Деньги не пахнут

Глава 8

Как одним коротким предложением описать то, что разрывает Рэйчел изнутри?

Деньги или совесть.

Вот так действует власть капитала: мягко, но беспощадно. Она подбирается к людям в минуты растерянности, шепчет на ухо и заставляет идти туда, где выбор кажется неизбежным.

В такие моменты звучит тихий стук сердца, а в воздухе висит тяжелый запах решения — металлический, холодный, словно монета, только что упавшая на каменный пол.

Будущий управляющий фондом Рэйчел обязан понять: что предпринять? Ответ всегда один. Встать на сторону денег.

Эта работа требует незаметного усилия, почти как движение тени: сместить вес на нужную чашу весов, склонить решение туда, где звенят купюры.

— Рэйчел, понимаю, что на душе тяжело, но это не в нашей власти.

"Да… это правда."

— Мы — наёмные работники. Если сделка состоится, Goldman заработает, а мы выполним свои обязанности и обязательства. Не стоит принимать это так близко к сердцу.

Рэйчел прикусила губу. Тонкие линии напряжения легли на её лице, словно чернила по чистой бумаге. В воздухе повис сухой привкус недовольства — ей явно не по душе откровенное предпочтение денег. В её взгляде скользнула тень презрения — лёгкая, но ощутимая, как прохладный ветерок по разгорячённой коже.

"Как и ожидалось, большая идеалистка", — мелькнула мысль, как отзвук далёкого колокола.

Попробовать утешить её сладкими словами? Нет. Потом, в результате, прозвучат колючие реплики: "Он изменился из-за денег". Лучше сразу стоять на выбранной стороне — стороне денег. Последовательно, до конца.

— Значит ли это, что ради денег ты готов на всё?

— Мы не нарушаем закон. Просто используем лазейку. И чётко обозначили её в сносках.

— Вы действовали с намерением обмануть!

— Ну… Это как предвыборное обещание. Клиенты ведь знают, что в нём всегда есть доля преувеличения.

Ни единого движения в ответ на слова "предвыборное обещание". Похоже, её отец не политик.

— А если клиент не знает? Если он поверил всерьёз? Как тогда возьмёте на себя ответственность?

— Рэйчел, наш клиент — не обычный человек. Он генеральный директор компании. Думаю, он лучше нас знает рыночную информацию о своём бизнесе. Он не настолько наивен, чтобы слепо верить словам. Так что не о чем беспокоиться.

Да, обмануть его — всё равно не выйдет. Но Рэйчел продолжает терзать губу. Взгляд — холодный, как лёд на зимней реке.

— Вы разве не были студентом-медиком?

Вопрос хлестнул, словно резкий порыв ветра. Тот самый парень, который когда-то учился спасать жизни, теперь несёт подобную чушь? Что стало с совестью?

Слишком эмоциональная реакция. Непривычная. Но что ж, в сражениях люди раскрываются.

— Разве не говорил, что собирался стать пластическим хирургом? Не слишком брезглив в вопросе упаковки и придания красоты.

— То есть сделаешь всё, что угодно, лишь бы заработать?

— Если это не нарушает закон.

— Эй, и что ты вообще собираешься делать со всеми этими деньгами?

— Хочу разработать лекарство.

— Что?

— Собираюсь вылечить неизлечимую болезнь.

Невероятно? Возможно. Но это не консультация. Это встреча для представления будущего фонда. Для клиента с совестью и жёстким чувством этики нужна подходящая история. И она готова.

— Болезнь унесла жизнь очень дорогого мне человека.

Звучит тихо, будто признание, сорвавшееся с губ случайно. Горькая улыбка и долгий выдох. Взгляд упал на пол, как тяжёлый камень в глубокую воду.

— Кто-то, кого ценил больше всего, умирал прямо на глазах. А сделать ничего не мог. Этот человек был самым дорогим в этом мире….

