Чужак в чужой стране

Глава 26

Это был обычный бродячий цирк - карусели, сласти, дешевые забегаловки, где дурачью облегчали карманы. Лекция о сексе, подогнанная под взгляды местных невежд на теорию Дарвина; «живые картинки», где участницы одеты, а вернее раздеты, сообразно с разрешением местного начальства и его вкусами; Бесстрашный Фентон, совершающий свой смертельный прыжок под шумные овации зрителей. В программе представления нет чтеца мыслей, но есть фокусник; нет женщины с бородой, но есть гермафродит; нет шпагоглотателя, зато есть пожиратель огня; нет татуированного мужчины, но есть татуированная женщина, она же заклинатель змей, которая под занавес появляется совершенно обнаженной… одетой лишь в собственную кожу, расписанную экзотическими рисунками, - и любому ротозею, который обнаружит хоть один квадратный дюйм кожи без татуировки, начиная от шеи и ниже, обещан приз в двадцать долларов.

Приз так никто и не получил. Миссис Пайвонски позировала в «собственной коже» плюс в объятиях четырнадцатифутового боа-констриктора, известного под именем Хони Бун, чьи кольца были размещены на теле владелицы змеи столь стратегически точно, что даже церковный совет вряд ли нашел бы в этом зрелище что-то непристойное. В качестве дополнительной защиты (для боа) миссис Пайвонски стояла на стуле, поставленном внутри брезентовой загородки, куда запускали десяток кобр.

Да и свет был не слишком ярок.

Но вызов, брошенный миссис Пайвонски, был честным вызовом. Ее муж до самой своей смерти владел татуировальной студией в Сан-Педро, и, когда дела шли вяло, они с женой татуировали друг друга. В конце концов продолжать работу над женой стало невыносимо - ниже шеи не оставалось ни единого свободного кусочка кожи. Миссис Пайвонски очень гордилась тем, что была самой изукрашенной женщиной в мире. Причем разрисованной руками величайшего мастера в этом виде искусства, - именно таково было ее мнение о собственном муже.

Патриция Пайвонски общалась и с жульем, и с грешниками без всякого вреда для себя; она и ее муж были обращены самим Фостером, и Патриция, куда бы ни забрасывала ее судьба, всегда посещала ближайшую Церковь Нового Откровения. Патриция с радостью распрощалась бы с любым фиговым листком в финале представления, ибо была убеждена, что она - лишь полотно для религиозного шедевра, куда более высокого, чем те, которые можно видеть в музеях и соборах. Когда она и Джордж увидели Свет, еще около трех квадратных футов поверхности Патриции ничем не были заняты, к моменту же смерти мужа она носила на себе красочное жизнеописание Фостера, от его колыбели со склоняющимися над ней ангелами и до Дня Славы, когда он был вознесен на небеса.

К сожалению, большая часть этой священной истории должна была прикрываться одеждой. Патриция, конечно, могла показывать ее на закрытых сборищах Радости в церквях, которые посещала, особенно если об этом просил ее пастырь, что случалось частенько. Патриция не могла выступать с проповедями, не умела петь, на нее никогда не снисходил Дух, чтоб подвигнуть на выкрики на неизвестных языках, но зато она служила живым свидетельством реальности Света.

В цирке ее номер был предпоследним. У нее оставалось еще время, чтобы убрать свои фотографии и скользнуть за кулисы, чтобы ждать там начала своего финала. А на сцене в это время работал фокусник.

Доктор Аполло раздал стальные кольца и пригласил желающих убедиться, что они цельные. Затем заставил их держать кольца так, чтобы они частично перекрывали друг друга, и дотронулся до каждого места, где кольца пересекались, своей волшебной палочкой. Образовалась цепь. Он оставил палочку висеть в воздухе без видимой поддержки, взял из рук своей ассистентки сосуд с яйцами и начал одновременно жонглировать шестью. Его искусство, однако, почти не привлекало зрителей - они предпочитали рассматривать ассистентку фокусника. Надето на ней было побольше, чем на юных леди, выступавших в «живых картинках», и тем не менее было очевидно, что ни один квадратный дюйм ее кожи не татуирован.

Зрители вряд ли даже заметили, что шесть яиц превратились сначала в пять, затем в четыре… три… два… и теперь доктор Аполло подбрасывал в воздух только одно яйцо.

