Двуглавый. Книга первая

Глава 9 Кто победил, тот и добрый

В любом единоборстве, будь то всяческие виды рукопашки или фехтования, левша считается противником неудобным, а потому и крайне опасным. Заслуженно считается, чего уж там. Ты можешь быть отлично выученным бойцом с огромным опытом, но и вся твоя выучка, и весь твой опыт основаны на том, что главная рука — правая, что у тебя самого, что почти у каждого твоего противника. А у левши наоборот, вот и приходится тебе иметь против своей главной руки руку не более слабую, а такую же главную и сильную. Проблема, да. Но в нашей ситуации оно мне, пожалуй, и в плюс, ну уж не в минус во всяком случае. Раз в левой руке у него пистолет, я могу действовать против неё своей правой, а значит, исключить ему возможность стрелять мне будет сподручнее. Пистолет, кстати, у него тёзкин, я чувствую злобу и ярость дворянина Елисеева, увидевшего своё оружие в чужих руках. Да, именно свой «парабеллум», а не такой же, уж не знаю, как тёзка его опознал. Это хорошо, давай, Виктор Михайлович, злись, мне твоя злость только прибавит сил.

Управление телом на мне. Я медлю, старательно изображая испуг. Ну как же, на меня, такого безоружного и беззащитного, пистолет наставили… Громила делает шаг вперёд, я, стараясь не смотреть ему прямо в лицо, поднимаюсь с кровати и неуверенно делаю пару мелких шажков. Краем глаза вижу, как морда громилы даже через тряпку, которой она замотана, сияет довольством и уверенностью — ага, кто с оружием, тот и главный.

Теми же мелкими шажками приближаюсь к двери, стараясь держаться поближе к стене, подальше от громилы. Я же его боюсь, жутко боюсь, до липкого пота и дрожи в коленках. Ну почувствуй, громилушка, дорогой, почувствуй мой страх, до ослабления внимания почувствуй!

Кажется, получается. В лицо я ему по-прежнему не смотрю, зато внимательно отслеживаю положение руки с «парабеллумом» — ещё чуть-чуть, и…

Пора! Мой тюремщик отступает на полшага, чтобы я мог выйти, и рука с оружием оказывается в положении, оптимальном для атаки на неё. Я посылаю громиле ещё одну волну своего страха, последнюю уже, выпускаю на волю тёзкину злость и свою решимость, и бросаюсь в атаку.

Приложить со всей силой руку громилы с пистолетом к решётке мне удалось, детина обиженно рявкнул, но оружие, гад, не выронил. Ладно, руку его я пока держу.

Лбом бью его в лоб. Очень хороший удар, которого обычно не ждут. Самый писк такого приёма в обратной зависимости уровня боли от скорости — тому, кто бьёт, конечно, неприятно, зато тому, кого так бьют, не позавидуешь, боль дикая. Тут же бью коленом в пах и обратным ходом ноги припечатываю каблук к его ступне, сверху прикрытой лишь тряпкой летней туфли.

Получилось! Мерзко взвыв, громила выронил пистолет, но тут же попытался исправить положение, схватив меня освободившейся рукой и резко подавшись вперёд, чтобы уронить на пол. Всё верно, с его весом и силой даже в здоровом и крепком тёзкином теле мне против такого не устоять.

Вот только устоять в мои планы и не входило. Чуть подавшись назад и ослабив стойку, я под напором противника слегка повернулся, подправив направление его натиска, руками добавил громиле скорости и он со всей дури впечатался башкой в стену. На совесть сложенная стена выстояла, прочная башка громилы, к сожалению, тоже, но вот соображать и вообще понимать, что происходит, он сейчас не мог, чем я тут же и воспользовался. Ребром ладони сзади по шее, носком ботинка в пах, опять носком ботинка, но уже по берцовой кости, а когда упал, несколько раз ногой по голове — в висок. Есть! Проверив на шее громилы пульс и с удовлетворением убедившись в его отсутствии, я подобрал «парабеллум» и рванул из камеры.

— Тело верни! — прозвучал где-то на отшибе сознания голос тёзки. — Драться ты мастак, но стреляю я лучше!

