Другие грабли. Том 2

Глава 48

Кашпировского Петрухе заполучить не удалось. Кашпировский набирал популярность и вовсю гастролировал по стране, так что выцепить его даже у бывшего офицера КГБ не было никакой возможности. Вместо него он пригласил альтернативный вариант — молодого и неприятного на вид гипнотизера, отзывавшегося на имя Арнольд.

Он был высок, мускулист, смазлив, хорошо одет и производил впечатление типичного успешного шарлатана.

Когда мы с Ириной вошли в кабинет Петрухи, взгляды обоих присутствующих мужчин обратились на нее, что и неудивительно. Но потом Петруха сумел совладать с собой, скосил глаза на меня и заметил новые повязки и новые заплатки на свежепостиранных джинсах.

— Были еще инциденты? — спросил он.

— Ничего, что было бы достойно упоминания, — сказал я. — Обычная рабочая обстановка.

— Понял, принял, — сказал Петруха. — А кто твоя очаровательная спутница?

— Это Ирина, — сказал я. — И она в курсе.

— И это все, что мне нужно знать? — уточнил он.

— На данный момент — да, — сказал я.

— Чудесно. Тогда давайте приступим к делу. Это Арнольд, и он говорит, что может нам помочь не хуже Кашпировского.

— Кашпировский — неудачник, случайно оседлавший волну популярности. Сценический гипноз имеет мало общего с искусством, которым я владею, так что я не только не хуже Кашпировского, я лучше него, поскольку являюсь последователем самого Месмера и весьма тщательно изучил все его труды. Я так понимаю, работать будем с вами? — поинтересовался Арнольд, протягивая мне руку.

Рукопожатие у него было твердым и в какой-то момент он даже попытался зажать мою ладонь в тиски, но у него ни черта не получилось. Самоутверждаться за мой счет — это плохая идея.

— Угу, — сказал я. — Со мной.

— Тогда присаживайтесь на этот стул, — сказал он.

Я присел на этот стул, а Петруха вежливо взял Ирину под локоток и проводил ее до дивана, с которого должен был открываться отличный обзор на происходящее. После того, как зрители разместились в зале, Арнольд вытащил из кармана какой-то блестящий медальон на цепочке и принялся раскачивать его перед моим лицом.

Это раздражало.

— Должен сразу предупредить, что я не верю в гипноз, — сказал я.

Арнольд бросил взгляд в сторону заказчика.

— Это может затруднить мою работу, — сказал он.

— Гонорар не повышу, — беззаботно сказал Петруха.

Арнольд вздохнул и снова принялся шатать передо мной свой маятник.

— Сосредоточьтесь на том, что вы видите, — сказал он мне. — Слушайте звуки моего голоса. Ваше дыхание ровно и глубоко…

Строго говоря, этот кабинет принадлежал не Петрухе, а одному из его деловых партнеров, который снимал под офис целое историческое здание в центре Москвы, на Маросейке. В здании было два этажа, и всего один вход, рядом с которым, особо даже не скрываясь, дежурила вооруженная охрана Петрухи.

Молчаливые суровые парни с явно непростым прошлым. Они расположились на улице, они заняли вестибюль, они дежурили у окон и в коридорах на этажах, а обычным офисным сотрудникам предложили пораньше уйти домой. Петруха делал ставку на то, что если информация о том, чем мы здесь занимаемся (может, Арнольд в своих мемуарах о странном случае в его практике на заре карьеры напишет или еще что), просочится в будущее, обычным своим наскоком хронидиверсанты ничего не добьются, а использовать тяжелое оружие или бомбы в центре Москвы они все же не рискнут, опасаясь внести в прошлое слишком уж радикальные изменения.

Впрочем, ребята из основной ветки могли бы на такое пойти, поскольку считали, что у них все схвачено и только мое присутствие им мешает. Но остальные бы точно не рискнули.

Кабинет, в котором мы находились, был обставлен в эклектичной стилистике роскоши девяностых. Натуральная кожа, мебель из каких-то дорогих пород дерева, абсолютно не сочетающиеся с цветом стен картины, гипсовая лепнина на потолке. Дорого-богато, настолько дорого и богато, что у любого нормального дизайнера из моего времени уже бы потекла кровь из глаз…

— Ваши веки тяжелеют…

Вчера Ирина привезла меня к себе. Она жила одна в крохотной однокомнатной квартирке, сразу же уложила меня на единственную кровать и стянула штаны. Не то, чтобы я возражал против подобного развития событий, но был слишком слаб для того, что напрашивалось следующим ходом.

