Другие грабли. Том 2

Глава 43

Все это выстраивалось в очень любопытную цепочку.

— А скажите мне, профессор, насколько передовые у вас исследования? — попросил я. — Не может же быть, чтобы вы одни по этому направлению работали.

— Есть еще американцы на базе Массачусетского технологического университета, но они от нас сильно отстали, потому что начали лет на двадцать позже нас, мы-то еще с шестидесятых над этими вопросами трудимся, да и вообще эта сфера никогда не была для них приоритетной, — сказал профессор. — По крайней мере, так было до девяносто первого года.

— А потом?

— А потом источник информации об их исследованиях прикрылся, — сказал Петруха. — Но не думаю, что за это время они сумели нас хотя бы догнать, слишком велик был разрыв.

— То есть, вы — первые в мире? — уточнил я.

— Думаю, что это так, — не без доли гордости в голосе заявил Колокольцев.

Получается, они ведут исследования пространственно-временного континуума и строят первую в мире машину времени, и никакие кураторы из будущего им не мешают, потому что…

Потому что именно на базе этих исследований они свою машину времени и получили? И все остальные тоже, ведь развилка, из которой берут начало прочие временные линии, лежит где-то в будущем? И если я сейчас сверну вот эту тощую шею, а потом все здесь разнесу, то с немалой долей вероятности сумею отсрочить это изобретение лет на пять, а то и десять, если американцы действительно сильно отстали?

Насколько это изменит будущее?

— Чапай, нет, — сказал Петруха.

— Я думаю, — сказал я.

— Я вижу. Я даже догадываюсь, о чем. Профессор, вы не оставите нас с товарищем наедине минут этак на пять-десять?

— Конечно-конечно, — засуетился Колокольцев. — Я пойду пока, результаты утренних исследований посмотрю.

Он вышел.

Петруха закрыл за ним дверь и привалился к ней спиной.

— Финансируешь, значит?

— И не я один, — сказал Петруха.

— А кто еще?

— Группа офицеров из нашего отдела. Бывших офицеров из бывшего отдела.

— Но ведь получается, что вы, хоть и косвенно, работаете на врага.

Он покачал головой.

— Во-первых, новую информацию о кураторах я узнал только вчера, — сказал он. — А во-вторых, мы не работаем на врага. Мы пытаемся создать инструмент…

— Который неминуемо попадет в руки врагу.

— Любой инструмент можно использовать по-разному, — сказал Петруха. — Молотком можно забивать гвозди, а можно проламывать черепа. Скальпелем можно вырезать опухоли или вскрывать глотки. Но создателям молотка и скальпеля что-то никто никаких претензий не предъявляет.

— Просто это было очень давно и уже никто не помнит их имен, — сказал я. — Он ведет передовые исследования, так? Как раз в той самой области, которой в хвост и гриву пользуются наши враги. Уверен, что без его наработок дело точно не обошлось.

— Проект открыли в шестидесятые, когда появились первые подозрения в истинной мотивации кураторов, — сказал Петруха. — Комитет понял, что нам нужен альтернативный источник информации, пусть на его создание и могут уйти десятки лет. Если быть совершенно точным, то подозрения, конечно, появились раньше, но тогда в стране не существовало ни научно-технической базы для подобных исследований, ни ресурсов, которые можно было бы на них выделить.

— Но по сути, именно вы и вложили в руки кураторов их главное оружие, — сказал я.

— Когда имеешь дело с перемещениями во времени, бывает очень трудно разобраться, где причина, а где следствие, — сказал Петруха. — В обычном мире все просто и логично — что было раньше, то и причина, что наступило потом — то последствия, но в хроновойнах этот принцип не работает. Говоря грубо и упрощенно, мы создали машину времени, но если бы они не прилетели к нам из будущего, мы бы и не подумали ее создавать. Мы даже не знали, что такое вообще возможно. Это, разумеется, с поправкой на то, что тогда из будущего никто не прилетал, и машина времени у нас еще неполноценная и даже полевых испытаний не прошла, и там все вилами по воде.