- Яиц с каждым годом становится все меньше, - сказал он, швырнув яйцом в публику. Он повернулся к зрителям спиной, и никто, по-видимому, не обратил внимания, что яйцо так и не достигло своего назначения.

Доктор Аполло вызвал на помост какого-то мальчугана.

- Сынок, я знаю, о чем ты думаешь. Ты считаешь - я не настоящий волшебник. Вот тебе за это доллар. - И он протянул мальчишке банкнот, который тут же растаял в воздухе. - Ну и дела! Попробуем-ка еще разок. Получил? Ну беги скорее домой, тебе давно пора быть в постели. - Фокусник нахмурился. - Мадам Мерлин, чем мы теперь займемся?

Ассистентка что-то шепнула ему, и он покачал головой.

- Но не перед публикой же?

Она снова что-то прошептала, и он тяжело вздохнул.

- Друзья! Мадам Мерлин хочет в постель. Может, кто-нибудь из джентльменов готов ей помочь?

Он поглядел на очередь желающих.

- Ох, вас слишком много! Пусть останутся только те, кто служил в армии.

Все равно желающих оставалось слишком много, доктор Аполло выбрал из них двоих и сказал:

- Там под подмостком есть солдатская койка. Поднимите, пожалуйста, брезент и будьте добры - установите ее на помосте. Мадам Мерлин, смотрите сюда, прошу вас.

Пока добровольные помощники расставляли койку, доктор Аполло делал пассы.

- Спите… спите… вы уже уснули… Друзья, она в глубоком трансе. Может быть, те джентльмены, что готовили кровать, уложат мадам Мерлин? Осторожней…

Девушку в состоянии почти трупного окоченения перенесли на койку.

- Благодарю вас, джентльмены.

Фокусник взял все еще висевшую в воздухе волшебную палочку и указал ею на стоявший в глубине сцены столик. Простыня, отделившись от груды сложенных на столике предметов, подлетела к фокуснику.

- Прикрой ее, закрой лицо, люди не любят, чтобы на них пялились во сне. Благодарю вас, джентльмены, пройдите, пожалуйста, на свои места… Отлично! Мадам Мерлин, вы меня слышите?

- Да, доктор Аполло.

- Вы сейчас крепко спите. А теперь ваше тело становится легче. Вы спите на облаках. Вы плывете… - Окутанная простыней фигура поднялась над койкой примерно на фут. - Осторожно! Не улетите!

Какой-то мальчишка объяснял желающим шепотом:

- Когда он закрыл ее простыней, она провалилась через люк… а это просто каркас из проволоки. Сейчас он сорвет простыню, каркас сложится и исчезнет. Так-то всякий сможет.

Аполло не обращал внимания на мальчишку.

- Выше, мадам Мерлин, еще выше! Вот так… - Закутанная фигура парила в шести футах над сценой.

Мальчишка снова зашептал:

- Там такой стальной прут, который нам не виден. Он вон там - за краем простыни, что свисает до самой койки.

Доктор Аполло попросил добровольцев убрать койку.

- Койка ей не нужна, она спит в облаках. - Он повернулся к плавающей фигуре и притворился, будто прислушивается к чему-то. - Громче, пожалуйста! Вот как? Она говорит, что простыня ей мешает.

(…Сейчас каркас исчезнет…)

Фокусник сорвал простыню. Аудитория даже не обратила внимания, что та тут же куда-то пропала. Все смотрели на мадам Мерлин, спящую в воздухе в шести футах от пола сцены. Товарищ того парнишки, которому досконально все было известно о фокусе, спросил, а где же стальной прут? Тот ответил:

- Надо смотреть туда, куда он не хочет, что б ты глядел. У них тут такое освещение, что лампы слепят нам глаза.

- Довольно, сказочная принцесса, - произнес доктор Аполло, - дайте мне вашу руку. Проснитесь! - Он поставил ее на пол и помог спуститься.

- …Ты видел, куда он поставил ногу? Вот туда-то и спрятался прут. - Мальчик кивнул с довольным видом. - Просто трюк, всего и делов-то.

