Формула власти. Новая эпоха

Глава 10. Кипящий лед

Нет в любви виноватых и правых.

Разве эта стихия — вина?

Как поток раскаленной лавы

Пролетает по судьбам она.

Ю. Друнина

Зима обрушилась внезапно, за считанные часы превратив кусты красной сирени в причудливые сугробы, убелив летное поле и занавесив дымкой лес. Крупные хлопья снега облепили золотое знамя обды, и оно, отяжелев, клонилось к земле, едва шевелясь на ветру. Шпили и крыши Института сделались белее его стен, а оконные витражи обросли причудливыми узорами инея.

Из-за снежной бури отменили одну за другой шесть летных тренировок подряд, и новые принамкские доски изнывали в сарае на подставках вперемешку со старыми сильфийскими.

Как следует обозначив приход зимы, тяжелые синеватые тучи понеслись дальше, за Принамку, сыпать снега на орденские пристани и корабли. Вода в реке не замерзла, но будто загустела, нехотя отзываясь рябью на порывы ветра. Мелководья затянуло тончайшим ледком, в который вмерзла побуревшая тина.

— Ишь, как метет, — отметил Хавес, с силой заталкивая в оконную раму кусок пакли для тепла. Получалось не слишком умело: в деревне, где он вырос, люди пользовались ставнями из сухого льда, которые не оставляли щелей.

— Редкое начало зимы для этих краев, — сказал Зарин, подбрасывая угольки в жаровню.

Зарин и Хавес делили на двоих бывшую комнату секретаря по соседству с директорскими апартаментами, где сейчас жила Клима.

Хавес провел ногтем по витражу, сковыривая кристаллики инея.

— Сейчас бы, пока снегопад, сесть на плоты и вдарить по орденцам! Чего обда тянет?

— А ты не понимаешь?

— Чего там понимать! Холодно, снежно, нас не ждут! Самое время порезать им глотки.

Зарин поднял глаза от жаровни и посмотрел на напарника неодобрительно.

— Если будем атаковать сейчас, погибнет очень много людей. Вода холодная, досок и взрывчатки мало. А Тенька сейчас… сам знаешь.

— На войне всегда одни дохнут, а другие когтями вырывают победу, — криво ухмыльнулся Хавес. — И слабак тот, кто думает иначе.

— А тот, кто идет на неоправданные жертвы — дурак, — спокойно произнес Зарин.

— Ты на что намекаешь, морда орденская? — ощерился Хавес, бросая паклю.

Зарин выпрямился и не спеша отряхнул с широких ладоней угольную пыль.

— Повтори еще раз про «морду», и поймешь, что я не намекаю.

Хавес скривился и молча вышел, хлопнув дверью. Зарин вернулся к жаровне.

Подобные стычки были у них не редкостью. Хавес отличался драчливым, вспыльчивым характером, сыпал крепкими словами, не задумываясь, и все время стремился уязвить любого, кто, как он считал, хоть в чем-то может его превосходить. С Тенькой и Герой Хавес не задирался — знал, что это не понравится Климе. Да и любой из друзей мог постоять за себя. Гера сильнее, а с Тенькой и его непредсказуемым колдовством связываться просто опасно, это Хавес постиг еще в детские годы. Но Зарина, знакомых солдат, даже Вылю и Гульку, Хавес считал своим долгом задевать при любом удобном случае. Над новым Климиным любимцем Валейкой он попытался насмехаться лишь однажды — прошелся насчет его юного возраста и отношений с девушками. Валейка ответил, почти не задумываясь, и так тихо, что никто, кроме адресата, не услышал слов. Но Хавес как-то разом сник и с тех пор обходил будущего разведчика по широкой дуге.

Зарин был иным. Молчал, если ему было нечего сказать, с уважением относился к чужим достоинствам, но и про свои не забывал. Когда окончательно стало ясно, что обда со свитой в Институте надолго и мирная жизнь затянется, Зарин пошел к Гере и попросил посоветовать какие-нибудь умные книги, из которых можно почерпнуть знания о стратегии и тактике, математике, естественных свойствах и сильфийском языке. На вопрос, зачем ему это, Зарин пожал плечами и коротко ответил: «Всякое может пригодиться». В свободное время Зарина частенько видели то с одним наставником, то с другим. Гера и Тенька уважительно принимали подобную тягу к знаниям.

«Я знаю, почему он так стремится к образованию, — заявил однажды колдун. — Но если я сейчас озвучу, то Зарька меня, пожалуй, прибьет».

Говорилось это при самом Зарине, поэтому он ответил:

«Прибивать не буду. Но лучше тебе и правда промолчать».

Зарин ко всему относился серьезно. Даже к речам шебутного Теньки.

Через некоторое время Геру одолело любопытство, и наедине он осторожно постарался выяснить у колдуна, чего же такого тот углядел.

«А разве не понятно? — фыркнул Тенька по большому секрету. — Зарька постоянно трется в нашем просвещенном обществе и ему неуютно со своим деревенским образованием. Вы с Климой окончили Институт, из Ристинки аристократизм во все стороны брызжет, я перевернутые интегралы спрягаю с закрытыми глазами, Юрген из тайной канцелярии. Уровень читать-считать-расписаться только у Зарина и Лерки. Но Лерка сама по себе милое создание, а Зарин чувствует себя чурбаном».

«Не замечал, — удивился Гера. — По Зарину не скажешь, что ему бывает неуютно».

«Бывает, и частенько! — заверил Тенька по еще большему секрету. — Но Зарька слишком гордый и тактичный, чтобы это показывать. Вот теперь он и стремится узнать то, что знаем мы. Хотя, есть еще одна причина».

«Какая?»

«Клима, — просто сказал Тенька. — Сам знаешь, Зарька всю жизнь сохнет по Климе, а наша злокозненная обда его в упор не видит. Вот он втайне и надеется поразить ее обретенными знаниями. Только об этом — вообще не слова, а то он и правда мне голову открутит».

«И все это ты углядел по глазам? — подивился Гера. — Или Зарин перед тобой разоткровенничался?»

«По глазам, конечно! Станет он мне душу выворачивать. Зарин до крокозябры сильно ревнует ко мне Климу, хотя никогда не признается. И к Хавесу ревнует. И даже к Юргену. К тебе почему-то нет».

«А Хавес?» — заинтересовался Гера.

