Другие грабли. Том 2

Глава 42

Спонсируемая Петрухой лаборатория находилась на территории бывшего оборонного завода, маскирующегося под какой-то очередной НИИ с максимально туманным названием, и все это было затеряно в дебрях промышленного района на востоке Москвы. Петруха был прав, без навигатора я бы это место искал очень и очень долго.

Как известно, в девяностые главным активом подобных предприятий были их немереные площади, которые они сдавали в аренду мелким фирмам. Цеха под производство и складские помещения, кабинеты в административном здании — под офисы.

Поэтому не было ничего удивительного, что вывеска самого НИИ терялась в десятке разноцветных и разномастных табличек всяческих ООО «Рога и копыта», торгующих всем подряд, от детских игрушек до холодильников и запчастей для иномарок.

Пропускная система здесь осталась с советских времен и дышала на ладан. Петруха поздоровался с охранником, тот дал отмашку, и мы прошли дальше. Документов никто не спрашивал.

То ли Петруху тут знали в лицо, то ли от былой секретности и закрытости даже следа не осталось.

— Что тут раньше делали-то? — поинтересовался я.

Территория завода пребывала в разной степени запущенности. Если вокруг главного административного здания трава была кое-как скошена, то чуть дальше начинались настоящие заросли бурьяна, в которых мог бы притаиться целый отряд шпионов. Если тут еще осталось за чем шпионить.

— Разные штуки, — сказал Петруха. — Экспериментальные, в основном. Оружие, от нелетального до высокоточного, всякое такое, ныне невостребованное. Как выяснилось, временно невостребованное, но об этом кроме нас с тобой еще никто не знает. Помню, в прошлом году начали траву у забора косить, точнее, на полосе между заборами, внешним и внутренним, и корпуса от торпед в зарослях нашли. Думали, пустые, ан нет, с боевой начинкой, аж саперов вызывать пришлось. И главное, что никто не знает, как эти торпеды туда попали, по документам они все на месте… Раньше б за такое директора завода расстреляли, ну, или с должности сняли и из партии выгнали, как минимум, и посадили бы лет на десять, а сейчас никому ни до чего дела нет. Работает, как и работал. Если то, чем он занимается, вообще работой можно назвать. Бардак в стране, Чапай.

— И это пройдет, — сказал я.

— И настанут десятилетия сытой стабильности, — сказал Петруха. — А потом как жахнет…

— Через десятилетие еще не жахнет, — сказал я.

— Мы этого не знаем.

— Знаем. В моем времени ничего не жахало.

— А ты уверен, что ты из основной линии провалился?

— Э… — сказал я.

— Вот то-то и оно, Чапай, — сказал Петруха. — То-то и оно.

А ведь с этой стороны я на проблему еще не смотрел. Вполне могло оказаться так, что моя родная линия времени была всего лишь одной из побочных веток, и ее судьба — быть поглощенной хроноштормом, а не пережить ядерный апокалипсис, и это означает, что мои знания о будущем тут и гроша ломаного не стоят. Потому что неизвестно, где эта развилка, от которой росла моя ветвь. Может быть, мы вообще ее уже проскочили.

Может, мы несемся к ней на всех парах, а может быть, она случилась где-то в тех четырех годах, которые я пропустил из-за своего путешествия во времени.

И именно поэтому я в своем времени никаких предпосылок грядущего конфликта не замечал.

— Только сейчас дошло, да?

— Как-то я раньше такую возможность из виду упустил.

— Довольно распространенная среди хроно… провальней ошибка, — сказал Петруха. — Всякий мнит, что пришел из самого главного будущего, никто не думает, что представляет какое-нибудь темпоральное захолустье, которое вообще из-за какой-нибудь случайности возникнуть могло.

Петруха был трезв и мрачен. Возможно, он и мучился от похмелья, но где-то глубоко внутри себя и вида не подавал.

Вчера вечером мы приехали к нему домой, разумеется, совсем не в ту квартиру, которая была у него в восемьдесят девятом, и до полуночи просидели на кухне, обсуждая варианты. Разумеется, так ни к чему и не пришли, после чего он заявил, что утро вечера мудренее и ушел спать.

