Дом грозы

Траминер

Нимея Нока

Нимея сжимает в руке пузырек с уверенностью, что спасает жизнь Энграма. Чувство невосполнимой потери давит на грудь, сверлит между ребер дыру. И отсутствие Фандера на привычном месте приводит в недоумение.

Нимея всякий раз оборачивается через плечо в поисках него, а находящиеся рядом люди косятся на нее как на сумасшедшую, не понимая, что заняли чужое место.

Вы заняли чужое место. Место одного придурка, который должен сейчас быть рядом со мной.

Ей больно думать про Хардина, ей даже кажется, что она вообще его придумала. Как и эту психосоматическую мерзкую болезнь. Хардина не су-щес-тву-ет. Он был просто разбитым человеком, который в момент освобождения от сомнений и страхов напомнил ей о собственных страхах и сомнениях. Сейчас он оклемается, приосанится и станет собой, и она не вправе его держать. От этой мысли в груди и животе разливается тепло – потому что он справился. Лучшее ее творение. А на языке горечь, потому что до того момента, как он протрезвеет, три… два… один… И все-таки ей нравится, как он повзрослел, приосанился и стал всемогущим. Чертов Хардин.

На лайнере слишком людно, непривычно. Нимея отвыкла от такой толпы, но это самый быстрый способ оказаться в Траминере. Фандер бы не прошел через порт, оказавшись в участке, а Нимея чиста перед законом, хотя все равно пару раз сердце провалилось в пятки: а вдруг не пустят? Вдруг с билетом что-то не то? Или с документами? Тогда Энграм лишится жизни, непременно. Об этом тяжело думать. Мысли заволакивает туманом страха.

Теперь уже до Траминера рукой подать, можно прыгнуть с борта в воду и пересечь расстояние до берега за пару минут. Лайнер швартуется, люди шумят, все длится раздражающе долго.

– Девушка, не дергайтесь вы так, будто что-то стащили! – ворчит какая-то старуха из-за того, что Нимея пристукивает носком ботинка по палубе и то и дело свешивается через перила, наблюдая за тем, как на землю сгружают багаж.

Не хватало, чтобы заподозрили в воровстве и задержали.

– Простите, – бормочет Нимея. Не глядя, пытается передвинуться ближе к выходу, у которого провела всю дорогу.

Как же это было быстро. Но как же рискованно. Если бы они могли поехать с Омалой, то Энграм уже давно получил бы лекарство, если, конечно, дожил бы до этого момента. Но дожил бы он до их возвращения двое суток? Ходит ли этот лайнер каждый день? Нет, кажется, нет. Она же точно смотрела расписание, как же там было? Нимея от нечего делать стала считать дни, потом представила свой путь с Омалой, возвращение домой к мертвому Энграму.

Нет.

Он бы не выдержал. А теперь Нимея все успеет.

Наконец появляется трап, и нетерпеливый народ толпится у выхода, расталкивая всех локтями.

– Девушка, да куда вы торопитесь?! – опять ворчит та самая старуха.

Нимея сжимает пузырек покрепче. Двенадцать часов она с него глаз не спускала. Когда под ногами оказывается твердая почва, от облегчения кружится голова, а потом страх сковывает горло. Чем ближе к дому Хардинов, тем страшнее.

Мертвый Энграм – это не то, что хочет увидеть Нимея. Она помнит взгляд Фандера, когда в тумане появился призрак его брата. Нимея тоже его видела.

Бледная кожа, черные губы и дьявольски красивая улыбка. Картинка никак не выходит из головы. Только Нимея видела и мертвую Омалу, что вызывало приступы паники, будто эта богатая аристократка – единственная мать, которая у Нимеи осталась.

Порт Небиолло шумно живет своей жизнью, заставляет топтаться на месте, потому что от вида суеты голова идет кругом и не до конца ясно, куда теперь идти. Нимея не задумывалась о том, что, прежде чем попасть в Траминер, сперва придется добраться до Бовале. До столицы часа четыре поездом или три на машине.

