Дыхание

18

11:05. От вчерашней ипохондрии не осталось и следа. Монументальная простота мира. Сейчас меня не свалишь и бульдозером. Единственное, чего я не понял — откуда взялся синяк на правом плече.

В потной непроходимой толпе троллейбуса следую в редакцию газеты «Среда Ы». Красивая брюнетка арабского типа подлаживается ко мне и, глядя в пространство, начинает змеиные телодвижения. Беру рукой ее грудь под платьем — и так мы едем четыре остановки. На «Поселке Красных Колчаковцев» она дружески пожимает мне ногу выше колена и выходит. С ней два арабских типа в кожаных куртках.

Ну что же, начало дня интригующее. Лауре ведь ничего не стоит поднять телефоную трубку и сказать мне пару слов… В самом лучшем расположении духа врываюсь в контору. Итак, «Среда Ы». Я уволилися год назад и с тех пор бывал здесь только дважды. Пройдя в приемную, я встретил фольклорную крутобедрую секретаршу в рискованном наряде и пару секьюрити, тщательно обыскавших меня, применив в том числе портативный злобоискатель. Секретарша, видимо, привыкла к подобному действу. Может быть, на ней так мало одежды именно затем, чтобы показать открытость души и преданность фирме. Дверь в кабинет Директора напоминала устройство на аэровокзале, через которую проходят все пассажиры — потенциальные террористы с точки зрения охраны.

Директор мрачно возвышался за своим тяжелым, черного дерева, столом. Один секьюрити, прошедший вместе со мной, аккуратно запер дверь и открыл небольшой чемоданчик.

— Если вы не возражаете, мы зададим вам несколько вопросов, — произнес Директор и отложил в сторону мое рекомендательное письмо. — Духополиграф еще не проходили?

На голову мне одели какую-то штуковину, похожую то ли на трусы, то ли на панаму с проводками. На запястьях защелкнулись наручники с отражателем — последнее слово оборонки и последний аргумент правительства, обеспокоенного свободой нашей касты, ибо участились случаи побега в Астронет и к Отступникам.

Допрос длился и длился. Покрывшись по́том, я едва успевал отвечать. После двухчасовой пытки я едва ворочал языком.

— Ну ладно, успокойся, — благодушно заметил Директор, когда оператор-секьюрити снимал с меня проводки и антибраслеты. — Ты, я вижу, парень нормальный, но ты новичок. Враги кругом. Понял? Ладно, ты принят. Каждый квартал будешь проходить тестинг. Иди в свой отдел.

Пройдя через вереницу замерших секьюрити, охранник проводил меня в кабинет, где сидел мой непосредственный начальник, рыжий парень в эспаньолке и пенсне с тонированными стеклами. Мы поздоровались. Его звали Костя Пилсудский.

Пилсудский — демоническая личность. Вместе с тем он честный журналист и большой мыслитель. Я обнаружил его в темном аппендиксе курилки.

Пилсудский пребывал погруженным в задумчивость.

Скрипнув стулом с раздолбанной спинкой, он произнес:

— Господин Навъяров, как вы относитесь к Бодинету?

— Спасибо, хорошо. Мне кажется, им можно доверять.

Пилсудский одобрительно, хоть и не без недоверия к Сети, кивнул головой.

— Куришь? — спросил он.

Отпираться было бесполезно. Хотя черт их знал: может быть, они свихнулись на здоровом образе жизни и баночках с питательными добавками. Мы закурили.

— А к чему весь этот контроль? — не выдержал я, стряхнув пепел с сигареты.

— «Голуаз»? — внимательно сощурился Пилсудский. — Это плохо. Шеф курит исключительно «Госдуму». Сигары такие на драйвере «Кохибы». Управдел смолит «Соборование Блэк Сэббэт». Так ему положено по всем понятиям. А тебе скромнее надо быть. Кури вот «Ятра золотые». Не зли начальство.

Я обратил внимание: Пилсудский потребляет «Рэд Баннер лайтс ментол». Что, видимо, соответствовало званию майора.

Единственным способом развлечься — не считая рулинета — был поход в курилку. Как правило, там я сталкивался с бодинет-инженерами, вечно пытавшимися бросить курить. В общем и целом они были довольно милые люди; некоторых портила лишь замордованность различными правилами, инструкциями, параграфами, кои они со страху пытались воплощать в жизнь. Они жили в трясине компьютерных команд и совершенно бесполезной корректности. Среди них встречались интеллектуалы.

Один из них, Сэм, обладал характерным для бодинетчика хорошим художественным вкусом и коллекционировал крышки унитазов. Раньше он коллекционировал дерьмо, но недавно женился и супруга пустила коллекцию на удобрения, после того как ее мама открыла заветный шкафчик в спальне. Еще был Иван. Он выписывал в карманную книжицу-словарик бранные выражения на английском и латыни, однажды не без гордости продемонстрировав мне свои bitch, bull shit и mentula canis. Часто захаживали в аппендикс рерайтер Юра и Астронет-обозреватель Майкл Ч.Люскин. Его мозг представлял собою куриный желудок, развившийся по пути динозавров. Он гремел гигантскими камнями преткновения, которыми он дробил в прах кровати, стулья, ножки унитазов, ручки дверей, торговые биржи, притоны, молельни, армейские склады, казармы, гостиницы, гринпис, подлодки, танки, разведки, тайные браки, внебрачные связи, доклады, тенденции, сны, рефераты, милицию, кромлехи, палехи, сенну, вождей и коробки галет. «Почему бы тебе не раздробить камни?» — однажды спросил я. «Потому что умру с голоду», — ответил Майкл, и мне стало неловко за глупый вопрос.

Я мертвел на подходе к зданию редакции, а поднявшись на пятый этаж терял способность что-либо воспринимать. Было так погано, что я впадал в нечеловеческую бодрость, разговорчивость, громогласные споры о разной фигне, по десять раз повествовал одни и те же анекдоты, одни и те же выдуманные истории, заставлявшие Пилсудского морщиться, и приходил в себя лишь ночью на промозглой остановке.

Оставаться невозможно, но некуда бежать. Пилсудский пребывал в том же состоянии духа. Земля горела под ногами. С необоснованной надеждой мне всякий раз думается, что тут должно хоть что-то измениться.

Но все по-прежнему, на своих местах. Те же лица, та же коммерция в голом дарвинском контексте, словно выбритая болонка. Система напоминает женщину, добравшуюся до пистолета. Пленных не берут, а если взяли, то для особо изощренных пыток, за коими последует расстрел. Если вы сбежали, вас найдут и на Луне, если умерли, вас ожидает участь Муссолини, повешенного мертвым. Если в вашем мозгу мелькнула мысль о побеге, вас вычислят по бормотанию во сне, по выражению глаз, по анализам капелек пота. Понятно, что редакторы развивают невероятную живучесть и отвагу, как крысы, загнанные в угол, и все силы тратят на создание ремней безопасности, препоясываясь ими вплоть до плоти и вгрызаясь в плоть, не расставаясь с ними ни во сне, ни в лунатических походах, ни в кошмарах под солнцем. Редактор и замредактора — длиннорукие аватары гильотины.

