Деревенщина в Пекине 5

Глава 16

К счастью, администратор отеля уходит быстро и не успевает услышать щекотливых подробностей личной жизни Лян Вэя. Женщина исчезает за поворотом коридора, оставляя семью наедине.

— Лян Ихан, возвращайся в квартиру брата и ложись спать, — спокойно говорит мать, поглаживая ребёнка по плечу. — Я скоро буду.

Отвернувшись от родительницы, младшая дочь недовольно морщится, прекрасно понимая ситуацию.

Понятно же, о чём именно мама собирается разговаривать с братом наедине. Ей самой безумно интересно узнать, как он умудрился встречаться сразу с двумя девушками, ещё и с такими. Где, и самое главное как, он смог подцепить вьетнамскую бизнесвумен и полицейскую?

Но деваться некуда — когда мама использует такой тон, спорить бесполезно.

Ихан послушно встаёт с дивана и направляется к лифту, оглядываясь через плечо. Как только металлические двери с тихим шипением закрываются за дочерью, Лян Цзиньмэй поворачивается к сыну.

Несколько секунд она молчит, собираясь с мыслями, затем, не сдерживая эмоций, выдаёт:

— Как же так получилось, сынок? Две девушки одновременно⁈ — в голосе смешаны растерянность и удивление. — Это же совершенно ненормально! Так не принято!

Лян Вэй открывает рот, чтобы ответить, что ещё каких-то семьдесят лет назад её собственный прадедушка вполне себе законно мог иметь несколько жён одновременно, и это считалось нормой, да вовремя прикусывает язык, с усилием удерживаясь от рвущихся наружу слов.

На такое дорогое удовольствие, как содержание нескольких жён, всегда нужны деньги, а их в обнищавшей семье Лян никогда не водилось и близко.

К тому же он прекрасно понимает — на бедную женщину сегодня и без того слишком много свалилось. А начни он её сейчас дополнительно грузить сложными рассуждениями о современных отношениях, ничем хорошим это точно не закончится. Его прогрессивная система ценностей кардинально отличается от традиционных ценностей морально забитой матери из далёкой глубинки. И это невозможно изменить за один разговор, не получится оспорить логическими доводами — можно только принять как данность.

— Мам, До Тхи Чанг всё знает о ней. От и до, каждую деталь. Она полностью в курсе ситуации. И тебе она скажет то же самое, если спросишь напрямую. Можешь прямо сейчас пойти в номер и спросить у неё, знает ли она о Хуан, у неё нет ко мне никаких претензий на этот счёт. Нас двоих всё устраивает.

— До Тхи Чанг о полицейской знает и не против, — медленно произносит Лян Цзиньмэй. — А вот полицейская — она-то знает насчёт До Тхи Чанг?

Лян Вэй предательски краснеет.

Мать безошибочно попадает на больную мозоль. Материнская интуиция работает безотказно.

Неловкий момент прерывает настойчивый звонок телефона в кармане халата.

Лян Вэй достаёт смартфон и видит входящий с видео от Цукиоки Ран.

— У меня срочный звонок, нужно ответить прямо сейчас, — извиняющимся тоном матери. — Думаю, я достаточно прояснил ситуацию. Давай будем считать тему закрытой. Возвращайся к сестре, тебе тоже нужно отдохнуть.

После этих слов он принимает вызов и переходит на английский:

— Смотрю, тебе тоже посреди ночи не спится, — приветствует японку.

Мама делает незаметный крадущийся шаг, пытаясь заглянуть в экран смартфона через плечо сына.

При виде японки в тонком шёлковом халате с изображением дракона, совершенно не скрывающем контуров фигуры, глаза женщины лезут на лоб.

Заметив неприкрытый интерес, Лян Вэй поворачивается к матери и выразительным жестом прощается, давая понять — разговор окончен.

Женщина с натянутой улыбкой покорно кивает. Но стоит ей повернуться к сыну спиной и направиться к лифту, как улыбка мгновенно спадает с лица, словно маска.

Тревожные мысли роем крутятся в её голове. Кто эта японка? Да ещё и звонит посреди ночи в таком откровенном виде. Неужели это третья девушка⁈ Господи, сколько вообще их у сына⁈

И как жить дальше?