Впрочем, она всего лишь бросила мою одежду в стирку и пообещала заштопать все, что там еще можно было заштопать. А потом мы говорили, очень долго. Она рассказала мне о четырех годах, в течение которых я отсутствовал, а я ей… В общем, тоже много чего рассказал.

Мы вели себя, как хорошие друзья, встретившиеся после очень долгой разлуки, произошедшей не по их вине, а по воле обстоятельств. И если сначала это был очень аккуратный разговор, в ходе которого мы оба пытались избегать острых и потенциально травмирующих тем, то ближе к полуночи, после легкого ужина, приготовленного на скорую руку из остатков нашедшихся в холодильнике продуктов, мы достигли какого-то нового уровня откровенности, словно того разлада между нами и вовсе не существовало.

Я проснулся от того, что Петруха аккуратно тряс меня за плечо. Арнольд стоял чуть поодаль со смущенным лицом и рассматривал безвкусную лепнину на потолке.

— Я что-нибудь пропустил? — поинтересовался я. — Мы добились результата?

— Пусть специалист нам скажет.

— Пациент абсолютно не гипнабелен, — заявил специалист. — Что я могу сделать, если он не поддается?

— Вчера ты пел мне другую песню, — заметил Петруха. — Что для тебя нет ничего невозможного, и ты сможешь ввести в транс любого.

— Потому что это первый случай в моей обширной практике, — объяснил Арнольд. — Обычно я могу найти ключики к любому человеку, но с такой защитой я сталкиваюсь впервые. Он абсолютно закрыт, и… Это все равно, что лбом в каменную стену долбиться. Никогда с таким не сталкивался.

Похоже, что если он и будет писать мемуары, то этот случай обойдет стороной. Редко кто готов вспоминать о своих неудачах, и особенно этого не любят делать всякие шарлатаны.

— Ладно, спасибо за попытку, — сказал Петруха и протянул Арнольду конверт с деньгами. Довольно тонкий конверт. Полагаю, в случае успеха он был бы гораздо более пухлым. — Счастья, здоровья, удачи во всех начинаниях.

Арнольд убрал конверт во внутренний карман пиджака, даже не взглянув на его содержимое, и удалился с гордо поднятой головой.

— Вообще ничего? — спросил я.

— Ты очень затейливо храпел, — сказала Ирина. — Но это вообще не новость, и я полагаю, что вы рассчитывали на несколько иной результат.

— И, прежде чем мы предоставим шанс следующему кандидату, я хотел бы переговорить с тобой с глазу на глаз, — сказал Петруха.

— Следующему кандидату?

— Ты же не думал, что я не подстрахуюсь от возможных неудач? — сказал Петруха.

— Мне выйти? — поинтересовалась Ирина.

— Нет, это было бы невежливо, — сказал Петруха. — Лучше мы с Чапаем сами выйдем. Ничего такого, обычные мужские разговоры…

— Развлекайтесь, мальчики, — сказала Ирина и принялась перебирать наваленные на журнальном столике свежие выпуски глянцевых журналов для мужчин. Ну, знаете, из тех, где в основном дорогие машины, разнообразное оружие и полуголые женщины, позирующие на фоне этого вот всего. Сомневаюсь, что она найдет там что-то для себя интересное.

Мы вышли в приемную, где дежурили двое Петрухиных боевиков с «калашниковыми» в руках.

— Десять минут, парни, — попросил Петруха. — Потом возвращайтесь на пост.

— Конечно, шеф.

— Это только из-за меня ты на военном положении или еще что-то случилось? — поинтересовался я, когда мы остались вдвоем.

— Это не военное положение, это почти обычная рабочая атмосфера, — вздохнул он. — Успокойся, не только из-за тебя. Конкуренты активизировались, но думаю, что за пару дней я все утрясу.

— Помощь нужна?

— А мне потом их всех хоронить? — сказал Петруха. — Нет, спасибо, сам порешаю.

— Так о чем ты поговорить-то хотел?

