Дом грозы

Личные границы

Нимея Нока

Она просыпается посреди ночи оттого, что рядом происходит какая-то суета, и резко садится в кровати, приготовившись к прыжку в случае опасности. Но в комнате ничего не происходит, лишь слышны еле различимые хрипы совсем рядом. Хардин. Он не то чтобы мечется по кровати, но дышит странно, сдавленно, будто от сильного приступа боли, и первое, о чем думает Нимея, – его полученные накануне раны.

Нока тут же хватается за края его футболки и тянет вверх, ощупывает ребра, будто что-то в этом понимает, но открывшихся ран не видит. Снять брюки сложнее, поэтому на всякий случай просто давит через них на место пореза, проверяя, завопит ли, или проснется от боли – ничего. Она бегло осматривает лицо, снова щупает ребра.

– Да чтоб тебя, чертов Хардин. Ну что с тобой? – Нимея шипит, забирается на него сверху и дает пощечину, чтобы разбудить.

Он открывает глаза, мгновенно садится в кровати и оказывается с Нимеей нос к носу. Ловит ее руки, крепко сжимает, видимо, чтобы предотвратить очередной удар.

– Ты какого черта творишь?! – Хардин удивлен и растерян.

– У меня к тебе тот же вопрос! Что ты тут устроил?

– Я? Это ты сидишь на мне верхом и распускаешь руки. Опять твои фанта…

– Я думала, тебе больно.

– Мне просто снился сон. – Фандер говорит уже тише и спокойнее, но дышит так же тяжело, будто легкие с трудом раскрываются, впуская воздух через преграду.

– Неужели мучают кошмары? – язвит Нимея. – Не переживай, это хороший симптом. Совесть просыпается.

Хардин вскидывает голову и смотрит Нимее в глаза спокойно и смиренно, будто предлагает ударить еще, да побольнее.

– Интересно, что тебе снится? Как ты громил магазин родителей Лю? Или как взорвал дом, в котором была моя мать? А может, тебе снятся разрушенные улицы Небиолло после налета на рынок? Тогда сотня иных осталась без средств к существованию, а Сопротивление без еды на целый месяц. Вы же выиграли себе всего пару дней господства. Что еще? Хм… Перебои с отоплением и крики мерзнущих детей? О, помнишь, как легион мукатов вдруг пророс прямо посреди центральной площади и к чертям разрушил систему водоснабжения? Это было умно, мы оценили.

Нимея не может все припомнить, что-то она видела лично, о чем-то ходили лишь слухи. Что-то переврали, а о чем-то сообщали люди проверенные, но факт оставался фактом, у Ордена не осталось ничего: ни армии, ни сильных магов. Он мог только подло нападать со спины.

Лидеров Сопротивления убили спящими в собственных постелях; кто это сделал – неизвестно, но Нимея автоматически считала причастными абсолютно всех членов Ордена, включая Фандера. Позже за эти убийства судили его отца, без доказательств и разбирательства.

Орден вовсю пользовался блокираторами и пачками засаживал в тюрьму товарищей Нимеи, она не раз видела это своими глазами. Фандер был там, когда сестры Ува, ее соседки по общежитию, оказались в камере за то, что искали на разрушенном рынке своих родителей. Приговор был таким абсурдным, что даже не было смысла выслушивать его до конца. Просто очередная бессмыслица.

Все это перемешалось в кашу, но Нимея помнит жгучую ненависть ко всем, кто поддерживал Орден и в знак принадлежности к нему ходил по улицам в черных глухих пальто с кучей амулетов на шеях. Сопротивление, напротив, выбирало яркие плащи, иногда его сторонники просто натягивали дождевики на теплые куртки, только бы выделиться и показать, что стоят на светлой стороне.

– Мне снится, как Брайт Масон сходит с ума и убивает моего брата, – тихо перебивает Фандер, но даже такого слабого голоса хватает, чтобы Нимея замолчала и прислушалась.

Она и сама не знает, почему так зла прямо сейчас. Она абсолютно точно не хочет знать, что человеческие переживания Хардину не чужды. Ей всегда казалось, что у него нет совести. Разве таким людям могут сниться кошмары? Они же отражение страхов и стыда – настоящих человеческих эмоций. Ей приятно думать, что Хардин – безразличное ей существо, пятно на ее жизни. Человек, данный ей на время, с которым она уже что-то пережила, но он непременно сотрется из памяти, потому что ничего не значит.

– Тогда она чуть не грохнула целую толпу, – продолжает Фандер. Он медленно то сжимает, то разжимает ее руки. Нимее это напоминает ритм его дыхания или биения сердца, который она может почувствовать на своей шкуре.

– Брайт никогда бы тако…

– Брось. – Он не отпускает Нимею, но хватка становится мягче, и она может в любой момент отстраниться, но продолжает сидеть с ним нос к носу. – Даже Энг тогда испугался. Она могла бы, действительно…

– Вы ее довели!

– Неважно. – Хардин мягко качает головой, словно терпеливо убеждает ребенка в простых истинах. – Ты снова наступаешь на собственный хвост, Нимея. Зло никогда не уничтожит зло, и нельзя оправдать агрессию доброго человека тем, что его спровоцировали. Я понял это. Теперь твой черед принять этот факт.

