Деньги не пахнут

Глава 1

Бип… бип… бип….

Каждый звук — как удар в виски. Кажется, скоро сдохну.

Тело ослабло до такой степени, что пальцем не шевельнуть. Даже дыхание — не моё. Аппарат гонит в лёгкие порции воздуха, а лишь беспомощно жду следующей.

Хафф… хафф… хафф….

Кто хоть раз лежал под искусственной вентиляцией, тот поймёт, как это мерзко. Такое чувство, будто мои лёгкие держат в кулаке и сжимают всё сильнее, а ты вынужден дышать в такт бездушной машине.

"Следующая новость. О стремительном крахе Silicon Valley Bank…"

Новость показалась интересной — приоткрыл глаза, но мир передо мной распался на чёрные пятна. Кровь в роговице — вот и вся причина. По крайней мере, слух у меня в порядке.

"Вкладчики сняли рекордные 4,2 миллиарда долларов за один день…"

Ну да, Кремниевая долина в панике. Мир полон дураков, готовых разбрасывать деньги, а потом рвать их обратно.

— Чёрт…, — если бы моё тело было в порядке, сам бы успел ухватить такой кусок, кусманище прямо, а лежу беспомощным.

Щёлк — телевизор замолк. Пришёл мой "смотритель" — стажёр, что использует приёмную палату как личный лаундж. Короче, падла конченая.

— Ого, это VIP-комната? — донёсся незнакомый голос.

— Угу, — отвечает стажёр. — Этот диван, кстати, удобнее, чем койка в дежурке.

Вот же козлина, решил тёлочку трахнуть тут!

— Ещё бы было бы неудобно, двадцать четыре тысячи рублей в сутки. За год это… почти девять миллионов! Настоящий VIP.

Да, и VIP ещё жив. И даже слышит всё это.

Очень хотел бы сказать, чтобы они хотя бы вернули мне телевизор, раз уж плачу такие деньги, но трубка в горле лишила меня возможности голоса.

— Это тот самый… Платонов?

— Ага. Смотри, вон статья…

— Да ладно! В таком возрасте и почти два с половиной миллиарда рублей состояния?

— Ну, он же финансист.

Нашли, значит, в Forbes мой профиль — «40 лучших финансистов до сорока». В мире, надо сказать. Красиво написано: активы — почти два с половиной миллиарда, ну или почти четыреста восемьдесят миллионов доллоров. Да и включили меня туда только потому, что резидент Вьетнама, а не России. Да, в своё время хернёй не страдал и селиться в Лондоне не стал, а прикупил домишку в социалистическом Вьетнаме, потому все санкционные бури прошли меня мимо. Нет, подкидываю там деньжат проверенным людям и только налом, чтобы моё имя не вплыло в связи с финансированием российской армии. И надо сказать не мало было от меня поступлений на РЭБ и всякие броники. А так демонстративно дистанцируюсь от родной страны, из-за чего некоторые несознательные граждане так и норовят публично в меня плюнуть.

— И что толку? Рядом с ним никого нет, даже когда он умирает.

И тут спорить трудно. Сирота, родственников нет. Да ещё и такая официальная позиция…. А двадцать лет назад отец увёз меня в США — навстречу новой жизни. Короче, остаётся только слушать, как вьетнамец шпарит молодую вьетнамку.

— Выходит, деньги не приносят счастья?

Вот же дурак! Деньги — это не джинн из лампы и не магический артефакт. Это инструмент обмена, средство к получению измеримой ценности. Счастье же измерить нельзя, купить нельзя и обменять тоже.

— А что будет с его состоянием?

— Да куда-то пожертвует. С собой же не заберёт.

Глупости. Забрать можно. Сжечь вместе с собой, и всё. Польза от них мне мёртвому нулевая, но зато дыру в экономике на сотни миллионов вечно зелёных оставлю. И пусть попробуют меня забыть. А так-то планировал пожертвовать…. Но от их тона — словно это долг перед обществом — у меня закипает.

Взял бы, да и переписал завещание прямо сейчас: "Все активы — в наличку, и в гроб". Но в моём состоянии — максимум, что могу, это мечтать. Чёрт. Почему раньше не подумал?

