ее титул для него не главное. Но и не последнее, врать не буду!

— Значит, Хавес волокита, — безжалостно заключил Гера, — как и ты.

— Я не волокита, — без стеснения отперся Тенька. — Мне девчонки нравятся! Особенно Айлаша.

— Твои девчонки к делу не относятся, — усмехнулся Юрген, которому тоже в свое время доставляло удовольствие общество прекрасных сильфид. — А вот Хавесовы — очень даже. Он кроме Климы на кого-нибудь глаз положил?

— Кто ж его знает, — пожал плечами Зарин, к которому, как к соседу по комнате, адресовался вопрос. — Я за ним прежде не следил!

— В Институте вроде никого, — припомнил более любопытный и пронырливый Тенька. — А если тебе сплетни нужны, то лучше Гульки никого не найти.

— Ты чего, — испугался Гера. — Если Юрген пойдет к Гульке, то назавтра весь Институт в подробностях будет перемывать обде косточки!

— Что-то мне подсказывает, они занимаются этим последний месяц, — фыркнул Тенька. — Да и раньше, чего только про Климу не болтали. Так что вреда от Гульки не будет, сплошная польза. Ты сходи, Юрген.

— Хорошо, — сильф поднялся со стула и решительно одернул голубой мундир. — Где ее найти?

На взгляд Юргена, у Гулины Сой было одно-единственное достоинство: она прекрасно говорила по-сильфийски. Правда, еще большим достоинством могла бы стать ее немота. Тот, кто утверждает, будто болтуны являются находкой для любого разведчика, просто никогда не сталкивался с Гулькой.

— …А еще вот Выля. Юра, ведь вы знаете Вылю? Ох, до чего страшно она поругалась на днях с нашей прежней наставницей полетов! Все оттого, что Выля хочет переписать методики преподавания, а госпожа… то есть, сударыня наставница считает их правильными, ведь она автор многих! Хотя, ее новая кофточка весьма неплоха. Говорят, ей помогала выбирать Ристинида, и сама возила в город к портнихе. Ристинида теперь никому не отказывает, если просят помочь с нарядами. Считается, у нее великолепный вкус. Наверное, будь мы не на таком военном положении, она сделалась бы законодательницей мод. Хотя, по-моему, тут дело не столько в чувстве стиля, сколько в излишне задранном носе…

— Гуля! — недипломатично перебил ее Юрген. — Вы мне начали рассказывать, что Хавес часто ездил в город один!

— Я? Ах, да. Конечно. Ведь он поначалу Вылю просил его на доске подбросить. Но Выля та еще злючка бывает, тем более, после того, как Хавес ей нахамил. Он, знаете ли, всем хамит. Деревенщина. Говорят, в деревнях очень дурное воспитание! Вот я знаю одного командира…

Больше всего на свете Юрген жалел, что не может взять девушку за волосы, перевернуть, потрясти и просеять все высыпавшиеся из нее сплетни сквозь частое сито, чтобы сразу выделить главное.

Он уже узнал в подробностях о жизни Выли и Ристинки. О том, кто убирается сейчас в покоях обды, а кто опасается туда заходить, и по каким причинам. О том, что ходят слухи, будто у Теньки есть две незаконных жены и семеро внебрачных детей не от них. О том, что караульные делают ставки о сроках свадьбы Геры и Лернэ. А сами Гера и Лернэ, кажется, еще не догадываются, что у них непременно будет свадьба. И лучше бы в июле, потому что Гулька сама планирует поставить. А уж сколько было россказней про Климу во всех возможных вариациях!..

Единственным человеком, о котором Гулька ни разу не упомянула, был скромный секретарь Валейка. И Юрген ощутил, что невольно начинает опасаться своего будущего коллегу. Поистине страшен тот, о ком даже сплетен не ходит.

— А вот еще говорят…

— Гуля!

— Ой! — подскочила она. — Почему вы так резко кричите, я ведь могу испугаться.

— Прошу прощения. И все-таки, что вы говорили про Хавеса?

— Ах, про Хавеса? Это который сейчас за Климой ухаживает? Хотя, по правде говоря, между нами: скорее она за ним. Ну, так вот. Хавес этот, я вам скажу, скучный человек. Хотя, Лейша со мной бы не согласилась. Хавес как-то раз звал ее в город, уверяя, будто нашел отличный трактир, где за бесценок наливают лучшую медовуху в стране. Приврал, конечно. Лучшая медовуха была у нас в усадьбе — отец нанял повара, кузиной которому приходится…

— Гуля! Как название того трактира?

— А вы хотите меня пригласить? — кокетливо улыбнулась девушка.

— Я не… а впрочем, пожалуй. В Институте так душно для сильфа, а в этих закрытых кабинетах тем более. Вы не против составить мне компанию на прогулке по зимнему Кивитэ? — Юрген подумал, что когда все это закончится, Клима будет ему крепко должна. Хотя, один должок уже можно попробовать стрясти. — Вы покажете мне окрестности, прокатите на ваших новых досках…

— На досках? Ох, — Гулька наморщила лобик. — Каких досках?