«Не-а, тот просто завидует и мечтает посадить окружающих в лужу. Так что будь начеку».

«Не понимаю, зачем Клима приблизила его к себе?»

«Он верный, — пожал плечами Тенька. — Как собака за ней ходит. И при знакомстве спас ей жизнь».

На взгляд Геры, этого было недостаточно.

Разумеется, такие разные люди, как Зарин и Хавес, с трудом уживались вместе. Раз двадцать они страшно дрались без свидетелей, и еще около дюжины раз их разнимали те, кто оказывался поблизости. Со временем Зарин, бравший у Геры уроки рукопашного боя, начал все чаще одерживать верх, и Хавес перестал первым лезть в драку, ограничиваясь словами.

Зарина это устраивало. Он не был вспыльчив, но хорошо выучил фразы, которыми напарника можно поставить на место.

Жаровня разгорелась, источая приятное тепло. Зарин улыбнулся, подошел к окну и взялся за ветошь. Лучше законопатить щели самому, чем, подобно сильфу, спать на холодном сквозняке.

По вечернему времени в лазарете светили масляные лампы. Единственная занятая кровать была придвинута к окну, потому что больному хотелось смотреть на улицу.

Бесцветка жестоко брала свое. Тенька был белее простыни, на которой лежал, растрепанные волосы казались седыми. Словно их тоже запорошило снежными хлопьями, а тусклые глаза поддернуло инеем.

На скамеечке у кровати уже третьи сутки горько плакала Лернэ, тщетно пытаясь согреть ледяные руки брата. Тенька тяжело, прерывисто дышал, изредка впадая в забытье, и тогда бедная девушка принималась звать врачей, хотя сама понимала, что они ничего не могут сделать. Из бесцветки либо выкарабкиваются, либо нет. И никто не знает, от чего это зависит.

Гера проводил в лазарете ночи и днем забегал так часто, как только мог. Клима появилась раз, постояла, явно не зная, куда деть руки, до крови кусая губы, и ушла прочь.

На крепость Тенькиного организма надежды не было: здоровье колдуна уже изрядно подорвали молнии, бессонные ночи и купание в холодной Принамке. Быстрокрылый сокол летел в Фирондо к сударыне Налине, но успеет ли она?..

…Когда Гера в очередной раз вошел в лазарет, вокруг Тенькиной кровати бестолково топтались трое врачей и два воспитанника в зеленой форме. Они обсуждали, стоит ли везти больного в Кивитэ, где практикует какое-то местное светило, переживет ли Тенька поездку, не проще ли вызвать светило сюда, и согласится ли оно лечить веда, поскольку схоронило на войне сыновей. Лернэ, сидя на лавочке, без сил уткнулась лицом в подушку брата, и только по вздрагивающим плечам можно было понять, что она продолжает беззвучно плакать.

— Есть изменения? — спросил Гера.

— Пока нет, — тихо ответил один из воспитанников. — Мы напоили его горячим вином, но без толку.

— Неудивительно, — нервно проворчал Гера. — Какая от вина может быть польза?

— Есть случаи, когда это помогало…

Тенька услышал голос друга. Белые ресницы дрогнули, а глаза с трудом приоткрылись. В этот момент Гере хотелось завыть в голос — так не похожа была эта замерзшая неподвижная тень на улыбчивого колдуна, вечно что-то изобретающего.

Белые губы шевельнулись. Тенька говорил слишком тихо и сипло, поэтому Гера наклонился к нему, чтобы расслышать.

— Забери ее отсюда.

Гера понял, что речь о Лернэ.

— Она ведь не уйдет…

— Забери, — повторил Тенька беззвучно. — Сбереги. Ты.

У Геры к горлу подступил болезненный комок. Умирающий друг просил его позаботиться о своей сестре. Взять в охапку, унести прочь от холодного, едва живого тела, утешить, быть рядом в самые страшные минуты…

— Я все сделаю, — Гера заставил голос звучать ровно. — Не тревожься о ней.

— Знаю, — шепнул Тенька, и белые губы чуть растянулись в улыбке.

Гера подхватил обессилевшую Лернэ на руки и вместе с нею вышел вон.

Врачи продолжали о чем-то спорить, их голоса сливались для Теньки в непонятный назойливый гул. Он с усилием повернул голову, обращая взгляд за окно. Там, назло всем снегопадам, все-таки поднимались в небо его доски.

В кабинете директора было темно. Клима поймала себя на мысли, что с трудом различает контуры листа, который лежит перед ней на столе. Не говоря уже о том, что на листе написано.

С болезнью Теньки у обды не стало меньше иных дел и забот, но Клима уже не могла заниматься ими, как прежде. Ее мысли постоянно возвращались в комнату лазарета, где умирал человек, которого она каких-то несколько лет назад прятала в том же самом лазарете под кроватью, спасая от преследователей. Казалось, только вчера Тенька ворвался в ее жизнь через им же разбитое окно, поставил все с ног на голову, при этом непостижимым образом придав событиям особый стройный порядок, без которого Климе пришлось бы куда тяжелей.

Клима не знала, любит ли она Теньку. Особенно в том смысле, который имела в виду Ристинка. Но была уверена, что будет тосковать по своему единственному близкому другу едва ли меньше, чем когда-то по матери. И не потому, что Тенька умел делать доски и хорошую взрывчатку. Даже не потому, что когда-то они провели вместе ночь. Просто он умел смотреть ей в глаза и улыбаться. И называть даже самое паршивое положение дел «интересненьким». Только Тенька мог позволить себе однажды вылить на обду ведро воды, а после этого еще и уболтать, чтобы она извинилась перед Герой.

Только Тенька, найдя дверь в иной мир, куда мечтал попасть половину жизни, не удрал туда насовсем, презрев желание «злокозненной обды», а принялся уговаривать свою девушку переехать к нему. Может, в конце концов, и уговорил бы.

Клима поймала себя на том, что уже не думает о колдуне, как о живом. И решительно оборвала собственные мысли.

Нужно что-то делать. Глупо торчать в лазарете с утра до ночи, все равно никакого проку, только нагонять тоску себе и больному. Но и сидеть сложа руки нельзя. После битвы под Фирондо Клима пошла на городское капище и молила высшие силы о помощи. Но в Институте капищ нет. Ближайшее находится в Гарлее, за три дня лету отсюда.

