Дикая Омега

Глава 25

АЙВИ

Я смотрю, как суровые пики Краснозубых гор скользят мимо вертолётных окон — заснеженные вершины цепляют брюшки низких, свинцовых облаков. Во все стороны тянется необъятная, дикая пустошь — мир, который не имеет ничего общего со стерильными стенами Центра Перевоспитания, бывшего моим единственным существованием многие годы.

Часы пролетают, как минуты. Я впитываю каждый миг, каждый кусочек этого вида. Я никогда не знала, что значит иметь дом — настоящий — но странная тоска, которая сжимает мою грудь, наверное, похожа на то чувство, когда возвращаешься в место, где вырос. Где все воспоминания — тёплые, горько-сладкие. Леса, горы, свобода. Глаза предательски щиплет, но я моргаю сильнее — я не дам этим альфам увидеть слабость ни на секунду.

Сегодня они тише обычного. Даже Виски не выдал ни одной из своих придурковатых шуточек. Это не страх — им, этим зверям, страх давно не знаком. Это что-то другое: возбуждение, смешанное с той мрачной трезвостью, которую приносит осознание — они могут пойти впятером, а вернуться… меньшим числом.

Меня это должно пугать. Но когда тебя сотни раз доводили до состояния, где ты молишься о смерти… угроза опасности теряет свой яд.

Когда мы приближаемся к цели — уединённому особняку, затерянному среди высот и скал, — моё сердце бьётся учащённо, смесью азарта и нервозности. Тонкие струйки дыма лениво поднимаются из труб.

Вот оно.

Мой первый вкус истинной свободы — пусть и прячущийся под маской опасной миссии бок о бок с этими брутальными Призраками.

По спине пробегает дрожь, поднимая гусиную кожу на руках, несмотря на тяжёлую тактическую экипировку, которую они велели надеть поверх моей одежды. Ткань грубая, непривычная, далеко от тонких, рваных рубашек Центра. Но гораздо сильнее одежды давит другое — пустой, разряженный винтовочный макет за спиной. Лёгкий, холодный, бессмысленный. Пустая игрушка, чтобы выглядеть «солдатом», если меня кто-то увидит.

Никакого доверия.

Просто декорация.

Я — пленница, тащимая в пекло.

Агнец среди волков — хочу я того или нет.

И всё равно — внутри меня вспыхивает опасная искра. Безумная, но живая. Этот рейд может стать моим шансом. Если я разыграю карты правильно — смогу уйти. Сбежать, исчезнуть в этих бесконечных горах.

Я буду совсем одна. Без союзников. Без укрытия от хищников и морозов. Без еды. Без тепла. Только я, моё хитроумие — и любой мусор, который успею украсть, если сорвусь с поводка.

Если повезёт — найду патроны для пустой винтовки.

Голоса рассудка шипят, показывая, как легко я могу умереть: разорванная когтями хищника, замёрзшая до каменной неподвижности, разбившаяся о скалы, или, хуже всего — попавшая в лапы альф, которые голоднее меня.

Челюсть сжимается. Ладонь крепче хватается за бесполезное оружие. Нет. Я не дам страху затуманить мозги. Я пережила слишком многое.

Это мой шанс. Может быть — единственный.

Глухой голос Виски вырывает меня из мыслей:

— Вот и оно.

Он сидит вперёд наклонившись, смотрит через мощные бинокли. Я вижу дым, лениво тянущийся над лесом. Решимость в груди тяжелеет, превращается в камень.

— Дым идем из домика. Кажется, наши мальчики на месте, — продолжает он.

Мой взгляд резко дергается к столбам серого дыма, поднимающимся сквозь деревья. В груди твердеет решимость. Что бы ни случилось, я должна быть готова схватить свой шанс.

Никаких сомнений. Никакой пощады. Только одержимость выжить — та самая, что держала меня живой все эти годы.

Вертолёт резко кренится, уходя в широкий разворот, чтобы не вспугнуть цель. Сквозь затемнённое стекло я вижу лучше: огромное поместье, спрятанное в ложбине между двумя гигантскими вершинами. Дыхание перехватывает — ансамбль из бревенчатых домиков вокруг настоящего стеклянного дворца, всё это окружено высоким забором, утыканным колючей проволокой и охраняемым вооружёнными патрулями.