— Ну, как же, — Юрген изобразил вежливое недоумение. — Мне уже столько про них рассказывали! То чудо, которое изобрел Тенька.

Нет, с теми досками явно было нечисто. Настолько, что Гулька даже закрыла рот. Но, увы, ненадолго.

— Право, не знаю, о чем рассказывать. Это вовсе не доски. Просто замена саням на зимнее время.

«Они сговорились, — не поверил сильф. — И Зарин, и Гулька, и наверняка весь Институт. С Климы сталось бы приказать подобное, когда она еще занималась делами. Всей шайкой разыграть спектакль перед агентом тайной канцелярии. Ну-ну. Посмотрим, кто кого перехитрит!»

— О, честное слово, я заинтригован! Так вы покажете, как ваши доски перемещаются по снегу?

«Откажется — значит, доски, возможно, летучие, и нашим ученым придется ломать головы, как такое могло удаться человеку. Ну, Тенька!»

— Что ж, — вздохнула Гулька, словно решаясь. — Я буду рада показать вам. Когда договоримся о встрече? Сегодня до шести я занята, завтра весь день свободна, а послезавтра…

«Значит, не летают, — размышлял тем временем Юрген. — И Тенька изобрел не доски, а какие-нибудь новаторские мокроступы. Тоже ценные сведения для тайной канцелярии, но ничего из ряда вон. Вода, то есть, снег — стихия людей. И Тенька вполне мог удачно поколдовать. А форму доски просто взял за образец нового изобретения. А если нет? Может, Гулька надеется меня надурить? В самом деле, любопытно, как она думает скрыть от меня, что мы летим по воздуху, а не тащимся по снегу? Уже молчу о том, что ей нужно будет беречь доску от влаги и ловить ветер у самой земли, а на такое даже я не способен. Загадка».

Сильф не хотел маяться ожиданием целые сутки, поэтому они договорились сегодня же, на шесть.

В условленное время Юрген зашел за Гулькой и та, с особым шармом расправляя вокруг тонкой шеи воротник летной куртки, предложила спускаться к подставкам.

«Все-таки летное нацепила!» — торжествующе подумал Юра.

Крепления на странных досках тоже были необычные. На некоторых — явно старые сильфийские, очищенные от ржавчины и покрытые дешевой краской. А на других креплений и вовсе не было, вместо них кто-то приколотил гвоздями обычные обрывки каната, сложенные петлями.

Гулька сняла такую, «канатную» доску, и направилась к дверям Института.

— Извините за это, — она смущенно указала на петли. — Выглядит неаккуратно, но в деле неплохо. Мы сделали заказ на крепления получше, но мастерам нужно время. Знаю я одного мастера, так, говорят, он…

Под неумолкающий Гулькин щебет они спустились с институтского крыльца, где начиналась широкая заснеженная аллея, ведущая мимо сада к высокой арке распахнутых ворот. За воротами начиналось сплошное снежное поле. Между сугробами петляла тонкая линия, в которой едва угадывались очертания проезжей дороги.

Гулька положила доску на снег и села верхом, ухватившись за канатную петлю.

— Устраивайтесь позади меня и держитесь крепче. Мы поедем куда быстрее, чем на лошади с санями.

Она что-то сделала с носом доски, и тот задрался вверх, почти как у настоящих саней или лодки. Юрген успел заметить несколько рычажков и подивиться полету Тенькиной мысли. Смерть колдуна стала бы большой потерей для Принамкского края. Но и не меньшей выгодой для Холмов. Хорошо, что здесь от Юргена ничего не зависело. Маяться совестью еще и за Теньку было выше его сил.

Он сел позади Гульки, по ее примеру не свесив ноги, а чуть согнув в коленях и поставив по краям доски. Одной рукой обнял девушку за талию, а другой вцепился в канат.

— Готовы? — спросила Гулька.

Впервые в жизни перед полетом на доске Юргену сделалось страшновато. Смерчи знают, какую пакость выдумал Тенька! Остаться бы целым…

— Готов, — твердо ответил он.

Доска трепыхнулась, но иначе, совсем не так, как он привык. А потом с места сорвалась вперед, ловко скользя и ни на палец не отрываясь от земли. Юрген видел, как на бока доски налипают комья снега и крохотные ледышки, чувствовал под собой каждый сугроб, через который они перескакивали. Нет, доска не летела, а ехала.

Но как ехала! Институт остался далеко позади. Ветер свистел в ушах не хуже, чем в воздухе, только сейчас к ветру примешивалось столько потревоженного снега, что у Юргена заиндевело лицо. Вдобавок, он ощутил, как к горлу подкатывает неприятная тошнота. Тридцать четыре смерча! В воздухе он мог закрутить дюжину мертвых петель одним махом, а тут, на каком-то скребке с канатами, его укачало в первые же полчаса!