Нимея жмурится, часто дышит и думает, куда идти дальше, чувствуя себя как никогда нерешительной, каждый шаг может стать ошибкой.

– Нимея? – Она открывает глаза и пару раз моргает.

Рядом с ней выгружают из лайнера багаж, а в десятке метров справа таскают какие-то тюки, и в кассу стоит длиннющая очередь, так что кажется, что никто ее на самом деле не звал, это просто обман слуха из-за гомона, стоящего в порту. Прямо перед ней стоит полненькая улыбчивая женщина, та самая, что торгует выпечкой на рынке в Бовале и дала Нимее пирожки бесплатно.

– Мару, – вместо приветствия кивает ей Нимея.

– Ты в Бовале? А я тут сестру провожала…

– Замечательно. Очень хорошо, – тараторит Нимея, пряча пузырек из Источника веры в карман. – Мне да, в Бовале, подвезешь?

Три часа – это очень много, даже слишком, особенно если с каждой минутой нервное напряжение нарастает. А может, стать волчицей и бежать на своих четырех? Но машина все равно быстрее.

Булочница Мару что-то рассказывает про новые порядки на рынке, про какую-то стройку и упавшее на дом дерево.

– Ох, а слышала ты про дом Хардинов? – спрашивает Мару, уже усевшись за руль.

Сердце Нимеи замирает, повиснув на жалком тоненьком волоске, и начинает угрожающе раскачиваться. В груди будто образовывается воронка, засасывающая в себя остатки надежды, тепло тянется к вискам и бьет в глаза подступившими слезами.

– Что? – Она на автомате захлопывает дверь и хватается похолодевшими пальцами за обивку сиденья.

– Ты же помнишь Омалу Хардин? Хорошая такая женщина, умерла вчера. – Мару трогается с места, поглядывая по сторонам. Она, кажется, готова сплетничать всю дорогу.

– Что произошло? – тем же тоном уточняет Нимея.

– Да кто ж знает, мы утром в Небиолло собирались, и к нам Мейв, их экономка, зашла. Бледненькая такая. У них же сын еще болеет.

– Да. – Нимея скатывается по сиденью вниз. Ей хочется, чтобы сказанное Мару было неправдой. Могла она перепутать? Или это просто глупая сплетня. Или, того хуже, идиотская шутка злобной Мейв.

Ее словно парализовало: Нимея не чувствует ни одну мышцу, растекается по кожаному креслу, жмурится и как будто плачет.

Мне нужно будет рассказать это Фандеру… Как же я ему расскажу…

За закрытыми веками она видит его, Фандера, образ слишком хорошо отпечатался на сетчатке. Его полное печали и смирения лицо. Как будто никто во всем мире не раскаялся в своих деяниях так, как он. Никто не стал своими силами настолько могущественным, просто раскрыв душу. Она так им гордится, так верит в его исправление. Ей плевать, маг земли он или времени. Он просто самый сильный человек из всех, кого она знает.

И Фандер уже где-то в пути, парни обещали, что поторопятся и даже что-то придумают, чтобы доставить его побыстрее.

Нимея снова достает из кармана пузырек как талисман удачи, смотрит на него, сжимает в руке и стискивает покрепче зубы.

Когда машина останавливается в центре Бовале, Нимея вылетает из нее, даже не попрощавшись с пекаршей, и мчит через строительные траншеи, вырытые прямо на площади перед мэрией, в сторону улицы Авильо.

Дом Хардинов один из самых великолепных на ней. Белоснежные ворота, ведущие в личный парк, старые высохшие фонтаны, высокие окна.

– Омала, – шепчет Нимея, даже забыв про Энграма.

Скорее всего, он жив, если Мару не сказала обратного. Это Омала мертва. Даже звучит смешно, хоть сто раз повтори.

– Девушка, осторожнее! – Толпа, курсирующая по некогда самой тихой улице, толкает ее.