Тут ничего не изменишь, всегда любил деньги. Навязчиво, болезненно. Если график активов идёт вниз, даже засыпаю с трудом, а иногда и дышать трудно. Специалист сказал:

— Ваша жизнь была слишком изменчива. Желание контролировать выражается в одержимости деньгами.

Может, он и прав. Но я-то не считал себя несчастным. И уж точно — не бедным.

— Я уже добился успеха, зачем мне дальше гнаться? — спросил тогда.

— Ответ найдёте сами. Я только проводник. Подойдёт то же время на следующей неделе?

Две сессии в неделю, по 760 рублей в час — и этот мягкий, доверительный тон. Я поверил. Как в хорошем ресторане: раз очередь стоит, значит, повар не зря хлеб ест.

Детство? Обычное. Родился в Москве в 1984 году. Отец работал в министерстве, мать — заботливая красавица. Жизнь — как первый абзац скучного сочинения. Всё изменилось в четвёртом классе. Отец, которого я редко видел, явился в школу и произнёс фразу, перевернувшую мою жизнь:

— Серёжа… мама… погибла.

Авария. Удар, как будто мир рухнул. Но скорбеть долго не пришлось — отец быстро заговорил о мечтах. Своих мечтах.

Он бросил работу, решил ринуться в бизнес — да, было время первых. Но пришёл 1997-й, кризис, дефолт и всё такое. А впереди маячил простой и страшный вопрос: "Чем кормить сына?". На рынке труда таких, как он, никто не ждал. Естественно работы не нашёл. Хватался за всё и в итоге вышел на старого коллегу, который много лет назад перебрался в Кремниевую долину…, и мы переехали в США, в Калифорнию, по приглашению того самого знакомца.

— У России нет будущего. Приезжайте сюда, это рай! — сказал ему как-то за рюмкой виски он, щурясь от удовольствия.

Отец недолго колебался. В Кремниевой долине… там казалось, сама судьба шептала: "Ты всё ещё можешь исполнить свою мечту".

Он ухватился за эту возможность обеими руками.

— Поверь мне, Серёга! — подзадоривал его коллега. — Я всё для тебя уже подготовил.

Если бы это была мелодрама, отец, наверное, поверил бы в пустые обещания, а потом остался у разбитого корыта. Но на этот раз слова не расходились с делом. У коллеги действительно имелись полезные связи, инвесторы проявили живой интерес, и дела у отца какое-то время шли в гору.

Мы даже переехали в просторный дом, с окнами на тихую улочку, где по утрам можно было услышать, как газонокосилки жужжат в соседних дворах.

Но в 2000 году грянуло — лопнул пузырь доткомов.

Папа успел заработать на этом пузыре, но, когда он с хлопком сдулся, инвесторы в панике захлопнули кошельки. Нового раунда финансирования не было, и компанию пришлось продавать. Продали дёшево, но, по правде, её цена и так была надутой.

Тем не менее, денег хватило, чтобы купить маленькую прачечную и уютный дом в тихом городке в Пенсильвании. Здесь, говорили, было проще получить гражданство.

Материально мы не бедствовали, но отец… он словно потерял себя.

— Если бы я только остался в министерстве…, — иногда говорил он, глядя в одну точку.

В родной деревне в Сибири (теперь это можно было бы с чистой совестью назвать "богом забытой глушью") его называли богом целованным, вырвавшимся из маленького села. А теперь этот "отмеченный богом" стоял за стойкой прачечной в чужой стране. Он хмурел всё чаще. И, то ли от стресса, то ли от злой иронии судьбы, врачи поставили ему диагноз — рак. Через год его не стало.

В завещании он оставил лишь одно:

— Стань врачом. Обязательно.

Будем откровенными, уже тогда стал человеком, который смотрит на жизнь через призму цифр.

— Какая у них зарплата? — спросил однажды, и отец промолчал, только посмотрел как-то грустно.