Фокусник продолжал:

- А теперь, друзья, будьте любезны, выслушайте внимательно выступление нашего ученого лектора профессора Тимошенко…

Его перебил зазывала:

- Не уходите! Только на нашем представлении и с одобрения совета университетов и департамента безопасности этого замечательного города мы предлагаем двадцать долларов без вычета налогов любому из вас, кто…

Объявление перешло в финал.

Циркачи начали убирать реквизит. Завтра надо было грузиться на поезд. Жилые палатки останутся для ночевки, но в главном куполе тут же служители принялись снимать подпорки.

Зазывала, он же собственник цирка и управляющий, вернулся обратно в купол, после того как финал кончился, и из зала выгнали нескольких олухов, прочно засевших в задних рядах.

- Смитти! Не уходи… Хозяин вручил фокуснику конверт и сказал: - Парень, мне очень жаль… но ни ты, ни твоя жена с нами в Падьюку не поедете.

- Я догадывался.

- Слушай, друг! Это не потому, что я к тебе плохо отношусь, - просто я должен заботиться о представлении. Мы берем чету экстрасенсов. Они работают чертовски здорово, а она еще дает сеансы френологии и гадает, а он жонглирует мячом. С тобой же, как известно, я договора на весь сезон не заключал.

- Я знаю, - согласился фокусник. - И не сержусь, Тим.

- Я рад, если так. - Зазывала помедлил. - Смитти, хочешь дам тебе совет?

- С удовольствием выслушаю тебя, - просто ответил фокусник.

- О'кей, Смитти, твои трюки великолепны. Но трюки - это еще не волшебник. Ты все время как-то выпадаешь из роли. Ты славный товарищ, занимаешься своим делом, никогда не подложишь другому циркачу свинью, всегда готов помочь. Но ты не настоящий циркач. Нет у тебя той изюминки, которая превращает этих олухов в круглых болванов. Настоящий фокусник заставляет деревенщину разинуть рот только тем, как он достает из воздуха четвертак. Вот, например, левитация - никогда я не видел номера лучше, но на дурачье он совершенно не действует. Ты не учитываешь их психологии. Возьми, например, меня. Я ведь даже четвертак из воздуха не достану. Я не умею делать ничего, кроме одного, но зато это одно делаю отлично. Я понимаю психологию деревенщины. Я знаю, что она хочет, даже если она сама этого не знает. Это и называется умением показать товар лицом, и оно равно необходимо и политику, и проповеднику, вещающему с кафедры, и фокуснику. Когда ты поймешь, что нужно олуху, то тебе не понадобится и половины инвентаря, лежащего в твоем сундуке.

- Думаю, ты прав.

- Я сам знаю, что прав. Зрителю нужны секс, кровь и деньги. Кровь мы ему предложить не можем, но зато позволяем надеяться, что глотатель огня или метатель ножей того и гляди совершит ошибку; денег тоже не даем: мы поощряем его склонность к жульничеству, а сами в это время тащим у него из кармана. Секса настоящего тоже нет, но почему семь из десяти покупают билет на финал? Да потому, что хотят видеть голую бабу. Мы показываем ему нечто совсем иное, и он уходит от нас довольный.

А что еще от нас нужно олуху? Тайна. Он хочет думать, что мир - это мир романтики, хотя дело обстоит как раз наоборот. Вот это и есть твоя работа. А ты этого не умеешь. Понимаешь, сынок, олухи знают, что твои трюки обман, но им хочется думать, что это не так. И ты должен им в этом помочь. Но этого умения у тебя нет.

- А как же его приобрести, Тим?

- Черт возьми! Этому надобно научиться самому. Возьми хоть твою придумку назвать себя «Человеком с Марса». Нельзя же требовать, чтобы деревенщина проглотила больше, чем она в состоянии проглотить. Они видели «Человека с Марса» по стерео или на фото. Ты действительно немного похож на него, но будь ты даже его двойником, все равно каждый олух понимает, что в бродячем цирке «Человека с Марса» быть не может. Это все равно, что шпагоглотателю взять псевдоним «Президент Соединенных Штатов». Дурню хочется верить, но позволять тебе унижать его высокое представление о собственных умственных способностях он не даст, каковы бы они там ни были в действительности. В общем, даже у дурня какой-то умишко всегда найдется.

- Я запомню.

- Разболтался я - все зазывалы приобретают такую привычку. Надеюсь, деньжонок у вас хватит? Вы на меня не злитесь? Черт, так у нас не полагается, но, может, вам нужен небольшой заем?