Нимея не понимает и злится, ей не нравится думать, что она глупее Хардина, что он что-то там познал, просветлился, в отличие от нее.

– Что? Вспоминаешь, как она швырнула тебя об землю? Испугался?

– Я сам к ней вышел. – Он спокоен, Нимея – на взводе. Они удивительным образом друг друга уравновешивают.

– Чтобы напасть!

– Нет. Чтобы она напала на меня.

– Какого черта ты несешь? Да ты…

– Да что? Что я мог сделать? Даже будучи сильным магом земли, я оставался слаб перед сиреной, тебе ли не знать. Ты бы смогла противостоять ей?

– Нет, но я…

– Ты фольетинка, вы считаетесь сильной и древней расой. Ты бы смогла противостоять сирене?

– Нет, я всего лишь волчица!

– А я всего лишь человек. Помнишь, однажды на Брайт напали девочки-траминерки. Сколько их было: трое, четверо? И, чтобы ее побороть, они заблокировали магию сирены браслетами и держали ее всем скопом? Хочешь сказать, я настолько самоуверенный, что решил ради забавы вступить в схватку с разъяренной сиреной один на один? Без браслетов и оружия? У меня тогда не было ни одного амулета, щита… Это глупо.

Нимее тоже теперь кажется, что ее предположения бессмысленны. Она вообще никогда не вспоминала тот случай, он стерся из памяти быстрее, чем она покинула академию, потому что после с ней происходили события и похуже. Единственное, что ее всегда смущало в этой истории, – Фандер. Ведь даже после того, как Брайт его размазала, он помог ей бежать, позволил украсть их семейную яхту, на которой Рейв и Брайт покинули Траминер. Это вызвало у всех вопросы, но как-то быстро забылось. Душа Фандера казалась Нимее абсолютно черной, и один добрый поступок ничего не менял в ее глазах. Этот луч света не превратил ночь в серый предрассветный час.

– И тебе это снится? Твое единственное доброе дело? То, как ты подставился под удар и защитил своих? – Нимея говорит это с презрением, считая, что истинные были недостойны защиты, но Фандер пропускает ее слова мимо ушей.

– Да. Мне снится это довольно часто.

– Почему?

– Наверное, с того момента я стал совсем иначе смотреть на многое.

Он пожимает плечами, отпускает пальцы Нимеи и берется за ее предплечья, не встречая сопротивления. Проводит пальцами вверх до локтя, потом к плечам. Нимея следит за его движениями пристальным взглядом, пока Фандер, судя по его напряженному взгляду, ждет, что она его остановит. Вот сейчас. Или теперь. Может, здесь проходит граница ее терпения?

– Но ты все равно пошел в Орден! – восклицает Нока, быстро теряя контроль, который только что обрела. – Ты не пошел за братом в Сопротивление!

– Не пошел. Я и не оправдываюсь.

– Почему? Блин, почему?! – Нимея так хочет услышать эти оправдания.

Он же объяснил, зачем подставился под удар Брайт, пусть объяснит и это. Должна же быть причина у его поступков.

И было бы лучше, если бы она помогла Нимее определиться, кто перед ней. Тогда она наконец поймет: можно ли этого человека уважать, или не стоит? Можно ли позволять себе слабость и искать в нем утешение, или он опасен?

– Ты не верил в Сопротивление?

– Не верил. – Подлец.

– Считал, что они неправы?

– Считал. – Слепой придурок.

– Но почему?

– А что ты хочешь услышать от меня? У тебя своя правда, у меня своя. Ты знаешь сотни иных, которые считали Траминер домом… А я знаю сотни истинных, у которых другого дома нет. Моя мать живет сейчас не в лучшем мире, и я знаю, что вы тоже в нем жили и живете. Раньше таким, как мы, было хорошо, а таким, как вы, – плохо. Но сейчас плохо всем. Вы развалили страну, а теперь, как крысы, из нее бежите. Вы не хотите строить свой хваленый новый мир, верно? Вы просто подорвали прежний. И при всем своем благородстве вы все еще не сядете за один стол с такими, как я или Бэли Теран, так ведь? Однажды, когда ты повзрослеешь и ответишь мне на этот вопрос, я с тобой поговорю иначе.

Его слова бьют пощечинами, потому что Нимея не может с ними не согласиться, но внутри будто сидит червяк и точит, точит его правду своим глухим тупым «НЕТ».

Нока уверена, хоть и не знает почему, что правда может принадлежать лишь одной стороне. Иначе зачем эта борьба за Траминер вообще была нужна? Ей на самом деле больно думать, что правы не только иные. Сейчас первое и даже единственное, чего она хочет, – чтобы Фандер за-мол-чал.

– Вы подрывали наши дома! И ты в том числе! Бросали таких, как я, в тюрьмы, вешали на нас браслеты! – Нимея слабеет, сил спорить уже нет.

Вот они, спасительные аргументы. Да-да-да, даже если в его словах есть правда, то что он противопоставит этим страшным фактам?

– С чего ты взяла? Ты это видела?

– Я это знаю.

– Откуда?

– Ты и эти твои мародеры… делали ужасные вещи. – Она умоляет прекратить бессмысленный спор.

