Другие грабли. Том 2

Глава 40

Это была идеальная позиция для того, чтобы свернуть ему шею. Всего-то и надо было, что руки немного переставить, потом одно резкое движение, отработанное за годы практики до полного автоматизма, и поминай, как звали.

Но я не такой. Не в том смысле, что вообще не такой и головы людям больше не сворачиваю, конечно. Сворачивание голов напрашивающимся на это людям решает множество проблем, как бытовых, так и философских, а также значительно экономит патроны, но если тебе нужна информация, то лучше, пожалуй, пойти другим путем.

— Вы что вытворяете? — возмутился куратор.

— Уже ничего, — я убрал от него руки и сел на место. Судя по его реакциям и прочей моторике, он вряд ли боец, а значит, вернуться в исходную для скручивания шеи я всегда успею. — Не желаете ли объясниться?

Он потер лоб.

— А что, собственно говоря, я должен объяснить? — поинтересовался он. — Вы татуировок никогда не видели?

— За свою долгую и полную приключений жизнь я видел множество татуировок, — сообщил я. — Иногда даже и на лбу. И я успел убедиться, что татуировка у человека на лбу, как правило, свидетельствует, что с ним что-то не так. Либо с ним, либо с обществом, в котором он вращается.

— Сделал ее по молодости, — сказал он. — Просто дань моде. В нашем времени многие с такими ходят.

— Интересная у вас мода, — сказал я, не поверив ему ни на йоту. — А если перейти в режим максимальной открытости?

— Почему вы думаете, что я вам лгу?

— У вас глаз дергается, — сказал я. — И уголок рта дрожит.

— Ничего подобного, — сказал он и несколько раз моргнул.

— Не помогает, — сказал я. — Послушайте, Иван, или как вас там. Вы хотите договориться, я хочу договориться, но мы не сможем вести переговоры, если один из нас, и я даже не буду показывать пальцем в вашу сторону, о чем-то там темнит. Мне подобная стратегия не близка. Я вам могу объяснить, почему я занервничал. Все дело в том, что ребята с такими же модными татуировками всего пару дней назад принимали весьма деятельное участие в очередной попытке проделать не предусмотренные отверстия в моем теле.

— Мы никого не посылали, — сказал он, и похоже, что на этот раз он не лгал.

Просто недоговаривал.

— Значит, еще пошлете.

— Здесь и сейчас мы можем этого избежать.

— Не можем, — сказал я. — Это событие уже произошло.

— Будущее способно меняться, — сказал он. — При определенных условиях. Здесь и сейчас очень многое зависит от ваших решений, иначе меня бы здесь вообще не было.

— Вот вы бы на моем месте как поступили? — спросил я. — Можно ли принимать довольно важное решение, если вы ясно видите, что ваш собеседник вам врет? Так что или вы мне рассказываете правду, или мы расходимся, как в море корабли, и продолжаем наши танцы с саблями и пушками.

— Помимо всего прочего, посылать агентов в прошлое дорого, — сказал Иван. — Очень дорого. Создание темпорального пробоя требует огромного количества ресурсов, которые тратятся зря, если агент не достигает успеха. А если он при этом еще и гибнет… Скажем так, это не невосполнимая потеря, но очень и очень чувствительная.

Поэтому сначала они старались работать чужими руками, поддерживая телефонную связь с отделом Х. Звонить из будущего, наверное, дешевле, чем лично здесь присутствовать.

Теперь их логика стала понятна.

Изъятие меня из этого времени ненасильственным путем требовала куда меньше затрат, если учесть, сколько их ребят я уже перебил. Или перебью.

— Это печально, Иван, — сказал я. — Но я спрашивал не об этом.

— Я просто хочу объяснить вам, почему мы так стремимся к переговорам.

— Эту мысль я уловил. А теперь расскажите мне о татуировках.

— Это просто знак кастовой принадлежности, — сказал он. — Я — ученый-воитель.

— А я тогда — акушер-бульдозерист, — сказал я.