- Спасибо, Тим. Как-нибудь справимся.

- Ладно. Ну будь здоров! Пока, Джилл. - И он быстро вышел.

Почти тут же из-за кулис появилась Патриция Пайвонски уже в халате.

- Детки, Тим отказался от вашего номера?

- Мы и так собирались уйти, Пат.

- Я на него так зла, что подумываю о том же.

- Ну, Пат…

- И оставлю его без финала. Номера-то всегда найти можно, а вот финал, да еще такой, чтобы полиция к нему придраться не могла, это куда труднее!

- Пат, Тим прав, я не умею показать товар лицом.

- Ну… а мне вас будет не хватать. О Господи… Послушайте, до утра все свободны, давайте пойдем ко мне в палатку и посидим часок.

- Знаешь, Пат, - предложила Джилл, - лучше поедем к нам. Неужели тебе не хочется искупаться как следует в большой горячей ванне?

- Хм… тогда я захвачу с собой бутылочку.

- Нет, - возразил Майк, - я знаю, что ты пьешь, и у нас все уже приготовлено.

- Чудесно… вы ведь остановились в «Империале», верно? Мне надо посмотреть, в порядке ли мои детишки, и сказать Хони Буну, что я ухожу. Потом поймаю такси. Так что буду через полчаса, ладно?

Они уехали. Машину вел Майк. Это был маленький городок, автоматический контроль движения тут отсутствовал. Майк вел машину, точно придерживаясь скорости, максимальной для этой полосы, ловко проскальзывая в промежутки между машинами, которые Джилл замечала лишь тогда, когда они уже оставались позади. Майку это давалось без труда. Джилл же пока только обучалась его искусству. Майк растягивал свое индивидуальное ощущение времени до тех пор, пока жонглирование яйцами или езда в густом потоке машин с большой скоростью не становились простым делом, не требующим никаких усилий. Джилл подумала, как странно, что этот же самый человек еще месяц назад не мог справиться со шнурками от ботинок.

Они не разговаривали: было невозможно говорить, думая на различных скоростях. Джилл стала вспоминать ту жизнь, с которой они только что распрощались, выбирая в памяти ее отдельные эпизоды, пестуя и лелея их в марсианских и английских понятиях. Всю свою жизнь, пока она не встретила Майка, Джилл подчинялась тирании часов - и тогда, когда была школьницей, и уже взрослой девушкой в училище, и потом в условиях жесткой больничной рутины.

Жизнь в бродячем цирке была совсем другой. Если не считать того, что ей приходилось несколько раз в день торчать на арене, по возможности принимая красивые позы, остальное время она могла не думать о часах. Майку было безразлично, едят ли они раз в день или шесть, его вполне устраивало то, как Джилл ведет их нехитрое хозяйство. У них была своя палатка; во многих городках они вообще не покидали территорию цирка от момента прибытия до отъезда. Цирк был их гнездом, до которого не докатывались беды и радости внешнего мира.

Разумеется, площадь вокруг цирка кишела дурачьем, но Джилл быстро восприняла точку зрения циркачей - дурачье, то есть зрители - не люди. Они просто протоплазма, единственная функция которой - снабжать артистов деньгами.

Цирк был самым счастливым из их домов. Тут все было не так, как тогда, когда они впервые пустились в мир, чтобы пополнить образование Майка. Их все время узнавали, и иногда им было трудновато отделаться не только от газетчиков, но и от бесчисленного множества людей, которым почему-то казалось, что они имеют право требовать от Майка то одно, то другое.

Тогда Майк усилием воли придал своему лицу морщины зрелости и внес в него кой-какие изменения. Это плюс тот факт, что они останавливались в тех местах, где «Человека с Марса» уж никак не могли ожидать, обеспечивало им достаточное уединение. Примерно тогда же Джилл позвонила домой, чтобы сообщить свой новый адрес, и Джубал предложил им «легенду». Через несколько дней Джилл прочла в газете, что «Человек с Марса» удалился от мира в тибетский монастырь.