— И тем не менее, существует нехилая вероятность, что именно вы создали принципы, которые легли в их базу, — сказал я.

— Даже если оно и так, что ты предлагаешь? — спросил Петруха. — Убить тут всех и все к чертям разломать, а потом проделать те же процедуры для американцев, которые могут нас догнать? А потом отслеживать все попытки научно-технического прогресса в этой области и тоже все громить? Эдак мы и до луддизма докатимся, Чапай.

Я тоже не был готов к массовым убийствам невинных, в общем-то, людей, но и ситуация была из ряда вон. Надо же, в девяностые годы группа энтузиастов на деньги бандитов на коленке создала машину времени, а мы даже в двадцать первом веке об этом ничего не знали… Может быть, следовало внимательнее газету «Оракул» читать…

— И потом, это все равно не решит главной проблемы. Возможно, создаст дополнительные линии времени, из которых на наши головы посыпется новая порция хронопидаров, но основная проблема-то все равно никуда не денется. Не они устроили хроношторм. И не они устроили ядерную войну.

— Но возможно, что без их вмешательства нам будет проще разобраться с войной, — сказал я.

— Возможно, — сказал он. — Но возможно и обратное. Мы вступаем на неизведанную территорию, Чапай. Сейчас у нас есть хоть какие-то вешки, хоть какие-то намеки о том, что будет дальше, но если ты изменишь…

— То все наше послезнание превратится в тыкву, — сказал я.

— Верно.

Кроме того, может быть, уже поздно.

Основные принципы они уже получили, а действующий прототип могут и сами создать, так что массовой бойней тут уже ничего не решить.

Когда я это осознал, мне даже стало легче на душе, потому что устраивать вышеупомянутую массовую бойню у меня никакого желания не было.

— Все? — видимо, мои эмоции были написаны у меня на лице и Петруха их прекрасно считывал. — С этим закончили?

— Пожалуй, да, — сказал я.

— Ну и нормально, — Петруха отпер замок и отошел от двери. — А то драться с тобой мне категорически не хотелось.

— Ты бы и не вывез, — сказал я.

Он неопределенно хмыкнул. Может быть, соглашаясь со мной, а может быть, и наоборот. Но углублять я не стал.

Когда профессор Колокольцев вернулся в свой кабинет, так и не узнав, что он был на волосок от гибели, мы уже мирно сидели на стульях и рассматривали малопонятный график, начертанный на одной их стен.

— Не помешаю?

— Нет, конечно, — сказал Петруха. — Простите за это вторжение, проф, и за то, что из собственного кабинета вас выставили, но нам с Чапаем срочно нужно было кое-что обсудить и прийти к взаимопониманию, кое и было достигнуто. А теперь вернемся к нашим баранам.

— Сколько потребуется времени, чтобы создать модель шесть? — поинтересовался я. — Если у вас, допустим, не будем недостатка в финансах?

Если уж создаешь инструмент, то это должен быть хороший и полностью функциональный инструмент. Какая польза может быть от стеклянного молотка или тупого скальпеля?

А если у Петрухи и его группы товарищей возникнут финансовые проблемы, то я могу подсказать им, какие направления самые перспективные. Хотя бы намеки дать.

— Годы, возможно, десятилетия, — сказал Колокольцев. — Здесь, как вы понимаете, отнюдь не в одно только финансирование все упирается.

— А если по минимуму?

— Года три, не меньше, но и этот срок уже будет граничить с чудом, — сказал Колокольцев.

С одной стороны, вроде и небольшой срок, по историческим меркам особенно, и времени в запасе он оставляет достаточно. А с другой — я здесь столько не проживу.

Не дадут.

— Это наука, — продолжил Колокольцев. — Наука делается не быстро. А почему вы спрашиваете?

— Он очерчивает рамки грядущего противостояния, — сказал Петруха.

— Противостояния с кем? — не понял профессор.

— С будущим, — сказал Петруха. — Со зловещим постапокалиптическим будущим, к которому подталкивают нас наши потомки, с какого-то хрена мешающие нам предотвратить ядерную войну и построить будущее получше.

