Чужак в чужой стране

Глава 30

Первая смешанная партия колонистов достигла Марса; шестеро из семнадцати выживших, оставшихся от двадцати трех первых переселенцев, вернулись на Землю. Будущих колонистов тренировали в Перу на высоте шестнадцати тысяч футов. Президент Аргентины бежал как-то ночью в Монтевидео, прихватив с собой два чемодана; новый президент потребовал от Высшего Суда решения об экстрадиции старого или хотя бы его двух чемоданов. Последний молебен о душе почившей в бозе Агнес Дуглас был отслужен в Национальном кафедральном соборе в узком кругу - присутствовали всего лишь две тысячи человек; комментаторы одобрительно отозвались о мужестве, с которым Генеральный секретарь переносил свою тяжелую утрату. Трехлетка по кличке «Инфляция» с грузом в сто двадцать шесть фунтов одержала победу на Кентуккийском дерби. Двое гостей колонии Эйротель, Луисвилль, умерли во плоти - один по собственному желанию, другой - от инфаркта.

Подпольное издание неавторизованной биографии «Дьявол и преподобный Фостер» наводнило территорию Соединенных Штатов; уже к ночи все экземпляры были сожжены, набор рассыпан, наряду с этим пострадали шаттлы, недвижимость, плюс имели место увечья, побои и нападения. Шли слухи, что в Британском музее сохранился экземпляр первого издания (слухи не подтвердились), а в библиотеке Ватикана - другой (верно, но его выдавали только католическим ученым-церковникам)…

В легислатуру Теннесси был внесен билль, требовавший приравнять число «пи» к трем. Билль был разработан Комиссией по образованию и общественной морали, благополучно прошел нижнюю палату и столь же благополучно скончался в верхней. Межцерковная фундаменталистская группа открыла свой офис в Ван-Бьюрене, штат Арканзас, чтобы собрать средства для посылки миссионеров к марсианам. Доктор Харшоу сделал пожертвование, но отправил его за подписью своего друга (с приложением адреса) - редактора журнала «Новый гуманист» и отпетого атеиста.

Других поводов веселиться у Джубала не было - слишком уж много поступило новостей о Майке. Джубал дорожил приездами Майка и Джилл и очень интересовался прогрессом Майка, особенно после того, как тот сумел развить в себе чувство юмора. Но теперь они редко приезжали домой, так что Джубал был плохо осведомлен о последних событиях.

Джубала не слишком взволновал факт изгнания Майка из Союза теологических семинарий, когда за ним гналась толпа разъяренных теологов, часть которых была в бешенстве потому, что верила в Бога, другая - потому, что нет, но все единодушно ненавидели «Человека с Марса». Джубал считал, что всего, что может приключиться с теологом, исключая колесование, они полностью заслуживают. А для мальчика любой опыт полезен - в следующий раз не будет валять дурака.

Не встревожило его и то, что Майк (с помощью Дугласа) записался под чужим именем в вооруженные силы Федерации. Он был уверен, что ни один сержант не в силах доставить Майку большие неприятности, а то, что может произойти с войсками Федерации, Джубала не слишком волновало - непримиримый старый реакционер Джубал сжег свое свидетельство о почетной отставке и все, что к нему полагалось, в тот день, когда у Соединенных Штатов было отнято право иметь собственные войска.

Джубала удивило лишь то, как мало скандалов учинил Майк в бытность свою «рядовым Джонсом», и то, как долго продержался в армии, - почти целых три недели. Майк увенчал свою воинскую карьеру тем, что захватил целиком все время, предназначенное для ответов на вопросы после одной из лекций, и посвятил его проповеди насчет бесполезности применения силы (с комментариями на тему о желательности сократить численность населения Земли с помощью каннибализма), а затем предложил себя в качестве подопытного кролика для испытания любого оружия с целью доказать, что оно не только бесполезно, но вообще не нужно, если направлено против человека, владеющего самодисциплиной.

Предложения Майка не приняли, а его самого просто вышвырнули вон. Дуглас разрешил Джубалу просмотреть суперсекретный доклад, предназначенный лишь для прочтения и имеющий порядковый номер «один» из трех напечатанных копий, предупредив Джубала, что никто, даже начальник штаба, не знает, что «рядовой Джонс» - «Человек с Марса». Джубал просмотрел докладные, очень противоречивые, повествовавшие о том, что произошло во время тренировки «Джонса» с разными типами вооружения. Самым удивительным для Джубала было то, что некоторые свидетели имели мужество клятвенно утверждать, что собственными глазами видели, будто оружие исчезло.

Самый последний параграф Джубал прочел особенно внимательно. «Заключение: данный субъект является природным гипнотизером, и его можно было бы с пользой задействовать в разведке, а для любых боевых подразделений он решительно непригоден. Его ничтожный коэффициент умственного развития (кретин), низкая степень профессиональной пригодности и параноидальные тенденции (мания величия) делают практически невозможным использование таланта, проявляющегося иногда у врожденных идиотов. Демобилизовать за полной непригодностью без пенсиона и льгот».