Я просидел на кухне еще где-то с час, просто попивая чай и пялясь на спящий город в окно, а потом еще столько же ворочался на гостевом диване, и проблема, как вы понимаете, была отнюдь не в том, что он был жесткий или мне какая-нибудь пружина в ребро упиралась.

Задремал я уже под утро и почти сразу же был разбужен хозяином квартиры, который решил, что не стоит терять время и договорился о встрече со своим экспертом на десять часов утра.

— А второе распространенное среди провальней заблуждение состоит в том, что с высоты своего ложного послезнания им кажется, будто они знают, как сделать лучше, — продолжал Петруха. — И начинают плодить вероятности, такие же убогие, как и те, из которых они пришли. Это в лучшем случае.

— Таких вы в свое время и отстреливали? — уточнил я.

— Всяко бывало, — сказал он. — Но послезнание не работает даже если оно есть. После первого же внесенного тобой изменения линия времени меняется, и все твои знания о том, что должно быть дальше, превращаются в тыкву. Поэтому нам кураторов не переиграть, они-то никаких изменений не вносят и просто следят за тем, чтобы все шло, как оно идет. Пока мы будем тыкаться вслепую, не представляя, к каким последствиям может привести тот или иной ход, они будут точно знать, что могут себе — или нам — позволить, а что нет. У них горизонт планирования на десятилетия, Чапай, и время для них решающего значения не имеет. И, чтобы ты не расслаблялся, вполне возможно, что они не пытаются убить тебя прямо сейчас, потому что точно знают, что у них это получится на следующей неделе. Или в следующем году. Или что кто-то другой тебя убьет, а им для этого даже пальцем не придется шевелить.

— А к чему тогда была прошлая попытка? — спросил я.

— Черт его знает, — сказал он. — Может, им тогда другая команда карты спутала. А может, они вообще какие-то другие цели преследовали. Мы в заведомо проигрышной позиции, Чапай, потому что ни хрена о них и будущем не знаем, а они про нас и свое будущее знают все.

— Не сходится, — сказал я. — Если мы в заведомо проигрышной позиции, то почему я еще жив?

— Подпустим немного конспирологии, — сказал Петруха. — А что, если они тебе врут, но совсем не о том, о чем ты думаешь? Что, если на самом деле они вовсе не хотят твоей смерти, несмотря на то что декларируют обратное? Что, если во время той заварушки в Люберцах они пытались убить не тебя, а членов другой команды, чтобы сохранить тебе жизнь? Возможно, ты жив потому, что ты им нужен, и своими действиями они подталкивают тебя к какому-то ходу, который и должен привести к возникновению их варианта будущего?

Я остановился.

— Это уже совсем какая-то фигня.

— Которая, тем не менее, прекрасно объясняет тот факт, почему при всех твоих заслугах тебя еще не убили. Если на самом деле кураторы тебе подыгрывают…

— Ты мне так совсем голову сломаешь, — сказал я.

— Я просто пытаюсь донести до тебя сложность нашего положения и глубину той задницы, в которой мы оказались, — сказал Петруха. — Потому что, боюсь, твой бесконечный оптимизм до цугундера нас доведет.

— Но если ты прав, тогда мне остается только застрелиться, — сказал я.

— Или они хотят, чтобы ты так подумал и застрелился, — сказал Петруха. — Тем самым облегчив их работу. Сделав, так сказать, все за них.

— Замечательно, — сказал я. — Ты сейчас здорово мне помог.

— Хроновойна — штука сложная, Чапай, — сказал Петруха. — Особенно если противник сидит наверху и может невозбранно тебе на голову гадить.

— И к чему сейчас эта демотивирующая речь? — поинтересовался я.

— Чтобы сбить твои потенциальные шапкозакидательские настроения, — сказал он. — Я хочу, чтобы ты был спокоен и рационален.

— У меня нет никаких шапкозакидательских настроений, — сказал я.