Что вообще творится в столице…

— Извини, что беспокою в такое время. Звоню с просьбой, надеюсь не откажешь в услуге, — мягко произносит Цукиока Ран, покуривая тонкую сигарету в мундштуке. — Задача проста — восемнадцатилетняя японка должна через полтора часа выехать вместе с матерью в аэропорт Пекина, а через три часа они обе вылетают обратно в любой аэропорт Японии. Сможешь помочь?

— Я так понимаю, всё далеко не так просто, как звучит? Иначе они бы и сами смогли доехать на такси — готов оплатить, если они остались без денег. Мне нужны все подробности.

Цукиока Ран неспешно выдыхает клубы дыма, собираясь с мыслями:

— Глупая девчонка, совсем ещё ребёнок. Её мать еле-еле концы с концами сводит в Японии, воспитывала всю жизнь дочку одна. Полезла в кредиты, чтобы оплатить дочери обучение в Китае, ибо ваши университеты ничуть не уступают по ценам нашим. В итоге, дочь влюбилась в вашего местного парня и прямо на втором курсе забеременела. Он — любитель ночных тусовок и выпивки, очень надеюсь, что ничем более серьёзным не увлекается. Двадцать лет парню, о последствиях бурной молодости не думает.

— В таких случаях университет редко идёт навстречу иностранному студенту и позволяет взять академический отпуск, — размышляет вслух Лян Вэй. — Даже если она каким-то чудом сможет договориться с администрацией, её студенческая виза будет автоматически аннулирована, потому что жёстко привязана именно к процессу обучения.

— Есть и множество других причин, почему ей лучше вернуться в Японию, — продолжает якудза. — Например, качественная медицина, родная страна, где отношение к ней будет в разы лучше, хорошие условия жизни для будущего ребёнка. На данный момент она живёт вместе с этим парнем и его другом, в каких именно условиях — тоже очень большой вопрос. Дочь категорично попросила мать не лезть в их отношения, наотрез отказалась возвращаться в Японию. Всё ещё искренне надеется, что её безграничной любви хватит на всех.

Якудза снова делает глубокую затяжку. В её обычно холодных глазах вдруг появляется редкая эмоция — печаль, которую Лян Вэй порой видит во взгляде собственной матери.

— Она не понимает, что он уничтожает себя и по инерции уничтожит её вместе с будущим ребёнком, — тихо, но твёрдо говорит японка. — Женщинам свойственно наивно думать, что в их силах повлиять на мужчину, вразумить его, изменить к лучшему. Но люди не меняются, пока сами этого не захотят изнутри. Сейчас у неё блестят глаза, бушуют гормоны и кажется, что всё в этом огромном мире возможно, если очень захотеть. Но я слишком хорошо знаю, как именно выглядят такие как она через несколько лет изматывающих попыток изменить деградирующего партнёра.

По откровениям собеседницы Лян Вэй мгновенно понимает, что та опирается никак не на книжную теорию, а на вполне практический и скорее всего личный опыт. Если даже не личный — по-любому с короткой дистанции.

Сейчас Цукиоке Ран двадцать шесть лет, но серьёзных отношений у неё нет. Иначе она бы не ходила с дядей на баскетбольные матчи в одиночестве, или в ложе находился бы кто-то ещё кроме молчаливых телохранителей.

Должно быть, на её непростом месте объективно сложно найти парня, чтобы он был ровня по статусу и силе. Обычных заинтересованных кавалеров ей точно хватает с избытком, но всё не то, всё мимо. Своего единственного человека она так пока и не нашла, а время идёт.

— Я полностью соглашаюсь с поставленной задачей, дополнительно агитировать не нужно, — спокойно отвечает после едва уловимой паузы Лян Вэй. — Ты сейчас пытаешься добавить мне мотивации, считая, что я на восемь лет моложе, ещё слишком глупый и наивный, не понимаю всей серьёзности последствий. Думаешь, я не могу представить её душевную тоску и отчаяние через каких-то три года с одним или двумя маленькими детьми, так?

Японка молча откладывает мундштук в сторону.

— Не нужно меня дополнительно мотивировать, я сам полностью на твоей стороне в этом вопросе. Ещё не понятно, в какой именно части мира она тогда окажется и во что именно он её втянет за это время. Это ещё относительно хорошо, если она будет вкалывать на пяти работах в Токио или Пекине — не самый худший вариант развития событий.

