Чёрные скрижали

Глава 16 Обратный отсчёт

— … Да ты глянь, какая тонкая работа! Ты думаешь, это смола? Хренушки! Это ж поли… как его… короче, плёнка, что на парники идёт!

Хозяин лодки даже приосанился горделиво, расхваливая свой товар — словно продавал не плоскодонку, а как минимум ракетный крейсер.

— Полиэтилен, что ли? — Иевлев поколупал пальцем шов.

— Во-во, он самый! Впаян в дерево насмерть! Так что никаких течей до самого конца!

— До самого конца, говоришь? — ухмыльнулся Ладнев. — Символичненько… Ладно, договорились. Держи! — он вручил мужику купюры.

— Во, это разговор! — довольный селянин сунул выручку за пазуху. — Вы чё, прям щас поплывёте?

— Да, прямо сейчас.

— Ну, в добрый путь! Вёсла да шесты вона в лодке.

Расставшись с продавцом, мужчины сели в лодку-четырёхместку и принялись работать короткими вёслами, отгребая от берега. Берег, впрочем, в данном случае был понятием условным, поскольку весьма относительная твердь была щедро перемешана с непролазной хлябью. Кое-где в затенённых местах ещё виднелись грязно-белые шапки недотаявшего снега, однако в целом половодье в Мещёре уже вступило в свои права. Путешественники энергично лавировали меж торчащих из воды коряг и кустов.

— Чёрт, надо было мотор лодочный купить, — ругнулся художник. — Электрический который…

— А потом в болоте утопить.

— Ну и утопили бы, пёс с ним! А то греби тут два часа…

— Мотор денег стоит. А у нас купилки на исходе.

— Как, уже?! Что-то слишком резво разошлись…

— А ты думал… Прикинь, сколько мы всего затарили. И ты ещё привык платить с запроса, не торгуясь.

— Ты б намекнул своей, а она б попросила у остроухого…

— Слушай, Стёпа, паразитизм, он никогда до добра не доводит. Халява, она ж только попервоначалу за счастье, а как чуть привык, включил в обиход — считай, что на наркоту подсел.

— Да брось, философ! Нашёл сравнение!

— В любом случае, пустой разговор. Не станет она просить, а скажешь ей про то сам — так я запрещу.

— Ну и дурак… понты дороже дела… Чёрт, тут нам на вёслах совсем несподручно. Давай на шесты перейдём? Мелко вроде…

— Ну давай попробуем.

Вёсла полетели на дно лодки, взамен путники взяли пару длинных, гладко ошкуренных и даже обожжённых жердин.

— Во, так-то получше… — Ладнев энергично налёг на шест, разгоняя судно. — Слушай, начало половодья, а вода уже нехило поднялась…

— Она ещё прибавит, но уже не намного… если верить деду…

Денис поймал взгляд художника. В глубине сквозь толщу напускной основательности пробивались ключи тревоги.

— Ничего?

Иевлев медленно, отрицательно покачал головой.

— Пока нет.

И всё. Ни одного лишнего слова. Зачем лишние слова, когда обоим ясно с полуслова?

Десятого апреля оба гения наконец-то закончили свой титанический труд. Все аргументы выверены до последней точки. Был составлен даже некий реферат, где вкратце излагался путь из лабиринта, ведущий ко спасению. Осталось довести всё это до сведения богов, незримо обретающихся где-то на орбите. Однако дни шли за днями, а выйти на связь с таинственными Сеятелями не удавалось. Капитан «Хитроумного», если верить Туи, в данном вопросе предоставил паре своих сотрудников свободу действий — разумеется, при условии безукоризненного выполнения штатных обязанностей. То есть не препятствовал… но и не помогал. Смогут — хорошо, нет — неважно. У капитана имелись свои проблемы — «Хитроумный» готовился отчалить с трюмами, битком набитыми беззастенчиво потыренными у аборигенов духовными ценностями.

— Стёп… ты не сказал? Ну, натурщице своей…

— Слушай, ты, экс-лейтенант! — вдруг взвился Степан. — У Таура научился деликатности, что ли?!

— Стёпа, ты чего? — захлопал глазами Иевлев. — Нервы вконец у тебя…

Пауза.

— Не сказал, — отрывисто бросил Ладнев, налегая на шест.

Пауза.

— Так ведь придётся, Стёпа, если решился. И потом, у неё свои дела могут оказаться. Чтобы закончить-свернуть, время надобно.

Пауза.

— Боюсь я, Денис. Мало чего боялся, а тут как стена. Есть стойкое ощущение — не поверит она. За психа примет.

— А ты ей джокера из рукава. Покажешь голограмму с приборчика презентованного — деваться некуда, поверит.

— И даже если поверит…

Художник вдруг оборвал разговор, прислушался.

— Слышишь?

— Чего? — Денис прислушался. — Не слышу…

— Плывёт кто-то.

— Да ой…

— Ну слышишь, сквозь кусты пробирается?

Денис вновь прислушался. Да, теперь уже было очевидно — шуршание кустарника и плеск воды свидетельствовали о приближении некоего маломерного судна. Ещё чуть, и стало слышно характерное невнятное жужжание электромоторчика.

— Дед! — Ладнев радостно заулыбался. — Петрович! Какая встреча в открытом море!

— Привет сектантам! — старик сбавил ход своей элегантной «струйки», гружёной сверх меры чем-то прикрытым брезентом.

— Привет аборигенам! — улыбнулся и Денис.

Арсений Петрович бегло оглядел плоскодонку.

— Приобрели надысь?

— Да вот только что как.

— Хм… с виду ничего. Слушь-ка, робяты, такое деловое предложение. Я тут малость пожадничал, перегруз у моего линкора вышел. А вы порожняком, я гляжу. Давайте-ка пару-тройку мешков перекинем, а я вас на буксире до заимки дотащу. Чего с шестами-то пыхтеть?

— Подкупающее предложение, — засмеялся Иевлев. — Мы согласные!

Лодки стали борт о борт, и Денис со Степаном осторожно извлекли из «струйки» первый мешок.

— Слушай, Петрович, а ты же вроде вот хвастал, что уже перевёз годовой запас?

Старик прищурился.

— А я тожа решил, значицца, в експерименте вашем поучаствовать. Так что муки нынче будет на три года, крупы-консервов на четыре, и плюс сахарок да пшеничка. Распотрошил свою кубышку вдрызг.

Пауза.

— А то что-то сильно непохожи вы на полоумных сектантов, ребятушки.

…

— Позволь потревожить, почтеннейший Храванон?

Капитан, сидевший перед виртуальным экраном, потёр лоб и погасил голограмму. Вздохнул.

— Можно, отчего нет… Слушаю вас внимательно, уважаемые супруги Иллорум.

Супруги переглянулись.

— Таур, лучше ты…

— В общем, так, — Таурохтар помедлил секунду, — попытка вызова Сеятелей при помощи орбитального всенаправленного гравипередатчика успехом не увенчалась. Что может означать одно — валары не ведут гравиконтроль. Вполне логично — они убедились, что гравитация аборигенам недоступна…

— Ты лукавишь перед самим собой, Таурохтар. Это может означать также, что Сеятели не желают отвечать на ваш зов. Попросту считают ненужным.

Пауза.

— Если я верно понял идею, копошащуюся в ваших головах, вы желаете дополнить гравиволны радио?

— И световыми сигналами тоже. Позволь, я изложу детали плана…

В воздухе вновь вспыхнула голограмма.

— Пара спутников обращается на довольно низкой орбите, излучая сигналы — каждый на полусферу. С поверхности планеты заметить будет невозможно абсолютно…

— С поверхности, это замечательно. Вы в курсе, сколько тут аборигенных спутников?

— Всё предусмотрено. Излучатели оснащены системой контроля пространства. Совсем простенькой, оптической, но этого хватит. Любой спутник аборигенов будет находиться в области тени — в его направлении ничего излучаться не будет.

Капитан побарабанил пальцами по столу.

— Когда вы всё успеваете, ребята… Не спите совсем?

— В последнее время почти совсем, — улыбнулась Туи. — Но мы бы одни не справились. Нам помогли…

— Да-да, я в курсе. Безумные идеи часто бывают заразительны. Вы же и меня втянули в это дело. Спасение целой планеты — да перед таким призом кто хочешь дрогнет…

Пауза.

— Ну хорошо, дерзайте. Даю разрешение на запуск ваших кричалок.

— Спасибо, почтеннейший!

…

— Не объестся твой Бонифаций?

Зверёк, заметно округлившийся, с видимым удовольствием уплетал сочную морковь, своё любимое лакомство. Стасик озабоченно потрогал пальцем пузико своего неразлучного друга, и морской свин немедленно опрокинулся навзничь, смешно дрыгая лапками.

