Двуглавый. Книга первая

Глава 24 О разумной предосторожности и не только

— Огонь по готовности! — и уже в следующее мгновение справа и слева сухо затрещали выстрелы. Длинная редкая цепь разномастно одетых мужчин — от безусых юношей до солидных господ, внушающих уважение своими сединами — с пистолетами и револьверами в руках открыла беглый огонь по стоящим на удалении в двенадцать метров мишеням. Многие, впрочем, говорили не «двенадцать метров», а «шесть саженей», то ли сказывалась привычка к старым мерам, то ли этак безобидно фрондировали.

Говоря о разномастности одежды, я, впрочем, малость преувеличиваю — эта самая разномастность проявлялась исключительно в расцветке, фасон более-менее укладывался в рамки единообразия. Дворянам мужского пола надлежало являться на стрелковые сборы в костюмах с жилетками, шляпах и сапогах. Вид у мужской части благородной публики в итоге получался вполне залихватским, в особенности у щёголей, вместо галстуков носивших бабочки. Дамы отличались большим разнообразием фасонов, хотя тоже выдерживали определённый дресс-код, включавший костюм из жакета и юбки ниже колен, чулки темнее телесного цвета, туфли или ботики и опять же шляпки. Извечное женское стремление выделиться проявлялось преимущественно в шляпках— уж каких только самых невообразимых фасонов я не насмотрелся.

В общем и целом сборы устраивались серьёзно. Для мужчин от пятнадцати до сорока пяти лет и женщин от семнадцати до тридцати пяти основанием для неявки могла быть только выданная врачом и заверенная в дворянском собрании справка о невозможности или нежелательности участия в сборах по медицинским показаниям, но, настолько я мог судить, хватало и людей старше установленной верхней возрастной границы, правда, почти исключительно среди сильной половины.

Программа сборов была рассчитана на три дня. В первый все участники и участницы выполняли два обязательных упражнения — разборку своего оружия с последующей сборкой и серию из шести выстрелов по ростовой мишени с тщательным прицеливанием, причём в оценке разборки-сборки учитывалось не только затраченное на обе процедуры время, но и аккуратность исполнения, результаты же стрельбы оценивались только по меткости. Во второй день «пистолетчики» и «револьверщики» по отдельности стреляли в условиях, напоминавших боевые — нужно было дважды сделать по шесть выстрелов по трём таким же мишеням на той же дальности, причём перед началом стрельбы оружие должно было находиться в застёгнутой кобуре, а стрелок стоять в положении «вольно» и обязательно с опущенными руками. Тут уже учитывались и меткость, и время. Третий же день отводился стрельбе из винтовки на дальности в сто пятьдесят метров, или, опять же, семьдесят пять саженей. Впрочем, обязательными эти стрельбы оставались лишь для тех, кто прибыл на сборы с собственным оружием такого рода, остальные же стреляли по желанию из оружия, предоставленного военными. Желающих, однако, хватало, отметились даже некоторые дамы. Ясное дело, среди этих самых желающих оказался и тёзка, благодаря чему я познакомился с двумя основными образцами здешней армейской стрелковки — магазинным карабином Самойлова и самозарядным карабином Феоктистова. Оба образца использовали один и тот же шестисполовиноймиллиметровый патрон. Свою армейскую службу я, конечно, успел основательно подзабыть, но вот сложилось у меня впечатление, что стрелять из карабина Феоктистова куда удобнее, чем одиночными из «калаша». Помимо армейских стволов, пострелял тёзка и из карабина Юргенса — компактной и удобной немецкой самозарядки под пистолетный патрон семь шестьдесят пять. В здешней России карабин выпускается по лицензии и очень широко распространён в качестве гражданского, учебно-спортивного и полицейского оружия, во всяком случае, именно с «юргенсами» явилась на сборы большая часть тех, для кого стрельба из винтовки была обязательной. Однако чёткого разделения личного стрелкового оружия на армейское и гражданское я тут не заметил — многие мужчины прибыли с карабинами Самойлова и Феоктистова, от армейских отличающимися только отсутствием крепления под штыки, а те же «юргенсы» господа офицеры выдавали и желающим пострелять именно из них, главным образом это были, понятно, милые дамы.