Подростковые годы прожил, скатываясь с вершины: сын работника министерства — сын безработного — сирота в девятнадцать, да ещё в чужой стране. Тогда думал: "А если бы у нас было больше денег, разве всё сложилось бы так плохо?"

Стабильность профессии врача казалась привлекательной.

— Если пластическая хирургия, то согласен, — отшутился как-то, но в итоге сдержал слово. В колледже учился, как одержимый, поступил в престижный медвуз. Толстенные, как кирпичи, учебники по анатомии глотал без особого удовольствия, но без сожалений.

Так было до первой практики.

— Почему вы вообще хотите быть врачами? — спросил пожилой доктор с уставшими глазами.

— Ну… престиж, хорошие деньги….

— Престиж? — он рассмеялся глухо. — Кто теперь уважает врачей? Либо недолечил — и на тебя заведут дело, либо перелечил — и снова виноват.

И вот так начал слышать всё больше циничных шуток от старших коллег:

— Сейчас врач — это не лечащий, а бумажный червь. Большую часть времени мы тратим на отчёты. Пациент, который не приносит прибыль, койку не получит.

Через пару месяцев я сам стал свидетелем нелепиц:

— Вы хотите поставить стент 89-летнему старику?

— Он этого хочет, и мы обязаны.

— Но он не понимает…

— Переубеждать — нарушение его прав.

Реальная власть принадлежала не врачам, а управляющему в дорогом костюме, который считал прибыль важнее диагноза.

Мне казалось, что ошибся. Но потом пришёл 2009-й. Мировой кризис. И новость: Goldman Sachs выплатил своим топам 240 миллионов долларов бонусов. Все были в ярости. А я… я понял, куда мне надо.

— Даже если мир рушится, в центре бури тихо, — подумал тогда цинично.

Совесть? Справедливость? Пусть ими занимаются другие. Я хотел твёрдую землю под ногами.

В 2013-м оказался на Уолл-стрит. И да, свои деньги заработал в пиндосии. А теперь прикиньте цинизм ситуации, что их деньги шли на защиту тех, кто убивал их марионеток.

Компания, куда устроился, называлась Goldman Sachs.

Да, да, именно тот самый Goldman Sachs, что, не моргнув глазом, раздавал своим верхушкам мешки денег в виде бонусов, будто в мире не случилось никакого кризиса. Им было плевать на газеты, на телевидение, на то, что о них думает публика. Всё это — суета для бедных.

В кулуарах их называли чуть ли не дьяволом в дорогом костюме — одним из главных виновников финансового обвала. Но я-то видел другое: машину, которая продолжала работать, когда вокруг всё рушилось, и делала это с хищной грацией.

И вот тогда, наконец почувствовал, что попал в нужное место. Словно всю жизнь плыл впотьмах, а тут вышел на палубу огромного лайнера, который идёт против шторма, и понял — тут тепло, сухо и надёжно.

Вот тогда-то жизнь и начала становиться по-настоящему интересной.

Чем же занимается Goldman Sachs?

Большинство людей думают: "Ну, это, наверное, контора, которая торгует ценными бумагами". Кто-то уточняет: "Они ведь выпускают акции и облигации, гоняют их по бирже, да?

Нет. Всё это — мимо.

Goldman — это не брокерская лавочка, а инвестиционный банк. Проще говоря, это банк не для бабушки с сберкнижкой, а для корпораций, фондов и крупных инвесторов.

И вот тут у людей начинается ступор:

— А чем, простите, занимается банк, которому нельзя просто прийти и положить на счёт пару тысяч?

Ответ в двух словах не дашь. Тут всё хитрее. Наши клиенты не приходят к нам с мешками наличных, как в обычный банк. Они приходят с идеями, планами, проектами — и, главное, с деньгами, которые нужно пустить в дело так, чтобы они приумножились.

В любом случае…. Когда только пришёл в **Goldman Sachs**, понятия не имел, чем эта махина вообще занимается.

Честно говоря, даже после десятинедельной стажировки — пусто в голове. Полгода работы — и всё так же. Ноль.

Как так? Как можно полгода работать в компании и не понимать, чем она живёт?

Очень просто. Потому что не был в прямом смысле человеком — а был рабом.