Закольцованный мирок редакции струился по венам словно алкоголь, поддерживая состояние бодрой невменяемости.

Мне особенно запомнился Вадик Сиамцев, психострингер.

Он вел страничку «Гумор». Целыми днями, с восьми до шести, Вадик таскался по кабинетам унылый и похмельный, пил кофе, курил сигареты, смотрел телевизор, внимал звучанию радио, пристально впивался взором в Бодинет, газеты, новинки экрана, опросы ВЦИОМ, и неуклонно созревал. Процесс вететации занимал шесть месяцев. Осенью и весной с Вадиком случался криз. «Скорая» мчала его в психоневрололгический диспансер и там, под щедрым дождем аминазиновой группы, он наливался соком и лопался как перезрелый арбуз. В палате, забронированной редакцией, он не приходя в сознание работал день и ночь. Творений хватало на полгода. Из творческой командировки его встречали буднично и деловито, и все начиналось вновь: кофе, кино, сигареты, пресса, ТВ. Однажды Вадик не вернулся и прокуратором юмора назначили меня. Я не обладал терпением Вадика, и единственное что оставалось — быть честным. Я излагал то, о чем все думали, первое, что приходило на трезвую голову, а поскольку трезвость в России возможна только с нереального похмелья, мне стал понятен запущенный фэйс Вадика. Я обнаружил, что его метод хранит на себе печать декадентства, и поскольку я вырос в здоровой патриархальной семье, то из-под моей руки лилась только чистая правда жизни. Успех рубрики стал оглушительным. За мной установили слежку, ко мне потянулись диссиденты со всей страны, из Европы, трех Америк и даже из Конго. Меня публиковали в Бодинете на сайтах, чья жизнь — только миг, достаточный для скачивания материала; я ощущал на себе объективы спутников разведки, квартиру заполнили веселые разноцветные жучки, из которых я узнавал новости, меня будили выстрелом в окно, изо всей округи птицы слетались на мой подоконник и смотрели в упор не мигая, собаки и кошки уступали дорогу, старики несли за мною транспаранты, к подъезду провели трамвай, волхвы с Дальнего Востока шли босые по тайге и несли свежих кальмаров, женщины приводили своих дочерей, я получал телеграммы из ООН и НАТО — то одобрительные, то гневные; меня назначили кандидатом на Суперовскую премию, но в последний момент отвергли по внешнеполитическим мотивам, мне посвятили десять фильмов и четыре анекдота, меня замалчивала пресса, рассыпая пригоршни многозначительных намеков, повсюду за мною ходили толпы китайцев, нуждающихся в дальнейшем образовании, кто-то бросался в костер, кто-то судился с крупнейшим производителем микрочипов за нелигитимный юзинг моего бренда, Закутск переполнили комиссии, спецслужбы, подпольщики, боевики, на меня покушались трое шахидов, двое афроамериканских снайперов и один простой сумасшедший из Польши, и когда мне все это надоело, я повторил несколько трактовок центральных каналов и меня наконец оставили в покое, напоследок урезав зарплату, заплевав мне окно, ботинки, кейс, закрыв передо мной границы в том числе в Якутию. Я облегченно вздохнул и подал заявление на вылет. Теперь я был по-настоящему свободен.

С болью в плече направляюсь в кабинет Пилсудского.

Увы. Он ушел на обед. Вместо него — завотделом народной жизни Гриша Мезальянц. Скачав с дискеты вчерашнее мое произведение, он причмокнул и сказал:

— Ты на сколько денег договаривался с Пилсудским?

— По полтиннику за вещь.

— Понимаешь, — замялся Гриша, — тут произошли кое-какие изменения. Денег в конторе мало сейчас. Видишь, сколько молодежи приняли… В туалет не достоишься. И потом, Астронет слишком много денег жрет. Уже и контроль поставили, а результаты прежние… Так что расценки понизились. Гонорарий нынче в два раза мельче. Рardon me, boy. Придется еще пару чух-чух…

Он с большим состраданием пожал плечами.

— Да, кстати, — произнес Гриша оживившись. — Ты спрашивал у Пилсудского египетско-русский словарь. Он просил тебя подождать.

— Хорошо. Когда он придет?

— Через час, примерно. Посиди тут, подожди. Я сейчас все равно еду в центральный офис, захвачу у него книжку.

— Годится.

— А ты не скучай. У меня в «Фэйворитс» один классный адрес отмечен.

Гриша накидывает пиджак и уходит.

Скука смертная наваливается из-за спины. Так или иначе, придется ждать.

На столе Гриши стоит монитор статического Астронета. Таким пользуются в конторах, где творчество — не обязательный элемент производственного процесса.

Подключиться?.. А почему нет. Единственный минус — придется торчать на месте, привязанным каналом «Кама Рупа» к серверу и рабочему столу.

Здоров, Олег. Или, как теперь все говорят, доброе время суток. Сегодня вроде бы зима, но я не уверен. Короче, у нас тут все запутано. А начался этот бардак с того что Сеня Супервайзер принес Ледовые сигареты. Нормальный блок, 10 пачек.

Название простое — Ice Eye. Ему всучил их тот плешивый дилер из Miami Megatrade, который хотел купить твой браслет. Дизайн упаковки обычный, если не сказать туповатый: нечто вроде холодильника, двухкамерный как сердце рыбы, и почему-то установленный в горах. Не знаю в чем причина: может, в табак добавили слишком много ментола, но с первой затяжки такое чувство, что наглотался льда. Или еще хуже: что дышишь магаданским воздухом. Напоминает советские «Дюнкерк», но без привкуса дерьма. Рина родила в своем пышнокудром стиле: «Аэрозоль из свинцовых гвоздей». Не вопрос, ассоциации возникают богатые, но IЕ довольно странно вопринимаются в нашем Китежске. Вот и сейчас за бортом минус сорок. Для равновесия не хватает сорока градусов внутрь — и мордой в сугроб. У Батмана возникла идея: закуривать их после третьего стакана водки, дабы не выходить на улицу. Или употреблять их в бане. Батман затянулся после второй, ушел на балкон и свалился в снег у подъезда. Сигарета не погасла, что симптоматично.

Выкурив полпачки, Сеня разговорился. Мол, вся проблема в том, что мы бессмертны. Все, поголовно. Мы не можем умереть. Нет ни малейшего шанса, а значит и смысла резать себе вены или сигать с моста. Все это не работает. Только вопрос времени: сменил белье, набросил имидж — и снова в круговорот. Единственное, что может с нами случиться — это немного болезни и стало быть боли. Ну и безденежье, на крайняк.