— Бонифаций в порядке. Чего нельзя сказать о прочем.

— Ну-ну, не вешай нос, — Алексей помолчал. — Сегодня ещё шестнадцатое.

Мальчик тяжело вздохнул.

— Неверная формулировка. Сегодня УЖЕ шестнадцатое.

Юный гений сидел на кухне, облачённый в дорожную одежду, в ожидании прибытия Таурохтара. Фейковая олимпиада согласно легенде закончилась, и фирменный поезд уже въехал, должно быть, в городскую черту Красноярска. Так что у мамы, встречающей сына на вокзале, не возникнет и тени сомнения…

— А ты же так рвался в Бессмертные Земли, помнится?

Долгая пауза.

— Спасибо Туилиндэ. А то бы я так и плавал в детских иллюзиях.

Пауза.

— Вот на Земле есть люди, которые работают в зоопаркаху или в цирках животных дрессируют. Им нравятся животные, они испытывают к ним тёплые чувства… любят даже…

Пауза.

— Вот это и есть Туилиндэ. И Таурохтар. А прочим… а прочим в Бессмертных Землях всё равно. Да, любопытные зверюшки эти хомо. И так похожи на эльдар, надо же… гораздо больше, чем другие виды обезьян. А кому-то нас жалко очень, потому что мы быстро сморщимся и умрём.

Мальчик ткнул пальцем в оправу очков.

— Некуда мне бежать. Нам некуда.

— Ну а в схрон? — старлей облокотился на стол. — Как насчёт схрона — пойдёшь?

Пауза.

— Я всё-таки попробую… попробую уговорить маму. Если она да — и я да. Если нет — нет.

Стасик вскинул голову.

— Надеюсь, это же будет не больно?

Грохот и шуршание в прихожей прервали разговор.

— Алексей, Станислав, здравствуйте, — Таурохтар разглядывал овальную дыру в листе гипсокартона, сменившего модерновый пластик, покалеченный предыдущим визитом. — Ничего не могу понять… регулярно смещается вбок точка выхода…

— Плюнь, — улыбнулся Холмесов. — Заделаю снова, чай, не впервой уже.

— Станислав, ты готов?

— Да.

— Ну так надевай свою куртку, ботинки и в путь.

Пауза. Холмесов вдруг осознал, что отчаянно старается поймать взгляд гостя.

— Ничего?

Эльдар медленно покачал головой.

— Двадцатого ещё запустим «кричалки» светового диапазона, и плюс радио. Возможно, они просто не ведут гравиконтроль… ну нет на Земле источников гравиволн, так и зачем держать включенной аппаратуру? Но световые сигналы не заметить уже невозможно.

— Таур… а какие ещё есть возможности связи?

Таур помолчал, обдумывая ответ.

— Ещё можно пустить в ход гиперсвязь. Как последнее средство. Только наш капитан не согласится демаскировать корабль.

— Таур… чего вы их так боитесь?

— Мы не боимся. Мы опасаемся.

Эльдар сверкнул глазами.

— Только создание с интеллектом вот этого грызуна может вообще не опасаться существ, способных в рабочем порядке уничтожить целую цивилизацию.

— Понятно, — усмехнулся Алексей.

— Станислав, становись ко мне поближе. Лучше прижмись, вот так. Прощайтесь.

— Прощайте, дядь Лёша… — неожиданно тихо, совсем по-детски произнёс Стасик. И неизвестно отчего в глазах у Холмесова защипало.

— Лучше до свидания, — улыбнулся он.

Полыхнула фиолетовая вспышка, в прихожей слабо запахло озоном. Некоторое время Алексей задумчиво разглядывал дыру, открывающую внутренности санузла. Ну что — пора признавать неизбежное?

И переезжать в схрон, с неожиданно холодным ожесточением подумал Холмесов. Хватит валять дурака, изображая службу Отечеству. Его роль как держателя хазы для юного гения завершилась, далее сидеть в Питере, перекладывая весь груз хозработ на Стёпу с Денисом попросту неприлично.

Звонок в дверь буквально подбросил старлея. Нервы, ох, нервы…

— Лёша, здравствуй, — на пороге стояла Лариса, отряхивая сапожки от налипшей грязи. Без лишних слов Алексей втянул её в квартиру и захлопнул дверь.

— Раздевайся… Я тебя ждал…

— А где твой гость? Мальчишка то есть? — пройдя в комнату, Лариса завертела головой.

— Стасик? Вы разминулись буквально на пару минут. Дыру видела?

— Как, опять?!

— И не опять, а снова, — засмеялся Холмесов. — Чего-то там с настройкой у ниху впрочем, не моё дело. Кушать хочешь?

— А давай лучше я тебя покормлю? — улыбнулась девушка.

— Вот выйдешь замуж, будешь каждый день кормить, — лучезарно улыбнулся Алексей. — А пока пользуйся дамскими привилегиями!

— А я хочу сейчас покормить. Можно? — и улыбка какая-то с грустинкой.

— Ну, если очень хочется, то можно! — засмеялся Холмесов.

Некоторое время они молчали. Алексей наблюдал, как порхают руки Ларисы, споро сооружая лёгкий перекус, и в груди у него что-то будто ворочалось, вызревало.

— Ну, садись, — девушка тряхнула каштановыми прядями.

— Ну-ка, ну-ка… — Алексей с видом шеф-дегустатора оглядел стол. — Тээкс… крабовый салат… а это что?

— Тоже салат такой, из тёртой свеклы и яблока. У тебя же в холодильнике яблоко валялось.

— Вери-вери мач! Тээк-с… бутерброды, ну-у, это и я так могу…

— А что бы ты возжелал? — в глазах девушки уже густел смех.

— Бланманже! — заявил Холмесов безапелляционным тоном. — И этот, как его…

— От акулы жареный пупок, — подсказала Лариса, уже едва сдерживаясь.

— Нифига! Этот, ну… а! Студень из лошадиных мослов!

И они разом расхохотались.

— Ешь давай, «бланманже»! — Лариса подвинула к хозяину дома тарелку. — И попробуй сказать, что невкусно!

— И попробую! — решительно возразил Алексей. — Очень даже вкусно!

И они вновь рассмеялись.

Некоторое время они кушали почти молча, перебрасываясь отдельными незначащими словами. Теперь роли поменялись — Лариса, подперев рукой подбородок, наблюдала за тем, как Холмесов поглощает её готовку.

— Будешь так смотреть, я подавлюсь, — посетовал Алексей, энергично двигая челюстями. — Или того хуже, попрошу добавки.

— Да на здоровье, — улыбнулась она. — Мне нравится смотреть, как ты ешь. Открою тебе маленькую тайну — очень многим женщинам нравится смотреть, как кушают их дети и мужчины…

— Спасибо, всё было очень вкусно, — Холмесов промокнул губы бумажной салфеткой.

— Посуду потом сам помоешь, — Лариса встала из-за стола. — Пойдём.

И что-то такое было в её тоне, что Алексей без всяких шуточек подчинился.

В комнате гостья не спеша расстелила на диване постельные принадлежности, торчавшие из подголовной тумбочки — он молчал. Закончив, Лариса так же основательно, неспешно принялась раздеваться. Просто и естественно, как будто жили они вместе лет двадцать. Стянув трусики, села на постель.

— Иди ко мне, Лёша.

…

— Ну вот, собственно…

Ладнев слегка повернул картину, чтобы свет падал под нужным углом, и отступил на полшага. Светлана разглядывала стеклянную пластину, под солнечными лучами будто приобретшую объём. Обнажённая женщина, задорно улыбаясь, закинула руки за голову и изогнулась маняще-грациозно.

— Слушай… и это я?!

— Ну а кто ж ещё-то, — улыбнулся в заметно отросшую бороду художник.

— С ума сойти…

Женщина обернулась и порывисто поцеловала создателя шедевра.

— О как! — засмеялся художник. — Есть хочешь?

— Есть? Есть не хочу, при моей профессии это вредно, — натурщица улыбнулась. — Если, разумеется, не хочу стать моделью для почитателей творчества Рубенса.

— Тогда кофе! Ох, чёрт… кофе кончился вчера… Слушай, есть отличный зелёный чай!

— Это подойдёт!

Они сидели на кухне, пили чай и болтали, и Степан ощущал, как по миллиметру разжимаются стальные челюсти, незримо плющившие его день за днём.

— … Да, чуть не забыл, — он выложил на стол купюры. — Грасиас!

Некоторое время женщина смотрела на деньги, не прикасаясь к ним.

— Я не возьму, Стёпа.

— Вот те на! Обидеть хочешь.

— Нисколько. Не заставляй меня… пожалуйста.

