Фаворит-5. Родная гавань

Глава 17

Ты не пройдешь!

Гендальф (Властелин колец).

Северо-запднее Бахчисарая

14 июня 1735 года

Ночью спали не больше, чем по три часа. Опасное это дело, когда бойцы, не выспавшись, идут в бой. Но трижды за ночь мы беспокоили врага. А нечего отсыпаться! Мы не спим и вам не дадим!

И всё-таки наличие у нас сразу ста пятидесяти лопат оказалось очень кстати. Плохо, что лопат не было сотен пять.

Наутро укрепрайон стал приобретать уже очертания весьма интересного инженерного сооружения. Были переставлены более плотно телеги, отдельные отряды копателей под покровом ночи ползком выдвигались вперёд, выкапывали ямы и маскировали их. Жалко коней вражеских… Нет, никого не жалко. Пусть ломают ноги, а их всадники — головы.

Соорудили еще полсотни секций из рогаток, для чего пришлось даже использовать дерево из некоторых телег. И наиболее сложные и видимые для врага, сооружения были сооружены на тех направлениях, где мы, на самом деле, меньше всего готовились к отражению штурма. Нам нужно было сконцентрировать артиллерию, ту, малую, даже не полевую, а «тележную», на одном направлении.

Но ставка была исключительно на то, что теперь мы должны простоять в этом укрепрайоне до прихода основных сил. Если бы сейчас враг ушёл, и нам надо было бы погрузиться, чтобы двигаться дальше, то нехватка гужевого транспорта составила бы чуть ли не процентов тридцать. Это я ещё не беру в расчёт то, что лошади были отведены на безопасное расстояние.

А по задумке обороны, мы и вовсе лишимся большинства телег. Но… Разве жизни солдат и офицеров, как и победа, не важнее? Да и выбью я после у Лесли должное количество повозок.

— Почему в каше мало мяса? — отсчитывал я обозную службу.

— Господин секунд-майор, пропитания на пять дней. Мы кормим ещё и более пяти сотен иных людей, — оправдывался обозник.

— Приказываю достать сало и вяленую говядину и накормить всех бойцов! — не стал я слушать никаких оправданий.

Пять дней! Через пять дней мы либо погибнем, либо уже должны будем быть на подступах к Перекопу. Именно туда я планировал двигаться со всем награбленным в Бахчисарае. Добычи должно быть такое количество, что армию можно будет кормить в течение года.

Я гарцевал вдоль периметра всего нашего гуляй-поля, где-то стараясь подбадривать солдат, а где-то и отчитывая нерадивых подчинённых. Особенно доставалось обозникам. Уж не знаю почему, может потому что каждый интендант, а они по сути, таковыми и являются, — это вор? Или что порядка долго было не добиться. Вещи награбленные, как сгрузили, так они и валялись. Я уже думал прилюдно кого-то казнить.

Не может быть такого беспорядка. Пусть вещи станут частью обороны. Ковры? Да пусть они будут сложены посреди гуляй-поля, а внутри лошади. Это так, к примеру.

В целом же, работали все, и сделано было очень много. Сейчас мы представляли собой действительно мощный укреплённый район. Но я же видел, что нет предела совершенству, что можно было бы доработать кое-какие места, например, накопать больше ям-ловушек, чтобы и вовсе к нам не смогла подобраться конница врага.

Через час настроение бойцов улучшилось. Каждому было выдано по две чарки водки, обильная еда. Я прекрасно понимал, что идти в бой на переполненный желудок — опасное дело. Любое ранение в живот при сытости солдата может иметь отягощающие последствия. Вот только ранение живота — это, как правило, смерть при нынешнем развитии медицины. И в таком случае лучше умирать на сытый желудок.

— Как ведёт себя противник? — спросил я, когда вновь направился на наблюдательный пункт.

— К татарам подходят свежие силы, — скупо ответил мне капитан Подобайлов ответственный за разведку и наблюдение за оперативной обстановкой.

— Свежими их силы быть не могут. Тяжёлый переход по выжженной земле, у них уставшие и лошади, и люди, — размышлял вслух я. — Может и завтра пойдут на приступ. Сегодня отдохнут.