Под конец Майку все же удалось позабавиться. На параде, в последний день его пребывания в армии, когда взвод проходил мимо начальства, командующий генерал и его свита оказались до колен завалены тем буколическим вторичным продуктом, который так хорошо известен каждому солдату, но весьма редок на смотровых плацах. Продукт исчез, не оставив ничего, кроме вони и веры в массовый гипноз. Джубал решил, что в организации розыгрышей у Майка явно появился дурной вкус, но потом вспомнил инцидент в медицинской школе, где принимали участие труп и декан… Джубал, к счастью, тогда был в резиновых перчатках… Повезло!

Джубал пришел в восторг от бесславной военной карьеры Майка еще и по той причине, что Джилл провела это время дома. Когда Майк, наконец, вернулся, он, по-видимому, нисколько не был огорчен долгой разлукой. Он даже похвастал Джубалу, что исполнил желание Джилл и никого не услал в никуда… Так… несколько неорганических предметов… Хотя, по мнению Майка, Земля могла бы стать куда лучшим местом, если бы у Джилл не было такой слабости. Джубал спорить не стал. У него самого был длинный список, озаглавленный «Чтоб они сдохли!»

Уникальные способы взросления Майка были весьма эффективны - еще бы - Майк сам был уникум! Но его последняя выходка… «Преподобный доктор Валентайн М. Смит, бакалавр искусств, доктор богословия, доктор философии, основатель и пастырь Церкви Всех Миров, инкорпорейтед». Боже! Плохо было уже то, что мальчишка решил стать святым болваном вместо того, чтобы, как и следовало джентльмену, оставить чужие души в покое! Но эти полуфальшивые дипломы… Джубала просто тошнило.

Самое скверное то, что Майк заявил, будто развил свою идею из какого-то случайного высказывания самого Джубала о церкви и ее истинных обязанностях. Джубал допускал, что мог сболтнуть нечто подобное, хотя и не помнил ровным счетом ничего такого.

Майк не распространялся о своих планах. За несколько месяцев, проведенных в захудалом бедном провинциальном колледже, принадлежавшем какой-то секте, он получил степень бакалавра, присужденную после экзамена, а также по просьбе, обращенной к духовному руководству, был рукоположен в ту же самую нелепую секту. Его докторская диссертация насчет сравнительной характеристики религий, бывшая чудом учености, но не содержащая ровным счетом никаких выводов, принесла ему звание доктора богословия, по времени совпавшее с пожертвованием (анонимным) все тому же полуголодному колледжу; вторая докторская степень (гонорис кауза[55]) за «вклад в межпланетные познания» была получена от университета, которому стоило быть поосторожнее, когда Майк намекнул, что такова его цена за выступление на конференции по изучению проблем Солнечной Системы. «Человек с Марса» отказал всем - от Калтекса[56] до института Кайзера Вильгельма. Не клюнуть на такую наживку Гарвард не мог.

«Что ж, теперь лица у них наверняка приобрели малиновый цвет университетского знамени», - злорадно подумал Джубал. Майк провел несколько недель помощником капеллана в церквушке своей занюханной альма-матер, а затем порвал с сектой, впав в ересь и основав свою собственную Церковь. Она была абсолютно кошерная, с юридической точки зрения придраться к ней было невозможно, и она оказалась не менее достойной, если учитывать прецеденты, нежели церковь самого Мартина Лютера… при этом она пахла так же дурно, как помойное ведро, которое не выносили уже целую неделю.

От противного дневного сна Джубала пробудила Мириам.

- Босс, к нам гости.

Поглядев вверх, Джубал увидел готовящееся к посадке такси.

- Ларри, давай винтовку, я поклялся пристрелить любого идиота, который сядет на мои розовые кусты.

- Она садится на траву, босс!

- Пусть сделает еще круг, мы собьем его при следующем заходе.

- Похоже, это Бен Какстон.

- Так оно и есть! Привет, Бен! Что будете пить?

- Ничего не буду, уважаемый специалист по дурному влиянию! Просто мне надо поговорить с вами, Джубал.

- По-моему, вы это уже делаете. Доркас, принеси Бену стакан теплого молочка. Он тяжко болен.

- Только соды поменьше, - внес поправку Бен, - и еще молочную бутылку с тремя «ямочками»[57]. Разговор будет сугубо личный, Джубал.

- Ладно, тогда пошли ко мне в кабинет, хотя если вам удастся хоть что-то утаить от этих девиц, то придется поделиться со мной вашим опытом.

После того как Бен кончил здороваться (в трех случаях антисанитарным методом) с членами семьи, они тихонько скрылись наверху.

Бен вдруг воскликнул:

- Что за чертовщина! Заблудился я что-ли?!

- Просто вы еще не видели нашего нового крыла. Две спальни и еще ванная комната внизу, моя галерея наверху.

- Да у вас тут и без того статуй на целое кладбище!

- Ради Бога, Бен! «Статуи» - это помершие политики. А здесь скульптуры. Будьте добры, говорить о них почтительно, иначе я озверею. Здесь собраны точные копии многих великих скульптур, сотворенных во все времена на нашем мерзком шарике.

- Ну знаете! Эту жуткую уродину я уже видел у вас… но когда вы раздобыли весь остальной металлический балласт?