— Если хотя бы на секунду задуматься, то их логика вполне понятна и не вызывает вопросов, — заявил Колокольцев. — Вы боитесь ядерной войны, потому что многие умрут и мир, вне всякого сомнения, изменится. Вполне возможно, что умрете и вы, так что для вас ядерная война — это угроза. Но не для них. Для них это всего лишь часть истории, они уже пережили эту войну, они уже столкнулись с ее последствиями, и, насколько я понимаю, большую часть их сумели преодолеть. И теперь они пытаются защитить свой мир, единственный, который у них есть. Это для нас будущее имеет много вариантов, а для них это не будущее, это настоящее, и оно одно.

— Они не злодеи, просто у них жизнь такая, — перевел я.

— На самом деле, почти никто не злодей, все вынуждены действовать под давлением обстоятельств, — сказал профессор. — Обстоятельств, которые возникают как из столкновения разных интересов, так и по независящим от действующих лиц причинам. Допустим, вы хотите предотвратить ядерную войну…

— Почему «допустим»? — спросил я. — Мы хотим.

— Но как это сделать? — вопросил профессор. — Ядерная война не может начаться по желанию одного человека, она является лишь следствием геополитики, в которой сталкиваются стратегии разных сторон, зачастую, противоречащие друг другу. Вы не можете изменить геополитику одним точечным воздействием. Скажем, вы не смогли бы предотвратить Вторую Мировую войну, убив Гитлера, потому что на его место пришел бы какой-нибудь Биглер…

— И мы бы узнали его с плохой стороны, — вздохнул Петруха. — Именно это я и пытался Чапаю втолковать.

— Когда война висит в воздухе, начать ее может кто угодно, — сказал профессор. — Возможно, изменятся даты битв, сдвинутся какие-нибудь границы, будут поражены другие области, но сама война все равно произойдет.

— Какое же решение вы предлагаете? — спросил Петруха.

— Боюсь, что у меня нет готового решения, — сказал профессор. — Вмешательство такого рода… Можно предотвратить глупый несчастный случай, убийство, техногенную катастрофу, случившуюся из-за чьей-то ошибки. Но то, чем вы намерены заняться, напоминает попытку муравья остановить движение тектонических плит.

Что ж, муравьи и тектонические плиты — это даже хуже, чем суслики и бронепоезд.

Намного хуже.

Но, как говорил мой старик-отец, если масштаб вырастающих перед тобой задач неуклонно растет, значит, ты на правильном пути.

— А мы ведь, по сути, даже не знаем, кто с кем и из-за чего, — сказал Петруха. — Возможно, условия, сделавшие этот конфликт необратимым, еще не сложились.

— И поэтому вас так волнуют сроки запуска нашего проекта? — уточнил профессор. — И с его помощью вы хотите заглянуть в будущее и узнать интересующие вас подробности?

— Это для начала.

Профессор развел руками.

— Три года, — сказал он. — И я не могу гарантировать, что мы получим необходимую глубину проникновения. Или высоту, если речь идет о том, чтобы изучать будущее.

— Боюсь, что Чапай не готов ждать так долго.

— Но ведь у нас нет выбора, — сказал профессор.

— Значит, должен существовать другой способ, — сказал я. — Пусть мы его пока и не видим.

Профессор развел руками.

— Все это были общие соображения, — сказал он. — Но, возможно, в текущей ситуации есть еще один фактор, который мы до сих пор не учитывали. Возможно, через понимание природы этого фактора мы найдем и тот самый другой способ.

— Любопытно, — сказал я. — И что же это за фактор?

— Вы.

Я вздохнул.

Пока он не перешел к конкретике, все звучало гораздо более многообещающе.

— Как я понимаю, от вас пытаются избавиться не только наши бывшие кураторы, но и другие конкурирующие с ними организации, — сказал профессор. — Я, конечно, не специалист, но, по-моему, устроенная на вас охота беспрецедентна.

Он посмотрел на Петруху. Петруха кивнул.

