Дыхание

13

Шесть часов вечера. Лежу на своем матраце, покуриваю, а напротив оседлал стул Егор. Ждем, когда сварятся пельменоиды местного гиганта мясопрома. Егор чешет репу и разгадывает кроссворд.

— Прародина человечества. Последняя — «а».

— Матка.

— Нет, тут девять букв. Вла-га-ли… Вал-гал… Вах, да тут Атлантида!.. Трубы, кстати, не текут?

— Только зимой.

— Странно… Как там наш Марксим? Жив еще?

— Живее всех.

Поковыряв спичкой клык, Егор продолжает:

— Ты поосторожней там с разговорами. Мыслизмы там о жизни, шуточки. Не болтай лишнего. Он же ни фига не понимает. Точнее, понимает как-то очень по-своему.

Говорит, что ты, вроде, испуганный ребенок. Забился в угол и боишься. Он же не понимает, про какую Родину ты говоришь. А, ладно! Di, servate Cimmerion![13] Да отыду тронути алтарь инфернален, коему жертвую пищу свою.

Егор удаляется в ватерклозет. Сизифова жизнь. Импульс как толчок. Толчок к действию, неминуемо ведущему к ржавой глотке в глубине. Работай больше, Егор, чтобы жертвовать подземным богам. Егор отсутствует несколько минут. Выйдя под гром водосточной канонады, отдавший дань, Егор легко приземляется на пол и говорит со спокойной глубиной философа:

— Между прочим, Екатерина Великая померла на толчке. Во время самого невинного из своих удовольствий. Да… Странная штука — невинность. Тут даже не христианах дело. Те отказали всем в невинности. Думается, чтобы держать всех за толстую кишку. А дедушка Фрейд ужесточил это дело, со своими детскими комплексами. Даже опорожниться перестало быть невинным занятием. До такого даже инквизиция не додумалась. А ведь старый пердун мог перевернуть все это! Мы все невиновны! Но куда девать тогда государство, религию? Вот так и победила традиция. Ты, кстати, как? Еще не женился?

— Нет.

— Это твоя проблема, — в удовлетворенной задумчивости произносит он. — Ты можешь иметь семью, но копишь отрицательные эмоции, чернуху всякую. У тебя нет будущего, не-ту-ти. Я направлен вовне, а ты вовнутрь.

— Я давно ни во что не направлен.

— Не гони. Живешь как гимнософист. Но у брахманов, между прочим, до пенсии лет была пора домохозяина.

— А до тридцати — ученичество. У меня не было времени для ученичества. Его заняли дела семейные. Хотя, конечно, никто не виноват.

— Кстати о невинности. Вот нашел там у тебя. В бумагах.

Егор достает из кармана мятый, сложенный вчетверо лист. Украл у подземных богов. Моя жертва.

Егор начинает читать.

— Тихая лунная ночь на майамском хуторе. На порог дома, почесывая волосатую грудь, выходит жирный мужик в бейсболке и мятых трусах, и широко, свободно зевает. Услышав мощное журчание неподалеку, спрашивает: «Энд вот э факин’ лошадь ссыть?» Тонкий девичий голос отвечает: «Иц ми, тату!» «А-а… Ну пысай, хани, пысай…» И шо цэ за галиматья?

— Наброски к украинской национальной идее.

— А сало где?

— Съели.

— Вэлл, ото файно. Но надо ж было написать: враги все сало съели. Умный разберется, что враги тут ни при чем, а это еще один повод для национальной гордости. И еще. У них же в доме два туалета минимум. Чего ей на лужайке делать? Удобряет? Или чтоб унитаз отдохнул?

— Единение с природой.

— Я бы другое предложил. Подумай, есть анекдот. Собрались как-то кумовья горилки попить. А сало — в подвале. Ну и хозяин дома говорит гостю: кумэ, ты слазь у подвал, а то в мэнэ пэчинка болыть. Ну, тот полез. Хозяин ждет, ждет — нету. Полез за ним. Смотрит — а тот сидит на полу и сало жрет. «Кум! А чого ж ты усэ мое сало зъив?! — Та ото ж…» Вот тут — вся суть украинского характера. Фатальная покорность перед силами природы. Слепой стихией. И потом. Тебе не кажется, что это слишком круто — стебаться над целым народом?

— Это просто идея. Когда твои собратья заявляют, что истина — их личная собственность, они стебаются над миллиардами людей.

— Ладно, пельмени сварились. Откупоривай пузырь.

Сидим на полу. В незашторенном крае окна колышется вечер. Как назло — что, впрочем, случается очень часто — не могу опьянеть. Пустая бутылка «Столичной» положена на бок. Склонив на подпорку руки тяжелую голову, пригорюнившись, Егор едва слышно заводит:

Стоп. Перебор.

— Стоп. Перебор. Это единственная песня, которая может выбить из меня слезу.

— Ну, батенька… Какой ты все-таки россиянин, понимаешь! Ты, кстати, в курсе, что Нимица замочили?

— Нимиц?.. Заместитель Параэкхарта?

— Он самый. Старейшина всех Озирисов. Говорят, откололся от Конфедерации. В пользу отступников. Блин, чего творится, а?..

— Перестройка.