Клима встала из-за стола и подошла к комоду, на котором стояла лампа. Все валилось из рук, огниво не желало давать искру, фитиль не горел. Разозлившись, Клима отшвырнула огниво, и оно со стуком закатилось куда-то под комод. Девушка встряхнула лампу: там совсем не было масла.

— Какого смерча ни одна клятая крокозябра не следит за светильниками обды? Я что, сама должна в кладовку бегать?!

Резкий, неосторожный взмах рукавом — и пустая лампа полетела на пол, вслед за огнивом.

Гулкий удар медной посудины о каменные плиты немного отрезвил Климу. Она до боли переплела пальцы и уткнулась этим двойным тяжелым кулаком в морщинку на лбу.

А ведь бегала когда-то, подумалось Климе. И за маслом, и за чернилами, и за сменной одеждой. И сама себе штаны штопала, ужас-то какой. Не было тех, кто делал это за нее. И не было колдунов, перед высшими силами понимавших ее больше прочих. Как Налина Делей. Как Тенька…

Дверь еле слышно скрипнула.

— Ты, что ли, шум устроила? — осведомился Хавес, заглядывая. — Чего темнотищу развела? — он прищурился, отыскивая взглядом хозяйку кабинета. — Эй, Клима! Ты тут?

— Да, — Клима повернулась к двери, оперлась спиной о комод. — Поди, принеси мне масла из кладовки.

Но Хавес не спешил уходить.

— А чего одна-то заседаешь? — он переступил порог. — Или, это… из-за Артеньки ревешь?

— Не твое дело, — отрезала Клима и неожиданно поняла, что действительно готова расплакаться.

Ночь, Тенька, масло, корабли на Принамке, неумение любить — все это слилось в один огромный болезненный комок, который сдавил горло, ударил резью в глаза и нос. Захотелось остаться в одиночестве, бухнуться на пол, наплевав на чистоту юбок, обнять колени и плакать, со слезами, соплями и подвываниями, взахлеб, как в четырнадцать лет. Потому что решительно всё сегодня было не так. И не только сегодня.

Хавес уже стоял вплотную к ней, и в слабом сиянии снега за окном было различимо его лицо. Не самое красивое, но с упрямо сжатыми губами и шальным блеском в глазах.

— Уйди, — велела Клима сдавленно.

— Разве я могу уйти, если нужен моей обде?

Хавес произносил «моя обда» иначе, чем прочие. Так, словно не он Климин подданный, а сама Клима принадлежит ему. Это было странно, непривычно, но отчего-то не вызывало раздражения.

— Моей обде плохо, — он протянул руки, сперва несмело, а потом все более уверенно касаясь Климиной талии, придавливая широкими ладонями шуршащие юбки. — Я хочу утешить, это мой долг.

В голову ударил жар, словно после глотка медовухи.

— Только долг? — переспросила Клима.

— Не-а, — выдохнул Хавес, наклоняясь ближе.

А потом куда-то пропали ночь, корабли, масло, и даже Тенька. Было лишь дыхание, одно на двоих, крепкие объятия и жесткая столешница комода под лопатками.

— Моя, моя обда… с тех пор, как увидел, только моя!..

Называющие сердце ледышкой забывают, что кипящий, пылающий от жара лед — любимое развлечение колдунов. А обда — выше, чем колдуны.

И однажды лед становится таким горячим, что даст фору любому алому угольку в горниле костра.

Но всякому ли дано удержать в ладонях раскаленную ледышку?..

Хавес считал, что ему это по силам.

Ночь была вся облеплена снегом, раздавлена заморозками. В белом здании, занесенном белой трухой, кто-то сладко спал в казенной постели, кто-то готовился к досрочным экзаменам на политика, кто-то умирал, а кто-то любил впервые по-настоящему, но так отчаянно, словно в последний раз. Слабо теплились светильники в коридорах, из щелей тонко посвистывали сквозняки. А орденские корабли на Принамке покачивали заснеженными мачтами в такт ветрам и течениям.

…Рано утром Клима проснулась с ощущением странной легкости в мыслях. Ее плечо касалось плеча Хавеса, и от этого было очень тепло. Клима лежала на спине и смотрела в беленый потолок, который тоже был иным, не таким, как вчера.

Все словно преобразилось: ее комната, потолок и снежинки за окном. И она сама. Клима почувствовала, что улыбается. Ей хотелось захохотать в голос и накрыть ладонями весь мир. Или просто обнять Хавеса еще раз, потому что о нем хотелось думать больше, чем о государственных делах.

«Я словно пьяная, — продумала Клима. — Пьяная даже наутро!»

Она коснулась своего лица — длинного носа и морщинок на лбу, растрепанных волос и пушистых длинных ресниц. Климе казалось, что так чувствуют себя сильфы в небе.

«А может, это называется — влюблена?..»

И ей снова стало смешно. Ничего подобного она не испытывала на зимнее солнцестояние. Тогда были азарт, желание поддразнить, тогда разум подсказывал ей верные действия. А сейчас… пожалуй, сердце.

Да, с Хавесом все иначе, чем с Тенькой…

Тенька!

Клима резко села, откидывая одеяло. Ей было настолько хорошо в эту ночь, что она совсем забыла про Теньку. Но сейчас положение не казалось таким безвыходным. Просто нужно действовать, а не предаваться горю.

Клима растолкала Хавеса.

— Собирайся. Мы летим в Гарлей.

— Зачем? — хохотнул тот. — Здесь нам тоже мягко.

— Мне надо на капище. Ты будешь меня сопровождать.

— Ла-адно, — лениво зевнул Хавес и ухватил ее за руку, притягивая к себе. — Но полчасика капище подождет, моя обда!

И Клима с изумлением поняла, что не в силах ему отказать…

Они отправились в дорогу ближе к полудню, известив о своем отсутствии штаб, когда ночная метель совсем улеглась, и тусклое зимнее солнце подсвечивало убранные инеем витражи.

На главной лестнице Хавес внезапно сгреб девушку в охапку, целуя.

— Ну и что это было? — фыркнула Клима немного погодя.

— Просто так, — плутливо ухмыльнулся Хавес. — Люблю мою обду.

Он потянул ее вниз, и Клима так и не заметила Зарина, который застыл в одном из коридоров, с непередаваемой болью глядя на показное торжество соперника.