— Хм.

— Потому что мы оба прекрасно понимаем, что такие люди в отчаянном поиске лёгких денег часто заходят далеко за красную линию закона. А ребёнку в детских домах везде одинаково плохо, что в Китае, что в Японии.

— Не ожидала, — Цукиока Ран внимательно вглядывается в экран. — Да, ты правильно всё понимаешь.

— К якудзе они обратились потому, что дочь не слушает мать?

— Она, не они. Мать. Да.

— Пойду работать. Будь на связи, потому что я понятия не имею, что именно придётся рассказывать и как убеждать — понадобится перевод на японский.

— Ок. Сейчас вышлю адрес и прямой контакт матери в вичате. Она остановилась в гостинице неподалёку от дома дочери, но ни по-китайски, ни по-английски не говорит.

— Для старта есть онлайн переводчики. Но потом понадобишься ты.

За некоторое время до этого.

Отделение полиции. Вытрезвитель.

Полицейский транспорт с визгом останавливается у служебного входа районного отделения внутренних дел. Массивные задние двери грубо распахиваются, впуская пронизывающий холодный ночной воздух в здание.

— Вылезай быстрее, алкаш, — буднично бросает один из полицейских, бесцеремонно дёргая Лян Дао за измятую грязную рубашку, от которой несёт много чем. — Приехали, конечная остановка.

— Чё сразу алкаш-то⁈ — заплетающимся языком бормочет задержанный, слабо пытаясь вырваться из крепкой хватки. — Просто немного выпил в ресторане. Я свободный гражданин, вы не имеете никакого права меня удерживать!

— Заткнись уже. И так всю дорогу…, — с раздражением отвечает второй полицейский, хватая его под другую руку. — Сколько вас за одну ночь проходит. Уже надоело слушать одно и то же.

Они волоком тащат «клиента» через узкий коридор. Лян Дао пытается упираться, но алкоголь полностью лишил его координации. Ноги подкашиваются, тело не слушается.

— Тяжёлый, зараза, — морщится один из полицейских. — Сколько он в себя залил?

— Судя по запаху и счёту из ресторана — прилично, — отзывается второй. — Байцзю, коллекционный виски, дегустационный сет из трёх видов чёрной икры, эклеры с мясом краба. Оторвался по полной программе, не имея в кармане ни юаня на оплату.

Они проходят мимо дежурной части. Сержант за высокой стойкой даже не удостаивает двух полицейских взглядом, не поднимая головы от монотонной работы с бумагами — для него это абсолютно обычная ночная рутина. Сперва отведут, оформление потом.

Спускаются вместе с задержанным по лестнице в подвальное помещение. Стучат в первую дверь.

— Опять из провинции? — без особого интереса спрашивает дежурный медбрат в белом халате, лениво выходя из маленького тесного кабинета.

На его усталом лице застыло выражение брезгливого отвращения.

— Ага, очередной, — равнодушно кивает полицейский, передавая фолдер с парой листов. — Из какой-то деревни Суншугоу на севере. Понаказывал в дорогом ресторане в центре на пять тысяч юаней, денег оплатить счёт, естественно, нет.

— А-га-га.

— Всё время орал про какого-то сына, мол, тот всё оплатит, но где конкретно этот сын находится — понятия не имеет. Ещё дебош в заведении устроил, бил посуду, орал на гостей.

— Классика провинциального жанра.

— Отпустите меня! — заплетающимся языком выкрикивает Лян Дао, пытаясь вырваться. — Мой сын всё оплатит, даю слово! Нужно вернуться в ресторан! Я знаю, где находится его квартира, я вас отведу!

На пьяные бредни никто не обращает внимания.

— Значит, с севера, — презрительно морщится медбрат, быстро просматривая протокол админзадержания. — Приезжают в столицу без разбору, думают, тут всё можно и закон им не писан…

— От подписи отказался, поэтому понятые расписались и свидетели.

Медбрат небрежно пролистывает бумаги:

— Да мне-то что, то не мне. Лян Дао, пятьдесят два года, сельский житель, официально безработный… Записей о медицинских осмотрах нет, — читает вслух основные данные. — Ладно, пока в общую, номер три для приезжих, там ещё двое таких же. Пусть спит. Но сначала оформление и досмотр. Ведите к стойке.