— О ней, — Петруха перешел на шепот и ткнул пальцем в сторону покинутого нами кабинета. — Ты вообще думаешь, что делаешь, Чапай? Не мог выбрать более удобный момент, чтобы свою личную жизнь устраивать?

Но суть в том, что никакого другого момента вообще может не быть, так что единственно возможный момент — это сейчас, и Петруха это тоже прекрасно осознавал.

— Я все понимаю, Чапай, — сказал он. — Но на кой черт ты ее в это втягиваешь?

— Ну, во-первых, это произошло случайно, — сказал я. — Во-вторых, она — взрослый человек, и ядерная война у нас одна на всех. А в-третьих, это не совсем твое дело, нет?

— Я вижу, что она вызвалась сама, — сказал Петруха. — Но она-то штатский, в отличие от тебя. Она не может оценивать риски…

— Ой, да ладно, — сказал я. — Любой взрослый здравомыслящий человек умеет оценивать риски.

— Ты подставляешь ее под удар. Ее ведь могут зацепить, даже не ставя перед собой таковой задачи.

— Если разобраться, то мы все под ударом, — сказал я. — Кроме того, у меня какое-то странное чувство…

— Легкая влюбленность, не? — уточнил Петруха. — Раньше с тобой такого не случалось?

— Не в этом дело, — сказал я. — Возможно, это все не просто так.

— Ну да, зачастую легкая влюбленность перерастает во что-то большее, но…

— Да погоди ты, — сказал я. — Если принять за гипотезу, что мироздание перебросило меня сюда не просто так, может быть, это как раз из-за нее.

— Да с чего бы? — спросил Петруха. — Кто она, при всем моем уважении и восхищении? Обычная училка французского, в исторических масштабах ее личность, как бы я ее ни уважал и ни восхищался, не значит ровным счетом ничего.

— Тогда почему судьба нас постоянно сводит?

— Может быть, потому что ты думаешь не тем местом, которым должен, Чапай, — сказал он. — Я не верю в судьбу.

— Я, в общем-то, тоже, — сказал я. — Но я верю своим инстинктам.

— А, ну понятно, — сказал Петруха. — Спермотоксикоз и его воздействие на некрепкую подростковую психику.

— А в глаз? — поинтересовался я.

— Они могут использовать ее против тебя, — снова завел он свою шарманку. — Ты, сейчас, считай на вражеской территории, а на вражеской территории любая привязанность — это слабость.

— Наверное, ты прав, — сказал я.

— Но ты все равно сделаешь по-своему?

Я пожал плечами. Все уже сделано, что тут говорить. Ирина засветилась перед потомками по полной программе, и даже если я ее сейчас демонстративно брошу, они все равно могут попытаться разыграть ее карту. И хотя я и находился в эпицентре событий, мне почему-то казалось, что рядом со мной ей будет безопаснее, чем где-то пусть даже очень далеко отсюда.

Возможно, это таки спермотоксикоз.

— Ладно, черт с вами обоими, — сказал Петруха. — Убьют, договорюсь, чтобы похоронили на соседних участках и буду носить цветы на могилки.

— Угу, — сказал я, вспомнив, что в основной линии времени Петруха и сам к этому моменту должен был быть мертв. — Кто там следующий соискатель?

— Ты только не смейся, Чапай, но это цыганка, — сказал Петруха.

— Тут не смеяться, тут рыдать хочется, — сказал я. — Ну, я понимаю, гипноз, это еще более-менее научно, пусть даже менее, но все-таки еще куда ни шло… Но цыганка? Ты же бывший кэгэбэшник, Петруха, ты высшее образование получал и на офицерских курсах учился. Откуда такое мракобесие вообще?

— Отчаянные времена требуют отчаянных мер, — сказал он. — И потом, это не просто так цыганка, я ее не на Площади Трех Вокзалов нашел. У нее, между прочим, видные политические деятели консультируются. И даже генералы МВД ее советами не брезгуют. Некоторые.

— Что, в целом, ставит некоторые вопросы, — сказал я. — Относительно среднего интеллектуального уровня в упомянутых тобой сферах. Но зато неплохо объясняет, какого черта в стране дальше все пошло не так.

— У тебя есть идеи получше? — спросил он. — Или хотя бы вообще какие-то идеи?

— Ты ей ручку-то уже позолотил?