– Какие? Кто-то погиб?

– Четыре главы Сопротивления на том свете! Их семьи утром нашли в постелях изуродованные тела – это варварство! Эмен Гаджи, помнишь нашего декана? Знаешь, что он стоял во главе Сопротивления с самого начала? Сюрприз! Его больше нет, а он был одним из добрейших людей, которых я знала. А, были же и ваши, истинные, убитые за предательство. Я знаю!

– Но ты этого не видела?

– Я…

– Ты. Этого. Не видела. – Взгляд Фандера становится жестким, и Нимея может поклясться, что никогда не чувствовала от него такого холода. До этого момента он казался ей побитым и лирично-жалким, как какой-нибудь герой драмы про раскаяние.

Но он еще силен.

И Нимея, к своему ужасу, за него горда. Таким он ей даже немного нравится. Мгновенно возникает желание забыть этот разговор, пусть он снова будет сгустком тепла, потому что две ледышки в одной постели – это перебор.

– Не видела, ты прав. Но и ты не оправдываешься.

– Потому что оправдания мне нет. Я делал то, что должен был. Ты можешь пытаться разбудить мою совесть, но никто так, как я сам, меня корить не сможет. Мы не отвечаем за решения наших сторон. Я перед тобой живой, ты передо мной живая. – Он прижимает свой лоб к ее, привлекая внимание, она послушно поднимает взгляд. – Я не видел, как ты поступала, ты не видела, как я. Твоя мать выжила?

– Моя мать… – Нимея вспыхивает, на лице мелькает боль. – Ее кто-то спас, я не уверена, кто это был.

– Значит, жива?

В воздухе повисло молчание. У Ноки есть два варианта. Первый – сбежать и порыдать где-то в одиночестве, пока никто не видит. Второй – остаться, но кричать на Фандера она больше не может, поэтому их ссора, скорее всего, сойдет на нет. Вероятнее всего, он ее обнимет, она позволит, потому что выжата до последней капли и нуждается в подзарядке, и они проспят так до утра.

– Ее лечат в Дорне. – Нимея зачем-то кивает и смягчается.

Она делает свой выбор быстрее, чем успевает его осознать. Она остается.

– Ее вроде как спас какой-то «хорошенький юноша с темными кудрями». Это было страшно, я… никогда не видела отца таким. Он говорил, что там был мальчишка Хардинов. Энга я потом нашла в лавке Пьюран, он помогал разбирать завалы и сказал, что сам ничего не помнит. Скорее всего, он помог маме, но ему крепко прилетело по голове, и он забыл большую часть дня. У него в те полтора года до пробуждения сил частенько происходили провалы в памяти. Из-за постоянных мигреней он иногда просто падал на улице. Эти приступы дались ему тяжело. Я бы осталась с ним в Траминере, правда, но я нужна была родителям. Потом… вернулась…

Она всхлипывает и под защитой замершего и едва дышащего Хардина снова позволяет себе слабость. Утыкается лбом в его плечо, мечтая почувствовать на спине его руки. Впрочем, ей не важно, будет ее обнимать он или кто-то другой, просто рядом больше никого сильного нет. Происходящее похоже на наваждение, Нимея дает слабину и берет временную передышку. Если бы было куда уйти из замка – ушла бы, но за стенами враги, а в стенах слишком страшно и холодно. И человек, который только что был обидчиком, достоин того, чтобы на секунду стать опорой.

Глупо отрицать, что Хардин очень теплый. И он умеет обнимать. После поцелуев с ним она не испытывает неловкости и ей не страшно смотреть ему в глаза, потому что они друг другу остаются чужими.

Главное – почаще это себе повторять.

– Как я вообще могу понять твою позицию? И как вообще может быть неправильной моя? – шепчет Нимея, чувствуя, что запуталась, но на некоторое время про внутренние противоречия можно забыть, на время, пока руки Фандера касаются ее.

– Она не неправильная. – Он трется щекой о ее макушку, разгоняя по телу волны нежности. – Она просто не единственная. У каждого позиция может быть своя, сторон тоже может быть сколько угодно много. Мир же не плоский, верно? – шепчет Фандер ей в волосы. Его руки делают ровно то, чего бы она хотела, – крепко обнимают. Он продолжает говорить простые и понятные вещи, бормочет, бормочет, бормочет без конца, и это усыпляет Нимею.

Он не просто гладит ее спину, а вцепляется в ее тело, будто хочет с ней срастись. Снова, как в лесу пару часов назад. Тогда она смогла перевести дух и успокоиться, осознать, что больше не одна. До этого путешествия Нимея не обнималась ни с кем очень давно, и вот уже который раз делает это с Фандером. Он обладает удивительным талантом укутывать, закрывать со всех сторон телом и теплом.

– Наври мне что-нибудь, – шепчет она.

– Придумать уважительную причину, почему был там?

– Нет… Я гораздо больше хочу знать, что имею право тебя ненавидеть. Скажи, что душил котят, бил старушек, убивал женщин и детей.

– Тебе правда станет легче?

Нет…

– Нет. – Нока всхлипывает.

Но тогда тот факт, что они в одной постели, действительно ничего не будет значить.