Похоже было, что на этот раз он не врал. Воитель из него, конечно, так себе, но и те, кого они присылали-пришлют за мной в прошлый раз, тоже были не огонь, возможно, такой у них средний уровень.

Но лучше бы он оказался сектантом из «Свидетелей Святой Радиации», конечно. Потому что слышать о том, что наши потомки умудрились построить в прекрасном будущем очередное кастовое общество, меня совершенно не радовало.

— Вы тоже можете стать одним из нас, Василий.

— А желтые штаны выдадут?

— Боюсь, я не понимаю, что вы имеете в виду.

— Если в обществе нет цветовой дифференциации штанов, то нет цели, — сказал я. — А если нет цели… Как вас угораздило-то, потомки?

— Это оказалось единственным способом держать население под контролем, — сказал он.

— Какое несознательное у вас население, — сказал я. — А как же там демократия, равенство, вот это вот все?

— В середине двадцать первого века эта политическая модель продемонстрировала свою полную несостоятельность, поэтому было решено от нее отказаться.

— Лучше бы вы, скоты, коммунизм построили, — сказал я.

— Коммунизм — это идеальная теоретическая модель, которая ни разу не была воплощена на практике, — сказал он. — Построить же ее в наших условиях было бы абсолютно невозможно, даже если бы кто-то и хотел.

— Что же у вас там за условия такие? — спросил я. — Со средствами производства проблемы? Про… фукали все полимеры? И что у вас там теперь? Конституционная монархия? Империя? Каганат?

— Э… — он замялся.

— Прострелю колено, — сказал я. — Вот прямо сейчас возьму и прострелю. Не знаю, быстро ли у вас так такое лечат, и, может быть, вы даже не останетесь хромым на всю жизнь, но здесь и сейчас будет очень больно.

— Военная диктатура, — сказал он.

Говорят, что история развивается по спирали, но какого черта? Как за такой короткий по историческим меркам срок они успели проделать путь из «так себе сейчас» в это «мрачное где-то там»? В моем родном две тысячи девятнадцатом запрос на смену политического строя был уделом подавляющего меньшинства, и уж тем более они в большинстве своем отнюдь не за военный диктат топили. Те, кто за диктат, это вообще были маргинальные единицы, причем отнюдь не из военной среды…

Что же такого должно было произойти, чтобы человечество так резко отказалось от попыток поиграть в демократию и свернуло на эту кривую дорожку?

И я по-новому взглянул на татуировку куратора. Отличительный кастовый знак, получается? Но вряд ли сам символ выбран произвольно, просто потому что он красивенький. Вполне может быть, что он связан с кое-каким историческим событием, которое и привело к формированию их будущего.

Но, черт побери, как? Зачем? Кто с кем и какого фига начал?

Тем не менее, версия была вполне логичная. К столь разительным переменам в общественном строе за столь малый исторический период могло привести только очень радикальное историческое событие.

Которое изменило настроение в обществе, и меньшинства стали большинством. А может быть, так произошло еще и потому, что изменились не только пропорции, но и масштабы.

Я бы подумал про пандемию, о которой еще четыре года назад говорил мне покойный майор Сашка, но на лбу куратора был выбит отнюдь не знак биологической угрозы.

— У вас там была ядерная война, да? — спросил я. — Это и есть то ключевое событие, на которое даже смерть Шубина не смогла повлиять?

Он промолчал, но молчание его было красноречивее слов.

— Вот, значит, за какой мир вы здесь бьетесь, — констатировал я.

— Это наш мир.

— Но не мой.

Живут, значит, люди, занимаются своими делами, как и везде. По пустошам шарятся, радиоактивных крыс отстреливают, светящихся тараканов на кострах жарят.

А откуда тогда бластеры, серебристые костюмы и машины времени? Отголоски былой эпохи, следы прошедшего могущества? И привилегированная каста ученых-воителей сражается за то, чтобы таковой в дальнейшем и оставаться? Или на самом деле все сложнее? Или проще?

Но Иван не врал, меня учили в таких вещах разбираться, а он отнюдь не был хорошим игроком в покер, и все эмоции у него были написаны на обильно залитом бронзовой краской лице.