Джубал обратился к копии «Прекрасной Омиер»:

- Не слушай его, ma petite chere[58], он просто варвар, что он понимает! - Он дотронулся ладонью до ее прекрасной, разрушенной временем щеки, а затем нежно погладил пустую опавшую грудь. - Я-то понимаю, каково тебе… но ждать осталось недолго… потерпи еще немного, моя красавица. - Джубал повернулся к Какстону и сказал деловито: - Бен, вам придется подождать, пока я стану обучать вас тому, как надо любоваться скульптурой. Вы были грубы с этой дамой. Я этого так не оставлю.

Что? Не валяйте дурака, Джубал. Вы сами хамите дамам, причем живым… и, по меньшей мере, раз десять в день!

Джубал крикнул:

- Анни! Наверх! И надень свою тогу!

- Знаете, я бы не стал грубить старухе, которая позировала для этой… Чего я никак не пойму, так это того, что так называемый художник имел наглость изобразить чью-то прабабушку в такой позе… и каким испорченным вкусом надо обладать, чтобы поставить ее в своем доме!

Вошла Анни, одетая в тогу. Джубал сказал:

- Анни, я когда-нибудь был груб с тобой? Или с другими девочками?

- Вы требуете, чтобы я высказала свое мнение?

- Именно так. Ты же не в суде.

- Вы никогда не были грубы с кем-нибудь из нас, Джубал.

- Ты когда-либо слышала, чтобы я нахамил леди?

- Я видела вас преднамеренно грубо разговаривающим с женщинами. Я никогда не видела, чтобы вы хамили леди.

- Еще одно твое мнение. Что ты думаешь об этой бронзе?

Анни взглянула на шедевр Родена и медленно произнесла:

- Когда я впервые увидела ее, мне стало страшно. Но потом я пришла к заключению, что, может быть, это самая прекрасная вещь из всех, когда-либо виденных мной.

- Спасибо. Это все.

Она ушла.

- Будете спорить, Бен?

- Что? Да если я когда-нибудь позволю себе вступить в спор с Анни, значит я совсем ополоумел. И все равно этого я не грокк.

- Внемлите мне, Бен. Увидеть, что девушка хороша, может всякий. Художник же способен взглянуть на хорошенькую девушку и увидеть, какой она будет в старости. Хороший художник способен взглянуть на старуху и понять, какой она была в молодости. Великий художник в состоянии поглядеть на старуху, сделать ее точный портрет… и заставить зрителя почувствовать, какой очаровательной девушкой она когда-то была… Больше того, он может заставить любого человека, даже с чувствами на уровне армадилла[59], ощутить, что прекрасная юная девушка все еще живет, заключенная в эту разрушающуюся плоть. Он сможет передать вам незаметную и бесконечную трагедию того, что нет на свете девушки, которая в душе стала бы старше восемнадцати, безотносительно к тому, что с ней сделало безжалостное время. Взгляните на нее, Бен. Ни мне, ни вам не страшно постареть… но для них старость - синоним ужаса… Взгляните на нее!

Бен смотрел. Наконец Джубал грубо сказал:

- Ладно, утрите сопли. Садитесь.

- Нет, - ответил Бен, - а что вы скажете об этой? Я вижу, что это девушка. Но зачем понадобилось делать из нее крендель?

Джубал взглянул на копию «Кариатиды, рухнувшей под тяжестью камня».

- Я и не ожидал, что вы оцените тяжесть, которая делает эту фигуру чем-то гораздо большим, чем крендель, но, надеюсь, сможете оценить высказывание самого Родена. Что чувствуют люди, глядя на распятие?

- Вы же знаете, я не шляюсь по церквам.

- И все же вам должно быть известно, что изображения распятия обычно отвратительны, а те, что в церквах - особенно ужасны… кровь как кетчуп, бывший плотник, которого превратили чуть ли не в педика… каким он, конечно, не был. А был он крепким парнем, мускулистым и здоровым. Но для большинства людей плохое изображение ничуть не менее действенно, чем хорошее. Они не видят дефектов. Они видят символ, который воздействует на их глубочайшие эмоции. Этот символ напоминает им об агонии и самопожертвовании Бога.

- Джубал, я был уверен, что вы - нехристь!

- Разве из-за этого я должен быть слеп и глух к человеческим чувствам? Самое дешевое гипсовое распятие может пробудить в человеческом сердце эмоции столь могучие, что ради них он пойдет на смерть. Степень артистичности, с которой выполнено изображение, в данном случае роли не играет. А здесь перед нами другой эмоциональный символ, но изваянный с потрясающим артистизмом. Бен, на протяжении трех тысяч лет архитекторы строили здания с колоннами в виде женских фигур. И только Роден наконец показал, что эта работа слишком тяжела для девушки. Он не стал орать: «Слушайте, вы, подонки, если вам так приспичило, то возьмите мужика покрепче!» Нет, он показал это. Бедная маленькая кариатида рухнула под ношей. Она хорошая девочка - посмотрите на ее лицо. Серьезное, несчастное, так как она не выполнила свой долг, но при этом никого не винит… даже богов… и еще пытается вновь поднять свою ношу, хотя та и погребла ее под собой.