Стиснув зубы, он все-таки дотерпел до того, как башни Кивитэ из крохотного пятнышка на горизонте выросли во внушительную громаду, и в подробностях уже можно было рассмотреть ворота.

— Гуля, остановитесь! — заорал Юрген из последних сил, и когда почувствовал, что изобретение смерчева колдуна тормозит, свалился прямо на ходу, зарываясь лицом в снег и моля Небеса, чтобы нестерпимая дурнота отступила и не довела до позорища.

Гулька встала рядом: бодрая, раскрасневшаяся и ничуть не уставшая.

— Что с вами, Юра? — изумленно и встревоженно спросила она, осторожно трогая его за плечо. — Вам нехорошо?

— Все в п-порядке, — сдавленно ответил сильф, заставляя себя поднять голову. — Но давайте оставшийся путь до города проделаем пешком! Ах, право, здесь такие живописные окрестности. Снег и… м-м-м… снег. И вы, должно быть, еще столько хотите мне рассказать…

Выбирая между Гулькой и Тенькиным скоростным мокроступом, он предпочел все же Гульку. От той хотя бы не укачивает.

Стража на городских воротах очень хорошо знала Гульку, поэтому пропустила их без вопросов, а на еще зеленоватое лицо Юргена покосилась с состраданием. Наверное, решили, это девица его до дурноты уболтала. Ну и пусть. Сильф был не уверен, что сможет признаться в истинной причине даже Липке.

— Холодно, — Гулька сняла варежки и растерла порозовевшие от холода кончики пальцев. — Я родом из пригорода Мавин-Тэлэя, там не бывает таких студеных зим!

— На Холмах случались и похолоднее, — поделился Юрген. — Но я не против зайти куда-нибудь погреться и выпить. Где находится тот трактир, куда Хавес приглашал Лейшу? Надеюсь, там еще делают укропник или совсем перешли на ромашку?

— В Кивитэ вы найдете все! — заверила Гулька. — Идемте, Юра. Я прекрасно знаю дорогу. Между прочим, кума владельца этого трактира говорит, будто…

— Ведите, — разрешил сильф, которому было плевать на всех кумовьев, вместе взятых. Лишь бы выпить чего-нибудь горячего и, желательно, с кислинкой.

Трактир занимал весь первый этаж жилого дома, но было там, несмотря на немаленькую площадь, по-домашнему уютно. На деревянных столах лежали кружевные скатерки, на лавках — мягкие подушки. В печи вкусно пахли пироги, а в большом котле кипела вода для укропника, ромашки и всего, что только гости пожелают.

Вскоре Юрген сидел на лавке, рядом дымилась большая кружка вполне сносного на вид укропника, а в руках был пирог с восхитительно кислой принамкской клюквой. И даже болтовня Гульки больше не раздражала.

Девушка сняла летную куртку, шапку и платки, оставшись в старенькой форме орденской летчицы, только с золотистой повязкой на рукаве. От снега ее пушистые пепельные волосы совсем закурчавились, как у настоящей сильфиды.

В трактире был полумрак, и Юрген едва не подавился пирогом. Показалось, напротив сидит совсем другая девушка, и пепельные кудряшки точно так же обрамляют юное остроносое личико, а глаза зеленые-зеленые, совсем как у Рафуши и их общего отца…

— Ой, Юра, вы меня сегодня весь день пугаете. У вас такой взгляд… — она чуть приоткрыла маленький ротик и придвинулась ближе. — Вы хотите что-то мне сказать?

Их лица оказались совсем рядом, и Юрген с внезапной безнадежной ясностью осознал, что девушка перед ним не та. И ту он больше не увидит никогда.

— Нет, — он отвернулся к столу. — Простите, Гуля. Не нужно. Вы… вы напомнили мне мою жену. Она умерла почти год назад. Простите.

Гулька отпрянула и впервые за все время замолчала. Так они и просидели без единого слова, пока пили горячее, каждый из своей кружки.

Напротив было окно, выходящее на улицу. И в этом окне Юрген вдруг увидел знакомую куртку, и знакомую развязную походку.

Хавес куда-то шел без Климы. Шел один.

Юрген сам не помнил, как сорвался с места.

— Тысячи извинений, Гуля. Я буду вам очень признателен, если вы подождете меня здесь. Возьмите пирогов, я угощаю вас.

— А вы куда? — она сидела спиной к окну и ничего не видела.

— Обо всем после. Я, кажется, нашел то, что мне нужно!..

Зимние ночи долгие и черные с серебром. Зимними ночами стонет вьюга, обиженная кем-то тысячи лет назад, и мечутся по небу рваные белесые тучи. Лучше всего смотреть на зимнюю ночь из окна теплой комнаты, когда ярко светят лампы, полные масла, и угли в жаровне алые с рыжиной. Тогда зимняя ночь покажется уютной.