Представьте себе галеру — древний корабль, в чреве которого, в тёмном, душном трюме, сидят рабы и гребут. Они не видят ни горизонта, ни капитана, ни того, что за груз наверху. Они просто тянут весло день за днём, ночь за ночью, в запахе пота и смолы, под ритм барабана, пока руки не перестают их слушаться.

Я был одним из таких рабов. Только моё весло называлось Excel.

В инвестиционных банках есть целая каста "гребцов Excel" — людей, которые с восьми утра до четырёх утра следующего дня штампуют одну таблицу за другой.

Десятки графиков, расчётов, сводок. Клиент смотрит на этот шедевр пять секунд, иногда меньше, кивает и… выбрасывает в корзину. И это нормально — ведь всегда найдутся новые гребцы, готовые налепить свежие таблицы.

Я был выбран в этот стройный ряд безымянных гребцов. Так и сделал первый шаг на Уолл-стрит. Смешно, не правда ли?

Зато по документам значился ажно "аналитиком". Звучит гордо, правда? На деле — всё то же весло на галере.

И с первых же дней понял: у меня впереди испытание.

В инвестиционных банках каждый аналитик подписывает двухлетний контракт. По его истечении лишь горстка счастливчиков получает повышение и возможность подняться наверх, на палубу, к "команде".

Но и там расслабляться нельзя. На палубе начинается совсем другая война — под ковром, с улыбками на лицах и ножами в руках. Мир, где выживает сильнейший, а десять процентов худших безжалостно вышвыривают за борт.

Только те, кто выдержат эту мясорубку, могут рассчитывать на повышение — до вице-президента, управляющего директора или, в редчайших случаях, до руководителя всего направления.

Для русского выжить здесь особенно трудно.

Это не открытый нацизм, нет — просто тихая, липкая предвзятость, которую никто не признаёт, но все чувствуют. Так что корни моей помощи родной армии росли ещё оттуда.

Каждый раз, стоило им увидеть орусые волосы и голцбые глаза, начинался один и тот же спектакль.

— Квант? Ай-тишник? — прищуривались они, словно угадывали моё предназначение по цвету прядей.

Для среднестатистического американца русский — это инженер, математик, учёный или компьютерный гений. Да, мол, с цифрами он на "ты", но вот упорства, лидерских задатков и врождённой жилки авантюриста у него нет.

А значит, и поручать таким серьёзные проекты не стоит. Слишком уж они тихие, покладистые.

А если тебе не дают слова — у тебя нет шансов подняться.

Вот почему среди новичков русских хватает, а вот среди руководителей — ни одного.

Это и есть тот самый "стеклянный потолок".

Сначала и не подозревал, что он существует. Сидел себе в углу, штамповал таблицы Excel, гордился тем, как аккуратно и упорно всё делаю. Но месяца через шесть до меня дошло — если продолжу в том же духе, пропаду.

Вся "лестница", ведущая на палубу, была окружена сплошь Мистерами и джентльменами. Даже каких-нибудь итальянцев и то было мало. А я… застрял в темноватом углу, вдали от трапа.

И тогда решил: хватит! Надо превратить свой "недостаток" в козырь.

И тут мне подвернулось идеальное направление.

Бум на IPO биотехнологических компаний — продлится ли он в следующем году?

Резкий рост сделок слияний и поглощений в фармацевтике — лишь начало!

Как новые правила одобрения FDA меняют рынок лекарств?

Биотехнологии и фармацевтика занимают на рынке особое место. Тут речь идёт о человеческой жизни, а значит, государство вмешивается во всё — от разработки до продажи.

Лидерские качества, которыми, как считают, природа наделила только европейцев? Здесь они ничего не решают. Здесь главное — особые знания.

Медицинские.

А уж про русских в медицине в Америке ходят легенды! Хоть и гнобят их нещадно. Своих врачей девать некуда, а тут ещё конкуренты всякие. Но дело не в этом, просто тут мне повезло: у меня за плечами было медицинское образование.

"Вот оно!" — подумал почти сразу и перестал грести. Вместо весла взял в руки штурвал.