Выход один: компромисс. Или прорыв, но тут нужна система, учителя, лицензия. Или Отступники… Великое невозвращение! Я бы предпочел простое возвращение, но навсегда. Неважно куда. Лишь бы просто прекратить кочевой образ жизни.

Позавчера застал в кабинете Шефа двух изящных блондинок, обе — в предынфарктно-либидозном настроении. «Это мои одноклассницы, — скромно сказал Шеф. — Девочки только что развелись и хотят. Они заслужили этого, клянусь Кварком».

Мы решили не оставаться в офисе и отправились в вечер. В ближайшем киоске взяли ящик шампаня и пошли искать номера, поскольку на улице шел дождь. Увидев первую попавшуюся дверь, Шеф вынул из кармана ключ от своей квартиры и начал ковыряться в замке.

— Не подойдет, — говорю я.

— Не в ключе дело, — говорит Шефаоф. — Дело в мозгах. А поскольку сегодня я особенно остро чувствую единение с миром…

Помню это место. Влево — длинный темный коридор; справа — кабинет. Прямо перед нами желтел плакат: МАГАЗИН «МОЗГОЛЮБЪ». Вероятно, хозяева магазина считали, что у них все повязано сверху донизу и вширь, потому решили не тратиться на охрану. Короче.

Мы прошли в кабинет, расселись за большим столом, и начался обычный трендеж под шампанское. Девушки оказались в доску свойские, но когда Инна — так звали одну из них — изъявила согласие, я почапал по коридору, чтобы разведать путь.

Приклеился я посреди большого зала, снизу доверху набитого книгами. Такого подавляющего зрелища я не встречал давно: ночь, ливень, сполохи молний за окном (тонированным, отчего взрывы электричества казались кадрами из кино, что особенно бросало в глаза, учитывая что на дворе — глубокая зима).

Мрачная торжественность книг, даже дешевого чтива.

Самодовлеющая, тяжелая, злая торжественность. Пища смерти моей. Шлаки. Ум, выставленный на продажу, чувства, выброшенные на свет, чтобы другие заменяли ими свое отсутствие. Что я нашел в них, кроме обломов?.. Кто-то должен за все ответить, подумал я.

Обойдя зал, возле кассы я нашел ребристый советский лом. Радость узнавания. Фспишька, ДА? Эта штуковина, пилатт, была сделана на совесть, простая, монолитная, одинаковая при всех госформациях. Я взял лом, развернулся на девяносто градусов и в вихре возвратного движения ухребал по первому попавшемуся стеллажу. Хрустнуло дерево, книги посыпались как кости!! Я развернулся в другую сторону и уебенил снова. О Железный Дровосек! Я рубил с плеча, рубил сверху, снизу, слева, справа, я крошил, пинал, выбрасывал все на хрен, ибо в том зале не было ничего кроме заблуждений, видит Он.

Сзади послышался крик: обернувшись, я увидел Шефаофа, деловито и сосредоточенно толкавшего плечом шкаф.

Шкаф упал. Книги разлетелись под восхищенный визг девчонок. Они уже пинали компьютер с базой данных магазина, пинали с тем цельным остервенением, на которое способны только женщины и дети. Пока я крошил пространство ломом, Шеф валил стеллажи как деревья в Эдемском саду. Акт вандализма! А как же, пппилатт? Акт, сотворенный с нами всеми вандалами этих культур, стучал в мое сердце!! Клянусь, я ничего не чуял, ни о чем не думал, просто работал как Сизиф, и шоб я остался на второй срок, то была чистая работа, абсолютно чистая, из самой глубины сердец.

Бойня продолжалась до тех пор, пока в зале остались лишь груды дерева, бумаги и картона. Затем я швырнул лом в тонированное стекло витрины и мы с криком выбросились на свободу.

Слева возник какой-то пацаненок и крикнул нам, что едут менты и бандиты. Мы направились в сторону кафе в квартале от магазина; сдается, я даже забыл выбросить лом, до такой степени он стал продолжением моего духа. В кафе мы немного передохнули, выпили коньяку и на последние бабки наняли тачку, через час доставившую нас в дикий поселок у самого озера, в дом, где не было ничего, кроме огромного матраца и кучи толстых порножурналов.

Под утро мне приснился тихий сон. Я стоял посреди тесного пространства, где пахло плесенью и типографской краской. Время от времени в кромешной тьме вспыхивали язычки одноразовых зажигалок, выхватывая на миг человеческие лица. Кто-то (или все сразу, или я один) зажег «Зиппо», осветив ряд книжных шкафов, а после бросил лайтер на пол. Вспыхнул пожар.

Горел даже воздух. Все тонуло в ревущем пламени, но вместо запаха гари я почувствовал волну морского ветра. Перед глазами вспыхнуло:

Это озарение — хо йя! Все стало ясно сразу! Вскочил с дивана и чуть не застонал от острого приступа тоски. Епперный тиятр, я же никогда не сочувствовал маргинальству! Рядом, раскинув ноги, мирно посапывала удовлетворенная разведенка (Шеф исчез вместе со второй подругой, как только мы вышли из машины. Может быть, они спросонья двинули обратно в город). Я вышел на веранду и закурил. И хотя мне давно не в новость самые идиотские сны, ведь ни один из них, даже способный даровать докторскую колбасу и степень какому-нибудь психиатру, не сравнится с теми кошмарами, на которые так долго транслировало себя это «я».

Днем я вернулся с пломбаной дачи сразу на работу.

Сидел, закинув ноги на стол, рассматривал пачку IE и сравнивал ее эффект с кокаином. Нет, разница определенно есть. Самое смешное, что это табак. Но как вырваться из этих ассоциаций? Бросить работу?

Уехать в Берн и мэкнуться со скуки, среди тупых немок и понтующихся россиянок? Можно подзанять у Шафы и купить «БМВ». В васильках, под Гжель. Но зачем? Разве что наблюдения ради, как машина портится раньше меня?

И только не брачевание. Женившись, я почувствую себя безнадежно устаревшим и надежным, как ситцевые трусы.

Нет, не об этом сейчас мои мысли, обычно расцветающие в конторе во второй половине дня. Я живу среди нейлоновых джунглей — черных, белых, разноколорных.

Девушки по-арктически ненавязчивы; ноги возносят их прелестные головки ввысь, прочь от суеты. К четырем PM мои мозги превращаются в ханку. К пяти — у меня на коленях всегда оказывается Наташа.

Она впивается мне в рот и дышит моей отрешенностью.