— Все не так плохо, как вы, судя по выражению вашего лица, думаете, — заверил меня куратор. Тоже в физиономисты решил заделаться?

— И как же вы до этого докатились?

— Это не мы докатились, — сказал он. — Это вы докатились. Мы всего лишь пожинаем плоды и имеем дело с последствиями. И весьма успешно строим новое общество, лишенное недостатков предыдущего.

Ну, предыдущее общество было не без недостатков, это бесспорно, однако способ их искоренения показался мне слишком уж непропорциональным.

— Все это началось не сразу, — сказал куратор. — Сначала был один тлеющий конфликт в Восточной Европе, потом к нему добавился очаг возгорания на Ближнем Востоке, через пару лет полыхнуло на Дальнем. Постепенно горячих точек становилось все больше и больше, эскалация нарастала, красные линии потихоньку сдвигались… Дипломатия оказалась бессильна перед лоббистами военно-промышленного комплекса, да и она, в общем-то, не очень-то и старалась.

— Кто применил первым? — спросил я.

— Уже не имеет значения.

— Мы?

— Нет, — сказал он. — Вы… мы только в ответ.

— Сколько людей погибло?

— Вы и правда хотите это знать?

— Не хотел бы, не спрашивал.

— Больше половины, — сказал он. — По некоторым методикам подсчета, намного больше.

— И вот это вот все вы хотите сохранить?

— Как я уже говорил, все не так плохо, — сказал он. — Человечество выстояло. А все альтернативные линии развития были сметены хроноштормом.

— Не без вашего участия.

— Мы защищаем свой дом, — сказал он. — Свой мир. Может быть, он и не лучший из возможных, но он — единственное, что у нас есть.

Что ж, его позиция была мне понятна. Не близка, но понятна.

Все эти разговоры о самопожертвовании, о благе для всего человечества, прочем альтруизме и всем хорошем против всего плохого быстро отходят на второй план, когда говорящие четко осознают, что их в этом человечестве не будет.

Одно дело, если бы речь шла о группе ученых-энтузиастов, и совсем другое, когда их целая каста и они ученые-воители. Это уже структура, а структура в первую очередь старается защитить себя.

Они приняли решение, и они планомерно шли, чтобы воплотить его в жизнь.

Уступать свое место другой версии человечества, пусть и более многочисленной, они не хотели.

— И я вам мешаю, потому что вы думаете, что я могу это все предотвратить?

Он покачал головой.

— Предотвратить — вряд ли, — сказал он. — Но ваши действия могут внести коррективы в конфликт. Погибнет больше людей, будут поражены другие области, выжившие попытаются объединиться в иных местах и по иным принципам…

И все это может привести к тому, что их линия перестанет быть основной? Или он мне врет, и я способен привнести более глубокие изменения?

Если их положение так устойчиво, чего ради они весь этот огород с отделом Х городили и почему сами до сих пор здесь?

— Вы бы видели, какие у нас красивые рассветы, как выглядят новые города, не страдающие от проблемы перенаселения и избавленные от высотной застройки, как изменилась природа, как новые леса растут на месте индустриальных помоек… Вам понравится в новом мире, Василий.

— Нет, — сказал я. — Не понравится.

— Но, по крайней мере, вы сможете к нему привыкнуть.

— Вероятно, я бы смог, — сказал я. — Но я не хочу.

— Вы же понимаете, какой будет альтернатива?

— Ваше предложение безумно щедро, Иван, — сказал я. — Но все же я от него откажусь.

— У предложения ограниченной срок действия, — сказал он. — Вы должны принять решение… не прямо сейчас, но в ближайшие сутки. Повторно вам его никто делать не будет.

— Вы что, еще не поняли? — спросил я. — Я принял решение. И я вам его уже озвучил.

— Я просто хочу, чтобы вы до конца понимали цену.

— Я понимаю. И мнения своего не изменю.

— Значит, вы выбрали смерть.

У него был редкий и удивительный дар озвучивать очевидное.