О том, чтобы просто войти через парадные ворота, можно забыть сразу.

У Тэйна дёргается мышца на каменном подбородке, пока он оценивает территорию, его пронзительные обсидиановые глаза не упускают ни одной детали.

— Похоже, наша разведка не преувеличивала, — роняет он, и в его голосе впервые слышится тень одобрения. — Это место заперто крепче, чем банковское хранилище.

Валек двигается рядом, пряжки и ремни на его снаряжении тихо поскрипывают, когда он выпрямляется из своей ленивой полулёгкой позы.

— Чем больше охраны, тем лучше, — мурлычет он своим гладким, хищным шёпотом. — Значит, у нашей маленькой пташки будет много жирных ублюдков, которых можно выпотрошить.

Меня пробивает дрожь от того почти сладострастного наслаждения, с которым он говорит о смерти. Остальные, кажется, уже давно к этому привыкли. Для таких извращённых тварей — это просто очередной рабочий день.

Призрак, как обычно, молчит. Просто сидит, и его ледяные глаза прожигают меня из-под капюшона, отбрасывающего густую тень на его маску. Он не мигает. И дело не только в том, что левый глаз не закрывается полностью из-за шрама.

Хотя я не уверена, вообще ли он смотрит на меня. Иногда кажется, что он проваливается куда-то внутрь себя. Исчезает в тёмных уголках своего разорванного сознания, застывая пустым, стеклянным взглядом.

Как тот самый зомби, которым его дразнит Виски.

А может, его разум сложнее, чем у всех остальных альф здесь вместе взятых, и ему просто нечего сказать.

Вертолёт резко наклоняется, пилот ищет место для посадки. От напряжения у меня ноют пальцы от того, как сильно я вцепилась в бесполезный ремень винтовки. Её пустая тяжесть за спиной кажется обузой.

Наконец «птица» опускается на узкий хребет в нескольких милях от цели, лыжи скрипят по свежему снегу. Винты замедляются, их вуп-вуп-вуп затихает, пока двигатель выдыхает последние обороты.

Тэйн мгновенно встаёт. Даже со своим черепным шлемом я всегда узнаю его по этой манере двигаться: как лев.

— Слушать сюда, — рычит он, раздавая приказы. — Подходим к комплексу пешком с юга, обходя патрули. Радиомолчание, как только будем в километре от объекта. Чума, ты идёшь со мной и Призраком. Валек, Виски — займёте позиции и прикроете нас с пятидесятых калибров.

Виски стонет:

— Я никогда, блядь, ничего не взрываю.

Тэйн делает вид, что его не слышит:

— Держите омегу при себе. Если говорите о ней в эфире — зовите «маленьким кроликом», и она — «он». Понятно?

У Виски вспыхивают глаза. Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не закатить свои.

— Кстати, — добавляет Тэйн, бросая мне чёрную балаклаву, а потом — вязаную шапку с длинными клапанами по бокам, словно висячие кроличьи ушки. — Надень. Твои волосы слишком заметны. Но нам нужно отличать тебя безошибочно.

Я натягиваю балаклаву, закрываю нижнюю часть лица, и засовываю волосы под шапку. Вероятно, выгляжу именно так, как их новый позывной для меня. Но если это позволит мне смешаться с местностью, когда я сбегу — пусть так.

— Айви, ты держишься в центре, ясно? — говорит Тэйн, будто читая мысли. — Ни шагу в сторону. Ни геройств. Один неверный шаг — и я свяжу тебя по рукам и ногам и понесу до самой цели. Поняла?

Меня обжигает волна унижения — он говорит со мной, как с непослушным щенком. Но я знаю цену своеволию. Любой протест — ещё крепче цепи.

Поэтому я просто коротко киваю, мое лицо — это каменная маска, после чего выхожу из вертолёта. Мои ботинки хрустят по свежему снегу, ледяные вихри крутятся вокруг ног.

Один за другим призраки спрыгивают на хребет — отточенная, беззвучная машина смерти. Даже Призрак, при всей своей чудовищной, невероятной массе, движется удивительно плавно, каждый шаг вызывает мини-лавины с уступов.