— Так это же твоя работа. Ты чего, мать?

Долгое молчание.

— Да… работа. Мне повезло с этой работой, не находишь?

Она чуть усмехнулась.

— Альтернативы имелись куда как похуже. Бананами торговать на улице, или кондукторшей в трамвае… Проститутка? В моём возрасте конкурировать с пятнадцатилетними сосками дело безнадёжное.

— Ты говоришь страшные слова. Зачем столько цинизма?

Теперь её усмешка стала жёсткой.

— «Не мы таки — жисть така». Не я развалила эту страну. Не я позакрывала заводы. Не я сделала так, что деньги все у бандитов-депутатов-манагеров, а честным людям в лучшем случае корка хлеба с барского стола.

Пауза.

— Было ли мне стыдно, когда первый раз вышла голой на подиум, пред очи толпы студентов? Нет. У нас на заводе каждый год была медкомиссия. И раздеваться приходилось перед какими-то мятыми тётками, а то и похмельными мужланами в белых халатах. Терпеть, пока мужлан щупает груди, на гинекологическом кресле растопыриваться перед ним… Не пройдёшь комиссию, к работе допуск не получишь. И чем ребёнка кормить? И никому в голову не приходило, насколько всё это унизительно.

Она блеснула глазами.

— Страшная я женщина, да, Стёпа?

Вместо ответа он легонько провёл пальцами по её щеке.

— Слушай, а ты правда не продаёшь свои работы? — перевела она тему.

— Эти — нет.

— А на что ж тогда жить художнику?

— Ну ты даёшь, мать! — засмеялся Ладнев. — На халтурку, естественно. Летом особенно хорошо идут карандашные портреты гуляющих граждан.

Она прихлёбывала чай мелкими глоточками, и Степан вдруг подумал — сейчас или никогда. Апрель перешёл свой экватор. Если после двадцатого ответа от тех богов не будет, то придётся всё бросать и целиком переключаться на козье-коровьи дела — да-да, и это очень непросто, успеть к Первомаю!

Вытащив из-за пазухи кулон, он нажал вызов. Несколько секунд ничего не происходило. Светлана, отставив чашку, с интересом наблюдала за манипуляциями хозяина квартиры.

— Что случилось, Стёпа? — голос Туилиндэ раздался словно со всех сторон.

— Туи, я тебя очень прошу, покажись.

Эльдар, облачённая в рабочий комбинезон, возникла посреди кухни мгновенно. Светлана откинулась на спинку стула, таращась на голограмму круглыми, как чайные блюдца глазами.

— Понятно, — оценила ситуацию Туилиндэ. — Ты изложи ей всё коротенько насчёт Конца света, Стёпа. Да, и руку с сердцем-то предложить не забудь впопыхах!

…

— Хм…

Лариса улыбнулась, не раскрывая глаз.

— В смысле?

— Да это я так…

Пауза.

— У тебя точно девушки не было лет пять, не меньше. Жадный такой…

— Это плохо?

Она наконец-то раскрыла глаза.

— Плохо, Лёша. Плохо.

Пауза.

— Молодые парни чёрт-те чем занимаются, всякие делишки себе изобретают. Кто-то преступления совершает, кто-то их раскрывает. Кто-то в офисе сидит, бумажками шуршит, кто-то по Гималаям лазает. А главного в жизни всячески избегают. Не хотят создавать семьи.

Пауза.

— И даже словечко мерзкое придумали — «перепихнуться»…

Вздохнув, девушка села на постели, свесив ноги. Посидев пару секунд, встала и принялась так же неспешно, как раздевалась, натягивать на себя одежду.

— Ларис…

— Пора мне, Лёша. Ты не сердись.

Помедлив, Алексей тоже встал, заскакал на одной ноге, надевая трусы и брюки.

— Ну ты даёшь, слушай. Пробегом мимо…

Он повернул уже одевшуюся гостью к себе лицом, крепко обхватив за плечи.

— Ты не сказала мне «да».

— Это ты про ваш схрон? Пусти, Лёш, — она мягко высвободилась.

Уже в прихожей, надев шапочку, Лариса вдруг решилась.

— Я, собственно, попрощаться зашла. В Гдов я уезжаю, Лёша.

— А хорошо бы по-человечьи всё объяснить, — ровным голосом заговорил Алексей. — А не так вот, у порога.

Пауза.

— Ну хорошо. Представь — мама у меня инвалид-колясочник. Сможет она жить на необитаемом острове среди болота? Кем она там будет, кроме обузы? Ещё тётка, а у тётки семья. Тётке я по гроб жизни обязана. Племянник и племянница, славные они такие… Им, значит, всем кирдык, а я на островок с суженым? А что мразью последней я себя потом весь остаток жизни буду ощущать, об этом ты подумал? Что ночами они будут ко мне приходить, ты подумал?

Пауза.

— Перекати-поле бы тебе, Лёша. Тёлку из интерната, родственными связями не обременённую. Или даже из семьи, но непременно тёлку — чтобы пофигу было, что там с папой-мамой станется, лишь бы тёлке было сладенько и мягенько. Только вот беда — такие тёлки, они ведь и любить по-настоящему не умеют, трахаться только… Не годятся такие тёлки в боевые подруги до конца жизни.

Пауза.

— А нормальный человек, не перекати-поле который, привязан к этому миру многими ниточками, как тот Гулливер из сказки. И с этим уже ничего не поделать, Лёша.

Она вскинула на него отчаянные глаза.

— Прости… если сможешь.

…

Двухметровый шар казался вырубленным из куска антрацита. Хотя нет, пожалуй, подумал Таур — антрацит, он же блестит на изломе. И даже сажа чуть-чуть отражает падающий на неё свет… совсем чуть-чуть, правда. Покрытие зонда такого свойства было начисто лишено, являя собой эталон абсолютно чёрного тела. И никакие радары аборигенов не в силах получить от этого сгустка черноты хоть сколько-то ощутимый отражённый сигнал. Однако для невидимости этого, как известно, мало — даже абсолютно чёрное тело, хорошенько прожаренное космическим солнышком, сияет в инфракрасном диапазоне. Для полной невидимости необходима специальная голографическая маскировка. И никто из местных учёных даже не в состоянии представить принцип её работы. Он не так уж сложен, и если аборигенам всё это дело коротко изложить, они воскликнут: «Вау! Как просто!» Вот только никто им этого излагать не намерен, и останутся они в положении своих предков, не подозревавших о существовании радиоволн…

— Готово!

— Пуск!

Полыхнула лиловая вспышка, и чёрный шар исчез.

— Зонд на орбите! Параметры расчётные!

— Даю сигнал!

— Есть сигнал!

— Ну, обе твои «кричалки» на орбите, — оператор корабельного телепорта погасил виртуальную клавиатуру. — Ты доволен, коллега?

— Спасибо, коллега, — чуть улыбнулся Таурохтар. — Теперь остаётся только ждать.

Коридоры «Хитроумного», как всегда, до отказа наполнены бестелесным белым светом, так что с непривычки может показаться, что ты летишь в бескрайнем сиянии. Но это всё только иллюзия. Достаточно протянуть руку, и пальцы упрутся в неодолимую преграду.

Стена протаяла овальным люком, и Таурохтар шагнул в собственную каюту. Стенки тесного помещения сияли тем же самым бестелесным светом, что и в коридоре. На ложе, в комбинезоне лежала Туилиндэ, подложив ладонь под щёку.

— Ты бы хоть какие-то видеообои включила, — эльдар присел рядом с женой. — И одетая на постели валяешься.

Лёгкая тень гримаски пробежала по лицу Туилиндэ.

— Ну не кисни, что за дела. Рано отчаиваться, — он положил руку ей на плечо.

— Устала я, Таур. Смертельно устала.

— Таурохтар, Туилиндэ, срочно явитесь в мою каюту, — голос капитана раздался будто со всех сторон.

— Пойдём? — с вопросительной интонацией спросил Таур. Вздохнув, Туи поднялась с ложа.

— А куда мы денемся. Мы пока ещё в экипаже.

Капитан, сидевший в кресле, при появлении четы погасил виртуальный экран.

— Вы, очевидно, догадываетесь, коллеги, о цели вашего визита.

— А как же, — Таур скупо улыбнулся. — Я нарушил режим инкогнито, а Туи так даже дважды.

— Похвальная самокритичность. И что прикажете с вами делать?

— На твоё усмотрение, почтеннейший, — совсем убрал улыбку Таурохтар. — Можно отправить нас домой прямо сейчас, если не жаль энергии. Но можно для чистоты эксперимента и оставить на борту. Вернёмся тридцатого вместе со всеми.

— Вы в курсе, что спецслужбы аборигенов проявляют иногда поразительную прыть?