Но она нечто большее, чем высокое искусство, ниспровергающее низкое. Она символ всех женщин, которым когда-либо приходилось тащить неподъемную тяжесть. И не только женщин - это символ всех женщин и всех мужчин, влачивших свою жизнь мужественно и без жалоб, пока не пришло время рухнуть под своим бременем. Это мужество, Бен, мужество и победа.

- Победа?

- Победа в поражении - что может быть выше этого? Она не сдалась, Бен, она все еще пытается поднять согнувший ее камень. Она - это отец семьи, который продолжает работать, чтобы принести домой хотя бы еще одну зарплату, хотя рак уже выел его внутренности; это двенадцатилетняя девочка, которая воспитывает своих братишек, потому что ее мама «ушла на небо»; это телефонистка, которая не покинула свой пост, хотя дым уже душит ее, а пламя отрезало путь к спасению; это неизвестные герои, которые заведомо не могли победить, но не сдались. Пойдем. Отдайте ей, проходя мимо, салют, и пойдем, посмотрим мою «Русалочку».

Бен понял его буквально. Джубал ничего не сказал.

- А вот эту, - произнес он, - мне Майк не дарил. Я ему даже не говорил, почему приобрел ее… и без того ясно, что это одна из самых очаровательных композиций, сотворенных глазом и рукой человека.

- Эту мне объяснять не надо - она миленькая.

- Что, видимо, должно служить оправданием ее существования, наравне с козлятами и бабочками… Я вкладываю в нее нечто гораздо большее. Она же не вполне русалка, видите? Но она и не человек. Она сидит на земле, она решила остаться на ней… и вечно смотрит на море, безмерно тоскуя о том, от чего отказалась. Вы знаете эту сказку?

- Ганс Христиан Андерсен.

- Да. Она сидит возле гавани Копенгагена; она - это всякий, кто когда-либо делал трудный выбор. Она не сожалеет о своем решении, но должна платить за него. Платить надо за каждый выбор. И плата - не только вечная тоска по дому. Ей никогда не стать человеком. Когда она делает шаг своими ножками, за которые так дорого уплатила, она ступает по острым лезвиям ножей… Бен, я думаю, Майк всегда идет по лезвиям, но не надо говорить ему, что я так сказал.

- Не скажу. Лучше буду смотреть на нее, не думая о ножах.

- Прекрасна, верно? Хотелось бы вам затащить ее в свою постель? Она, наверняка, гибкая, как морской котик, и столь же скользкая.

- Вот те на! Ну и гнусный же вы старикашка, Джубал!

- И с каждым годом становлюсь все хуже. Ну остальных мы смотреть не пойдем… обычно больше одной в день я себе не разрешаю.

- Годится. Я чувствую себя так, будто подряд опрокинул три стаканчика. Джубал, а почему такие вещи не выставляются там, где все могли бы их видеть?

- Потому что мир спятил, а искусство всегда отражает дух своего времени. Роден умер примерно тогда, когда у мира крыша только начала сползать набекрень. Те, кто пришел ему на смену, поняли, каких замечательных результатов он добивался, как использовал для этого свет и тени, массы и композиции, и переняли у него все это. Но им не дано было понять, что Мастер в свои скульптуры вкладывал целые повести об обнаженных человеческих сердцах. Они же презирали живопись и скульптуру, которые повествовали… Таким работам они приклеили кличку «литература». И ушли в абстракцию. - Джубал пожал плечами. - Абстрактный рисунок - отличная штука для обоев или линолеума. Но искусство - это процесс пробуждения жалости или страха. То, что делают современные художники - просто псевдоинтеллектуальная мастурбация. Тогда как творчество - это скорее половой акт, в ходе которого художник передает свои эмоции зрителям. А эти ребята либо не хотят, либо не способны на это, а потому теряют зрителя. Обычный человек не желает платить за искусство, которое оставляет его холодным. Если же он и платит что-то, то эти деньги выкачивают из него налогами и другими жульническими способами.

- Джубал, я никак не мог понять, почему мне на фиг не нужно искусство. Всегда считал, что это во мне самом чего-то не хватает.

- Ммм… каждый должен учиться понимать искусство. Но и художник обязан пользоваться языком, который может быть понят. Большая часть этих шутов не хотят разговаривать тем языком, которому мы с вами можем обучиться. Они презрительно поглядывают на нас, ибо мы «не в состоянии» понять то, что они хотят нам сообщить. Будто у них есть что сообщать! Отсутствие ясности - прибежище некомпетентности. Бен, вы назвали бы меня художником?

- Что? Ну как же, вы здорово пишете.

- Покорнейше благодарю. Слова «художник» я избегаю по тем же причинам, по которым избегаю слова «доктор». И все же я художник. Большая часть того, что я пишу, будет прочтена только один раз, а может, человек, который и так знает то малое, что я могу ему поведать, вообще не станет меня читать. И все же я честный художник, ибо то, что я говорю, должно действовать на читателя, внушать ему, если удастся, жалость или ужас, или, на худой конец, скрасить его тоскливое одиночество. И я никогда не прячусь от читателей за туманностью языка и не ищу хвалы других писателей за «тонкость приемов» и прочую чушь. Я жду от читателя признания, признания, выраженного в деньгах, ибо я достал его. А больше мне ничего не надо. Дотации искусству - merde[60].