Это не ложь. Уж кого-кого, а себя очень дорогим для себя человеком считал. До и любой бы также посчитал. А она девочка умная, сама додумает как надо.

— Человек, которого любил больше всех, корчился в невыносимой боли, терял человеческое достоинство… А можно было только смотреть. Потому что лекарства не существовало.

Даже сейчас где-то в глубине глаз сверкает влага. Потому что чувство это — мерзкое, тошнотворное, тянущее на дно.

— Больше никогда не хочу быть таким бессильным. И никому не позволю пройти через подобное.

Да, одержимость деньгами — факт. Но на то есть причины. В конце концов, разве это не ради благого дела?

— Эта болезнь нерентабельна, вернее разработка для её лечения лекарства, поэтому никто его и не создаёт. Придётся вмешаться. Любой ценой найти деньги.

Слова отозвались внутри, словно глухой удар по железу. В груди поднялась тяжесть — не страх, нет, скорее холодная решимость, та, что крепнет, когда уже нет пути назад. Когда взгляд скользнул вверх, на лице Рэйчел играла странная смесь растерянности и вины, будто она только что наступила на чьё-то сердце и не знала, как извиниться. История прозвучала убедительно. Каждое слово резонировало с такой чистотой помыслов, что сомнения просто не имели шансов появиться.

— Извини… Я не знала, что у тебя такие обстоятельства…, — её голос дрогнул, словно тонкая струна под пальцами музыканта.

Что и требовалось от этой девушки, додумать для себя историю как надо.

— Естественно, ты не знала. Потому что никогда об этом не говорил.

Улыбка легла мягко, как тёплый свет фонаря на мостовой дождливой ночью. Указательный палец поднялся к губам — жест лёгкий, почти заговорщический.

— Сохрани это в тайне. Если узнают, что зарабатываю деньги, ради спасения чьих-то жизней…. На Уолл-стрит меня разорвут на куски.

Она кивнула. Конечно, понимает. В мире, где запахи денег перебивают аромат утреннего кофе, добродетель — это предмет насмешки.

— Я обещаю, что сохраню этот секрет.

Обещание прозвучало искренне. Вот и умничка. Хотя, по правде, значения это не имело. Даже если разболтает, всегда можно отмахнуться: мол, красивая сказка для впечатлительной девушки. Но тайны умеют сближать — почти как лёгкое прикосновение к коже, от которого пробегает ток.

Хм. В общем, неплохо.

Главное качество управляющего фондом — никогда не терять деньги. Вот и всё. А тут… добавился благородный оттенок. История обретает вес, когда её приправляешь жертвенной целью. И судя по взгляду Рэйчел, она проглотила приманку.

Она отвела глаза, словно боялась, что на лице слишком ясно написана растерянность.

— Извини за грубость… Я ведь ничего не знала.

Теперь она ещё и виноватой себя будет чувствовать. Вообще, класс.

— Не стоит об этом.

— Кстати…. Сколько нужно?

Вот оно! Теперь тебе девочка уже не сорваться с крючка.

— Минимум — четыре с половиной миллиарда. Максимум — пятьдесят. Долларов, естественно.

Её губы приоткрылись, словно она услышала не цифры, а приговор:

— Что?! Это вообще возможно?

— Сделаю так, чтобы стало возможным.

Голос вышел твёрдым, как камень, хотя в глубине пряталась деталь, о которой она никогда не узнает: эти деньги будут не моими. Их дадут акулы — те, кто привык к запаху крови в воде. Среди них и сама Рэйчел.

Вот так родился ещё один секрет. И снова — тёплая близость, рождённая ложью.

— Ты потрясающий.

Улыбка Рэйчел засияла, искренняя, будто солнце пробилось сквозь дым большого города. И это… кольнуло. Совесть шевельнулась, словно проснувшийся зверёк.

— Рэйчел явно не такая, как остальные на Уолл-стрит….

В ней нет той жадности, что пахнет железом и потом, нет вечного напряжения в челюстях, нет взгляда, острых, как бритва. Она мягкая, доверчивая — чужая среди хищников.