И тут же начал подогревать интерес к себе:

— Я закончил медицинский вуз.

— У нас, в стране, стать врачом — непростой выбор.

— Знаете, что нас издавна называют "люди в белых халатах"?

В общем, любую лабуду, лишь бы на меня обратили вниманеи. Одним словом, ловко использовал их же стереотипы, своё образование и даже культурные ассоциации, чтобы получить назначение на медицинский проект. И это сработало — так и вырвался из рабства Excel.

Но стоило подняться наверх, как мир вдруг стал другим.

И тут-то и понял:

— Да они тоже просто пехота…

Выяснилось, что инвестиционные банки — всего лишь посредники, которые пляшут под дудку клиентов.

А настоящие хозяева на Уолл-стрит — это хедж-фонды.

Они оперировали такими астрономическими суммами, что могли в одиночку обрушить целую корпорацию или поколебать экономику государства.

Если уж забираться на борт корабля, так почему бы не выбрать самый огромный и самый быстрый из всех?

— Перевожусь, — решил в тот момент без колебаний.

И вот, воспользовавшись репутацией "русского доктора", оказался в числе избранных сотрудников одного из двадцати крупнейших хедж-фондов мира.

Правда, вскоре стало ясно: это не уютная гавань, а настоящая гладиаторская арена, где выживает не сильнейший, а тот, у кого есть козырь в рукаве.

— Этот парень закончил мединститут, — представляли меня новым коллегам. — А вот у того доктора наук — молекулярная биология. Оба работают с биотехом и фармой.

— Ну? — Менеджер фонда прищурился, словно прицеливаясь. — Докажете свою ценность за полгода?

Игра началась в первый же день.

Хедж-фонды — это машины, выжимающие из сотрудников максимум. Здесь нет места дублированию функций: двух людей с одинаковыми навыками просто не держат. Чтобы остаться в строю, нужна собственная, уникальная стратегия — то, что мы называли "преимуществом".

Мое "полугодовое испытание" началось.

Вы когда-нибудь задумывались, что вообще значит "играть" на акциях биотехнологических компаний? Если объяснить на пальцах — всё сводится к тому, что некая фирма создает новый препарат для лечения определённой болезни и стучится в двери FDA, добиваясь права продать его на рынке.

Одобрят? Препарат выходит в аптеки, компания купается в прибылях, а инвесторы — в шампанском.

Откажут? Всё летит к чертям: проект сворачивают, миллионы, а то и миллиарды долларов сгорают, словно спички в костре.

Это игра по принципу "пан или пропал", где ставки измеряются сотнями миллиардов долларов. Неудивительно, что гиганты фармацевтики с опаской лезут в ранние стадии разработки: один неверный шаг — и их годовой отчет превращается в список убытков, а акции пикируют вниз.

Вот и выходят на сцену маленькие, но дерзкие биотех-компании. У них нет громких имен, зато есть свобода рисковать — и зачастую им нечего терять. На рынке таких "вундеркиндов" больше, чем можно себе представить: фирмы, которые либо выкупают патенты на перспективные лекарства, либо сами доводят их до ума и испытывают на пациентах.

Это и есть клинические исследования. А они стоят как крыло от космического корабля: в среднем около 2 миллиарда долларов. Лекарства от рака? Готовьтесь умножить эту цифру минимум на два.

Понятно, что таких сумм у маленьких игроков нет. Поэтому каждое их клиническое испытание превращается в шоу для инвесторов: громкие пресс-релизы, яркие заголовки — всё, чтобы привлечь деньги в проект.

И вот тут начинается самое интересное — азартная гонка на миллиарды.

Фаза 1: от двадцати до восьмидесяти добровольцев.

Инвесторы присматриваются, ставки ещё осторожные.

Фаза 2: сотня, а то и триста пациентов.

Данные копятся, уверенность растёт, а вместе с ней и объёмы ставок. На этом этапе крупные фармкорпорации начинают приглядываться к фаворитам: заключают партнёрства, покупают права на продажу, а иногда и с потрохами выкупают всю фирму.