Нимея, немного помолчав, продолжает:

– Хорошо, как скажешь. Придумай оправдание, почему ты был в Ордене и делал все эти вещи… Я не могу поверить, что, если ты так любил свою иную, ты не остался с ней…

– Я был с ней, просто она не видела. Я был с ней каждый день, поверь. И я делал для нее все, что мог.

Нимея делает глубокий вдох, задерживает дыхание и выпускает воздух, успокаиваясь.

– Что делал?

– Я старался вовремя оказаться рядом и помочь… Это было проще делать с той стороны.

– Так ты ради нее остался в Ордене?

Только не любовь. Только не любовь всему причина.

Нимея даже слышать этого не хочет, потому что его оправдания звучат приторно и сопливо.

– Нет. Я просто никогда не понимал, чего хочет Сопротивление. К тому же на стороне Ордена была мама. Ей было некуда бежать. В тюрьме был отец, который заслужил тюрьму, но смерти я ему не желал, как и десяткам людей, которых я считал семьей. До революции мама никогда не была одна. Им я был нужен. А моя иная… у нее были свои близкие, своя семья, свои родители. Разные стороны, разные принципы, помнишь? Быть хорошим просто, Нимея. – Нока открывает глаза, не поднимая головы с его плеча, наблюдая теперь за тем, как шевелится живот Хардина, когда он говорит, и вздымается грудная клетка. – Быть хорошим и умереть или быть хорошим и потерять всех родных – это благородно и священно. Чтобы стать героем, которого любят, нужно просто страдать, кого-то потерять, а еще лучше – умереть смертью храбрых. А я не хотел ничего из этого, я хотел жить и видеть тех, кого люблю, живыми.

Нимея зажмуривается и тихонько поскуливает, вспоминая тех, кого потеряла. И понимает, что была хорошей, что страдала, теряла, несла свою святость как знамя и гордилась собой и друзьями. Никогда бы Нимея не сделала другого выбора, но она, к своему стыду, понимает, о чем говорит Хардин.

* * *

Они лежат рядом уже вечность, прижавшись друг к другу, как два растерянных ребенка, ищущих поддержки друг в друге. Нимея боится, что Фандер с ней заговорит, хотя, когда он наконец обращается к ней, испытывает облегчение. Она хочет поставить точки во всех вопросах, что скользкими змеями лезут отовсюду, стоит немного приоткрыть душу.

– Скажи, – шепчет он в волосы Нимеи.

– М-м? – шепчет она Фандеру в грудь.

– Ты поняла… кто она?

– Не надо, – шепчет быстрее, чем успевает испугаться, но сердце в груди начинает биться очень горячо и болезненно, будто кто-то со всей силы сжал его раскаленными пальцами. Оно трепыхается, пытается вернуться в прежний ровный ритм, но безуспешно. Фандера Хардина потянуло на откровения.

Нимея еще крепче вжимается лицом в его грудь, а он крепче притягивает ее к себе.

Не продолжай, все было так хорошо, потому что так и не было произнесено вслух.

Только что Нимея была в полной безопасности, отрешенная и полная чужого тепла.

– Хорошо. Не буду, – спокойно соглашается он, целуя ее в макушку.

Нимее невероятно тепло. Тело горит там, где его касаются чужие руки, и это согревает, отказаться сейчас от его прикосновений – непозволительная глупость. Пользоваться Хардином не кажется чем-то неправильным.

– Расскажи мне еще про то, как ты ее любил. – Противореча самой себе, Нимея тревожит вновь открытую рану.

Нока слушает жадно, даже не думая о том, что эта откровенность может доставлять Фандеру боль. От каждого его слова внутри становится горячее, ведь наблюдать за чьими-то чувствами так волнующе. Особенно если представить, что любят не тебя. Просто Фандер Хардин рассказывает про какую-то там иную, к которой чем-то там воспылал. Это щекочет нервы. Неужели в любви есть что-то настолько прекрасное, раз его лицо становится таким одухотворенным, а на губах то и дело появляется улыбка? Голос теплеет, тело расслабляется. Любовь заставляет его доверять Нимее? Это ведь нелогично! Кому может такое нравиться?

Нимея то и дело задается вопросом «Что с ним происходит?», но сама уж точно не планирует принимать участие в этом безумии под названием «любовь». В каждом слове Хардина она видит слабость. А ее Нимее и так хватает в жизни.

Нет. Любовь – это чушь. Это видно по Хардину. Да. Кажется, он не сильно страдает от ее наличия, раз говорит так, словно выиграл мешок золота, а не разбитое сердце. Какая сопливая чепуха. Фу! Кому любовь вообще нужна? А теперь, Хардин, рассказывай еще! Мне чертовски интересно.

– Я знал ее с самого детства, мы жили рядом.

– В этих ваших красивых особняках на улице Авильо? – Она самодовольно и чуточку горько усмехается.

– Да. Представим, что она жила в особняке по соседству, у нас были сады, разделенные всего только забором…

Нимея знает, что по одну сторону от дома Хардинов был их собственный крошечный домишко, а по другую начинался центральный парк Бовале.