Краем глаза я слежу за Риной: вдруг я найду намек в ее зеленых очах? Есть женщины, которые живут как будто за рулем кабриолета, летящего по хайвею в пустыне Мохаве. Ни догнать, ни прикоснуться, ни стиснуть своим желанием, полным смыслов. Рина чтит Хемингуея и верит в соллепсизьм. Ее бойфренд — голубоватый бизи с лошадиным фэйсом и в белых штанах.

Они вместе уходят в шесть часов вечера — так, будто показывают fuck всем человекам. Я сижу за своим сверкающим столом и, как правило, листаю какой-нибудь виртуальный роман c самой поганой рецензией — эти, как правило, дивно хороши. В сии вечерние моменты Рина обрывает болтовню об очередном политмаразме и торжественно спрашивает у меня — который час? — а я проглатываю ее ножку, с уважением по частичкам поглощаю бедро и думаю о разном, ибо читаю в сей момент: «Огромные толстые письма, невообразимых размеров». О Париж. Я не хочу в него. Я хочу в Венецию, но что там делать без Рины? Ничто так не возращает к миру, как отсутствие перспектив. Пища возносит меня в облака. Так же, как и Рина.

Отрывает от действительности, от которой нифига не осталось, но которую нужно пройти. Иногда кажется: один неверный шаг — и оторвешься от физического тела. Я, свинцовый саркофаг, говорю об этом. Не сракофаг. В крайнем случае, поганые арктические сигареты.

Но главное не зацикливаться.

Холод — не проблема. Проблема в том, что это последнее подтверждение линейной реальности. Мы в Сибири зимой — значит, холод. Теоретически. А на практике нет сколько-нибудь значащей температуры.

Изменения в климате ощущают, наверное, только бомжи, да и те пока трезвые. Все так, словно тебя пригласили на торжественное чаепитие, и когда ты пришел разодетый и в самом лучшем расположении духа, тебя приставляют к грязному рукомойнику и говорят:

«Ждите». Поток неудержимо хлестал в мою чашку, переливаясь, бурля. Это считалось полнотой жизни и новизной чувств, но то, что лилось, было ржавой водой. Оставался один выход: перевернуть чашку кверху дном. Я сделал это мгновенно, однажды и после многих лет сомнения. А толку? Очень скоро кончился кислород. Я пробовал перестать дышать, просто перекрыть себе трахею и скрыться в себе, но однажды так сдавил себе гланды, что чуть не обделался со страху.

Вот тогда-то я впервые поднял глаза и увидел кран, из которого лился родник бытия. Кран был кондовый, нормальный железный кран, хоть и начищенный целованьями миллионов паломников. Завернуть его нет никакой возможности, я понял это сразу. Но что же делать? Когда мне надоело думать, я взял чашку и убрал ее в сторону. Воцарился вакуум. Но ведь не свобода, пилатт. Чашка остается для меня.

Хорошо, есть еще честные налогоплательщики. По утрам они смотрят на градусник, чтобы выйдя из дома не выглядеть белой вороной. Любопытно, что они не замечают несознательных граждан в легких тапках и гражданок в купальниках. Мне рассказывали в школе, что по идее — по Старой Идее — чем дальше от экватора, тем холоднее. Когда-то на Земле был порядок, и поддержание его не считалось ретроградством. Люди нуждались во внешней опоре.

Думаю, это миф, но звучит неплохо. Время, впрочем, еще осталось. Что касается пространства, тут давно все смешалось.

Первой этой факт отметила критика. Героям книг перестали сочувствовать, поскольку с ними в любой миг может произойти что угодно. Нет эффекта сопереживания, а без него какой катарсис? Он исчез, когда все узнали друг друга.

Мир пустеет, Олег. Литература, соответственно, тоже, хотя кто способен точно сказать, что чему предшествует? Нынешняя литература — стремительно летящий порожняк. Что ни возьми, везде одно и то же, хоть там сиськи-пиписьки с мудомудрствованием, хоть какая-нибудь хрень про месть и бандитов. Содержания нет давно. Кафка был не первым, а последним. Форма не изменяется — она умирает. Форма — это боль. Все, что локализовано, подвержено страданию. Что ни пиши сейчас, все будет правильно, потому что все — порожняк. Сознание теряет форму, но не как гаишник в выходной. Потеря абсолютна. А-Б-net, TV, PR — всего лишь костыли. Выбей их — что останется?

В общем, я нисколько не удивлен тем, что наши ретроградусники пользуются большим спросом. Ясно, это аппарат для искусственного поддержания ума. В прошлом году мы продали больше тысячи штук по $ 1,000 каждый. Не знаю, кто транслирует их показания, или они работают по заложенной в них программе — мы не вскрывали аппарат, там ртуть все-таки. Наверное, сверка внешних показателей укрепляет людей в мысли о внутренней стабильности.

То же касается геодезических карт, но с ними немного сложнее. Очертания материков не изменялись последние тысячи лет и наш Китежск как стоял на 50-й параллели, так и стоит. А парадоксы — как куски хлеба: сколько бы их ни было, утолить голод невозможно. От них просто устаешь. Есть вроде бы родная страна, но нет Родины. Есть женщины, но ни одна не посвятит тебе жизнь.

Как это смешно — ждать разверзания хлябей небесных, особенно когда понимаешь что никаких хлябей нет.

Однажды просыпаешься в три часа ночи, разбуженный муссоном, и глядя на свой костюм, приготовленный к выходу на работу, начинаешь понимать что костюм старый и грязный, что его давно пора чинить или выбрасывать, потому как не на что чинить, что твоя фирма — это худшее, что может случиться с тобой, что твоя работа — полное дерьмо по определению, что тебя кидают внаглую, и давно пора на выход, и твое дело — лишь кусок навоза на круговом конвейере, который привчно лижут быки и коровы, что тебе уже 35 и нет ни энергии, ни энтузиазма, ни иллюзий, ни сил. И вот лежишь ты словно АКМ с одним-единственным патороном и вдруг осознаешь, что этот патрон кто-то уже давно прописал в твоей голове, но — хер они получат, а не твое капитулирен, и наутро ты одеваешь костюм, жрешь свой бутерброд на поганой закопченной кухне и пилишь на фирму, отворачиваясь от победоносных взглядов соседей. Вот это и есть — бунтующий человечек.

Наташа вчера выдала:

— Мы находимся под прямым покровительством Индры и Зевса. Ты никогда не задумывался, что слова тундра и thunder подозрительно похожи? Гром и молния, вот кто мы! Триппербореи! Потому весь мир шугается нас.

— Видишь ли, между словами тундра и гром такая бездна человечского идиотизма…

Она не позволила мне договорить.

Ладно, хватит о погоде…

Вчера я видел Замдиректа. Он шел в цветастых шортах по тридцатиградусному холоду, прекрасно себя чувствовал и беседовал с кем-то, кого я не заметил.