Приходится крепче сжимать заветный пузырек, пальцы уже онемели за столько часов. Ворота и двери знакомого дома легко поддаются, а вот холл пересечь не получается, потому что в двери, ведущей к чайной комнате, где Омала часами сидела, мелькает край черного платья.

– Омала? – Только она носит такие платья. – Омала, я вернулась! – Голос звучит неестественно радостно, а щеки заливают слезы. – Омала, я все сделала…

Тут кто-то берет Ноку за плечи, чья-то ладонь хватает ладонь Нимеи.

– Деточка, – тихо шелестит в ухо Мейв, как настоящий вестник смерти. Она всегда была пугающей, а теперь кажется абсолютно жуткой.

Но у нее красные глаза и дрожат губы, значит, они на одной стороне.

– Деточка, тише, гости…

– Какие, к чертям, гости?! – Нимею колотит, она не хочет ничего слышать, но вглядывается сквозь пелену слез в чайную комнату, куда так и не вошла, только видит тех самых гостей.

Почтенные леди в черных платьях, таких же, как у Омалы, как если бы они уже успели разграбить ее гардероб.

Все в трауре, кроме Нимеи, которой Брайт одолжила футболку с огромным ярким логотипом рок-группы и рваные голубые брюки из тонкого, потертого денима. Кажется, это одна из причин, по которой все леди смотрят на Нимею как на чужую. Кстати, это те же женщины, которые пару недель назад сбывали через нее свои драгоценности.

К черту их. Всех.

Они сидят перед черным погребальным столом, наспех сооруженным из обеденного, и смотрят, как в цветах возлежит тело, черт бы ее побрал, Омалы Хардин.

– Какого хрена ты решила умереть, слабачка? – шепчет Нимея, делая шаг к столу. Леди перешептываются, до глубины души оскорбленные словами Нимеи.

Один шаг, другой, это не так уж и сложно. Нимею охватывает злость, жгучая, как самый крепкий алкоголь.

– Ты не могла подождать день? Когда она умерла? – У Мейв дрожат губы сильнее прежнего, она становится совсем растерянной, будто лично виновна в том, что отпустила Омалу на тот свет.

– Вчера вечером…

– Серьезно, Омала? – Слезы заливают шею, футболка промокает. – Серьезно?

Нимее кажется, что она никогда в жизни не плакала, что никогда еще ей не было так нестерпимо и катастрофически больно от того, что она просто куда-то не успела.

Она вспоминает расписание лайнеров и пытается понять, смогла бы сесть на предыдущий или нет? Если бы не ночевала в мотеле и рискнула попасться еще парочке бандитов? Или быстрее лечилась после стычек? Как насчет той ночи в квартире Лю? Так ли трудно было бы ей вести машину после двух ночей без сна?

– Нимея, – шепчет Мейв.

– Прогони всех, они ее вообще ни капли не любили, – почти по-волчьи рычит Нимея, падая в кресло, где всегда сидела рядом с Омалой, пока та невыносимо долго и нудно чаевничала, и только после этого осмеливается посмотреть женщине в мертвое лицо.

Кожа Омалы черная, как сгоревший, но нерассыпавшийся пергамент. Вот на что пялятся эти курицы? Им интересно, от чего же скончалась миссис Хардин, от какой болезни?

– Бегом отсюда! Она умерла, потому что была смертельно больна, и это заразно! И сын ее при смерти! Быстрее! – вопит Нимея.

Почтенные леди тут же начинают охать, бросают чашки традиционной изюмной воды, те падают на пол, как десятки боевых снарядов, всюду сыплются не искры, а осколки.

Не проходит и пары минут, как Нимея и Омала остаются одни.

– Мейв? – Экономка возвращается, проводив последнюю перепуганную клушу. – Это для Энграма… заставь его это выпить. Сейчас же.