Другое дело застать непогоду в бескрайнем поле, когда всего тепла — лишь дыхание, белым паром оседающее на снег. Тогда с тоской вспоминаются многочисленные дома, где подчас незнакомые, совсем чужие люди зажигают масляные лампы и вместе сидят около жаровен, лакомясь чем-нибудь горячим и без страха посматривая в окна. Хочется оказаться под таким окном, стучать в него, молить впустить, принять в теплую семью лишь на одну страшную вьюжную ночь, пока захлебывается криком что-то в небесах и белый пар дыхания не в силах отогреть замерзшие пальцы.

У Климы этой ночью были лампы и жаровня, было окно, за которым выла вьюга, и теплая комната, где не слышно этого воя. Но Клима все равно чувствовала себя путником на безлюдной холодной дороге. Потому что с нею рядом не было самого важного — Хавеса.

Обда задумчиво переплела пальцы и оглядела свой кабинет. Все казалось чужим, принадлежащим не то прошлой жизни, не то просто другой девушке по имени Клима, которая дожила почти до двадцати лет, но так ни разу не полюбила. Эта другая, прежняя Клима хотела каких-то глупых и смешных вещей: власти, мира в своей стране и чтобы в общем бюджете сошелся расход с доходом.

«Почему он ушел сегодня? — с тенью обиды подумала Клима. — Почему время от времени ему надо быть одному, если мне одной — плохо?»

Она посмотрела на свой стол, где лежали наполовину разобранные Валейкой документы. Работать не хотелось.

Клима раз за разом проживала тот миг, когда она позволила себе заметить Хавеса. А потом — их путь до Гарлея, дни бдения на капище, пролетевшие, как в тумане.

«А что нам было нужно в Гарлее?» — вдруг пробилась сквозь сладкие воспоминания оглушающе острая мысль. Осколок от нее прежней.

Клима вспомнила про Теньку. И поняла, что даже не может толком сказать, поправляется тот или нет. Потому что не спрашивала. Все мысли занимало невероятное, ошеломляющее чувство любви. Клима решила как-нибудь узнать о Теньке. Но не сейчас. Сейчас ей хотелось свернуться в комочек и всем существом обратиться в ожидание новой встречи. Когда можно будет улыбнуться Хавесу и ожить.

Девушка присела на край стола, тронула ладонью несколько свитков. Ее взгляд наткнулся на конверт, надписанный по-сильфийски.

«Откуда у меня сильфийская почта? Юра прилетел? А почему мне не доложили? С другой стороны, я велела меня не беспокоить. Подождет, не развеется. Всё на свете подождет, как я почти двадцать лет ждала любви. И все-таки странная у меня любовь. Не могу надышаться. Как будто это последний глоток воздуха, а я — утопленница…»

В кабинет постучали.

Клима встрепенулась, хотя интуитивно почуяла, что это не Хавес. Она подошла к двери и несколько раз повернула ключ в замке, отпирая. Эта привычка закрываться появилась у нее еще в доме Теньки.

На пороге стоял Юрген, и вид у сильфа был плачевный. Лицо бледное с прозеленью, весь в снегу, один серебряный погон наполовину оторван, фиолетовые глаза лихорадочно блестят.

— Клима! Какое счастье, что я тебя застал!

Девушка посторонилась, впуская его в кабинет.

— Доброй ночи, Юра. Можно подумать, ты искал меня не в Институте, а пешком облазал окрестные леса.

— Считай, что так, — выдохнул он, вытряхивая из курчавых волос снежинки пополам с каплями воды. — Это новое Тенькино изобретение, которое по снегу ездит — сущее крокозяброво исчадие! Никогда не падал с доски, а тут р-раз, и головой в сугроб на полном ходу! Бр-р, — Юра скинул куртку и протянул к жаровне озябшие руки. — Даже представить себе не мог, что здесь, в Принамкском крае, меня угораздит замерзнуть!

— Тебя Гера решил прокатить? — уточнила Клима, мысленно сетуя, что понятия не имеет, как посол Холмов проводит время в Институте и когда точно он тут появился.

— Почти, — улыбнулся Юрген, нежась от тепла. — Небеса, как же хорошо! В поле жуткий холод. Не удивлюсь, если этой зимой ваша Принамка замерзнет!

«Ему что-то нужно, — подумала Клима, пытаясь заставить себя отвлечься от воспоминаний о Хавесе. — Иначе бы он не явился сюда в таком виде, и не нес всякую чушь о погоде. Может ли это быть связано с Тенькиными досками? Вполне. Если Гера проболтался…»

Но и эта мысль не вызвала у Климы прежней заинтересованности. Да пусть болтают, что хотят. Сколько можно думать за них, отказывая себе во всем, особенно в любви? С семи лет — сирота без матери, с четырнадцати — обда. Ни дня не прожито для себя!

Сильф стряхнул с погон тающие сосульки.

— Кто начнет наш традиционный обмен новостями?