Резонное замечание, хорошо, что я, хоть и весь на адреналине, всё же услышал. Отдав тёзке контроль над телом, я вернулся, что называется, в зрительный зал.

Первое, что мы увидели, выбравшись в довольно просторный подвал, частично заставленный какими-то бочками и ящиками, был человек, лежавший примерно на полпути от камеры до проёма, за которым виднелись ступеньки уходившей вверх лестницы. Человек оказался тем самым пьяным толстячком, что отвлекал тёзкино внимание, вот только человеком его теперь можно было именовать только с обязательным добавлением определения «мёртвый». Две пулевых раны в груди, обе левее грудины, никакого иного варианта тут не допускали. Так, это, стало быть, те два выстрела, что были погромче. Рядом в тёмно-красной луже валялись зелёные стеклянные осколки — судя по зажатому в руке толстячка бутылочному горлышку, упав, он разбил бутылку вина. Горлышко, кстати, он держал так, будто собирался использовать бутылку как ударное или метательное оружие. М-да, против пистолета как-то неубедительно…

Подбираясь к выходу из подвала, мы услышали шаги — кто-то не торопясь спускался по ступенькам.

— Семён! — голос был незнакомым, клетчатому он явно не принадлежал. — Семён! Ты где там возишься? — громилу, значит, Семёном звали. Приятно познакомиться, хех.

Тёзка метнулся влево, там потемнее и заметить его было бы сложно. В проёме появился невысокий мужчина в костюме, других подробностей его облика мы разглядеть не смогли.

— Семён, хорош дурить! — крикнул он. Ответа по понятным нам, но не ему причинам, не получил, и потому, похоже, насторожился. — Где клиент? Семён?

Характерным движением новый персонаж полез под полу пиджака. Ну уж нет! Тёзка дважды выстрелил и рывком кинулся за груду бочек, меняя позицию.

— Мазила! — ругнулся я. Нет, тёзка, похоже, всё-таки попал, но не особо удачно — так и не вытащив оружие, наш визитёр схватился за левую руку выше локтя и немедленно рванул по лестнице вверх. Тёзка проявил разумную осторожность и преследовать его не стал — всё же в полумраке подвала наша с ним позиция выглядела предпочтительнее, чем на не особо широкой лестнице и затем в незнакомом помещении.

Вынув из «парабеллума» обойму, тёзка глянул на прорезь в ней [1] и незатейливо выругался — осталось всего два патрона. Быстро вернувшись к телу Семёна, он в темпе обхлопал карманы мертвеца и нашёл вторую обойму, полную. Что ж, десять смертельных подарков для непрошеных гостей у нас есть. Не до хрена, конечно, но всё больше двух.

Через подвальное окошко послышался какой-то шум, тёзка определил его как звук резко отъехавшего автомобиля. Похоже, раненый визитёр побежал не за подкреплением, а для экстренной эвакуации. Однако же даже без моей подсказки тёзка догадался выждать некоторое время, прежде чем начать со всей осторожностью подниматься всё по той же лестнице, стараясь ступать потише, насколько это позволяли подошвы его ботинок.

Клетчатого мы нашли уже наверху, недалеко от лестницы. Тоже мёртвого — этот получил пулю в спину и вторую в затылок. А это, значит, у нас те выстрелы, которые слышались не так явно.

— Интересно, за что он с ними так? — задался я вопросом.

— Да какая разница! — тёзке, похоже, интересно было другое. — Но как ты его забил… Я бы так, пожалуй, не смог. Откуда в тебе такая жестокость?

— От правильного понимания обстановки, — хмыкнул я и уже серьёзно пояснил: — Иным способом вырубить более сильного противника не получилось бы. Да и оставлять его позади себя живым было бы неразумно.

— Понимаю, — признал тёзка мою правоту. — Но всё равно, как-то у тебя вышло… Злобно уж очень.

— Да брось, — отмахнулся я. — Добро же всегда побеждает зло, верно? Значит, кто победил, тот и добрый.

— Так-то верно, — тёзка коротко хихикнул,— как и всегда у тебя. Умеешь ты что угодно в свою пользу вывернуть!