Монастырь же назывался «Гриль Хэнка» и находился в заштатном городишке, где Джилл работала официанткой, а Майк мойщиком посуды. Майк разработал очень быстрый и эффективный способ мытья тарелок, которым пользовался, когда хозяина не было поблизости. На этой работе они продержались неделю и поехали дальше, иногда нанимаясь на работу, иногда - нет. Они стали почти ежедневно посещать публичные библиотеки, после того как Майк узнал об их существовании (до этого Майк считал, что в библиотеке Джубала собраны копии всех изданных на Земле книг). Когда же ему открылась ослепительная истина, они остановились в Акроне на целый месяц. Джилл уйму времени проводила в беготне по магазинам, ибо Майк с книгой был неважным компаньоном.

Но самым чудесным приютом за все время их странствий стал Бакстеровский цирк «Любые зрелища и вихрь удовольствий». Джилл хихикнула, вспомнив (только вот в каком это городке?), как полиция совершила налет на цирк во время показа «живых картинок». Это было несправедливо - они же, как всегда, обо всем договорились предварительно - как выступать, с бюстгальтерами или без них, какой будет свет - яркий или голубоватый притененный, ну и так далее. Тем не менее шериф потащил их в суд, а мировой судья явно вознамерился упрятать девочек в тюрягу. Цирк закрыли, циркачи ходили на все судебные заседания вместе с олухами, готовыми на все, что угодно, лишь бы хоть глазком взглянуть на этих «бесстыдных женщин». Майк и Джилл приткнулись в самом заднем ряду битком набитого зала.

Джилл внушила Майку, что он никогда не должен делать ничего из ряда вон выходящего там, где это могут заметить. Но Майк грокк, что наступил «касп» - критическая точка…

Как раз в ту минуту, когда шериф давал показания «о публичном оскорблении нравственности», делая это с большим смаком, он и судья оказались в чем мать родила.

Джилл и Майк улизнули во время переполоха, все обвиняемые - тоже. Пришлось прервать гастроли и уехать в более порядочный городок. С именем Майка это «чудо» никто не связал.

Джилл всегда, как величайшее сокровище, будет хранить воспоминание о выражении лица шерифа. Ей тут же захотелось телепатически напомнить Майку о том, как смешно выглядел этот паршивый шериф. Однако на марсианском языке отсутствовало понятие «забавность», так что сказать ей ничего не удалось. Их телепатическая связь непрерывно углублялась, но действовала лишь в пределах марсианского языка.

(- Да, Джилл? - ответил он мысленно.

- Потом.)

Они подъехали к отелю; Джилл чувствовала, как замедляется темп работы мозга Майка, когда он стал припарковывать машину. Джилл предпочитала жить в палатке, но там было большое неудобство - отсутствовала ванна. Конечно, душ - это тоже ничего, но что может быть лучше большой ванны, наполненной горячей водой, в которую можно залезать и отмокать сколько душе угодно. Поэтому иногда они регистрировались в отеле и брали напрокат машину. Майк, благодаря своему воспитанию в юные годы, не разделял отвращения Джилл к грязи. Теперь он был почти таким же, как она, чистюлей, но только потому, что Джилл положила немало трудов на его переобучение. Он умел оставаться безукоризненно чистым и без купания, точно так же, как ему не требовалось обращаться к парикмахерам с тех самых пор, как он узнал, какой длины волосы нравятся Джилл. Однако погружаться в Воду Жизни Майк обожал по-прежнему.

«Империал» был старой и весьма обветшалой гостиницей, но ванна в номере для новобрачных была огромная. Джилл прошла туда сразу после того, как они вошли в номер, пустила воду и ничуть не удивилась, когда внезапно оказалась голой. Милый Майк! Он знал ее любовь к покупкам и всячески потворствовал этой слабости, отсылая в никуда ее наряды, которые, как ему казалось, перестали ей нравиться. Он проделывал бы это ежедневно, если б Джилл не предупредила его, что частая покупка такого количества новой одежды может показаться обитателям цирка подозрительной.

- Спасибо, милый, - крикнула она. - Залезай!

Он уже или разделся, или отправил куда подальше свой костюм; скорее первое, решила она. Майк не любил покупать одежду - ему это казалось скучным делом. Он не видел в одежде иного смысла, кроме как для защиты тела от холода; кстати, эту человеческую слабость он тоже не разделял. Они влезли в ванну, глядя в глаза друг другу. Джилл зачерпнула в пригоршню воды, прикоснулась к ней губами и протянула Майку. В повторении ритуала необходимости не было, просто Джилл нравилось напоминать ему о том, о чем он все равно не забыл бы, даже если бы прошла целая вечность.