Он находился в Майами, это было ясно и коню. Видел ли он меня? Шафу он тоже не заметил. Шафа выходил из своего «мерина» под самым носом своего зама. Ведь именно он, квась меня мордой, отправил его в командировку за океан. (Мне туда не дорога. Денег нет.) Не исключено: программа работает таким образом, что объект 1 не замечает объект 2, хотя для объекта 3 и так далее он доступен. Выходит, я никогда не встречу Рину на улице».

Ретроградусники… Майкл работает в Китежском отделении Бюро Окончательных Прогнозов (БОП). Его создали много лет назад. В те оптимистические времена мои коллеги-вохвы создали алгоритм вечного погодного цикла. На основе секретных данных, предоставленных Параэкхартом, они точно рассчитали, какая погода наступит в любой период вплоть до 7000 года. 10 лет назад начались первые сбои. Трудно было усомниться в правоте Параэкхарта, и поэтому сбои списали на возмущение Психического Поля планеты, вызванное перестройкой и связанными с нею ужасами. Расчеты подправили, но уже через месяц вновь обнаружились нестыковки. Я тогда учился и на полставки работал в департаменте отчетов Закутского отделения БОП. Мы сверили данные о погоде с Великим Циклом и решили пойти на риск: ввели данные от обратного. То есть пересчитали все наоборот, установив сбалансированный график. Но система продержалась ровно два месяца, и снова начались проблемы. (Ретроградусники — это обычные ртутные измерители температуры, поспешно отмененные, но позже вновь поступившие в продажу — для того, чтобы оттенить гений Параэкхарта сравнительно с его безотказной погодной системой.)

Затем мы отказались от участия в программе БОП, ссылаясь на непредсказуемость местного микроклимата.

К городу подтянули войска. Все лето я провел с подпиской о невыезде. Неизвестно, чем это могло закончиться, если бы не вмешательство Нимица, заместителяч Верховного; он начинал прокурором в Закутске и обожал этот город. Вскоре Верховный сменил гнев на милость и признал, что Закутск стоит на линии разлома земной коры и в непредсказуемой точке земного Психического Поля. Отдел закрыли. Так я потерял работу в первый раз.

Я не разделяю оптимизма Ч.Люскина. Рита, книги и вся эта бизнес-свора вместе с их коксом будут преследовать его неотступно, сколько бы он еще ни принимал вещество, пытаясь вернуть себе ощущение реального времени. Будь он свободен от всего этого, то не ломал бы, не крушил. Это похоже на злополучный опыт некоторых монахов: пытаясь спастись от когтей похоти, они переключаются с девочек на мальчиков.

Нет, такое освобождение пусть он оставит себе.

«Favorites» МММ.КОВЧЕГ.РУ.

Enter.

Обстановка напоминает аэропорт в какой-нибудь северной, благополучной и малонаселенной стране.

Мягкий свет, легкий малиновый звон разносятся из ниоткуда. В круглый зал вплывает женский голос. Такие нежные интонации я слышал только во сне.

— Добрый день. В Закутске 12 часов 06 минут. Вас приветствует научный международный онлайновый сервер духовно-полового образования…

ERROS 4004 Вас приветствует m-lle Даша.

Я почувствовал вкрадчивое движение за спиной, словно шелк терся о полные ляжки — но оборачиваться не стал.

Медленно, кругообразно, точно молодая лошадка по цирковой арене, вышла улыбающаяся 1D-блондинка в коротком белом медицинском халате. Ее тонкий совершенный нос венчали большие очки. Пухлые губы лоснились помадой. В тонких пальцах с огромными алыми ногтями она держала изумрудную указку с круглым набалдашником, увитую двумя змейками; время от времени она медленно поглаживала набалдашником туго накрахмаленное плечо.

— Да, Вы не ошиблись, — продолжила m-lle Даша. — Именно ERROS 4004, сайт, среди сообщества российских архипровайдеров справедливо названный ССС — Самый Супер Сайт.

Возле дамы возник двухтумбовый янтарный стол с большой столешницей из яшмы, и стенная доска наподобие школьной. Она присела на стол краешком бедра и влажно потерла одну персиковую ляжку о другую.

— Как вы уже знаете, Григорий, мы успешно обновляем информацию на наших великолепных страничках, — прожурчала Даша приятным, лопающимся губным звуком. Доска залилась черной блестящей смолой. На ней возникли белые буквы и почему-то формулы со схематично изображенными женскими ножками на полях. Я видел такие на иллюстрациях к ПСС А.С.Пушкина.

— Наверняка Вам также известно, что духовная сила каждого народа, и непременно сила арийского космоса, наиболее полно выражается в его подходе к такому важному оккультному вопросу, как ебля. В глубокой древности этой воистину неисчерпаемой теме уделялось весьма пристальное внимание. Доказано, что древние египтяне изображали половой орган женщины знаком (), в центре которого находилась точка, символизировавшая зрачок, а если точнее — матку. Это был египетский иероглиф Ру (на нашем сайте Ковчег. Ру вы найдете чат, посвященный этой теме. Среди участников — академики из США, Европы, Японии и Китая). Иероглиф Ру обозначал врата, рот, влагалище, место входа, а также в некоем роде Луну. Реакционные жрецы Аммона, пытаясь захватить в свои руки власть над порабощенным пролетариатом Египта и академией материалистической профессуры, утверждали, что этот знак есть верхушка священного креста Анх — ключа к бессмертию, клятвы, завета, и символизирует Врата бога Ра, из которых, по их скучным абсурдным верованиям, изошел весь проявленный мир. Глаз — якобы — символизировал Первую Точку Божества, позже развернувшегося в пространство. Однако видный ученый древности, сексолог, политолог и основоположник множества других наук Моисей Бен Мисраим развеял эти сказки, доказав, что глиф (.) символизирует влагалище. Позже он блестяще изложил свое открытие в Книге, которая до сих пор остается мировым бестселлером.

Произнося свое вступление, m-lle скинула халат, оставшись тем не менее в белье. Несомненно, у нее 1D-мэск Мэрилин Монро, но эту грудь я уже где-то видел и ни с чем не спутаю. Сосок, торчащий как вывернутый бутон… Жанна?

— Итак, что есть величайшая загадка веков — таинственный глиф Ру? Напоминаем, что спонсор регионального провайдинга нашего журнала — мясокомбинат «Закутскпищепром».

Ctrl+Alt+Del.

End task.

Мезальянц начал долбиться в дверь, едва я успел вернуться в тело. Не без удовольствия чихнув, я встал и повернул ключ в замке. Гриша сиял свежестью помидора.

— Ну, как развлекся?

— Не до развлечений. Учиться, учиться и еще раз…

— Со словарем облом. Пилсудского срочно отправили в командировку.

— Adieu.

— Ну ты пиши, из Парижа-то! — крикнул он вслед. — А то у нас командировки перекрыли. Закиснем тут на фиг.

