Деревенщина в Пекине 5

Глава 17

Четыре часа утра. Такси.

Лян Вэй сидит на заднем сиденье жёлтого такси, сонно вглядываясь в ночную темноту за окном. Водитель — пожилой мужчина с седеющими висками и глубокими морщинами — молча ведёт машину по ночным улицам, лишь изредка покашливая в кулак. По радио едва слышно играет старая китайская баллада.

Такси движется по широкому проспекту, неспешно минуя центральные районы столицы. Яркие неоновые вывески брендовых магазинов, футуристические бизнес-центры из стекла и полированной стали, ухоженные скверы с дизайнерской архитектурной подсветкой — это тот парадный Пекин, который показывают в глянцевых туристических буклетах и рекламных роликах для иностранцев.

Идеальная витрина для гостей столицы.

Лян Вэй задумчиво смотрит на проплывающие за окном разноцветные огни города, и мысли сами собой выстраиваются в цепочку размышлений.

Пекин — это не один монолитный город, а целое множество параллельных городов, наложенных друг на друга как слои. Сложный слоёный пирог из совершенно разных реальностей, непересекающихся уровней жизни, изолированных миров.

Есть Пекин гламурный, престижный — сверкающие небоскрёбы делового центра Гомао, роскошные охраняемые особняки за высокими заборами, элитные рестораны вроде «Горизонта», дорогие импортные автомобили на улицах. Мир, где ежедневно крутятся миллиарды юаней, где принимаются стратегические решения, влияющие на судьбу всей страны. Закрытый мир семьи Бай Лу и её окружения.

Дальше идёт Пекин средний, самый массовый — обычные спальные жилые районы, где живут инженеры, школьные учителя, мелкие чиновники районного уровня, продавцы в магазинах, водители автобусов. Типовые панельные многоэтажки, скромные зарплаты, которых хватает на нормальную жизнь, но не хватает на комфорт и излишества. Вечная экономия на всём, потребительские кредиты, постоянные тревожные мысли о неопределённом будущем детей. К этому слою он сам относился ещё каких-то несколько месяцев назад.

Также есть и бедная сторона Пекина — ветхие старые районы с жильём, где ютятся низкооплачиваемые рабочие, приезжие, нищие студенты без денег и связей. Переполненные коммуналки, где в одной тесной комнате умудряются жить целые семьи. Самая дешёвая еда сомнительного качества, бесконечные изматывающие подработки, ежедневная изнурительная борьба за элементарное выживание.

А ещё существует невидимая, тщательно скрываемая часть столицы — целые районы, которые словно намеренно скрыты с официальных карт, затушёваны в туристических путеводителях. Забытые места, где выживают миллионы нелегальных мигрантов из самых дальних провинций. Чернорабочие на стройках, разнорабочие, сортировщики бесконечного потока посылок, уличные торговцы без лицензий и документов.

Там царит настоящий хаос — беспорядочный самострой из кирпича и жести, узкие грязные переулки, стихийная торговля прямо на земле, антисанитария, чудовищная перенаселённость.

Полиция туда заходит крайне редко, большими группами и неохотно. Власти старательно делают вид, что этих мест вообще не существует, хотя именно эти невидимые люди-призраки строят сверкающие небоскрёбы центра, убирают улицы по ночам, готовят еду в дешёвых забегаловках, готовят посылки на развоз.

— Местечко ещё то, — констатирует студент на заднем сидении.

Район, куда он сейчас едет забирать японку — это что-то среднее, промежуточное между вторым и третьим уровнем жизни. Не самое дно общества, но и очень далеко от благополучия. Старые типовые микрорайоны на дальней окраине, построенные ещё в девяностые годы специально для рабочих семей. Там обитают те, кто зарабатывает ровно достаточно, чтобы не умереть с голоду.

Далеко не весь Пекин — блестящий ультрасовременный мегаполис из рекламы. Это только красивый фасад, тонкая обманчивая плёнка на поверхности. Под ней скрывается многослойная, невероятно сложная, полная противоречий реальность гигантского двадцатимиллионного города, где соседствуют роскошь и нищета, ультрасовременность и разруха.

За последние тридцать лет город вырос в несколько раз — и в физических размерах, и в численности населения, и в бешеных темпах развития экономики. Непрерывно строятся новые жилые районы, каждый месяц вырастают стеклянные небоскрёбы, прокладываются новые ветки метро, открываются огромные торговые центры. Город одержимо устремлён в будущее с невероятной скоростью, отчаянно пытаясь догнать и безоговорочно перегнать признанные мировые столицы.

Но города растут намного быстрее, чем люди успевают меняться — это главная проблема всех современных мегаполисов.