— Они уже ничего не успеют, даже если бы получили сигнал прямо сейчас. Но они его не получили… и не получат.

Долгая пауза.

— Изложите ваш план работы с этими вашими воспитуемыми.

— Завтра, двадцать первого апреля, в схрон отправляется Степан Ладнев, это который художник. Послезавтра, двадцать второго, ещё двое, гений-палеолингвист и его подруга. Им предстоит решить вопросы с домашними животными. Двадцать второго же из города Петербурга отправляется сыщик, и двадцать пятого будет на месте. Последними, двадцать шестого, я перенесу в схрон юного гения и его мать… если ему удастся её убедить.

— На каком основании ты намерен баловать аборигенов телепортацией?

— Добраться аборигенными средствами транспорта до схрона им будет затруднительно.

— Ну и что? Он отказался от нашего предложения. Дальнейшая его судьба целиком в его собственных руках.

— Он ребёнок.

— Повторяю: его судьба целиком в его собственных руках. Сможет он уговорить мать или нет, доберётся до схрона или не успеет — всё это абсолютно безразлично для блага Бессмертных Земель. Надеюсь, вы оба не забыли, для чьего блага мы тут находимся? Туи, я вижу все твои возражения. Остерегись высказывать их вслух. Вы и так гуляете по лезвию. Кстати, всё, что им нужно, чтобы успеть — выйти в путь заранее. Прошу прощения, Таур, я перебил. Продолжай.

— Тогда же, двадцать шестого, Туи войдёт в контакт с бородатым любителем грибов… только, на мой взгляд, это будет всего лишь сценкой прощания. Бородач для себя уже всё решил, и за свою маму тоже.

Пауза.

— Разумеется, план изложен в предположении, что никакого ответа нам не будет.

Капитан побарабанил пальцами по столу.

— Ладно. Работайте.

…

— Денис…

— М?

— Скажи что-нибудь…

— Что?

— Всё равно что… только не молчи…

Изя, вздохнув, крепче прижалась к любимому.

— Страшно мне, Дениска. Знаешь, я вдруг вот так вот отчётливо представила, что чувствует приговорённый накануне казни…

Денис погладил её плечо.

— Ты с бабушкой своей разрулила вопрос?

— Всё вроде должно получиться. Бабуля, правда, уверена, что мы прикупили домик в деревне под летнюю дачу. Но погостить-посмотреть согласная. Двадцать шестого мы за ней выедем, и тридцатого будем в схроне.

Денис вновь молча погладил девушку. Да, тридцатое апреля — это был крайний срок. Тридцатого «Хитроумный» уйдёт в свои Бессмертные Земли, чтобы не попасть ненароком под удар богов, предназначенный Земле смертных. И останется только сидеть и ждать… ждать исполнения приговора.

Как долго придётся ждать?

— Денис…

— М?

— А вот если бы мы сейчас… ну… согласились бы… Как думаешь, ещё не поздно слинять в Бессмертные Земли?

Иевлев тяжело вздохнул.

— Не знаю, Изя. Давай-ка спать. Завтра у нас очень хлопотный день.

…

— Холмесов? Зайдите сейчас.

Трубка нудно запиликала короткими гудками отбоя. Помедлив, Алексей опустил её на рычаг. Задумчиво посмотрел на себя в зеркало. Как хотите, товарищ старший лейтенант, но тон руководства не внушает. И вообще, вряд ли стоит ждать он нового руководства чего-либо, окромя пакостей.

В коридоре, как обычно, сновали туда-сюда сотрудники, с парой-тройкой Алексей мимоходом перебросился парой-тройкой дежурных шуточек. На секунду его вдруг посетило странное чувство — как будто он путешествует по царству мёртвых. Мертвецы занимались своими мертвячьими делами, полагая их важными и нужными, шутили и пересмеивались…

Перед тем как обрести заслуженный покой.

В кабинете начальника за время отсутствия Упрунина наметились значительные перемены. В углу блестел никелем замков и рукояток новенький сейф, старый потёртый стол сменил новый-модерновый. Ну и сам господин Мерзяев в обитом белой кожей вертящемся кресле выглядел весьма импозантно. Во всяком случае, сидевший сбоку капитан Лукин смотрелся гораздо более бледно. Да что там — он смотрелся откровенно бледно.

— Вызывали? — Алексей умышленно опустил величание по званию.

— А, Холмесов! Проходите, присаживайтесь, — начальник начальственно откинулся в кресле. — Поведайте-ка нам, товарищ старший лейтенант, как движется дело гражданки… мнэээ… Гарцòвой?

Что значит начайник, с весёлым ожесточением подумал Алексей. Можно мычать, вспоминая имя, можно и вовсе не вспомнить… а отчёт по делу «мнэээ» затребовать со всей строгостью.

— Гарцевой. Никак не продвигается.

— В смысле?

— В прямом. Нечему там продвигаться. Сумасшедшая тётка возомнила себя инопланетянкой, которую держат в застенках злобные аборигены. Вырвалась из застенка, положив кучу тварей и пала в неравной битве со злом. Подельников нет, причастные к делу опрошены и новых свидетельств не предвидится. Дело можно закрывать.

— Вы за дурачка меня держите, Холмесов? — глазёнки Мерзяева льдисто блеснули. — Где пожилая библиотекарша приобрела такие навыки обращения с оружием?

— А я знаю? — лучезарно улыбнулся Алексей. — Допросить её, увы, уже не представляется возможным.

Начальник скептически скривил губы.

— Вот тут капитан Лукин о вас высокого мнения, товарищ Холмесов. Скажу прямо — пока я поводов для восторга в вашей работе не вижу. Как прикажете докладывать о деле товарищу Евсюкову? — Мерзяев многозначительно воздел палец к небесам. — Вы в курсе, что дело у него на личном контроле?

— Да вот так и изложите, как я вам сейчас, — старлей улыбнулся ещё более лучезарно. — Впрочем, можно вернуться к этому вопросу в мае. Я с завтрашнего дня в отпуске.

— А кто вам сказал, что вы идёте в отпуск? — поднял брови начальник. — Вы не пойдёте в отпуск, пока не получите внятных результатов по этому делу.

Холмесов перестал улыбаться.

— Сегодня вечером я уезжаю в Москву. Это определённо и обсуждению не подлежит. Возможно, мы вернёмся к этому разговору… а может и нет. И, добрый совет вам, Эдуард Эдуардович — не надо делать поспешных выводов.

Он вновь улыбнулся как можно более лучезарно.

— Так я пойду? Спасибо!

Вот так, думал Алексей, возвращаясь в свой кабинет. Товарищ Мерзяев озадачен моим тоном, и некоторое время будет гадать так и сяк, оценивая расклады. А вдруг безапелляционный тон подчинённого не пустой блеф? Жизнь штука сложная… сегодня ты его по пустяку прижучишь, а завтра он эвона где, в Москве, и чем чёрт не шутит — прижучить сможет уже тебя самого… Дней десять будет наводить справки, не меньше.

Или до самого конца.

…

— … Слушаю.

Голос на том конце провода напряжён и холоден, как клинок на сибирском морозе.

— Здравствуй, Света.

— Говори, я слушаю.

— Совсем коротко — ты согласна?

— Совсем коротко — нет.

Ладнев помолчал, переваривая.

— Могу я узнать мотивы?

— Тебе недостаточно ответа «нет»?

— Недостаточно. Всё-таки на кону твоя жизнь и жизнь твоей дочери.

— Слушай, ты, спаситель грёбаный! — теперь голос в трубке дышал жаром, как кузнечный горн. — Даже лепилы в онкодиспансере так себя не ведут!

— О как… — Степан озадаченно поморгал.

— И не воображай, что вы с этой остроухой нелюдью изобрели рецепт спасения. Нелюди что, она отбудет восвояси и была такова. А вот ты с подельниками полоумными останешься загибаться в своём болоте!

— У тебя есть другой рецепт?

— Ненавижу тебя! Ты отнял у меня радость на весь остаток жизни! И не звони сюда больше, понял?!

Короткие гудки отбоя. Помедлив, Степан положил трубку. М-да… неожиданно… воистину парадоксальная реакция… А, впрочем, такая ли парадоксальная, если разобраться?

Подойдя к зеркалу, Ладнев медленно повернул голову направо, налево… чуть набок. Он вдруг отчётливо понял, что должна была ощущать Туилиндэ, выслушивая их отказы насчёт переезда в Бессмертные Земли.

Художник яростно оскалил зубы. Ладно…

— Назад ты больше не вернёшься, осталась только карточка твоя! — загорланил он на всю квартиру.

…

— Слушай, и это железнодорожная станция?!

— А что это по-твоему, аэропорт?