— Говори первым, — Клима сделала повелительный жест рукой и устроилась в кресле. Каким бы поздним и нелепым ни был визит Юргена, он поможет скоротать время до встречи с Хавесом.

— На твоем столе лежит письмо от Амадима. Ты была права: ему понравилась идея о женитьбе на Ристиниде Ар. И теперь он ждет ее в гости, чтобы лично уговорить. Ну а с тобой хочет обсудить размеры свадебных подарков, — сильф подмигнул. — Ведь договор о купле-продаже в силе?

Клима со вздохом подтянула колени к подбородку, сжимаясь в комочек.

— Я не знаю, — тихо сказала она.

— То есть, как? — ей почудилось, что Юра изумился фальшиво. — Всё устроилось, как ты хотела, а теперь сдаешь назад?

— Не знаю, разумно ли заставлять Ристинку быть с тем, кого она не любит.

— Тебя стали волновать такие мелочи?

Клима сжала переплетенные пальцы и закусила губу.

— С недавних пор — да.

— С тех самых, как ты сама полюбила? — вкрадчиво и серьезно уточнил Юрген в тишине.

— Неплохо работаешь, тайная канцелярия, — усмехнулась Клима без улыбки.

— Здесь о вас с Хавесом не знает только ленивый, — он пожал плечами. — А я прилетел несколько дней назад.

— Валейка хорошо тебя принял?

— Вполне сносно. Но я предпочел бы, чтобы принимала ты.

— Хавес для меня важнее посольских дел, — отрезала Клима.

— Вернее, дел вообще, — Юра сел на подлокотник ее кресла, пристально глядя в лицо. — Может, ты и титул свой Валейке передашь?

— Если бы могла, — задумчиво сказала Клима, — то, пожалуй, передала бы.

Сильф на миг умолк, а потом спросил:

— Но как же все, к чему ты стремилась столько лет?

— Может, это было не то, к чему следует стремиться? — задумчиво проговорила Клима. Она словно отвечала не только Юргену, но и себе.

— Мир в твоей стране — не то?

— Не знаю, — повторила Клима. — Я просто хочу быть рядом с ним. И любить его. Мне больше ничего не нужно.

— Неужели ты предпочтешь одного человека всему Принамкскому краю?

Обда подняла глаза на собеседника.

— А ты бы предпочел своей стране жизнь с Дашей?

Юра скривился, сглатывая болезненный комок.

— Мы оба служили Холмам и делали это в равной степени. У нас никогда не было такого выбора. А у тебя он, выходит, есть. Итак?

— Если человек стоит того — почему бы нет?

— А если он не стоит?

— Что ты имеешь в виду?

— Клима, — он положил ей на плечо руку, легкую, как у птицы крыло. — Равна ли любовь и верность Хавеса любви и верности тебе Принамкского края?

— Конечно, — без колебаний ответила девушка. — Он любит меня и никогда не предаст. Меня никто не может предать.

— А ты можешь предать Принамкский край?

Клима тряхнула плечом, сбрасывая руку.

— Юра, чего ты хочешь от меня? Я семь лет кровью и потом добиваюсь любви этой страны. Я так устала! Мне впервые в жизни тепло, когда обнимают. Так зачем нужны были эти семь кровавых лет, если можно просто взяться за руки и пойти на каток?

— Чтобы могли пойти и другие. Без боязни быть убитыми на войне.

— И из-за этого я должна отказаться от самого дорогого, что есть у меня в жизни?

Юрген слез с подлокотника и протянул ей руку.

— Пойдем со мной.

— Куда?

— Ты ведь сидишь здесь и ждешь Хавеса, верно? Так пойдем, я отвезу тебя к нему.

— Ты знаешь, где он?

Сильф кивнул, и Клима обратила внимание, что он так и не снял летную куртку. Получается, с самого начала знал, чем обернется их разговор.

Что он замышляет?..

У подставки Юрген с содроганием прошел мимо Тенькиных досок и взял свою.

— Не сочти меня невежей, — пояснил он, — но третий раз я на этот подвиг не способен! Твоего колдуна за некоторые изобретения следует изолировать от нормального общества!

Климу интересовало другое.

— Мы куда-то полетим? Разве Хавес не в Институте?

Юрген молча покачал головой и жестом пригласил ее ставить ноги в крепления. Благо, к доске сильфа прилагалась дополнительная пара, если вдруг придется брать пассажира.

До Кивитэ они летели в тишине, преодолевая снег и вьюгу. Сильф сосредоточился на управлении доской, а обда, держа его за пояс, щурила черные глаза под заиндевевшими ресницами, пытаясь догадаться, что ждет ее дальше. Там, за метелью, за будущим, за поворотом жизни, за рубежом двадцати лет. Интуиция тревожила ее, чутье заставляло сердце болезненно замирать. То ей казалось, что она досматривает последние мгновения сладкого сна, и сейчас ее разбудит кто-то требовательный и грубый. То мнилось, будто она тонет в этой ночи, метели, во вьюге чуждых ей чувств, которые случились в ее жизни, хотя их не должно было быть.