— Я на всякий случай, — объяснил Петруха. — Офицер должен быть трезв, холоден и рассудителен. Даже перед лицом неминуемой ядерной угрозы.

— Далеко еще идти? — спросил я.

— Не очень, — сказал он. — Можно было, конечно, на территорию и на машине въехать, но у них тут бывают жуткие заторы перед воротами. Арендаторов много, механизм у ворот старый, бывает, ломается и чинят его по несколько часов, а держать ворота открытыми они не могут, потому что режимный объект, как никак.

— Сколько осталось от того режима? — спросил я.

— Что-то да и осталось, — сказал Петруха. — Все разваливается с разной скоростью, Чапай. Где-то быстрее, где-то медленнее, где-то продолжает стоять на остатках фундамента.

Мы подошли к отдельно стоящему корпусу, вошли внутрь, и это оказалась столовая.

— Серьезно? — спросил я. — Мы проделали это путь только для того, чтобы позавтракать?

— Позавтракать я бы не отказался, — сообщил мне Петруха. — Но это, может быть, на обратной дороге, если аппетит сохранится.

Он провел меня мимо буфета, открыл довольно неприметную дверь в стене и указал на лестничный пролет, ведущий вниз.

— Это самый короткий путь.

— Куда?

— На режимный объект внутри режимного объекта, — сказал он. — Это проход на закрытые от обычных работников завода территории, в самую охраняемую их часть. Проход сделан для того, чтобы секретные сотрудники прямо в столовую не выходя наверх попадали.

— А чего бы им тогда отдельную секретную столовую не построили? — спросил я.

— Полагаю, это был бы уже перебор и сложности с логистикой, — сказал Петруха.

Спустившись на четыре пролета, мы оказались в коридоре, настолько широком, что по нему можно было бы проехать на машине. Может быть, именно для таких целей его столь широким и сделали, наверняка где-то есть и другой вход, с пандусом и воротами.

Здесь было светло от развешанных на потолке ламп, сухо, чисто и никакого запаха затхлости, обычно свойственного такого рода местам.

Метров через двести коридор поворачивал, и сразу за поворотом обнаружился пункт охраны, на котором сидел очередной пенсионер. На этот раз у нас проверили документы, сверили их со списком, внесли наши фамилии в толстый и довольно потрепанных гроссбух, и только после этого позволили пройти дальше.

Но это была только видимость охраны, как говорится, защита от честных людей. Если бы мы были диверсантами или еще какими злоумышленниками, этот дедок от нас бы не отбился.

Еще метров через сто начались двери. Не какая-нибудь несерьезная фанера или дерево, а солидные металлические двери, лишенные пояснительных табличек и снабженные только номерами. Видимо, те, кто допущен, и так знают, куда они попали и что им тут нужно.

Правда, большинство из этих дверей были закрыты на замок и было видно, что ими уже давно не пользовались.

Петруха остановился у очередной такой двери, взялся за ручку и посмотрел на меня.

— Помни, Чапай, холоден и рассудителен, — сказал он.

Да что там такое, если он так о моем рассудке беспокоится? Действующий прототип машины времени, что ли?

Он открыл дверь, и мы вошли.

Лаборатория и лаборатория, люди в белых халатах, накинутых поверх уличной одежды, люди в серых комбинезонах, куча непонятного оборудования вдоль стен и на огромных рабочих столах. Несколько компьютеров, куча толстенных кабелей, при одном взгляде на которые становится понятно, что энергии эта лаборатория жрет целую прорву. Не останавливаясь на пороге, Петруха прошел вдоль одной из стен и сунулся в отдельный кабинет, табличка на котором тоже отсутствовала.

Войдя за ним, я наконец-то узрел искомого эксперта по вопросам пространственно-временного континуума. Им оказался довольно бодрый сухонький старичок лет семидесяти с гаком, в видавшем виды сером костюме с весьма старомодным галстуком, и тремя седыми волосинками, красующимися посреди плеши.

— Профессор Колокольцев, — представил его Петруха. — Светило науки, коему нет равных на всем постсоветском пространстве. А это — Чапай. Я вам о нем уже рассказывал.