— По-моему, это две бетонные плиты, забытые на обочине!

Действительно, станция Пожога могла поразить уровнем аскетизма кого угодно, а не только столичных жителей, привычных к «Площади трёх вокзалов». Пара бетонных плит, почти вросших в землю, изображали собой посадочные платформы. Немного поодаль виднелась горсть каких-то убогих строений, очевидно, обиталищ бывших обходчиков-стрелочников, так и не сумевших за долгую жизнь скопить на переезд в более оживлённые места. Что касается вокзалов, буфетов и прочих атрибутов железнодорожного сервиса, то они отсутствовали здесь как класс, то есть абсолютно.

— Что делать, — вздохнул Иевлев. — Сейчас сюда не только на УАЗике, на гусеничном тракторе не добраться.

Он вытянул из-за пазухи рацию.

— Степан! Степан Андреич, ты нас слышишь? Степан, отзовись!

— Слышу, слышу! — сквозь шорох помех отозвался прибор. — Уже еду. Стойте на месте и никуда не отходите!

— Едет? — удивлённо вскинула бровки Изя. — На чём едет-то? Лошадь купил, что ли?

— С него станется, — озадаченно хмыкнул Денис.

Ждать пришлось недолго, минут двадцать. За всё это время ни одна живая душа не потревожила редкостных пассажиров, торчащих на юру. Только какая-то старушка, опираясь на клюку, выглянула из норки и спряталась вновь. Должно быть, местных обитателей жизнь-жестянка затоптала настолько, что атрофировалось даже чувство праздного любопытства, характерное для жителей уединённых хуторов.

Послышался нарастающий треск моторчика, и пред очи ожидающих вынырнул диковинный экипаж — снегоход-мотобуксировщик, влекущий прицеп от мотоблока, снабжённый чудовищно раздутыми шинами-пневматиками. Ладнев восседал на облучке сего тяни-толкая с видом заправского ямщика.

— Степан Андреич, откуда такое чудо? — из-за треска мотора Иевлеву приходилось почти кричать.

— Жизнь заставит, ещё и не так раскорячишься! — художник, спрыгнув с облучка, с натугой вынул из багажника «Помора» мешок с песком, высыпал содержимое и свернул мешковину. — Изя, велкам сюда!

— Меня на багажник?! — возмутилась девушка.

— Так нету альтернатив! Денис вон какой лоб, подвеска на первой кочке полетит! Все трое на прицеп влезем, «собака» буксовать начнёт, того гляди гусеницу порвёт! В тебе же полста кило, самое то для балласта!

— Ну спасибо, Степан Андреич! — Изя сверкнула глазами, однако полезла устраиваться в багажнике в «позе лотоса».

— Всегда пожалуйста! — ответно сверкнул улыбкой Ладнев. — Вы же, гражданин Иевлев, назвавшись груздем, пожалте в кузов!

— Нет уж! Позвольте рядышком с вами, гражданин начальник! — Денис решительно уселся на лавку-облучок, окаймляющую прицеп по переднему краю.

— Ну и пёс с тобой, не плач потом, как под колесо свалишься! — Степан дал газ. — Поехали-и!

Недалёкая дорога до переправы оказалась сущим мучением — всё же снегоход предназначен для езды по снегу, а не раскисшему грунту. Мотор ревел, то и дело захлёбываясь, липкая грязь комьями летела с гусениц, зловредно норовя попасть прямо в лицо. Изя, вцепившись обеими руками в ограждение багажника, моталась из стороны в сторону, обоим седокам облучка приходилось то и дело поджимать ноги, дабы не зацепить за кочку.

— Так где же ты всё-таки взял эту повозку? — прокричал Иевлев, перекрывая треск мотора.

— Где взял, где взял! На день рождения подарили! — художник сплюнул попавшую в рот грязь. — Держись лучше крепче!

Всяким мучениям есть конец, и любой дороге тоже. На берегу моря разливанного, почти у кромки воды на пеньке сидел дед Арсений, хозяйственно подложив под себя запасной ватник. Рядом, привязанные к стволам чахлых берёзок, лениво жевали свою жвачку две коровы и крутолобый бычок-сеголеток. А на воде виднелось сооружение, по смелости инженерной мысли явно превосходившее даже гибрид снегохода с мотоблоком — дощатый помост, из-под которого торчали бензиновые бочки, явно используемые в качестве поплавков. Четыре жердины по углам и натянутые верёвки обозначали ограждение верхней палубы, неошкуренные шесты, вне сомнения, должны были играть роль органов управления, и в довершение ко всему на корме чудо-плавсредства виднелся знакомый дедов подвесной электромоторчик от лодки.

— Арсений Петрович, и вы здесь?

— Дык, это… надо жеж помогать по-соседски, — старик с кряхтеньем поднялся. — В коровах ваш товарищ разбирается чуть помене, нежели я в самолётах, ну да и понтоны не на всех углах валяются…

— Коллеги, время, время! — Степан уже отвязывал корову. — Заводите скотину на понтон. Это ж не лодка, нам бы до заката до заимки добраться!

— А пепелац твой?

— Ну стащат если, значит судьба, — Ладнев сплюнул в воду.

— Степан Андреич, а где ваша подружка? — Изя совершенно невинно хлопала ресницами.

— Где-где… — художник с ожесточением тянул на палубу судна бычка. — В Караганде!

— Какой-то ты нынче шибко злой, Стёпа, — отметил Денис, берясь за рулевой шест.

— Я не злой, я отчаянный! — художник тоже взялся за шест. — Петрович, самый полный вперёд! Эх, не везёт мне в смерти, и не везёт в любви-иии!

…

— Стась, борщ стынет.

— М? Борщ? Спасибо, ма…

— Что-то ты совсем загрустил, Стаська, — мать взъерошила сыну волосы. — Ну что такое опять? Нет ответа с этой вашей олимпиады, черти б её побрали?

Мальчик неловко улыбнулся.

— Нет ответа, мама.

Самое интересное, что сказана чистая правда, подумал он. Нет ответа. И вероятность того, что он будет, тает с каждым часом. Можно было себя утешать версией, что незримые Сеятели не ведут гравиконтроля, поскольку аборигены всё равно не владеют техникой грависвязи. Однако оптический и радиоконтроль за планетой они вести просто обязаны. Значит, видят. И не желают отвечать.

— Ну не расстраивайся ты так уж, — мама взяла его руками за щёки. — Какие твои годы! Будут ещё на твоём веку олимпиады, универсиады и прочие ады. Улыбнись, ну?

В комнате внезапно неярко полыхнула лиловая вспышка, и на ковре, где только что никого не было, обнаружился весьма импозантный молодой человек в зеркальных солнцезащитных очках, пляжных тапках, пёстрой гавайке и коротко обрезанных велосипедных шортах, туго обтягивающих чресла. В руке гость держал чёрный кофр — в таких обычно носят фото-видеоаппаратуру.

— Таур! — мальчик резко вскочил, весь подавшись к пришельцу. Вместо ответа на немой вопрос красавец отрицательно покачал головой.

— Прошу прощения за столь внезапное вторжение, но так целесообразнее — думаю, всякий скепсис отвалится на корню. К сожалению, у меня совсем мало времени. Станислав, поручаю тебе всю разъяснительную работу насчёт Конца света и прочего. Не перебивайте, оба! Вот тут, — красавец извлёк из чёрного кофра конверт, — билеты на двоих, на весь маршрут. Поезд до Москвы отправляется сегодня. Там пересядете на электричку до станции Кривандино, это Казанское направление железной дороги. В Кривандино вновь пересядете, на местную линию Кривандино — Рязановка. Сойдёте на станции Пожога. На всякий случай в конверте имеется памятка, там расписание и грубая карта, а также деньги на дорожные расходы. На платформе Пожога вас уже будут ждать.

— К… кто?! — наконец-то обрела признаки владения членораздельной речью женщина.

— Друзья Станислава, он вам всё расскажет по дороге.

Улыбнувшись, гость снял чёрные очки, и дар членораздельной речи вновь покинул вконец ошарашенную женщину. Ибо глаза эти, при всей потрясающей красоте вряд ли могли принадлежать человеку.

— Вообще-то коммуникатор у тебя уже пора бы изъять. Однако, учитывая непредсказуемость вашего здешнего транспорта, оставляю его тебе до момента прибытия в схрон.

Пришелец повернул голову, глядя женщине прямо в глаза.

— Сударыня, очень прошу вас во всем следовать указаниям вашего сына неукоснительно. И тем более моим инструкциям. Это единственный способ сохранить жизнь не только вам, но и мальчику.

Лиловая вспышка, и нет никого. Только тёмный круг на ковре и слабый запах озона не давали принять всё происходящее за приступ бреда.