- Я вспомнила, - сказала она, - как забавно выглядел тот ужасный шериф, когда оказался без штанов.

- А он выглядел забавно?

- Ой, потрясающе!

- Объясни, почему забавно? Я не понимаю шутки.

- Ну… наверное, я не сумею. Это не шутка, вернее она не похожа на анекдоты и смешные каламбуры, которые можно разъяснить.

- Я не грокк, что он был смешон, - сказал Майк. - В обоих мужчинах - в судье и человеке закона - я чувствовал скверну. Если бы я не знал, что ты рассердишься, я бы услал их в никуда.

- Милый Майк, - она дотронулась до его щеки, - хороший мой мальчик! Ты сделал гораздо лучше. Им этого никогда не забудут: теперь тут ареста за «непристойную обнаженность» не будет лет пятьдесят. Давай поговорим о чем-нибудь другом. Я уже давно хотела сказать тебе, как мне обидно, что наше представление провалилось. Я ведь старалась написать сценарий получше, но, видно, режиссера из меня не вышло.

- Это моя вина, Джилл. Тим верно сказал - я не грокк олухов. Но то, что мы были с циркачами, свою пользу принесло. Я теперь буду грокк олухов все больше и больше с каждым днем.

- Ты не должен звать их олухами, не должен звать их дурачьем, раз мы больше не работаем с тобой в цирке, они просто люди, а не дураки.

- А я грокк, что они дурачье.

- Да, милый, но это невежливо.

- Я запомню.

- Ты уже решил, куда мы поедем?

- Нет, но когда придет время, я буду знать.

Верно. Майк всегда знал, когда и куда надо. С того момента, как его подчинение сменилось доминированием, он постоянно становился все сильнее и увереннее. Тот мальчик, которому казалось утомительным держать в воздухе пепельницу, теперь не только мог легко удерживать Джилл на высоте шести футов от пола, одновременно занимаясь другими делами, но и обладал способностью излучать столько силы, сколько требовали обстоятельства. Джилл вспомнила тот грязный участок, где застрял грузовик. Человек двадцать безуспешно пытались вытащить его из грязи, но только когда Майк подставил плечо, утонувшее в грязи заднее колесо само вылезло из нее. Теперь Майк стал опытнее и никому не давал повода заподозрить его в чем-то сверхестественном.

Джилл вспомнила, как он наконец грокк, что ощущение присутствия скверны, необходимое, чтобы отправлять вещи в никуда, нужно лишь, когда дело касается живых существ, а одежда Джилл, например, отнюдь не обязана стать «нехорошей», чтобы отправляться туда же. Правила важны для малышни, взрослый же может поступать так, как он грокк.

Интересно, какие еще изменения произойдут в Майке? Впрочем, особенно ее это не беспокоило - Майк добр и мудр.

- Майк, а как было бы здорово, если бы и Доркас, и Анни, и Мириам оказались бы с нами в одной ванне! И отец Джубал, и мальчики, и вся семья наша!

- Потребовалась бы ванна куда больше.

- Ну в тесноте, да не в обиде. А когда мы снова навестим наш дом, Майк?

- Я грокк, что скоро.

- «Скоро» в марсианском понимании? Или земное «скоро»? Не обращай внимания, дорогой, это свершится, когда исполнится ожидание. Кстати, я вспомнила, что тетушка Патти должна появиться с минуты на минуту, то есть очень «скоро» в земном понимании. Помоешь меня?

Джилл встала; пена, взбитая в ванне, покрывала ее тело, стекала по нему, снова поднималась и обильно пузырилась.

- Ох, щекотно!

- Окатить водой?

- Я окунусь. - Она присела, встала и отряхнулась. - Как раз вовремя!

Кто-то стучал в дверь.

- Дорогие, вы одеты?

- Иду, Пат, - крикнула Джилл и добавила, выходя из ванны: - Обсуши меня, ладно?

Она тут же обсохла, даже на полу мокрых следов не осталось.

- Милый, ты не забудешь надеть что-нибудь? Патти - леди, не то что я.

- Не забуду.