У умелого досколетчика путь от Института до Кивитэ занимает не больше получаса. Поэтому когда доска мягко приземлилась на площади за городскими воротами, Клима даже не успела начать мерзнуть.

И в поздний час Кивитэ не спал. Горели фонарики, призывно светились окна трактиров, там и тут слышались разговоры, бодрые крики, пение. У ворот, по главным улицам и площадям гуляли люди, в тупиках, переулках и жилых кварталах было потише.

Справа от площади начиналась знакомая аллея, которая доходила до самого катка. Но Юрген повел спутницу налево, туда, где было больше всего трактиров и подвальчиков, пахло глиняным жаром печей и вкусной едой, а смех звучал особенно сытый и громкий.

Клима молчала, не задавая вопросов. Больше всего ей хотелось вырвать руку и убежать прочь, потому что чутье не предсказывало ничего хорошего. Но все же она еще была обдой. И не привыкла прятаться или отступать.

Они прошли почти всю улицу, не заглянув ни в один приветливо распахнутый трактир. Лишь в конце Юрген остановился под большой аляповатой вывеской, сделанной из старой бочки. Он открыл тяжелую кованую дверь, из-за которой сразу хлынула громкая музыка, и все так же молча пропустил обду вперед.

Веселье тут было в самом разгаре. Ярко сияли лампы вперемешку с колдовскими светильниками, с темного деревянного потолка свисали гирлянды из кружев и ленточек. Клима бывала здесь раньше несколько раз, но не вечером, поэтому столько народу не видела.

За столами пили медовуху воины и работяги, какой-то купец в кругу друзей отмечал праздник, и его стол ломился от румяных пирогов. Сновали девушки с подносами, успевая улыбнуться и подмигнуть каждому.

Посреди помещения возвышалась стойка трактирщика — массивное деревянное сооружение, круговой стол, в центре которого на полках стояла разнообразная выпивка, красиво убранная все теми же ленточками. Около стойки вовсю трудились несколько музыкантов: флейтисты и барабанщик. С внешней стороны стола на высоких табуретах сидели посетители. Особенно бросалась в глаза одна шумная компания.

Хавес развалился на табурете в окружении сразу четырех девиц, вид у него был пьяный и довольный. Рядом пристроились несколько мужчин, по виду — горожан. Они по очереди и явно за свой счет подливали Хавесу в чашу вино.

— …Да что там обда, — развязно и громко, чтобы слышали все желающие, продолжил он начатую прежде фразу. — Под юбкой обычная девка, в любой деревне таких завались!

Юрген не видел лица Климы, но ему хватило посмотреть на ее спину, чтобы стало не по себе. Сильф отошел к стене, стараясь слиться с окружающей обстановкой. Он уже был тут лишний.

Наверное, Хавес затылком почуял неладное. А может, взгляд Климы, направленный на него, обрел способность бить не хуже кулака. Хавес обернулся и застыл.

Трактирщик тоже заметил новую посетительницу, более того, узнал в ней обду. И понял, что она слышала последние слова. Бутыль вина выпала из его рук и с грохотом разбилась. По деревянным доскам пола потекло густое и алое.

Замер барабан, взвизгнула, умолкнув, флейта. Как-то разом затихли смех и гомон, купец прервал недосказанный тост, работяги не донесли до рта кубки, солдаты вскочили и вытянулись, как на смотре.

В гробовой тишине Клима сделала шаг к стойке. От стука ее подошв о пол все невольно вздрогнули.

Прежде Юргена это миновало, а теперь он чувствовал, как обда распространяет вокруг себя какую-то невиданную жуть, от которой не спрятаться, даже забравшись под стол.

«Нет, тайной канцелярии тут делать нечего», — отстраненно подумалось ему.

Хавес всхлипнул, срываясь с места.

— Климушка! — хрипло и заискивающе выдохнул он, пытаясь обнять обду, но не смея прикоснуться. — Прости, дурака! Спьяну все… Зря…

Клима оттолкнула его, и Хавес упал на колени.

— К-клима… — его срывающийся голос в тишине прозвучал жалко.

Обда подошла к стойке и села на то место, где раньше был Хавес. Девицы как-то незаметно исчезли, точно сильфиды, умевшие развеяться от испуга.

— Почему так тихо? — впервые заговорила Клима, и Юрген поразился, как твердо и спокойно звучит ее голос. — Музыканты, вы зря едите свой хлеб?

Просто страх перед обдой оказался слабее страха перед ее персональным недовольством. Первым еле слышно ударил барабан, к нему присоединились задыхающиеся флейты. Мелодия была той же, но веселье из нее ушло. Эта музыка в по-прежнему тихом трактире казалась жестоким фарсом.

— Ч-что желает сударыня обда? — осведомился трактирщик, даже не порываясь убрать осколки разбитой бутыли и вытереть лужу.

— Угости меня вином на свой вкус, — милостиво разрешила Клима.