Город меняется за годы. А вот сознание людей, их глубинная культура, устоявшиеся привычки — всё это меняется только за целые поколения. Нельзя взять крестьянина из глухой деревни, привезти его в мегаполис и ожидать, что он мгновенно станет городским жителем. Внешне — да, может быть. Но внутри он остаётся тем же.

— Хоть и папу ро́дного взять, — бормочет Лян Вэй под нос.

Отец — яркий пример. Всю жизнь провёл в Суншугоу, где можно буянить без последствий. Попадает в Пекин с камерами на каждом углу и полицией — получает по лицу от реальности. И даже после этого не понимает, что пошло не так.

Таких миллионы. Приезжают в столицу из провинций. Физически в мегаполисе, ментально в деревне. Не понимают правил, норм, кодов. Плюют, мусорят, орут матом. Оттого городские и смотрят на них с презрением.

То же самое творится в Сеуле и Токио.

— Уже немного осталось, — бросает через плечо водитель, будто за что-то извиняясь.

Такси сворачивает с центрального проспекта, постепенно углубляясь в тихие спальные районы на окраине. Здания за окном становятся заметно ниже, старее. Появляются типовые панельные пятиэтажки времён строительного бума начала нулевых — безликие серые коробки с облупившейся местами штукатуркой. Уличные фонари здесь горят тускло и неравномерно.

Через несколько минут такси наконец притормаживает у невзрачной гостиницы эконом-класса. Сразу видно — вариант не туристический.

Лян Вэй выходит из машины на холодный ночной воздух, коротко просит немного подождать и направляется ко входу.

У стеклянных дверей под тусклым светом уличного фонаря стоит женщина лет сорока в тёмном пальто. Рядом с ней потёртый чемодан на колёсиках. Тёмные волосы аккуратно собраны в низкий пучок на затылке. Лицо болезненно измождённое, почти серое, под покрасневшими глазами залегли глубокие тёмные круги. Она выглядит так, словно не спала несколько суток подряд.

Худые руки с выступающими венами судорожно теребят ремешок сумочки.

— Рян Вэй? — произносит женщина с очень сильным японским акцентом, коверкая тона.

Студент молча кивает и показывает на экране своего смартфона недавнюю переписку в вичате, подтверждая свою личность — что он действительно тот человек, которого послали ей на помощь.

Японка торопливо достаёт из кармана свой телефон. Дрожащими пальцами открывает приложение-переводчик и надиктовывает фразы на японском.

Через несколько секунд электронный голос произносит на китайском:

— Спасибо большое, что согласились помочь. Я очень сильно волнуюсь за дочь. Два дня назад она ещё открывала дверь и разговаривала со мной. Но вчера никто не открыл. Она живёт с молодым парнем, он очень много пьёт. Боюсь даже представить, что могло с ней случиться.

Японка отчаянно пытается сдержаться, но слезы наворачиваются на глаза.

— Успокойтесь, мы во всём разберёмся, — диктует Лян Вэй в переводчик.

— Приехали, — сообщает тот же водитель, притормаживая у одного из пятиэтажных домов иного района.

— Нам нужно, чтобы вы подождали нас полчаса, — обращается к нему студент.

— Извините, молодой человек, но я за это время лучше выполню несколько заказов, — не скрывая сарказма ухмыляется пожилой водитель, показывая на светящийся экран с приложением такси. — Ночью спрос большой, можно хорошо заработать.

Лян Вэй, не говоря ни единого слова, достаёт бумажник и протягивает старику несколько крупных купюр — сумма легко в пять раз превышает полную стоимость их долгой ночной поездки через весь город.

Водитель удивлённо приподнимает седые брови, быстро оценивает сумму цепким взглядом и, довольный такой щедростью, покорно кивает:

— Ладно, уговорили. Полчаса подожду. Только не задерживайтесь, а то уеду без вас. Тут не самое приятное место ночью торчать одному.

Лян Вэй с японкой выходят из салона автомобиля. Женщина заметно дрожит всем телом — непонятно, то ли от ночного холода, то ли от нервов и страха за дочь.

— Она живёт на первом этаже этого дома. Квартира номер три, — снова переводчик.

— Мне сообщили информацию о ситуации. Моя задача сегодня — помочь вам забрать дочь и отвезти вас обеих в аэропорт. Подтверждаем задачу?

— Да.

— Вы всё время должны находиться рядом со мной и с ней, потому что вы — её родная мать, а я для неё незнакомый посторонний человек. Куда-то везти её одну я не имею формального права, иначе это автоматически может расцениваться… не так, как оно есть.

— По нашим японским законам она ещё несовершеннолетняя, я её законный родитель, это моё прямое законное право забрать её!

Лян Вэй поднимает указательный палец вверх:

— Вот. Именно таким тоном и с этими эмоциями вы должны говорить это полиции КНР, если вдруг по пути в аэропорт или непосредственно в самом аэропорту возникнут вопросы. Следуйте за мной. Держитесь позади.