— На моей практике такого не случалось, — подтвердил он. — Да и в архивах не упоминалось ни единого случая, чтобы на одного провальня ополчилось сразу столько… конкурирующих организаций.

— У меня нет ни малейшего представления, почему это происходит, — сказал я. — Они только утверждают, что я — дестабилизирующий элемент и агент хаоса.

— Да, мне это известно, — сказал профессор. — Но почему именно вы?

— Откуда мне знать? Хаос мне даже соответствующее удостоверение агента не выдал, не говоря уже о том, чтобы цели и задачи объяснить.

— Ответ на этот вопрос, скорее всего, лежит в вашем прошлом, — сказал проф. — Которое является нашим недалеким будущим, как я понимаю. Напомните, пожалуйста, из какого вы года?

— Из две тысячи девятнадцатого, — в очередной раз сказал я.

— И как вы умерли?

— Никак.

— То есть, вы не помните?

— То есть, я не умирал, — сказал я. — Вы что, мое личное дело не читали, что ли?

А как же тот талмуд, который мне вручил майор Сашка и на заполнение которого я потратил несколько свободных вечеров? Я же там все подробно описывал, хотя местами и не слишком правдиво.

— Не читал, — сказал Петруха. — После того инцидента с Шубиным мы с майором твое личное дело из архива изъяли и уничтожили.

Столько трудов и все зря…

— Генерал-то хоть в курсе был?

— Он и распорядился, — сказал Петруха.

Ну да, «инцидент» мог бы наделать немало шума в узких информированных кругах, так что отдел Х предпочел спрятать все концы в воду и исключить любые улики, свидетельствующие о его причастности.

— Значит, вы не умерли, — задумчиво потянул профессор. — Сколько вам было лет на момент переноса?

— Как и сейчас, — сказал я.

— То есть, из тридцати в тридцать? Ведь вам около тридцати, я не ошибаюсь?

— Не ошибаетесь.

— Хм…

— Ваше «хм» не слишком информативно.

— Существует теория, согласно которой сознание спонтанного провальня во время хронопереноса стремится найти наиболее комфортные для себя условия, — сказал профессор. — А поскольку большинство людей испытывали наибольший комфорт в собственном детстве, когда на них не давила свойственная для взрослого человека ответственность, то в результате они оказываются в своих собственных детских телах. Меньшая часть, в основном, это люди преклонного возраста, возвращаются в свою юность или молодость, скажем, в промежуток от семнадцати до двадцати двух-двадцати трех лет. Мизерная часть, в основном, это дети, стремящиеся быстрее повзрослеть, занимают тела постарше, но судьба их незавидна, ибо они не обладают необходимым жизненным опытом, и первое же столкновение с реальностью часто становится для них фатальным. Так что возраст, причем в меньшую сторону, изменяется почти всегда, ибо на этом свете не так уж много людей, которые могут заявить, что им комфортно именно здесь и сейчас. Видимо, вы и есть такой очень редкий человек.

— То есть, согласно этой теории, носитель в прошлом выбирается не случайно, а зависит от воли конкретного человека?

— Здесь все несколько сложнее, — профессор потер подбородок. — Я бы сказал, не от воли, а от устремлений этого человека, зачастую скрытых и для него самого. Скажем, люди, испытывающие… определенные проблемы, вполне могут оказаться внутри носителя противоположного пола.

— Мальчик в девочке, — сказал Петруха. — Хотя, скорее, мужчина в девочке. Было несколько таких случаев, но это… скажем, очень нездоровая ситуация, обычно связанная с глубокими личностными проблемами.

— А наоборот было? — спросил я.

— По пальцам можно пересчитать, причем и одной руки хватит.

— Значит, вам тридцать и вы выбрали носителя, максимально похожего на вас, — сказал профессор.

Не максимально похожего, подумал я.

Это ведь я и есть, и фотография моя, и та же фамилия в паспорте. Раньше я об этом помалкивал, но теперь, возможно, от этой информации зависело слишком многое.

Судьба человечества, черт побери, как бы пафосно это ни звучало.

И, видимо, пришло время раскрыть карты.