Сейчас он скажет что-то еще, и я его непременно остановлю. Еще немножко послушаю, и хватит. Совсем каплю, сладость его слов вот-вот станет совсем приторной.

– И она гуляла по этому саду в легких белых платьях? Читала книжки под старым мукатом и… – В голосе Нимеи проклевывается что-то очень похожее на истерику.

Скажи что-то еще, Хардин, и я закрою тебе рот.

– Нет. – Он вздыхает, опаляя дыханием макушку. Нимея, защищаясь от приятных мурашек, сжимается еще сильнее.

Руки Фандера на ее плечах приходят в движение и перемещаются на спину – становится теплее.

– Она лазала по деревьям и сводила с ума мою семью своими выходками. Она была самой смелой девчонкой в мире.

– И когда ты ее заметил?

– М-м-м… не знаю. Сразу? Я увидел ее в первый раз и будто подумал: «Вот черт, я влип». – Он глухо хохочет, и Нимея чувствует вибрацию. – Конечно, сразу я ничего не понял, но со временем стало очевидно, что влюбился. И что она создана, чтобы я ее любил… Не знаю уж, создан ли для нее я, это не важно. Безответная любовь тоже любовь.

И еще немного. Я послушаю еще чуть-чуть и остановлюсь.

– И ничего не сделал, чтобы сблизиться с этой девочкой? Даже в детстве?

– Нет. Я старше, и, когда она была ребенком, я был уже подростком. Потом она была подростком, а я уже студентом, и снова сближаться с ней было бы неправильно. К моменту, когда ей исполнилось восемнадцать, все окончательно пошло к чертям. Она уже знала, в каком мире живет, зачем ей мог бы быть нужен я? Таких, как я, она презирала, а я был нетерпим к таким, как она.

– Но не к ней?

– Нет, не к ней. Но я ревновал страшно, за это мне, пожалуй, стыдно, это выливалось не в самые хорошие поступки.

– Значит, у нее кто-то был, раз ты ревновал?

– Ну, грубо говоря, да. – Нимея хмурится, пытаясь сложить все ответы в одну историю.

Теперь она уже не уверена, что остановит Фандера, потому что ей слишком интересно, что будет дальше. Она не замечает, как задерживает дыхание, пока он говорит.

– Я никогда не уточнял, но то, что я видел, было красноречиво. Да и вообще, для ревности нужен не повод, а только богатая фантазия. Она выросла, стала красоткой, которую замечали все. У нее в любой момент мог появиться кто-то, но не я. И это неимоверно раздражало. Она могла выбрать кого угодно, но я в этом конкурсе не принимал участия – и этот факт убивал, если честно.

Какая невероятная любовь, ну просто нечто! Вот и все. Теперь он ее взбесил.

– И ты решил, что самая охренительная идея – это охотиться на нее по ночам? – восклицает Нимея, не в силах удержать себя в руках, и резко отстраняется от Фандера, отползает от него, как от потенциально опасного, садится в кровати, потом и вовсе с нее соскакивает. – Черт возьми, Хардин, ты больной ублюдок!

– Мне показалось, ты не хочешь об этом говорить…

– А теперь захотела! Черт… – Нимея сжимает пальцами виски и отходит к окну. Голова гудит, и хочется обхватить ее руками, словно та может расколоться пополам. – Ты… Почему все у тебя такое… извращенное, а? Почему в твоей голове все самое светлое становится каким-то грязным?

– А что я должен был делать? – Фандер подтягивается на руках и садится на край кровати.

Смотрит на нее беззлобно, обреченно, как на своего личного палача.

– Расскажи мне – что?

– Бросить все…

– Ради тебя? По-твоему любовь – это то…

– Не говори… так. – Она шепчет как-то вкрадчиво: сквозь слезы и болезненный ком в горле. – Не говори это слово…

– Нет уж, если ты завела этот разговор, слушай до конца, осточертело притворяться. Так что же, по-твоему, любовь выше семьи, убеждений, страны? Я не Энграм. Ясно?

– О да… ты определенно не Энграм!

– Я не делаю широких жестов, не бросаюсь на амбразуру, это не мое. Я не герой. Если любовь требует таких жертв, ни черта это не правильно. Да и ради чего, расскажи-ка? Ты бы радостно повисла на моей шее? Признала бы меня равным? Может, рассмотрела бы во мне человека? А я бы за это всего-то растоптал бы свою семью. Я все верно понял?

– Лучше было издев…

– Каждый раз, когда на охоте тебя ловил я, тебя не ловили другие. Ты не оказывалась в участках, не попадала к Ордену или декану на ковер. Раскрой глаза! Все, что тебе во мне не нравится, – моя раса. Остальное ты бы простила кому угодно, потому что по сути ничего особенного в моих поступках не было. Это не у меня, а у тебя проблемы с расизмом. И дружбой с моей матерью прикрываться не нужно, она не истинная, значит, не в счет. А уйти от нее я не мог. Ты знаешь, что было с матерью, когда Энграм ушел?