— Стась… что это было?! — мать контуженно затрясла головой.

— Успокойся, мама, только успокойся. Давай лучше собираться. Пока собираемся, я тебе всё расскажу.

…

— Скажите, бабушка, это действительно станция Пожога?

Вопрос вообще-то звучал идиотски, тем более что с краю вросшей в землю бетонной плиты торчал столбик с горделивой табличкой «остановка первого вагона». Но уж больно интерьер «станции» контрастировал с любыми представлениями о пассажирских железнодорожных сообщениях.

Согбенная старушенция, тащившая на верёвке упрямую козу, только зыркнула глазами из-под низко повязанного платка и с утроенной силой поволокла скотину. Не дождавшись ответа, Холмесов отвернулся, скинул с плеч увесистый рюкзак и принялся озирать окрестности — то есть голый березняк, в кронах которого резвились не то грачи, не то вороны.

— Паразиты! Всё ишшут, чего бы ишо своровать! — раздалось из-за плеча. — Москва…….! — последние выражения бабушки сделали бы честь опытному урке-рецидивисту, либо грузчику с сорокалетним стажем.

Вздохнув, Алексей грустно проводил взглядом старушенцию, осмелевшую за собственным забором. М-да… крепко тут не любят москвичей, однако. Взять да и сказать, что не москаль, мол, а вовсе даже питерский? Ладно, пёс с ней, со старушкой… и потом, кто знает, может, питерских тут не любят ещё сильнее…

Вдали послышался треск мотоциклетного мотора, быстро приближавшийся. Алексей приложил руку козырьком, разглядывая приближавшийся транспорт, и едва сдержал возглас изумления. Аппарат действительно выглядел диковинно донельзя — гусеничная «мотособака», запряжённая в прицеп от мотоблока, да вдобавок ещё оснащённый дутыми колёсами-пневматиками.

— Привет! — восседавший на облучке моточуда Ладнев лихо затормозил в метре от платформы. — Ты что, один?!

— Как видишь, — Алексей хотел изобразить фирменную улыбку, однако та почему-то вышла кривой и бледной.

— Тогда садись, поехали! — художник хлопнул ладонью по сиденью-облучку. — Рюкзак свой в багажник давай! Только крепче держись, тут кочки!

Аппарат тронулся в путь, щедро разбрызгивая липкую грязь. Кое-где на бугорках, впрочем, грязь уже успела просохнуть, и уже лезла молодая трава.

— Скоро вода спадать начнёт! — перекрывая треск мотора, прокричал Степан. — Всё, конец половодью!

Алексей лишь пожал плечами.

Оставшуюся часть пути товарищи проделали молча. Треск мотора заставлял кричать, вдобавок экипаж дёргался и раскачивался — в общем, обстановка для беседы была не слишком располагающей.

И особенно не располагало к праздной болтовне отсутствие ответа от Сеятелей.

У кромки воды торчала лодка-«струйка» с притачанным на транце подвесным электромотором. В лодке скучал второй знакомец — Денис Иевлев.

— Здравствуй, Алексей.

— Здравствуй, Денис.

— Ты один?

— Двое нас, как видишь, — Холмесов извлёк из багажника «Помора» свой рюкзак. — Поплыли, что ль?

После назойливого треска «мотособаки» лодка, казалось, двигалась абсолютно бесшумно. Однако зачинать беседу трое в лодке не спешили.

— Эту лодку купили, что ли? — чтобы не молчать всю дорогу, произнёс первое пришедшее на язык Холмесов.

— Не, купили-то плоскодонку, — Ладнев мастерски выруливал меж коряг. — Солидную, на четыре банки. Полтонны груза берёт не напрягаясь. А эта дедова, он разрешил, чтобы мотор не переставлять. Да и бегает быстрее «струйка».

Пауза.

— Мотор всё равно придётся в болоте топить.

— Да если б только мотор…

И снова долгая пауза.

— Станислав Станиславыч-то будет? — вновь заговорил Алексей.

— Едет. И мама при нём, — Ладнев уклонился от нависающей ветви.

— Успеют до тридцатого?

— Раньше.

Долгая пауза.

— А Борода?

— А Борода решил принять шахаду, — художник сплюнул в воду. — Впрочем, если я верно понял, Туи намерена нанести ему прощальный визит, так что Бог ведает…

— Ты скажи лучше, Лёша, почему ты один? — перебил Денис.

Холмесов провёл рукой по лицу, зажмурившись.

— Дурак я потому что, ребята. Надо было мне в Гдов ехать.

…

Дверь купе закрывалась неплотно, и при резких толчках состава то и дело клацала, перебивая монотонно-убаюкивающий перестук колёс. Сосед по купе, пожилой толстый дядька, мощно сопел, то и дело срываясь на храп. Мама, напротив, спала беззвучно, будто и не дышала. И даже в тусклом свете ночника были отчётливо заметны синие круги под глазами — след сильнейших волнений и переживаний. В уютной кошачьей сумке-переноске сном откормленного праведника спал Бонифаций.

А вот его, Станислава Разина, сон сегодня не брал.

Вот точно так же тогда, ещё прошлой осенью, ехали они в купе вчетвером. Поезд нёс их к великой цели — тогда, в запале, по детскому своему разумению Стас ещё не осознавал истинного размера задачи, за которую готов был взяться. И относился он ко всему этому делу гораздо проще. Да, он отработает порученное ему и улетит в далёкие и прекрасные Бессмертные Земли — иные миры под иным солнцем…

Чужие миры.

Реальность оказалась куда более жестокой и беспощадной. Либо забавная экзотическая зверюшка там, в Бессмертных Землях, либо первобытный сельский мальчуган здесь, на Земле грешной — вот и весь выбор. Талант программиста? Ни там, ни там он не пригодится. Как не пригодится умение расшифровывать древние надписи Иевлеву, и выжигать на стекле дивные картины Ладневу. Не до картин будет, и тем более не до скрижалей… Вот разве только Изольда. Да, её редкий дар будет очень даже востребован, при отсутствии больниц и лекарств…

Он вдруг вспомнил книжку, прочитанную больше года назад — она называлась «Перевал». Посёлок потерпевших крушение робинзонов-звездолётчиков на чужой планете, в упорной борьбе за выживание. И маститые учёные, копающие огород и бегающие с копьями… и дети робинзонов, уже практически полностью дикари…

Стас даже зажмурился, до того вдруг отчётливо представилась картина — он сам, уже седой и бородатый, в лаптях и какой-то неопределённого цвета рванине, оставшейся от минувшей эпохи, и кругом дети, одетые в козьи шкуры.

Локомотив заревел в ночи, протяжно и тоскливо. Как будто железная машина всё-всё понимала.

…

Прелая прошлогодняя листва тёмным ковром устилала землю. Перельман медленно брёл по весеннему лесу, то и дело ковыряя палкой листовой опад. Ага, наконец-то! Какой кудрявый малыш… неужто один-одинёшенек? Нет, не должно такого быть, тут наверняка поблизости ещё…

— Здравствуйте, уважаемый Григорий Яковлевич, — раздался сзади такой знакомый голос с хрустальными нотками. — Не помешаю?

— Здравствуйте, уважаемая Туилиндэ. Нисколько, — учёный обернулся. — Собственно, мешать почти нечему. Никакой сегодня улов, — он продемонстрировал пластиковый пакет, на дне которого виднелась скромная кучка сморчков. — Я уже даже и на строчки согласен…

Они встретились взглядами, и Туи медленно, отрицательно покачала головой.

— Я, собственно, хочу попрощаться. До старта считанные дни, они будут плотно забиты регламентными работами. Так что мы с вами скорее всего больше не увидимся.

Она сняла зеркальные очки. Какие всё-таки прекрасные у неё глаза, отстранённо подумал Перельман. Нечеловечески огромные и усталые.

— Последнее предложение, Григорий Яковлевич. Нет-нет, о Бессмертных Землях речь уже не идёт. Но я могу перенести вас в схрон. Вас и вашу маму.

— Смысл?

— Ну вы же всё равно решили принести себя в жертву? Так почему бы не с пользой для людей? Там, на острове среди болот, будут нужны рабочие руки.

— Вы уверены?

— Конечно. Первобытное хозяйство требует огромных трудозатрат на единицу продукции. Косить сено, копать огород, пасти-доить коз и коров, дрова пилить, тесто месить — да масса всяких таких работ.

— То есть вы предлагаете мне перед смертью хорошенько помучиться, — Перельман улыбнулся в бороду. — И маме.

— Безусловно, раз вы всё равно не хотите жить, — без улыбки ответила эльдар. — По крайней мере у одной пары, Дениса и Изольды, будут дети, я надеюсь, многочисленные. И всех их нужно будет поднимать.