Художник, живущий на средства государства - это просто шлюха, которая профессионально непригодна. Черт вас подери, Бен, вы оторвали у меня пуговицу! Налейте себе стаканчик да расскажите, что там у вас на уме.

- Джубал, я несчастен!

- Подумаешь, новость.

- У меня совсем новый сорт неприятностей, - нахмурился Бен, - и я не уверен, что мне хочется о них распространяться.

- Тогда послушайте о моих.

- У вас неприятности?! Джубал, я всегда думал о вас, как о человеке, который умудряется вечно выигрывать партию.

- Хм… Надо бы когда-нибудь рассказать вам про мою семейную жизнь. Да, у меня неприятности. Дьюк вот уехал… Или вы об этом уже слышали?

- Знаю.

- Ларри, конечно, хороший садовник, но техника, которой занимался тот индеец, у него разваливается прямо на глазах. Хорошие механики - редкость. А таких, которые вписались бы в этот дом, - вообще не существует. Я целиком завишу от приходящих - приходят сюда, переворачивают все вверх дном, только и думают, как бы смошенничать, почти никто не умеет работать отверткой так, чтобы не поранить себя. А я тоже не умею, так что нахожусь от них в рабской зависимости.

- Сердце мое истекает кровью от жалости к вам, Джубал.

- И нечего иронизировать! Механики и садовники - роскошь, секретарши - необходимость. Двое моих беременны, а одна выходит замуж.

Какстон совершенно обалдел. Джубал проворчал:

- О, я ничего не выдумываю. Сейчас они злятся, что я увел вас сюда наверх и не дал им похвастаться своими достижениями. Будьте добры удивиться, когда они вам расскажут.

- И кто же из них выходит замуж?

- Разве не ясно? Счастливчик - сладкоголосый беглец из страны песчаных вихрей, наш уважаемый брат по воде Стинки Махмуд. Я предложил ему останавливаться у нас всякий раз, как они будут приезжать в нашу страну, а этот подонок засмеялся и напомнил, что я уже с незапамятных времен пригласил его. - Джубал засопел. - А в общем, я не против… какую-никакую пользу выжал бы из нее.

- Что ж, вам бы, может, и удалось - она ведь любит работать. А остальные две, значит, беременны?

- Разнесло не хуже воздушных змеев. Пришлось повторить курс акушерства, так как они заявили, что рожать будут только дома. Представляете, во что превратят новорожденные мой распорядок дня? Кстати, а почему вы вообразили, что ни один из выпяченных животов не принадлежит невесте?

- Ну, я думаю, Стинки слишком порядочен для этого… или хотя бы осторожен.

- Да разве у Стинки в этом вопросе есть право голоса? Бен, за все те годы, что я потратил на изучение этой проблемы, стараясь проследить извилистые ходы их крошечных хитреньких умишек, единственное, что я усвоил, так это то, что, если девица чего решит, так уж своего она добьется. Все, что может мужчина - это примириться с неизбежным.

- Ладно. Так кто же из них не выходит замуж и не… Мириам? Анни?

- Потише, потише, я же не говорил, что невеста беременна. А вы, видимо, решили, что будущая жена - Доркас? Нет, арабский учит Мириам.

- Как? Ну, значит, я просто слепой бабуин…

- Совершенно справедливо.

- Но Мириам всегда царапалась со Стинки как кошка!

- И вот такому раззяве доверяют вести колонку в газете! Вам что, никогда не приходилось наблюдать поведение кучки шестиклассников?

- Да… но… Доркас же ради него чуть ли не танец живота готова была танцевать!

- Для Доркас такое поведение вполне естественно. Только, пожалуйста, когда Мириам покажет вам свое обручальное кольцо с камнем, величиной с яйцо птицы Pyx и столь же редким, не забудьте притвориться удивленным. Будь я проклят, если знаю, когда они начнут нереститься. Помните, все они ужасно счастливы… вот почему я и намекнул вам, как обстоят дела, чтоб вы не думали, будто они «попались». Ни одна - ни в прошлом, ни в настоящем. Они счастливы и горды. - Джубал вздохнул. - Я слишком стар, чтобы получать удовольствие от топота крошечных ножек, но я не хочу терять отличных секретарш; к тому же я, неизвестно почему, люблю этих девочек и использую все средства, чтобы уговорить их остаться со мной. Все равно этот дом превратился черт знает во что с тех самых пор, как Джилл впервые совратила Майка… Винить ее, я, конечно, не виню; думаю, вы - тоже.

- Нет. Однако, Джубал, вы, кажется, находитесь под впечатлением, что у Майка дело началось с Джилл?

- Что? - Джубал страшно удивился. - А тогда кто же это?

- Стоит ли быть таким любопытным, дружище? Однако Джилл меня просветила на этот счет, когда я пришел к такому же заключению, что и вы. Как я понял, та, что была первой, оказалась ею более или менее случайно.

- Ммм… Да. В это можно поверить.