Гувернантка уходит, не проронив ни слова, только сжимает плечо Нимеи напоследок. Нимея слушает удаляющиеся шаги, срывается с места и пересаживается на край погребального стола.

Омалу нарядили в белое кружевное платье. С щек не смогли стереть следы черных слез – последствия постоянных возвращений Энграма к жизни. На черной коже они кажутся потеками воска у оплывшей свечи.

Спасение сына стоило Омале остатков сил.

– У меня теперь что, ни одной матери не будет? Да ты, блин, реально издеваешься… – Она делает судорожный вдох и быстро выкидывает из букета, что лежит у Омалы в руках, несколько черных роз. – Ты их ненавидела, какой дурак их сюда засунул? – А потом причитает: – Прости, что не успела. – Слезы Нимеи падают на сложенные на животе руки Омалы. – Ты прости, пожалуйста… Я должна была быть быстрее… Прости, пожалуйста, прости, Омала… – Нимея чувствует, как задыхается, и сгибается пополам.

Могла бы я успеть? Могла бы? Когда идет этот чертов лайнер, за сколько дней мне нужно было успеть?

Она не замечает, как вырастают когти, тяжелеет голова, а из груди доносится уже не рыдание, а протяжный вой. Возле тела Омалы опускается волчица, положив морду на согнутую в локте руку усопшей, и тихо-тихо стонет.

И так она остается на месте час, два, ночь.

* * *

Нимея-волчица открывает глаза на рассвете, и ей кажется, что это самое мрачное утро в ее жизни. Очень тихо и тонко поют погребальную песню, как и положено на второе утро после смерти. Ни один траминерский покойник не уходил из мира вот так, с волчицей под боком, охраняющей последний сон перед тем, как тело опустят в землю.

Нимея поднимает голову, смотрит по сторонам и останавливает взгляд на двух фигурах, слушающих песню монахини словно со стороны, будто они тут случайные зрители, а не сыновья усопшей. Фандер и Энграм стоят бок о бок, одетые в черные рубашки и черные брюки. Их одинаковые черные кудри падают на белые лбы, одинаковые зеленые глаза кажутся потухшими, мутными, как болото. Нимее кажется, что она никогда не видела их стоящими так близко и в такой похожей позе. Теперь видно, что они братья. И при взгляде на них ее сердце замирает. Потом Нимея снова смотрит на лежащую рядом Омалу с почерневшим, словно у мумии, лицом и жалобно стонет, но все-таки спрыгивает со стола.

Мейв причитает, начинает поправлять примятые цветы, но, кажется, не в силах им помочь. Зато Энграм и Фандер могут, они быстро оживляют бутоны пионов и тонких веточек вереска. Те послушно распускаются в их руках, повинуясь простеньким заклинаниям магов земли.

Нимея сидит на полу, наблюдая за тем, как они в четыре руки приводят композицию в порядок, потом садятся в кресла Омалы и молча опускают головы. Волчица тяжело поднимается с места, подходит к крошечному столику, где обычно стоял чайничек Омалы, как раз между кресел, и укладывает голову на колено Фандера, который тут же наклоняется к ней, зарывается носом в ее шерсть и очень крепко обнимает за шею.

– Ни-мея, – хрипит Энграм за ее спиной, потом откашливается и повторяет: – Нимея…

Она тут же обращается человеком, так и оставив голову на коленях Фандера. Чувствует в волосах его пальцы, массирующие кожу, прижимается грудью к его ногам так крепко, как может.

– Что, дорогой? – спрашивает Нимея, глядя в ноги старшему из братьев.

– Ты…

– Я не хочу сейчас говорить, если позволишь. Можно я еще немного посижу, а потом мы все решим? Ты в норме? Ты теперь живой?

– Живой.

– Вот и хорошо.

Она слышит со стороны Энграма судорожный всхлип, потом звук, с которым отодвигается кресло, и удаляющиеся шаги. Место Энграма занимает Мейв.

– Ты что, спуталась с этим мальчишкой? – Мейв, кажется, впервые становится собой за эти два дня.