Приблизившись к подъезду, Лян Вэй замечает приоткрытую дверь. Он берётся за холодную металлическую ручку и легко толкает створку, которая открывается без сопротивления. Беглый осмотр замка при свете уличного фонаря обнаруживает причину — язычок замка застрял в промежуточном положении, не входя в паз.

Механизм деформирован из-за мороза.

С наступлением холодов металлические детали замка сжались неравномерно, создав напряжение внутри конструкции. Что-то треснуло или погнулось, заблокировав нормальную работу запора.

Типичная проблема зимнего Пекина, особенно в домах с дешёвыми дверями. Разные металлы и сплавы реагируют на холод с различной скоростью, нарушая точность работы запирающего устройства.

Он коротко машет замершей женщине, молча зовёт её за собой в подъезд.

Дверь квартиры номер три из тёмного дерева, ничем не отличающаяся от соседних. Лян Вэй несколько раз настойчиво нажимает на кнопку звонка — безуспешно. На режущий трезвон никто не выходит.

Мать молодой японки в нарастающей панике стучит в дверь сначала костяшками пальцев, потом кулаками.

Опять никакой реакции изнутри.

— Сейчас требуется очень быстро войти внутрь. Скоро проснутся соседи, а лишнее внимание нам не нужно. Есть чёткая команда Цукиоки Ран — через три часа вы должны пройти паспортный контроль в аэропорту и улететь первым же рейсом, на любой японский остров.

Японка судорожно кивает несколько раз подряд и с волнением смотрит на запертую дверь, за которой находится её дочь.

Лян Вэй отводит женщину к противоположной стене коридора, освобождая пространство. Затем разгоняется — два быстрых шага — и наносит резкий удар подошвой правой ноги в область замка, чуть выше дверной ручки.

Деревянная коробка не выдерживает, замок частично вырывается вместе с креплениями. Второй удар вслед за первым — дверь с треском распахивается внутрь, ударяясь о стену.

Прямо у входа в тесной прихожей их встречают несколько переполненных чёрных мешков с мусором, которые здорово пахнут.

Лян Вэй нащупывает на стене выключатель — жёлтый свет заливает прихожую. Он направляется вглубь квартиры.

Японка, следуя за ним, инстинктивно останавливается на пороге и тянется к обуви, чтобы её снять.

Лян Вэй оборачивается через плечо, видит это и выразительно машет руками: снимать обувь здесь — всё равно что ходить босиком по улице.

Первая комната справа от коридора оказывается спальней — небольшая, метров десять. На двуспальной кровати, раскинувшись во весь рост на спине, крепко спит молодой парень лет двадцати. Лицо опухшее, рот приоткрыт, громко храпит.

Разит алкоголем даже с порога.

Рядом с кроватью на полу — пустые бутылки из-под дешёвого пива и кое-чего покрепче. Пепельница переполнена окурками.

Неподалёку, прямо на полу на тонком матрасе спит второй парень — примерно того же возраста.

Лян Вэй осматривает комнату. Японки здесь нет, только двое пьяных парней.

Мать студентки заглядывает через его плечо, видит картину — на лице отражается отвращение. В этих условиях живёт её дочь.

Лян Вэй выходит из спальни и идёт по узкому коридору, толкая следующую дверь.

На крошечном кухонном диванчике, свернувшись калачиком и подтянув колени к груди, спит девушка. Длинные чёрные волосы растрепались, закрывают лицо.

На кухне холоднее, чем должно быть, Лян Вэй понимает, почему: в единственном окне зияет дыра размером с кулак. Стекло разбито, осколки валяются на подоконнике. Судя по всему, кто-то швырнул камень — может быть, со двора хулиганы, может быть, что-то ещё.

Никто так и не удосужился сделать что-то с дырой. Температура в кухне градусов девять, не больше — почти как на улице.

Вместо тёплого одеяла на девушке — только тонкий плед с японскими иероглифами. У дивана — сумка с вещами, на столе лежит японский паспорт.

Похоже, ссора и желание уйти у неё всё же были. Но как уйти, когда некуда.

Мать торопливо подбегает к дочери и осторожно начинает её будить, тряся за плечо.

Глаза студентки испуганно распахиваются. Молодая японка внезапно подскакивает, быстрым движением вытаскивает из ушей беруши и начинает что-то кричать по-японски.

Мать в ответ тоже переходит на повышенный тон, пытаясь перекричать дочь, достучаться до неё. Обе говорят одновременно, перебивая друг друга, активно жестикулируя, размахивая руками — поток эмоций.

Лян Вэй делает несколько шагов и встаёт между ними, физически разделяя женщин. Под его тяжёлым не допускающим возражений взглядом дочь нехотя замолкает.