- И Джилл так думает. Она полагает, что по счастливой случайности Майк соблазнил или, точнее, был соблазнен той, которая лучше остальных подходит для первого раза. Может быть, вот отсюда вы и можете танцевать, если вам известно, как устроен мозг Джилл и в каком направлении он развит.

- Черт! Как будто я знаю, как работает мой собственный! Что же касается Джилл, то, честно говоря, я никогда и не думал, что поведет процессию она, какой бы влюбленной ни казалась. А насчет того, как работает ее мозг - судить не берусь!

- Ну о Джилл мы еще поговорим. Джубал, а что подсказывает вам календарь?

- Не понимаю, о чем вы?

- Вы же уверены, что в обоих случаях виновен Майк, - если его визиты совпадают по времени.

- Бен, - сказал Джубал сдержанно, - я не сказал ничего, что могло бы послужить вам основой такого заключения.

- Черта с два! Вы сказали, что они горды. А я-то знаю, какое впечатление производит этот проклятый супермен на женщин.

- Потише, сынок, он наш брат по воде.

- Знаю, - сказал Бен ровным голосом, - и тоже его люблю. И тем больше у меня оснований понимать причину их гордости.

Джубал пристально уставился на свой стакан.

- Бен, мне кажется, что ваше имя можно внести в список с не меньшим правом, чем Майка.

- Джубал, да вы с ума сошли!

- Не надо нервничать. Хотя, да помогут мне мириады имен Бога, я и в самом деле стараюсь не совать нос в чужие дела, но вижу и слышу пока нормально. Если по моему дому шастает целый джаз-банд, я, естественно, не могу этого не заметить. Вы ночевали под моей кровлей десятки раз. А сколько раз спали в одиночестве?

- Ах вы, старый негодяй! Ну… я спал один в первую ночь, которую здесь провел.

- Наверное у Доркас болел животик. Ах нет, вы же тогда наглотались наркотиков, так что эта ночь не в счет. А другие?

- Ваш вопрос не имеет отношения к делу, несуществен и недостоин, чтобы я на него отвечал.

- Вот вам и ответ. Прошу заметить - новые спальни расположены вдалеке от моей. Что же касается звукоизоляции, то она здесь, как всегда, неудовлетворительна.

- Джубал, а не может ли ваше собственное имя оказаться в списке выше моего?

- Что такое?!

- Не говоря уж о Ларри и Дьюке. Джубал, все в округе уверены, что ваш гарем - самый роскошный со времен султанов. Не поймите меня превратно - вам хоть и завидуют, но считают старым похотливым козлом.

Джубал побарабанил по подлокотнику.

- Бен, я не возражаю, когда молодые люди фамильярничают со мной. Но в данном случае я настаиваю, чтобы к моим годам относились с почтением.

- Извините, - сухо отозвался Бен, - мне показалось, что если вы всего минуту назад столь активно обсуждали мою половую жизнь, то вряд ли станете возражать, когда я отвечу вам тем же.

- Нет, нет, Бен, - вы не так меня поняли. Я требую, чтобы девушки относились к моим годам с уважением… в этом вопросе.

- О!

- Я, как вы сами только что указали, стар… очень стар… Между нами, могу с удовольствием сказать, что я еще достаточно сластолюбив. Но похоть не властна надо мной. Я предпочитаю со снисходительным достоинством вспоминать свои былые развлечения, которыми, поверьте, я насладился в полной мере, но в повторении которых ныне не нуждаюсь. Бен, даже мужчина моего возраста, чем-то похожий на разрушающиеся городские трущобы в их самом мрачном виде, вполне может заполучить в постель девушку и, возможно, даже извлечь из этого удовольствие, а утром услышать комплимент. Этого можно достичь тремя путями: за деньги или за их эквивалент в виде завещанной недвижимости и прочего… И… Впрочем, сделаем паузу и зададим вопрос - вы можете представить, чтобы хоть одна из этих четырех девушек легла в постель с мужчиной ради перечисленных выше резонов?

- Нет, ни одна.

- Благодарю вас, сэр. Я стараюсь иметь дело только с теми, кого принято называть «настоящая леди». Рад, что и вы это понимаете. Третья причина сугубо женская: милая юная девушка может иногда взять к себе в постель старую развалину потому, что эта развалина ей нравится, она ее жалеет, хочет, чтобы та получила хоть толику счастья. Это бывает.

- Джубал, так, конечно, может случиться. С любой из них.

- Я тоже так думаю. Но эта причина, хотя она и может показаться существенной каждой из них, не существенна для меня. У меня есть своя гордость, сэр, а потому, будьте добры, вычеркните мое имя из списка.

- О'кей, упрямый глупец, - рассмеялся Какстон. - Надеюсь, что, когда достигну ваших лет, меня будет легче соблазнить.