— Может, и так, — сказал я. — Но если пробои в пространственно-временном континууме действительно обходятся вам дорого, особенно в случае смерти агента, то я нанесу вам такой экономический ущерб, которого ваша военная диктатура еще не знала.

Он улыбнулся, но скорее нервно, чем самоуверенно.

— И помните, — сказал я. — Если я пришел на эту встречу, значит, одна из ваших попыток уже провалилась.

Я допил пиво, теперь показавшееся мне совершенно безвкусным, и посмотрел на дверь. Выглядела она вполне мирно, по крайней мере, очередной штурмовой отряд хронодиверсантов не попытался ворваться в ее проем прямо сейчас.

— Очень жаль, что нам не удалось договориться, Василий, — сказал куратор. — Видимо, нам так и не суждено будет разобраться в причинах возникновения вашего феномена.

— Таков путь, — сказал я.

— По духу вы, наверное, последний самурай этого мира, — сказал он. — Из всех путей ступаете на тот, который ведет к смерти.

— Самураи мертвы, а я еще нет.

— Это всего лишь вопрос времени, — сказал он. — Что ж, полагаю, мы с вами больше не увидимся…

— Сами, значит, пробовать не будете?

— Для этого есть другие, специально обученные люди, — сказал он. — Моя же миссия заключается не в этом.

Я так и знал, что он ненастоящий воитель, я таких сразу определяю. Рыбак рыбака, как говорится.

Бойца видно сразу, а он в свою касту явно за какие-то другие заслуги попал. Или просто по ошибке. Или у них там есть какое-то внутреннее деление на ученых и просто воителей. Наверняка ведь не узнаешь.

Но в одном он был прав. Больше мы не увидимся.

Я отставил пустую кружку, поднялся на ноги, перегнулся через стол, снова положил одну руку ему на затылок, а другую — на подбородок, и одним быстрым, годами практик отточенным рывком свернул ему шею.

Он даже удивиться, наверное, не успел.

Я снова посмотрел на дверь, и в нее все еще никто не врывался. Хронодиверсанты не попытались спасти своего агента и даже не спешили за него отомстить.

Что ж, могут себе позволить, наверное. Ведь только они могут решать, какой момент наиболее подходящий. Сейчас, пять минут спустя или за минуту до этого.

Многие, наверное, скажут, что это было лишнее, что цивилизованные люди так не поступают, что нужно соблюдать правила игры, но у меня другая точка зрения.

Враг навсегда остается врагом, даже если вам с ним довелось выпить пива и мило побеседовать. Оставлять его за спиной, разыгрывать из себя гуманиста и давать ему право на вторую попытку — это не по мне. Видишь врага — бей.

Иван рассказал мне… ну, наверное, все, что мог рассказать, все, на что был уполномочен, больше из него можно было только под пытками выжать, а я это дело не очень люблю. Да, в общем-то, и так уже все понятно, суть и подробности конфликта, я думаю, большого значения не имеют, раз уж именно эта линия стала для человечества основной. Значит, те или иные вариации ядерного конфликта будут и в смежных линиях, и менять что-то надо весьма основательно.

Если уж смена лидера страны ничего толком не изменила, и конфликт все равно состоялся.

Черт побери, а в своем две тысячи девятнадцатом я полагал, что подобные угрозы остались в глубоком прошлом. Каким же наивным я был в своем две тысячи девятнадцатом.

В общем, основная задача была понятна. Вызов брошен, условия вариативны, ответ в конце учебника не подсмотришь.

Я хотел узнать, что движет бывшими кураторами отдела Х, узнать, что за будущее они хотят построить нашими усилиями, и узнал, пожалуй, даже больше, чем ожидал.

И раз Иван перестал представлять ценность, как источник информации, но врагом все равно остался, то дорога для него могла быть только одна.

Кроме того, это и убийством-то не назовешь.

Он был продуктом чьих-то… нет, не так. Он был продуктом наших ошибок, нашей глупости и нашей жестокости, нашей алчности и, возможно, нашего попустительства. Он пришел из будущего, которое не должно было существовать.

И я собирался сделать так, чтобы оно существовать перестало.