Но если кто думает, что дворянские стрелковые сборы представляли собой действо исключительно милитаристское, то напрасно. Это был целый праздник, с военным оркестром, горячим питанием из полевых кухонь и лёгкими закусками, чаем, кофе, прохладительными напитками и пивом. Тем, кто не приезжал-уезжал на своих авто, а пользовался армейским гостеприимством в развёрнутом под такое дело палаточном городке, наливали ещё и чего покрепче, но только вечером. В конце каждого дня подполковник Елисеев объявлял результаты стрельб, а уездный предводитель дворянства вручал призы наиболее метким стрелкам — отдельно мужчинам и женщинам, отдельно по видам оружия. Ну и неформальное общение уездного дворянства в своём кругу, этакая благородная тусовка ничем не хуже бала или ещё какого увеселительного собрания. Здесь тоже знакомились будущие женихи и невесты, намечались совместные дела, решались вопросы служебные и околослужебные, развивались и укреплялись приятельские и соседские связи, короче, била ключом общественная жизнь в рамках отдельно взятого сословия на отдельно взятой территории.

Разумеется, присутствие на столь представительном собрании уездного полицейского начальства в полном своём составе ни у кого никаких вопросов не вызывало — тоже дворяне, как же им тут не быть-то? Поэтому плотно пообщаться с титулярным советником Грековым нам с тёзкиным отцом удалось уже в конце первого дня, когда остававшаяся на ночлег публика переместилась в палаточный лагерь, и в расположении учебного батальона наконец воцарились тишина и покой.

…Рассказывать Грекову нашу историю я доверил тёзке — он всё-таки здешний, речь у него соответствующая, а скрывать наше состояние «два в одном» мы оба твёрдо намеревались как можно дольше, в идеале вообще всегда. Да, я слушал тёзку внимательно, иногда что-то ему и подсказывал, но в общем и целом он со своей задачей справился. Разумеется, тёзкиными способностями господин титулярный советник впечатлился по самое некуда, как разумеется и то, что способности эти пришлось продемонстрировать, поверить на слово Фёдор Сергеевич то ли не смог, то ли не захотел.

— Михаил Андреевич, — заговорил Греков не сразу, явно что-то про себя обдумав. — Не посчитайте, ради Бога, за неучтивость, но есть вопрос, который мне хотелось бы обсудить с Виктором Михайловичем с глазу на глаз. Простите великодушно, такова уж моя служба. Со своей стороны готов вам обещать, что все сведения, разглашение которых не повредит следствию, я вам после беседы с Виктором Михайловичем изложу. Или же Виктор Михайлович изложит их сам.

Надо сказать, реакция подполковника Елисеева на такой заход меня очень и очень удивила — тёзкин отец лишь спросил, на какое время оставить сына наедине с Грековым. А вот тёзка удивляться даже не думал и тут же мне пояснил, что как сословие служилое, к требованиям службы дворянство тут относится с неизменным пониманием. Я сразу спросил, а как у них тут с неприязнью, не сказать бы сильнее, между военными и полицией с жандармами, как это было в истории моего мира, и тут уже пришла тёзкина очередь удивляться — как, мол, вообще такое может быть⁈ И те служат, и эти, с чего бы им собачиться? Да, надо же, как тут их величества дворян выдрессировали! Уважаю…

— Вот, значит, для кого и для чего вас тогда похищали, — выдал Греков, едва за подполковником Елисеевым закрылась дверь. — Не могу сказать, что я в то время нечто такое предполагал, но теперь уже не удивлён…

Тёзке оставалось лишь молчаливым медленным кивком признать правильность сделанного титулярным советником вывода.

— Отцу вашему, Виктор Михайлович, я тогда говорить не стал, — продолжал Греков. — На тот момент оно и не требовалось, однако же теперь я считаю необходимым поставить Михаила Андреевича в известность о том похищении, о случае на шоссе не упоминая. Впрочем, если пожелаете, можете сделать это сами, но, уж простите, исключительно в моём присутствии.