— Выворачивай карманы, доставай всё, что при себе, — приказывает один из слуг закона, помогая Лян Дао стоять на ногах.

— Зачем вам мои личные вещи⁈

— Процедура такая, не усложняй, — холодно отвечает полицейский. — Всё острое, режущее, ценное изымается до выхода. Не хочешь добровольно — будет принудительно.

Понимая, что выбора нет, Лян Дао шарит по карманам дрожащими руками. На стойку ложится скромное содержимое: старый телефон с треснувшим экраном, потёртый кожаный кошелёк, связка ключей от дома в деревне, зажигалка и помятая пачка дешёвых сигарет.

— Ремень снимай, — вздыхает сотрудник. — Шнурки из ботинок тоже вытаскивай.

— Может мне ещё трусы снять⁈ — злобно огрызается Лян Дао.

Медбрат кивает полицейским и те снимают указанное вместо владельца.

Каждый предмет оказывается записан в специальный журнал, затем сотрудники складывают всё в прозрачный пакет, на который клеят бирку с номером.

— Всё, уводите.

Полицейские силой тащат Лян Дао дальше по узкому коридору. По обе стороны тянутся массивные металлические двери с маленькими зарешеченными окошками. Из-за одной доносятся протяжные стоны и невнятное пьяное бормотание.

Они останавливаются у двери с нужной цифрой. С лёгким скрежетом открывается замок.

Дверь распахивается, в лицо бьёт тяжёлая волна тошнотворного запаха — застарелый едкий пот, алкогольный перегар и въевшаеся грязь.

— Заходи, располагайся. Любая свободная койка — твоя. Хотел в столице отдохнуть культурно — вот твой курорт, — с откровенным сарказмом говорит страж правопорядка, грубо толкая Лян Дао внутрь. — Устраивайся как дома.

Помещение оказывается тесным — максимум четыре на шесть. У стен стоят узкие железные койки с тонкими продавленными матрасами. На двух уже лежат задержанные — один громко храпит, раскинувшись на спине с открытым ртом, другой плотно свернулся калачиком, лицом к холодной стене. Оба даже не шевелятся, совершенно не заинтересовавшись новоприбывшим соседом.

В углу, без всякого намёка на приватность — унитаз без сиденья и крошечная раковина. Никакой перегородки, никакой ширмы, ничего.

— Ложись, — безапелляционно приказывает полицейский. — Утром протрезвеешь — выйдешь.

— Я не буду тут спать! — отчаянно пытается возражать Лян Дао, оглядываясь. — Я хочу позвонить жене! У меня есть законные права! Верните телефон!

— Ты уже воспользовался своими правами в ресторане, — ледяным тоном отвечает полицейский. — А теперь заткнись. Ещё одно слово — добавим к административному задержанию статью за сопротивление представителям власти при исполнении. Хочешь из трёх суток сделать пятнадцать?

Лян Дао замолкает, беспомощно качаясь на подкашивающихся ногах.

— Вот и поговорили.

Дверь с грохотом закрывается.

Лян Дао стоит посреди помещения, с трудом осознавая пьяными мозгами, где именно оказался. Голова нестерпимо раскалывается от боли, во рту — отвратительная горечь и мучительная сухость.

Он делает шаг к свободной койке и нелепо спотыкается о собственные непослушные ноги. Тяжело падает всем телом на матрас.

— Тихо там, — раздражённо бурчит один из соседей, не поворачивая головы.

Лян Дао с трудом переворачивается на спину, бессмысленно глядя в потолок. Голова продолжает кружиться, вся камера медленно плывёт перед затуманенными глазами.

— Вот же неблагодарные сволочи. Ничего, выйду отсюда и им всем устрою, — тихо бормочет Лян Дао себе под нос, сжимая кулаки. — Я им ещё покажу, кто главный в семье.

Его внезапно охватывает жгучая злость на собственного сына, который не помог родному отцу в трудную минуту; ещё — на жену, подлую змею. Та тоже не сделала ничего, чтобы вытащить его отсюда.

Все против него, все предатели. Твари. Аукнется ещё, дайте только выйти.