Лян Вэй молча достаёт из кармана смартфон и набирает видеозвонок якудзе:

— Привет ещё раз. Мы её нашли, все трое сейчас в одной комнате, — он по-английски, глядя в камеру. — У нас проблема — мать не может повлиять на дочь. Я не понимаю ни единого слова из того, о чём они сейчас говорили, но судя по лицам и эмоциям, стороны далеки от конструктивного решения. У меня есть ресурс и свои методы выполнить вашу просьбу, но я не хотел бы с крайних мер начинать.

Мать напряжённо ждёт, когда Лян Вэй закончит разговаривать с якудзой. Она абсолютно не знает английского языка, так что не имеет ни малейшего понятия, о чём конкретно идёт речь. Только ловит интонации, пытается угадать смысл по жестам.

А вот дочь языком, судя по мимике, владеет — навострила уши, вслушиваясь в каждое слово.

— Попробуйте вы, как взрослая опытная женщина, отлично понимающая долгосрочную перспективу, донести до своей соотечественницы, — продолжает студент. — Вы поставили чёткий дедлайн — три часа от звонка до прохода границы в аэропорту. Пятьдесят минут прошло (пока ехал через весь город до гостиницы, мать забрал; пока сюда добрались, пока дверь выбили). Если ровно через пять минут мы не сядем в ожидающее внизу такси и не поедем в аэропорт, то можем просто не уложиться. Её паспорт лежит столе, вещи собраны.

Он переключается на заднюю камеру и демонстрирует картину происходящего якудзе.

Цукиока Ран пристально смотрит на застывших в напряжении мать и дочь.

— А что бы ты мне сейчас посоветовал? — спрашивает японка. — Боюсь признаться, однако я сейчас гораздо менее конструктивна и собрана, чем ты.

Лян Вэй замечает, что дочь понимает английский, и намеренно не выходит из образа:

— В таких моментах самое сложное — найти правильные слова. Если бы я говорил по-японски и не был гайдзином, я бы попытался до неё достучаться и сказать ей, что у нее есть два родных человека. Первый — тот, который спит в соседней комнате. Раз она живёт с ним в таких условиях и у нее из имущества только плед и паспорт — значит, он для неё значим. Однако есть и второй человек — это её мама.

Три японки синхронно замирают.

— Насколько мне известно, скоро у неё появится третий родной человек, — продолжает Лян Вэй. — И этот маленький человек будет являться для неё ровно тем же, кем она сама является для своей матери. Самым дорогим и близким. Я бы попросил вас донести по-японски простую мысль — весь мир принадлежит ей, она вольна сама делать выбор. Никто не отнимает этого права. Но перед окончательным решением есть небольшая просьба — слетать сейчас с мамой домой в Японию, побыть там в нормальных условиях, отдохнуть, выспаться. А через день-два, в спокойной обстановке, принять взвешенное решение. Не здесь, не в этих условиях. На тему, где дальше строить отношения с отцом ребёнка, какие бы ни были. Хоть любовь до последнего дня, хоть что-то иное.

Студент проходится с камерой по тесной кухне, показывая каждую деталь. Доходит до холодильника и открывает его.

Кроме трёх жестяных банок дешёвого пива и нескольких мятых пакетиков солёных закусок внутри ничего. Пустые полки с разводами.

Мать девушки, увидев это, в потрясении прикладывает руку к губам. Глаза расширяются.

Глаза беременной японки тревожно забегали по сторонам. С каждой секундой она всё сильнее замыкается, опускает голову ниже.

Камера идёт к кухонным шкафам. Везде пусто, только бутылка соевого соуса, пачка соли и одна-единственная упаковка лапши.

Всё.

— В таких условиях человек жить не должен, не говоря про будущего ребёнка. Кто знает, как жизнь сложится, может, заберёт к себе в Японию того парня? Я не знаю, что у него в голове, ярлыки вешать не буду, — я не слышал вторую сторону. В нашем суде даже приговорённому к смертной казни дают последнее слово.

— Хм.

— Сейчас у меня сложилось впечатление, что она хочет остаться только с одним близким человеком, но у неё их два, в перспективе три. Спросите по-японски, готова ли она поступить крест на матери? Со всеми вытекающими для обеих сторон последствиями? Как мама будет жить без единственного ребёнка? Она сама скоро будет матерью.

Якудза вздыхает.

Лян Вэй говорит ещё полторы минуты. Лицо молодой японки постепенно наполняется чем-то таким, чем раньше не было. Уходят тоска, агрессия гнев.

Цукиока Ран что-то говорит девушке по-японски, иногда повышая голос, иногда переходя на мягкие интонации. Соотечественницы её слушают, мать обнимает за плечи опустившую голову дочь.

Ещё через несколько минут три человека выходят из подъезда и садятся в такси. А через полтора часа две японки проходят паспортный контроль в аэропорту Шоудо и направляются в зал вылетов.