Перельман помолчал, глубоко задумавшись.

— Я, пожалуй, отклоню ваше щедрое предложение.

Туи надела очки.

— Григорий Яковлевич, ещё я попрошу вас сдать коммуникатор. Всё равно ведь он вам больше не нужен.

Математик, кротко улыбнувшись, извлёк из-за пазухи кулон.

— Прощайте, Туилиндэ.

— Прощайте, Григорий Яковлевич. Желаю вам мгновенной и безболезненной смерти.

…

Последний вагон электрички с лязгом укатил прочь, оставив на голой платформе мальчика и женщину, отягощённых двумя увесистыми чемоданами.

— Ужас… — мама юного гения озиралась с ошарашенным видом. — Это здесь тот вожделенный схрон?

— Ну что ты, мама, — Стас ткнул пальцем в оправу. — Это станция Пожога, если верить карте. Отсюда близко деревня, а уже оттуда…

— Станислав!

И только тут они заметили кудлатого мужика, отдыхавшего в разворошённой копешке прошлогоднего сена. За копной виднелся странный аппарат, явно самоходный.

— Здравствуйте, с прибытием!

Подошедший перехватил у женщины тяжёлый чемодан.

— С прибытием… Анна Евгеньевна, если не ошибаюсь? Ну а я Степан, Степан Андреевич Ладнев. Прошу! — он сделал широкий жест в сторону самоходного аппарата. Вглядевшись, встревожился. — Стас, да на тебе лица нет. Что-то стряслось?

— Бонифаций потерялся. В Москве.

Голос юного гения даже ровнее, чем обычно.

— Как это случилось? — осторожно спросил Ладнев — очень осторожно, чтобы не бередить детское горе.

— Всё вполне закономерно. Мы везли его в кошачьей сумке, чтобы не допытывался проводник. Там внутри такая пластмассовая клетка… не стальная, а пластмассовая. Для лёгкости. Кошки обычно клеток не грызут. А Бонифаций грызун. По определению.

Судорожный вздох.

— Это моя глупость.

— Ну, ну… — Ладнев осторожно положил руку на мальчишечье тощенькое плечо, и тот не отстранился.

— Знаете, Степан Андреевич, — мальчик неловко улыбнулся. — Я как-то вдруг очень отчётливо осознал — человек привязан к этому миру другими. Родными, друзьями… как Гулливер в сказке. А обруби все ниточки, и его тут, на этой планете, ничего не удержит. В этом мире…

Пауза.

— Поедем, что ли?

Чемоданы легли на багажник «мотособаки», повозившись, Степан закрепил их капроновым шнуром.

— Садитесь вы слева, а ты, Стась, справа, — художник похлопал по железному борту прицепа. — Давайте-давайте, не стесняйтесь. Усаживайтесь поудобнее, тут как раз сено осталось. Руками цепляйтесь за кузов… да-да, вот так правильно. Поехали!

Рывок кик-стартёра, и мотор затрещал, пуская едкий сизый дым.

— Масла много в бензине! — прокричал художник, трогаясь с места. — Ничего, тут близко!

«Помор» тянул прицеп, то и дело пробуксовывая — всё-таки трое пассажиров, да и груз-утяжелитель на багажнике невелик. Мимо проплывали пейзажи апрельской Мещёры, чем-то неуловимо походившие сейчас на иррационально-постапокалиптические картины Сальвадора Дали. Как будто Конец света уже случился. Стасик рассматривал пейзажи холодно-безучастно, судя же по взгляду матери юного гения, женщина пребывала в полном моральном нокауте.

— А вы улыбнитесь, — посоветовал Ладнев.

— Что? — Анна Евгеньевна будто очнулась.

— Улыбнитесь, говорю, — Степан подал пример. — Вот так хотя бы. И сразу оно станет легче.

В этот момент шина-пневматик гулко лопнула, и все трое седоков едва не полетели в грязь.

— А, чёрт! — выругался художник, заглушив мотор. — Укатали-таки Сивку крутые горки. Ладно… тут меньше полкилометра до переправы…

— Так улыбнуться, говорите? — в глазах женщины затлели злые огоньки. — И сразу полегчает?

— Обязательно, — кивнул Ладнев. — А что ещё можно сделать?

…

Сырые осиновые дрова в топке злобно шипели, то и дело отстреливались, словно недобитые бандеровцы из погреба. На челе печи были видны языки сажи, уже успевшей запятнать свежую побелку — следы неумелой растопки. Кот Баюн, сидя на лавке, осторожно отбивался от маленького шустрого котёнка. Крохотная кошечка, уже получившая имя Мурёна, энергично атаковала взрослого котяру, тот раз за разом опрокидывал её лапой. Кот млел от удовольствия — ещё никогда в своей холостяцкой жизни он не пользовался таким успехом у противоположного пола. В кои-то веки люди проявили сообразительность, надо отдать им должное — ведь для продолжения кошачьего рода одного кота недостаточно. И даже очередной переезд, против коего Баюн поначалу энергично возражал, оказался в плюс — этакие-то хоромы, да подпол, да чердак с сеновалом! А огород, где уже шныряли мыши! Это вам не конура, заваленная каменьями…

Ладнев, подвязанный фартуком, кашеварил у плиты, энергично орудуя половником. Старший лейтенант, озабоченно поджав губы, прилаживал к пластиковому корыту некую загогулину, свёрнутую из куска толстой медной проволоки — судя по виду, обрезка троллейбусного провода. Закончив, мастер воткнул в прибор длинную лучину и откинулся на спинку стула, рассматривая собственное творение.

— Готов светец, Стёпа. Проведём испытания?

— Ну бери ведро и дуй к колодцу. Э-э, эту воду не тронь! Это мне для стряпни!

— Да не жмоться, я свежей принесу!

Холмесов решительно вылил ведро воды в корыто. Чиркнув спичкой, поджёг кончик лучины — сухая щепа затрещала, испуская в потолок струйку гари.

— Как наши предки с такой хренью жили? — недовольно покосился Ладнев. — Это же через полгода потолок будет чернее, чем неандертальская пещера.

— Так не было тогда потолков, Стёпа. Курная изба — шалаш, поставленный поверх сруба. И печка дымила прямо в залу, прикинь. А ты ещё жалуешься.

— Да ну что ты, я в полном восторге. Ладно, лет через десять, как кончится керосин, будем широко использовать твоё изобретение.

— А хватит на десять?

— Даже больше, если зимой с одной лампой всей компанией сидеть.

Из соседней половинки избы тихо вышел Стасик, осторожно прикрыл за собой дверь.

— Как мать?

— Уснула…

Мальчик присел на лавку рядом с Холмесовым, внимательно и вместе с тем отстранённо рассматривая горящую лучину.

— Ты не переживай, Стас, — Алексей поправил лучину, — это просто нервы у неё. Это не все легко переносят… известие о Конце света.

Конец щепы, обгорев, с шипением сорвался в воду.

— А много у нас лекарств?

— Как болеть будем, — откликнулся Ладнев. — Антибиотиков хватит до окончания срока годности, так полагаю. Йода — до конца жизни.

Пауза.

— А скоро он настанет, конец жизни?

— Слушай, Стасик!.. — вспылил художник.

Барбос, совсем ещё молодой пёсик двортерьерской породы, громко залаял во дворе, прерывая спор.

— Прошу прощения, не помешаю? — раздался знакомый голос с хрустальными нотками.

— Туи! — два взрослых мужика одновременно подались к двери.

Эльдар, встав в дверном проёме, оглядела помещение. Сегодня она была в полной боевой выкладке — планетарный скафандр антрацитово отблескивал в распахе «хамелеона», на безымянных пальцах обеих рук рубиново светились перстни мини-лучемётов. И в довершение ко всему — венец «охранки» на голове.

— Ну здравствуйте. Стёпа, Алёша, и ты, Станислав Станиславыч, — она чуть улыбнулась. — Дениса с Изольдой нет?

— Уехали за Изиной бабушкой, — Степан спешно развязывал фартук. — Да проходи же, чего на пороге-то стоять?

Обойдя комнату по кругу, Туилиндэ уселась на лавку. Мурёна и Баюн, прекратив возню, во все кошачьи глаза таращились на гостью.

— Крутой у тебя прикид, — первым заговорил Алексей. — Спецоперация?

— Да не особо и спец, на мой взгляд… Перестраховка. Наш капитан помешан на безопасности.

Она улыбнулась, печально и мудро, и у двух мужчин разом защипало сердце.

— Я ведь не так хотела с вами проститься, ребята. Даже платье приготовила… И потанцевать.

Она оттянула край маскировочного «хамелеона».