– Да, Мейв, спуталась. – Та больше ничего не говорит. Сидит и молча кивает собственным мыслям, как древняя старуха.

Руки Фандера теперь гладят спину замерзшей за ночь Нимеи.

– Как ты добрался? – Нимея понижает тон до еле слышного шепота, но Фандер так близко, что все слышит.

– Напомнил Бэли Теран, что ее отец до сих пор перегоняет корабли по Таннату. У него раз в неделю отправляется судно в Небиолло, они вышли на сутки раньше из-за настойчивой просьбы Бэли. Я прибыл на сутки позже тебя.

– Я могла бы явиться чуть быстрее… Мы могли бы не спать… Я опоздала всего на несколько часов… На двенадцать? Я могла бы…

– Ничего ты не могла. Нет лайнера, который ушел бы на день или два раньше. В Дорне живут три калеки, оттуда ничего не отправляется каждый день, просто некого было бы возить. Мы бы не успели. – Он говорит медленно, спокойно и отстраненно, будто думал об этом достаточно долго. Он не успокаивает Нимею из любви и желания защитить, он просто считает, что она ни в чем не виновата.

– Прости, что не уберегла…

– Прости, что тебе пришлось быть с ней, пока я не мог.

– Верни ее, а? – Нимея снова чувствует жгучие слезы. – Есть же заклинания… Она же тебя вернула.

– Нимея…

– Нет, правда, ты можешь? Ну хоть немного, и мы бы что-то придумали…

– Нимея.

– Просто двенадцать часов. Она тебя через сутки возвращала…

– Нимея, я маг земли, и только.

– Что? – После Дома грозы она сорвалась с пузырьком из источника и волчицей побежала в Дорн, даже не заходя к Рейву и Брайт. Она надеялась после сесть и послушать за чашкой кофе в мирном доме Хардинов, где все живы, что же произошло в Имбарге.

– Нужно было чем-то заплатить. Я выбрал время.

– Но почему? Разве быть магом времени…

– Да… но я крутой маг земли.

Нимея смотрит Фандеру в глаза, сидя на полу у его ног и обняв его колени. Она хочет расстроиться из-за того, что Омалу он спасти не в силах, но не может на это всерьез злиться. Ей радостно, что Хардин стал самим собой. Тем, кем заслуживал.

– Ты прав… это тебе было совсем не нужно.

Она часто и коротко дышит, следя за его взглядом. Он такой теплый и знакомый, никакой надменности и суровости.

– Я знаю.

– Уделишь три минуты, поговоришь со мной? – тихо спрашивает он, не отводя взгляда ни на секунду, устанавливая между ними крепкую связь, от которой немеют конечности и сохнет в горле. И снова приятно ноет в груди сердце. До чего хорошо.

– Подожду в твоей комнате, – шепчет она и встает, чтобы оставить Фандера с Омалой наедине.

Нока задерживается у двери, ловит взгляд Энга, сидящего на ступенях лестницы, и долго изучает обреченно опущенные плечи и расслабленно висящие кисти рук, пока за спиной идет своим ходом диалог Фандера и Мейв. Они говорят что-то про дом, состояние дел и организацию похорон.

– Его комната наверху, дверь через одну, слева от моей, – сдавленно сообщает Энг.

– Ты против? – Она вздергивает подбородок.

– Только не говори, что ты его любишь. – Он самоуверенно ухмыляется, совсем как прежний обольстительный Энг. – Не поверю ни за что на свете, детка Нем.

– Ладно, не скажу, если не хочешь, – пожимает плечами она.

Энграм меняется в лице и улыбается, мол, ну-ну, рассказывай больше.

– Хорошая шутка. – Его плечи расслабляются, и он выглядит чуть бодрее, чем был.

– Это не шутка.

– Нем, это Фандер, мой старший брат.

– Ага… я заметила. – Она садится рядом и опускает голову Энграму на плечо. – Я повторюсь, но все-таки. Ты против?