Фаза 3: уже сотни и тысячи пациентов.

И вот тут ставки становятся по-настоящему безумными, как снежный ком, катящийся с горы — всё больше, быстрее и тяжелее.

Хедж-фонды и крупные инвестфонды тоже играли в эту лотерею, делая ставки на то, что маленькая биотехнологическая фирмочка окажется лакомым кусочком и её проглотит какой-нибудь фармацевтический гигант.

В этот момент по рынку начинали гулять огромные деньги. Все замолкали, глотая сухой ком в горле, и ждали главного — вердикта FDA.

Даст ли ведомство зелёный свет?

Но никто в мире не мог сказать наверняка. Даже врачи.

Человеческий организм — машина настолько сложная, что малюсенькая молекула способна вызвать реакцию, о которой не догадался бы и самый умный академик.

Моим козырем до сих пор было медицинское образование. С ним мог рассуждать примерно так: "Если побочка грозит жизнью, регуляторы будут придираться куда строже".

В Goldman это работало. Они ведь были всего лишь посредниками — получили хороший результат, прекрасно, нет — тоже не беда. Даже если всё пойдёт прахом, они свои комиссионные всё равно положат в карман.

А вот в хедж-фонде всё было иначе. Здесь ставки делали на сам результат, и ошибиться было нельзя. Надо было выжать из себя всё, чтобы предугадать будущее.

— Как же мне вытащить своё преимущество…, — день за днём ломал себе голову, пока однажды не случилось странное.

В очередную бессонную ночь отключился прямо за столом, а проснувшись, обнаружил, что вокруг кромешная тьма. На горе бумаг лежала папка, и она… светилась зеленоватым, как фосфор.

— У меня что, витаминов не хватает? — буркнул тихо, плеснув себе в лицо ледяной водой.

Но вернувшись, увидел: нет, не мерещится.

Я раскрыл эти два сияющих тома.

Селексипаг. Сугаммадекс.

Оба препарата были на финишной прямой — третья фаза клинических испытаний. На этом этапе уже почти всё ясно: лекарство работает. Но всегда остаётся "но" — побочные эффекты. И главный вопрос: сочтёт ли FDA их допустимыми?

С первым всё было туманно. Лекарство для лечения лёгочной гипертензии, основанное на действии простациклина. Аналогов не было — ориентироваться не на что.

Второе… ещё скучнее. Средство, чтобы снимать последствия анестезии. Его уже трижды заворачивали, но фирма переделала протокол и подала заявку снова. Отложил в сторону без интереса.

Прошло пару недель. И тут ленты новостей выдали:

FDA одобрило Uptravi (Selexipag). Сугаммадекс получил добро.

Две папки, два попадания. Как из рогатки в центр мишени.

Это было похоже на чудо. И пусть кто-то назвал бы это совпадением — я был в таком отчаянии, что ждал именно чуда, а не банальной удачи.

— Попробуем ещё, — сказал тогда себе.

Собрал новую стопку документов, снова оставил их на столе в темноте. Но… тишина. Ни малейшего свечения.

Сдаваться? Нет. Чудо не обязано случаться каждый день.

Вечер за вечером я перебирал бумаги, как карточный шулер колоду, и ждал знака. И он пришёл. Сначала загорелась папка с препаратом Zepatier от хронического гепатита C. Потом — с противоэпилептическим Бривиактом.

Опять два попадания.

Теперь уже точно знал: это не игра случая. Здесь было правило. Сопоставив все случаи, перебрав десятки факторов, я вывел закономерность.

— Принцип Парето, — пробормотал себе под нос.

Знаете, то самое правило 80 на 20: когда львиная доля результата зависит от малого числа ключевых факторов.

В спорте говорят: двадцать процентов игроков забивают восемьдесят процентов голов. На фондовом рынке — та же история: двадцать процентов компаний приносят львиную долю всего богатства.

Те самые зелёные папки на моём столе означали, что как-то смог отобрать лучшие двадцать процентов препаратов, дошедших до третьей фазы клинических испытаний и уже подавших заявки в FDA.

Честно говоря, и сам не знал, что у меня есть такой дар.