– Она расстроилась и…

– Отец рвал и метал из-за того, что она вырастила плохого сына. И после твоих слов об их отношениях я вижу, что он бы неминуемо забил ее до смерти, если бы я тоже ушел. Тогда я думал, что мать с отцом просто серьезно поругались, а его вспышка агрессии – это так, простая истерика, но теперь я знаю, что мать подвергалась его нападкам бесконечное множество раз на протяжении всей жизни. Я вообще не представляю, как она выжила. Моя мать стала изгоем и позором семьи, потому что вырастила такого сына, как Энграм, и единственным, кто защищал ее от отца, был я. Единственный нормальный ребенок. Если бы мама могла уйти, все было бы проще, но ты сама мне сказала, что у нее была причина оставаться. Пока отец был на свободе, я бы ни за что ее не оставил, даже приди ты ко мне среди ночи и признайся в бесконечной безграничной любви, Нока. В лучшем случае я бы посоветовал тебе держаться от меня подальше, потому что отец отбирал у нас с Энгом все, что нам было дорого! Всегда!

– Это твой выб…

– ДА! – Фандер повышает голос и заставляет Нимею вздрогнуть всем телом. – Это мой выбор, и я выбрал семью! Что? Ну что? Зачем я тебе? Что бы изменилось, если бы я пришел в Сопротивление? Это было бы искренне? Нет, блин, ни разу! Я никогда им не верил, все, что было по ту сторону, – это ты и брат! Да, методы Ордена были отвратительны, но притязания Сопротивления мне были абсолютно непонятны!

Нимея качает головой, не понимая ничего, но снова жадно слушает каждое слово Фандера, потому что спешно рисует в голове его новый образ. Линии на этот раз куда чище и аккуратнее прежнего темного эскиза.

– Но ты знал, что вы проиграете…

– Да, знал. И хотел быть там, где мне место. Думаешь, я заслужил помилования и раскаяния? Из всех детей Ордена я меньше всего мог на это рассчитывать. Почему в твоем мире правильная сторона только одна и это обязательно твоя? Почему ты не допускаешь, что кто-то считает иначе? Мы разные, ясно? И это никак не мешает мне любить тебя. Для любви достаточно знать, что твой человек жив и здоров, а это я всегда знал.

– Но делал вещи, за которые я тебя возненавижу! Снова и снова!

– Ты и так меня ненавидела. Ради любви можно совершить многое, горы свернуть, но перекраивать себя – нет. Это лишено смысла. Я мог просто стараться остаться человеком и надеяться, что, когда все закончится, у меня будет второй шанс. Я верил в это. А еще я убедился, что был прав насчет вас. Вы, иные, боролись за свободу от репрессий истинных, забрали себе власть. И что осталось? Руины? За это вы боролись?

– Зачем ты продолжал делать то, что говорит Орден, если не верил в их методы? Ты мог бы тихо сидеть со своей матерью дома и продавать ее золото. – Нимея успокаивается и садится рядом с Фандером на кровать, покорно сложив на коленях руки.

– Мог бы. Но тогда я бы не знал, что творится с Энграмом. И с тобой. И с ребятами. У меня оставались друзья на твоей стороне. И мне ничто не мешало переживать за них.

– И не верить в их дело?

– Ни на секунду.

– По-твоему, иные должны были покинуть Траминер?

– По-моему, никто не был прав. Траминерцы не должны были отдавать власть иным, но однозначно должны были прекратить этот террор. Знаешь, в моем представлении магам земли просто стоило сказать: «Да, мы слабаки. И вы все нам нужны, чтобы жить, но земля все-таки наша». Мир возможен, просто нужно признавать очевидное и не лицемерить. Попросить о помощи, только и всего.

– Но тогда вы бы вымерли естественным путем. – Нимея падает спиной на кровать и рассматривает покрытый паутиной потолок, как если бы это было звездное небо.

Она больше не считает, что права, и почему-то хочет получить у Фандера прощения, находит его пальцы и переплетает со своими. Это единственный известный ей способ выразить свою симпатию, потому что сказать о ней вслух – почти невозможная роскошь.

Вот так без спроса касаться друг друга уже почти нормально, и лично ей это, откровенно говоря, нужно.

– Возможно… Но это, по крайней мере, было бы справедливо. Нас осталось немного, да, но мы древняя, когда-то уважаемая раса. Наши дети от более молодых рас будут оставаться траминерцами, верно? К чему тогда весь сыр-бор? Да, не останется чистокровных, но какая разница, если сохранится их чистая магия? Возможно, однажды и наша магия станет сильнее, если не зажиматься в идиотские рамки и не доводить до кровосмешения.

– Ты говоришь правильные вещи. – Нока удивленно хмурится. – Тогда почему ты не рассказываешь это другим? Почему до этого не додумались остальные траминерцы? Неужели все, кроме тебя, идиоты?

– Нет. Таких очень много. Сопротивление не добилось бы мира, только Орден мог бы его устроить. Если бы Орден победил, я был бы вторым после отца. Он стал бы главой нового режима и последней преградой на пути к… нормальному сосуществованию рас. Я не ненавижу отца, но он очевидно больной человек, который держал мою мать на поводке, хоть я и не знаю, каким образом. Но послушай. – Фандер тоже ложится на кровать, но переворачивается на живот и теперь смотрит на Нимею, повернув голову, уже другой рукой перехватив ее пальцы. – Я не рассчитывал на успех, конечно, но я мог бы изменить жизнь страны. Я не строил планы, но разрушал те, что построил отец. Я действовал тайно. Но не всегда получалось.