— Завидую… У меня нет такой цели, как у тебя. Всё вышло случайно… оказалась на Уолл-стрит.

— Когда-то и жизнь моя была обычной… пока не случилась трагедия.

В комнате повисла тишина, густая, как дым дорогой сигары, а за окнами шумел город — гул машин, пронзительный свист такси, далёкий ритм мегаполиса, в котором деньги пахнут сильнее, чем цветы.

— И все же… впечатляет.

Слова прозвучали мягко, как лёгкий вздох.

— Рэйчел, попробуй подумать об этом уже сейчас. Чего ты сама хотела вначале?

— Ну, даже не знаю. Отец мечтал, чтобы стала юристом, но мне эта идея всегда казалась чужой.

В её голосе чувствовалась нерешительность, словно она боялась прикоснуться к собственным желаниям. Даже сейчас — в тишине кабинета, среди шелеста бумаг и едва уловимого аромата кофе — разговор становился своего рода разведкой. Сбор информации в такой момент выглядел немного некрасиво… но подсказка стоила того.

"Отец — юрист…"

Мысль звенела в голове, как металлический шарик, ударяющийся о стенки. Но странно — разве обычный юрист может заставить доктора медицины склонять голову? Что это за человек? И как он вписывается в её историю?

Ответы придут позже. Слишком рьяно копаться в чужих тайнах — верный способ навлечь подозрения. Пока хватит.

— Пойдём?

— Конечно.

Когда она поднялась, от её движения на коже остался едва заметный запах дорогого парфюма — что-то цветочное, тёплое, с горькой ноткой.

— Кстати, с завтрашнего дня перехожу в отдел слияний и поглощений. Так что не удивляйся, если меня не будет.

Значит, завтра мы уже в разных мирах — каждый в своей воронке дел. Придётся искать повод для новой встречи. Семена нужно бросать сейчас.

— Что касается этой встречи — всё должно пройти гладко. У компании есть собственный отдел маркетинговых исследований.

— Тогда зачем им мы?

— Потому что им на самом деле нужна не эта информация.

Она нахмурилась.

— Что? Что ты имеешь в виду….

Слова обрываются на полуслове — в воздухе повисает намёк. Ответа не будет, только улыбка — загадочная, как у восточного мудреца, и короткая фраза:

— Если действительно любопытно — попроси разрешения пойти на встречу с клиентом завтра.

Доктор не откажет ей, если она попросит. А после той встречи… любопытство сожмёт её в тиски. Она захочет спросить, но не решится. И тем сильнее будут звучать в голове те загадочные слова.

Фраза, сказанная с лёгкой улыбкой, будто случайно:

— Если понадоблюсь — приходи в любое время.

Дверь за ним закрылась, и в комнате осталась тишина. Рэйчел вернулась домой, рухнула на кровать, уткнувшись лицом в прохладную простыню. Какое-то время ворочалась, разбрасывая подушки, словно в надежде вытряхнуть из памяти его слова.

— Что я только что сказала?

Образ Сергея с горькой полуулыбкой, будто на губах задержалась невыговоренная история, стоял перед глазами.

— Мои родители умерли.

Эта фраза звучала дважды — на приветственном ужине и теперь. Она не придавала ей значения, пока пазл не сложился. Потерял семью.

— Он потерял близких из-за болезни.

Вдруг всё встало на свои места. Его странное прошлое, резкая смена профессии. Хотел стать пластическим хирургом, чтобы зарабатывать, но после утраты — бросил всё и ушёл на Уолл-стрит.

Чтобы другие не испытали той же боли.

Сюжет, достойный фильма. Даже для неё, выросшей в мире, где деньги всегда были под рукой, эта история звучала как вызов.

"А разве он не был выпускником медшколы?"

"Готов сделать что угодно ради денег?"

"А что ты сделаешь с этими деньгами?"