Я не могу оторвать взгляд от дикого альфы. Его дыхание — то странное, ровное, затяжное шипение через фильтры — почти завораживает.

Лёгкое касание локтя заставляет меня вздрогнуть. Я резко оборачиваюсь и замечаю что Чума стоит рядом, а золотые линзы направлены на меня.

— Осторожно, — негромко говорит он, глубокий, глухой тембр вызывает во мне неожиданную дрожь. — Я просто хотел помочь.

Он жестом предлагает протянуть руку, чтобы помочь мне спуститься. Его вежливость ставит меня в тупик.

Я борюсь с собой — принять или отказаться.

Отказ = лишние придирки.

Согласие = маленькая уступка.

Чёрт с ним.

Я вкладываю ладонь в его, дёрнувшись, когда он кладёт вторую руку мне на талию и легко, почти лениво, ставит меня на хребет.

Даже худощавый, он всё равно альфа. Сила абсолютная.

Мои ботинки хрустят, проваливаясь в мягкий, девственно-свежий снег. Чума отпускает меня, отступая на шаг, давая пройти вперёд — ровно туда, куда велел Тэйн. Пара заблудших снежинок цепляется за мои ресницы, тает на горячей коже, оставляя ледяные поцелуи, от которых по голым рукам бегут мурашки.

Остальные из отряда уже выстраиваются, оружие наготове, а их глаза шарят по безмолвной гряде.

Ледяной горный воздух обжигает лёгкие каждым вдохом. Под ногами хрустит снег, пока мы всё глубже продираемся в дикую, безжалостную глушь, а суровые пики Краснозубых гор нависают со всех сторон, как стражи, следящие за каждым шагом.

Я не свожу глаз с массивной, сутулой фигуры Призрака впереди. Его огромная тень разрезает атмосферу, прорубая путь через глубокие сугробы, и я вынуждена ориентироваться на него, словно на движущуюся крепость.

С каждым мучительным шагом ледяные хлопья взрываются вверх, жаля моё лицо, цепляясь за ресницы. Холод просачивается сквозь слои тактической экипировки, пробираясь до самой кожи и поднимая мурашки по голым рукам. Но я сжимаю челюсть и продолжаю идти. Ровно, чётко.

Я не стану слабым звеном. Не позволю себе стать ей.

Глубокие сугробы жадно поглощают мои армейские ботинки почти по колено, и каждый шаг даётся так, будто я пробираюсь по вязкому морю мокрого песка. Бёдра горят от напряжения, икры ноют, словно кто-то впился в мышцы раскалёнными когтями. Пот медленно стекает по позвоночнику, несмотря на леденящий холод, приклеивая выбившиеся пряди волос к раскрасневшимся щекам.

Из груди вырывается раздражённый выдох, когда я снова теряю равновесие и подаюсь вперёд. Я готовлюсь к удару — к тому, что снег сомкнётся вокруг меня ледяным коконом…

Но массивная ладонь хватает меня за бицепс, стальными тисками выдёргивая обратно на ноги с такой лёгкостью, будто я ничего не вешу.

Я резко втягиваю воздух, когда меня выпрямляет, а снег взлетает вокруг сапог морозным облаком. Сердце громыхает в ушах, и я вскидываю взгляд — прямо в ослепительно-ледяные глаза Призрака.

Дикий альфа возвышается надо мной, а между нами пульсирует его странное, протяжное «фуух» — тяжёлое дыхание, просачивающееся сквозь фильтры маски. Он смотрит на меня один-единственный напряжённый миг, и в этом взгляде нет ни малейшего намёка на то, что творится у него в голове. Его холодный взгляд даже холоднее, чем ветер, хлещущий по моему лицу.

А потом — просто отпускает мою руку. Ничего не говоря, разворачивается и продолжает свой широкий, размеренный шаг, будто я была всего лишь очередной занозой на пути.

Я сглатываю, стоя как вкопанная, и на секунду только и делаю, что смотрю на огромные следы, тянущиеся впереди. Протоптанная им дорога будто насмехается надо мной — ну давай, попробуй угнаться за таким зверем в его темпе.

Резкий смешок за спиной выдёргивает меня из оцепенения.