— Freedom as free doom. Чего читаешь нынче?

Приятно слышать столь редкий вопрос, но приходится признаться, что ничего.

— А я Дхаммападу изучаю, — продолжает Егор. — Может, и меня как Нимица…. Но буддизм, он глубже в нас, чем это все христианство. Опыт этноса меньше опыта расы. Мы ж не семиты. Копить добродетели, чтобы купить «мерседес»… Нет, это не по-нашему. Учите истину, поэты.

— Не хочется менять религию. То есть заводить ее у себя. Нужно забить на нее вообще. Любую.

— И что останется?

Мне вдруг становится неловко, словно я произнес имя какого-то близкого бога в клозете, но в любом случае здесь имеется определенный смысл, все оправдывающий и убивающий все одновременно. Я киваю. Егор блаженно улыбается и ловко чешет свое темя.

— Все это упадхи, — произносит он. — Упало все на фиг. We are free!

Мне нечего ответить, да и не хочется отвечать, придумывать знак внимания к собеседнику. Ощущение пустотности — не окончательной, которой не познать пока я есть, и не душевной, которая суть мерзость, а населенное светящейся мыслью — такая пустотность всегда погружает меня в очень домашнее, нормальное состояние духа, словно я один в степи и не испытываю жажды.

— Не знаю, к чему это привязано, — врывается в воздух Егор, — но я тут вспомнил одно словечко из санскрита: Pramatr. Оно значит «субъект познания». Я вообще-то думал, что это Праматерь, или какая-то праматерия, хотя, наверное, это одно и то же. У них там, у санскрити, хренова куча значений. Короче, выходит, что Праматерь познает своих детей, чтобы познать себя. А у греков, что интересно, этим занимается Кронос? Этот бычара просто кушал своих деток, пока Зевс не отрезал папе яйца. Урану отрезал? Ну ладно, нехай Урану… Ты понял, откуда эдипов комплекс проистекает? Комплекс-то — Кронов! Короче: Зевс лишил папу силы, чтобы самоутвердиться. И чтобы братьев больше не было. А мать его спасла. Так что Зевс-батюшка стал сам отцом своей матушки. И мужем ея. Суть такая: матрица породила программы, программы — компы, компы — юзеров, а все потому, что матрица самоидентифицируется. Фиг я поверю, что это придумано дикарями. Тут работала спецгруппа. Ладно… О чем это мы?

— О черной дыре. Я тут попал в одно… такое. Трудно объяснить. Короче, это как… Как будто прорвало ГЭС.

— Ба! То-то я чувствую, Атлантидой повеяло. Взрыв на Киммерийской ГЭС! Это террористы, я обоняю их след, уходящий далеко в горы, где наслаждался он духом своим… Основные приметы: гексогеновые мешки под глазами, взрывной темперамент… Чу! Исчезло все, где было сухо, и открылося там, где воды были, и ныне только дух летает над тем, что осталось. Но где ковчег? и где вы, мастера культуры? с мечтою о завтрашнем дне? Ибо узрите: сие дно наступило. Но господа: есть ли дно? И если да, то что такое нет? Задача. Однако сдается мне, ты просто стал русским на сто процентов. Не токмо генетически. Изобрел себе проблему, и как-то сразу стало веселее жить.

— Я не знаю, что именно ты называешь Россией.

Егор думает.

— А все просто. Я понимаю патриотов. При недостатке словарного запаса Россией можно называть абсолютно все. То есть можно обозначить любым словом, потому что все одинаково мимо. Все — это все. Но что же тогда ничто? Блин, что-то я устал. За Расею окосею, за Корею околею, миру мир… Снимите плащ своего внимания с гвоздя моего красноречия. Я всего лишь графоман, толстовец…

— … это как подумать о смерти где-нибудь на пляже в Малибу, или на Яве, и вдруг начинаешь понимать, что умер в Сибири. Только это не смерть, точнее, ее нет вообще, и у нас тут падает снег на пляж. В общем, я ни фига не понял.

— Да ладно. Стандартный ептыть-дифферент как показатель отсутствия здесь и присутствия там.

— Его-то и нет.

Егор углубляется в ловлю пельменя трезубцем пластмассовой вилки, доставшейся мне из упаковки корейской лапши. Не поднимая глаз от пельменя, он тихо, с самоуглублением произносит:

— Однако ты, брат, сохнешь. Кто такая?.. Еще одна Белая Дама? Явно не жена.

— Она — Валькирия. Собирательница трупов. Несет меня в Валгаллу, подобрав на поле, где я проиграл. Или выиграл. Черт его знает…

— О да. Валькирии. Санитарки леса. И девочки кровавые в глазах. Неужто ты помер? Ладно, можешь не отвечать. Женщина — серебро, воздержание — золото.

Закинув буйную голову, Егор продекламировал с чувством:

— Проще говоря, лучше выпить водки литр, чем лизать соленый клитор, — поясняет он.

— Коряво. Да и с временами у тебя — того…

— Да, брат. С временами проблема. Позорные времена.

— Ты и четверти этого дерьма не выхлебал. Не то что литр…

— А ты хлебаешь с удовольствием, да? Такие дела. Проза.

Устаканившись, делаем рывок.