Слова вырвались тогда импульсивно, на волне раздражения, когда он так яростно защищал Голдмана. Слова избалованной дочери богатых родителей, не знавшей настоящей нужды.

Щёки загорелись от стыда. Перед глазами встал его взгляд — жёсткий, почти хищный, но в глубине глаз пряталась боль.

"Я не ожидала, что он посмотрит та…"

Рэйчел всегда тянулась к миру без конфликтов. Сергей был другой — он провоцировал, словно испытывал мир на прочность.

Но тогда он сказал:

— Я видел, как дорогой человек умирал в страшных мучениях, теряя человеческое достоинство. Я не хочу больше никогда быть таким беспомощным.

— И не позволю никому пройти через это.

Эти слова прозвучали, как удар молота по наковальне — внутри что-то дрогнуло.

За провокационной бравадой и резкими словами прячется история, о которой большинство и не догадывается.

Мысли снова возвращаются к тому, как приходилось вести себя рядом с ним — словно избалованная девчонка из богатого квартала. Даже подушка, избитая до взмокших ладоней, не смогла вытрясти из памяти стыд, липкий, как пролитый мед.

"Ему ведь все равно, да?"

В ушах все еще звучал его спокойный голос: все в порядке. Ни тени скрытой злобы, ни холодного металла в интонации — только ровный тон, как гладь воды без ряби.

— Да, все будет хорошо.

Повторение этих слов тянулось в голове, как молитва перед сном. Под веки мягко легла темнота, и в ней удалось найти хрупкий покой.

Но утро впилось в виски резким светом. Рядом — пустой стол, холодный и безмолвный. Мысли нахлынули с новой силой, тяжелой волной, от которой подогнулись колени. Каждое слово, сказанное вчера, теперь звенело, как ложка, упавшая в пустую чашку.

"Разве не будет странно спросить, все ли с ним в порядке?"

Колебание тянулось, как резина, пока резкий скрип двери не разрезал воздух. В кабинет шагнул доктор, запах его утреннего лосьона смешался с едва уловимым ароматом кофе из соседней комнаты.

— Рэйчел?

— Да?

— Сегодня встреча в Колтоне. Присоединитесь к нам.

Слова упали, как камень в воду, подняв рябь недоумения. Во время тренировки уже звучали намеки, но теперь приглашение стало фактом.

Обычно аналитики не сидят рядом с клиентами за столом переговоров. Это право — привилегия старших. Но теперь ей предстояло ступить туда, куда путь обычно закрыт.

"Это снова из-за прошлого?"

Неприятное чувство сжало грудь, но выбора не оставалось — приказы не обсуждают.

Зал переговоров встретил стерильным блеском стеклянного стола и еле слышным гулом кондиционера.

— Джон! Мы давно не виделись лично, а не только по телефону! — голос управляющего звенел радушием.

— Разве не прошло всего две недели? — ответ прозвучал с суховатой насмешкой.

— Ха-ха, а такое ощущение, что два года!

После обмена теплыми фразами управляющий повернулся к ней.

— Это Рэйчел Мосли из нашей команды. Ее отец — партнер в юридической фирме Cravath & Swaine.

— О, так ли это?

Брови генерального директора приподнялись, будто пружина выстрелила. Название фирмы он узнал мгновенно — в Нью-Йорке таких слов не забывают.

Cravath & Swaine — не просто фирма. Это дверь, ведущая в самое сердце нью-йоркской элиты. Газеты писали об этом так:

— Есть три пути в высший свет Нью-Йорка: Гарвард, Goldman Sachs и Cravath & Swaine.

Фирма, обслуживающая вершину пирамиды — богатейших из богатых.

— Я понимаю, — произнес генеральный, удерживая лицо в нейтральной маске.

Он был человеком, которого не пугали громкие имена, но причина приглашения крылась глубже.

— Отец Рэйчел также является адвокатом Генри Киссинджера.

— Действительно?

Тон, до этого ровный, зазвучал иначе. В голосе генерального проступило неподдельное оживление.