- Лучше испытывать соблазн и сопротивляться ему, чем испытать разочарование, - улыбнулся Джубал. - Теперь о Дьюке и Ларри: не знаю и знать не хочу. Когда кто-нибудь приезжает сюда погостить, я всегда стараюсь ему внушить, что это не турецкая баня с массажистками и тем более не публичный дом. Это просто дом… и как таковой он сочетает в себе анархию и тиранию без намека на демократическое устройство, как то и бывает во всякой порядочной семье. Иными словами, все свободны делать что им угодно до тех пор, пока я не распоряжусь; мои распоряжения обсуждению не подлежат. Моя тирания никогда не распространяется на половую жизнь. Девочки вполне благоразумно не афишируют своих личных дел. Во всяком случае, - Джубал грустно улыбнулся, - так было до сих пор, пока на арене не появилось марсианское влияние. Возможно, что Ларри и Дьюк и валяют девочек за каждым кустом, но криков о помощи мне лично слышать не приходилось.

- Значит, вы полагаете, это Майк?

- Да, - поморщился Джубал, - но все в порядке: я же сказал, что девочки горды и счастливы… а я не бедняк, не говоря уж о том, что из Майка я могу выжать любую сумму. Дети ни в чем не будут знать нужды. Но, Бен, меня очень тревожит сам Майк.

- Меня тоже, Джубал.

- И Джилл…

- Э-э… Джубал, Джилл - не проблема. Проблема - Майк.

- Черт! И почему этот парень не может вернуться домой и перестать произносить свои идиотские проповеди, молотя по кафедре кулаками?

- Ммм… Джубал, это не совсем то, чем он занят. - Помолчав, Бен добавил: - Я ведь только что оттуда.

- Вот как! А почему сразу не сказали?

- Сначала вы болтали об искусстве, - вздохнул Бен, - затем стали ныть, а в конце перешли на сплетни.

- Что ж, ладно, вам слово.

- Вернувшись с кейпдаунской конференции, я побывал у них. То, что я увидел, меня встревожило до чертиков, а потому, ненадолго забежав в офис, я сразу же примчался к вам. Джубал, не можете ли вы связаться с Дугласом и прихлопнуть все Майковы делишки?

- То, как Майкл распоряжается своей жизнью - его дело, - покачал головой Джубал.

- Вы обязательно вмешались бы, если б видели то, что видел я.

- Нет. Не вмешался бы. Кроме того, я этого физически сделать не могу. И Дуглас тоже.

- Джубал, Майк примет любое ваше решение, касающееся его денег. Он, вероятно, даже не поймет, в чем там дело.

- Ах, нет, еще как поймет! Бен, Майк недавно составил завещание и прислал его мне на предмет критики. Это один из самых хитроумных документов, которые я когда-либо видел. Он понимает, что у него куда больше денег, чем может понадобиться его наследникам, и потому использовал часть своих средств на то, чтобы обеспечить сохранность остального. Там предусмотрены всякие ловушки против возможных претензий со стороны родственников его юридических и физических родителей (Майк знает, что он бастард, хотя мне неизвестно, откуда он это узнал) и членов команды «Посланца». Он нашел способ утрясти внесудебным путем разногласия с любыми наследниками, у которых есть претензии prima facie[61], и все это столь крепко закручено с юридической точки зрения, что легче свергнуть правительство, чем оспорить завещание. Завещание показывает, что Майку известна каждая акция, каждая ценная бумага. Я не смог найти ничего, что можно было бы раскритиковать. (Включая и пункт, касающийся лично тебя, мой брат). Так что не говорите мне, будто я могу заморозить его деньги.

Бен помрачнел.

- Жаль, что не можете.

- Не могу. Да что толку, если б и смог? Майк почти год как ничего не снимает со своего счета. Дуглас мне звонил по этому поводу - Майк не отвечал на его письма.

- Не брал со счета? Джубал, да он тратит уйму денег!

- Может быть, церковный рэкет дает ему кое-что?

- В том-то и загадка. Никакая это не церковь.

- А что же?

- Э… э… э… преимущественно школа филологии.

- Повторите.

- Школа, где изучают марсианский язык.

- В таком случае мне хотелось бы, чтобы он не называл это церковью.

- Возможно, со строго юридической точки зрения, это все-таки церковь.

- Слушайте, Бен, скейтинг-ринг тоже можно назвать церковью, если какая-то секта заявит, что катание на роликовых коньках - необходимая принадлежность их обрядов или что катание на коньках выполняет какую-то подсобную функцию. Если можно петь во славу Господа, то можно и кататься на коньках во имя его же. В Малайе есть храмы, которые для непосвященных не что иное как террариумы, в которых содержат змей… Но тот же Высший Суд относит их к числу церквей и требует защиты наравне с нашими собственными сектами.

- Майк тоже разводит змей. Джубал, неужели все позволено?

- Ну… Это спорный вопрос. Церквам обычно не разрешается брать деньги за предсказания будущего и вызов духов умерших, но они имеют право принимать дары, что фактически превращает дары в денежную плату. Стоят вне закона и человеческие жертвоприношения… но в некоторых местах земного шара они все же практикуются… возможно, даже здесь - в бывшей стране свободы. Вообще, можно делать что угодно, даже самое запретное, если к этим делам будет иметь доступ лишь узкий круг посвященных, а язычников станут держать подальше. А в чем дело, Бен? Неужели Майк занимается чем-то, за что можно угодить за решетку?

- Надеюсь, что нет.