Время перевалило за полдень. За стенами Института царил мороз, хрустящий, как накрахмаленная пелерина благородной госпожи. В коридорах было холодновато, и обитатели, кутаясь в пледы, плащи и полушубки, старались поскорее нырнуть в уютное тепло помещений, отапливаемых печками и жаровнями.

Зарин не чувствовал ни холода, ни тепла. Он шел вперед, не видя дороги, и перед его глазами все стояла та картина на главной лестнице, а в мыслях творилось крокозябра знает что.

Вот Клима в теплой лётной куртке, отороченной мехом. Знакомое до черточки лицо, самые прекрасные на свете глаза — завораживающие омуты, такие усталые и печальные в последние дни. И челка на лоб спадает, как спадала и в пять, и в десять, и в четырнадцать лет.

А вот Хавес. Дурной, нескладный и жалкий по сравнению с ней. Тем не менее, они стоят вместе, Клима улыбается ему так, как никогда в жизни не улыбалась Зарину, и не отстраняется, когда этот подлец смеет ее целовать.

Зарин проиграл. И не помогут уже ни ученые книги, ни Герины уроки рукопашного боя. Раньше надо было с книгами, нет же, все мялся, осторожничал, выжидал, не смел признаться, боялся отказа. Как же: такая девчонка! И не девчонка, а обда, владычица, пусть и помнит ее с цыпками на ногах. Разве можно было набраться наглости… А вот Хавес набрался, все смерчи мира ему в зад. Даже драться с ним теперь бессмысленно — Клима не из тех девиц, которые падают на руки молодцу, набившему морду сопернику.

Зарин бессильно саданул кулаком по стене.

Руку обожгло болью, и юноша внезапно понял, что стоит напротив деревянной двери, и сжатая костяшка вся в занозах.

Боль отрезвила, привела в чувство. Пока Зарин оглядывался, соображая, куда его занесло, за дверью послышались шаги, и в коридор выглянул осунувшийся Гера.

— Кого там еще принесло? — недовольно буркнул он. — Зарин, нельзя потише стучать? Лернэ едва уснула!

Тут он увидел выражение лица товарища и побледнел.

— Что случилось? Ты… оттуда? Уже?..

Зарин едва не ляпнул, что да, уже, и надеяться теперь не на что, поскольку Хавес, крокозябров выкормыш, своего не упустит. Но успел сообразить: Гера спрашивал вовсе не о его великих неудачах в личной жизни. Ведь у Геры умирает друг. И со дня на день «правая рука» ожидает страшную весть.

— Я не от Теньки, если ты об этом. И ничего с утра не слышал.

Гера выдохнул и тихо прикрыл дверь за своей спиной.

— Хвала высшим силам… Тогда зачем ломишься? Мне таких трудов стоило хоть немного успокоить бедную Лернэ!

Зарин прикусил губу. Меньше всего ему сейчас хотелось выкладывать свои обиды. Да еще Гере, и в такой момент.

— Ты не знаешь, куда полетела Клима? И надолго ли?

— Знаю, конечно, — пожал плечами Гера. — В Гарлей на капище, это займет около недели. А почему она не взяла тебя с собой?

— С ней Хавес, — ровным голосом ответил Зарин. — Ни один из нас не владеет доской настолько хорошо, чтобы летать в одиночку, без Климы, а троих не вынесет ни одна доска, даже колдовская.

— Странно, — нахмурился Гера. — Ведь четвертым на вторую доску можно было взять Вылю или Гульку, которые летают отменно.

Зарин заставил себя выглядеть беспечным.

— Не берусь судить о планах Климы. Возможно, она опасалась, что доски могут потеряться в снежных тучах.

Судя по недоверчивости в Герином взгляде, беспечный вид не удался. Но «правая рука» был слишком поглощен собственным горем, чтобы понимать причины чужого. Гера беспокойно оглянулся на дверь и сказал извиняющимся тоном:

— Не хочу оставлять Лернэ одну надолго. Она может проснуться, а я обещал быть рядом. В штабе знают, но если кто-то будет меня искать, передай, что я пока занят.

Зарин кивнул, выслушал в ответ пару простых, но искренних благодарностей, и проследил, как Гера снова исчезает за дверью.

«Ведь для них троих: Геры, Лернэ и Климы, этот сумасбродный колдун значит больше, чем для кого бы то ни было… И Клима, наверное, горюет по нему не меньше. Что стоило мне подумать так прежде Хавеса и быть рядом с ней в тяжелый час!..»

Еще некоторое время Зарин стоял, бездумно глядя на закрытую дверь, а потом отправился дальше.

Сперва он думал, что не знает, куда идет. Но потом разрозненные мысли постепенно собрались, потекли в едином направлении, а ноги, повинуясь им, принесли хозяина на третий этаж левого крыла — туда, где располагался лазарет.

Зарин понятия не имел, зачем сюда явился. Высказать умирающему, что больше не чувствует в нем соперника? Глупо. Просто поглядеть в последний раз на это круглое курносое лицо и понять, что смерть стирает и раздражение, и былые разногласия? Еще глупее. Посетовать, что у их Климы теперь другой? Совсем уж дурость.

В лазарете не было ни одного врача. И единственная занятая кровать у окна выглядела так сиротливо, что Зарина остро кольнуло жалостью. Все оставили беднягу, даже воды подать некому, случись что.

Тишина казалась мертвенной. Здесь даже сквозняки не свистели. И дыхания больного совсем не было слышно. Ненароком стараясь ступать потише, Зарин подошел к кровати.

Тенька не спал. Его глаза, выцветшие, лихорадочно остекленевшие, были открыты. Такой исхудавший, белый, встрепанный, с бессильно вытянутыми поверх одеяла руками, колдун казался совсем ребенком, даром, что на год старше Зарина.

— Эй, — шепотом позвал Зарин. — Ты меня слышишь?

Тенька медленно моргнул. Говорить он то ли не мог, то ли не хотел.

— Может, тебе что-нибудь нужно? — Зарин огляделся в поисках кувшина с водой, но ничего похожего не заметил. — Гляжу, тут все разбежались…

— Я их отослал, — беззвучно, но вполне разборчиво, произнес Тенька, все так же глядя в никуда. — Не хочу, чтобы меня запомнили… таким.

Зарин бы на месте Теньки тоже не хотел. И все-таки, до чего неправильно: пустой лазарет, безучастное лицо того, кто прежде был таким живым.