— Ну, было бы странно, если бы знал, — усмехался про себя.

Способность и правда какая-то диковатая, будто предки, пожалев, опустили ко мне ложку, типа поворёжка, привязанную к спасательному кругу, и сказали: "Ешь, сынок". Чудаковатое, но приятное чудо…. И тогда решил просто не задавать лишних вопросов. Главное, чтобы оно продолжалось.

И чудо продолжалось.

С этого момента, естественно, рванул вверх. Обошёл двух конкурентов, а через пару месяцев уже сидел в кресле управляющего портфелем.

— Платонов, ты опять сделал 2,7 миллиарда всего одним движением?

— Премьер-министр в таком возрасте? Не прошло и двух лет!

— Говорят, твои активы теперь на три триллиона рублей….

На самом деле суммы в долларах, просто так тихо проявлял свой национализм.

Мой портфель действительно подбирался примерно к двумстам тридцати миллиардов рублей. А поскольку забирал себе двадцать процентов прибыли, то каждая удачная ставка приносила мне десятки, а иногда и сотни миллионов.

Разумеется, это вызывало зависть. Появились и "доброжелатели":

— Мы из ФБР, получили сигнал, что вы, господин Платонов, торгуете с инсайдом….

— А как вы думаете, реально ли зарабатывать столько каждый раз?

Пришлось иногда делать вид, что ошибаюсь, — ставить на "проигрышных лошадей", чтобы мой процент побед выглядел правдоподобнее. На доходах это почти не сказывалось — те самые лучшие двадцать процентов всегда попадали точно в цель.

Главное было вот что: не собирался рисковать. А если вдруг ошибусь? Ну и что? Это не мои деньги — это капитал инвесторов. Если проигрываю — убытки их. А вот когда выигрываю — прибыль моя. Ну, и они в шоколаде тогда тоже.

Разве это не та самая спокойная жизнь, о которой так мечтал?

Но именно тогда началось странное. Стал регулярно ходить к психиатрам.

— Каждый раз, когда снимаю деньги, сердце колотится, как бешеное. Вчера купил машину, а внутри будто кусок меня вырезали.

Реально, физически не мог тратить деньги. Каждый раз, когда это делал, накатывало жгучее беспокойство. Стоило графику активов чуть просесть — температура тела падала. Передавал наличные — руки и ноги холодели, как у покойника.

Почему? У меня уже десятки миллиардов рублей. Хватит жить на широкую ногу до конца дней. Но каждое расходование вызывало тревогу, почти физическую.

— Найдите то, чего вы по-настоящему хотите, — говорил психиатр. — Прислушайтесь к внутреннему голосу.

Ерунда. Это не какая-то там "пустота", про которую любят рассуждать успешные люди. Думаете, мне будет скучно, если буду выигрывать каждый день? Это жалкие отговорки неудачников. Скучать некогда, когда в кровь постоянно вливается свежий дофамин.

Что ни говори, был по-настоящему счастлив. Каждый день на Уолл-стрит был моим праздником. Даже если бы мне дали шанс прожить всё заново, то ничего не изменил.

Когда сказал это специалисту, он лишь натянуто улыбнулся:

— Как я уже говорил, ответ придётся искать самому.

Я порвал с ним и пошёл к другому врачу. Но все они повторяли одно и то же. Видать одни и те же книжки читали, никакого творческого начала….

Ни один из них не дал мне внятного ответа. Все, как сговорились, повторяли одно и то же:

— Никто не подскажет вам, в чём дело. Разберитесь сами.

Но деньги брать не забывали, а лечиться должен был сам. Обошёл, кажется, всех сколько-нибудь известных психиатров Нью-Йорка. От модных специалистов в стеклянных кабинетах на Пятой авеню до старых, седых докторов в прокуренных кабинетах на окраинах. Но причину этой странной, липкой тревожности так и не нашли.

И вот однажды….

— Что за чёрт?.. — пробормотал, рассматривая своё отражение в зеркале.

На шее, чуть сбоку, будто из-под кожи вылез чужак, появилась маленькая плотная шишка.