Подобайлов пожал плечами, мол, жираф большой — ему видней. Я только усмехнулся на такую реакцию капитана.

Не то, чтобы я занимался самоуспокоением, но и не паниковать же!

Я взобрался на небольшую вышку, которая была нашим пунктом наблюдения за врагом, и самостоятельно осмотрел происходящее вокруг.

С трёх сторон нас обкладывали. И было видно, что те турецкие пехотинцы, которые уже подошли к татарам, собираются действовать основательно. Они также обустраивают свой лагерь, что-то там копают, сбивают штурмовые лестницы, доски — видимо, предполагают по ним взбираться на выставленные телеги.

Я посмотрел на небо. Сутки вот-вот перешагнут за полдень. Получается, что мы выгадали ещё и утро. Вот, когда считаешь каждую минуту! Ближе к вечеру неприятель вряд ли пойдёт на штурм наших укреплений. Так что дождаться бы часов шести — и можно говорить о том, что ещё один день мы выиграли. А там и Лесли подойдет.

— Неприятель формирует штурмовые колонны! — закричал сержант, оставшийся на вышке, когда я уже с неё слез.

Не говоря ни слова, вновь быстро забрался по лестнице, схватил подзорную трубу у сержанта. Он не ошибся. Похоже, что нас ждёт главное испытание в рамках операции по разграблению Бахчисарая.

Ещё около часа заняли приготовления противником атаки, а потом всё началось…

Татарские лучники построили нам «стрелопад» не хуже того, который был неожиданностью для них же при первом вчерашнем штурме наших укреплений.

Стрелы свистели над головой, мешая не только думать, но и, действительно, угрожали моим бойцам. Не всем удавалось укрыться в укреплениях, некоторые из воинов получали ранения.

— Штуцера! Пали! — скомандовал я.

Первоначально предполагал, что мы подпустим врага и уже тогда будем показывать свои возможности. Но крымские татары умудрялись пускать стрелы с трехсот-трехсот пятидесяти шагов. И здесь нам в помощь только штуцеры или пушки.

— Кашин, отрабатывай все пули, что у тебя есть! — приказал я подпоручику.

Сколько там их, пуль этих у Ивана? Чуть больше трёх десятков? И я надеялся на меткость стрельбы Кашина. Ведь конические пули с улучшенной обтюрацией летят и дальше, и точнее. Мне бы только вернуться с войны… Все… Решено. Завод сразу ставить буду оружейный.

— Бах-бах-бах! — вот и начали мы отвечать, били штуцера.

Противник не спешил. Теплилась надежда, что полноценного штурма и не будет. Так, разведка боем. Но не стоит недооценивать врага. Если к нам идет помощь, то задача у неприятеля — разбить нас, чтобы не соединились. Да и такая пощечина! Ограбили столицу и ханский дворец!

— Штурмовые колонны янычар выдвигаются! — кричал с позиции наблюдательного пункта сержант.

Я не был уверен, что это именно янычары. Что-то слишком много в таком случае в Крыму этих элитных воинов. Но, тем не менее, турецкая пехота, действительно, пошла на штурм.

— Первая линия, готовьсь! — командовал я, но и так стрелки первой линии уже смотрели на своих командиров, ожидая, когда же поступит приказ стрелять.

Тут же, буквально в трёх шагах стояла вторая линия. Её бойцы, как и бойцы третьей линии, переминались с ноги на ногу. У кого-то даже было видно, как трясутся коленки. Но главное, чтобы они задачу выполнили, а тремор в ногах — вторично.

— Подпоручик Смитов, всё готово? — спросил я, подскакав к одному из артиллерийских расчётов, где был наш главный артиллерист.

— Не извольте сомневаться! — залихватски ответил мне молодой офицер.

Вот только за этой бравадой явно скрывалась неуверенность. Всё же суммарно против нас теперь даже по приблизительным подсчётам более шестнадцати тысяч единиц противника.

— Бах-бах! — выстрелили вражеские пушки.