— Приятно познакомиться, — профессор подскочил ко мне, схватил мою руку и несколько раз энергично ее встряхнул. — Значит, из-за вас весь это сыр-бор?

— Ну, видимо, так, — сказал я. — Только я не представляю, чем моя персона так важна.

— Да вы присаживайтесь, — сказал профессор, указывая на вполне обычные для тех времен стулья. Да и сам кабинет у него был вполне обычным для тех времен. Рабочий стол, несколько шкафов, картотека, на столе — компьютер, который еще не способен эти шкафы и картотеку заменить. — Чаю будете? Или кофе? К сожалению, к чаю ничего нет, но…

— Нам ничего и не надо, — сказал Петруха. — Мы на обратном пути в буфет заскочим, если что.

— Значит, сразу к делам?

— Да, — сказал Петруха. — Хотелось бы. Время дорого, вам ли не знать?

— Когда бог создал время, он создал его достаточно, — сказал профессор Колокольцев. — Итак, излагайте, в чем ваша проблема.

— Это, скорее, наша общая проблема, — сказал Петруха и посмотрел на меня. — Чапай, излагай.

— Э… — сказал я, не зная, какой частью своей истории следует делиться именно сейчас.

— Рассказывай все, как мне вчера рассказал, — посоветовал Петруха. — А если что-нибудь будет неясно, проф тебе уточняющие вопросы задаст. Так, проф?

— Конечно, Петр, — сказал Колокольцев. — Рассказывайте, уважаемый Чапай.

— Угу, — сказал я.

И выдал ему всю историю моего второго пришествия, начиная с хроношторма и заканчивая новостями о грядущей ядерной войне. Последние, кстати, профессора Колокольцева не сильно впечатлили, видимо, он понимал, что при любом раскладе не доживет.

А может быть, он настолько поглощен наукой, что подробности хроношторма для него интереснее, чем известие о потенциальной гибели большей части человечества. Ученые, они такие.

— Любопытно, — сказал он после того, как я закончил. — Значит, вы утверждаете, что этот хроношторм уничтожит все временные линии после две тысячи сорокового года, плюс-минус несколько лет?

— Кроме основной, — сказал я. — В которой человечество ждет ядерная война.

— Что ж, мы здесь пытаемся исследовать природу времени, но о возможности возникновения хроношторма слышим впервые, хотя исключать такой возможности никак нельзя, — сказал он. — Наша аппаратура фиксировала некоторые возмущения континуума, но мы не думали, что это может привести к таким масштабным последствиям. Впрочем, наше оборудование, даже несмотря на финансовую поддержку уважаемого Петра, весьма далеко от совершенства и заглядывать так далеко в будущее мы не способны.

— Погодите-ка, — сказал я. — Вы способны заглядывать в будущее?

— Боюсь, что я не совсем корректно выразился, чем мог ввести вас в заблуждение, — сказал он. — То, что мы делали до сих пор, полноценным взглядом не назовешь. Скорее, мы способны прощупывать некоторый весьма ограниченный сектор континуума в пределах основной исторической линии, разумеется. Но сказать, что именно там происходит и почему, мы пока не способны. А разве Петр не рассказывал вам, чем мы тут занимаемся?

— Я посчитал, что у вас это получится лучше, — сказал Петруха. — Кстати, проф, что там с моделью номер три?

— На следующей неделе планируем начать эксперименты, — сказал Колокольцев. — Но еще раз вам говорю, Петр, чудес не ждите. До модели номер шесть или, может быть, даже семь, прорыва в этой области ждать не следует.

— Если номер три поможет нам заглянуть хотя бы в завтра, это уже будет прорыв, — сказал Петр и многозначительно посмотрел на меня.

И тут до меня дошло, к чему были все эти разговоры о том, что все сложно, неоднозначно и в любом случае требуется сохранять здравый рассудок и трезвый подход.

Они тут на деньги Петра, полученные от его новой трудовой деятельности, ни больше, ни меньше, как пытались действующую машину времени построить.

И, видимо, были очень близки к успеху.