«А я ведь сейчас похож на него, — пришла внезапно горячая и колючая мысль. — Бледный, несчастный, напрочь похоронивший свою вечную мечту быть с той, кого люблю… Как же мне плохо, как себя жалко. Хоть ты напейся с горя. Разве сама Клима когда-нибудь позволяла себе так раскисать? Да она даже после смерти матери сумела оправиться и поженить наших родителей, которые до сих пор живут счастливо! Увидь меня сейчас Клима, разве посмотрела бы она на меня так, как я мечтаю? Да никогда! А сам я разве могу сейчас уважать себя, сдавшегося нерешительного плакальщика? Да я ради нее весь Принамкский край пешком прошел! Какого смерча я должен сдаться сейчас?!»

— Какого смерча?! — вопросил Зарин вслух и сам удивился, как твердо и оглушительно это прозвучало в жалобной лазаретной тишине. — Что, балабол, чуть тебя прижало, так ты сразу помирать вздумал?

Сам не ожидав от себя такого, юноша рывком схватил тщедушное тело колдуна за грудки и тряхнул, приподнимая над постелью.

— Отослал он! А ну, приди в себя! Ни один врач не знает, а я вот, кажется, понял секрет, благодаря которому одни после бесцветки дохнут мухами, а другие выживают! Да просто одни сдаются, а другие нет! Что, небось, уже собственные похороны представил?!

— В деталях, — не стал отпираться Тенька. Его взгляд чуть ожил. Непросто изображать безучастную покорность судьбе, когда тебя держат за воротник и трясут.

— А теперь представляй, как выздоравливаешь! — приказал Зарин и мог бы поклясться, что у него получилось не менее внушительно, чем у Климы. Наверное, обда в минуты гнева тоже ощущала эту злость, от которой весь наливаешься силой и способен, кажется, одним пинком сколоть верхушку Западногорского хребта.

Тенька скосил глаза на поцарапанную о дверь руку, которая его держала.

— Чего это у тебя?.. Кровь?

— Она самая, — Зарин отпустил больного и лизнул саднящую костяшку. — Красная, здоровая. И у тебя такая же будет, если ты…

— Точно! — хрипло выдохнул Тенька и бессильно откинулся на подушку, продолжая бормотать: — Кровь… она ведь другая… по составу и виду через вектор… светового преломления… никто же толком не смотрел… не хватало знаний… даже в древности… а если… проценты… проценты…

Зарин испугался, что слишком сильно тряхнул колдуна, и тот малость стукнулся об тучу.

— Эй, Тенька, — перебил он бессвязный шепот. — Ты, давай, не дури!

— Зарька! — Тенька глядел на него широко распахнутым правым глазом, а левый прищурил и скосил к подбородку. Выглядело жутковато. — Возьми ланцет и царапни меня! Мне до жути надо видеть свою кровь!..

И, видя, что Зарин отступил на шаг, явно намереваясь поднять по тревоге всех врачей Института, моляще прибавил:

— Честное слово… если ты это сделаешь… я тут же поправлюсь!..

…Пришедший получасом позже дежурный врач застал странную, но идиллическую картину.

Умирающий от бесцветки колдун полулежал на подушках, разглядывая через прищур два окровавленных ланцета: один в обычной алой крови, а второй в тягучей белесой. И вдохновенным хриплым шепотом вещал, периодически срываясь на кашель:

— Таким образом, разнородность соотношений частиц в данных системах позволяет предположить парасферическое искажение света, вызванное корпускулярно-волновой дисфункцией по четвертому вектору, которая…

Зарин сидел за столом у кровати, торопливо чиркая куском угля по обрывку тетрадного листа, в который, судя по виду, прежде заворачивали какие-то жирные притирания.

— Да погоди ты, — ругался Зарин. — Говори помедленнее! Как правильно писать: дефукция или дифунция?

— Дисфункция, — сипел Тенька. — Крокозябры с тобой, неучем, пиши, как можешь, я потом все равно набело переправлю… Значит, так… четвертый вектор позволяет определить характер искажения, который в совокупности с ритмическим рядом свето-звуковой волны частиц дает…

— Что здесь происходит?! — выдавил из себя врач.

Зарин оторвался от своего дела и честно пояснил:

— Тенька внезапно захотел заняться наукой. У него много идей, но нет сил водить углем по бумаге. А я не могу сейчас ему отказать, чем эта наглая морда пользуется.

— Сударь, одолжи каплю крови на опыты, — жадно подхватил Тенька, чуть приподнимая голову. — Мне нужно больше образцов!

— Хм, — задумался врач. — Возможно, легкое помешательство — это побочный эффект болезни…

— Безнадежно, — махнул рукой Зарин. — Он всегда такой.

Поразмыслив немного, прибавил:

— И это, пожалуй, к лучшему.

Дни шли за днями, декабрь близился к середине. Кивитэ, изрядно разрушенный после осады, занесло снегом по самые крыши. Но даже тогда в городе не прекращалась жизнь. Многие воины обды устроились тут зимовать, заодно помогая с восстановлением домов и стен. Кивитэ и прежде нельзя было назвать тихой провинцией: здесь проходили торговые пути в Мавин-Тэлэй, сюда шли на гульбища старшие воспитанники Института, а обреченные на Гарлей рекруты в последний раз пили допьяна. Сейчас, когда Гарлей отстраивался, а от него к Институту постоянно сновали гонцы и купеческие обозы, Кивитэ переживал второе рождение. Днем шумели ярмарки и базары, а едва темнело, призывно загорались огни над порогами таверн, где гостям предлагали все сорта выпивки, мясо на углях и душистые хлеба из пшеницы нынешнего урожая. Почти в каждом доме пекли на продажу пироги, вымачивали фрукты в сладком сиропе и одинаково хорошо умели заварить что ромашку, что сильфийский укроп. С площадей и сквериков зазывали посмотреть представление бродячие артисты. Одни показывали фокусы и кувыркались на потеху публике, другие за звонкую монету пели все, что пожелает привередливый зритель.

По зимнему времени на главной площади залили каток, гладкий, как лучшее сильфийское стекло. Пришлые колдуны сделали лед прочнее стали, а по периметру развесили немеркнущие светляки. И круглыми сутками на катке не утихали смех, гомон и звон коньков о ледяную корку.