Кто такой Киссинджер? Человек-легенда. Один из самых влиятельных дипломатов XX века, нобелевский лауреат.

— Я всегда им восхищался! Вы встречались с ним лично?

— Да, иногда, еще с юности.

Вот в чем истинная ценность Рэйчел. Ее отец — не просто юрист, а тень за спинами великих.

Десятилетиями он был личным адвокатом Киссинджера и других людей, чьи фамилии звучат на самых высоких уровнях. Не только в Америке, но и по всему миру.

Ты прав — раньше съехал с твоих требований. Исправляю без лишней болтовни и строго по промту.

Генеральный директор проявил интерес к Рэйчел, разговор затянулся — тянулся, как сладкая карамель на языках, — и постепенно свернул к воспоминаниям о недавнем юбилее Генри Киссинджера. Бумага буклетов пахла типографской краской, кожа кресел нагревалась под лампами, а в воздухе стоял мягкий гул кондиционера.

— Ты тоже была на празднике? — прозвучало с деловым любопытством.

— Да, как партнёр отца, — ответила Рэйчел, сдержанно, почти шёпотом, будто боясь нарушить хрупкий лоск комнаты.

Обычно на такие вечера ходят парами — супружество, как знак статуса. Но родители Рэйчел разводятся, и отец выбрал её. Блеск люстр, мерцание бокалов, тяжёлые ароматы парфюмов — всё это она уже видела вблизи и вполне уверенно держалась в разговоре.

— Клинтон тоже пришёл?

— Да, он приехал прямо с церемонии CFDA Awards вместе с Оскаром де ла Рента, — прозвучало спокойно.

Генеральный директор задавал короткие, прицельные вопросы — кто с кем, кто рядом стоял, кто с кем шептался. Рэйчел отвечала точно, словно перебирала чётки событий. Но под ровным голосом кололо пустотой: годы учёбы, Гарвард, бессонные ночи — а в центре внимания всё равно происхождение и внешность. Лёгкий румянец на скулах выдал раздражение, спрятанное под рабочей улыбкой. Между фразами тонко звенели скобы скоросшивателя, когда буклеты перекладывали по столу — знакомая музыка офисной рутины.

— Кхм! Может, начнём? — генеральный директор сел, и управляющий директор, мягко кивнув, подал знак.

— Рэйчел, не передашь "продукт"?

Тяжёлая, бархатистая бумага питч-бука отдавала свежим тонером и клеем корешка. Пальцы гендиректора листали страницы — шур-шур — по три секунды на разворот. Столько правок, столько мельчайших формулировок — и всё уходит сквозняком внимания. Рука остановилась на странице с темпами роста рынка — там, где 4,7 % были аккуратно переведены в 7,6 %. Прищур, короткий вздох — и хлопок: буклет сложился, как крышка пианино.

— Честно говоря, цена не слишком привлекательная.

— Зато есть преимущество первопроходца. С учётом зависимости от импортной специальной силики шаг не худший, — мягко парировал управляющий директор.

Слова пошли плотнее, предметнее: риски, маржа, сроки. Бумаги перестали существовать — важнее стали паузы, интонации, нервный ритм пальцев по столешнице. И всё же между репликами отдавало странным холодком: если расчёты не в фокусе, значит, нужна не эта "информация". В голове, как тихий камертон, звякнула мысль Сергея Платонова: "Должна быть другая цель". Идея — всего лишь предлог.

С этого утра — назначение в M\&A. Стоило войти на шестнадцатый этаж, как воздух сменил запах: кофе пожёстче, настенные экраны ярче, шаги быстрее, а улыбки — уже. Несколько человек встретили почти радушно — шум, хлопки по плечу, короткие реплики:

— Наконец-то дошёл!

— Твоё место тут!

Известность сыграла на опережение — можно не представляться, имена сами липнут. Мысли отметили полезные связи: здесь — наследники хороших фамилий, там — будущие партнёры частных фондов. Каждого бы аккуратно разложить по полочкам, но холодный голос сзади разрезал гомон:

— Шон.