– Ты… против своего отца?.. – Нимея качает головой. – Но ты ходил по улицам Бовале и…

– И слава обо мне была чуть страшнее, чем правда. Ордену было достаточно слухов.

– Тебя видели возле моего дома…

– Я там был.

– Мои родители…

– Я их видел.

– Это ты был тем мальчишкой, что помог отцу?

Фандер молчит, пока Нимея пожирает взглядом его хмурое лицо.

– Дом Лю развалили… – продолжает она, не дождавшись ответа.

– Пока Лю и ее семьи там не было.

– На убежище Сопротивления напали…

– Пока большая часть была на вылазках.

– Трубы с горячей водой подорвали…

– С первым потеплением. Орден вынашивал план целый месяц, но постоянно у них что-то срывалось, не без моей помощи. Без тепла люди остались не в лютый мороз.

– Эмен Гаджи…

– Мне жаль.

– Мне нужно это обдумать, – бормочет Нока. – Я не готова в это поверить…

– Я знаю.

– Ты же понимал, что твои планы никогда не воплотятся в жизнь?.. – Нимея тоже переворачивается, но на бок, и касается рукой его лица.

Фандер замирает.

Ей интересно, насколько велика ее власть над ним, ведь, если все эти красивые слова – правда, что-то же она должна увидеть? Не шутки, флирт и глупости, а искренность в любом ее проявлении. Фандер подставляет щеку под ладонь Нимеи, чтобы она ее гладила снова и снова.

Черт, ты не можешь быть таким милым, Хардин.

– Всегда знал… и просто делал что мог. Я хотел всего и сразу. И видел, как в итоге ты выходишь ко мне из толпы ненавидящих меня людей и встаешь рядом, – прости, но я все-таки скажу. Я в это не верил, но я этого хотел.

– Почему я? – Она смотрит в глаза Фандеру, чтобы неминуемо утонуть в нежности и боли, плещущейся на поверхности изумрудной радужки. – Никто никогда меня не любил.

– Я достаточно сумасшедший и недостаточно правильный. – Он улыбается, как мальчишка, прикрывая глаза и наслаждаясь ее прикосновениями, Нимею это даже забавляет.

Она продолжает его касаться, обещая себе, что остановится через секунду или две, возможно, через три.

* * *

Нимея не может уснуть. Фандер спит рядом, почти спокойный, а она бросает на него взгляды снова и снова. Закроет глаза, лежит пару секунд и опять открывает, будто он может исчезнуть. Привычка сторожить сон Хардина – дурная. Не обсуждается.

– Ты лишил меня сна, чертова принцесса, – шипит Нока уже под утро, когда солнце еще не встало, но вот-вот встанет, и поднимается с кровати.

Тело ломит от недосыпа и слишком мягкого матраса. В комнате чертовски холодно, и стоило бы остаться под одеялом, но Нимее уже надоело валяться. Она выходит из спальни без фонарика, рассчитывая на естественное освещение из окон, и бредет по комнатам, которые они толком не исследовали минувшим вечером.

Она притормаживает перед музыкальной гостиной и улыбается собственной фантазии: танцы и игра на рояле. Нимея представляет, как со стен исчезают пыль и паутина, шелковые обои вдруг пахнут чистотой, а стекла вновь сияют в рамах, и жизнь становится такой же отреставрированной, как этот замок. Нока подходит к роялю, сметает рукой сухие листья и садится на банкетку.

Девочки из бедных семей не учились играть на музыкальных инструментах, а Нимее это всегда казалось очень красивым. Она могла бы стать пианисткой, быть более нежной и душевной, влюбиться в кого-то и выйти замуж.

Нимея смотрит на клавиши, поднимает руки и нажимает на одну из них наугад. Когда так делала Омала, получалась музыка, она вслепую делала что-то, и из-под тонких длинных пальцев выходили нужные чистые ноты. Со стороны казалось: играть легче легкого, но расстроенный инструмент только натужно гудит.

Нимее страшно. Она скучает по всему миру сразу: по тому, каким он был до войны, и по тому, каким его представляли участники Сопротивления. Речь Фандера засела в голове. Он хотел бы, чтобы все было иначе, но не так, как в Сопротивлении, и не так, как в Ордене. Ей стыдно признаться, что она ему верит, и от этого душат слезы. Верит каждому слову своего лютого врага и больше не чувствует неприязни – единственное, что держало ее в тонусе. Единственное, что оправдывало его поступки. Она из ненависти убила этого человека, не сожалея. Да, он потом ожил, но мог и не ожить.

Нимея утыкается лбом в грязные клавиши, и инструмент жалобно воет.

Она везет его в опасное место, не выяснив толком, что его там ждет.

Нимея тихо и искренне плачет.

Она бездумно рискует им ради другого, просто использует, потому что может это сделать. И пусть Фандер и Энг хоть трижды братья, она-то не уточнила, хочет ли Фандер спасать кого-то, или нет.

Она задыхается от обрушившегося на плечи чувства вины.