И опять пришлось соглашаться с Грековым, на этот раз нам обоим. И правда же, без помощи, а значит, и без участия тёзкиного отца все наши с тёзкой надежды и планы остались бы беспочвенными, чего нам совсем не хотелось.

Сцену объяснения тёзки с отцом относительно своих не столь давних подвигов при первой попытке похищения я, пожалуй, пропущу. Не было потому что особого объяснения — так, сын рассказал, отец предельно мягко пожурил и принял к сведению. Оставалась, конечно, совсем не нулевая вероятность, что такую покладистость Елисеев-старший проявил только из-за нежелания делать сыну полноценную выволочку при Грекове, и настоящая взбучка тёзке ещё предстоит, но тут уже сам Греков перехватил ведение разговора.

— В общем, вот что, — кажется, титулярный советник собирался подвести некий промежуточный итог. — Вам бы, Виктор Михайлович, стоило, пожалуй, пожить пока что здесь, в расположении учебного батальона, если, конечно, Михаил Андреевич не против, — с этими словами он вопросительно глянул на тёзкиного отца, тот с пониманием кивнул — не против.

— Вас, Михаил Андреевич, — обратился Греков уже к подполковнику, — я бы попросил придержать пока здесь на какое-то время и Елену Васильевну с Натальей Михайловной, а возможно, и Ольгу Михайловну тоже, — ага, жену с дочерьми тоже советует сюда пристроить. В общем, логично, уж в войсковую-то часть те, на кого работает Александр Иванович или как там его на самом деле, уж точно не сунутся. — За домом вашим, как и за домом Улитиных, если Ольга Михайловна с супругом туда вернуться пожелает, я присмотр обеспечу, для госпожи Фокиной, вернись она в Покров, найду такую острастку, чтобы тихо сидела и вам, Виктор Михайлович, о себе не напоминала. Но, уж простите, это всё, что я тут смогу сделать.

— Это почему же, Фёдор Сергеевич? — нахмурился господин подполковник.

— Видите ли, Михаил Андреевич, — в голосе титулярного советника явственно слышались извинительные нотки, — я отвечаю за розыск по делам уголовным в Покрове и уезде, и для того волен предпринимать любые шаги, какие сочту нужным, в дозволенных законом пределах, разумеется. Но вот в делах, что за границы Покровского уезда простираются, я должен действовать через обращение к своему начальству во Владимире. Знаете, во-первых, не возьмусь даже предположить, с какими именно сопроводительными бумагами отправят они в Москву мой рапорт, а во-вторых… Во-вторых, показанные Виктором Михайловичем, э-э-э, способности заставляют меня до некоторой степени сомневаться в необходимости обращаться во Владимир служебным порядком.

Похоже, у нас тут объявлен чемпионат по понимающим кивкам, и, кажется, на главное место на пьедестале всерьёз претендует подполковник Елисеев. Нет, тёзка тоже кивнул, показывая, что титулярного советника понял, но у старшего Елисеева это получилось уж как-то особенно убедительно. Не возьмусь гадать, что именно понял тут тёзкин отец, хотя кое-какие предположения на сей счёт у меня имелись, но вот мы с тёзкой, хоть он и кивнул за нас обоих, понимали каждый своё.

Тёзка со своей юридической колокольни оценивал перспективы дела с точки зрения писаных законов и потому пребывал в некотором расстройстве — уж больно запутанно и, мягко говоря, неоднозначно тут всё смотрелось. Я же видел проявление со стороны господина Грекова сословной и земляческой солидарности и был в полной уверенности, что подполковник Елисеев понял всё правильно и полицейскому за это благодарен. А ещё я понимал, что соблюдать в данном случае закон в полном, что называется, объёме у титулярного советника Грекова особого желания нет, и тут уже, как мне представлялось, не только в той самой солидарности дело, да и не столько в ней, а вот в чём именно, я бы вот так сразу и предположить не взялся.