…Эти двое зачастили на каток недавно — не больше пары недель тому назад. Они всегда приходили, держась за руки, и даже за сотню шагов производили впечатление счастливой влюбленной пары.

Высокий парень с вытянутым лицом и заиндевевшими на морозе бровями со смехом помогал своей спутнице привязывать к сапожкам блестящие полозья и выводил на лед. Девушка, еще молодая, длинноносая и черноглазая, поджимала тонкие губы и опасливо хмурилась, называя все это глупой затеей. А потом неожиданно заскользила ловко и проворно, оставив кавалера далеко позади, хлопать в изумлении глазами.

— Клима! — прокричал он. — Ты же говорила, что никогда прежде не каталась на коньках!

— Подумаешь, коньки! — задрала длинный нос девица. — Всего-то и надо, что держать равновесие. Я девять лет училась этому на доске!

Они катались до упаду и в изнеможении валились в снег, не прекращая смеяться и целовать друг друга. А потом снимали полозья и шли бродить по городу, изредка заходя куда-нибудь погреться, выпить горячее, поесть сладкого или сытного, смотря чего им в данный момент хотелось.

— Мне это снится, — однажды сказала Клима, когда Хавес показывал ей, как ловить снежинки ртом. — Хотя, нет. Даже во сне не бывает так хорошо.

— Дурочка, — Хавес притянул ее к себе, обнял, закутанную в десять платков. — Моя любимая дурочка!

Клима фыркнула.

— Мне больше нравится, когда ты зовешь меня обдой!

— Моя обда! — тут же исправился Хавес. — Моя личная обда! И ничья больше!

Клима обняла его так крепко, как только могла.

— Веска, — прошептала она сладко. — Как же я хочу, чтобы эта зима никогда не заканчивалась! Я желаю, чтобы мы вечно вот так ходили на каток, а потом шли в тот подвальчик на углу за укропником и леденцами. И чтобы ты все время был рядом, и целовал меня. Я с тобой себя не помню, Веска!

Он подхватил ее на руки, раскрутил над головой, бросил в пушистый сугроб и прыгнул сверху.

— Климка! Холодно, а у тебя щеки горячие!

— Я с тобой, как огонек, — призналась она. — Кажется, лед пальцами топить могу.

— Только не вздумай делать это на катке! — захохотал Хавес. — Лучше растопи меня, как ты умеешь.

— Тогда пойдем в нашу комнату на том уютном чердачке. Возьмем вина, хлеба и будем не спать всю ночь.

— Опять не вернемся в Институт?

Клима недовольно прикусила губу.

— Не смей говорить мне об Институте, слышишь! Я хочу быть здесь, с тобой! Достаточно, что они еще помнят меня в лицо!

Хавес поднялся, отряхивая снег.

— Мы ходим по Кивитэ как привязанные уже несколько дней подряд. И в Институте я все время с тобой торчу.

— Мне мало! — заявила Клима, вставая рядом с ним. — Разве ты не хочешь обнимать меня?

— Хочу, конечно, — Хавес почесал подбородок. — Но у тебя ж там эти были… дела.

— Мне плевать на все дела, когда есть ты! — Клима яростно тряхнула челкой. — Я узнала, что такое любить, и не хочу больше жить по-старому!

— Я тоже тебя люблю, но это ж не значит… словом, у меня тоже есть дела.

— Какие у тебя могут быть дела, кроме меня?

— Я мужчина, — напомнил Хавес. — У меня много дел. Я могу прямо сейчас развернуться и уйти!

— Нет! — моляще выкрикнула Клима. — Не уходи! Пусть еще эту ночь мы будем вдвоем, а потом вернемся в Институт.

— Ты меня просишь, моя обда?

— Да. Пожалуйста.

— Ну, хорошо, — смягчился Хавес. — Иди ко мне, моя влюбленная дурочка, и не думай больше ни о чем. Сегодня друг у друга есть только мы.

И Клима приникла к нему, к самому родному и уютному. Ей теперь было все равно, как Хавес ее называет. Главное, что он остался рядом и никуда больше не стремится уйти.

Снежным утром двадцатого декабря Юрген Эр снова переступил порог Института, стряхивая с доски толстую корку наледи. Лететь пришлось через снеговые тучи, но сильф больше не сбивался с пути, как это было летом. Он выучил небесные дороги в Принамкский край наизусть и знал в лицо все местные ветры.

Институт показался Юргену вымершим. Не было больше того суматошного оживления, которое он застал осенью. Возможно, дело объяснялось холодной погодой и ранним часом. Или Клима милостиво разрешила подданным отдохнуть. Хотя, в такое, зная обду, верилось с трудом. Чтобы Клима, и не нашла поручений для праздной общественности?..

Размышляя, Юрген оставил доску на подставке, обратив внимание, что по соседству стоит еще несколько досок, странно непохожих на те, к которым он привык. Это были непозволительно широкие доски, без единой капли лака на гладко отполированном дереве. Они не могли быть сильфийскими, и Юрген задался вопросом, где Клима их раздобыла. И с какой целью. Но, чтобы узнать ответы, требовалось сперва разыскать саму Климу.

Из классных комнат, мимо которых шел сильф, доносилось мерное бормотание — велись занятия. Это несколько успокоило Юргена. Он даже решил, что дурные предчувствия объясняются не агентским чутьем, а переутомлением и непростой дорогой. И в таком состоянии с Климой лучше не связываться: уболтает на что-нибудь не выгодное Холмам, а потом начальство с него голову снимет. Лучше просто поприветствовать обду, убедиться, что все действительно в порядке, и пойти спать, благо, постоянная комната в Институте за Юргеном давно числится и всегда приготовлена для высокого гостя.

У входа на этаж, где располагались комнаты директора и наставников, Юрген нос к носу столкнулся с Ристинкой. Сударыня посол даже дома не отказалась от привычки носить дорогие платья и затейливые прически, но, несмотря на это, пребывала в скверном расположении духа.

— Прилетел, — ядовито констатировала она вместо приветствия. — Привез для меня весточку от Амадима? Да не мнись, я знаю про ваш заговор продать меня этому воробушку как мешок яблок.

— Отчего так резко? — удивился Юрген. — Владыка и правда любит тебя. Он будет рад взаимности с твоей стороны, но никоим образом не хочет тебя неволить. Мне поручено передать тебе письмо.

Ристя мрачно протянула руку. Сильф порылся в дорожной сумке и положил на раскрытую ладонь девушки небольшой конверт с гербовыми завитками.