И да, она не сядет за один стол с чертовой Бэли Теран, а причины, по которым разделит трапезу с Фандером Хардином, ей до сих пор противны, потому что ни за что она не произнесет вслух, что он ей… нравится? Приятен? Ей хочется, чтобы он ее обнимал?

Какая же она лицемерка, ради сил святых! Так недалеко до ненависти к себе.

– Ты плачешь. – Хардин появляется в комнате и замирает в дверях.

– Да. – Нимея кивает, но не встает к нему навстречу и даже на него не смотрит.

– Почему?

– Я не очень хороший человек.

– Почему? – Он делает шаг вперед, но не садится рядом, просто смотрит на Нимею сверху вниз.

– Я эгоистка.

– Это же я эгоист. – Теперь на его губах появляется улыбка, но Нимее, кажется, совсем не смешно.

– Я не спросила, хочешь ли ты поехать…

– И я бы поехал.

– Я не спросила, хочешь ли ты умереть…

– Но я бы умер.

– Да что ж ты такой хороший-то! – Нимея вскакивает с места. – Что ж ты такой… не плохой! Я привыкла тебя ненавидеть, почему ты не понимаешь?!

– Тебе было бы проще, если…

– Да! Мне, черт возьми, было проще! Теперь мне тебя жаль. Я больше не хочу, чтоб ты сдох! А мы… напарники. У нас цель… И я должна быть готова к тому, что кто-то из нас умрет!

– И что изменилось?

– Я не знаю, но раньше я не боялась Имбарга, будь это хоть яма с убийцами, а теперь боюсь, потому что ты там будешь один, а твоя кровь так и не пробудилась. Ты будешь на чужой территории, маг земли, словно слепой щенок. И я почему-то не хочу твоей смерти, не хочу.

– Почему я должен умереть? – Он хохочет и берет Нимею за руки. От нежности в его взгляде она бесится еще больше.

Он ничего не боится, будто все хорошее с ним уже случилось. Он не хочет прощения, потому что себя не простил. Он не хочет слышать, что он зло, потому что уже считает себя злом. Он не боится смерти?

– Ты не боишься смерти?

– Не особо.

– Почему?

– Ну, во-первых, я уже умирал, и все обошлось. – Фандер улыбается, а Нимея разочарованно опускает руки. Опять пошли его дурацкие шуточки. – Во-вторых, я надеюсь, что ты скажешь: «Эй, котик, вставай! Не смей умирать, чертова принцесса!» И силы твоей злости хватит, чтобы меня спасти.

– Не доводи… до этого. И уж пробуди в себе там свою магию, будь добр, мне будет спокойнее.

Хардин кивает и закидывает на плечо сумку, которую успел собрать, пока Нимея сидела наедине с роялем.

– Пошли уже, я голоден, а обеда не предвидится до Дорна, так? К тому же идти нам исключительно пешком.

Нимея смотрит на него еще какое-то время и не может поверить, что перед ней тот самый Фандер Хардин, что всегда был в ее жизни. Те же волосы, глаза и кожа. Тот же рост, телосложение и самодовольство.

– Даже как-то жаль уходить отсюда… Мы же вернемся? – Она даже не задумывается о своих словах.

На самом деле больше всего на свете ее страшит слово «Дорн», и она готова делать что угодно, но оставаться на месте. Они могли бы уже быть там, в доме Рейва и Брайт. Она могла бы уже обнимать мать и разговаривать с отцом. Но Нимея Нока имеет право бояться, страх ее душит, так же как и любого другого обычного человека.

– Да, конечно. Ты что, и вправду меня хоронишь? Не выдумывай. – Нимея улыбается, потому что он принял ее сомнения на свой счет. – Вернемся, еще как! Поставим новый рояль, и я тебя научу играть, как тебе идея? Ты же явно рыдала, потому что не умеешь.

– Да, ты прав. – Нока разводит руками, делая вид, что он действительно ее раскусил.

– Не расстраивайся, это не сложнее, чем танцевать.

– Я и танцевать не умею.

– Да, я знаю. – Он разворачивается на каблуках и идет в сторону выхода.

– Мне кажется, ты все испортил, – сообщает Нимея ему вслед.

– И что же?

– Ты заставил меня перестать тебя презирать!

Он уже стоит на широкой парадной лестнице и оборачивается к Нимее через плечо. Она засматривается на его фигуру, застывшую посреди развалин замка. Нимея не может отделаться от мысли, что могла бы остаться тут навечно и вообще отказаться от всего этого мира. Ей бы, пожалуй, хватило замка, леса, и она могла бы до конца дней ненавидеть Хардина и каждый день напоминать ему об этом.

– Значит, я на шаг ближе к цели.

– Даже знать не хочу, какая у тебя цель.

Но стоит Фандеру отвернуться, и Нимея улыбается. А потом снова задается вопросами, что не давали спать, и новыми, к которым пришла час назад:

Почему он любит меня? Почему я не хочу его смерти? Он ничего не боится, будто все хорошее с ним уже случилось? Он не хочет прощения, потому что себя не простил? Он не хочет слышать, что он зло, потому что уже считает себя злом?

Чертовски интересно его понять, потому что никто никогда меня не любил. Кроме родителей. Я не хочу в Дорн.