Сразу полтора десятка ядер устремились в сторону нашего укрепрайона. Недолёты… Только единственное ядро, ударяясь о землю, отскочило и разрушило секцию из рогаток.

Но звоночек нам был послан однозначный. В следующий раз турецкие артиллеристы ударят точнее.

И самое противное во всей этой ситуации, что ответить толком мы не можем ничем. Гранатомётчики в лучшем случае метнут свои гранаты метров на шестьдесят. Пушки наши бьют не дальше чем на шестьсот метров, и то начинается такой разлёт картечи, что только воробьёв и пугать.

— Подпоручик Кашин! — крикнул я. — Бей из штуцера топчу [турецких артиллеристов]!

Только его выстрелы могут быть на шестьсот-семьсот шагов эффективными. Вряд ли можно надеяться, что поручик сейчас выбьет всех турецких офицеров-артиллеристов. Но, если рядом с ними будут летать пули, то и работа будет нервной, гляди — какие-то ядра вновь не долетят до нас.

— Бах-бах-бах! — вновь послышались отлёты со стороны турецкой артиллерии.

Я пригнулся: рядом пролетело немалое ядро. Оно ударило в смотровую вышку. Наблюдательный пункт сложился, как карточный домик. Сержант, который продолжал наблюдать за противником, упал, и сверху на него ещё посыпались доски.

Либо у турок есть отличные офицеры, которые сделали возможным такой меткий выстрел, либо удача отворачивается от меня. Первые потери. Части тел разлетались около меня, что-то из человеческой плоти попало в бок коню, и он недовольно зафыркал.

Я сжал зубы. Не то, что я не знал, что делать в таких ситуациях, и это не была растерянность. Просто, враг имел подавляющее преимущество.

Я приподнялся в стременах, приложил к глазу подзорную трубу. Появилось опасное желание, чтобы противник, наконец, пошёл на штурм. Пускай умирать — уже лучше так, когда есть возможность убить врага, чем стоять под артиллерийским обстрелом и не иметь технических возможностей ответить.

— Бах-бах-бах! — вновь ударила турецкая артиллерия.

И теперь это было более трёх десятков выстрелов.

— Вжаться всем в землю! — закричал я, сваливаясь с коня.

Не знаю, как я понял, что противник ударил дальней картечью. Может, чуйка, или ещё что-то. Но это была именно она. Большие железные шарики прошивали наши укрепления насквозь, вспарывали человеческую плоть и летели дальше.

Сразу же послышались крики, стоны умирающих людей. Пространство внутри укрепрайона стало быстро превращаться в озеро. Только не наполненное водой, хотя и некоторые бочки были пробиты и оттуда сочилась живительная влага. Озеро было кровавым.

Вот оно — главная сила любого полководца. Нужно выдержать психологически подобные моменты. Как это не звучало цинично, но каждый великий полководец должен уметь отправлять на смерть своих солдат.

Великий ли я полководец? Сколько уже моих солдат здесь и сейчас полегло от действий турецкой артиллерии?

Нет, об этом думать нельзя.

— Первая линия, доложить о готовности! — приказал я.

Нет, мне не столько была нужна готовность первой линии стрелять. Я уверен, что все, кто остался в строю, только и ждут того, чтобы иметь возможность поквитаться за убитых и раненых товарищей.

Солдаты и офицеры должны слышать голос своего полководца, знать, что он с ними, что разделяет те же самые тяготы боя. А ещё они должны слышать своих непосредственных командиров, которые…

— Капитан Кротов убит. Беру командование третьей линией на себя! Докладывал поручик Смолин! — прозвучал один из докладов.

Тон у офицеров был разный. Явно некоторое ошеломление от потерь присутствует у каждого. Но вот паники ни у кого замечено не было.

— Бах-бах-бах! — новый залп артиллерийских орудий был, как мне показалось, не таким мощным, как предыдущий.

Железные шарики вновь вершили свою кровавую жатву. Но психологически это было уже легче, чем предыдущие выстрелы.

Конь… Великолепный жеребец ахалкетинской породы поймал сразу две картечины. Мне тут же подвели другую лошадь. Я благодарен солдатам, что они это сделали. Не дали мне рефлексировать по потере уже ставшего другом коня.