– Понятия не имею. – Энг пожимает плечами, Нимея поднимает голову и ловит его взгляд. – Я желаю тебе счастья. Это значит, что он должен быть в твоей жизни?

– Фу, звучит сопливо. Но слушай, у меня ряд симптомов. Сердце мешает дышать, как будто очень большое становится.

– Ты не можешь такое сама у себя диагностировать, Нимея, но если это так, то это кардиомегалия, а не любовь.

– И я так подумала! – восклицает она, глядя на скептически настроенного Энграма. – Еще у меня ноет в груди.

– Это межреберная невралгия.

– Пожалуй. – Нимея с совершенно серьезным видом кивает. – И в животе все время такое горячее ощущение, как будто все скручивается.

– Может, проверить кишечник?

– Да, в первую очередь так и поступлю. А еще бабочки в животе.

– Это отток крови от желудка.

– Да, я в курсе. И иногда чувство, что кровь кипит, это что-то с сосудами, верно?

– Ага.

– И мне немного не по себе, когда он меня не целует.

– Избавь от подробностей, умоляю. – Энг закатывает глаза и обнимает Нимею за плечи.

– Это месть за все годы, в течение которых я слушала про твои похождения. Ты стал такой тощий, как обглоданная кость. Пока на тебя кто-то клюнет, пара лет пройдет, вот и я отдохну, и тебе будет что послушать.

Энграм и Нимея больше не говорят, передышка оказывается недолгой, и снова на плечи тяжелым мокрым плащом ложится тоска. Она сковывает тело, путается в ногах и мешает рукам, быть может, потому все такие неловкие, медлительные и так сгорблены у всех спины.

– Мейв, а отцу сообщили? – спрашивает Фандер, и его голос доносится до парадной лестницы, на которой все так же сидят Нимея и Энг.

Не стоит ей это слушать.

Но Энграм поднимается с места и медленно встает, чтобы подойти к настежь распахнутым дверям чайной комнаты, не давая и Нимее сбежать, даже берет за руку в поисках поддержки и тащит за собой. Теперь они оба подслушивают, глядя друг другу в глаза, в которые вглядывались все эти годы и должны были изучить узор радужки наизусть, но после долгой разлуки так совсем не кажется.

– Так он же помер поди, – вдруг совершенно спокойно говорит Мейв, брови Энга сходятся на переносице, он начинает чаще дышать, а глаза полны ужаса. – Омала с ним была связана по гроб жизни. Она не уходила, потому что, случись с ним что-то, ей конец. А он говорил, что, если она уйдет, он сразу со скалы сиганет, себя и ее не пожалеет. Да и вас бы он ей ни за что не отдал. Получается, что мистер Хардин умер… Ему без нее не жить.

Плечи Энграма дергаются, будто он хочет скинуть с них невидимый груз.

– Мама не уходила от отца из-за чар? Что-то вроде Фиама? – Голос Фандера дрожит.

– Да ясное дело, а чего б еще она его терпела? Очень уж он ее любил, красавица, умница. С первого взгляда влюбился, а вот она нет. Вот он чары-то эти и использовал, но это ж не запрещено было. Конечно, не особо в ходу, но родители Омалы и не возражали. Им, знаешь ли, ее с рук сбыть хотелось из-за магии этой ее черной, так что уж чтоб он ни попросил, все б дали. Да она и не знала, покуда все не свершилось, и вот… всю жизнь деточка и промучилась. Мистер Хардин-то все надеялся, что Омала его полюбит, что как-то счастлива будет, а она никогда счастлива не была. И вас увезти не могла. Несчастная женщина.

– А почему она нас никогда не учила тому, что умела сама? – Энграм отрывается от Нимеи, выпускает ее руки и делает шаг в чайную гостиную. – Она не была глупой, я точно знаю. Она бы перевернула ради нас землю, но нашла бы способ, как научить.