— Давай без вот этого, — попросил Петруха. — Мне так-то эта хрень тоже нелегко дается, знаешь ли.

Мы вернулись в кабинет, и Петруха позвал цыганку.

Ну, что я могу сказать? Обычная такая цыганка средних лет. У нее была цветастая юбка и черные косы, в которые были вплетены какие-то украшения, из-под приталенного мужского пиджака выглядывала белая блузка с вырезом… В общем, даже если Петруха и не нашел ее на Площади Трех Вокзалов, она бы легко сошла там за свою.

— Это Алла, — сказал Петруха, а потом ткнул рукой в мою сторону. — А это вот тот объект, с которым предстоит работать.

— Вижу, — сказала она.

— И должен сразу предупредить, что я не верю в… то, чем вы там занимаетесь, — сказал я. — Как бы оно там ни называлось.

— Вижу, что не веришь, — сказала она.

— Это может как-то помешать? — спросил Петруха. — Потому что предыдущий специалист…

— Видела я твоего предыдущего специалиста, — сказала Алла. — Нет у него ни сил, ни знаний, ни талантов. Обычный очковтиратель.

— А вы, значит, не такая? — уточнил я.

— Талант у нас передается по наследству, а искусству меня моя бабка научила.

— Ну, с тем, что это на самом деле искусство, я даже спорить не буду, — сказал я и протянул ей руку ладонью вверх. — Что скажете? Ждет ли меня дальняя дорога и казенный дом?

— Не веришь, — сказала она, не взглянув на предложенную ладонь даже мельком.

— Не верю, — согласился я. На лице Ирины тоже было скептическое выражение, а Петруха вобще смотрел в сторону, будто бы его происходящее вообще никак не касалось. Трудно, наверное, работать в такой атмосфере.

— Многие не верят, пока жизнь не преподает им урок, — сказала Алла. — Убери свою руку, она мне без надобности. Что вы знать-то хотите?

— Что было, что будет, чем сердце успокоится, — сказал я. — В таком вот разрезе.

— Все, что вы можете сказать, — вмешался Петруха. — Особенно нас интересует… ну, если вы увидите что-нибудь необычное.

Алла подошла ко мне поближе, на расстояние шага, и задрала голову, глядя мне прямо в лицо.

— В глаза мне посмотри, — сказала она.

— Угу.

Я посмотрел. Обычные глаза, темно-карие, почти даже черные. Но никаких бескрайних озер, в которых можно утонуть, никаких искорок, никакой вселенской мудрости, вполне обычные человеческие глаза. И даже душа цыганки Аллы, глубокая и загадочная, отражением которой эти глаза должны были служить, мне не открылась.

Такой вот я невосприимчивый человек…

В общем, я ничего не увидел, не вспомнил, не осознал, не получил ни озарения, ни хотя бы просветления, но хотя бы не заснул, и это уже можно было считать небольшим достижением.

Зато она что-то во мне разглядела. Потому что в какой-то миг она отпрянула от меня, разрывая зрительный контакт с выражением неподдельного ужаса на внезапно посеревшем лице и принялась то ли ругаться, то ли молиться, а то ли какие-то защитные чары творить, а может быть, и все это вместе сразу.

Поскольку я цыганским не владею, то так и не понял, что именно она тогда говорила.

— Вы в порядке, Алла? — спросил я. Скорее всего, ей просто что-то почудилось, у увлекающихся творческих натур такое бывает.

— Простите, — прошептала она. — Я не знала. Простите. Простите.

— Что вы увидели? — спросил я, но она уже повернулась к Петрухе и выстрелила в него целой очередью своей весьма эмоциональной тарабарщины.

Петруха развел руками.

— Я не понимаю, — сказал он.

— … и деньги свои забери, — выпалила она, мгновенно переходя на русский. Ее руки метнулись под пиджак, выхватили оттуда конверт, чуть более плотный, чем до этого получил Арнольд и бросили его Петрухе под ноги. — Нельзя за такое деньги брать.

— Э… — сказал Петруха.

В следующий момент Алла ломанулась к двери, распахнула ее одним рывком и выбежала в приемную, натолкнувшись на грудь одного из Петрухиных охранников.

— Шеф?

— Веди ее назад, — устало сказал Петруха. — Мы не договорили.