Перед ней почти мгновенно возник красивый хрустальный кубок. Ни у кого из посетителей таких не было. Видимо, приберегали для особого случая.

Клима отпила крошечный глоток и поставила кубок обратно на столешницу.

— У тебя хорошее вино, — сказала она негромко. — Так не наливай же его всякой мрази.

После чего неспешно встала и направилась к выходу. Дверь хлопнула на ветру.

Музыканты измученно затихли.

Трактирщик сдвинул брови, разом став старше лет на десять, и повернулся к Хавесу, который все так же стоял на коленях.

— Слышал, что сказала золотая обда? Вон отсюда, и чтоб в этом городе тебя больше не видели!

Побелев, Хавес вскочил и выбежал из трактира. Юрген понаблюдал, как трактирщик берет половую тряпку, как начинают перешептываться люди и возвращаются на свои места сгинувшие девицы. А потом неслышно вышел вслед за Хавесом.

Хавес нагнал Климу, когда та свернула в обледеневший переулок.

— Пошел прочь, — сдавленно велела она.

— Климушка!

— Не смей так меня называть.

— Родная! — вскричал Хавес, хватая ее за плечи, чтобы развернуть к себе лицом. — Прости меня, умоляю, любимая моя, ласковая! Не я говорил, все винище виновато проклятое! Они мне так и подливали, еще друзьями себя смели называть! Ты накажи их, моя золотая, моя Климушка, моя обда, моя влюбленная ду…

И тут Клима обернулась к нему.

Хавес отпрянул. Ему вдруг стало не хватать воздуха.

А Клима смотрела и смотрела. В ее черных глазах ворочалась смерть.

Здесь не было Теньки, чтобы вылить на голову обде ведро холодной воды. И Клима злилась куда больше, чем год назад на Геру. Это была иная злость, которая получше каленого железа выжгла из нее все: любовь, сострадание, надежды, здравый смысл, оставив только пустую оболочку с черной бездной принамкских омутов на дне глаз.

И этой бездной Клима смотрела на Хавеса, который уже сделал вторую непоправимую глупость за сегодняшний вечер: не догадался уйти. А лучше бежать без оглядки.

…Когда Хавес упал, и его тело перестало содрогаться, Клима молча перешагнула через него и пошла прочь.

Как же больно, высшие силы! И хотела бы плакать, но слез нет, до того больно. Кажется, так плохо не было бы, даже если б тот побег из Института не удался, и наставница дипломатических искусств исполнила свою угрозу навечно запереть ее в кандалах во тьме подземелий. Ни одна боль не сравнится с той, что есть теперь.

Я же любила его. Почему?!!

Я себя забывала с ним. За что?!!

Темные улицы, жилые кварталы, ни единого подвальчика с открытой дверью и горящими окнами. Ни единого фонаря. Только плачет тысячу лет назад обиженная вьюга. Наверное, с ней тоже когда-то поступили так.

Клима не заметила, как из-за угла ей навстречу выступил кто-то в темном капюшоне, и как в его руках блеснул нож. Она не заметила, как он глянул ей в глаза и шарахнулся обратно, вознося молитвы высшим силам и духам лесным. Она так хотела убежать от себя, от своей боли, что не видела ничего вокруг.

Наконец, она упала без сил у какого-то забора, покрытого смерзшимися комочками мха и грязными сосульками.

«Неужели я больше никогда никого не смогу полюбить?..»

И от этой мысли из смертоносных глаз все-таки потекли слезы.

Стихала горькая вьюга, расступались тучи. Прямо над городом зажглась огромная ноздреватая луна, желтая, как масло. Где-то завыла одинокая собака. Хлопнула от сквозняка плохо прикрытая калитка.

Клима всхлипнула в последний раз и затихла, растирая щеки варежкой.

«А может, и полюблю, — подумалось ей. — И все будет намного лучше, чем сейчас».

Грудь обожгло резкой, колючей болью, и от неожиданности Клима едва не вскрикнула в голос. Этого не происходило так давно, что она не сразу смогла понять, в чем дело. А потом дрожащими руками выпростала из-под воротника круглый медный медальон. И все-таки тихо ахнула от боли, когда пришла новая вереница видений.

Давным-давно высшие силы сказали девочке по имени Обда:

«Мы даем тебе великий троекратный дар. Со временем у тебя появится шанс, чтобы его применить. Потом — откроется способ, как удержать и приумножить достигнутое. Но люди порывисты и непостоянны. У каждого есть слабость, которая способна в решающий миг помешать. И вот тебе третье условие твоей власти: запрет на эту слабость. Ты узнаешь, в чем она состоит, и будешь обязана отказаться от нее».

Обда соглашается на сделку, и с тех пор для всех ее преемников третьим элементом формулы власти стал запрет.

Тоненькая хрупкая девушка высылает из замка названую сестру, ту, которая всю жизнь была ближе матери. Они больше никогда не увидятся. Запрет на дружбу.