— Но… — тут Греков этак хитро улыбнулся и, дождавшись общего внимания, продолжил: — Но ведь удерживали Виктора Михайловича против его воли то ли в самой Москве, то ли где-то поблизости, не так ли?

Кажется, я начал соображать, к чему клонит Греков. Как оказалось, не ошибся.

— Значит, во Владимир о том докладывать и смысла нет! — торжествующе закончил титулярный советник.

Ну да, не ошибся. Солидную теоретическую базу под своё нежелание связываться с делом титулярный советник подвёл исключительно грамотно, можно даже сказать, безупречно. Да ещё и себя, любимого, выставил при этом перед подполковником Елисеевым в самом что ни на есть выгодном свете — и за домом присмотреть готов, и предательницу Фокину окоротить, и сына от нежелательного внимания губернского начальства уберечь. Вот она, бессмертная классика служебной интриги!

— Учись, студент, пока есть у кого! — посоветовал я тёзке, растолковав ему не так уж сильно скрытый смысл грековских логических построений.

— А толку? — безрадостно ответил он. — Мне же теперь тут сидеть аж до морковкина заговенья! Или вообще в армию поступить, раз ходу отсюда всё равно никуда не будет⁈

Я уже хотел ответить тёзке, что рано ещё нас хоронить что в прямом, что в переносном смыслах, как Греков заговорил снова.

— Но вот московским сыщикам делом этим заняться сам Бог велел, — ого! Недооценил я титулярного советника, ох и недооценил… — Поговорю я с известным вам, Виктор Михайлович, коллежским секретарём Воронковым, да вам и самому с ним побеседовать не мешало бы, прежде чем официальный ход делу давать, — нет, определённо, недооценил!

Да и в самом же деле, положение, которое обозначил себе начальник сыскной части Покровского уездного полицейского управления, выглядело совершенно беспроигрышным. Получится у московских размотать дело и довести его до суда — хорошо, причастных к столь значимому событию наградами не обойдут, и что-то мне подсказывало, что план, как среди этих самых причастных оказаться, у Грекова на всякий случай приготовлен, хотя бы в черновом виде. Не получится — он, титулярный советник Фёдор Сергеевич Греков, тут вообще как бы и ни при чём. Замнут дело на самом верху — Греков опять-таки ничего не теряет. Прямо какой-то интригений, если можно так выразиться…

На сей раз все смыслы слов Грекова тёзка ухватил сам, без моих подсказок, и признал, что поучиться у Фёдора Сергеевича всё-таки следует. И правильно, юристу такие навыки в его нелёгком деле лишними никогда не будут.

— Только, Михаил Андреевич, — обратился Греков к старшему Елисееву, — давайте с вами так договоримся. Московского своего коллегу по сыскной части я приглашу в Покров сегодня же, но пока мы все — я, вы, Виктор Михайлович и сыщик из Москвы — не обговорим предварительно все наши обстоятельства, прежде чем мой московский коллега даст делу официальный ход («или не даст», — подумал я), вы супруге, дочерям и зятю ничего не скажете. Так и вам в семье спокойнее будет, и нам следствие вести сподручнее.

— Не буду спорить, Фёдор Сергеевич, — согласился подполковник. — Только вы уж постарайтесь, чтобы этот московский сыщик прибыл к нам поскорее.

— Непременно, Михаил Андреевич, непременно, — заверил Греков тёзкиного отца. — К вам, Виктор Михайлович, у меня та же самая просьба.

Откладывать не то что в долгий ящик, но и просто до утра звонок Воронкову Греков не стал, и с позволения подполковника Елисеева позвонил в Москву прямо из батальона. Дело, как я предполагал, было не только в ускорении прибытия московского сыщика и даже не в том, чтобы показать подполковнику Елисееву своё усердие в помощи его сыну, но и в том, что этот звонок оставался неизвестным сослуживцам Грекова. Что ж, излишняя это предосторожность или нет, время, как говорится, покажет, но сам факт примечателен…