— Хочешь, понесу тебя, Принцесса? — раздаётся насмешливый хрип Виски, и даже по одному тону слышно, что ухмылка у него до ушей. — А то вдруг замедлишь нас, не дай бог до веселья дойдём, а ты выдохлась.

Боже. Да лучше пусть зовёт «кроликом», чем ЭТИМ.

Жар вспыхивает у меня в щеках — смесь унижения и бешенства. Я резко разворачиваюсь к самодовольному альфе, челюсть сведена, пальцы сжаты в кулаки так сильно, что перчатки натягиваются.

На мгновение я буквально балансирую на лезвии — между тем, чтобы хлестануть его таким ответом, что язык у него свернется, или врезать ему так, чтобы он наконец понял, что меня нельзя трогать.

Но я выравниваю дыхание, оставляя лицо пустым, как маску.

И просто поднимаю средний палец. Медленно. Выдержанно. Грязно-красиво.

Задерживаю жест на секунду — чтобы наверняка — и разворачиваюсь обратно, снова упрямо шагая по засыпанным снегом следам Призрака.

Смех Виски разрывает воздух за моей спиной — глубокий, тёплый, раскатистый, уносящийся по ледяному ветру. И что самое поразительное — в нём нет ни капли злобы, ни даже той обычной снисходительности, которой он так любит меня душить. Только чистое, неподдельное веселье. Будто мой неприличный жест стал для него лучшей шуткой дня.

Я рискнула глянуть через плечо, хмуря брови. Даже каменная физиономия Тэйна слегка треснула — на долю секунды в его глазах мелькнуло что-то похожее на улыбку.

Я не понимаю. Любой другой альфа уже бы рявкнул, вцепился, сломал — за такую дерзость, да ещё от омеги. Я видела это в Центре тысячи раз: один взгляд не туда, одно слово шёпотом, — и вот уже кровь на плитке, тело тащат прочь, а вокруг тишина, будто человека никогда и не было.

Но эти альфы… Они просто смеются, будто я им показала детскую шалость, а не прямой вызов.

От этого в груди странно кольнуло — что-то между облегчением и растерянностью. Противно тёплое, непривычное чувство. Я тут же давлю его, зарываю поглубже. Мне нельзя расслабляться. Ни на секунду.

То, что они не взорвались сейчас, не значит, что не взорвутся потом. Альфы всегда остаются тем, кто они есть. Жестокие, властные хищники, созданные, чтобы давить слабых и ломать тех, кто пытается поднять голову. Призраки не исключение. Они просто… ещё не показали истинные зубы.

Я поворачиваю лицо к ветру, позволяя ледяным иголкам притупить жар на моих щеках, и сосредотачиваюсь только на одном — поставить ногу вперёд. Потом ещё. И ещё. Снег хрустит под ботинками ровным, почти успокаивающим ритмом — как метроном, заглушающий навязчивые мысли и сомнения, роющиеся в моей голове.

Время расползается, теряет форму. Мы идём всё выше и выше, а зубчатые пики Краснозубых Гор тянутся мимо бесконечной скорбной процессией — снег, камень, ледяная пустота. Лёгкие жжёт с каждым трудным вдохом, разреженный воздух кружит голову, мутит так, будто я снова после инъекций в Центре. Но я лишь сильнее стискиваю зубы и иду дальше. Я не покажу слабости. Ни им, ни себе.

Я чувствую взгляды на себе. Тяжёлые, оценивающие, цепкие, как пальцы, хватающие за шкирку. Они идут позади и рядом, вымеряют мою выносливость, ждут момента, когда я наконец споткнусь, когда стану той самой «хрупкой маленькой омегой», какой они меня считают.

Но хуй им. Я пережила куда хуже, чем холод и тяжёлый подъём. Меня снег точно не сломает.

Я опускаю голову и сохраняю ровный шаг, игнорируя огонь в мышцах и стягивающую боль в груди. Шаг, вдох. Шаг, вдох. Снова и снова, пока движение не превращается в медитацию, в единственный смысл существования.

Постепенно я проваливаюсь в этот монотонный ритм, позволяя мысли раствориться, а километры — ускользать куда-то под ноги.