— На словах он просил тебя прочесть письмо и не оставлять без ответа.

— Вот жалость-то, — скривилась Ристинка. — А я надеялась бросить эту макулатуру в камин.

Юрген мысленно посочувствовал своему правителю, которого угораздило плениться эдакой злюкой, и твердо решил не отвечать на подобные недипломатичные выпады.

— Клима сейчас у себя?

Ристинка резко изменилась в лице, и сильфу даже показалось, что ее взгляд стал сочувственным. С чего бы это?..

— Нет. И в Институте ты ее не найдешь. Но в кабинет директора все равно зайди. Там сейчас Валейка. Вы коллеги в некотором смысле, так что столкуетесь о деталях купли-продажи.

— Но я не намерен ничего обсуждать с каким-то Валейкой! Мне нужна Клима.

Ристя отмахнулась.

— Всем нужна! Но ее больше никто не видит. Так что ступай к Валейке, а там разберетесь.

— В смысле — никто не видит?! — опешил Юрген, но вредная девица молча отпихнула его плечом и прошла мимо, цокая каблучками по холодным мраморным полам.

Дверь в Климин кабинет была не заперта. Юрген стукнул пару раз, не дождался ответа и заглянул.

За Климиным столом сидел какой-то юноша, почти мальчик, судя по алой форме — воспитанник политического отделения, и по-хозяйски перебирал бумаги. Вид у него был усталый и занятой, в точности, как у Климы. Разве что поспокойнее, не сверкали в сосредоточенно опущенных глазах искры дара и силы, позволявшей обде брать города и править толпой.

— Позже, я занят, — повелительно сказал юноша, даже не посмотрев на вошедшего.

— Нет, Валейка, мы поговорим сейчас, — Юрген решительно прикрыл за собой дверь. — Где обда Климэн, почему ты сидишь на ее месте и что, смерчи подери, у вас происходит?!

Валейка вздрогнул и поднял голову. Сориентировался он быстро, дипломатично перешел на сильфийский:

— Прошу прощения, господин посол. Много дел и посетителей. Не хотите горячего ромашкового отвара с дороги?

— Я хочу знать, что происходит, — повторил Юрген, вплотную подходя к столу. — Где обда?

— В Кивитэ, по-видимому, — устало развел руками Валейка. Взял одну кипу бумаг и положил на вторую. Судя по большому и явно остывшему чайнику, юноша просидел за этим столом всю ночь, не давая себе уснуть.

— А что она там делает? — изумился Юрген.

— Гуляет, по-видимому, — Валейка обвел пространство вокруг себя сонными глазами. — Господин посол, вы можете передать мне все документы. Ничего не пропадет, и обда Климэн ознакомится с ними, едва будет такая возможность.

Клима, которая пошла гулять в Кивитэ, доверив подданному святое — документы! — никак не укладывалась у Юргена в голове.

— Что с ней? — по-настоящему встревожился он.

— Все в порядке, — несчастным голосом известил Валейка. И тяжело вздохнул. — Поверьте, действительно в порядке. Не о чем беспокоиться. Вы можете пойти в вашу комнату и отдохнуть с дороги. Я распоряжусь, чтобы вам принесли завтрак и растопили жаровню. Простите, я больше ничем не могу вам помочь. Я сам знаю немного.

— Я могу поговорить с кем-то, кто в состоянии объяснить больше? Где Гернес Таизон?

— Точно не знаю, — опустил глаза Валейка. — Возможно, в лазарете.

— Небеса! — по-настоящему перепугался Юрген. — Что с ним?

— Ничего. Он часто навещает сударя Артения.

— А с Тенькой-то что?!

— Кризис миновал, — заученно ответил Валейка таким тоном, словно этот вопрос ему задавали по десять раз на дню.

— Какой еще кризис? — Юргену показалось, что если этот мальчишка и дальше будет изворачиваться, словно скользкий речной уж, то он пошлет к смерчам всю посольскую вежливость и схватит его за шиворот.

Валейка оценил ситуацию, что немало говорило о его выдающихся талантах будущего дипломата, и предложил:

— В самом деле, вам лучше пойти в лазарет. Возможно, там вы узнаете больше по интересующему вас вопросу. Простите, я здесь только секретарь и ведаю бумагами.

Юрген был почти уверен, что этот маленький хитрый паршивец на самом деле знает практически все, но понимал, что сам бы на месте Валейки поступил похожим образом. И Гера, и Тенька, и, тем более, Клима намного выше по статусу, чем скромный воспитанник политического отделения, даже работающий секретарем и подающий большие надежды. Вот пусть и разбираются сами с сильфийским гостем, высочайше решают, что можно ему рассказывать, а о чем лучше промолчать. К счастью, Юрген не сомневался, что уж из Геры-то он вытянет всё.

Сперва сильфу показалось, что он попал не в лазарет, а на какое-то многолюдное собрание. Он даже вышел и проверил табличку на двери. Но нет, ошибки быть не могло: лазарет. Или Юрген внезапно разучился читать по-принамкски.

Итак, в лазарете топтался народ. Несколько врачей и воспитанников в зеленом, несколько почтенных колдунов. Незнакомая решительная женщина с двумя седыми косами бурно спорила с розоволосой девушкой в странных пестрых лоскутках вместо одежды:

— Милая моя! Твои «таблетки», «капельницы» и прочая крокозяброва муть не имеют никакого отношения к искусству врачевания и лишь вредят делу!

— Я полюбить! — со странным акцентом возмущалась девушка. — Я лечить, как уметь! Где ты быть, когда фей-ха-оха-ла?!

— То, что ты явилась на три дня раньше меня, не дает тебе права тут распоряжаться! Или сиди молча, или вали обратно в свое зеркало!

— Нет! — затопала ногами девушка, и ее длиннющие каблуки оставили на паркете вмятины. — Я быть здесь! Я принять даже водопровод! Фахале! Хуха-ла!

— Вот тогда сиди и не хухай! — пригрозила пальцем женщина. — Верно я говорю, Ралек из Кивитэ?

Пожилой и грустный мужчина кивнул.