— Не хочу, чтобы вы запомнили меня напоследок такой.

И вновь в избе повисло молчание. Пронзительное молчание.

— Вы же не завтра улетаете? — нарушил тягостное молчание Стасик.

— Предотлётные дни. Дел масса, и уже двадцать девятого после обеда телепорт будет работать только на приём. Вернуться на борт можно, выйти из корабля нет. Так что мы с вами больше не увидимся.

Она судорожно вздохнула.

— Тем более что коммуникаторы я заберу сейчас.

В её огромных глазищах бездна Космоса.

— Я хочу попросить у вас прощения. У тебя, Стёпа. И у тебя, Алёша. Не смогла я сделать того, что должна.

Пауза.

— И вообще…

— Мы будем помнить тебя, Туи, — тихо откликнулся Алексей.

И вновь в избе пауза, долгая и тягучая.

В воздухе вспыхнула голограмма — Таур в полном боевом. Он сказал некую короткую фразу, и Туи вскочила на ноги, как пружинка.

— Так, и они здесь, — Таурохтар окинул людей цепким взглядом. — Замечательно. Туи, всех троих в телепорт. Сюда, на «Хитроумный». Почему не отвечает Борода?

— Я же забрала у него коммуникатор.

— Бездна! Ладно, с ним я сам… Туи, этих срочно на корабль! Станислав, ты всё помнишь, что хотел сказать?

— До последней буквы, — мальчик ткнул пальцем в очки.

— Очень хорошо.

Туилиндэ уже копалась в кофре.

— Идите все ко мне, в круг!

— Э… — Степан сделал неопределённый жест рукой.

— Стёпа, не дури! Валарам абсолютно всё равно, во что вы одеты!

…

Песок на берегу был крупным, красновато-коричневым, как хорошо прожаренная греча. Длинные пологие волны лениво накатывали на берег и отступали, оставляя после себя кое-где радужные мыльные пузырики, тут же лопавшиеся. Огненный край светила, маленького и злого, высовывался из моря, и даже близость к горизонту не могла до конца унять его ярость — родное Солнце на излёте заката имело бы багровый цвет, здешнее солнышко сияло подобно электросварке. От светила к берегу тянулась колышущаяся, неверная бело-голубоватая огненная дорожка, и в голове у Дениса само собой вдруг всплыло — «огненный мост».

Из гущи странного леса, более всего похожего на неимоверно увеличенную и вконец запущенную огуречную грядку, вынырнула стайка радужных мотыльков с длинными светящимися хвостами, попорхав, нырнула обратно в заросли. Все невольно проводили крыланов взглядами.

— Вас это отвлекает? — сидевший в призрачном светящемся кресле-шезлонге валар совсем по-человечьи щёлкнул пальцами, и огуречные джунгли мгновенно обернулись нагромождением гранитных скал, с пробивающимся из расщелины родничком. — Продолжайте, мы слушаем.

А ведь лица у них сильно смахивают на человечьи, проползла в голове Дениса посторонняя мысль. Прямо-таки совсем человечьи, если отвлечься от отдельных характерных черт. Да чего там — в каком-то смысле они даже более человечьи, чем у многих представителей рода хомо. И говорят по-русски так чисто и правильно, будто дикторы центрального телевидения… только рот при этом забывают открывать иногда… И всё-то у них продумано… Вот, пожалуйста, даже кресла-шезлонги эти… если бы аудиенция проходила стоя, то хозяева возвышались бы над гостями башнями, окончательно морально подавляя. В этой девушке, в центре, верных два с половиной метра. Явись она записываться в баскетбольную секцию, и тренер валялся бы в ногаху обхватив копыта… Господи боже, ну что за чушь лезет в голову в такой ответственный исторический момент?!

Вообще-то он не ожидал, что в гости будут приглашены все члены команды спасителей человечества — включая «группу техобеспечения» в лице Таурохтара и Туилиндэ и хозобслугу в лице Степана, Дениса, Изи и Алексея. Доклад по сути делали два гения, бородатый и безбородый. Более того, был приглашён и капитан «Хитроумного», сидевший сейчас в силовом-виртуальном шезлонге с непроницаемым лицом. Зачем всё это Сеятелям? Однако с богами, как известно, не спорят.

— У меня вопрос, — заговорил один из валаров. — Откуда взяты коэффициенты корреляции интегрального интеллектуального прогресса страны под названием Индия? В своём рабочем анализе я проводил сходные расчёты, но ничего подобного там не выходило.

— Видите ли, — Стасик поправил очки, — в своём анализе мы опирались на…

Они заспорили, сообразил Иевлев. Заспорили о деталях. Значит, не безнадёжно. Значит, возможность выхода из лабиринта в Царство Свободы не бесплодная фата-моргана. Больше всего Денис боялся, что хозяева прервут докладчиков какой-нибудь общей вежливой фразой, что-нибудь вроде «да, это всё интересно, но…» А может даже и не слишком вежливой. «Ваше прошение о помиловании отклонено ввиду отсутствия для такового всяческих оснований».

Он встретил взгляд Изи. Отчаянная надежда плескалась в её глазах, глазах волшебной лесной феи-целительницы. Денис перевёл взгляд на художника, затем на старлея — то же самое. Отчаянная надежда на чудо…

— Хорошо, — заговорила валарка в центре. — Похоже, вы нашли возможный выход из воронки инферно. Подчёркиваю — возможный. Однако от возможности до реального воплощения дистанция космического масштаба. Как вы намерены донести это до людей? Да не просто до людей — до тех, кто сможет провести всё человечество по огненной дорожке?

Нечеловечески огромные, миллиметров на пятнадцать зрачки смотрят в упор, как пулемётные дула.

— Я вижу твою мысль, уважаемая Туилиндэ. Напоминаю — демонстративное публичное нарушение режима инкогнито более высокоразвитой цивилизацией перед дикарями, находящимися ниже Порога, является одним из тягчайших преступлений вне зависимости от мотивов. И меры воздействия будут применены не только лично к тебе. Так что даже не думайте никто о таком варианте. Уверяю, это их всех окончательно погубит. Тем более сделать это вам никоим образом не удастся. Ваш капитан подтвердит — утечка информации будет локализована и дезавуирована. А если нет, то это сделаем мы.

Пауза.

— Ты абсолютно права, о мудрая Элентари, — Туи поникла головой. — Прошу прощения за недостойную и глупую мысль.

— Это должны сделать они сами. Люди. Никто кроме них.

Огромные зрачки смотрят не мигая.

— Есть идеи? Может быть, вы? Как фигура обладающая неким авторитетом.

Перельман, помолчав, медленно покачал головой.

— Я не сумею. Говорить внятно могу только с математиками. А с представителями власти… я вообще теряюсь перед напором дураков любого рода.

— Станислав?

Мальчик медленно покачал головой.

— Я не сумею. Меня даже в классе не слушают…

— Тогда кто же?

— Я! — и только спустя секунду Иевлев осознал, какую каверзу подстроил ему его собственный язык. Самостийный и незалежный, ага… Однако слово не воробей.

— Слушаем вас весьма внимательно, Денис Аркадьевич, — в нечеловечьи огромных глазах явно промелькнула усмешка.

Иевлев встал, как школьник. Зачем? Потом, потом… не сейчас, не лезьте хоть сейчас, вы все, посторонние мысли!

— Новые идеи общество воспринимает трудно. Сперва над ними смеются. Затем борются с ними. А потом, когда они пропитают мозги многих и многих, они вдруг становятся общеизвестной очевидностью.

— Весьма логично. И общеизвестно, — ирония в глазищах Элентари стала почти открытой. — Однако вопрос о другом. Как именно вы намерены достичь этого?

— Я книгу напишу, — ляпнул Денис. О боги, ну вот откуда оно берётся?! Нет, вернусь домой, первым делом к хирургу — нафиг не нужен мне такой язык…

Валарка вдруг рассмеялась, став чем-то чрезвычайно похожей на обычную человечью девушку.

— Вы умеете писать романы?

Денис неопределённо повёл плечом.

— Вообще-то не пробовал. Но, раз такое дело — а куда мне деваться? Напишу…

Вот, пожалуйста, теперь они смеются все. Насмехаются боги над смертным, понимаешь…

— Хорошо, — вздохнула Элентари. — В конце концов, несколько лет здесь не критичны. Наш разговор не завершён. Пробуйте.

Пятнадцатимиллиметровые зрачки смотрят прямо в душу.

— Но если книга выйдет скверной, и идея окажется опошленной…

— Да хорошую напишу! — похоже, иевлевский язык окончательно вышел из-под контроля. — Взахлёб читать будут!

Общий хохот. И остроухие все смеются, и свои… соратники, понимаешь…