- Что ж! Впрочем, если он будет осторожен… фостериты показали, что можно вытворять что угодно и не нести наказания. В том числе и гораздо худшее, чем то, за что линчевали Джозефа Смита[62].

- Майк перенял у фостеритов очень многое. Отчасти поэтому я и тревожусь.

- А что вас беспокоит больше всего?

- Хм… Джубал, это дела «братьев по воде».

- Ну и что же? Прикажете мне носить яд в дупле зуба?

- Предполагается, что те, кто принадлежит к внутреннему кругу, могут умереть во плоти, просто сделав волевое усилие, не надо и яда.

- Так далеко я еще не продвинулся, Бен. Но я знаю, как можно преодолеть последнее сопротивление. Продолжайте же.

- Джубал, я уже говорил, что Майк разводит змей. Я имел в виду прямой и переносный смыслы - обстановка там, как в змеиной яме. Очень нездоровая. Храм Майка огромный. Там есть зал для общих собраний, несколько меньших залов для заранее подготовленных встреч, много совсем маленьких комнат… Ну и жилая часть. Джилл прислала мне радиограмму, в которой объяснила, как добраться, так что я посадил машину у частного входа на боковой улице. Жилые комнаты расположены над большим залом; обстановка полного уединения, которое в других условиях было бы невозможным, так как рядом кипит городская жизнь.

- Какие бы ни были дела, - кивнул Джубал, - законные или противозаконные, а любопытные соседи - в любом случае хуже отравы.

- В этой ситуации ваше изречение бьет в самую точку. Я вошел через входную дверь; предполагаю, что меня сканировали, хотя самого сканера я не заметил. Потом были еще две автоматические двери, а затем антигравитационный лифт. Джубал, это не обычный лифт. Он управляется не пассажиром, а кем-то, кого не видно, да и ощущаешь себя там совсем не как в лифте.

- Никогда такими лифтами не пользовался и впредь не собираюсь.

- С этим лифтом вы бы примирились. Я взлетел наверх как перышко.

- Бен, я не доверяю технике. Она кусается. - Джубал помолчал. - Однако мать Майка была великим инженером, а его отец - настоящий отец - тоже вполне компетентным инженером, а возможно, и больше того. Если Майку удалось улучшить лифты так, что они стали пригодны для человека, удивительного в том нет.

- Возможно. Я поднялся наверх, и мне не пришлось ни хвататься за что-нибудь, ни пользоваться сетками безопасности, - я их не видел, если говорить правду. Потом были еще автоматические двери, а за ними колоссальная гостиная. Странная по меблировке и весьма аскетическая по виду. Джубал, некоторые люди считают странными порядки вашего дома.

- Чушь! Они просты и удобны.

- Так вот. Ваше menage[63] - заведение тети Джейн для юных благородных девиц по сравнению с Майковой чертовщиной. Стоило мне войти, как я столкнулся с шуткой, в которую никогда не поверил бы. Дама, татуированная с ног до головы… и без единой тряпочки на теле. Представляете? Она татуирована повсюду. Фантастика!

- Да вы просто деревенщина, хоть и из большого города, Бен. Лично я когда-то был знаком с одной татуированной леди. Занятная была девчонка.

- Ладно, - сдался Бен, - эта дама тоже была очень мила, если, конечно, попривыкнуть к ее красочному оформлению, да к тому, что она повсюду таскается со змеей.

- Любопытно, может, это та же самая? Полностью татуированные женщины - редкость. Но леди, которую я знал тридцать лет назад, испытывала перед змеями обычный примитивный страх, а я их люблю… Хотелось бы мне повидаться с вашей знакомой.

- Увидитесь, когда навестите Майка. Она там что-то вроде мажордома. Патриция… но все зовут ее Пат или Патти.

- Ну как же! Джилл ее очень уважает. Правда, она никогда не писала про татуировку.

- По возрасту она вполне могла быть вашей подружкой. Когда я назвал ее дамой, я просто выразил свое первое впечатление. Выглядит она, будто ей двадцать, а мне сказала, что ее старшая дочь именно такого возраста. Как бы там ни было, она подкатилась ко мне, улыбаясь во всю ширь, крепко обняла и расцеловала: «Ты - Бен, входи, брат, сейчас я принесу тебе воду». Джубал я занимаюсь газетным рэкетом не первый год, но меня еще никогда не целовали незнакомые дамы, одетые только в татуировку. Я смутился.

- Нет. Вспомните, ведь я уже встречал татуированных леди. В этой разрисовке они считают себя как бы одетыми. Во всяком случае, с моей подругой Садако было именно так. Но японцы не так стесняются своей телесной оболочки, как мы с вами.

- Ладно, - ответил Бен, - Пат тоже не очень думала о своем теле… во всяком случае меньше, чем о татуировке. Ей хочется, чтоб из нее сделали чучело и поместили после смерти голую в музей, для вящей славы Джорджа.

- Джорджа?

- Виноват. Это ее муж. К моему большому облегчению, он уже на небесах… хотя она говорит о нем так, будто он только что вышел хлебнуть за уголком пивка. Но в основе своей Пат, конечно, настоящая леди… и она не дала мне долго чувствовать себя смущенным.