Вся эта толпа кружилась около единственной занятой койки, где на горе подушек возлежал похудевший Тенька. Выглядел он бледнее обычного, из волос пропала золотинка, и они сделались просто белобрысыми, да и глаза казались светлее. Но в целом Тенька вовсе не походил на безнадежно больного, и даже что-то активно записывал в блокнот, который держал на коленях. Рядом на кровати сидели в обнимку Гера и Лернэ. Красавица выглядела заплаканной, но совершенно счастливой.

На сильфа никто не обращал внимания. Всем, даже Теньке, было явно не до него.

— Доброе утро, — негромко сказали позади.

Юрген резко обернулся и увидел Зарина. Тот вошел в лазарет позже сильфа, поэтому оказался позади него.

— Что здесь происходит? — уже в который раз спросил Юрген. — Хоть ты можешь объяснить?

— Могу, — кивнул Зарин. — Но не здесь. Слишком шумно.

— Пойдем в мою комнату, — предложил Юрген. — Если нужно, там растопят жаровню, принесут завтрак и ромашковый отвар.

— Благодарю, не стоит, — невесело улыбнулся Зарин. — Я не голоден, а жаровню и сам умею растопить. Идем.

За комнатой господина посла и правда хорошо следили в его отсутствие. На кровати лежало свежее покрывало, стол радовал глаз чистотой, а окна были заботливо приоткрыты, чтобы воздух не застаивался в четырех стенах. Впрочем, окна Юрген тут же закрыл — для удобства гостя, который торопливо разжигал огонь в жаровенке.

— Где Клима? Она хоть жива?

— Жива и вполне счастлива, — тяжело вздохнул Зарин. — Она сейчас в Кивитэ. Гуляет с Хавесом.

— То есть — гуляет? — тупо переспросил Юра.

— Они внезапно поняли, что любят друг друга, — пояснил Зарин, возясь с жаровней. Покосился на сильфа. — Да-да, я знаю, как это выглядит. Словно от ревности я сгущаю краски.

— П-почему от ревности?

— Надо же, — с несвойственной ему самоиронией отметил Зарин. — Весь Институт уже знает, что я сохну по Климе и видеть не могу ее с другим, но меня угораздило проболтаться об этом единственному, кто еще не в курсе.

— Вот что, — твердо сказал Юра. — Оставь жаровню, садись напротив меня и рассказывай все по порядку. А уж я разберусь, сгущаешь ты краски или нет. В любом случае, ты, похоже, единственный здесь, кто в состоянии толково объяснить, какого смерча у вас творится. Почему обда спихнула дела на секретаря, почему Тенька выглядит так, словно едва избежал смерти? Наконец, почему Гера с Лернэ обнимаются на виду у всех, а на подставке стоят неведомые мне доски?

— Это не доски, — быстро сказал Зарин. — Это… э-э-э… сани, для снега. Экспериментальные. Тенька ими занимался до того, как заболеть. А о Гере и Лернэ лучше никому не говори. Они думают, что сохранили свою любовь в тайне.

Юрген понял, что про сани ему малость наврали, но решил приберечь это для лучших времен и других собеседников. Если дело и впрямь секретное, из Зарина ничего не вытянуть. Тот просто замолчит. А вот об остальном надо расспросить подробней.

— У вас здесь просто венчательная беседка! Клима и Хавес, Гера и Лернэ. И все таятся?

— Клима не таится, — тяжело вздохнул Зарин. — Ей плевать. А Гера и Лернэ думают, что Тенька ничего не понимает, и опасаются волновать его раньше времени. Хотя, тут и слепой заметил бы, не то, что Тенька с его даром чтения по глазам.

— Что случилось с Тенькой?

— Бесцветка. В начале зимы думали, не выживет, но сейчас потихоньку выкарабкивается. Видал консилиум вокруг него? Институтские врачи притащили из Кивитэ какое-то светило, практикующее как раз лечение бесцветки. Потом из зеркала сама собой вылезла Тенькина девушка, с которой он был в ссоре. Но увидев, что творится, девушка мигом всё простила, повытаскивала из того же зеркала иномирские лекарства и принялась Теньку спасать. Тут прилетела из Фирондо сударыня Налина Делей, и теперь у них с этой девушкой не затихают споры о методах правильного лечения.

— А Тенька?

— А что Тенька? Выздоравливает и под шумок строчит в своем блокноте какие-то великие исследования. Скоро на ноги встанет. Вернее, удерет из лазарета. По крайней мере, я на это надеюсь. Потому что Тенька единственный, кто может достучаться до Климы.

— И заставить ее разлюбить Хавеса? — осторожно уточнил Юрген.

Зарин вздохнул особенно тяжело.

— Ладно бы, она его просто любила. В свободное от дел время. Но ведь она всё забросила! Клима ничего и никого не видит, кроме своего Хавеса, улетает с ним в Кивитэ на недели, и за прошедшее время не провела ни одного совещания!

Юрген был вынужден признать, что это чудовищно.

— Но, может, со временем пройдет? Клима влюблялась прежде?

Зарин покачал головой.

— Пока оно будет проходить, здесь всё развалился. Наверное, мне не стоит говорить это тебе, сильфийскому послу, но я знаю, что еще ты ее друг. Так вот, я уверен: Хавес увлечен Климой и на четверть не так сильно, как она им. Не будь Клима обдой — он не посмотрел бы в ее сторону.

— Это говоришь ты или твоя ревность?

— Это говорит мое знание Хавеса. Не веришь — сам лети в Кивитэ и посмотри. Клима никому не позволяла так с собой обращаться! А он вертит ею, как хочет.

— Ты следил за ними? — заинтересовался Юрген.

Зарин отвел глаза.

— Не все время. Несколько раз…

Сильф задумчиво стиснул пальцы на подлокотнике кресла. Легкие занавески шевельнул взметнувшийся сквозняк.

Бедный Зарин, по-деревенски наивный во всем, что касается интриг и большой политики! Он даже не представлял, перед каким выбором невольно поставил Юргена.

Можно помочь. Напрячь все силы, полететь в Кивитэ, разобраться. Отыскать Климу, вразумить, напомнить о делах и значении слова «долг», которое в ее положении просто обязано быть сильнее чувства любви, иначе — крах. И умолчать о происшествии в отчетах.

А можно ничего не делать. Тогда есть шанс, что всё и правда развалится к большой выгоде Холмов. Дома Юрген получит высокую награду, а тайная канцелярия будет иметь безотказный рычаг воздействия на обду.

Юра знал, что на его месте Клима без колебаний выбрала бы второе.