— Кашин, доклад! — сказал я, гарцуя по периметру всё ещё укреплённого района.

Не стены делают крепость сильной, но люди, которые её обороняют.

— Шесть орудий выбил! — явно похваляясь, сообщил Иван.

— Сейчас пойдут на приступ! — сообщил я бойцам.

Последний залп меньшего количества орудий, как мне кажется, был связан даже не столько с тем, что Кашин оказался молодцом и выбил часть прислуги. Турки явно экономили боезапас. Откуда им сейчас взять порох, ядра и картечь? Вряд ли Османской империи уже удалось наладить поставки морем. Уж больно стремительно развиваются события в Крыму. Да и османы уже не те… Я на это надеюсь.

Турецко-татарские штурмовые колонны, до того шествующие словно на прогулке, резко ускорились. Отличие воинской подготовки у турок и татар было заметным. Последние словно падали под ноги опытным пехотинцам.

Наконец-то, сейчас нашим врагам победы бы не принесло.

— Да к чёрту всё! Ничто им победы не принесёт! — в голос выкрикнул я и ещё громче добавил: — За веру, царицу и отечество!

— За веру, царицу и отечество! — поддержали практически все мои бойцы.

И башкиры кричали эти слова. Думали ли они в этот момент, за какую именно веру, да и отечество готовятся умирать? Наверное, нет. Просто эти слова волшебным образом поднимали боевой дух, заставляли отринуть сомнения. Мы были готовы встречать врага.

— Дозвольте! — на разрыв голосовых связок орал подпоручик Смитов.

Как же я понимал главного артиллериста нашего отряда! Как же ему сейчас хочется ответить врагу, который унёс в том числе и немалое число его подчинённых.

— Дозволяю! Действуйте по обстоятельствам! — прокричал в ответ я.

И был уверен, что Смитов не промахнётся. Что он выполнит свою работу. Есть такое: если офицер достойный, если есть у него уверенность в своих действиях, то можно отдать разрешительный приказ и больше за это направление даже не беспокоиться. Всё будет выполнено так, как ожидается, или даже лучше.

— Штуцерники! Работайте, как никогда в жизни! — бодро сыпал я распоряжения.

— Бах-бах! — двадцать пять наших пушек разрядились в сторону наступающего врага.

Смитов проявил хладнокровие. Не стал бить сразу всеми орудиями, хотя они были сконцентрированы в одном месте — на направлении главного удара врага. Пристреливался…

— Бах-бах-бах! — начали работать штуцерники.

И они стали собирать свои очки отмщения.

Я заметил, что Смитов проверяет каждую пушку — как она направлена, сколько насыпано пороха. Это не совсем правильный подход, нужно всё-таки доверять своим подчинённым. Но мало ли: может, среди убитых и раненых были те, кто отвечал за наведение орудий.

— Бах-бах-бах! — слух порадовали выстрелы сразу пяти наших пушек.

Плотно наступающие колонны противника щедро получили свою порцию железных шариков. Да, эти шарики были сильно меньше, чем те, которые разрывали русские и башкирские тела. Но уверен, что не менее злые. А главное — точные.

— Ура! — раздалось внутри гуляй-поля.

Бойцы ждали, когда, наконец, прольётся обильно турецкая с татарской кровь. Картечь прошивала вражеские тела, трупы, и ещё не успевшие умереть вражеские воины падали своим соплеменникам.

Мы стали отыгрывать очки в этой кровавой игре. И точно, что всухую нас не победить. Умоются кровью!

— Сто шагов! — нервозным голосом выкрикнул Савватеев.

— Ждём! — недовольно ответил я ему.

Капитан понял, что проявил слабость. Так что, когда противник был уже от нас на расстоянии пятидесяти шагов, он не выкрикнул. Он только смотрел на меня и ждал приказа.

— Первая линия, пали! — выкрикнул я.

— Бах-бах! — бойцы разрядили фузеи, сразу же делая несколько шагов назад, пропуская своих товарищей на позицию.

— Пали! — последовали приказы офицеров.