…В коридоре — пыльная тьма. Вдруг сталкиваюсь с упругим изящным телом. Ба! Астрал в руку. Жанна! Вот кого не ожидал увидеть.

— Ты что тут делаешь, Жанни?

— А ты, Олежик?

— Да вот. Принес заметку про вашего мальчика.

— Какого мальчика? — насторожилась Жанна.

— Шютка.

Она работала завотделом космической флоры и достигала оргазма только на работе. Мне приходилось закрываться с ней в кабинете после обеда, потому что я не мог затащить ее к себе домой. Короче говоря, мы дружили.

За неделю до моего увольнения она сказала, закуривая «Парламент»:

— Олег, я поняла: главное — библейские ценности. Мне нужна семья.

— Зачем?

— Ну, понимаешь… Положение завотделом такое нестабильное. Максимум, что мне светит — это замредактора и редактор. А дальше?.. В конторе за пять лет сменились три главных. И куда идти? В рекламу? Там такой сучий коллектив. А свое дело открывать поздно. Нынче не перестройка. Нынче — только по большому блату. А если менты повяжут, тогда никто не отмажет. Такая линия…

— Хорошо. Допустим, ты устроишь свое семейное гнездышко. Обустроишь его под офис. Какие вопросы ты будешь решать?

— А ты думаешь, нет вопросов? Где памперсы правильные взять, например. Или ты думаешь, что все памперсы — правильные?

— Ты слишком много думаешь о завтрашнем дне.

— Все это так… — произнесла она сомневаясь. — Но кого бы ты мне порекомендовал?

Камень упал с моего сердца.

— Марксим подойдет, как ты думаешь?

Я не удержался и прыснул со смеху. Меня начало натурально трясти. Жанна поднялась и покинула кабинет.

С тех пор мы не запирались в обеденное время.

— Ну, тебя подбросить? Я на машине, — произнесла она с неподражаемой гордостью.

— Подвези, конечно. Куда-нибудь в центр.

— ОК. А хочешь, покажу тебе свою дачу?

— И когда ты все успеваешь?..

— А вот! — прикусила она губки и шаловливо повела зрачками.

По пути на улицу мне лениво соображалось — вряд ли Жанна сама купила авто. Наверняка у нее богатый любовник, точнее — очень богатый, ведь я не представляю ее на побитой «тойоте» или, упаси Бог, на «шестерке». Выйдя во двор, мы подошли белому «мерседесу». Жанна с птичьим изяществом отперла дверь и бросила на заднее сиденье свой плащ. В машине звякали какие-то невидимые колокольчики с уютным отстраненным звуком. Нехотя я прикинул, что мне придется написать никак не меньше двадцати романов по шестьсот тысяч символов в каждом и пережить двадцать инфарктов, общаясь с издателями, чтобы купить нечто похожее. Но хозяйку можно иметь бесплатно. Парадокс?

Жанна завела машину и вырулила на трассу Аэропорт — Синее Предместье.

— Что-то я не вижу колечка на твоем пальце, — заметил я, чтобы начать беседу. Жанну слишком переполняли чувства, чтобы начать разговор.

— Колечко не здесь, — улыбнулась она. — Вы, волхвы, ничего не знаете о других людях. Я вышла замуж, да, ты догадался. Но мой супруг — D-торговец, бизнесмен. У них принято крепить кольцо перед свадьбой на других местах тела… Понимаешь, это ближе к правде. Ведь пальцы тут не очень задействованы, по сути.

— Понял. И кто же сей счастливец?

— Иван Борисыч. В Облкосмосовете работает. Но вряд ли его имя расскажет тебе о чем-нибудь…

Еще бы я не знал Иван Борисыча. Меня отправили к нему на интервью в тот день, когда я познакомился с Алиной. Он трудится Архистратигом Священной Инквизиции Астрала (СИА), — хранитель красных звезд и синих планет в нашей областной вселенной. Иван Борисыч поджидал меня в фойе Облкосмосовета. У него выпуклое чиновничье лицо с маленькими монголоватыми глазками, зрачки которых не бегают, но медленно перемещаются из угла в угол, как у человека, слишком много укравшего, чтобы врать по мелочам. В кургузом своем пиджачке он больше походил на зарплатного бюджетника из 3D-института, всю жизнь разрабатывающего новые булавки. Сзади подошел секьюрити, молча приставил к моему затылку ствол пистолета и сдвинул планку предохранителя. Иван Борисыч протянул мне мятую ладонь и расположил к себе фразой:

— Только не подъебывай. Ага?

В целом он довольно жизнерадостный тип.

Весь долгий путь по коридорам он педалировал тему православия, властной вертикали и патриотства, что, несомненно, было новейшим веяньем Кремля вместо прежней моды на иудаизм, властную горизонталь и космополитические убеждения. Пожалуй, с таким супругом Жанне скучно не будет.

Дача возникла мгновенно, едва я выглянул в окно. Жанна остановила машину, мысленно произнесла кодовое заклинание, и стальные черные ворота с уверенным гулом разъехались. Дача представляла собой четырехугольную башню из красного кирпича, высотой в пять этажей и с круговой трехметровой оградой. Вход в башню предварял портик с семью белыми ионическими колоннами. Слева от входа реял ввысь обелиск с белыми подтеками, оставленными, вероятно, дождями. Ветер овевал у его подножия детскую деревянную рогатку, выкидной нож, порнографические карты, гантели, презервативы, поллитровку водки, россыпь сигарет, пачку чая, перстень с черепом, справку об освобождении, автомат Калашникова, золотой мобильный телефон, пузатую бутылку текилы, пластиковую карту, ключи от BMW, героиновый чек, шприцы, резинового юношу и вибратор. Жанна оставила дверцу машины открытой.

— Обычай такой, — ответила она, заметив мой удивленный взгляд. — Нужно оставить, чтобы добрые духи проветрили салон. Изгнали какодемонов.

— Признаться, я не совсем хорошо знаком с этим обычаем.

— О господи, — выдохнула Жанна. — Какие вы… блин… мухоморы. Сидите в своих астронетах и ни во что не въезжаете. Ты знаешь, что кошка в доме облюбует лишь то место, через которое проходит негативная энергия? Так вот, это проявление одного и того же закона, который повторяется везде и особенно заметен в дорогих машинах. Злые силы обживают автомобиль и притягивают к себе пули, бомбы, гаишников и всякие дэтэпэ. Теперь понял?

— Кажется, до меня начал доходить смысл. А что это?

Я показал на обелиск.

Жанна приблизилась к гранитному ребру кончиками красных ногтей.