Толпа осыпалась. Мужчина с жёстким взглядом смерил с головы до ног.

— Это "Шон"? Предпочёл бы, чтобы без шума. Без разговоров. — правило установлено сразу, резким движением, словно ножом по плёнке.

— Мистер Пирс на выездной встрече, поэтому собрание позже. 14:00. Будь готов к тому времени. — короткий хлёсткий приказ, и вице-президент исчез, оставив после себя прохладный след кондиционера.

Готовиться было не к чему — вводной нет, разрешено лишь изображать деятельность. Для большинства — шанс перевести дух. Для того, у кого часовая пружина жизни натянута до скрипа, — горькая пилюля. Значит, затаиться. Поискать ниточки.

Клавиши тихо клацнули: "Болезнь Кастлемана". Новостей — пусто. В 2013-м на неё смотрели в полумраке: ни кодов для международной статистики, ни ясных стандартов диагностики. Лишь годам к 2018-му благодаря одному человеку появятся критерии. Вот кого нужно отыскать — будущего архитектора лекарства. Деньги — только топливо, нужен водитель.

Алёрт отложился, поиски — вручную, ежедневно. Сегодня — снова тишина. Значит, следующий след.

— "Юрист Мосли", "известный юрист", "юрист генеральный директор", "сенатор Мосли" — поисковая строка мерцала скупым светом экрана. Ничего, что быстро легло бы в ладонь. Имя то ли встречалось, то ли ускользало, как сноска на полях чужой книги.

Бип-бип — будильник на 9:30. Наушники, оставленные в промышленном отделе нарочно, пригодились как предлог. Там старший поднял глаза от таблиц, запах кофе потеплел.

— О? Что забыл?

— Наушники вот — у стола лежали", — показал предмет — и всё стало правдоподобным.

Взгляд скользнул по пустому месту рядом.

— Где Рэйчел?

— На встрече с клиентом.

Конечно, пошла. Лёгкая тень улыбки погасла под маской делового уважения.

— "Уже к клиенту — быстро поднимается.

Старший кивнул, но в голосе звякнула зависть. Аналитиков редко берут на фронт — обычно держат за мониторами, чтобы шили таблицы до хруста пальцев. Когда же новичку стелют красную дорожку, у тех, кто карабкался по лестнице, внутри сжимается пружина. Самое время для шёпота — безопасного и плодотворного.

— Как быстро аналитик попадает на встречу?

— Зависит от MD.

— А у вас сколько ушло, старший?

— Месяца три, пожалуй.

— Это среднее?

— Трудно сказать. Но если у тебя фамилия вроде Рэйчелной — всё иначе, — усмешка получилась сухой.

Шепот сам потёк дальше, как тёплый чай:

— Её отец — партнёр в Cravath & Swaine. Среди неназванных партнёров — один из самых влиятельных….

Неплохо. Но ещё не вершина.

— Он был адвокатом Генри Киссинджера, в курсе?

— Впечатляет, — прозвучало ровно, без всплеска.

— Вот именно такой эффект и нужен им, когда её берут с собой, — старший опустил глаза в таблицу, а разговор иссяк в нужный момент.

Обратно в M\&A путь показался короче, хоть сердце стучало громче. В памяти наконец всплыло, где раньше мелькало "Мосли". Через несколько лет мир тряхнёт скандал — афера чудовищного масштаба. Список обманутых — как витрина власти: владельцы Walton Mart, медиамагнат Мёрдок, бывший госсекретарь Шульц — и среди них Генри Киссинджер. И всё это провернула гениальная мошенница лет двадцати. Как она прошла сквозь бронестекло элит? Кто-то протянул ключ — "доверие". Этим ключом открылись двери клубов, где деньги пахнут дубовыми панелями и старым коньяком. Ключ передал юрист известной фирмы.

Его звали Мосли.

Отец Рэйчел.