Дыхание

11

Около четырех часов дня. Водяные знаки крови мерцают в мозгу. Сквозь закрытые веки пропускаю в мозг солнце, надрывающееся напротив. Цвету. Пропитываю стены полуденной бессонницей.

Грохот. Крошится бетон. Сосредоточенный город катит свою бочку, в которой запаян Диоген. Ищу человека, орет он. Не блядь, не мудомудра, не уголовный кодекс.

Старик потерял свое лицо, когда все стали зеркальными. Кругом — сплошное точка-ру. Духи бесплотные, знание велие и точки зрения. Человека — ни одного. Отворачиваю лицо. Старик прав. Меня тоже не вдохновляют ни деньги, ни слова. Я в бочке. Но мне нужно говорить, чтобы не спятить. Запускаю руку себе в горло и горстями черпаю склизкую боль, силиконовое отчаяние. Старательно утрамбовать все это в кишки текста. Все это знаково, знакомо, и это дежа вю.

Без четверти вечер, и скоро четверг, а пятница — это маленький шабаш. Справа течет река, воды которой, как известно, горьки. Ей имя — Полынь. Я питаюсь ее рыбой. «Приехать в страну мертвых и вести растительную жизнь…» Осточертело быть собранным.

Право победителя ничего не значит в мире побежденных. Я мертв снаружи, а внутри полыхает астральный огонь, астральное сердце, астральный желудок, астральное «НЕТ». Пуповина втянута в рот Богоматери. Втяни кальян моей души, Мать. Затянись покрепче, и все забудь. Здесь рожают сосредоточенно, в трудах, а убивают походя. Вся ненавистная система воюет сама с собой. Я не хочу быть сосредоточенным…

Мне нужна великолепная компания, с которой я разрушу все их храмы, все их сайты, все их нужники, где они обозревают мир. Но пока я один среди буйного мира, мне остается лишь окунать свое лицо в реку Полынь, не выпуская из зубов сигарету. Ловись, рыбка моя. Ведь ты так любишь пепел.

…Отвлечься. Почитать.

Обращаюсь к своей коллекции. Собирал ее много лет.

Она двойственна, что вполне по-закутски. Одна ее часть — для арендодателей. Другая — для себя.

Снимая квартиры, я замечаю, как меняется отношение ко мне, едва арендодатели замечают томики Шопенгауэра, Борхеса, Зелинского, Камю и в особенности — натальный выпуск «Пособия для 2D-волхвов». Его выдают сразу после рождения. Некая смутная мысль, плывущая в глазах счастливых обладателей жилплощади, мновенно прояснятеся. Всем ясно, что я нахожусь во временных затруднениях, ибо никому не приходит в голову, что мне просто негде жить. Закутяне любят книги с тех давних времен, когда на бумажных страницах иногда можно было встретить правду — не животную, а в статусе 1D. Сейчас они читают в основном лишь 3D-pulp, но все же не утратили уважения к литературе.

Их не сломила даже перестройка. Думаю, лучших читателей не существует в природе. Внешний ряд книг — для них. Как визитная карточка. Эти книги я перечел давно и с тех пор к ним не тянет. За строем золотых переплетов находится основная часть коллекции. Это совершенно бесполезные, даже нудные и, вероятно, изготовленные на какой-нибудь официальный случай продукты, некоторые явно неудачные. Их большую часть составляют переводные издания — в основном с французского и немецкого. Нигде так ясно не понимаешь преходящую суть литературы, как в литжурналах Бодинета с их бешеной ротацией и позорным критиканством, и в этих книгах, что лежат передо мной. Я часто размышлял об авторах. Представлял, какие суммы они получили, как цивилизованно написали, цивилизованно издали, и никаких проблем. Первый экземпляр из этого собрания мне всучили еще в университете как приз за лучшую подпись к фотоснимку.

Откуда взялась другая, не помню, но меня влекло к этим маленьким скучным монстрам. Я несколько раз встречал в Астро-и Бодинете вполне серьезные рецензии на некоторые из них. Должно быть, в созерцании отечественных мамонтов я утратил нечто важное в понимании европейского культурного процесса.

Что в литературе все гораздо тоньше, изящнее, необязательней — все не так, как у нас. И еще до меня дошло, что как только начинаешь читать эти книги без особого внимания, скользя по ним как по холмам и долам, то открываешь самое важное: способность изобретать. Цельные, великие вещи дробятся в воображении. Совокупность мелких вырастает в нечто большое и цельное. Такая глыба, как «Замок», не пробуждает во мне ощущения свежего воздуха. За сотню лет в «Замке» так нагадили, что нечем дышать, и посетив его вы уносите чувство стыда, раскаяния и тревоги. Величайшим актом милосердия по отношению к литературе было бы открыть все окна в «Замке» или взорвать его к чертовой матери вместе с хибарами критиков, прилепившихся к стенам, пожравшим пространство. Поэтому я люблю незаметные вещи. Вот и сейчас я открываю «Ганса и Мифореализм» герра Зигфрида Вейнцумтоде. Ровные строчки оставляют в голове шорох ползущей по листьям змеи. Еще немного.

Еще пару страниц — и я успокоюсь.