— Так учись, — посоветовал я. — В жизни всегда пригодится.

За этим трёпом мы не забывали осматриваться. Похоже, мы сейчас находились в старом доме, построенном без особого размаха, но до крайности добросовестно и основательно. Наверняка какой-нибудь купец строил, и строил для себя.

— Купцов Тришкиных дом, — определил тёзка, осторожно глянув в окно небольшой комнаты, куда мы зашли, убедившись, что в доме кроме нас никого нет. — Вон как раз аптека Никитина напротив. Никогда здесь внутри не был…

— А сами-то Тришкины где? — захотелось мне уточнений.

— Да наследники давно из Покрова перебрались — кто во Владимир, кто в Москву, — ответил тёзка. — А дом сдают. Понятия не имею, кому, никогда не интересовался, жильцы всё равно постоянно меняются…

Оно понятно. Зачем ему это? Но молодец тёзка, город родной знает и держится в курсе городской жизни, пусть и без излишних для себя подробностей.

Осмотр дома почти ничего нам не дал, разве что тёзка нашёл свои часы — лежали на столе в следующей комнате, куда мы заглянули. Деньги ещё нашли — одиннадцать золотых червонцев и шестьсот двадцать рублей купюрами от рубля до двадцати пяти. Тёзка, юрист всё-таки, сразу сказал, что деньги надо сдать полиции, меня поначалу душила жаба, но всё же хватило ума сообразить, что если полицейские не найдут вообще никаких денег в прибежище мошенников, это может вызвать ненужные вопросы. Я предложил тёзке забрать рублей триста, а остальное честно сдать властям, но он принялся меня отговаривать, резонно заметив, что у клетчатого могли остаться какие-то записи, и если полиция их найдёт, вопросы у неё всё равно появятся. В итоге я всё-таки тёзку убедил — во-первых, напомнив, что деньги мог хапнуть и тот крендель, которого тёзка подранил, а, во-вторых, пообещав чуть позже растолковать ему, по какой такой причине лишние деньги нам с ним в скором времени более чем не помешают. Мысли свои на сей счёт я пока от тёзки закрыл, потому как проблемы надо решать по мере их поступления, а не все сразу, один же хрен, не получится.

Следующей нашей проблемой стало обсуждение вопроса, а надо ли вообще заявлять в полицию. И снова тёзка выступил образцом законопослушности, а я остался на позиции то ли циничного прагматизма, то ли прагматичного цинизма, давя на дворянина Елисеева авторитетом народной мудрости относительно полного отсутствия надобности будить лихо, если оно пока что никаких шумовых эффектов не производит. В качестве того самого лиха, будить которое не следует, я выставил как уверенность мошенников в наличии у тёзки не приветствуемых властями способностей, так и тот факт, что клетчатый и толстячок застрелены именно из тёзкиного «парабеллума», уж это полицейские установят неопровержимо и быстро. С вопросом о способностях нашла, как говорится, коса на камень — тёзка с упорством, достойным, на мой взгляд, куда лучшего применения, выражал полную уверенность в том, что по отношению к нему, дворянину и законопослушному подданному Империи, полиция будет исходить из презумпции невиновности, а от моих опасений по поводу принадлежащего ему орудия убийства двух мошенников попросту отмахнулся, растолковав мне соответствующие положения действующего законодательства, согласно которым любые действия русского подданного против преступных на него посягательств являются оправданными и ненаказуемыми, а уж преступления нарушителей закона друг против друга честных людей никак вообще не касаются. Я, конечно, за местных всячески порадовался, раз уж повезло им жить в государстве со столь разумными законами, но от тревоги за последствия тёзкиной упёртости меня эта радость, однако же, не избавила.