– Помните старый учебник, где все расы описаны? Вы еще малютки были, я вам сама его читала. – Нимея вдруг отчетливо вспоминает, что Омала ей это рассказывала. – Там было черным по белому, мол, магия времени проснется, только если знать про нее и верить, а ежели нет, то будет вечно спать. Омала надеялась, что так оно и будет, только учебник этот какой-то идиот писал, силы святые с ним. Неправда это. Кто б только раньше про это рассказал.

Нимея дальше не слушает, чувствуя себя совсем уж лишней, а Мейв продолжает бормотать уже неразличимые на большом расстоянии слова.

* * *

Нимея без труда находит нужную дверь и входит в комнату Фандера, чувствуя торжественный трепет от внедрения в его личное пространство. Ей представлялась его комната темной и мрачной, но она оказалась совсем простой. Серые стены, белые шторы, большая кровать, заправленная синим покрывалом.

Когда он был тут в последний раз, три года назад, в день ареста, видимо, сидел за рабочим столом: на нем рассыпаны канцелярские принадлежности и лежит раскрытый блокнот. Нимея туда не смотрит, не особенно желая лезть в его мысли. Вместо этого она идет к кровати, ложится поверх покрывала и обнимает подушку.

Фандер теперь пахнет иначе, не как его старые вещи. У его постели запах дорогого парфюма, приятная отдушка стирального порошка и немного – пыли. Три года – долгий срок, но, может, Омала все же что-то делала, чтобы сохранить комнату нетронутой и не заросшей паутиной?

Нимея закрывает глаза, хотя спать совсем не хочется. Тут Фандер Хардин годами лежал по ночам, придумывал коварные планы по ухудшению жизни иных и разрабатывал новые стратегии по поимке Нимеи Ноки. Если бы кто-то сказал, что однажды она придет по своей воле в его спальню, ляжет в кровать и будет просто наслаждаться этим фактом, то смельчак ушел бы с прокушенным боком.

Ручка двери клонится вниз, губы Нимеи растягиваются в улыбке.

– Почему ты попросил у меня только три минуты? Тебе не нужно больше?

Фандер стоит в дверях пару секунд, потом заходит, закрыв за собой дверь, и остается у входа, прижавшись спиной к стене.

– Нужно, – тихо отвечает он.

– Тогда иди сюда. – Она протягивает руку. – Что там внизу?

– Приехали за мамой, ее уже увезли. Завтра утром… все завтра. – Фандер запинается через слово, приближается к кровати и садится перед ней на корточки. – Энг ушел, не хочет смотреть, как убираются в чайной. Мейв тоже ушла, накричав перед этим на наемных горничных.

– Ложись. – Нимея кивает себе за спину. – Я бы обняла тебя, но хочу, чтобы ты обнял меня, прости. Ты, конечно, больше заслужил объятий, но не сегодня, ладно?

Фандер стягивает с себя пиджак и забирается на кровать, подчиняясь желанию Нимеи. Его руки обвивают ее тело, нос утыкается в ее волосы, дыхание у обоих выравнивается.

– Так зачем тебе были нужны именно три минуты?.. – спрашивает Нимея, боясь расплакаться от облегчения, потому говорит сдавленно и осторожно.

– За этим, – отвечает он.

– Я никогда не буду принцессой, ясно? – предупреждает она. – И если ты планируешь снова стать придурком… Я тебя прикончу. Нет, правда, проще прикончить. Ты планируешь?

– Так далеко не загадывал. – Он приподнимается, чтобы потереться кончиком носа о щеку Нимеи.

– Я не стану говорить про всякую там любовь и вот это все, ясно?

– Ясно, – просто соглашается он.

– Я предпочитаю думать, что просто заболела. – Она жмурится. – Но мне однозначно нужно… однозначно нужен… – У нее так ноет в груди и жжет в глазах, что это отвлекает от разговора. Хочется испытать хотя бы кратковременное облегчение.

Кто вообще придумал, что любовь – это приятно?