Рябая женщина, сдерживая слезы, зарекается петь и топит в реке мандолину. Запрет на искусство.

Молодой мужчина никогда не заходит в отдаленную подвальную комнату, заваленную свитками. Парадоксально для обды: запрет на колдовство. Вернее, на научные изыскания в этой области. Принамкский край лишился многих чудес, так и не изобретенных, зато обрел великолепнейшего из правителей, который остался в памяти людей не только профилем на чеканных монетах, но и прозвищем: обда-колдун…

Запрет на семью, и очередная новая обда целую неделю без сна, не в силах принять решение. Ради сохранения власти она должна навсегда отказаться от отца, матери, сестер, братьев и прочей многочисленной родни. Спустя неделю она идет на капище, чертит знак на руке кинжалом и, пока порезы светятся, говорит: «Я отказываюсь быть обдой. Я выбираю не власть, а семью!» Царапины на руке затягиваются в последний раз, дар переходит к другому. Высшие силы не гневаются на того, кто с ними честен.

Молодая красавица обнаруживает, что беременна. Она знает свой запрет — запрет иметь детей. Но разве можно убить в себе маленькую жизнь? Обда отказывается травить плод, но и власть передавать не спешит. «Подумаешь, ребенок! — говорит она зеркалу. — Эти древние правила слишком кровавы. Сущая чушь. Я рожу дочь и передам ей власть. Ничего не случится… Я всегда права».

Ее дар пропадает навсегда в день рождения ребенка. Но желание власти остается прежним, и обда правит еще пятнадцать лет. Она издает законы, появляется на балах, но все больше времени уделяет ребенку, а не тому, что творится в стране. Чем лучшей матерью она становится, тем хуже идут дела в Принамкском крае. Последние годы вместо нее правят советники, но даже тогда обда не отказывается от власти. Высшие силы недовольны, капища иссыхают, грядет разруха и пять столетий гражданской войны.

Медальон был таким горячим, что обжигал руку даже сквозь варежку. А непонятные символы складывались в четкие, горящие в темноте слова.

— Запрет на любовь, — прочитала Клима.

Краем сознания она подумала, что больше никогда не сможет встать. Она просто замерзнет здесь, потому что жить дальше не имеет смысла.

Потом она подумала, что если выбирать между властью и чувством любви, то любовь куда нужнее.

А потом обда встала, отряхнула и одернула куртку, спрятала медальон под одежду и побрела в сторону городских ворот.

Уже на полпути Климу внезапно пронзило осознание:

«Высшие силы! Я ведь убила Хавеса!»

Она помчалась назад, надеясь отыскать ту обледеневшую улочку, где все произошло. Но мир плыл и плясал перед глазами, а нужное место все никак не находилось.

Клима пробегала по городу почти до утра, но так никого и не нашла.

Три дня спустя Юрген вернулся в Институт. Устало бросил доску на подставку и подумал, что его сейчас здесь будут убивать. А если выживет и вернется на Холмы — получит любые высокие награды, какие только пожелает. Главное, не признаваться в том, что все случилось не нарочно, и что больше всего на свете он винит себя за это.

— Юрген! — воскликнули сзади.

Сильф обернулся и увидел Геру, который спешил к нему по главной лестнице.

— Хвала высшим силам! — продолжил «правая рука», когда подошел ближе. — Мы не знали, что и думать!

— Гера, — начал Юрген, внутренне готовясь уклоняться от удара. — Прости. Я ее потерял. Все эти дни искал по городу и не мог найти.

— Кого? — изумился Гера.

— Климу, — покаянно выдохнул сильф и опустил голову.

— Ты что, об тучу стукнулся? — для наглядности Гера постучал себя по лбу. — Клима уже три дня как в Институте, и давным-давно вернулась к делам. Выгнала из своего кабинета Валейку, устроила шестнадцать внеплановых совещаний подряд, измотала всех проверками. Словом, как обычно. Юрген, я не знаю, как ты это сделал, но — спасибо тебе!

И Юра понял, что бить его будут все-таки в тайной канцелярии.

— Постой, она ничего не рассказывала?

— Мне — нет, — сообщил Гера. — Да и Валейке вряд ли.

— А к Теньке заходила?

— Нет, она же терпеть не может больных. Да и времени у нее не было. А что случилось? И куда вы подевали Хавеса, кстати? Я надеюсь, ты не прикопал его в ближайшем овраге?

Юрген отрицательно помотал головой. К нему вернулось чувство нереальности происходящего. Не могла Клима вот так запросто через все переступить и вести себя как обычно. И если она до сих пор ни о чем не рассказала, то страшно представить, что с ней творится в те минуты, когда она устает владеть собой. И Юрген понимал, что здесь помочь уже не в силах.

В мире было только одно существо, которое могло хоть как-то исправить дело.

— Где сейчас Тенька?

— В лазарете, где ж еще, — пожал плечами Гера.

— Мне срочно нужно в лазарет!