— Десять лет назад мой муж еще не был таким могущественным, как сейчас, — произнесла она глубоким и тихим голосом. — Но уже тогда он возвел на этом месте свое первое поселение, ныне ушедшее в анналы. В ту эпоху забор еще не был таким большим. В сущности, по расчетам археологов, он не превышал двух метров. И был у мужа моего младший брат. Как-то раз он появился в этих местах и насмехаясь перепрыгнул через ограду. Мой муж не вынес такого оскорбления и застрелил его в затылок. В полете. Потом он рухнул на колени перед телом брата своего, и рыдал, и рвал на себе волосы… Спи спокойно, дорогой брат.

Жанна медленно сняла с себя чулки и положила в изножие обелиска. Почему-то стало заметно, что боль в плече несколько успокоилась, как бы вошла в русло и только щекочет не без приятности, когда ткань сорочки приближается к коже.

Тишина висела над башней. Вокруг не было ни птиц, ни людей. Я оглянулся. Чистое вольное поле простиралось во все видимые стороны и прятало свои края за горизонтом. Это было странным, поскольку мы ехали со скоростью 85 километров в час и не прошло и трех минут, как позади исчез последний дом частного сектора. С неожиданной уверенностью подумалось, что даже с высоты пятого этажа я вряд ли замечу признаки окрестного жилья. Было бы неплохо жить здесь.

Жанна отперла массив дубовой двери. Мы вошли.

Обстановка потрясала размахом. Первый этаж вытягивался в широкую мраморную лестницу, обитую мягкими подушками. Поднимаясь, мы вдохнули свежий воздух, напоенный запахом тропических растений.

Второй этаж представлял собой клубок расходящихся в разные стороны лестниц. Вероятно, подумалось мне, Иван Борисыч почитывает Борхеса. Действительно, как мало я знаю о людях.

Повернув куда-то влево, мы вошли в путаную череду коридоров. Любопытно, каким образом они умещаются в относительно небольшом, если смотреть со стороны, здании? Когда мимо моих плеч тянулись старинная мебель, пылившаяся в полумраке, мерцающие корешки книг, к которым уже много лет никто не прикасался, когда темные кишки коридоров выворачивались в ослепительные залы, где било ключом виртуальное 3D-бытие, гремели залпы, звякало железо, мелькали с тонким ржанием трикстеры, меня не покидало чувство, к кторому я так привык за последние несколько месяцев.

Среди людей на остановках — утрами, под падающей луной, вечером, под усталым солнцем, — я улавливаю их мысли, не сиюминутные, а базовые, повторяющиеся часто, словно больной сон, и в эти мгновения я чувствую себя единственным человеком. Я не в восторге от этого чувства. Не хочу стрелять в толпу или находить ей определения — в том и дело, что я глубоко равнодушен к ним, и равнодушие крепнет день ото дня, открывая все новые смыслы. «Отрезанный ломоть», как говаривает моя мать, которая тоже — одна из капель тумана, плывущего по стеклам этой башни.

В преддверии гостиной я обнаружил Виманоид. Он был поставлен на правое крыло и прислонен к стене.

Грусть нахлынула в сердце. Этот легкий летательный аппарат — кастовая принадлежность 2D-жрецов, но неполное дхармическое соответствие и коррупция сделали свое дело, и теперь каждый торговец может купить Виманоид, если у него найдутся двести тысяч долларов. Виманоид — типичный пример смешения грубой и легкой материи (группы 4-го и 5-го Круга). Он использует энергию воздушных потоков и похож на дельтаплан. Его главная функция — поддержка левитационного парения. Когда вы летите, используя не 3D-крылья, а Вриль — энергетический центр, имеющий выход между лопатками — Виманоид поддерживает ваше тело в воздухе, чтобы не тратить слишком много сил на антигравитацию. Поток Вриля отражается от медного экрана, выполненного с вкраплением Пелениума — металла астероидного происхождения. Этот черный камень упал на Землю 37 лет назад, вдребезги разбив директорский корпус Закутского нейролингвистического университета.

Здешний ксендз Кшишдецкий утверждает, что астероид украшала надпись на латыни: «Здесь была Дева Мария», но православная церковь выступила с решительным протестом и обоснованной иронией. В городе начались массовые беспорядки. Костел подвергся кощунственнному граффитиначертанию, войска оцепили мечеть, синагога ушла в подполье и обратилась в ООН, однако Лорд-Аватар пресек волнения, сообщив, что надпись произведена на языке индейцев сиу-сиу и содержит несколько каббалистических откровений, безусловно доказующих наличие свинца на одной из планет в созвездии Кентавра.

Впрочем, все это детали. Я давно не летал на Виманоиде. Свой аппарат разбил пару лет назад — попал в ураган в небе над Байкалом. Если события будут развиваться по законам жанра и ружье выстрелит во втором акте, то день можно считать прожитым не зря.

Продвигаясь по коридорам в этих мыслях, я старался не терять ориентир — роскошные бедра Жанны, качавшиеся под синим муаром платья и в конце концов силой инерции вынесших ее в большую желтую гостиную, где все сверкало пламенной парчой обоев, занавесок, подушек, разбросанных по низкому огромному дивану, укрытому глубоким ковром и заменявшему ковер. На потолке вращались хрустальные сферы по тысяче фунтов каждая, издавая тонкий звон, как на рекламе зубной пасты. От электрического камина отделилась высокая атлетическая фигура (я принял ее вначале за статую) и приблизилась к нам. В комнате зашевелился запах сандалового дерева.

Существо заставило меня усмехнуться — не без ностальгии по детству, ибо перед Жанной стоял многофункциональный антропоидный биоробот с широким оскалом лакированных зубов, с угрожающе длинным носом и в дурацком кумачовом колпаке. Всю его могучую грудь покрывали майорские звезды и ордена, пришпиленные прямо к коже. Пожалуй, — подумалось мне, — пролетарский рерайтер А.Толстой не додумал последний момент антуража.

— Буратино, развлеки Пьеро, — лениво произнесла Жанна и подошла к столику, в изобилии уставленному темными бутылками.

— Виски, содовая? — деревянным голосом поинтересовался Буратино, надсадно улыбаясь.

— Мачо Эс А? — спросил я. — Сверхобщественная архетипная модель?

— Эс Эн Гэ. Супер-нейро-героическая. Странная фантазия пришла в голову папе Карло, ты не находишь?

Буратино витиевато отдал честь, щелкнул каблуками и отключив экран камина скрылся где-то в огненной глубине.

Жанна отпила из бокала, старательно облизнулась.

— Подожди меня, Олежик. Я сейчас… А пока почитай «Черты и резы». Ты ведь еще не видел?..

Тихо шурша, Жанна исчезла в потайной двери.

«Стареет, — подумалось мне. — Чары становятся пошловатыми».

Под левой рукой обнаружилась толстая книжка in folio, непереносимо пестревшая голографической обложкой: переливаясь в основной трехцветной гамме, куда-то шел похмельный мужик в мятом гусарском ментике, с толстой золотой цепурой на шее и надписью «Народъ» на спине.