Своей задачей я ставил только приказ на первый выстрел линий. Теперь же нужно работать на скорость перезарядки.

Всё громыхало, каждый залп выкашивал десятки вражеских бойцов. Но десятки — это сильно мало, чтобы остановить такую лавину.

— Лучники! — выкрикнул я, и на уже изрядно приблизившегося врага обрушились стрелы.

Застучали барабаны отхода. Мы вновь предоставляли возможность противнику заглянуть в ту нишу, что оставалась между первой и второй линиями обороны.

Лучники не переставали бить навесом. Перед противником выстраивалась стена из стрел, а также работал таран из свинцовых подарков, выпускаемых из пушек и фузей. Не переставали работать штуцерники, задачей которых было выбивать особо ретивых вражеских командиров.

Всё делалось правильно. Я почти уверен, что подобным образом не умеет работать ни одно воинское подразделение мира. Но этого оказывалось недостаточно.

Я извлёк один из притороченных к седлу пистолетов. Подскакал к тому месту, где уже наметился прорыв противника.

— Бах! — один из сорока заваливается назад, увлекая за собой ещё троих подельников.

С первой попытки не получается пристроить пистолет в седельную кобуру. И я бросаю это оружие на землю. Извлекаю новый пистолет для новых кандидатов на встречу с Аллахом.

— Бах! — стреляю, но понимаю, что промахнулся, тут же извлекаю ещё один пистолет, теперь тот, который был у меня за поясом.

Этим выстрелом удалось поразить одного турка, но потерянные даже несколько секунд сейчас играют большую роль.

— Бах! — прогремел пистолетный выстрел.

Конь, ещё не успевший стать мне другом, заржал и стал заваливаться. Я успешно спрыгнул, не совсем удобно, и был вынужден прокрутиться по земле.

Уже пять, нет, шесть сверкающих в лучах заходящего солнца ятаганов взметнулись вверх.

— Бах! — обвешанный весь пистолетами, рядом со мной возник Кашин.

— Пули закончились! — будто бы оправдывался подпоручик.

Турки прорвали оборону повсеместно. Уже всё, сейчас ещё слышались либо пистолетные выстрелы, либо звон металла. То, что у всех гвардейцев теперь уже было по два пистолета, играло свою роль. Турецких и татарских тел внутри гуляй-поля лежало, как оказалось, уже больше, чем русских и башкирских.

— Савватеев! Давай! — выкрикнул я, отводя удар ятагана своей шпагой и тут же подрезая вену на бедре одного шустрого татарина.

Услышал ли меня Савватеев? Надеюсь, что да!

— Бах-ба-бах-бах! — вокруг периметра укрепрайона раздались взрывы.

Бочонки с порохом, начинённые камнями и любыми железками, до которых только добрались руки, создавали впечатление армагеддона. Всё заполыхало, первая линия обороны загорелась.

Прямо сейчас мы лишались больше половины своих телег. Но разве об этом стоит думать? Когда на кону стоят жизни, честь, месть за погибших товарищей.

— Ура! — закричал я и ринулся в контратаку, увлекая за собой всех бойцов, кто был поблизости.

На то и был расчёт, чтобы в самый критический момент отсечь для турок и татар подкрепления. И это случилось.

Турки, вмиг понявшие, что произошло, и что в ближайшее время, может быть, минуту или две, три, пока не станут прогорать телеги, помощи у них не будет, — у османов и татар будто бы испарились и жизненные силы и воля к сопротивлению. Или же наше желание выжить и победить оказалось намного сильнее.

Мы кололи и рубили, некоторые солдаты успевали перезарядиться и выстрелить во врага.

Но я понимал, что больше козырей не осталось. А нет! Козырь есть! Мы будем умирать так, что об этом будут слагать песни, и что эта турецко-татарская армия не будет способна вести никакие активные боевые действия.

— На севере пыль! — закричал один солдат.

Заляпанный весь в крови, тяжело дыша, Алкалин смотрел на север и улыбнулся.

— Это мои соплеменники! Они пришли на помощь! — сказал старейшина, пошатнулся, но я успел его подхватить.