Проведением в дом телефона наследники Тришкиных не озаботились, так что тёзке, припрятав по моему наущению деньги на улице, пришлось топать в полицию, где он сочинил заявление о похищении и попытке совершения мошенничества, а затем в сопровождении полицейских вернулся в дом, вместе с ними дождался прибытия туда же срочно извещённого титулярного советника Грекова и стал участником следственных действий. Стоит отдать должное прозорливости тёзки и трепетного отношения к законности господина Грекова — каверзными вопросами о полноте и правдивости показаний сыщик тёзку не донимал и в целом вёл себя предельно корректно. У меня вообще сложилось впечатление, что появление и последующее бегство подстреленного тёзкой персонажа заинтересовало титулярного советника намного больше, чем рассказанная дворянином Елисеевым история его похищения, уж больно въедливо он тёзку о том расспрашивал. И что-то ненавязчиво подсказывало, что, во-первых, господин Греков, в отличие от нас с тёзкой, имеет некоторое представление, кто бы это мог быть, а, во-вторых, представление это сыщика совершенно не радует.

Кстати, забитого нами с тёзкой (ну да, нами, чьим телом я управлял-то?) громилу полицейские немедленно и уверенно опознали. Это оказался некий хорошо знакомый городской полиции Семён Ефимович Черношляпов, он же Шляпа, детинушка, которого Господь не обидел силой, но почему-то не расщедрился для него на разум и совесть. С малых лет Семён привык жить по принципу «сила есть — ума не надо» и к восемнадцати годам успел зарекомендовать себя убеждённым правонарушителем. На каторгу так и не загремел по мелкости своих многочисленных провинностей, что не помешало ему не раз, не два и не пять побывать под полицейским и судебным арестом. Не зря, значит, Черношляпов заматывал тряпкой лицо — примелькалась уже его морда в Покрове, даже тёзка вспомнил, что в прошлый свой приезд видел его на рынке, вот и маскировался Шляпа, когда на серьёзное дело его позвали. Интересно всё же, с какой радости он перестрелял своих подельников? Похоже, связался малый не только с мошенниками, но и с кем-то посерьёзнее, вот эти серьёзные ему и приказали от прежних подельничков избавиться… Что ж, участие в большом деле обернулось для шпанёнка до крайности неудачно. Да и хрен бы с ним, вот уж о ком жалеть точно не стоило. Не стал жалеть его и Греков, но видом трупа Черношляпова и тёзкиным рассказом об эпической битве впечатлился…

Дома у тёзки особых сложностей не возникло — пусть он и задержался, но не так уж и надолго, до полудня успел вернуться. Главу семейства ждали завтра, в крайнем случае послезавтра, вот и пришлось тёзке снова выдерживать слегка завуалированные насмешки матери и полные осуждения и одновременно интереса взгляды сестрёнки — рассказывать им он ничего не стал, и они считали, что всё это время он так и провёл у вдовы Фокиной. Ну да ничего, дело для тёзки привычное.

Ближе к вечеру тёзка отправился на прогулку, чтобы забрать, наконец, припрятанные в кустах деньги, что мы изъяли у мошенников. Двенадцать двадцатипятирублёвых купюр, скрученные в трубочку и завёрнутые в обрывок газеты, смирно ждали нас всё это время, а по возвращении с прогулки даже оказались рады избавиться от унизительного соседства с газетой и уютно угнездиться в тёзкином бумажнике. Ну я так полагаю, что рады.

После прогулки тёзка объявил домашним, что собирается почитать заданное ему на лето, и скрылся в своей комнате, попросив по возможности не беспокоить. Для убедительной демонстрации он, по моему совету, вооружился вторым томом «Истории правовых учений» профессора Айзенберга и даже раскрыл его на двадцать первой, кажется, странице, чтобы если кто вдруг и побеспокоил, то сразу бы и увидел, с каким старанием относится к учёбе студент Елисеев.

— Ты обещал рассказать, зачем тебе деньги, — проявил названный студент завидную памятливость.

— Не мне, а нам, — напомнил я.

— Прости, нам, конечно же, — согласился тёзка. — Но, всё же, зачем?

Уважаемые читатели!

Со следующей проды 19 июня на книгу будет открыта платная подписка. Во время подписки книга будет продаваться за 140 ₽, завершённая книга — за 152 ₽

Ваш автор

[1] Да, в обойме «парабеллума» имелась продольная прорезь, позволявшая видеть количество оставшихся патронов, см. вкладку Доп. материалы