Кажется, я уже говорил, что-то по поводу книг. Не люблю длинные романы — забываешь их смысл, добравшись до середины. Но, вероятно, я сказал не все. Вначале я обнаружил, что не могу читать газеты и смотреть TV.

Затем нашел, что чтение книг производит на меня еще более тяжкое действие. Я даже не совсем точно понимаю, зачем пишу.

Однако заняться все равно нечем. Состояние слишком нервозное, слишком твердое, чтобы погрузиться в размышления. Ладно. Откупорим крышку…

Автор отдает себе отчет в неизмеримой необъятности своего труда, нападках космополитов, уменьшении рождаемости, плохой эко-и логичности, происках Запада, просчетах внутренней/внешней политики, низкой зарплатности, пьяности населения, китайскости компьютеров, повышенности содержания холестерина и принимает таковой (отчет) с большой настороженностью и верой.

Степан Глоедов. Из раннего.

Душа моя. Душно. Ни одного окна. Голографические фотообои от пола до потолка. Гутые бордовые шторы.

Скрываю обложкой сальный брикет знаков. Мне никогда не написать ничего подобного. Я слаб. Я ничего не понимаю. Голый человек на голом ужине, в пенатах каннибальских, из котлов фараоновых ел он. Жанна.

Куда ты запропастилась? Не исключено, что ты примешь один из эротических 1D-образов — пускай тактильные ощущения и не очень способствуют нынешней…

Сияющая — синяя — вьюга влетела в комнату и устремилась ко мне, обволокла теплом, покалываньем ноготков, скольжением невидимого языка — он ощущался каждую секунду в разных частях тела, — рассыпаясь прозрачным смехом, поднимая в воздух, укрывая, скользя, обнажая, охватывая упругой влагой, касаясь кожи, словно пронимая сквозь рану легкий прохладный шелк.

— О, Жанна… Покажись. Я хочу тебя видеть!

В ответ раздался мелодичный летящий смех, кувыркаясь в толще света словно дельфин в воде, распыляя брызги, и этот голос заставил меня вздрогнуть, хоть я и не очень хорошо запоминаю голоса; он приходил во сны, виляя призрачным хвостом, сжимаясь, распускаясь, осыпая ромашками — как мог я спутать ее с Жанной?

— Лаура, где ты?..

Пространство начало сгущаться, становясь все более и более плотным, играющим, а запах ее духов — все менее отчетливым, притупляя чутье уверенностью, что она рядом, в руках. Мои глаза уже видели блеск в ее зрачках, пальцы чувствовали тело; изогнувшись, отстранившись от меня, Лаура спросила печально:

— Угасание духа, торжество плоти — эти четыре противоположны друг другу, ведь так, о волхв?

— Да, моя милая, так, так…

— Но де же тогда мы?

— Между ними…

Она отстранилась так же внезапно, как окрепла в моих руках, и растворилась, утекла, и ветром, струящейся змеей, выпорхнула из гостиной.

Я бросился за ней.

— Между мной и тобой, — звучал ее смеющийся голос, — между мной и тобой — все это!

Голос начинал таять. Ждать невозможно, но как догнать? До Виманоида — слишком далеко. Я рванул по лестницам, сшибая стулья, чаши, кувшины династии Мин, руша чучела птиц, падая и вставая — все на бегу. План перерезать ей путь не удался. Вырвавшись из башни, я рухнул на колени и оглянулся, прислушался. Никого. Легкий синий хвост мелькнул над далекой лесопосадкой. Серебристый звук отразился от облаков.

Вперед.

… Я шел, должно быть, час или два. Уже темнело.

Нет ни малейшей надежды догнать Лауру. Башня скрылась из виду. Слишком долго ее искать. Но куда идти?

Остановившись посреди поля, дальний край которого пересекал ряд тополей, мне оставалось только перевести дыхание и сориентироваться по звездам. Я шел на север. Если пойду на восток, есть шанс пробиться домой. Если эта земля под ногами — не прототип эскалатора.

Охватив голову руками, я сел на почву и закурил.

Вдруг издалека раздались плавные и громкие, какие-то надсадные причитания; ветер относил их в сторону, однако можно было определить, что раздаются они рядом. Я повернул голову на звук.

Несколько женских фигур в странном согбенном ракурсе выступили из мрака. В неверном свете Луны можно было заметить, что их семеро и все обнаженные, но их головы украшены платками, цвет которых, может быть, черный. В какой-то миг мне показалось, что на женщинах облегающие сапоги, но приглядевшись, я обнаружил, что это грязь, облепившая их щиколотки.

Впереди шла беременная с длинной изогнутой, словно вывернутой, шеей; в руках она держала икону, которая отсвечивала чем-то зловеще-латунным. За ней тянулись три согбенные фигуры с низко отвисшими грудями. Они раскачивались тяжело, словно маховик с огромным отточенным лезвием из некоего horror movies. На манер бурлаков перекинув ремни через свои плечи, бабы тащили упряжь, влекшую плуг; ручки его вжимали в землю еще две женщины. Беременная громко причитала:

— Ой, опахиваем, опахиваем землю-матушку, от злыдней, от Диавола оберегаем! Чтоб не пройти тебе, злыдень падший, через границу нашу! Ой яко богиню Землю нареки! Ой ты Джонни Угодник, да помоги нам!

Тишина прерывалась этим заклятием каждые три минуты.

Мое сердце переполнилось состраданием, и вроде бы некстати, к стыду, вспомнилась песня Эдика, где был только рефрен. Похоже, в заклинании использовалась та же структура, потому что музыкой и словами было все вокруг, и припев подчеркивал — или напоминал — о незавидном человеческом бытии и его желании вернуться Домой — в абсолютное бытие. Бабы провлеклись мимо, низко выгибая спины и врезаясь в землю белыми ногами.

После них остался запах пота и свежевспоротой земли.

В небе — какая-то горластая птица. Подняться… Не остаться в этой траве.

В полном мраке и безмолвии сделал шаг. Здесь все как прежде. Неспешно вышел за лесопосадку. Теперь — только прямо. Мимо Лимнологического института, мимо химического факультета, мимо панельных девятиэтажек.

Пересек дорогу, пустынную в этот поздний час. Лишь пара автокентавров пронеслась, не оборачивая злобные головы поверх глянцевых капотов.

Вот и мой дом. Остановился возле подъезда, нашаривая ключи в кармане. Закурить?.. Нет. Дома. Ничего не ел весь день. Стакан чаю — и тогда…

Вдруг сзади раздался пронзительный горизонтальный шорох. Едва успев обернуться, упал. Сильнейший удар в плечо. Растрепанная женщина в плаще ушуршала дальше, с криками «Паша, Паша, не улетай!»

Поднимаясь, не без удовольствия почувствовал, что боль в плече вспыхнула и погасла окончательно.