– Мне кажется, ты мне нужен. Не в плане, что я не могу без тебя жить… Черт. – Она трет глаза и пытается вырваться, но Фандер не дает. А она же просто хочет лечь к нему лицом, никак не сбежать. – Я не стану жить в милом домике с оградкой и… Ну вот все такое. И тихая жизнь мне не нужна. Ясно?

– Ясно.

– Я… собираюсь… в общем, я тут подумала. Омала же, ну… я была ей нужна. И мне нечего теперь делать. Я хочу делать полезное. Разное. И я говорила тебе, что наши дороги разойдутся, что…

– Почему ты так думаешь? – Он поднимается на локтях и толкает Нимею, чтобы она перевернулась на спину. – С чего ты это взяла?

– Станешь прежним, окажешься на другой стороне…

– Почему я не могу оказаться на твоей? Почему мы просто не можем продолжать?

– С чего бы?

– Потому что ты меня любишь, а я тебя.

– Очень смешно.

– Нимея. Я знаю, что это так. И почему мы не можем просто быть вместе?

– Вот так просто?

– Ну хочешь, будем сложно. Итак. Почему?

– Ты стал сильным и перестанешь во мне…

– Я не нуждался в тебе никогда в том плане, в котором ты имеешь в виду. Мы всегда были на равных, просто у тебя чуть шире кругозор. Но ты прекрасно уравновешиваешь это трусостью, когда речь заходит о чувствах.

– Ты возвращаешься к жизни…

– И тебе это не нравится? Мне снова начать считать себя ничтожеством? – Фандер смеется.

– Нет же, я рада, что ты становишься счаст…

– Нимея. Я простил себя за то дерьмо, что происходило в моей жизни, благодаря тебе. Потому что в какой-то момент заметил, что для тебя это перестало иметь значение, а никто не испытывал ненависти ко мне больше, чем ты и я сам. Давай сделаем вид, что мы все еще в дороге, а? И просто будем двигаться вперед. Я скажу ужасную вещь, но, что бы ты там ни говорила, я не собираюсь тебя никуда отпускать, потому что тебе самой это нравится. Если хочешь, можешь до конца жизни делать вид, что ты просто заболела. Но мы оба знаем, что за болезнь имеет такую симптоматику, как увеличенное сердце, мешающее дышать, бабочки в животе и… что ты там еще говорила?

– Да! Это кардиомегалия и отток крови от желудка.

– Нимея, ты просто влюбилась, это нормально. Но, если хочешь, я буду делать вид, что у тебя кардиомегалия и отток крови.

– Или ты мне что-то подсыпал, пока лечил.

– Или так.

– Я скучала по тебе эти сутки…

– Я в курсе.

– Откуда?

– Мне тоже пришлось не очень.

– Уф… Как это все сложно, раньше было проще.

Она опять переворачивается на бок и поджимает ноги, а Фандер прижимает ее к груди и закрывает глаза:

– Она была бы рада, верно?

– Омала? О, она думала, что мы с Энгом встречаемся. Она пустила устойчивый слух, что у нас с ним что-то было во время вечеринки у бассейна летом, перед первым курсом, и всегда смотрела на меня, будто я вру, утверждая обратное. Я устала ее убеждать, что это не так, и позволила выбирать по лунному календарю имена будущим внукам.

– Ты останешься со мной?

– Сейчас я пойду к Энграму. Но я вернусь к тебе, обещаю. У моей болезни один из симптомов – необходимость целоваться с тобой. Мерзость какая, поверить не могу, что подцепила эту дрянь.

Она лежит на кровати ровно три минуты, а потом встает и обнаруживает Фандера спящим. И еще три минуты просто за ним наблюдает. А потом в очередной раз про себя повторяет, что это кардиомегалия, но все-таки, наверное, любовь, потому что она, не задумываясь, призналась в этом Энгу. Энгу смогла, а себе и Фандеру – нет.

Глупая Нимея.